Сначала слышались слабые крики возмущения, но Валера даже не оборачивался. Потом все испуганно замолкли, оцепенели. Вдоль дороги то и дело попадались замерзшие машины, под моторами их горели яркие костры из ветоши и бензина.
      Наконец появилась первая автостанция. Застывшие, негнущиеся, мы вошли внутрь. Вот, оказывается, где начинается самая дрожь - в тепле! Мы уже не разговаривали, жена исчезла куда-то, потом вернулась.
      - Смотрела расписание... обратных автобусов до утра нет, - крупно дрожа, произнесла она.
      Из дверей вырвался ярко освещенный автобусными фарами пар. Раздались протяжные гудки - надо было ехать дальше.
      За время стоянки автобус еще больше остыл. Кожу на голове схватило ознобом, корни волос кололись. Потом стали лопаться бутылки, лед разрывал их.
      Дальше я помню только, как был потрясен поведением водителя - шарф болтался на вешалке рядом с ним, но он нарочно его не надевал. Где-то под Псковом, когда все уже окончательно стали замерзать, он оглянулся, снял вдруг с себя пальто и повесил на вешалку...
      И вот путь этот не забылся, въелся холодом в глубину костей и теперь снился.
      Снова тянулось темное шоссе, белые заиндевевшие деревья, проплывающие вдоль стекол. Рядом - ощутимое, но невидимое присутствие жены.
      "Вот морда! - подумал я. - Даже и в сны мои влезла! Ну, все! Хватит!" С этой гневной мыслью я выскочил из сна и, приподнявшись, посмотрел на ее постель - постель была не разобрана. Ну ладно!
      Утром я накормил рыбок в аквариуме, полил цветы, выгладил фартук дочке, проводил ее в новую школу.
      Вот я, оказывается, кто: друг детей, а также животных. А я - то думал!
      Пора на службу, но жены все не было. И тут обязательно полагается волноваться, глядеть в окно, против таких правил поведения не попрешь - вот что противно! Песик и тот вставал задними лапами на стул, передними на подоконник и, вытянувшись, шевеля усами, смотрел на троллейбусную остановку.
      Но ей это, конечно, все равно!
      Я посмотрел на часы. Половина десятого. Как раз сейчас должен начать в нашей конторе свой доклад молодой коллега: прекрасный, талантливый, робкий. А я величественно опоздаю или вообще не явлюсь... Вот до чего она меня довела!
      - Лорка так и не появилась? - хмуро произнесла мать, проходя мимо с тряпкой, намотанной на швабру.
      Ну, все! Хватит! Не только переживать, но еще притворяться спокойным и веселым перед матерью, перед всеми остальными... Хватит!
      В районном суде, набитом неожиданно битком, как вокзал, я долго пытался пролезть хоть в какую-то дверь... безо всякого абсолютно успеха. Наконец я достал листочек бумаги и, так и не найдя, где бы с ним можно было приткнуться, улегся с отчаянием на каменный пол, приспособился писать.
      "Прошу развести меня..."
      - Это что еще? - Надо мной нависла толстая уборщица. - На полу еще приладились писать. А ну встань!
      Я вскочил, яростно скомкав листок, швырнул его в сторону урны и, хлопнув задребезжавшей стеклянной дверью, выскочил на улицу.
      Резкий ветер сдул мою шляпу в лужу. Весело крутясь, она поплыла по воде. Я стоял, не в силах нагнуться и выловить ее. От блеска и ветра глаза мои слезились, изображение расплывалось...
      Когда я вернулся домой, я тут же услышал оживленные голоса, доносящиеся с кухни. Мать весело рассказывала жене о московской своей внучке. Главное, из-за отсутствия жены выражала недовольство мне, а теперь, когда подлинная виновница явилась, мать, как ни в чем не бывало, разговаривает с ней... Все-таки любят они друг друга, как ни странно!
      - Явился! - произнесла жена таким тоном, словно меня не было три дня и три ночи.
      - Ненадолго, - выговорил я сквозь зубы. - Где наше свидетельство о браке?
      - Да брось ты! - легкомысленно сказала жена. - Зачем это тебе?
      Повернувшись, я кинулся в кабинет.
      - А где Даша? - В новой уже роли выступила жена. Встревоженная орлица, не заставшая в гнезде своего птенца!
      - В школе, - как можно сдержаннее выговорил я.
      - Ха! - Она засмеялась, потом, испуганно глянув на меня, прикрыла ладошкой рот. - Вот ето да! То-то я гляжу, почему это все в белых передниках идут? Чтой-то, думаю, наверняка тут скрывается!
      Демонстративно вынув из стола и пронеся по воздуху свидетельство о браке, я положил его в карман и направился к двери.
      - А ты куда? - встревоженно спросила жена.
      - Не догадываешься? - произнес я.
      - Ой... А как же? Я столько накупила всего!
      Я вышел в прихожую, злобно переворошил все свертки. Бананы! Финики! Прихоти миллионерши! Еще один ее ненавистный для меня облик: "Элегантная женщина, покупающая все необходимое для дома!"
      Хлопнув дверью, я вернулся в кабинет. Она ворвалась вслед за мной.
      - Разрешите облобызать! Умоляю, один лишь поцелуй!
      - Вали отсюда! - закричал я.
      Через минуту, робко постучавшись, она показалась с подносом в руках, скорбно-дурашливо уронила на грудь кудрявую головку. На подносе лежал банан, финики в блюдечке, стоял высокий бокал с кефиром.
      - Ты понимаешь хоть, что денег у нас совсем не осталось? - поглядев на все это великолепие, сказал я.
      Она кивнула.
      - Ну что ж, - вздохнув, произнесла она свою любимую фразу, - будем жить скромно, ни в чем себе не отказывая!
      Я только махнул рукой.
      - Когда хоть окна-то вымоешь?
      - Это вопрос? - Она наморщила лоб. - Это вопрос, требующий ответа? Это вопрос не риторический, нет? - весело дергая меня за рукав, спрашивала она.
      - Нет.
      - Жаль. - Она вздохнула. - Так редко встречаешься со своим мужем, и при встрече одни только упреки.
      - Почему? Не только упреки, но и угрозы. Улыбаясь, мы глядели друг на друга.
      - Ты где была-то?
      - На кухне, - сразу ответила она.
      - Нет! Ночью?
      - А... у Дийки, всю ночь с нею проговорили. Она в жутком состоянии. Леха из дому ушел, сказал, что навсегда.
      - Да? - оживился я. - Как же мы с ним не объединились?
      - А ты разве тоже уходил?
      - Да.
      - Ой, а я и не заметила! - Она засмеялась, потом, испуганно захлопнув рот, посмотрела на меня.
      - Вот, - я протянул ей рубль. - И этого нам должно хватить до конца жизни. Поняла?
      - Ну, если так, до конца жизни осталось недолго! - весело сказала она.
      Потом пришел кафельщик, вызванный матерью, и под мерные удары зубила я закончил стих, начатый давно:
      Сидит гардеробщик, стоит гардеробщик,
      Но вот почему гардеробщик не ропщет?
      Карьера ему полагалась иная:
      Он должен был ночью стоять, где пивная,
      И громко свистеть, чтоб мурашки по коже,
      И шубы срывать с одиноких прохожих.
      Но все получилось спокойней и хуже:
      Раздав номерки, он сидит на диване
      И долго не может понять - почему же
      Его так волнует процесс раздеванья?
      Но вот, отогнав эти мутные волны,
      Откинув со лба хулиганскую челку,
      Он ходит веселый, он ходит довольный,
      И вешалка сбоку походит на елку!
      8. Бездна
      Вечером я гулял с песиком во дворе.
      - Знаешь, почему все нынче собак заводят? - обратился ко мне с разговором пьяный сосед. - Потому что чувствуют - жизнь всех на одну тропку загоняет. Чувствуют, что у них так же будет, как и у прочих, необычного ничего уже не будет. Остается собакой себя выразить. Логично?
      - Ну, как же? - возразил я (последнее время я много об этом думал). А бездна? Мы ж на краю бездны живем! Что ж здесь обычного, скажи?
      - Какая бездна-то? - удивился он.
      - Да вот же! - указал я наверх.
      - А-а! - Он махнул рукой. - Шея устанет вверх все время смотреть.
      Он ушел, и скоро пошел к своей парадной и я.
      Да, думал я, он прав. Спокойно и плоско мы живем, даже страх смерти куда-то исчез (до самых последних, наверное, мгновений). Со спокойной усмешкой произносим мы: "Все там будем!" - причем с особым удовольствием неопределенное "будем", а слово "там" не воспринимаем совсем.
      Все время смотреть в бездну страшно - это понятно! И правильно сделали, наверно, отгородившись от бездны фанеркой. Только постепенно нарастает уверенность, что за фанеркой этой ничего и нет.
      Я вспомнил вдруг одно далекое, детское лето... Прямо за домом, где я жил тогда, начиналось зачарованное пространство.
      На языке здравого смысла это называлось - пустырь за домами, где люди держали сараи. Для нас это было, как я понимаю теперь, зачарованное пространство.
      Там среди зарослей горячих фиолетовых цветов был фундамент каменного дома с темной сырой лестницей вниз, в подвал. В подвале этом были свалены почему-то круглые серебристые коробки с черной сгоревшей кинопленкой. Иногда туда спускался небритый мужчина с мешком, накладывал в мешок гору коробок и уносил. Как доложила наша разведка, из коробок этих он делал электроплитки.
      Наша организация называлась "Черная кошка", мы проникали всюду, наши принцип был: "Мы знаем все - нас не знает никто!"
      Особенно опасной, но важной считалась экспедиция в трамвайный вагон, где хранилась продукция (или отходы) какой-то артели - матовые алюминиевые трубки разной длины. Нужно было быстро выскочить из полыни, открыть двери вагона и быстро-быстро - не остаться последним! - пихать в карманы и за пазуху трубки, потом выскочить и, чувствуя страх и ликование, мчаться обратно в полынь.
      Потом настало время посетить сарай-корабль. Операция готовилась долго и тщательно. Лежа в лопухах, мы целыми днями изучали окружающую обстановку... Хозяев этого сарая было двое: трясущийся мужчина, видимо, контуженый, и толстый парень. Они приносили лестницу, приставляли ее к борту своего корабля-сарая, залезали, отпирали люк и, перетянув лестницу, слезали по ней вниз и что-то там делали весь день: слышались гулкий стук, шарканье рубанка, кашель, гулкий разговор. Поздним вечером они вылезали обратно, забирали лестницу и уходили.
      Однажды мы провели в нашей засаде целое утро, но хозяева так и не появились. Мы подождали еще час и поняли, что сегодня они не придут.
      - Вперед! - прошептал Виталий.
      Замирая, мы перебежали пустое пространство, вскарабкались по корме на палубу, подползли к люку, сколотили замок и, повисев на руках, спрыгнули вниз.
      В корабле-сарае было темно, пыльно, луч света проникал через люк. Виталий с грохотом полез вдаль, в темноту. Потом на стене появилась его большая качающаяся тень - он зажег керосиновую лампу. Показались верстак с прибитой доской-упором, подвешенные на стене инструменты, ведро с гвоздями. На полке цветные непрозрачные бутылки с красками. Под ногами грохотали железяки - какие-то шестигранные палки, шестеренки.
      - Громи! - выговорил Виталий, и мы, подхватив железяки, начали громить все вокруг, переворачивать, разбивать, потом, подвинув к люку верстак, возбужденные, тяжело дыша, вылезли и бросились врассыпную.
      На следующий день к кораблю-сараю была выслана разведка. Мы лежали под широкими листьями лопухов, среди красноватых стеблей, и вот - затихли! - к сараю приближались хозяева. Они приставили лестницу, влезли и тут увидели, что люк открыт. Контуженый спустился вниз и, разъяренный, выскочил наверх.
      Он стоял, тяжело дыша, озирая полынные заросли. Он знал, что мы где-то здесь, но не знал точно где.
      - Если какая-нибудь сволочь... мне попадется! - Контуженый недоговорил и оглушительно выстрелил...
      Ошалевший, я опомнился на другом конце пустыря... Оказывается, у него есть пистолет!
      Но не ходить туда мы уже не могли - это было наше зачарованное пространство: от старого, заброшенного, никуда не ведущего шоссе до речки за кораблем-сараем, узкой, заросшей, но глубокой.
      Помню, как мы с Виталом ползем среди мясистых, бордово-розовых стеблей лопухов, доползаем до края и, тихо отстранив последний лопух, смотрим на корабль-сарай, на котором появилась вдруг огромная мачта!
      - Антенна... для передатчика! - горячо шепчет мне на ухо Витал, и я скорее по дозам теплоты, чем по звуку, угадываю буквы, которые он говорит.
      Мы ползали туда каждый день. Визг пилы, шарканье рубанка, стук молотка слышались одновременно, непонятно было - сколько у них рук?
      То лето кажется теперь длиннее, чем все, что было после него. Потом я уехал и - через целую жизнь - вернулся, но это лето все еще не кончалось.
      Я проснулся в нашей комнате, затемненной тяжелыми шторами, взял с близкого стула будильник, чтобы разглядеть стрелки, и вдруг он раздребезжался прямо мне в лицо!
      Я встал, оделся и побежал искать Витала - мы не виделись так давно!
      Дом его был на пустыре, далеко вокруг не было других домов. Он состоял из двух соединенных флигелей за каменной стеной. Я нажал на дверь - она открылась. В комнате никого не было. Я вошел. У окна их комнаты рос высокий сиреневый куст, и свет проходил в комнату через дырку в этом кусте узким лучом. Вдруг стало темно и опять светло. Свет - темнота, свет - темнота сменялись все быстрей и быстрей. Обернувшись, я успел понять, что с ветки перед окном, замахав крыльями, слетела птица.
      Я долго неподвижно стоял в тишине, потом тихо щелкнул суставом пальца, почувствовав, что щелчок скопился. Может, Витал во втором дворе? Обогнув флигель, я вышел во второй, глухой двор. Там было тихо и жарко. Я пошел обратно. Ну, ясно, он там, где самое интересное - корабль-сарай!
      Я пробежал через заросли, но сарая на месте не оказалось! Я удивленно смотрел на пустое место, потом случайно глянул вдаль и увидел, что по речке уплывает корабль-сарай...
      И тут что-то щелкнуло у меня внутри и развернулось, как зонтик или как вырвавшаяся из чехла бабочка.
      Я не смог тогда сказать, как называется это чувство... Потом мог его назвать, но самого чувства уже не было.
      Я долго жил, уверенно считая кольцо автобуса концом света, и лишь совсем недавно беспокойство снова посетило меня.
      Может, это было влияние кометы, приближающейся к нам?
      - Ухожу! - сразу сказал я жене, вернувшись домой.
      - Куда?
      - В бесконечность!
      - Что, новый пивной бар?
      - Нет. В первозданном смысле.
      - Да брось ты! - ласково сказала жена. - Вечером ребята придут. Посидим. Дод расскажет анекдот... Вот этого я как раз и не хотел!
      - Ну, об экологии поговорим! - идя на крайнюю уступку, сказала она.
      - Ну хорошо... тогда я завтра пойду!
      - Завтра сложнее, - озабоченно заговорила она. - Завтра Марфа Даниловна обещала зайти.
      И вот так всегда! Вместо кометы имеем уже Марфу Даниловну. И так любая резкая идея обволакивается, усыпляется, подменивается!
      - А что тебя конкретно там интересует? - поглядев на меня, спросила жена.
      - Комета.
      - Какая комета? - строго вдруг спросила она (словно некоторые из комет известны ей своей легкомысленностью).
      - Когоутека.
      - Кого-кого?
      - Когоутека!
      - Ах, Когоутека! - с облегчением сказала жена, как будто это в корне меняло все дело. - Так вот же она!
      Она бросила мне журнал. Но никакой кометы там, естественно, не было. Была клякса, вернее, отсутствие кляксы - типографской краски на темном фоне.
      Нет, в этот раз я на эту подмену не соглашусь. Я уже имел вместо вихря - одноименный пылесос, а вместо галактики - одноименную соковыжималку.
      - Все! - сказал я себе. - Сейчас или никогда!
      - Тебе бы лишь из дому уйти! - зло проговорила мне вслед жена.
      Я выскочил на улицу, впрыгнул в автобус. Я доехал до конца, посмотрел: никакой бездны наверху не было, все забивал свет согнутых фонарей.
      Я сел в загородный автобус и вышел возле одинокой будки, стоявшей на краю огромного темного поля.
      Я долго хлюпал по грязи и воде и, только войдя в полную темноту, поднял голову.
      О-о-о-о! Вот это другое дело!
      ... Но где ж комета? Я долго искал ее среди бесчисленных звездочек и вдруг увидел ее в самом низу, у горизонта, - тусклая звездочка с летящим от нее маленьким лучиком... Во-от! Я пристально смотрел на нее, и мне показалось, что она движется - лучик чуть-чуть развернулся. Потом я заметил, что лучик еще вырос. Что такое? Об этом ничего не писали! Сердце вдруг запрыгало, как пойманная рыба... Точно! Приближается! Знал бы я, что это так страшно!
      И тут, словно вспомнив обо мне, лучик повернулся и стал светить в мою сторону!
      Это уже не мерцание - свет! За кочками на пустыре протянулись длинные подвижные тени.
      Слепящий шар приближался все быстрее - и вот весь мокрый пустырь, всегда темный по ночам, осветился ярким мертвенным светом!
      Быстро стал нарастать страшный грохот. Я почувствовал, что земля подо мной дрогнула. Я сделал шаг, поскользнулся, упал. Земля прыгала подо мною, как живая.
      Потом я поднялся и увидел, как по насыпи, сотрясая все вокруг, промчался тяжелый товарный поезд...
      То хохоча, то снова испытывая возвращающиеся приступы ужаса, я приехал домой и лег.
      Проснулся я на какой-то длинной веранде. Солнце освещало ее через крайнее оранжевое стеклышко. Я долго лежал неподвижно. Солнце передвинулось, светило через следующее стеклышко - красное, потом через следующее - зеленое... и, быстро миновав все стекла террасы, скрылось за дощатой стеной. И почти сразу же показалось в начале, снова светило сквозь оранжевое стеклышко, потом через красное... Прошло через все стеклышки еще быстрее и почти сразу же засверкало через первое... Третий круг... Четвертый! Я закричал.
      Я заболел. Официально считается, что я простудился, шастая по пустырю. Но на самом-то деле - меня продуло из бездны.
      Прошло некоторое время, прежде чем я стал выздоравливать. Ко мне постепенно возвращались слух, зрение, нюх, причем свежие, обостренные, словно бы отдохнувшие и встряхнувшиеся, и сопровождалось это давно забытым блаженством.
      Как рыхло, кусками, с клейким прохладным ветерком отпадают кипы страниц в перелистываемой книге.
      На дне чистой, вымытой, блестящей чашки свет лежал контуром яблочка.
      Я поднялся, вышел в прихожую. В плоском луче солнца пыль закручивалась галактиками. Вот сверкнула муха, как комета. Я закашлялся и увидел, как в пыли проплыло три волны кашля.
      Я спустился на улицу. По стене высокого дома медленно ползла тень строительного крана и вдруг, дойдя до конца, быстро скользнула за угол.
      Потом я посмотрел вверх - солнце было на месте.
      9. Уход
      Мы сидели на кухне с женой и дочкой.
      - Так ты, значит, Барбосом была? - Жена засмеялась.
      - Да, - усмехаясь, ответила дочь.
      - А ты в шапке была?
      - Конечно!
      - А этой... Жужу кто был? - спросил я.
      - Светка Ловицкая, - небрежно ответила Даша.
      - Ловицкая?
      - Ну да. Она полька.
      - А она в чем была? - спросила жена.
      - Она ни в чем. Только с бантом на шее, и лапы, то есть руки, усмехнулась дочка, - держала на такой красивой пуховой подушечке. Ей папа такие подушечки из Польши привозит.
      - А что он, в Польшу часто ездит? - сразу встрепенулась жена, с упреком поглядев на меня: "Вот видишь!"
      - Да нет, - объяснила Даша. - Он вообще в Польше живет. А Светка с мамой здесь. Мы с женой поглядели друг на друга.
      - Может, и мне тоже в Польшу за подушечками? - усмехнулся я.
      - Пожалуйста! - обиженно сказала жена. - Можем хоть и вообще развестись! Выменяю я себе комнатку в центре и буду жить припеваючи. Еще умолять меня будешь, чтобы зайти ко мне на чашечку кофе с коньяком.
      - В таком разе, я думаю, придется приносить с собой не только коньяк, но и чашечку кофе!
      Усмехаясь, мы глядели друг на друга, и вдруг резкая боль, почти забытая, скрючила меня.
      - Чего это ты? - недовольным тоном спросила жена.
      Я не ответил. Продолжая улыбаться, выпрямился. Но сам-то за эту секунду оказался совсем, можно сказать, в другой опере. Все понятно. Опять! Рецидив болезни! Какой-то я получаюсь рецидивист...
      После завтрака, сказав, что помчался на работу, я пошел в поликлинику. И вот снова - выветрившийся почти из сознания медицинский запах, длинные унылые очереди с разговорами о болезнях. Что делать? В молодости мы все кажемся себе вечными и гениальными...
      Нормальный ход человека: юность - семья - больница. Еще, кому дико повезет, - творчество. И мне повезло. Все-таки, положа руку на сердце, сделал кое-что - и в работе, и в жизни. О чем же, собственно, еще мечтать? Все нормально. Нормальный ход.
      - У кого двенадцатый номерок?
      - У меня! - ответил рыхлый мужчина.
      Подсел я к нему, и тут же он с больничной непосредственностью стал рассказывать:
      - Сейчас хирурги через какую-то трубу прямую кишку у меня смотрели... Говорят, какие-то полипы у меня там.
      - Да?
      - Я что думаю? Не рак ли это? Может, направление в онкологию у них попросить?
      - Но маленькие, говорят, полипы. Ноль два на ноль два. А у вас, извиняюсь, что?
      - Рак пальто!
      Да-а. Веселая у меня теперь компания! Другой мужчина, интеллигентный, элегантно одетый, к нам подсел.
      - Я, собственно, не по своим делам сюда, - виновато улыбнувшись, говорит. - Насчет сына узнал.
      - Ну и как?
      - Считают, не больше трех месяцев жить ему осталось. Да сын и сам уже об этом догадывается!
      - Ну... и как?
      - Просит все, чтобы мы брюки ему шили с раструбами внизу, как модно сейчас. Мы шьем.
      Было тихо, потом появилась маленькая красноносая уборщица, стала мести, стуча шваброю по ножкам кресел. Особенно она не усердствовала, половину оставляла - видно, процесс этот не особенно ее увлекал...
      Двенадцатый номер, сидевший передо мной, вдруг стал изгибаться, сползать с кресла, болезненно гримасничать. Я хотел уже спросить его: "Что с вами?" - но тут он дотянулся до бумажки, оставленной возле его кресла, и щелчком подбросил ее в общую кучу...
      Наконец я вошел в кабинет.
      Врачиха спросила мою фамилию, достала из папки мою карточку и стала читать. Долго, не шевелясь, она читала мою карточку, потом стала писать. Писала минут пятнадцать, не меньше, потом закрыла карточку, положила ее и захлопнула папку.
      - Все, - сказала она.
      - Как все?! - Я был потрясен.
      - А что вы еще хотели бы?
      - Я?.. Да, собственно, ничего. Может, мне к хирургу на всякий случай зайти?
      - Зайдите. - Она пожала плечами.
      Хирург, крупный лысый мужчина, размашисто ходил по широкому светлому кабинету.
      - Видели? - Он обвел рукою свой кабинет. Как надо отвечать? Видел? Или - нет?
      - А вы думаете, это они? Я все отделал своими силами! Благодаря старым связям с генеральными директорами предприятий. Вы видите, - постучал он ногтем по стене, - бак-фанера. Вы строитель, кажется? - Он мельком поглядел на мою карточку.
      - Да.
      - Вы представляете, что это значит - достать бак-фанеру?
      - Представляю.
      - И я благодаря своим связям достал бак-фанеру на всю поликлинику. Я говорю им: "Пожалуйста, берите!" И знаете что они мне отвечают?
      - ... Что?
      - У нас нет для этого транспорта!
      Он сардонически захохотал, потом, обессиленный, брякнулся рядом со мною в кресло, посмотрел мне в глаза умно и проницательно, как единомышленнику. Мы мило побеседовали с ним о бак-фанере, и я пошел.
      Дома меня не ждало особенно сильное сочувствие. Жена, как я понял, отнеслась к болезни моей, как к мелкому недоразумению. Поведение мое вызывало у нее лишь недоумение и презрение: в то время как настоящие люди зарабатывают бешеные деньги и одевают своих жен, этот выдумал какую-то глупость, никому больше не интересную, кроме него!
      Но поругаться мы в этот раз не успели: пришел Леха.
      - Вот что, старик, хватит дурака валять! - сурово проговорил он. Один раз ты проэкспериментировал со своим организмом, теперь тебе надо к хорошему хирургу. Хватит! Дийка вот сговорилась тут через своих знакомых. Тут вот написано, к кому и куда. Скажешь, от Телефон Иваныча...
      Я посмотрел.
      - Ядрошников... Интересно. И первый мой хирург Ядрошников был... Ну тот, который практиковался на мне.
      - Однофамилец! - сурово Леха говорит. - Этот классный специалист, все рвутся к нему. По полтора года в очереди стоят, чтоб под нож к нему лечь. Благодари Бога, что у Дийки знакомые такие!
      - Благодарю.
      Пошел по указанному адресу. Больница та самая, в которой я и раньше лежал! Говорю вахтерше:
      - Мне к Ядрошникову.
      - К Федору Ляксандрычу?
      Тут только и понял я: это же Федя, который первую свою и одновременно первую мою операцию делал! Когда-то просил, чтобы оперировать его допустили, а теперь, наоборот, рвутся к нему. Надо же, какой путь проделал! И с моего живота восхождение его началось. Просто счастлив я был это узнать.
      - Счас он выйти должен, - говорит вахтерша.
      И появляется гигант Федя! Но выглядит потрясающе: бархатный костюм, сверху замшевая куртка, кожаное пальто переброшено через руку.
      - О, - тоже обрадовался, увидев меня. - Снова к нам?
      - Ну как? - Я на него внимательно посмотрел. - Жизнь удалась?
      - Да, - говорит. - Пошли дела с твоей легкий руки. Сели мы с ним в машину. Федя выжал на своем "жигуленке" под девяносто, потом говорит:
      - Домой надо срочно, дома меня ждут. Так что извини, около метро тебя выброшу.
      - Девушка, что ли? - улыбаясь, спрашиваю. Федю даже перекорежило.
      - Да ну! - возмущенно говорит. - Вот еще! Придумал тоже, девушка... Клиенты! Клиенты меня ждут. Рентгенограммы смотрю их, анализы. Решаем мирком да ладком, кто башляет мне за операцию, кто нет. Знаешь, как говорят: "Кто лечится даром - даром лечится!" Тебя на какое записать?
      Вылез я у метро, совершенно убитый. Знал бы я, что таким он окажется, не помогал бы ему карьеру начать. А он разогнался, гляжу, и вот как теперь использует свой талант! А где я возьму деньги (сто рублей)? Я и семье-то, уходя, семьдесят пять всего оставляю (все рассчитано). Да-а. Жизнь не удалась.
      Прихожу домой. Жена спрашивает:
      - Ну что?
      - Договорился, в принципе.
      - Ну, а как тебе твой хирург?
      - Потрясающе! - говорю. - В твоем вкусе.
      - Вот это здорово, повезло тебе! - радостно говорит. - А где будешь оперироваться?
      - Да в той же самой больнице. На Обводном.
      - Ну-у, как неэлегантно! - разочарованно жена говорит.
      - Ну, ясно, - говорю. - Ты бы, конечно, мечтала, чтоб я в "Астории" оперировался или, в крайнем случае, в "Европейской".
      Кивнула. Смотрели, улыбаясь, друг на друга.
      Потом она в магазин отправилась, я на кухне сел, тупо в окно смотрел и по новой вдруг загрустил.
      Возвращается она, видит меня, говорит:
      - А когда тебе уходить-то?
      - Девятого, - встрепенулся.
      - Ну, - легкомысленно говорит, - это еще черт знает когда!
      Конечно, черт знает когда, но и я тоже знаю - через четырнадцать дней.
      Стал в кабинете бумаги свои раскладывать: это - сюда, это - туда. Стихи свои прочитал. Странные какие-то! Откуда взялись они, непонятно, куда зовут - тоже неясно. Какая перспектива их ждет? Никакой! Прочитал еще раз и безжалостно сжег! Но по одному экземпляру на всякий случай оставил.
      Потом Дзыня приехал на немыслимом "шевроле", целый веер вариантов передо мной развернул: одна больница, другая, при этом одна лучше другой!
      - Ну, прямо глаза разбегаются! - ему говорю. - И это все, чего ты в жизни добился?
      Обиделся, ушел.
      Оставшиеся дни отдыхал я, читал, чего за свою жизнь не успел еще прочесть, с дочкою разговаривал, театры посещал... Но настал все-таки последний день. У всех когда-нибудь последний день настанет!
      Встал рано я, по квартире побродил. Жена с дочкою спали еще. Дочь, как специально, накануне тоже заболела, ангиной. Посмотрел я на нее: температура, видно, губы обметанные, потрескавшиеся, спит неспокойно.
      Перешла недавно в новую школу. Как радовалась вначале, но потом все так же сложилось, как и в прежней. Человека-то не изменишь!
      Я вспомнил, как в один из первых школьных дней она вбежала ко мне в кабинет, торопливо натягивая халатик, радостно закричала: "А у нас гости!"
      И вот все расклеилось. Заболела - никто из "гостей" ее не навестил...
      Почувствовав, что я смотрю на нее, дочка открыла глаза, улыбнулась.
      ... В этот день температура поднялась у нее до тридцати девяти. У меня все, что я ни съедал, тем же путем выходило наружу. И даже песик, желая, наверно, внести свою лепту, старательно наблевал посреди ковра.
      Только одна жена со свойственным ей легкомыслием не унывала: приплясывала по квартире, подтирала за песиком, тормошила нас.
      - Ничего, продержимся! - говорила она. Потом я делал прощальные визиты. Дзыня на этот раз не хвастался своими вариантами, поговорили нормально.
      - Как ты думаешь, жизнь удалась? - Дзыня спросил.
      - Конечно! - ответил я. - Была ведь она? Была! Любовь... тоже. Работа была! Друзья есть. Самое глупое, что можно сделать, - это не полюбить единственную свою жизнь!
      Потом я к Лехе зашел, но Леха после ссоры с женой принял меня довольно сурово.
      - Ну, все, старик, ухожу в небытие! - сказал я.
      - Надо говорить: "В небытиё"! - сварливо проговорил он, и больше никаких эмоций с его стороны не последовало.
      Дома меня ждал необыкновенно изысканный ужин, жена подавала все торжественно, гордясь.
      - Балда! - сказал я. - Ведь мне ж всего этого нельзя!
      Она обиделась. Бодро простившись с дочкой, я погасил свет, лежал на диване, рассматривал полки с книгами, любимые картинки на стенах. Ночь была светлая - возле самого окна светила луна. Потом раздался тихий стук, дверь отъехала, и в щель просунулась кудрявая головка жены.
      - Можно к тебе, а то мне страшно, - сказала она.
      - Входи, - приподнявшись на подушке, ответил я.
      - ... Ой, ну ты где? - услышал я потом ее голос. Она уронила свою головенку мне на ключицу, и я ощутил, как слеза, оставляя горячий след, течет по коже.
      - Спокойно! - сумел проговорить я.
      Поцеловав меня, жена быстро ушла.
      ... Когда я поднялся, жена, дочка и песик лежали на кровати уютным клубком. Женщины не проснулись, а песик, молча, не открывая глаз, хвостом указал мне на дверь. Послушно кивнув, я зашагал на цыпочках.