Потирая руки, я отправился на кухню. Но заварки в коробке не оказалось. И лимона не было. И вечер, в общем-то, был не такой уж холодный.
      Я побродил по пустой квартире.
      Да-а-а... Помнится, два года назад, когда жена уехала в отпуск и через пять минут вернулась, забыв билет, квартира была уже полна моими гостями.
      - Вот ето да! - с изумлением, но и с некоторым восхищением сказала тогда жена. - В шкафу они у тебя были, что ли?
      Нет, они были не в шкафу - они прятались во дворе, за мусорными баками, ожидая момента! Да... теперь, конечно, не то! Видимо, возраст. Тридцать лет. Еще двадцать девять лет одиннадцать месяцев - ничего, но тридцать - это уже конец.
      Видимо, жизнь прошла. Не мимо, конечно, но прошла. С этой умиротворяющей мыслью я и уснул.
      Проснулся я необычно рано. По привычке я стал искать на стене пятно света, сквозящего между шторами, - по расположению этого пятна я определял время довольно точно. Но пятна на стене не было.
      "Значит, пасмурно, дождь!" - подумал я, и сразу же возникло почему-то ощущение вины.
      Потом пятно на стене стало проступать, сперва бледно, потом все ярче и ярче наливаясь солнцем.
      Я вскочил, отодвинул штору: на кусок ярко-синего высокого неба со всех сторон надвигались набухшие тучи. Я смотрел некоторое время на этот кусочек с надеждой, но потом задвинул штору, оделся, поел и, сдуваемый ветром, вышел на улицу.
      "Что за лето?" - с отчаянием думал я.
      С таким трудом, ценой таких унижений удалось пристроить дочку на шесть дней на дачу, на воздух, и надо же - пошел дождь, они с Катей даже не могут выйти погулять! Что я, метеоролог, что ли, виноват, что лето выдалось в этом году такое холодное?..
      - У тебя жена в отъезде? - спросил приятель на работе.
      - А что, есть хорошие девушки? - автоматически, думая о другом, спросил я.
      - Да нет... Я не к тому. Вид у тебя какой-то неухоженный.
      На следующий день, отпросившись с работы, я поехал к своим. Время в электричке промелькнуло в этот раз быстро, я соскочил с платформы, побежал по дорожке.
      Дочь выскочила из калитки, бросилась навстречу, стукнулась в живот головой. За оградой лаял щенок, выпрыгивая из высокой травы, чтобы посмотреть, кто это приехал.
      Я вошел в дом, обнял жену. Щеку мою защипало - я понял, что она плачет.
      - Ну, в чем дело?! - злобно спросил я.
      - Взвалили тут все на меня! - сжав свои маленькие кулачки, утирая ими щеки, рыдала она. - А магазины все закрыты, ничего нет. Вот, достала только это! - Она ткнула кулачком в маленькую синеватую курочку, которая лежала, поджав тоненькие лапки. Жена умела создавать жалобные картины, когда ей нужно было изобразить одинокую свою, печальную участь. - Лешка совершенно не разговаривает! - всхлипнула она.
      - Так... в лес-то хоть ходите? - обратился я к девочкам.
      - Нет. Холодно очень, - грустно вздохнув, сказала Катя.
      - Эх вы, мерзлячки! - бодро сказал я. - Быстро надевайте курточки, сапоги! А где папа твой? - спросил я у Кати.
      - Папа в городе, - вздохнув, сказала она.
      В лесу действительно было очень холодно. Подгоняемые мною, девочки дошли до ручья. Там было не только холодно, но и сыро. Свисающие из тугих трубочек белые шарики ландышей казались олицетворением зимы.
      Возвращаясь обратно, я увидел, что ворота в ограде широко распахнуты и посередине двора стоят "жигули". Леха, стоя на коленях у багажника, вынимал оттуда банки с краской, долго осматривая каждую, нюхал, подбрасывал.
      - Что это у тебя?
      Этого вопроса, видимо, Леха и дожидался.
      - Да краску вот купил, - ответил он. - Пол на кухне хочу покрасить к приезду Риммы, а то ворчать начнет, как всегда, что дача запущена.
      - Как же в комнаты придется входить? Через окно? - легкомысленным тоном спросил я.
      Леха молча покачал головой: "Ни за что!" - и с банкой ушел в дом. Уже в отчаянии я стал бегать с девочками, взбадривать щеночка (совершенно не справляется, сукин сын, со своими функциями!) и, когда смех и лай сделались практически непрерывными, пошел на кухню.
      - Что ж теперь, - не выдержав легкого тона, сорвался я. - Из-за твоей чертовой хозяйственности все должно рушиться?!
      - Что все? - пожав недоуменно плечами, спросил Леха.
      - Для чего ты дачу-то строил? Чтоб дочка была счастлива, верно? И конечная цель уже достигнута - посмотри в окно! А теперь ради какой-то промежуточной цели ты хочешь порушить цель конечную, понимаешь?! Взглянув в окно, я спросил у Кати:
      - Нравится тебе, Катенька, с собачкой играть?
      - Нравится, - робко пропищала она.
      Мне немало приходилось в жизни интриговать, но впервые я интриговал с помощью маленькой девочки и щеночка!
      И все зря!
      Не слушая меня, Леха опустился вдруг на колени и стал измерять пядями пол, что-то бормоча.
      Расстроившись, я ушел в лес.
      "Все ясно! - думал я, шагая по лесу. - Такой тип людей - и ничего им не объяснишь! Преодолевая трудности, так привыкают к ним, что забывают о конечной цели, упиваясь трудностями как таковыми! И главное, нет никакой возможности им доказать, что девяносто девять процентов проблем и несчастий создают они себе сами, своими же руками!.. Хотя, с другой стороны, несколько уже успокаиваясь, думал я, - будь Леха на каплю другим, не было бы дачи и вообще не о чем было бы дискутировать!"
      Я спустился вниз, перепрыгнул ручей.
      Да-а... Когда-то мы жили примерно в этих местах, посланные в студенческие каникулы на мелиорацию... Какое счастливое, безоблачное житье тогда было!
      Днем с друзьями бегали по болотам, опрыскивая химикалиями чахлые кусты, вечером веселились... Потом я, не чувствуя никакой усталости, шел за двадцать километров туда, где жила с яслями знакомая медсестра, и часа в четыре утра возвращался от нее обратно. Как раз тогда были белые ночи (как, впрочем, и сейчас, но сейчас я как-то их не заметил). Было светло, я шел напрямик по пружинистому глубокому мху, подходил к неподвижному озеру, спускался в гладкую холодную воду и плыл.
      ... Когда я вернулся на дачу, Катенька плакала, по лицу ее текли длинные слезы. Даша стояла молча. Жена спускалась с крыльца, толкая перед собой коленом набитую сумку.
      - Что, едете уже? - мимоходом спросил Леха, отрываясь от пола.
      Жена, не глядя на него, кивнула.
      - ... Ну, так позвоните? - не выдержав тишины, проговорил он.
      Я сунул руку в окно, мы молча обменялись рукопожатием.
      - Дашенька, бери Рикки, - светским тоном проговорила жена.
      Даша постояла неподвижно, потом сняла со стула поводок и пристегнула к ошейнику щеночка.
      Песик упирался, жена тащила его, ошейник сполз ему на уши...
      - Матери скажем, что он на машине нас до станции довез! - после долгого молчания сказала жена, когда мы шли уже по дороге.
      Я кивнул.
      - Ну, ничего! - говорила в электричке жена. - Зато пожили все-таки на свежем воздухе!
      - Мне не понравилось в этот раз, что погода холодная, - тараща для убедительности глаза, произнесла Даша.
      Домой мы приехали поздно, молча попили чаю и легли.
      - Ничего! Я уверена, все как-то устроится! - безмятежно сказала жена.
      "Конечно! - подумал я. - Обязательно! Как тут может устроиться-то?! Приучил ее в свое время ни в чем не видеть трагедии и сам теперь на этом горю!"
      "Что ж делать-то? - лежа ночью без сна, думал я. - Что Даше сказать, когда она утром проснется? Старалась, так хорошо закончила второй класс, удивив всех обстоятельностью и серьезностью; так мечтала интересно прожить каникулы, и вот из-за разболтанности родителей придется ей провести лето между мусорными бачками и пивным ларьком!"
      Утром я спустился по лестнице к почтовым ящикам посмотреть, нет ли какого-нибудь письма. В последнее время почему-то я все ждал какого-то письма, даже замочек на ящике сломал, чтобы быстрее можно было запустить руку, но письма не приходили.
      Я спустился... В одной из дырочек ящика что-то белело! Вынув, я сразу разорвал конверт. Письмо было от двоюродного брата Юры.
      Здравия желаем!
      Сим письмом спешу уведомить вас, что, спихнув наконец все дела, ослобонился душой и телом, поэтому готов принять вас с достопочтенным вашим семейством на берегах великой русской реки Волги. Следующие факторы дают основание предполагать, что может иметь место весьма насыщенный культурный отдых:
      1) Лодка с мотором "Вихрь-М".
      2) Польская трехкомнатная палатка (Сашок тоже собирается прибыть с семейством).
      3) Пропуск-разрешение на житье на малообитаемом острове-заповеднике.
      4) Огромный запас рыболовных снастей (некоторые из них на грани законности, но это - тайна!).
      Ждем! Надеюсь, ты не забыл наш зимний договор, хотя заключался он в состоянии некоторого подпития.
      Неоходимо взять:
      1) Одежду на случай холода и жары.
      2) Энное количество банок тушенки.
      3) Неограниченное количество огненной воды.
      4) Несколько флаконов ДЭТы (на Волге в этом году необыкновенный выплод комаров - мириады!).
      Мы все очень надеемся, что Дашу отпустят с вами, ее здесь ждут и Мишка, и Димочка.
      Все!
      Срочно звони.
      Твой друг и брат Юра.
      - От кого это? - спросила в прихожей Даша, как только я вошел.
      - От дяди Юры. Помнишь, к нам зимой приезжал? Приглашает нас на Волгу.
      - А что, поедем! - кивнув для убедительности головой, сказала Даша. А будут там какие-либо дети? - важно спросила она.
      - Мишка, сын его. И Димка, сын Сашка. В прихожую вышла из спальни жена.
      - Приснился мне сон, что мы плывем по какой-то реке.
      - Все правильно, - сказал я. - Вот, Юрка нас приглашает.
      - Ведь говорила же я, что все устроится! - сладко потягиваясь, сказала жена.
      Снова она со своей беспечностью неожиданно оказалась права!
      В тот же день я дозвонился в Саратов, потом, отстояв три часа в очереди, купил им билет на самолет (сам я, как выяснилось, мог освободиться на работе не раньше чем через неделю).
      И вот мы ехали уже на экспрессе в аэропорт Ржев-ска. За окном мелькали широкие проселки, холмы, речки, словно мы уже прилетели куда-то далеко. Аэропорт оказался маленький, сельский. В зале было душно, преобладали старухи с корзинами.
      Щеночек пугался шума самолетов, скулил... Хотели было оставить его у бабушки, но он так рвался с поводка и сипел, что решено было взять его.
      Скрепя сердце я оставил их в неказистой этой обстановке, вскочил на последний в этот день экспресс. Автобус отправился. Они, уменьшаясь, все так и сидели неподвижно в сквере, хотя начал вдруг накрапывать крупный дождь.
      Всю неделю меня мучила эта картина - как сидят они в сквере под дождем. Один раз вечером я даже поехал туда, чтобы посмотреть, так ли там действительно все печально? Оказалось, что так.
      И вот наконец с чемоданом и тяжелым рюкзаком я ехал туда как пассажир.
      В салоне самолета было сумрачно, слова из-за мягких кресел доходили глухо.
      На промежуточной посадке в Ижевске я вышел на воздух. Самолет стоят в пустом, глухом конце аэродрома возле каких-то вагончиков-мастерских. Было холодно и темно (я и забыл уж, что летом, оказывается, может быть такая тьма!).
      В Саратов прилетели под утро. Аэропорт его показался мне южным горячий воздух, колючие стриженые кусты, цикады.
      Я побродил по площади и в темноте еще уселся в автобус. Автобус тронулся, я задремал. Потом вздрогнул от ощущения какой-то громадной пустоты. Я придвинулся к стеклу... Автобус катился через знаменитый саратовский мост - огоньки пароходов внизу казались такими же далекими, как звезды.
      На рассвете я доехал до маленького заволжского городка Маркса и там вдруг впервые почувствовал, что оказался на Востоке - возле автобусной станции сидели несколько казахов в халатах.
      По спуску, отделанному серым камнем, я спустился к бензиновой воде, подошел к человеку, сидевшему в моторке, и договорился. Сначала мы промчались по узкой протоке, затемненной высокой землечерпалкой, потом вдруг выскочили на огромный простор, ограниченный лишь на горизонте высокими круглыми горами, словно срезанными острым ножом со стороны воды. Дальше по краю разлива горы поднимались еще выше. В долине между горами, совсем высоко, стоял маленький розовый домик.
      Последний раз я плавал по Волге давно и сейчас, окатываемый водной пылью, удивлялся - такого гигантского простора я не ожидал!
      - Амур! - кивнув головой в сторону шири, сказал водитель.
      - Как Амур? - изумился я.
      - Лодка типа "Амур", - усмехнулся водитель. - Со стационарным двигателем. Три тысячи.
      - А-а-а. - Я поглядел на большую лодку, идущую по фарватеру стремительно и мощно.
      Потом, слепя, мелькнула отмель, обсаженная чайками, дальше с этой же стороны (противоположной горам) потянулись низкие песчаные острова, узкие блестящие протоки. Изредка мелькали на берегах моторки, виднелись палатки. Я стал понимать, как нелегко будет в этом лабиринте найти своих. И вдруг увидел на длинном песчаном мысу, почти исчезающем в блеске воды на горизонте, крохотное черное пятнышко, быстро двигающееся туда-сюда, подпрыгивающее.
      - А это ведь песик наш! - обрадовался я. - Что еще может здесь быть такое быстрое и черное? И вот я уже выпрыгнул в воду, вышел на песок.
      - Ты самый заметный, самый видный на всем побережье!
      Я чесал опрокинувшемуся щеночку живот. Перекатываясь на спине, он довольно урчал.
      Потом откуда-то сбоку наскочила дочь, одетая в какой-то незнакомый свитер, в чьи-то ботинки.
      Я вдруг почувствовал, как лицо мое стало набрякшим, потным, плохо управляемым. Я вспомнил, что взрослые должны показывать детям пример, стал делать важные, серьезные рожи.
      С песчаного берега спускалась жена, почему-то в брезентовой куртке с нашивками полковника студенческих строительных отрядов.
      Потом, стряхивая с рук тесто, подошел Юра, саратовский брат.
      После из леса по тропинке вышел московский брат Саша.
      - Ха, Валя! Где это тебя так подстригли?
      Обцепленный со всех сторон сразу всеми, я выбрался на невысокий песчаный уступ, сел за стол.
      ... Вскоре, утомленный броском через пространство, я залез в палатку и крепко уснул.
      Очнувшись от тяжелого сна часа через два, я вылез из палатки и испугался: вроде бы должен наступить день, но небо оставалось низким и темным, освещение было темно-красное, словно в гигантской фотолаборатории. С выской горы за рекой дул резкий ветер - занавеска на продуктовой полке отстегнулась и громко хлопала.
      - Как приехали, все такая погода, - сказала жена. - Обычно весь день в глубине острова проводим, а то тут с ума можно сойти.
      - А где Даша? - спохватившись, спросил я.
      - С ребятами на внутренней протоке рыбу ловит... Ну, что ты, там целая драма!
      Я огляделся, удивляясь мужеству дочки, которая, как рассказывала жена, и в этих условиях непрерывно находила себе увлекательные дела.
      По дорожке, окруженной засохшими листьями ландышей, я двинулся в глубь острова.
      Поперек дорожки среди кустов лежали ровные кучи хвороста, так, как их оставил разлив. Некоторые хворостины висели высоко на ветках. Перевалив песчаный холм, я спустился к внутренней протоке - этот рукав реки, заслоненный островом, продувало меньше, вода была ярко-синей. Зайдя по щиколотку в воду, неподвижно стояли с удочками: Даша, высокий худой Миша, сын Юры, и пухленький веснушчатый Димочка, сын Сашка.
      Димочка вдруг дернул удилищем, и серебристая рыбка промелькнула в воздухе и упала в воду.
      - О горе мне! - кривляясь, завопил Димочка.
      Даша и Миша повернули к нему улыбающиеся лица.
      "Ясно! - подумал я. - Видно, Димочка придумывает слова в этой компании!" Конечно, Даше нелегко с ребятами, которые к тому же старше ее: один на год, другой - на два. Наверняка она чувствует неравенство и, при ее характере, сильно переживает.
      Тут Даша дернула удилищем, и довольно крупная плотва, размером с ладонь, долетела до берега и запрыгала на песке.
      - О! Крокодайл! - сказала Даша.
      - И у меня крокодайл! - тонким своим голосом закричал Миша.
      Я спустился к ним, велел идти обедать, взял обе их трехлитровые банки с рыбой.
      Жена жарила лещей на печи, выложенной в земле, искры, отрываясь, летели из высокой трубы по ветру.
      Поставив банки на берегу, я вместе с ребятами сел к столу. Дима и Миша сели, обнявшись и хохоча, стали говорить о своем, не обращая внимания на Дашу, сидящую напротив.
      - А мне "фольксваген" не нравится! - нахальным своим голоском говорил Димочка. - Знаешь, как бабушка его назвала? Горбушка!
      Ну почему они так демонстративно на нее не смотрят? Неужели им трудно что-нибудь ей сказать? Или в их возрасте все это совершенно непонятно?
      Даша вдруг встала, перешла на их скамейку (я физически почувствовал, как трудно ей преодолеть это расстояние) и что-то, улыбнувшись, сказала им. Ребята засмеялись, но не над ней, а, как чувствовалось, ее словам, чего она и добивалась.
      "Молодец!" - с облегчением подумал я.
      Жена поставила на стол сковородку.
      Наступило наконец успокоение. Ветер утих. Все вокруг было серым, ровным. Только трехлитровые банки, поставленные на пляже, светились, как два зеленых фонаря. Иногда там мелькал увеличенный темно-красный плавник рыбешки.
      ... На стол, заваленный рыбными остатками, залитый чаем, слетелись осы. Даша вдруг вскочила посреди разговора, сначала стояла, держась руками за горло, потом вскрикнула и выбежала из-за стола. Я догнал ее, обнял. Она стояла, широко раскрыв рот, потом с усилием глотнула и пошла обратно к столу.
      - Нахальство! Я осами не питаюсь! - еще со слезами на щеках, улыбаясь, сказала она.
      - Давай горлышко посмотрим, - подходя к ней, сказала Майя, Юркина жена. - Она укусила тебя?
      - Да.
      - Прямо в горле? Даша кивнула.
      - Дай-ка я посмотрю, - сказала Майя. Сощурившись, она некоторое время смотрела в темноту горла, потом, погладив Дашу по голове, сказала:
      - Ну, ничего страшного! Если что-нибудь будет, прокатимся на катере, сходим в больницу, но я думаю, что все уже позади.
      - Ну, за выздоровление! - сказал Юра, разливая вино.
      Наконец-то он развеселился, а то меня удивила поначалу его хмурость, столь не соответствующая, кстати, тону письма!
      Разгорелось веселье.
      - Нахальство! Я осами не питаюсь! - вопили ребята, охотясь за осами по всему столу.
      Обед достиг апогея, все кричали, хохотали, в голове стоял какой-то звон. Потом я увидел, что жена, бросая на меня лукавые взгляды, о чем-то шепчется с Юрой и Сашком. Для меня давно уже не составляли тайны эти ее заговоры в конце обеда - опять, конечно, подговаривает всех куда-то мчаться, плясать, веселиться и даже здесь, на необитаемом острове, не оставила своих дурацких привычек.
      - Уговорила! - громко сказал Юрий.
      - Ну, а с детьми кто останется? - спросила Наташа, жена Александра.
      - Я!
      Я поднялся и ушел в лес. Я слышал громкие их голоса, потом треск перегруженного мотора. Я видел сквозь ветки, как лодка медленно скрылась за островом.
      Я вернулся в лагерь. Дети, одурев от непрерывного возбуждения, начав с охоты на ос, теперь уже окончательно сходили с ума - палатка, в которую они забрались, ходила ходуном, нервно-веселые крики, хохот, визг щенка доносились оттуда.
      Потом, как это часто бывает, излишнее веселье окончилось ссорой.
      - Фиг тебе! Ясно, фиг! - зло кричал Димочка.
      - Дима, прекрати! - услышал я голос дочери. Потом была долгая напряженная пауза.
      - Миша, - спокойно проговорила дочь. - Может быть, сходим на наше место?
      "Молодец! Одного отсекает!" - подумал я. Миша молчал... Ну чего же он?!
      - Ну, ладно! - вдруг злорадно заговорил Димочка. - Отгадай тогда, Даша, такую загадку: "В болоте родился, три раза крестился, с врагами сражался, героем остался!"
      Наступила тишина.
      "Что же это такое? - мгновенно вспотев, стал думать я. - Три раза крестился... с врагами сражался... что же это?!"
      - Стыдно, Даша, - ехидно вдруг проговорил Миша.
      - Ну, не знаешь? - ликуя, спросил Дима.
      - Город, в котором ты живешь! Эх ты! - проговорил Миша.
      - А... вспомнила, - небрежно сказала Даша. Разговор в палатке продолжался - давно уже я так не переживал каждое слово! Я было сунулся в палатку...
      - Папа, выйди! Не видишь, мы разговариваем! - топнув ногою, крикнула Даша, опять как бы выставляя себя главной.
      Я вышел. Уже темнело. Пора было кормить детей ужином, но этой очаровательной затейницы, увлекшей всех в неизвестность, не было и в помине!
      Стало совсем темно, только над горой была узкая бордовая полоса.
      "Что они там делают-то? - думал я. - Давно уж, наверное, все закрыто!"
      Безмолвно промчалась в темноте белая "ракета", удивительно близко - до этого они проходили гораздо дальше.
      Было ясно уже, что с этими идиотами что-то случилось, другого объяснения их отсутствия быть не могло!
      Глухой ночью, когда я хрустел в лесу сухими деревьями, стаскивая их на берег для большого костра, я вдруг неожиданно услышал их громкие голоса, и звонче всех был, конечно, голос жены, неестественно оживленный.
      - Конечно, он ничего не сделал! - говорила она.
      Я бросил тяжелые жердины, которые волок к лагерю, и, повернувшись, ушел в лес.
      "Что же такое? - думал я. - Вроде бы обычная жизнь, без каких-либо событий, и такие переживания, почти невыносимые".
      Помню, в ночь перед операцией я и то переживал значительно меньше, чем сейчас... Возраст?
      Я начал вспоминать, с каких пор характер мой, мое насмешливое, легкое отношение ко всему стали изменяться. И тут я еще смеялся, и над этим тоже. Пожалуй... Я вспомнил один вечер, день рождения Лехиной дочки. Когда-то мы сами дружили - не разлей вода.
      Теперь мы собирались только на детские праздники, пытаясь так же, как дружили когда-то мы, подружить детей. Но, удивительно, это почему-то не получалось - то один, то другой ребенок, обиженный, приходил на кухню, где выпивали взрослые, мать или отец сажали его на колени, успокаивали... Беззаботного веселья не получалось. Пришлось все-таки помогать им. Леха поставил веселую музыку, дети, разбившись по парам, стали плясать, и вдруг я увидел, что Даша, робко улыбаясь, пляшет в сторонке одна. Я почувствовал, как что-то горячо и остро ударило в голову и в сердце.
      - Прекрати, слышишь... Прекрати, - повторил я.
      Да... Пожалуй, этот момент. Кончилась легкая, беззаботная молодость, началась, мягко выражаясь, вторая половина.
      Я долго стоял в темноте неподвижно, потом услышал рядом тяжелый вздох.
      "Кто это?" - удивился я.
      Я переступил с ноги на ногу и услышал, как, громко хрустя, то ли олень, то ли лось умчался в глубину острова.
      Я возвратился в лагерь. Жена, искусственное возбуждение которой еще не перешло в обычно следующий за этим приступ гордой обидчивости, пыталась зачем-то разбудить спящих детей.
      ... Утром на острове царила полная ахинея.
      Печка была не разожжена, завтрак не готовился. Жены вообще не было.
      Брат Юра, еще более хмурый, чем накануне, зайдя по колено в воду, возился с мотором - после вчерашней увеселительной прогулки он почему-то не работал.
      Брат Александр, элегантно подбоченясь, высокомерно подняв брови, давал советы, ценные научно, но абсолютно неприменимые в конкретной ситуации.
      Потом я увидел, что из леса с озабоченным видом показалась жена.
      - Что там?! - спросил я.
      Какое-то плохое предчувствие охватило меня.
      - С песиком нашим что-то странное творится, - сказала она. - Всю ночь где-то пропадал. Утром пошла я в лес, вижу - бежит, но как-то странно, и вдруг зарычал. Руку протянула к нему - отпрыгнул. Загривок топорщится...
      - А пасть? - поворачиваясь, спросил Юра.
      - Что пасть?
      - Этого только не хватало, - пробормотал Юра.
      Снова отвернувшись, он начал разбирать реверс, Димка и Мишка, демонстративно обнявшись, ходили по пляжу, не обращая на Дашу ни малейшего внимания.
      Майя вдруг отвела меня в сторону и тихо спросила:
      - Как Дашенька... нормально спала?
      - Вроде бы да... - неуверенно проговорил я.
      - Ну, слава Богу! А то, честно говоря, я очень боялась - укус осы в горле! Многих к нам привозили с такими отеками! А в горле даже маленькая опухоль, сам понимаешь, - начинается задыхание. Но теперь уже абсолютно ясно - все обошлось.
      - Та-ак, - проговорил я, садясь на поваленный ствол ивы.
      Даша, насупившись, сидела за столом, тут откуда-то выскочил щеночек. С криком она бросилась его ловить, прижала между корней, щеночек, зарычав, укусил ее.
      Стало тихо. Все подумали одно и то же, но никто не сказал.
      - ... Не нравится мне это! - произнес наконец Сашок, важно хмурясь.
      - Ты что это, ты что, а? - Жена хлестала щенка поводком.
      - Надо срочно сделать укол, - сказала Майя.
      - Катер-то сломан! - показал я.
      Юра быстро вбежал в воду, дернул заводной шнур, мотор задымил, застучал, но винт по-прежнему не вращался.
      - У егеря за протокой есть моторка! - прокричал Юра.
      Я побежал через лес к протоке, потом, спохватившись, вернулся за Дашей. Лицо ее только начинало сморщиваться для плача - так быстро все это происходило.
      Взяв ее за руку, я побежал, но, оглянувшись, увидел, что Юра машет мне рукой.
      Винт почему-то заработал. Сашок и Юра, упершись изо всех сил, пытались оттянуть катер назад - как стрелу в луке.
      - Работает! - прокричал Юра, когда я подбежал.
      - Падай! - проговорил Сашок.
      Я схватил под мышку Дашу, другой рукой схватил за шкирку щенка, ввалился в лодку. Ногами я запихнул щенка в передний рундук. Щенок страшно рычал, пытаясь выбраться.
      Братья отпустили лодку, и она вылетела на широкую воду.
      Даша на заднем сиденье плакала, и в плаче ее слышалась отнюдь не только обида на щенка. Щенок яростно грыз мне ботинки, борясь за жизнь.
      Как камикадзе, я вылетел на фарватер, промчался рядом с буем. Лодка выскочила из-за острова на ветер и волну. Ударяясь о воду, она глухо звенела, как сбрасываемое с палубы на воду пустое ведро.
      Все забыв, я сделал встречной лодке отмашку не с той стороны - мы едва разошлись, рядом скользнул борт, человек в лодке яростно крутил у виска пальцем.
      Я быстро проскочил мимо высокой, закрывающей небо землечерпалки и вошел в гавань.
      И тут же винт снова остановился - медленно, по дуге моторка приближалась к наклонной каменной набережной.
      Наконец стукнулись носом в берег. Я выключил мотор, стало тихо. Щенок выскребся из рундука, перевалился через борт, быстро доплыл до берега, выполз, встряхнулся, потом повернулся к воде башкой и начал лакать.
      "Водобоязнь! - понял вдруг я. - Бешенство называется же "водобоязнь"! Бешеная собака не пьет и боится воды. Значит, это не бешеная! Ну, прекрасно!"
      Щеночек продолжал быстро лакать, иногда только поглядывая на меня, и взгляд этот ясно говорил: "Ну, ты и ненормальный!"
      Продолжая сидеть, я опустил руку, зачерпнул горсть бензиновой воды, вытер лицо.
      Да-а-а... А еще говорят - возраст. Выходит, возраст этот похлестче будет, чем любой другой!
      Перед глазами моими мелькнули загорелые ноги в туфлях и белых носках, Даша спрыгнула с лодки на берег, уверенно прищелкнула щенка на поводок, они взобрались наверх и вот уже весело вместе прыгали высоко наверху.
      Посидев еще некоторое время, придя в себя, я тоже вылез...
      Потом мы плелись по душным пыльным улицам, я заходил в магазины, обвешанные мушиными липучками, покупал хлеб, сахар, чай. Когда я заходил в магазины, щеночек, удерживаемый Дашей, скулил, вставал на задние лапы, царапался в стекло.
      Потом, купив все, что можно, мы шли обратно. Уложив свертки, я взялся за мотор. Надо было найти специальный вкладыш-палец вместо сломавшегося, вставить его в винт, чтобы он не прокручивался. Я долго громыхал, искал его в многочисленных инструментальных ящиках в лодке и наконец - большая удача! - нашел.
      Напрягшись, высунув язык, я старательно вставлял палец в паз... Потом, распрямившись, с тревогой увидел, что погода разбушевалась. Там дальше, за узкой протокой, на ширине, ветер дул все сильней и бессмысленней, на темных волнах начали появляться белые барашки. Ну зачем это, какой в этом смысл?
      Я посмотрел на Дашу и на собачку.
      - Может, переждем эту ерунду? - бодро кивнув в сторону стихии, предложил я.
      - Нет. Мама будет волноваться, если мы не приедем, - наморщив лоб, подумав, произнесла Даша.
      - Эх!
      Мы плюхнулись в лодку, выехали на простор.
      - Спрячься за лобовое стекло, пригнись! - сказал я Даше.
      Даша спряталась за лобовое стекло, пригнулась, гулко кашляла там.
      Широко дула низовка - ветер против течения, поднимающий самую сердитую волну. Как мы ни прятались за лобовое стекло, быстро промокли насквозь.
      Вечером у Даши было 38,6. Майя, как лечащий врач, напоила ее чаем, дала аспирину. Даша валялась в палатке три дня - раскладывала засушенные ею листья, что-то писала в своих тетрадях. Под разными предлогами я то и дело заходил к ней.
      - Ну как там погода? - садясь в постели, спрашивала она.
      Потом мы носили ей еду, потом вытягивали из-под нее простыню, стряхивали на ветру песок и колючие крошки, потом, взмахнув, снова стелили. Даша в это время стояла, держась рукою за стену палатки. И главное, за все дни, пока она болела, никто из ребят ни разу к ней даже не заглянул. Понятно, другой возраст, другие интересы, но все же?
      Только поздно вечером, когда все уже засыпали, мы с женой могли спокойно попить чаю.
      Да-а-а... Ну и жизнь!
      На пятый день объявилась новая напасть - егерь!
      Сначала он с диким треском промчался вдоль всего берега на моторке, потом с оглушительным тарахтением нависал над палатками на вертолете, потом вдруг явился пешком, неожиданно молодой и стеснительный.
      - Это... устарело уже, ваше разрешение, - краснея, бормотал он, крутя в огромной своей руке нашу бумажку.
      - Бутылку ему надо было, вот чего! - зло сказал Юра, когда егерь ушел.