- А это "самоварная дорога" зовется у нас, - улыбается Боб.
      Мы едем вдоль двухэтажных бревенчатых домов, солнце, вставая, взблескивает в промежутках. Вдоль шоссе стоят столики, лучи протыкают золотом дым из самоварных труб. Машины останавливаются, владельцы самых "крутых" тачек, выставив на родную землю ботинок от Версаче, лакомятся шанежками, хохочут вместе с задорными старушками. Единение народа. Счастье, покой. Вот бы тут и остаться!.. но тогда не будут тебя уважать, те же бабки над тобой посмеются - тут уважают тех, кто спешит. Мы тоже проводим тут минуту - но какую сладкую - и трогаемся. Ехать бы так и ехать! Ми-ро-неги! Ми-ро-нушки! Яжелбицы! Деменск!
      - Тут и начинал я! - Боб умильно озирает избушки. - Бабки пижму для меня собирали, а я сушил и платил им впервые нормально - за сколько лет! В любую избу тут зайду - сразу в баньку!
      Тело сладострастно начинает ломить - а может, действительно? Но Боб расхлябанности моей не признает - подает, наоборот, пример деловитости.
      - А проблему твою решим! - произносит он строго.
      ...на пьянке в сердце Африки я все ему рассказал.
      - Маманя у меня тут раньше работала, - указывает на домики в долине. В Стране дураков... свозили их со всего Союза. Разбежались нынче все... в Думе заседают!
      Политическая эта бестактность коробит меня - но где они, политкорректные? Он же меня везет. Все поезда в Питер оказались оккупированы футбольными фанатами: без него бы я пропал.
      - Так что тема знакома. Упакуем старушку твою! - Боб обнадежил. Такая деловитость пугает - но твоя "корректность" к чему привела?.. Скоро увижу!
      - Тут вот хутор у меня был - восстановил мельницу, гончарные мастерские. У меня - одного - официальный самогонный аппарат был! Иностранцы балдели!.. Пожгли! - сообщает Боб.
      - ...Иностранцы?
      - Ха! - произносит Боб горько. - Иностранцев, автобусы их, от шоссе девчонки верхом сопровождали, в длинных платьях, вуалях, дворянки как бы! Иностранцы...
      - Понятно.
      - Ну, ты понял уже? Нормальный был бизнес - но кто ж у нас потерпит его?
      От родных мест, похоже, у него осталась лишь горечь. В столь молодом возрасте - ему двадцать шесть - столько уже разочарований! Не думай, что ты один страдаешь... утонченная душа!
      - О! Вот же мельница! - восклицаю я.
      Боб скорбно кивает - но скорости не снижает: на сантименты нет времени у него! А вон и "как бы дворянки"! Несколько дам в развевающихся длинных платьях скачут наискосок.
      - Это так уже... привидения! - безжалостно усмехается Боб.
      Одна из них - с золотыми веснушками - догоняет нас, из последних сил лошади скачет вровень, глаза ее зеленые полны слез! Боб, не выпуская руля, протягивает ей купюру - но она вместо того, чтобы схватить ее, гордо натягивает поводья - и на прекрасной белой лошади остается вдали, постепенно уменьшаясь. Жестоко!.. но, видимо, надо так? Мне б так решать проблемы - не увязал бы в дерьме. Но молчать тоже трудно - не позволяет душа.
      - Младшая жена? - оборачиваясь к почти исчезнувшей амазонке, улыбаюсь я.
      - Моя младшая жена еще не родилась! - произносит Боб твердо.
      Осталась позади идиллия, мы съезжаем с последнего холма, теперь до самого Питера будет все ровно...
      И вот уже - как быстро замелькало все! - сталинское ретро Московского проспекта, раздолбанная, но людная Сенная - и уже сверкают, выбивая слезы, плавный изгиб Мойки, поднебесный купол Исаакия. На роскошную Большую Морскую. Вычурные фасады банков. Шикарные витрины. А вот и арка моя, "черная дыра"!
      - Стоп, - произношу я.
      - Ну, хоп! - произносит Боб, мы лихо шлепаем ладошками, ладонь в ладонь (последняя моя лихость?). И я вылезаю. Дальше, родной мой, бегом.
      В арке едко пахнет мочой - даже заслезились глаза. Привыкай к отчаянью. Железная дверь почему-то цела. А ты бы хотел, чтобы все рухнуло, как твоя жизнь? Не много ли хочешь? "Всему остальному" плевать, что там у тебя. "Все остальное" живо еще! Сам справляйся. Железная дверь тут ни при чем! Моя дверь, кстати, тоже цела. Чуть выпала по краям штукатурка, а так... Отпер. Дверь со скрипом отъехала. Вдохнул. Запах - самая быстрая информация. Затхлость. Сладкая вонь лекарств. Запах беды. Ты не ошибся попал по адресу. Заходи!.. А может, еще ничего страшного?.. Заткнись!
      За поворотом коридора попался отец. Даже не попытался изобразить радость встречи. Лишь отступил быстро с дороги, аж распластавшись по стене, - мол, быстрее, быстрей! Уже даже так? А ты все еще не готов? Кто-то должен тебе все устроить? Проходи в комнату! Прохожу...
      Повел медленно дверь. Здесь запах погуще. Открыл. Нонна лежала, скрючившись на диванчике, страдальчески зажмурясь, почему-то накрытая пальто. Я осторожно приблизился. Наверное, она почуяла тень на лице и сморщилась еще отчаянней. Замучили ее? Вот ты и тут! И никуда больше отсюда не выйдешь: сама собой с протяжным скрипом закрылась дверь. "Нонна!" Я качнул ее за плечо. Она так легко - даже страшно - качнулась. Родные тонкие косточки. Тела не осталось совсем. Она разлепила один глаз, другой так и остался слипшимся.
      - Венчик! - прохрипела она.
      Попыталась привстать, но локоть сорвался и голова плюхнулась с размаху назад. Господи! Но почему, если болезнь, то и наволочка рваная! Несчастье не щадит ничего. Чтобы поцеловать ее - встал на колени. И - как ни странно - почувствовал покой и даже блаженство: я здесь! Сухая ее ладошка гладила меня по волосам... Счастье? Дунуло в форточку... отворилась дверь? Нонна быстро села, второпях даже стукнув меня лбом. Господи, как сухая кожа обтянула ее лицо! Один ее глаз нелепо выкатился, другой почти залип.
      - Венечка! Спаси меня! - прошептала она испуганно.
      Я обернулся. В двери, подбоченясь, стояла Настя и худой белокурый парень. Я почувствовал, как Нонна дрожит.
      - Погодите! - с отчаянием произнес я.
      - Здравствуй, отец! - произнесла Настя с обидой. Вот, мол, отцовская благодарность за двухнедельный ад! И грохнула дверью.
      Теперь горе уже с двух сторон! Но - сперва сюда повернемся. Я все-таки усадил ее, придерживая за спину, другой рукой гладя по тоненьким сухим волосикам на прямой пробор.
      - Все, все! - приговаривал. - Теперь все будет хорошо! Теперь я уже тут, и мы все сделаем как надо! - (Я почувствовал, что она дрогнула.) Верней, все как ты захочешь! - поправил я. - Что ты сейчас хочешь сильней всего? - (Тут она, наоборот, оцепенела.) - Давай! Ну скажи. И мы это сделаем. Ну? - уже шутливо-ласково встряхивал ее, пытаясь заглянуть в глаза. Долго тут ее мучили - надо как-то подбодрить, чтобы жизнь в ней хоть чуть-чуть пробудилась.
      - Я хочу... погулять, - произнесла она тихо, последнее слово - чуть слышно. Боится? Не выпускали ее? И форточку не открывали? Две недели подряд?
      - Конечно! Какие проблемы! - воскликнул я.
      Я вернулся - и теперь нормальная, разумная жизнь здесь пойдет! Законопатили ее тут - так и здоровый не выдержит. Сейчас мы с ней прогуляемся - и она оживет. От сознания все идет - а особенно в таком деле. Ведь - тьфу, тьфу, тьфу - все сейчас здоровое у нее. Кроме сознания. А оно из слов состоит! Подменим слова, вернем любимые наши, веселые - и прежнюю жизнь вернем. Ведь "формально все нормально", как шутили мы. Деньги привез. Накупим всего, а глядя на вкусные вещи, кто не будет рад? На самом деле все просто. Счастье - когда я тут - легко сделать.
      Пойду скажу им, что мы уходим... но скоро придем. Ясно - и Насте тяжело. И с ней поговорю. Всех тут расколдую!
      - Сейчас, - улыбнулся Нонне, бережно положил ее на подушку. Вышел. Перед кухнею глубоко вдохнул: входим в атмосферу высокой плотности.
      - Мы прогуляемся? - легкомысленно свесившись за порог (мол, даже входить для такой мелочи не стоит), произнес я.
      Настя и гость глянули друг на друга, тяжко вздохнули. Мол, столько трудов, а теперь этот игрунчик все испортит - видимо, поездка в Африку окончательно ослабила его мозг!
      - Отец! - произнесла Настя трагическим басом. - Врубись наконец! Пойми, что мать серьезно больна! Стас как специалист находит ее состояние очень тяжелым. Настаивает на немедленной госпитализации.
      - А может... я как-то попробую... тут?
      - Что - тут? - заговорил Стас. - У нее острейший алкогольный психоз. Весьма опасный. В том числе - и для окружающих! Настя говорит - она слышала голоса? Вы поймите - этот голос... ей все, что угодно, может приказать, вплоть... - Он поглядел в угол, где у нас висели кухонные ножи. Настя, кивнув, собрала их в свою торбу.
      - Ну говори, отец! Она слышит голоса?
      Да не только голоса она слышит... А кое-что еще видит! Сказать? И этим ее погубить? Диагноз - и за решетку?
      - Голоса? - произнес я удивленно.
      - Прекрати, отец! - Настя жахнула по столу, заходила по комнате. - Ты бы тут посидел!
      Я тут уже... поседел! В том числе - и благодаря Насте! Так что!.. Но надо же Нонне сделать хоть какое-то облегчение!.. Тем более что скоро, видно, ее придется упечь. Но счастливой, хотя бы на час, надо сделать ее? А то - отчаяние и отчаяние подряд! Кто это выдержит?
      - Но от часовой прогулки на свежем воздухе, надеюсь, не будет беды?
      - Но учтите - малейшая доза алкоголя ее убьет! Мы закачали в нее довольно серьезные лекарства...
      - Я вижу!
      - Пошли, Стас! - Настя нервно направилась к выходу.
      - ...Спасибо тебе! - произнес я.
      - Пожалуйста, - холодно проговорила она. - Список лекарств - на столе!
      В комнате дочь стала сворачивать свои вещи - и слезы блеснули у нее. Я открыл рот, чтобы сказать ей... но тут Нонна громко застонала в спальне. Все - уже не до разговоров, надо идти.
      - Ну... расскажи мне... что тут делать, - попросил Настю.
      Вздохнула.
      - ...Через час у нее лекарства. Вот лежат. Следи, чтобы проглотила, а то она любит прятать их. - Ну... - Мы глядели друг на друга. Тут в дверях засветился лысый кумпол отца. Как всегда, вовремя! Тяжелая ситуация еще тяжелей, когда смотрят на нее - вот так, с прищуром. Всю жизнь он злаки изучал - теперь изучает нас.
      - Кстати, - прохрипел он. - Я за лекарства ей заплатил. Пять тыщ.
      - Тебе прям сейчас надо? - обернулся я.
      Ничего не ответив, он повернулся, зашаркал к уборной. И он обиделся? Начал я хорошо: всех уже обидел, Нонне ничем не помог.
      - И не гуляй, ради бога, с ней, - устало произнесла Настя. - Все заканчивается истерикой - почему ей нельзя выпить? И затащить ее домой целое дело... Это она для тебя уже стонет! - усмехнулась дочь. - При мне помалкивала! - Настя рванулась было туда, навести порядок, но остановилась. - Ну все. Поехала отдыхать. Держись, отец. Вот телефон Стаса тебе.
      Они вышли. Я медленно закрыл дверь. Теперь все это мое. Под стоны супруги - теперь это от меня никуда не уйдет, можно не торопиться, я отслюнил пять тысяч (разменял часть валюты в Москве), отнес бате. Тот растроганно похлопал меня по руке, взял банкноты.
      - Нет, если надо - пожалуйста, - сказал он, - но пусть у меня лежат. Спокойней мне: если пойдет, то на дело. Не просто так!
      "Просто так" уже, наверное, ничего не будет. На кухне бумажку взял. Расписание ужасов. В восемнадцать ноль-ноль - галаперидол. Ее матери давали. "Успокаивает" так, что не пошевелиться! Высыпал несколько штук на ладонь... Невзрачные на вид, крохотные таблетушки. Был, помню, такой журнал "Химия и жизнь". Да, химия ббольших успехов достигла, чем "и жизнь"! Глянул на часы: без пяти восемнадцать. Теперь и ты будешь жить по расписанию. Иди!
      Нонна встретила меня, неожиданно - одетая и даже причесанная.
      - Венчик! Не давай мне этих таблеток - прошу тебя! Видишь, что они со мной сделали? - (Один глаз не открывается, другой вылез.) - Я буду хорошая. Обещаю тебе! Просто тебя не было и я переживала. А теперь все будет хорошо! Пр-равильна? - бодро, как прежде, воскликнула она.
      - Пр-равильна! - бодро, как и прежде, откликнулся я.
      Глава 6
      Проснулся я оттого, что гулко хлопнула форточка. Приподнял голову. Нонны нет. Курит? Пейзаж за окном: луна, летящая в облаках, как ядро. На кухню пришлепал. Нет! В кладовку распахнута дверь. Щелкнул выключателем. Бюст Льва Толстого навзничь опрокинут, бесценные мои дары, что я под ним до времени скрывал, на полу валяются, как не имеющие смысла, - и Эйфелева башня, и французские сыры. А я-то вез! Другое искала. Понятно что! В кабинет свой метнулся: ящик стола выдвинут, бумажник вывернут, валяется сверху. Да, сомнамбулы действуют четко! Все мои африканские сбережения, предназначенные для спокойной жизни в умеренном климате, улетучились с ней: это выходная дверь вместе с форточкой хлопнула. Вот тебе и слезы в обнимку, и жаркий шепот! Дурак!
      "Сколько злобы в этом маленьком тельце" - такая шутливая у нас была присказка. Теперь сбылась!
      С болью дыша, сверзился с лестницы. Через двор, озираясь: может, она где-то здесь? Как же! Под аркой выскочил на улицу, на углу стоял, вглядываясь во тьму. Через квартал - тьма подсвечена красной вывеской "Лицей". По-моему, это что-то дорогостоящее? Но деньги-то у нее теперь есть! Что ей цены? Это я притоны Африки обходил стороной - а ей нет преград! Ну все! Устрою! Двинулся туда. Какая-то старуха, изможденная, растрепанная, шла, сдуваемая ветром. Господи! Так это же она! Если бы раньше, в молодости, кто бы мне такое показал - я бы умер. А теперь - почти спокоен. Кинулся к ней. За тощие плечи схватил. Медленно подняла глаза стеклянные, абсолютно бездонные, не видящие меня. Тряс ее, голова моталась, но взгляд ее не менялся и явно обозначал: "Ни-кого со мной нету, я од-на! Что-то мешает мне двигаться, но это уй-дет!" Такую вот богатую информацию получил от нее. Не зря бегал! Поверх мятой ночной рубашки надето пальто. Карманы обшмонал - ни копейки.
      - Где деньги? - тряс ее. Бесполезно. Во взгляде лишь надменности добавлялось: "Что это? Кто это встал на моем пути?"
      Господи! Я же о нормальной жизни мечтал! Рядом с нашей аркой большая витрина: пышная дубленка под руку идет с отличным пальто. "Вот, - говорил ей, - это мы с тобой идем!" - "В прошлом?" - грустно усмехалась. "Нет. В будущем!" - отвечал. Но будущее - другим оказалось. Все убила она! За стакан водки все отдала! Заметил вдруг плотно сжатый синеватый ее кулачок жадно ухватился, стал пальчики разжимать. Какой-то смятый фантик изъял. Расправил: сто долларов.
      - А остальные где?!
      Не отвечала. Лишь все большей ненавистью наливался ее взгляд: комсомолка в лапах гестапо! Тряс ее. Вот что она сделала со мной! Веселым некогда человеком!.. Как зиму теперь проживем? Холодно уже. Луна в облаках. Возбуждение сменилось унынием. Надо помирать. А - на что? С новым порывом ярости до пивной ее доволок. За дверью амбал светился, почему-то в ливрее. Элитное место! Попроще не могла найти, чтобы мне не комплексовать, не унижаться? А?.. На милость ее ты напрасно надеешься! Это не жена уже. Это враг.
      Лакей почему-то грубо себя повел - сначала вообще не хотел открывать, отмахивался пренебрежительно. Потом, когда увидал, что я дверь с корнем вырываю, открыл, но узкую щелочку. Не пролезть нам нынче в красивую жизнь!
      - Что еще надо?
      Значит, что-то было уже? Может, деньги удастся отбить? - жалкая надежда взметнулась.
      - Простите... она заходила к вам?
      - Заходила? - неожиданно тонким голосом произнес. - Так кто ж пустит ее?
      Драка тут не спасет! И на его - да и на любой взгляд - зрелище жалкое. Правильно, что не пустил. Но где ж деньги?
      - Постойте! - всунул в щель ботинок. - А деньги она, извините, давала?
      - Да показывала стольник баксов! Но такую и за тыщу нельзя пускать!
      Я задрожал.
      - Между прочим... у нее высшее образование!
      - У меня тоже, - сказал он равнодушно. - И что? Милицию вызвать?
      - Так денег вы... не брали у нее? - совсем уже униженно бормотал. Что она сделала со мной! Пластаюсь перед надменным швейцаром.
      - Послал ее... - Тут что-то человеческое трепыхнулось в нем. - В смысле - в ночной ларек. Но тут как раз вы появились.
      Нормальный парень! Это только она...
      - Спасибо вам!
      Дверь захлопнулась. Стояли с ней на ветру. Вот она, наша с ней действительность! И не будет другой. В этой надо... как-то себя вести.
      Обнял за плечи ее, осторожно к дому повел - пусть швейцар учится, что всегда надо нежным быть. Пусть видит, что не все еще выгорело в нас.
      Дома я, конечно, обшмонал ее, нарушил слегка ту идиллию, что на улице представлял. Бесполезно! Несчастья она исполняет до конца!
      - Зачем ты пьешь? - проговорил как положено.
      - А ты зачем... был там? - пальчиком на окно мотнула, что напротив. Темное, как всегда. Опять я был "там"! А где-нибудь, интересно, я бываю еще? Ну все. Три часа ночи уже. Думаю, даже она в ближайшее время никаких ужасов не способна совершить. Но ошибся. Пихнул ее на кровать. Наискосок плюхнулась. Ничего. Годится! Для тех, кто последние деньги из дома уносит, очень даже неплохой ночлег. Почти сразу же безмятежно захрапела. Глубокий, освежающий сон!
      ...Но не таким уж он освежающим вышел. Проснулся от какого-то тихого, монотонного лязганья. Взметнулся, привычно уже. "Медицинская тревога"! Она сидела у меня на койке в ногах и точила большой узбекский сувенирный нож о белую пиалу. Мои любимые вещи. Чуть смерть не принял от них!
      - Зарезать меня хочешь?! - закричал я.
      - Себя! - завизжала она.
      Вывинтил из ее пальцев ножик, вытащил пиалу. Обнял за плечи, к ее кровати отвел. Обмякла, не сопротивлялась. Только какая-то очень горячая была.
      - Веч! Мне страшно! Кто-то чужой поселился в меня! Что делать, Веч?
      Сама же "чужого" этого подселила! Но что теперь говорить? Стоя на коленях у кровати, гладил ее по голове. Уснула тихо. Но это уже, надеюсь, вся ее программа на сегодняшнюю ночь? Уснул - но как бы все вокруг видя. Во всяком случае, видел, как рассвело. Бледные окна напротив засветились сквозь туман. Скоро я снова "там окажусь"! Не угомонится. Надо Стасу звонить. Хотя еще рано, наверное. Телефон дал служебный, видимо? Может, домашний у Насти спросить? Да нет, пусть уж она отдыхает. Страдания все переведем на себя. Походил по квартире, все более светлеющий. Поглядывал на часы. Полдевятого уже. Наверное, можно? Психиатры, наверное, рано заступают?
      Слушал гудки с колотящимся сердцем.
      - А Станислава Петровича можно?
      - А Станислав Петрович ушел уже. Сегодня он в ночь дежурил. Полчаса как ушел.
      Как раз - когда ты маялся, не решался. Никак не врубишься ты, что совсем новая жизнь у тебя. И прежний облик - приятного человека, соблюдающего приятности, - забудь. Выть будешь по телефону по ночам, и все за это ненавидеть тебя будут! Прежнего симпатягу - забудь. Неприятная пошла жизнь, с неприятными отношениями. "Третье дыхание" мучительным будет! Знай!.. И это все она сделала, такая маленькая, невидимая под одеялом почти! Блеснули узоры на коже - поглядел на них с кротким вздохом. Такая роскошь - с ума сойти - мне в сердце должна была вонзиться! На место отнес! Прилег на минутку и снова как-то прозрачно заснул, видя эту же комнату... чуть-чуть разве другую. И самое важное упустил - проснулся от бряканья. Утро уже!
      Быстро на кухню пошел. Она, сладостно чмокая, прищурив глазки, пила чай... но что-то быстро убрала в хлебницу!
      - Что там у тебя?
      Поглядела лукаво, потом открыла хлебницу, смущенно сияя, вытащила огромный, на полбатона, бутерброд с джемом.
      - ...Захотелось, Веч!
      Так бы и жить!
      - А! Сделай и мне!
      Сидели, чавкая. И еще какое-то нетерпение подмывало ее - весело, загадочно поглядывала на меня.
      Ну, с ней просто запаришься! - подумал я радостно. То так, то так!
      - Ве-еч! - мечтательно проговорила она. - ...Какой сон мне снил-сы!
      Она была так счастлива, что я почти забыл даже, какой мне "снился сон". В раю оказались! Отлично же сидим!
      - Рассказать? - спросила, сияя.
      От волнения не мог ничего выговорить, только кивнул. Вдруг так и продержимся? Хорошо б!
      - Ну... - Она смущенно потупилась, потом выпрямилась. - Как будто я приезжаю в какой-то южный город - весь в зелени, цветах. Понимаю, что это Ровно, где дядя Саша, когда я была еще маленькая, начальником станции служил. Но и где-то помню, что на самом-то деле Ровно, особенно возле станции, вовсе не такое... Но кто-то специально мне сделал хорошо! И это я понимаю - и от этого счастье совсем какое-то... безграничное. И вот оборвалось бряканье. Остановился вагон. Тишина. Солнце. И я так в блаженстве лежу, сладко потягиваясь, потому что знаю, что дядя Саша самый главный тут и меня любит, поэтому можно не вставать, понежиться. Тишина. Солнце. И никого. Счастье. Потом зеркальная дверь отъезжает - "зайчики" пробежали по купе, - и входит дядя Саша, седой, в белом кителе, с ним какие-то начальники - тоже в белом все и красавцы.
      - Вставай! - дядя Саша улыбается. "Не хочу-у-у!" - потягиваюсь.
      - Ну, тогда, - его заместитель, красавец, говорит, - мы будем на вас брызгать!
      Все улыбаются, и появляется пиала...
      Пиала - я знаю откуда.
      И все они окунают в нее свои пальцы и брызгают в меня. Золотые капли летят. Я смеюсь, отмахиваюсь. И просыпаюсь... Что это, Веч?
      Может, это прощанье со счастьем? Вслух я этого не сказал. Мы смотрели друг на друга. Резко как-то ворвался телефон.
      - Не надо, а? - вдруг проговорила она.
      Вздохнув, я взял.
      - Вы меня разыскивали? Что-то случилось? - строго и как-то больно громко, на всю квартиру, проговорил Стас. Нонна застыла.
      - Э-э-э... - Никогда еще не было мне так неловко излагать при ней, хотя звонки неудобные бывали.
      - Опять обострение? - жестко произнес он.
      - Да, да! - радостно вскричал я, словно сообщая о чем-то приятном. О неприятном при ней не могу говорить! Раздирали меня в разные стороны он и она!
      - И что вы решили делать?
      Хоть бы потише говорил!
      - С кем ты разговариваешь? - нахмурилась она.
      - Да так! - Я махнул рукой. Вряд ли Стасу понравится такое отношение. А без него - вспомнил я ночку - не обойтись.
      - Хотелось бы... э-э-э... встретиться, - мямлил я.
      - Привозите ее сюда! - проговорил Стас жестко. - Дома это все бесполезно.
      Нонна все поняла. Руки ее дрожали - особенно большие пальцы ходили ходуном.
      - Веча! Ну что я такого сделала? Я тебе рассказала сон!
      Ну вот и хорошо. И пора проснуться! - заводил себя я. Лепит какую-то чушь про раннее детство. А сейчас возраст немножко другой!
      - Когда можно подъехать? - прямо спросил я.
      Место уже знакомое: теща померла там. Надоело кривляться. У меня тоже нервы есть!
      - Собирайся!
      - Куда? - Теперь и лицо ее дрожало.
      - В больницу! Здесь ты всех сведешь с ума... включая себя.
      - Я... не пойду! Не пойду! Убей лучше меня здесь! - Она схватила узбекский ножик. - Или я тебя убью!
      Улыбаясь, я выставил руку.
      - Немножко погоди... А... извините - вы машину не пришлете? Состояние... не совсем транспортабельное, - сообщил в трубку я.
      За тещей присылали!
      - Это я слышу, - сухо сказал Стас. - Но, к сожалению, транспортом не располагаем. Время приемки - до двенадцати. Жду вас!
      Убежала куда-то. Теперь ищи! Дрожала в кладовке, вместе с ножом.
      - Я не поеду, Веча. Не подходи!
      Я сел за стол, уронив лицо на ладони. Ведь не может же быть, чтоб ужас конца не имел! Попробую друга Кузю подключить к этому счастью. Занято! Хорошо устроился.
      Строго глянув, прошел мимо отец. Видимо, рассчитывает на завтрак. Оптимист. Твердокаменный оптимист, я бы отметил. И в аду потребует завтрак. "А?.. Что?!. Почему это - нельзя?" Брякнул задвижкой ванной. Водные процедуры? Это умно. Но боюсь, что сегодня будет не совсем обыкновенный день.
      - Алло! - Кузя наконец прорезался.
      - Салют! - весело произнес я. Нельзя отпугивать. - Ты прокатиться не хочешь сейчас?
      Самое мерзкое - не в самом отчаянии, а в том, что его надо скрывать!
      - На чем прокатиться?
      - А на авто!
      - Странная у тебя какая-то игривость с утра! И куда ж?
      Нелегко игривость эта дается!
      - А... Надо женку в больницу отвезти! - произнес легкомысленно.
      Долгая пауза. Давал, видимо, понять. Судя по длительности - много чего. И прежде всего давал понять неуместность такого тона! В следующий раз буду рыдать. Тогда-то он точно испугается и сбежит. А сейчас, что ли, не точно? Если б хотел - таких пауз бы не устраивал!
      - Извини... но она - согласна?
      Вон какую высокую ноту взял! Решил отказать не просто так, а по причине своего благородства. Умно.
      - Ты же знаешь конвенцию... За которую и мы с тобой, кстати, сражались: в психушку нельзя сажать без согласия клиента. Кроме... - Кузя произнес.
      - Кроме? - спросил.
      - ...Ну, я не помню, старик!
      Измотал я его с утра непомерными своими требованиями: конвенцию наизусть знать... Но главное он четко усвоил. И я за это стоял. В общечеловеческом смысле! Но - не в таком!
      Объяснить ему разницу? Впрочем, понял бы, если хотел!
      - Ну, извини. Подзабыл немножко. Подучу, созвонимся. Извини.
      Трубку положил.
      Я на часы глянул. Пешком не дойдем. А в транспорте будет за всех цепляться - боюсь, что не хватит моих сил.
      Бобу, может, звонить? Его вроде бы принципы не мучают в такой степени, как интеллигента Кузю, - боюсь, что многие в таких конкретных делах услугами беспринципных пользуются, не то замучаешься.
      - На связи! - Голос Боба совсем рядом возник.
      - Хелло! Это я. Твой тренер по этике.
      - А-а.
      - Встретиться хотелось бы...
      - Голяк лепишь. Что надо-то?
      - Да тут... женку в больницу закинуть!
      Тут какой-то нарастающий грохот в трубке нас перебил.
      - Что это? - закричал я.
      - Сукодробилка врубилась! - заорал он ликующе. - Приезжай! Напишешь денег дам!
      - Позвоню. - Я положил трубку и с гулких просторов вернулся в свою тесную квартирку. Да. Это не его масштаб. Это - твой масштаб. Ты и действуй. Никто не сделает вместо тебя. И желательно - в темпе. Как правильно тот же Кузя говорит, лучше сразу действовать жестко, чтобы потом не пришлось действовать жестоко. Вот только боюсь, что стадию жесткости я давно пропустил - осталась только стадия жестокости.
      В кладовке не оказалось ее! Убежала? Но я не слышал, чтобы хлопала дверь! Но она могла и не хлопать. На бегу в спальню заглянул - и затормозил резко: она плашмя на кровати лежала. Вытер пот. И душу вдруг защемило. И облегчение, и жалость, и любовь: не оказывает яростного сопротивления! Она вообще, бедная, на сопротивление не способна.
      - Собирайся, - мягко ей сказал.
      Хорошо, что как бы в шутку "сбирайся" не произнес. Так мать ее говорила, что в свое время (или с опозданием даже) "сбиралась" по тому же маршруту, что Нонна теперь. Лучше не напоминать.
      - Вставай, - качнул ее за плечо. Стадия мягкости. Которая, увы, несколько затянулась - и вот к чему привела.
      Тут, как всегда вовремя, раздался уверенный скрип половиц: Командор приближается. Отец на пороге возник, свесив большую лысую голову в комнату, пытливо, как настоящий исследователь, изучая ситуацию. Но сейчас исследователи не нужны. Нужны исполнители - хоть чего-нибудь.
      - Утро доброе! - произнес благожелательно.
      Кривым кивком я этот факт подтвердил.
      - А завтракать мы будем сегодня? - поинтересовался он.
      Правильно! Всякие мелкие происшествия не должны сказываться на пищеварении. Тут он прав - и этим и крепок. Это вот только меня всякие мелкие происшествия доконали.
      - Ближе к вечеру! - довольно резко сказал и добавил ласково: - Хорошо?
      Усмехнулся как не очень удачной шутке и медленно - так он ходит приблизился. Господи! Если посылаешь несчастья - то зачем их еще и нагружать дополнительным багажом?
      - У меня к тебе разговор, - словно не замечая ситуации, доверительно произнес. А зачем ему замечать посторонние ситуации? Он прав. Ему, в девяносто два года свои, дела соблюсти - нелегкая задача. Свой бы путь разглядеть! Понимаю.
      - Ты к зубному меня не можешь сегодня отвести? - сморщился вопросительно, глядел мне в глаза.
      На Нонну, распростертую на кровати, я указал:
      - По одному, ладно?
      Довольно твердо это сказал. Но в мягкости - утонешь и не сделаешь ничего.
      Некоторое время он еще постоял, усмехаясь, - показывая, что мой отказ не унизил его, да и не мог унизить, - потом с громким хрустом могучего костяка медленно развернулся - и половицы тяжко заскрипели под ним... Несколько позже, батя! Хорошо?
      Зато Нонна - ну просто ангел мой - со вздохом уселась, потерла синеватыми кулачками красные глазки и на ножки встала. Нижнюю челюсть, дрожащую, прихватила верхними зубками, немногочисленными уже. Несколько раз вдохнула глубоко, на самом краю удерживая слезы.
      - Ну хорошо, Венчик, - мужественно произнесла, - если ты хочешь, чтобы я скорее ушла, - я уйду. Хорошо.
      Обнял ее:
      - Да не хочу я, чтоб ты скорее ушла! Хочу, наоборот, чтоб ты скорее вернулась!
      Постояли, обнявшись, потом она отпихнулась кулачонками, обошла меня. Трагическая версия ей ближе. И, может, - верней? Не будем размышлять об этом - размышлять будем потом, когда что-то хоть сделаем.
      На кухне ее застал. Глянула грустно: теперь каждой минутой ее буду попрекать?
      - Чайку? - бодро потер ладошки.
      Счастливая, кивнула. Но для счастья уже мало у нас резервов - она не запасла: заварки нет ни в чайнике, ни в буфете. В наши годы от одних только вдохов-выдохов счастья не почувствуешь, надо что-то более капитальное иметь!.. не имеем.
      А впустую улыбаться... только морщины гонять! Вот так. Сел за стол мрачно. У нее слезы закапали в чашку с кипятком. Не хочу кипятка! Она вытащила какой-то жалкий пакетик на тесемочке, стала окунать. Из него вдруг темно-фиолетовое облако поперло. Смородиною запахло. Молча вдыхали. Господи! Вот - хорошая сейчас, а ее в психушку надо волочь. Но когда она ножом начнет размахивать - этого ждать? Сейчас надо!