Третье дыхание

      - Где?.. Здесь? - пролепетал я.
      - Ну а где же еще?! - вдруг произнесла она хрипло и грубо, вовсе в другом обличье... но такое мы тоже видели.
      - Так ты пьешь... здесь? - проговорил я.
      - ...Нет, конечно! - с какой-то хамской ухмылкой сказала она. Так. И это она хочет выписываться?
      - Ну и оставайся тогда тут всегда, если тебе так нравится! - тоже грубо произнес я. У меня тоже есть нервы!
      - Вон-на что! - произнесла она нагло.
      Я сидел раздавленный полностью. А только что ликовал! Идти к Стасу? Но с чем? Мы долго молча сидели. Вдруг - словно переключатель щелкнул - она засияла снова, улыбалась весело и слегка плутовато:
      - Ве-еч! Ну сходи, а?
      Не в силах сказать что-либо, я поднялся с трудом. Пошел. Зачем-то задвинул за собой занавеску. Постоял. Но что можно выстоять тут? Испариться бы лучше совсем, чтобы не решать, не думать! Два решения - и оба ужасны. Трудно какое-либо предпочесть. Глаза не разбегаются, а, наоборот, сбегаются к переносице, чтобы не видеть ничего. Назад хода нет: что я ей скажу? А вперед? С чем я оттуда выйду? С каким решением? Одно знаю - с ужасным. Приятных решений тут нет.
      Что она сейчас там сияет, не исключает того, что час назад она обдала Настю ужасом. Наверняка то есть! И так, видимо, будет всегда, раз Стас решил ее выписать: ничего больше сделать нельзя. Остальное - мое. Третье дыхание. Самое большое счастье бывает, оказывается, между ужасами! Я постучал.
      - Да, - донесся усталый голос.
      Замотали его! Чуть приоткрыв дверь, я влез в щелку: может, так больше понравится ему? Дальше особого простора тоже не наблюдалось: узкий кабинет, заставленный столами, Стас - в дальнем углу.
      - Садитесь, - произнес он.
      Я втиснулся между двумя столами.
      - Как раз хотел с вами поговорить, - сказал он без всякого энтузиазма. Начало не предвещало ничего хорошего - конец, думаю, будет совсем плох. Хочешь - ну так говори! Вместо этого он долго сосредоточенно играл в бирюльки - поднимал с магнитной черной тарелочки гирлянду скрепок, любовался ею, опускал и вытягивал снова. Совсем, видно, выдохся - рта не может открыть! Открыл-таки.
      - Ну что... - Стас произнес.
      - Ну что? - я повторил как эхо.
      - Состояние, в общем-то, стабилизировалось.
      Вопрос только - какое состояние?
      - Острый алкогольный психоз, опасный для окружающих, удалось, к счастью, снять.
      Я кивнул, соглашаясь.
      - Могу вам сказать теперь - стоял вопрос о буйном отделении, и довольно остро. Один голос перевесил - чтобы лечить ее здесь.
      Я всегда был за демократию.
      - Ну а теперь... вы видите, - он гордо сказал.
      Я кивнул. Одобряюще. Понимающе. И с оттенком признательности, я надеюсь?
      - А до бесконечности мы ее держать не можем. У нас ведь здесь не клиника, а НИИ. Научные кафедры. Нас в первую очередь интересуют больные... подтверждающие, так сказать, наши теории! - Он улыбнулся.
      - А она - не подтвердила? Никакой теории? - Я натянуто улыбнулся. Скоро кожа лопнет от этих улыбок! Уж не могла подтвердить какую-нибудь теорию! Даже в сумасшедшем доме оказалась глупее всех!
      - Ну почему? Подтвердила, - продолжал улыбаться Стас. - Но старые. Давно известные.
      Что дура дурой и останется! - самая старая и самая верная теория.
      - Вы хотите забрать ее? - Стас как-то опередил не только мои слова, но и мои мысли.
      - Да, - быстро произнес я. А что мне оставалось.
      - Но вы осознаете... - проговорил он.
      Осознаю. А куда денешься?
      - Но... от тяги к алкоголю... вы ведь избавили ее?
      Помолчав, Стас покачал головой.
      - Если вам кто-то скажет, что лечит алкоголизм, бегите от такого человека немедленно. Это шарлатан! - Он произнес это, видимо, гордясь своим глубоко научным... бессилием.
      - Значит... - проговорил я.
      - Значит, - подтвердил Стас. Мы молчали. - У вас есть на что опереться? Заставить ее сопереживать чему-то... за что-то почувствовать ответственность? Отвлечь ее, хотя бы чуть-чуть, от постоянных мыслей об алкоголе?
      - Ну... всякие... семейные притчи, - улыбнулся я.
      - Слова, слова, слова! - вздохнул Стас. - К сожалению, это не то!
      Ну почему же? Словами как раз удавалось мне держать наш мир в гармонии. Такая работа.
      - Мне кажется, у вас нет... морального веса, чтобы влиять на нее! произнес Стас. Второй раз. - Другой вариант, - сказал он, поняв, что подавил меня полностью, - интернат.
      - На сколько?
      - Как правило, навсегда. Там они становятся... тихими. И никого уже не беспокоят.
      Знаю. Теща, ее мать, была там. И теперь уже нас не беспокоит. Совсем.
      - Нет. Спасибо, - сказал я. Хорошо, что не сказал "нет уж, спасибо!". Держи моральный вес-то!
      - Ну что ж. Я уважаю ваше решение! - Стас поднялся, протянул руку. И я ее пожал. - Значит, оформим все. Выпишем лекарства. Желательно нам до комиссии успеть. Там люди пожилые как раз, старой советской закваски, усмехнулся. - Сторонники изоляции хронических больных в интернатах.
      Это на вольном Западе, я повидал, сумасшедшие по улицам ходят!
      - Так что я вам позвоню, - сказал он.
      - А когда... комиссия?
      - В принципе, может быть хоть завтра. Когда освободится Евсюков.
      Хоть бы он никогда не освобождался!
      Мы смотрели со Стасом друг на друга. Похоже, одну его прогрессивную теорию я все же подтвердил - "о бесстойловом содержании нервных больных"! Что ты несешь? Опомнись. Человек сделал все, что мог.
      Держи моральный вес-то.
      - Ну, всего вам доброго! - раскланялся я.
      - Всего! - Стас рукой помахал. Впервые со мной дружелюбно простился.
      В предбаннике я постоял, "делая лицо". Хорошо, что он есть, этот предбанник. Может, вернуться, отыграть все назад?.. Не принято это... Ну выходи, Дед Мороз!
      Радостно вышел. Она, сияя, шагнула ко мне.
      - Ну, все нормально, - сказал я. - Скоро тебя выпишут.
      Она боднула меня лбом в грудь, обняла.
      Ради этого момента можно все перетерпеть!
      Она подняла мокрое лицо.
      - Неужели я окажусь в моей квартирке? - мечтательно проговорила она. ...Отец, конечно, со своей банкой меня встретит!
      Это уже казалось ей счастьем!
      - ...Пошли. - Она вдруг ухватила меня за ладонь.
      - ...Куда?
      - Пошли. - Она мотнула головкой.
      Втянула меня в столовую. Там сидели последние обедающие. Седая краснолицая нянечка скребла половником по дну большой кастрюли.
      - Дай ей денег. - Сияя, Нонна указала на нее. - Она хорошая...
      - Чтоб этого не было! - рявкнула та. И добавила добродушно: - Уж садитесь - покормлю вас.
      - Ешь, Веча, ешь! - приговаривала Нонна.
      - ...Сладко на вас глядеть! - вздохнула нянечка.
      На крыльце я стоптал снег, открыл парадное. На лестнице повстречал нашу соседку сверху, Лидию Дмитриевну.
      - Как там Нонночка? Поправляется? Мы все так любим ее тут, ждем!
      - Поправляется! - бодро сказал я. - Скоро появится... наше красное солнышко.
      - Замечательно!
      Лидия Дмитриевна прошла. Я поднялся... Придется так и сделать, как сказал... Тяжело с моральным весом-то!
      Глава 14
      Об этом, вспомнил я, Нонна мечтает, но пока что отец встретил меня с банкой жидкого золота. Специально ждал? Да нет, думаю. Все рассыпалось. Раньше это как-то регулировалось ее приходом, теперь - ничем. Отец рассеянно брел, не замечая меня. Все рассыпалось. Вокруг страданий ее, пока они были здесь, все держалось. Но ничего. Скоро опять этот стержень появится. Нонна придет. Подготовились? Духом воспряли? Конечно! А как же еще?
      Первый бастион, который одолеть надо, - холодильник. Открыл. Прежняя наша жизнь, дикий хаос, - в замороженном виде, чтоб сохранить навсегда. Помню, как она плакала однажды, что ее от КБ в колхоз посылают, картошку из-под снега убирать. "Вот, - открыла холодильник в слезах, - я уже и курочку в дорогу купила!" Я глянул, помню, захохотал: курочка - точно ее напоминала: такая же тощенькая, синенькая, с тонкими лапками! Умела она умиление вызвать и смех. А в колхоз, кстати, так и не поехала - проспала. Устроил ей скандал от лица всех колхозников. Вот еще - комочки счастья ее, мутные маленькие пакетики с тухлой капустой, с рынка принесенные доказательства любви к ней со стороны колхозниц - любви, впрочем, небескорыстной, оплаченной мной. Сил ее лишь на это и хватало, совала их вглубь и навсегда забывала - о щах, например, и речи не могло быть. Выкинуть? А чего ждать? Появится - новые принесет! Народная любовь не иссякнет, пока деньги не кончатся у меня. Выкину пакетики эти, отведу хоть душу, пока она не пришла. Дальше - один восторг нас ждет: "Смотри - и огурчик в пакетик кинула!" - "Не может быть!" Завидуешь? Тебя-то никто не любит так, даже корыстно.
      Кстати, напротив в окне - затишье, тьма. Не вяжется там кино... хотя душа вложена. Часть души.
      Из того, что конкретно можно съесть, - сардельки обледеневшие, боюсь даже вспоминать, из какой они эпохи обледенения. Не важно. Главное качество. Кинул в кипяток. Батя, конечно, мог бы что-то получше купить, пока я по больницам шастаю. При его-то пенсии! Но считает кухонные дела недостойными своего интеллекта. Зато для меня они - в самый раз. И когда он явился, с вымытой, сияющей банкой в руках, - на ужин его пригласил, отведать что бог послал. Суровый у нас бог. А что делать?
      - Сардельки жесткие у тебя! - покусал, отодвинул.
      - Обледеневшие.
      - Какие?
      - Обледеневшие.
      Мрачно усмехнулся, задвинул задребезжащий стул под стол, удалился. Вот и ладно. Ужин удался.
      Теперь к окну повернулся. Главное, что надо отрегулировать, - это "кино". Почему-то думал, что все теперь в моих руках. Как бы не ошибиться! Рядом с тем окном на стене намалевано черным спреем: "Анжелка. Саяна". Титры, можно сказать! Надеюсь, Нонне приятно будет увидеть, чего я тут достиг без нее! Ее бред на свой заменил. Саянку я, кстати, не прописывал. Сама прижилась. Мой бред тоже выходит из-под контроля? Управлюсь ли с ним? Скоро счастье встречи пройдет, и Нонна уставится в то окно. Что увидит она там? Снова - "мыльную оперу"? Или - мультик? Что захочет, то и увидит. Нет уж - то, что я захочу! А что ты можешь-то? Может, последний вечер твой остался? С "моральным весом", я чувствую, у меня полный завал. Смотрел на темное окно напротив. Вот та черная дыра, куда провалится наша жизнь! И что делать?
      О! И Анжелка появилась. Подошла вплотную к стеклу, увидела меня и пальчиком поманила. Б. Р. Бред реализованный. Впрочем, еще не совсем. Надо реализовывать? Лучше все-таки по-своему, чем втемную.
      Вышел во двор без пальто. Чего тут одеваться: все близкое, родное, свое! Двор весь завален навозом. Дворничиха, красавица, как раз за этим окном жила. Теперь там живет наездница. Повторяется жизнь - но как-то с меньшим к ней интересом. По навозу пошел, как по шелковому ковру.
      Скрипнул дверью. Прямо за ней лошадь стояла, с крутыми боками - еле протиснулся. Тут же, в подъезде, был мраморный холодный камин, в нем навалено сено, и она, опустив голову, грустно жевала. Потом, чуть подняв голову, тяжко вздохнула, из ноздрей две струйки пара пошли. Ты-то что вздыхаешь?
      Поднялся по темной лестнице. Сердце колотилось. Уходишь в иную жизнь? А что? В прежней уже пожил, хватит. "Хва-н-тит!" - как Нонна говорит. На лестничном подоконнике мерцали темные аптечные пузырьки: аптека бомжей. На дверях - выцветшие таблички с фамилиями. Кнопок - как на баяне. Но двери все почему-то открыты. За ними - тьма. Где сейчас все эти люди? Может, все, кто входят сюда, исчезают? Управляй бредом-то! Подошел к главной двери, "бредовой". Постоял. Сердце - на всю лестницу - гулко стучало. Входить? А выйду? Я выбрал старинный звонок, с ручкой как рукоять шпаги, с круговой надписью: "Прошу повернуть". Такой как бы старинный, романтический выбрал вариант. Но зависит ли тут от тебя что-то? Из глубин квартиры донесся механический звон. И - ни голоса, ни шагов. Я толкнул дверь, она поехала. Вошел, пугаясь скрипа половиц. Волосы на голове шевелились. Ощущение - что увижу сейчас труп! Такого бреда у меня еще не было. Новый жанр.
      - Открыто! - донесся наконец довольно грубый (огрубевший на ветру?) голос хозяйки. Знакомых с такими голосами еще не было у меня. Неприятна новая моя жизнь. Куда лезешь? Надеешься тут порядок навести? Напрасно. Но не остановиться уже. В прихожей лежало седло, на гвозде мерцала уздечка. Вошел в темную комнату, освещенную луной. Сердце прыгало. Ведь именно тут, по версии жены, проходит моя настоящая жизнь. А может, она права? Я огляделся. На подоконнике мерцали все те же пузырьки. На полу круглились баллоны, в основном пластиковые, криво отражали мое окно. Оно меня почему-то взволновало сильнее всего. Страшнее всего, оказывается, на свое жилище смотреть - со стороны и как бы из небытия. Все на месте стоит, горит лампочка - но тебя там таинственно нет. Еще - нет? Или - уже нет? Прежняя жизнь вдруг страшно далекой отсюда и абсолютно недоступной показалась. Дрожь пошла. Да, влез ты куда-то!
      Приоткрылась дверца, повалил пар, синеватый в свете луны. Встрепанная голова Анжелки высунулась оттуда. Смотрела на меня с некоторым недоумением - видимо, за стеклом я ей интересней казался. А также - в седле. Вышла все-таки. Укутана в полотенце. Но - только голова. Короткой своей пухленькой ножкой придвинула к стене вспоротый матрас, криво лежащий. Порядок любит. Потом только глянула в упор на меня. Показала на меня пальчиком... скорей на нижнюю часть.
      - Мой! - властно произнесла.
      Что это, интересно? Притяжательное местоимение - или глагол? Боюсь, что последнее. Вот тебе и "романтический вариант"!
      - Ну? - подстегнула. Правильнее было бы, наверное, - "нно!". Посмотрел на нее... Сейчас бы просроченной виагры сюда! Впрочем... она и не нужна, кажется? Что эт-то? Вот это да. В мои-то годы! Жизнь вернулась так же беспричинно, как когда-то странно прервалась?
      - О-о-о! - уважительно произнесла Анжелка.
      Вот тебе и "о"!
      - Счас! - деловито произнес.
      Пошел к ванной. Освежающий душ? Вошел внутрь, хотел было прикрыть дверь... Нет, мы немножко по-другому поступим. Вставил средний палец правой руки в светящуюся щель возле петли, на которой дверь держится. Левой рукой потянул дверь за ручку, сдавил в щели палец. Сдавил немножко. Что? Слабо?! Зажмурился посильнее, рванул левой рукой. А-а-а! Вот это по-нашему! Захрустело. Анжелка, надеюсь, вздрогнула от моего вопля? Гордо согнувшись от боли, вышел из ванной. Средний палец правой руки маячит вверх и не сгибается, несмотря на посылаемые сигналы. Анжелка, слегка лупоглазая, с изумлением смотрела на него, оттопырив губки. С таким, видно, еще не сталкивалась. Классику надо читать! "Отец Сергий" называется рассказ. Современная трактовка: я - и. о. отца Сергия. Я. Тот, правда, отрубил пальчик в аналогичной ситуации - но я уж не чувствую себя настолько грешным. Сделал, что мог.
      - Извини, - гордо произнес, для наглядности палец подняв. - Должен тебя покинуть.
      Помчался, подпрыгивая, в ночную травму, на Малую Конюшенную.
      Маленький лысый хирург помял палец.
      - Оборвана связка верхней фаланги. Сейчас наложу вам лубок. Недели через четыре, будем надеяться, срастется.
      - Да-а?! - воскликнул я.
      - Впервые вижу столь радостного клиента! - хирург сказал.
      Примчался домой. Мимо кладовки проходя, гипсовому Толстому вздетый пальчик показал. Тот аж побелел.
      Глава 15
      С утра отец хмурый, насупленный был, бровями стол подметал. Немного Толстого напоминал, сосланного навеки в кладовку.
      - Пошли завтракать, - ему сказал.
      Думал крикнуть, как Нонна: все гэ!.. Но ее не заменишь.
      - Мгм... - отец произнес, не отрываясь от рукописи. И потом долго еще не шел. Не мог оторваться, счастливчик? Наплевать ему на то, что все остывает, главное - его вечный научный шедевр!
      ...Видать, просто ты завидуешь, что он пишет, а ты нет. Но этим моим злобным чувствам пора дать отпор... Может, Нонна вернется. И к тому времени должны быть тут мир и благодать.
      Явился наконец. Мрачно кивнув, уселся. Раньше было принято говорить "Бодр-рое утр-ро!", и как-то это задавало тон на весь день, но теперь, когда нет Нонны, исчезло все. Невелика птичка, да звонкий голосок!
      Отец увидал вдруг мой пальчик запеленутый, пострадавший.
      - В носу, что ль, ковырял? - усмехнулся. Так подвиг мой оценил. Спасибо, отец, на добром слове.
      Похлебал молча каши, маленько потеплел, подобрел.
      - Ну, спасибо тебе, что не забыл! - усмехнулся он.
      - Как можно!
      - Ну, всяко бывает! - откинулся, улыбаясь. Чувствую - сейчас он настроился мудростью делиться. А потом - нельзя?! Хмурое его настроение гораздо меньше раздражает меня, нежели добродушное. Не чует этого?
      - При царе еще было...
      Начал издалека. При царе Горохе, видимо.
      - А, - произнес я холодно. Но его не собьешь.
      - Да-а-а... - он произнес неторопливо.
      Боюсь, что, пока доберемся мы с ним до сегодняшних дел, день закончится. Но хочешь не хочешь, любишь не любишь, а надо терпеть. Единственно когда общаемся с ним - за завтраком. Надо!
      - А? - он вопросительно произнес, требуя, видимо, поддержки.
      Я кивнул благожелательно: мол, давай, давай! Время терпит!
      Но не в такой же степени! Минут пять после этого он молчал. Склонив брови, яростно растирал в чашке лимон с сахарным песком. Сколько сил еще в нем!
      - Так что - при царе-то? - пришлось его немножко поторопить.
      - А?! - снова произнес. Молодецки уже огляделся: мол, если так просите, так уж и быть, расскажу.
      Просим, просим.
      - Лет пять мне еще, что ли, было. Или шесть?
      - Ну, не важно, - проговорил я.
      Он усмехнулся, заранее и меня настраивая на веселый лад.
      - Жили бедно мы с матерью. Отец в бегах...
      Это знакомо мне. Веселое начало.
      - А детей нас семеро. Я почти самый старший. Второй после Насти. Нина еще в люльке была. А я уже самостоятельный вроде.
      Это какая-то сага!
      - Ну, утром встаем... нас кормить чем-то надо. А нечем!
      Если он намекает на плохой завтрак!.. пусть дальше готовит сам!
      - Мне мать и говорит: ты к Андрюхиным пойди, вроде как бы по делу. Тут письмо от отца пришло - вот от него поклон им и передай! А Андрюхины, наши дальние какие-то родственники, богато жили! Был, помню, у них Тимка, мой ровесник. Дружили мы. Прибегаю к ним: "Здрасьте!" - "А-а! - хозяйка мне говорит, - явился. А мы уж хотели кошку в лапти обувать да за тобой посылать!" Намекая вроде, что я каждый день к ним хожу. Андрюхины, за столом сидя, смеются. Тоже большая была, дружная семья. "Ну, садись уж за стол, раз пришел!" - говорит хозяин. И я чувствую, что добрые они и любят вроде меня, но все равно - неловкость. Вспомнил - прям как сейчас! "Да ты раздевайся", - хозяйка предлагает. "Да я на минутку, прям так!" - сажусь в полушубке. Андрюхины смеются: "Ишь богатый какой! Шубой хвастает!" Понимаю, что любовно смеются, но неловко все равно. Главное - начинаю есть и потею, в полушубке-то. Но снять теперь - тоже неловко. Обливаясь потом, быстрее ем, чтоб с неловкой этой ситуацией покончить, а от спешки потею еще сильней, пот капает в плошку! Но полушубок, с отчаянием понимаю, еще и потому нельзя снять, что рубаха рваная - совсем застыжусь!
      Отец умолкает, уносясь чувствами туда. Да и я тоже. Он, наверное, единственный человек, который помнит то время. Понимаю - это ж колоссальное счастье для меня, что я это слышу.
      - А что ели - не помнишь? - с надеждой спрашиваю я.
      - Почему ж? Помню! - бодро отвечает он. - Кулагу ели.
      - Что это?
      - А? - снова, подняв брови, смотрит соколом, гордясь с полным основанием, что такое помнит. Может, он один только это уже и знает?
      - Кулага? Ну, это... мука с солодом. Такая кашица. С фруктовыми какими-то добавками - яблоки, кажется! - не вникая уже в мелочи, чуть свысока произносит он.
      Бежать записывать? А куда? Я-то уже не пишу.
      Все же - к нашим дням надо вернуться.
      - Отец! - решительно произношу я. - ...Скоро Нонна может вернуться.
      - Нонна? - Он удивленно поднимает мохнатую бровь. Забыл, видимо? Кулагу помнит - а Нонну забыл? - И что? - спокойно интересуется он. Да. Особого энтузиазма не высказал. Хотя знаю, что дружат они за моей спиной, иногда нарушая мои заветы. Забыл? "И что?"
      - Так вот...
      Не хотел об этом говорить... Решил так: если он по дороге на завтрак уберет кальсоны свои с батареи в сундук, возникать не буду! Но он даже не глянул туда, прошествовал величественно! И так, видимо, будет. Втемяшить что-либо трудно уже ему. С огромным трудом втемяшил, чтоб старое свое белье после ванной клал на батарею, сушил, а то он раньше прямо мокрое клал в грязный сундук. Это - удача. Но дальше не пошло. Чтобы с батареи снести в сундук - это его уже не заставить. Так что, похоже, правильней мне жалеть, что начал его воспитание. Так поздно.
      - Отец! - все-таки говорю. - Сколько можно тебя просить, чтоб ты кальсоны свои убирал с батареи? Неприятно. Особенно женщине. Понимаешь?
      - Они еще не высохли! - яростный взгляд.
      - Да ты даже не прикоснулся к ним, когда шел!
      - Нет, прикасался! Когда ты дрых еще без задних ног!
      Пошла драка! Тут уж не до гармонии - только успевай!
      - Ну если ты встаешь так рано... - нанес ему меткий удар, - то тогда будь любезен выливать банку с мочой, пока никто не видит этого!
      - Не хочу вас будить! - ответил яростно. - Потом... и другие соображения есть, чисто физиологические!
      - Тебе трудно лишний раз пройти до уборной?
      Яростное молчание. И в этом наверняка у него есть какой-то свой метод, как в скрещивании растений, научно обоснованный... его вряд ли собьешь! А что мы при этом испытываем (слился уже чувствами с Нонной), ему наплевать! Главное для него - научное совершенство, "абсолют"! Не имеющий никакого отношения к жизни!.. во всяком случае - к сегодняшней!
      В гордом молчании брякал ложкой. Потом, немножко оставив каши, отодвинул пиалу.
      - Каша вся в комках! - произнес надменно.
      Гурманом он исключительно здесь сделался, переехав к нам. Раньше, в сельской своей жизни, что попало ел. "Гвозди переваривал!" - как сам гордо говорил. Теперь гурманом заделался!
      - Отец!.. - после восклицания этого я долго молчал. Что бы ему сказать такое, как бы уладить все? Безнадежно! - Отец! Скоро Нонна выходит. Она... не совсем в порядке еще. Прошу тебя: не придирайся ты к ней! Главное сейчас - не истина, как ты любишь, а спокойствие. Не спорь с ней - даже если она не права. Она этого не выдержит.
      - А я - выдержу?! - Отец тоже уже задрожал. Очаровательный завтрак. Судя по нему - все готово к приходу Нонны. Вспомнил недавний их скандал. "Если он будет... баррикады в своей комнате делать, - Нонна дрожала, - я вообще из дома уйду!" - "Ты в стол мой лазаешь! Деньги берешь!" - "Я?!" "Ты!" Трудно тут с гармонией! Но вроде немножко успокоили там ее?.. С другой стороны - только она и вспоминала вечером: "Пойдем к отцу твоему, поговорим. Ить скучаить". И мы шли.
      - Ну, спасибо тебе за разговор. И завтрак! - Отец скорбно поднялся. Как меду напилса!
      Сутулясь, слегка склоняясь вперед, как пеший сокол, по коридору пошел. Зря я его! Это я сам жутко боюсь ее прихода - а вину, уже заранее, на батю валю. А он-то чем виноват? Выбрал свою линию - на возраст девяносто двух лет - и этой линии держится. И не уступает! И прав! Я от победителя-бати устаю, но каков будет он - побежденный? Вот когда горе начнется. Не приведи господь!
      Отец строго из коридора выглянул, махнул своей огромной ладонью.
      - Суда иди!
      Что-то там изобрел. Побитым уходить с поля боя - не в его правилах. Взял в руки себя, что-то придумал.
      - Это ты наворотил? - указал на рубашку мою, брошенную на сундук. Так это и останется?
      Молодец! По очкам - победа! Я кинул в сундук рубашку грязную, а заодно и кальсоны его, которые он протянул мне величественно, и гордо ушел. Молодец! Пока он побеждает - или пусть думает, что побеждает, - жить все же легче ему. И нам, стало быть, легче - когда в форме человек!
      - Таблетки прими! - строго я ему крикнул. Но это ж разве реванш?
      Он вернулся-таки - еще грозно, но уже весело из-под кустистых бровей поглядывая: победил, так весело на душе!
      Взял фужер со стола, водой налитый, сморщившись, посмотрел туда, словно там гадость налита какая-нибудь. Есть такая привычка у него, не очень приятная. Я уже ему говорил!
      - Водопроводная вода? - грубо спросил.
      Сам бы мог решать такие проблемы!
      - ...Да! Водопроводная! Но - не отравленная. Кипяченая, - сказал я.
      Весело на меня уже поглядел. Выломал из пластинки таблетки, ссыпал в ладонь свою огромадную, снова сморщился, скушал, запил водой.
      Вот и хорошо.
      - Побреюсь, пожалуй. - Отец задумчиво седую щетину поскреб.
      Мне бы надо срочно побриться - мало ли что? Могут в больницу вызвать. Ну ладно уж, хорошее настроение его, с трудом созданное, будем беречь.
      Из ванной с моим тюбиком высунулся:
      - Мыло?
      Довольно грубо звучит, а это, между прочим, международный шейвинг крем "Пальмолив"! Молча кивнул - хотя столь потребительское отношение к моему крему покоробило меня. Тюбик тощ, а когда новый куплю - не знаю. Триста у. е., выданных Бобом, тают... как крем!
      Сучья отняли навсегда - и больше нет у нас с ним общих доходов. Просроченная виагра уехала куда-то... Пенсия? На нее максимум неделю можно прожить. Кузя, мой высоконравственный друг, мудро вещает: "В наши дни, как и всегда, впрочем, в ногу с партией надо шагать!" - "С какой же партией, Кузя?" - "Ну, в наши дни, слава богу, есть из чего выбрать! Глаза буквально разбегаются!" Это у него. А у меня почему-то не разбегаются, а, наоборот, сбегаются в одну точку к переносице. Неохота смотреть. Хотя, судя по нашим делам, с альтернативным топливом связанным, мы больше к "зеленым" тяготеем. "Зеленым" и по философии, и в смысле цвета выплачиваемой валюты... надеюсь. Но сучья сгорели помимо нас... а какое еще альтернативное топливо, не знаю я. И Боб, этот "дар Валдая", делся куда-то. "Абонент находится за пределами досягаемости"!
      О литературе вообще не говорю. Последние детективы мои - "Смеющийся бухгалтер" и "Смерть в тарелке" - канули во тьму. В издательство звоню, никакого голоса нет, только музыка в трубке звучит: Моцарт, Симфония номер сорок. Но не до конца.
      Вспоминаю с тоской лучший свой промысел последних лет. Как крупный специалист по этике и эстетике крепко и уверенно вбивал клин между эротикой и порнографией, кассеты на две груды расчесывал: эротика - порнография! Больше не звонят. Решили, видимо, что в моем возрасте разницы уже не смогу отличить? Или вообще - исчезла она, эта разница? Жаль, кормила неплохо. Чем кормиться теперь? Это в молодости можно было болтаться, а теперь - надежный дом надо иметь.
      Отец, из ванной в уборную переходя, выключатели перещелкнул и заодно на кухне вырубил свет, забыл, видимо, о моем существовании. А может, светло уже?
      В окошко посмотрел. Привычно уже содрогнулся. Сейчас особенно четки черные буквы у того окна: "Анжела, Саяна"! Каббалистика какая-то! Но ничего! Пострадавшим забинтованным пальцем перекрестился. Я - отец Сергий теперь! Не искусить меня. Стас насчет моего "морального веса" сомневался... есть теперь у меня "моральный вес"! Вот он! - на пальчик глядел. А с темным окном этим, с этой "черной дырой", я, считай, расплатился полностью. Пальцем заплатил! И если Нонна снова увидит там меня с кем-то! Тогда... глазки ей выколю этим пальчиком! Вот к такому доброму, оптимистичному выводу я пришел.
      С кухни пошел и рассеянно свет бате в уборной вырубил: обменялись любезностями. Батя заколотился там бешено, словно замуровали его! Вернул освещение.
      Теперь как опытный, свободно плавающий гусь должен подумать, куда мне плыть.
      В крематорий звал соученик мой из Института кинематографии речевиком-затейником, речи произносить. Там и ночевать можно в освободившихся гробах. Но это уж напоследок.
      Батя прошествовал по коридору, сообщил, на меня не глядя:
      - Пойду пройдусь.
      Правильно, батя. Пойди пройдись. Насладимся покоем. Но - не вышло. Зазвонил телефон. Трубку поднимал с натугой, как пудовую гантель.
      - Алло.
      - Так вот, - голос Стаса. - Миг настал! Евсюков из Москвы вернулся - и сразу же назначил комиссию. Я не в силах! Попробуем что-нибудь. Приезжайте к двенадцати!
      Рядом с телефоном с кем-то заговорил, потом удалился - трубка осталась лежать. Но от пустой трубки, с эхом, мало толку. Я нажал на рычаг.
      Снова звонок.
      - Да!
      - Тема есть, - неспешный голос Боба. А ты думал - он тебя отпустит? Я тут в Думу хочу податься - побалакать бы надо.
      Самый подходящий момент!
      - Я тут... немножко спешу, - я сказал вежливо.
      - Счас буду, - отключился, гудки.
      Заманчиво, конечно, помочь будущему государственному деятелю, но... Есть более срочные задачи. Если я через сорок минут в Бехтеревку не домчусь - Нонну, глядишь, "упакуют", как мать ее упаковали там. Недолго мучилась старушка. Но у нее к тому времени муж умер уже. А я-то жив. К сожалению. Что ты такое говоришь?
      Главное - ни хрена не готово, холодильник захламлен... как наша жизнь. Что я с ней тут делать буду - когда сам не знаю, что делать? Ну, видимо, с ее приходом и появится смысл - в том, чтобы из болота ее тянуть.
      С батей бы посоветоваться!.. но он, как всегда, величественно удалился в нужный момент! Хотя бы как-то проинструктировать его! А! Все равно делать будет все по своим теориям! Хоть бы у себя пыль вытер - я провел пальцем по стеклу на полке! Но нет. Наверняка и тут в научную полемику вступит, а мне надо бежать. Ссыпался с лестницы.
      Ч-черт! Тут-то и напоролся на батю. Не проскочить! С блаженной улыбкой стоит посреди двора, покрытого, как роскошным ковром, "конскими яблоками", и на руке держит сочный образец.
      - Видал? - ко мне обратился. Спокойно разломил "яблоко", половинку мне протянул. Для науки нет преград! Объект, достойный изучения. Снаружи круглый, шелковистый, темный - на сломе более светлый, шерстистый, с ворсинками. Все? Я отвернулся от предмета, глянул на арку.