Третье дыхание

      - Здравствуйте! - бодро проговорил.
      Привычка. Хочешь, чтоб и тут все любили тебя? Проехали. Некому больше тебя любить. И если глянуть - то непонятно уже, за что. Отвыкай. Соседки ее, лежа на койках (дама-аристократка и грубая девка, пардон), одинаково сухо кивнули. Видать, старуха моя уже достала и их. Тупо перед распахнутым шкафом стояла, забыв, видимо, зачем открыла его.
      - Где твое пальто?
      Глядела на меня, словно не узнавая: кто это беспокоит ее? Да - здорово тут уже над ней поработали! Или - сама дошла? Так, скорей. Без моих слов, без ритуала жизни, принятого у нас, совсем рассыпалась - не помнит ничего. Попробуем собрать?
      - Подумай, не торопись! Где может быть твое пальто? - проговорил мягко.
      - Да вон валяется! - резко девка сказала. Мол, кончится когда-нибудь эта мутотень?
      Видно, зябла Нонна, накрывалась пальто поверх одеяла - и завалилось туда.
      - Благодарю вас! - расшаркался. Полез, согласно ее указаниям, под кровать. Нонна не шелохнулась. Конечно, это мой долг - под кроватями лазить, не ее. У нее - проблемы серьезные, а я - так. Могу и полазить. Вон и пальто, у самой стены, в мягком коконе пыли. Видимо, блюсти чистоту и порядок здесь считается пошлым. Стиль другой, не совсем обычный, но как раз подходящий для подобного заведения. Выволок пальто. Да-а. Соседки злобно к стенке отвернулись: и я уже их достал! Стряхивать пальто здесь как-то неловко, но и идти в таком... значит признать: все! Больше не пытаемся! Понес его в туалет. Да, здесь стиль заведения тоже выдержан. Наверное, если уборщицу сюда пригласить - "что я, сумасшедшая?" - ответит она и права по-своему будет. Странно, я решил, будто в таком месте что-то почистить можно. А где? Здесь и придется!.. Под кроватью же, в виде двух комов пыли, и кроссовки нашлись. Стянул с костлявых ее ступней тапочки, кроссовки натянул. Вспомнил, как она говорила: в четвертом классе ее чуть в балерины не взяли, но решили, что большая ступня. А она так с той поры и не выросла. Да и сама-то она не выросла почти. Глядишь - была бы балериной! Другая судьба. Но - досталась эта.
      - Вставай!
      Поднял ее под мышки. Натянул, как на манекен в витрине, пальто. Вытолкнул немножко. Наш театр, чувствовал, совсем уже соседок извел.
      По коридору повел. На нас смотрели, шушукались, хихикали. Даже тут она умудрилась быть хуже всех! Или, наоборот, моя бурная деятельность всех смешит? Вникать будем после. К выходу ее подвел.
      - Стоп! Это еще что такое? - фигуристая взвилась.
      - Станислав Петрович разрешил.
      - А меня он спросил? - стала накручивать диск.
      Уже, можно сказать, погуляли по коридору - пора и расходиться. Но неожиданно - выпустили. Дежурная встала, воткнула ключ в дверь.
      - Пятьдесят минут. Ровно.
      Мы молча вышли. Боюсь, это даже слишком много окажется - пятьдесят минут.
      Вышли на крыльцо. Ветер злой, ледяной, порывистый - такой самую горячую выстудит любовь. Но, похоже, нам и нечего уже больше выстуживать выстыло все. На алкоголе наша любовь держалась, им же она и отравилась, а без него - превратилась в ненависть. Четкий диагноз.
      В чем польза больниц - в них обнажаются отношения, никаких добавок нет, отвлекающих и смягчающих. Беда выжигает все лишнее - а главного, смотришь, и нет.
      Надо же! Совсем квелая была - но, оказывается, земные желания у нее не все иссякли: вдруг даже как-то ловко повернулась спиной к ветру, вспыхнул огонек, просвечивая красным ее куриные лапки. Взвился дымок. Забыл про курево, не привез - но она не спросила даже: со мной, похоже, даже таких не связывает надежд. Могла бы, прикуривая, от ветра за мной спрятаться - я все-таки более мощный экран. Забыла. Потом, с явной досадой, вспомнила, повернулась:
      - Ну? Куда?
      С такой злостью спросила - будто это она обязана меня тут развлекать: навязался. Да, с развлечениями тут неважно дело обстоит: извилистые дорожки ведут к точно таким же тускло освещенным корпусам. Куда ни пойди - все равно в больнице! О свежем воздухе я мечтал (для нее), но она предпочла сигарету. Пятьдесят минут! Бр-р-р.
      Одна аллея все же нас повела - молча шли, словно отрабатывая. Зашли в тупик, с двумя машинами. Почему-то один, темно-синий "жигуль", был весь мокрыми листьями залеплен, рядом стоящий белый "Москвич" почему-то ни одного не прилепил к себе листочка. Отец тут, конечно, целую теорию бы развил, но я, чуя ее настроение, молчал. Побыли в тупике - и достаточно. Впереди только тьма, в прямом смысле и в переносном. Отгуляли свое.
      - Ну? Обратно? - фальшиво возбудился я и даже ладошками хлопнул, потер с аппетитом: мол, согреемся там, "пождранькаем", как когда-то говорила она.
      Она, видимо, сдерживая слезы, пошла куда-то за корпус, в темноту - еле удержал ее на краю какой-то ямы.
      - А ты думала - мы с тобой на Невский пойдем? - произнес я уже злобно. Как всегда, ничего не хочет ни понимать, ни соображать - прет, куда ей хочется, когда уже и некуда переть!
      Не отвечая, уходила в темноту. Теперь она еще заблудится тут!
      - Ну, хочешь - выйдем за ограду? - проговорил и тут же проклял себя. Благодарности, естественно, не дождался, но - молча повернула к воротам. Поплелся за ней. За калиткой, кстати, еще ббольшая тоска: тут хоть деревья, а там полная пустота. Пусть посмотрит!
      Расходятся тусклые промышленные улицы, огражденные ровными бетонными заборами. Все? Но тут она неожиданную волю проявила, иногда я даже боялся ее - жаль только, что вспышки воли приходятся вот на такие дела: вскинув руку, вдруг прямо на дорогу кинулась, и не просто, а под обшарпанный пикап-"каблучок", тот резко затормозил, со скрипом, - даже развернуло его.
      - Держи свою дуру! - водитель проорал и умчался.
      Я ее и держал, спиной прислонясь к шершавому дереву. Сердца наши колотились рядом - но врозь. Я скручивал воротник ее пальто: задушить, что ли? И тут не успокоилась! Куда же ей еще? На тот свет? Организуем!.. На это, впрочем, духу не хватит у тебя. Другое верней: куда она ни потащится, я за ней. Вот это - вернее. Хоть и скучней.
      - Пошли!
      Она молчала, но зло, и только я удавку ее ослабил, как тут же рванула опять.
      - Найн! - вдруг истерически завопила и, вырвавшись, помчалась наискосок.
      Надо же, это словечко - "найн" - из далекого прошлого вдруг долетело, когда она, юная и прекрасная, впервые попала в тюрьму, по пьяному делу, правда, на пятнадцать суток всего. Как-то ударило меня это слово поддых, долго даже пошевелиться не мог. "Найн!" Получается, с самого начала все определилось уже, и напрасно я кривлялся-бодрился сорок лет? Вот она, суть нашей жизни. "Найн!"
      Догнал ее. Но в некотором смысле было поздно уже. Крепко схваченная, успела-таки руку взметнуть. И тут же олицетворением злой ее воли из-за глухого бетонного угла вывернул сумасшедший какой-то автобус, чем-то похожий на нее - такой же маленький, встрепанный. Явно рассчитанный на клиентов отсюда. Даже номер какой-то безумный: 684-К! Не поверю никогда, что где-то 683-й существует! Только этот. Специально для нее! Нормальный бы проехал, видя такой сюжет, а этот резко остановился, заскрипев, и дверка гармошкой сложилась. Водитель явно ненормальный - в черных очках, несмотря на сумрак: как же семафоры в них видит? Или семафоры не интересуют его?
      Тут она высокомерно на меня глянула: может, поможете даме войти? Я бы ей помог! Но при зрителях не обучены скандалить. Даже если этот зритель в черных очках. Подал руку ей, поднялись в салон. Да, из комфорта тут только буква "К", что, видимо, означает - "коммерческий". А так... рваные сиденья. Какие-то довоенные рюшечки на занавесках. Впрочем, все это не интересовало ее: села на ближнее сиденье, на водителя даже не поглядев. Холодная наглость, железная уверенность - водила туда довезет, куда надо ей. Все обязаны подчиняться! Я, естественно, тоже ничего водителю не сказал - но он тем не менее тронулся. В смысле - поехал не оборачиваясь. У него тоже твердый план. Лишь у меня - смутные надежды, что мы не придем с ней никуда! В этом единственное наше спасение. Но разве бывают автобусы, идущие "никуда"? Впрочем, появилась такая надежда: полчаса уже ехали, и - ни одной остановки и даже ни одного намека на то, что здесь может быть какая-то остановка. Глухие заборы без дырок, потом - стеклянные стены до неба пошли, но что приятно - без единой дверцы и что еще лучше - без огонька. Маршрут этот мне нравится. Полюбуемся - и привезет нас назад. Но не тут-то было!
      Мы как раз стояли у железнодорожного переезда, грохотали бесконечной чередой темные товарные вагоны. Водитель терпеливо ждал, а я, наоборот, ерзал в беспокойстве. Судя по громоздкому номеру, маршрут этот, похоже, пригородный. Завезет нас в какой-то глухой поселок, где вообще будет нам не приткнуться. Ее наглая уверенность вовсе не имеет никакой почвы - скорей всего, высадят на таком же пустыре, но за десятки километров отсюда. Что-то нет других, желающих на этот автобус, да и мы едем зря. Ее надежды на алкогольный сияющий рай тоже рассеялись - судя по угрюмости ее взгляда. Грохот состава резко оборвался, водитель заскрипел рычагами, ржавый корпус затрясся. За переездом была уже какая-то бесконечная равнина, окруженная мглой.
      - Найн! - вдруг резко произнесла Нонна и встала.
      Водила потянул еще какой-то ржавый рычаг, и дверка открылась. Нонна шла абсолютно уверенно, словно все тут знала наизусть. На самом деле у нее есть характер, но проявляется в основном негативно. Однажды она прошла от поезда пятнадцать километров ночью, зимой, до домика отца на селекционной станции, где я скрывался от ее алкоголической ревности. Шла элегантная (уверенность в моей измене посетила ее в кабаке), потеряла в сугробе туфлю, но дошла, разгоряченная и прекрасная. Скромность нашего с отцом существования постепенно успокоила ее. Но сейчас-то "вечный зов", который ее ведет, если успокоится, то только рюмкой - хотя, скорее всего, после того как раз и начнутся главные неприятности.
      - Спасибо! - отдал водителю два червонца. Все ужасы ее я обязан еще обслуживать! Все! "Закруглю" как-то это путешествие - и больше она не увидит меня! Не для того Бог вдохнул в меня душу, чтоб я по грязным ямам тут шкандыбал! Имею доказательства, что я достоин лучшей судьбы!
      Оказалось, если идти прямо, то обязательно куда-то придешь. Как капсула на лунной поверхности, обнаружился обшарпанный домик со светящейся вывеской, впрочем, огонь в некоторых буквах судорожно бился, а в некоторых - иссяк. "Арарат"! Ковчег нас доставил правильно - туда, где теплится жизнь. Но лучше бы она тут не теплилась: предпочел бы вечно "носиться во тьме".
      Вошли. Сразу потекли сопли в тепле. Интерьер соответствующий. Тусклое освещение. Темные столы рядами, как парты, стоят.
      - Закрыто! - пискнула коротышка в мини-юбке. Гнала на нас шваброй с намотанной тряпкой мутную волну. Но Нонну это никак не остановило: прошагала по луже и молча села за "парту", как прилежная ученица, напряженно размышляющая на тему "Кому на Руси жить хорошо". Имеется такой снимок в семейном альбоме. Коротышка застыла в отчаянии - всю лужу ей испортили! Нонна сидела так же неподвижно и уверенно, как в автобусе: ее желания все должны исполнять! Кто, почему - эти мелочи ее не волнуют... Исполнять!
      - Арамчик! - жалобно произнесла коротышка.
      Арамчик - тощий, длинношеий "учитель" этих "учениц" - сидел на первой "парте" и даже не обернулся, лишь резко вскинул узкую ладонь, что должно было, видимо, означать: "Тишина! Внимание! Не отвлекаемся на пустяки!" Огромные оттопыренные уши его, подобные крыльям, были багрово просвечены светом из бара, верней, из занимающего почти весь бар аквариума.
      Из соседнего помещения доносился гулкий звон воды, падающей из крана в ведро, с наполнением ведра этот звук становился все глуше, потом, слегка скособочась, появилась вторая "ученица", напоминающая первую, с плещущим ведром воды. Подойдя к стойке, она сняла босоножки, поднялась с натугой на стул, а потом на стойку и, соблазнительно согнувшись, обрушила в аквариум содержимое ведра. Послышалось шипение. Из камней, оставшихся на дне, в образовавшийся слой воды поднялась светло-зеленая муть. Сладко запахло болотной гнилью - и я почему-то жадно ее вдохнул. Сладкие воспоминания.
      Я помню, как однажды голышом
      Я лез в заросший пруд за камышом.
      Колючий жук толчками пробегал
      И лапками поверхность прогибал.
      Я жил на берегу, я спал в копне.
      Рождалось что-то новое во мне.
      Как просто показать свои труды.
      Как трудно рассказать свои пруды.
      Я узнаю тебя издалека
      По кашлю, по шуршанию подошв.
      И это началось не с пустяка:
      Наверно, был мой пруд на твой похож.
      Был вечер. Мы не встретились пока.
      Стояла ты. Смотрела на жука.
      Колючий жук толчками пробегал.
      И лапками поверхность прогибал.
      Вспомнил эти стихи, потом огляделся с отчаянием: вот чем кончается все!
      Когда-то я написал эти стихи вот этой женщине, сейчас она абсолютно безучастно сидела рядом, страстно думая о другом, о своем! А я еще надеялся вытащить ее словами - а мы вообще молчим уже час. Называется - встретились, уединились! Аквариум, однако, приковывал и ее взгляд. Она тоже чуяла, что сейчас это не просто аквариум, а измеритель Времени, а может быть Вечности. Пока он не наполнится, ничего вокруг другого не произойдет.
      И снова - действие не менялось абсолютно - "ученица" вышла из гулкого помещения с корявым ведром, с натугой влезла на липкую дерматиновую стойку бара, обрушила воду за стекло, муть поднялась с тихим шипением - и новая волна гнилостного запаха. Не разгибаясь, она обернулась к Араму. Тот оставался недвижен. Бесконечность только лишь начиналась, вся была еще впереди. "Водоноша" спрыгнула с бара. С подоконника из таза с прозрачной водой пучились черные глазки золотых рыбок - похоже, лишь они проявляли некоторое нетерпение, иногда булькали, всплескивали хвостом. Нонна, в отличие от рыбок, не суетилась. Во взгляде ее была ледяная решимость, способность пересидеть любую Бесконечность и сделать, как надо ей. У меня нет такой силы. Все, я проиграл. Сил было лишь на протухшую реплику:
      - Скажи, ну зачем ты пьешь?
      Голова ее медленно повернулась. Ледяной взгляд. Потом - кивок выпяченным подбородком в сторону аквариума:
      - А ты зачем... был там?
      Вот так. И аквариум сгодился. Теперь там, а не в прежнем окне, Вселенский Компьютер, показывающий все мои грехи. Просто куда она ни глянь - полная информация обо мне!
      - Ну, все! - Я резко поднялся. Ждать, пока гулко наполняется следующее ведро, - значит утратить остатки воли. - Вставай! - Пальчиками я сжал ее хрупкую шейку, чуть-чуть потянул вверх. Встала как миленькая! Подвел к выходу - никто на нас даже не поглядел - и, отпустив шею, пихнул ее довольно сильно, так что она вылетела на дождь, поскользнулась в луже.
      - Так, да? - произнесла хладнокровно. Грязь, стекающая с пальто, ее абсолютно не смущала. Ее, похоже, ничем теперь абсолютно не смутишь!
      - Так, представь себе! - заорал я. Хорошо, что хоть в "Арарате" сдержался.
      Моя воля тоже может что-то: я поднял руку - и материализовался пикап-"каблучок". Может, тот именно, под который час назад кидалась она? Будет, однако, по-моему. Не снизойдя до разговора с шофером, распахнул дверцу, впихнул Нонну внутрь и сам вжался туда же.
      - В больницу!
      Водила рванул с места не уточняя - знал, видимо, из какой больницы клиенты шастают по гнилым пустырям.
      В затхлый больничный коридор мы вошли с ней подчеркнуто отдельно, и она сразу же, не оборачиваясь, ушла к себе, а я остался у двери.
      - Ну что... убедились? - произнес Стас, пробегая мимо.
      Я молча кивнул.
      Глава 8
      Троллейбус жалобно скрипит. Изредка выплывает фонарь, озаряющий лужу, рябую от дождя. Иногда лужи - цветные от редких окраинных реклам, но веселит это мало.
      После нашей прогулки с женой Стас, утвердив свое умственное превосходство, еще долго трепал меня.
      "Ну, вы поняли наконец, что бессильны? Может быть, даже и мы бессильны, но обязаны попытаться!"
      И - "попытать". Больные, как я слыхал, это "глубинными бомбами" называют. Почему бы не испробовать? Только вот что останется после них?
      В конце Стас по заслугам меня оценил: "Конечно, методы словесного воздействия отрицать нельзя, - он снисходительно улыбнулся, - но, мне кажется, у вас нет... достаточного морального веса, чтобы воздействовать на нее".
      А я-то наивно считал, что у нас есть духовная близость, более того, даже программа какая-то есть: "Жизнь удалась, хата богата, супруга упруга". Оказалось - только "глубинные бомбы" есть. Или - выбирай - "кино" в том окне, "мыльная опера", где я главный злодей. Финал: нож. Глаза не разбегаются, а скорее - сбегаются к переносице, чтобы не выбирать ничего. Да и "глубинные бомбы", оказывается, надо еще "проплатить". Когда я, морально подавленный, дал согласие, Стас высокомерно ("Я в этом не разбираюсь") в отдел маркетинга отправил меня, где мне "выкатили" за лечение такой счет, как за отдых на море. Впрочем, "на море" она уже как бы отдохнула - все деньги мои угрохала в ту ночь, когда выбежала из дому. Как это умудрилась она: пятьсот долларов - за четыре минуты? Должна, что ли, кому-то была? Может, тому швейцару? Но он бы, наверное, сказал? Он-то как раз свой "моральный вес" ощущал в полной мере и не стал бы лгать и юлить зачем это такому славному человеку? Виноват, впрочем: не пятьсот. Четыреста. Сто баксов она сохранила в потном кулачке. На них и гуляем иногда даже скачем верхом.
      Подписал договор - длинный список лекарств. "Успокоительных". Прежней, веселой, уже не увижу ее! Подписав - "выплата в течение месяца", вернулся, отодвинул тряпочку на дверях, уже как бы издалека на нее посмотрел. В выпуклых своих очках разглядывала какой-то журнальчик... Прощай.
      Лужи уже сплошь стали разноцветными - въезжаем в царство нег и сказочных наслаждений возле станции метро "Площадь Александра Невского". Что ли загулять? Хлебнул горького я сегодня достаточно - надо чем-то вкусным запить, вроде пива. Запой мне, к сожалению, не грозит - такая роскошь мне, увы, недоступна.
      Вылез у станции. Станционная жизнь бурлит. Кроме жриц любви (тут в основном почему-то провинциальные) теперь еще кучкуются амазонки навроде той, что так лихо в больничку меня домчала. Табун их - под конным памятником Александру Невскому, своей бронзовой дланью как бы благословляющего их. И они уверенно конской грудью наезжают на пеших жриц любви, теснят их с площади, при этом - хохочут. Откуда уверенность в них такая? Высоко сидят? Долго стоял смотрел. Интересно. После больницы-то! Эти - умнее пеших: торгуют не своим телом, а телом коня. Почему, интересно, тут только девочки, почему конных мальчиков нет? В другом, видимо, месте? Надо будет узнать.
      Ну все. Погулял - и достаточно. Но тут одна конная Лолита наехала на меня: "Прокатимся, барин?" Формулировка, не скрою, мне понравилась. Да и сама она тоже. Мелькнуло вдруг: не та ли самая красавица зеленоглазая, что догоняла нас на Валдае верхом? Да нет - сюда она вряд ли доскакала. Боб это не одобрит. Похожая просто. Впрочем, все они почему-то похожи между собой. Генерация? Плотные, сбитые, маленькие - без коней вряд ли им удалось бы конкурировать тут с прежним контингентом. "Давай!" Она вынула ножку из железного стремени, я вдел туда свой лапоть, взлетел. И сразу - почти равным Александру Невскому почувствовал себя.
      Поерзал, устраиваясь. Устраиваться тут интересно оказалось: сразу же кто-то третий, нас обоих волнующий, между нами возник. А считалось, что все давно закончено в этой сфере. Третье дыхание! Вопрос, оказывается, в том, с кем дышать. Третье дыхание, оказывается, может и сладким быть.
      Затряслись. Довольно болезненно это - на хребте лошадином без седла. В седле только ее попка помещалась, ритмично подпрыгивала.
      В витринах Старого Невского отражение ловил: смотримся неплохо. Как бы я главный, высокий, а она - беззащитное существо. Вспомнил любимую в детстве конфетную коробку: Руслан везет Людмилу из плена на коне. Мощный Руслан, впереди - беззащитная Людмила, к нему прильнувшая, а сзади, к седлу притороченный, седой, злобненький старикашка Черномор. Точно не сказать - к мельканию в витринах приглядывался, - на кого я больше похож: на стройного Руслана или согбенного Черномора. В конце концов решил: в зависимости от витрины. По звонкой брусчатке перед модным рестораном процокали и снова на глухой асфальт. Пробки, семафоры не для нас: проскальзывали грациозно. За Московским вокзалом, на широком Невском с мощным движением въехали на тротуар, теснили конской грудью прохожих.
      Амазонку мою вдруг прорвало - не иначе как оживленный Невский подействовал на нее - стала лопотать (впрочем, это как-то не мне предназначалось, а воздуху, меня она мало замечала). Сообщила, что у них в Пушкине конно-спортивная школа была, потом их бросили, продали, на самообеспечение перевели - а где сено взять, кормовые добавки? Впрочем, судя по раздутым бокам коня (да и по ее попке), полное истощение им не грозит - думаю, она побогаче меня. Вот навстречу по тротуару, рассекая толпу, встречная всадница проскакала, тоже со вторым наездником сзади нее.
      - Привет, Анжелка!
      - О, Саяна! Привет.
      Проплывают над всеми! Новые хозяйки жизни.
      - А где ты сейчас живешь-то? - спросил у нее.
      - А! Пока еще тепло - в парке Интернационала, танцевальный павильон нам сдают. Вповалку спим, не раздеваясь.
      - А хочешь тут жить? - показал на свой дом-ампир.
      - Не! Со стариками я не живу! - даже не оборачиваясь, определила. По сбивчивому дыханию, видно.
      - Тю, дура! Я сам такими не интересуюсь. Расселяют нас, полно комнат. Сюда давай.
      Въехали, чуть согнувшись, под арку во двор. Окно бати сияет, источая мудрость. Флигель напротив - темен и пуст.
      - Раньше жила дворничиха, - на то окно показал. Заселю по своему усмотрению.
      - Так. - Анжелка ногой, прямо с коня, дверь приоткрыла. - Тут и Ворон может стать. И топят, похоже.
      - Очень даже может быть. Это у нас жилые не топят, а нежилые - очень даже может быть.
      - Ну, клево. Слезай тогда. Раз так - бабок не надо. Мы девчонки глупые, но тоже понимаем, кто нам хорошее делает. Только ты и не думай! обернулась воинственно.
      - А я и не думаю! - С коня сверзился и враскоряку пошел. Теперь у нас такая походка?
      Анжелка тоже спешилась, как мужичок с ноготок, коня под уздцы в дверь провела. Тугая пружина хлопнула. Что я думаю - сам не пойму. Но что-то, видно, думаю, раз говорю?
      К себе на кухню поднялся. Не зажигая света, уставился в то окно. Там зайчик по стенам заплясал. Анжелка осваивается. Зачем? Не такой уж я друг детей и животных - но как-то вмешаться в тот бред, что в том окне бушевал, обязан просто. Пусть Нонна что-то мое там увидит! Не так обидно будет погибать.
      Б. У. Бред Улучшенный. Или - Ухудшенный. Поглядим. Во всяком случае хоть чуть-чуть Управляемый. В какой-то степени и от меня теперь зависящий. Или хотя бы мной сочиненный. Так что если вдруг по выходе моя супруга зарежет меня, то будет хотя бы частично ясно - за что. Частичка моего тепла будет к этому делу тоже примешана... Пропадать, так с музой!.. А теперь отдыхать.
      Но, увы, отдых нее удался. Вдруг щелкнул выключатель, как выстрел с глушителем, и кухня вся озарилась, Анжелке на обзор. Морда моя в стекле отразилась. Сто шестнадцатая серия "мыльной оперы" понеслась! Клин клином вышибают, бред бредом. Анжелка, рыбка моя, как ты в этом аквариуме?
      Но вдруг вместо нее какой-то окровавленный вампир там! Что-то не то, получается, я сочинил? Растянулся огромный рот, два клыка показались. И понимал постепенно с ужасом, что не там он, а тут, за моей спиной! Вышел из-под контроля сюжет. Все силы свои собрал, развернулся... и на батю наткнулся. Чуть успокоился - и еще сильней ужаснулся: весь в крови и даже рубашка закапана. Где это он?
      - Ты что, батя? - я пробормотал.
      Он долго смотрел на меня, весь сморщась, обнажив клыки... других зубов не осталось. Где они?!
      - А?! - вдруг произнес он, оттопыривая ухо.
      - ...Что с тобой?! - проорал я.
      - К зубному ходил, - просипел он обессиленно. - Зубы вырвал... девять штук.
      - Ну на хрена, отец? Делать, что ли, тебе нечего?
      Мало проблем!
      - Надо ж было разобраться сперва... посоветоваться... - пролепетал я.
      - Но ты же обещал пойти со мной к зубному. И не пошел.
      Опять я виноват.
      - Ну ладно. - Он улыбнулся "ослепительно", положил свою лапу мне на плечо.
      Я положил на нее свою ладошку. Постояли так. Потом я открыл холодильник.
      Глава 9
      Без Боба я бы пропал! Конечно, Кузя, высоконравственный друг, осудил бы меня, что я к помощи "маргинальных слоев" приникаю. Но ведь сам же он и сосватал нас!
      Кстати, Боб сам тоже недоволен был, когда я за помощью к нему обратился. Долго "пальцы топырил", "крутого" изображал - злился, что в коммерческие тайны я лезу его. Да не нужны мне его "коммерческие тайны"! Мне деньги нужны! Что мне его моральный статус! Я и раньше догадывался, что не только очисткой Земли от гниющих сучьев занимается он. Однако именно он мне сгодился, при всей его моральной некрасоте не побоялся мне продемонстрировать ее, мою жизнь спасая.
      Вагон "левой" карамели посадил меня сторожить на запасных путях. Достойное занятие для меня нынче. Одевался соответственно... хорошо, что не выкинул старье. "Умный, ч-черт!" - как Нонна когда-то говорила. И когда старушка меня сменяла - прям так в больницу и ехал, в старье. Можно, конечно, было домой заскочить, переодеться... но зачем? Хватит, намодничались. Для теперешнего оно лучше. Вот так жизнь и падает. А ты думал - как?
      Стас с первого раза не опознал меня. Опосля привык. Таперича так. Входил в затхлую ее палату. Она теперь в основном, распластавшись, под капельницей лежала. Ставил минералку на тумбочку, фрукты вынимал. Забирал сгнившие. Не прикоснулась даже. Не реагировала на меня! "В лучшем случае" резко отворачивалась, с влагой в глазах. Я виноват? Из-за нее, можно сказать, сижу в холодном вагоне!.. но ей разве объяснишь?
      Потом этот вагон карамели Боб успешно толкнул, но меня не бросил. На этих же путях посадил вагон просроченной виагры охранять, причем о просроченности честно сказал, чем обидел меня слегка... Что, если не просроченная, то не доверил бы? Впрочем, какая разница мне? Я сам просрочен. Мне уже никакая виагра не поможет. Спал на упаковках ее, вольно раскинувшись, но сексуального оживления, обещанного ею, не уловил.
      Стук в дверь вагона раздался. Старушка пришла меня сменить. Залезла, приняла все по описи. Бывают же деловые такие! Впрочем, что я - "старушка", "старушка"! Сам себя неверно оцениваешь - "старушка" эта моложе тебя. Это как раз ты - "старик". Усвой это. Спрыгнул из вагона - и на бок завалился. Вот так!
      Потер бок. По шпалам пошел. У огромного ангара депо в полутьме сварка сверкала - двое сваривали котел. Я знал уже - это печка для перемолотых сучьев, один из сварщиков - Боб. В масках и не узнать. Впрочем, чушь говорю: движения у каждого свои. Вон Боб. Понял еще до того, как он рукой в рукавице мне помахал.
      И я в больницу поехал. Привыкай. Это теперь ты дома - в гостях, а в больнице - дома.
      У метро, возле ярких ларьков (после рельсов здесь все верхом роскоши казалось), постоял, размышляя, что надо купить. Блок сигарет... апельсины... Что-то еще! Ага! - радостно вспомнил. Туалетную бумагу! Каждый раз там в ужас прихожу от растерзанной газеты, а бумагу все забываю купить. Вспомнил. Обрадовался. Теперь радуюсь столь простым вещам. Дожил! И это, понял вдруг, хорошо.
      "Пять-шэсть штук" купить надо, порадовать ее. Вспомнит или нет любимую нами когда-то присказку - "пять-шэсть штук"? Отдыхали мы когда-то в Сухуми... осталось ли что от того дома с террасами, где жил маленький профессор Леван и жена его, могучая красавица Клара? Все у них было "пять-шэсть штук". Даже в Ленинград нам перед нашим выездом звонили: "Купите шляп для Левана!" - "Сколько?" - спрашивали мы, радостно перемигиваясь. "Пять-шэсть штук!" И мы покупали, летели к ним. Счастливая жизнь под мандариновыми деревьями, над винным погребом. Когда покупали что-нибудь там, других слов не было. Порой до абсурда доходило - просто так уже веселились. Шли вдвоем в кино: "Сколько билетов?" - "...Пять-шэсть штук!" - радостно смеялись. Но тогда все копейки стоило! Потянем ли сейчас? С туалетной бумагой - потянем! А там, глядишь, и счастье вернется. Помню, как шли вечером с пляжа, пересекая рельсы, сжатые с двух сторон буйной растительностью, над шпалами в темноте светлячки танцевали. "Пять-шэсть штук"? Как же! "Пять-шэсть тысяч штук"! Интересно, вспомнит или нет? Если вспомнит - выберемся!
      - Так пять или шесть? - Продавец туалетной бумаги не понял меня. Не врубается! Да откуда ему?
      По коридору с упаковкой радостно шел - и больные встречные улыбались: "Запасся дядя!"
      Нонна распластанная под капельницей лежала - не поглядела даже на меня. Жахнул упаковку туалетной бумаги на тумбочку:
      - "Пять-шэсть штук"!
      Не реагирует! Не помнит уже ничего, в чем счастье наше было! Не выберемся!
      На табуретку опустился. Упаковку порвал. Рулон вынул. "54 м" напечатано крупно на нем.
      - Вот! Пятьдесят четыре метра в каждом! Хватит тебе?
      И вдруг она повернулась ко мне - и бледная улыбка появилась на ее сморщенных губах. Впервые! Все же вырвал ее из темноты!
      Обратно приплясывая шел. Вот уж не думал, целую свою жизнь, что самая большая радость в больнице ждет!
      Ночь я не спал, думал, вспоминал. Похоже, счастливые воспоминания о Сухуми помогли ей. Надо помочь ей вспомнить себя. Ведь всегда из всех передряг выбирались и часто именно благодаря лихости ее, беззаботности. Не признавала забот... и они - отступали. "Нисяво-о-о!" - восклицала бодро в самый завальный год, и действительно - "нисяво", обходилось. Благодаря ей прожили легкую жизнь и с купчинских болот в эту квартиру на Невском перебрались, в самое красивое на земле место.