Третье дыхание

      - ...Ясно, - сказала. - Иду!
      Поцеловала нас, умчалась. Есть в жизни счастье!
      Телефон вскоре опять зазвонил. Это уже счастье мое - Боб, брателло, к ответу требует - за то, что я его сучьями торгую на стороне. Ну что же, по всем делам - выстрел в упор из сицилийской двуствольной "луппары" положен мне. Но - бывают же радости!
      - Страф-стфуй, Фалерий!
      Кайза, финская подруга моя. Обычно она каждым летом на месяц квартиру снимала у нас, набирала тут материал для научной книги о стрессах. Но этим летом - не приехала. У нее у самой случился стресс: ее квартира сгорела. Однако звонит.
      - Слу-ушай меня! Тут в Петерпург е-едет отин профессор... ты не знаешь его. Я хочу тень-ги с ним перета-ать, за арен-ту твоей кфартиры!
      Вот это кстати. Обрадовался:
      - Это... за будущий год?
      - Я еще не знаю про пу-утушый кот. За проше-етший!
      - Какой прошедший, Кайза! Ты же не жила?
      - Но тем не менее я ан-ка-широ-вала ее! Ты никому ее не става-ал!
      - ...Нет, Кайза! Нет.
      - Ну спасипо, Фалерий!
      - Целуем тебя!
      Трубку повесил. И вдруг - счастье почувствовал. Оказывается, я что-то еще могу! На Нонну поглядел.
      - Правильно, Венчик! - она произнесла.
      Раз живы души у нас - не погибнем!.. Стала сладко зевать Нонна.
      Увел ее. Глубокий, освежающий сон!
      Получился, впрочем, не очень глубокий... Лежал вспоминал. Голоса слушал в нашем дворе. Какие-то странные... Может, из прошлого? Или, напротив, - из будущего? Задремал.
      Снова скрип какой-то с кухни донесся. Пошел. Та-ак! Заняла позицию. Против того окошка стоит! Это она вспомнила! Нет бы хорошее, реальное вспомнить что-нибудь. Или хотя бы придумать что-то толковое. Нет! Дымок поднимается над ее головой. Что-то есть в ее голове, кроме дыма?
      Подошел. Погладил ее по темечку. Обернулась.
      - Ну чего смотришь? - я сказал. - Нет там ничего! Пусто. Тьма.
      Виновато улыбнулась:
      - Так это еще страшнее, Веч!
      Чем-нибудь, конечно, наполним... Чем?
      Слышал во сне - опять половицы заскрипели. Туда? Открыл глаза - койка пуста. На посту стоит. Смотрит. Нет - не спасемся мы!
      О! Вот и Анжелка появилась, рыбка моя! Голенькая, но бедра полотенцем повязаны.
      Да-а. Мой бред не лучше прежнего оказался. Б. У. Бред Улучшенный? Наоборот! Бред Ухудшенный! Разучился бредить.
      Анжелка пальчиком поманила.
      Это конец. Интересно - что это я сочинил? Мультик? Боевик? Мелодраму? Сам не пойму. "Мыльную оперу", в ста шестнадцати сериях? Столько не потянуть!
      - Тебя, кажется, там зовут? - поворачиваясь ко мне, Нонна проговорила.
      - Меня? - я произнес удивленно. - А может - тебя?
      - Иди! - закричала она. Дрожащей рукой стала срывать с гвоздя декоративный узбекский нож в ножнах. Как я любил его! Долго вешал, место искал. Погибну за свой дизайн! Когда ждал ее, трусливо петельку ножен к гвоздику веревочкой привязал. Совсем убирать - не хотел. Красиво! Вот и получи. Зря только пальчик ломал. С целым бы лучше смотрелся в гробу. Анжела машет. Но хоть погибну за свой сюжет. "В связи с профессиональной деятельностью" - лучшая смерть. Но ей ее "деятельность" дорого встанет если зарежет меня. И тут о ней должен заботиться?
      - Уйди! - дрожала она. - Очень тебя прошу! Не доводи до греха. Тебе там лучше. Иди!
      Мне там замечательно. Но тянуть без конца эту "мыльную оперу" не намерен. Силы уже не те. И пальцев не напасусь. На мой грязный бинт не глянула даже! Тщетны усилия. Вытащил нож, протянул ей:
      - Бей!
      Отличная развязка. И "моральный вес" сохраню. Нож в тонкой ее ручонке заходил ходуном. И хочется вдарить - и что-то удерживает ее. Надо было к маменьке ее отправить!.. Но поздно уже.
      - Ой!.. А кто это? - она вдруг произнесла.
      А мне и самому интересно. Вторая голова! Задвигалась в том окошке, как поплавок... О! Вот он-то все и устроит! Боб.
      За то, что я предал его, - пуля положена мне. Вот и ладушки! И Нонна на свободе. Некстати возликовал. А может, воспеть все-таки кизяки? Что мне стоит? Стал махать ему ручонкой: мол, погоди. Все же мой бред лучше, чем ее. Выбор есть.
      - Так это ж Боб! - сказал я небрежно. - Что из больницы нас вез.
      - Который убить тебя хочет? - еще сильней затряслась.
      - Ну что ж... я, пожалуй, пойду.
      Хоть стекла он не разобьет - целы на зиму будут. Останется обо мне такая хрупкая память. Даже курточку не надел. Минута осталась мне? И одеваться не стоит... Момент!
      - Вен-чик! - донесся отчаянный крик. Поняла?! Да поздно!
      Боевик, выходит, сложился. Новый для меня жанр. Перебежал двор. Поднялся по лестнице. Предстал.
      - Не понял! - развалившись в роскошном кресле, Боб произнес. - Ты как вообще ситуацию расцениваешь? Соскок?
      Я молчал.
      - ...Брезгуешь, значит?
      Ну разве чуть-чуть. Боб за барсеткой на столе потянулся.
      - Я вообще-то не против, - уныло я произнес.
      Анжелка, сонно глядя в стекло, губки подкрашивала, словно все происходящее не касалось ее. Какие-то квелые отношения у них. Зато у нас в семье отношения отличные!
      - Не смей, Венчик! - раздался крик, и Нонна явилась. Мою высокую репутацию лишь она, выходит, хранит?
      - Отвали ты! - Боб маленькой своей ладошкой взмахнул.
      - ...Я?! - проговорила она.
      И не успели мы ахнуть, как ее маленький синенький кулачок в рыхлый нос Боба влепился. Кровь хлынула на его свитер. Это знакомо мне!
      - Ты что? Новая вещь-то! - Боб забормотал. Забегал по комнате, голову закинув, пытаясь нащупать что-то... соль, например. Анжелка краситься продолжала. Нонна бегала повсюду за ним, выставив челюсть и кулачки, и еще бы влепила, если б голова не была закинута его. Еле скрутил ее, оттащил. С "новым русским" разобрались. Его кровью смыл свой позор. Их напор пресловутый против нашего бешенства - ноль.
      - Извини! - я Бобу сказал. Он стоял, голову закинув, удерживая кровь. Для бегства лучший момент. Вытащил Нонну - сначала на лестницу, через двор - и домой.
      - Ве-еч! Я правильно сделала? - поинтересовалась она.
      - Правильно, правильно. Но, - перехватил ее руку, - свет лучше не зажигать!.. И давай ляжем-ка...
      Чтоб площадь обстрела уменьшить.
      - Я понимаю, Веч!
      Полночи я думал, что это мы от страха дрожим. В половину четвертого усомнился в этом. К батарее подполз. Так точно! Побулькали - и отключили. Сейчас бы печь с кизяками! Размечтался. Нонна этому положила конец. Будем гордо дрожать! Впрочем... по-пластунски до кладовки дополз и, толкая перед собой электропечку, как щит, обратно вернулся. Включил. Дорого! Но как быть? Услышал, что батя за спиной тоже дырки в розетке вилкой нашаривает. Согревшись, уснули.
      Глава 18
      Проснулся - и сразу зажмурился: солнце свесило во двор грязную ногу. Осенью не часто выпадает такой день. Заслужил?
      Встал во весь рост. А как надо? В детективе не очень уверенно чувствовал себя. Не мой жанр. Может, и не примет он меня? - спасительная мыслишка.
      В ванную пошел. Отец выставил на лазурном глянце новую серию удачных плевков. Но я знал уже, как с ними бороться: наиболее цепкие ногтем подковырнул. Нормально день начинается! Так бы и шел!
      На забинтованный свой пальчик, впитавший грязь разных стран, кровь ног отца, смотрел. Кровь носа моего друга, к счастью, не впитал. Доктор сказал - если оживет через месяц, значит, оживет. Моральный фактор членовредительства в борьбе с соблазном как-то поблек. Такие подвиги не нужны. Нужны пальцы. Как бедной родственнице отца Сергия. Вот та действительно святая была: ни о какой святости не помышляла, а просто мучилась вместе со своей семьей.
      Так что кого тянет к святому членовредительству - тому советую сначала Льва Толстого внимательно прочитать.
      Дверь в ванную распахнулась. Нонна. Помню, ветхую ее рубашку из-под подушки брал, целовал. А теперь она сама стоит в этой рубашке!
      - Ой! Ты уже здесь, Веч!
      Я уже здесь! Стою, об-нов-лен-ный!
      - А помнишь, Нонна, поэт-песенник Резник, ныне миллионер, стихи тебе написал: "Нонна, Нонна - ты мадонна!"
      - Помню! - кивнула она.
      Завтрак вместе готовили. "Все было приносим-о и съедаем-о" - любимая наша фраза из "Старосветских помещиков".
      - А помнишь, Веч, - она на меня вдруг лукаво глянула, - у нас на лестнице была надпись: "Я тебе разрешаю все"?
      - Ну... когда это было! - отвечал я. - До ремонта. Лет двадцать назад! Да и не я это писал.
      - Точ-чно? - смотрит на меня она.
      - Точ-чно! - отвечаю я. Чую легкое беспокойство. - Но теперь, я надеюсь, будешь прилежно себя вести? Годы все же.
      - Нь-ня! - весело отвечает она.
      О такой и мечтал?
      - Ну все. - Она оглядывает стол, сдувает прилипшие волосы со лба. Зови!
      - А давай - лучше ты позови! Как раньше!
      Об этом, можно сказать, мечтал долгими осенними вечерами.
      - Да не услышит он!
      - Это - услышит.
      - Точно! - смеется она. Набирает в грудь воздуху и тоненько вопит: Идити-и! Все гэ!
      Тишина. Не слышит? Я иду к нему. Пишет, почти упав на стол.
      - Ну! Ты идешь? - спрашиваю я.
      Приподнимается, смотрит.
      - Ка-ныш-на! - весело произносит он.
      Появляется наконец. Весело поглядывает. Но это - не из-за пищи. Наверняка придумал что-то.
      - Бодр-р-рое утр-ро! - произнес. Неплохая шутка. Усаживается. - Помню, при царе еще... - начинает неторопливо... Снова - "про кошку в лаптях"! Но сейчас, надеюсь, чуть в другой трактовке? Да и Нонна это не слышала - ей полезно услыхать.
      - ...Ну, спасибо, Нонна, тебе! - Плотно позавтракав, он встает от стола.
      - На здоровье! - радостно Нонна отвечает.
      Рай?
      - Ну... теперь прими таблетушки - и порядок! - говорю.
      Она послушно кивает, роняет голову на грудь. Бормоча над списком, выламывает из пластин таблетки, ссыпает в горсть и, лихо размахнувшись, закидывает в пасть. Таращит глаза якобы в ужасе... потом губы ее расплываются в умильной улыбке. Довольная, поглаживает по животику.
      Моет посуду. И после нее я нахожу все таблетки в раковине.
      - Ну, я пойду, Веч?
      - ...Погоди! Я с тобой... Хочу дубленку на тебе посмотреть.
      - Какую, Веч?
      Может, хотя бы дубленка нас спасет?
      О! - я достал пакет. Чуть его вывернул - дубленка сама, упруго, как львица, выпрыгнула и пышно разлеглась на тахте.
      - Это мне, Веч?
      - Тебе, тебе! Надевай.
      - Ой, а я ж гряз-ныя! Не мылыся еще!
      - Ну так прими душ.
      Тяжко вздохнула. Малейшее усилие может ее к отчаянию, а то и к ярости привести.
      - Ну что? Убираем? - Я поднял дубло.
      - Ну ладно, Веч. Я тебя слушаюсь.
      Скрылась в ванной. Долго не было ее.
      - Ну? Скоро ты?! - рявкнул я из прихожей, где уже полчаса, наверное, завязывал шнурки.
      Щеколда щелкнула.
      - Бяжу, бяжу!
      На улице я забегал то спереди, то сбоку:
      - Ну ровно купчиха идет!
      - Я так давно не гуляла, Веч!
      Приближались к местной пивной в переулке под названием "Лицей". Какие-то неприятные воспоминания корежили меня.
      Швейцар с длинными фалдами (и с высшим образованием, помнится?) угодливо дверь распахнул:
      - Заходите. Есть раки-с!
      Вспомнил я смутно: однажды темной ночью он пьяную старуху отсюда гнал. Померещилось?
      - Ой, Веч! Как здорово! Зайдем?
      Молодец. Зла абсолютно не помнит. Особенно - своего.
      - М-м-м... Пожалуй, нет. Несолидное заведение! - строго произнес я.
      Вышли на Мойку. Зажмурились. По зеркальной воде плыли тонкие льдинки. На одной стояла пестрая уточка. Проплывая мимо нас, почесала лапкой в затылке. Мы подошли к Красному мосту, ставшему от времени Розовым. Уточка вплыла в тень моста. Исчезла под ним.
      Подъем был скользкий, покрытый льдом.
      - Веч! Ну пусти меня. Я не могу на цепи. Я обещаю, Веч!
      - ...Ну иди.
      Мы поцеловались. Она - радостно, я - со вздохом. Перейдя реку, она остановилась, задумавшись. Ну что? Дубленка диктует иной маршрут?
      Уточка выплыла из-под моста.
      Толстой хмуро меня встретил. Что я натворил! Видела бы Настя! Сколько она старалась! А я? Все зря? За что боролись мы долгими зимними вечерами? Бюст за уши взял, приподнял слегка. Опустил в отчаянии: шкалик, с жидкостью чуть на донышке, стоит в нем! Вздохнув, взял Толстого, на мой рабочий стол перенес. Пусть тут нам в душу глядит.
      Вдруг батя порадовал, выглянув из комнаты:
      - Тебе мужик один звонил. Боб. В рабстве, что ль, у него?
      Ключ зашаркал в замке - я весь превратился в большое ухо. Вкрадчиво заскрипела дверь... легкие шаги. Спешит к Толстому припасть? Я тихо захихикал. Оттуда тоже донесся неуверенный смешок.
      Потом - робко открыла мою дверь. Толстого увидела.
      - ...Умный, ч-черт! - восхищенно прошептала.
      Надеюсь, это относится частично и ко мне?
      Вошла решительно:
      - Ну ладно, Веч! Давай по-честному.
      - Ну давай.
      - Я же обещала. Вот, - торжественно вытащила из кошелки бутылку. Пиво. Одно. Можно, Веч?
      Я поднял бюст:
      - Став сюды.
      - Вы, Нонна, красавица и чудовище в одном лице.
      - Я все сделаю, Веч!
      - Что ты сделаешь?
      - Все!
      Глядели друг на друга.
      - Ты... хотя бы под моим столом вымела. А то - упали очки за стол... и вот - даже не разбились, такая пыль!
      - ...Но это же хорошо, Веч?
      - Ну что ты наделала?
      - Что?!
      - Что это?
      - Это? Котлеты!
      - Это мурло какое-то! Все разваливается!
      Слезами блеснув, метнулась с кухни. Счастье-то строй!
      - Стой! - за руку ее ухватил. - Давай... будем с тобой считать... что это макароны по-флотски. С фаршем.
      В слезах ее усмешка блеснула:
      - Но без макарон!
      - Точно! - я сказал. Засмеялись.
      - Только вот, - снова помрачнела, - как твой отец к этому отнесется?
      - Ничего! Бывают макароны по-флотски не только без макарон... но даже без флота!
      Засмеялись. На сколько еще хватит слов?
      Вечером квартира озарилась снова - но отраженным солнцем от стекол напротив.
      - Да в шестьдесят я Волгу переплывал! - кричал батя.
      Я тоже что-нибудь переплыву. А пока мы показали нашу совместную мощь уничтожили макароны по-флотски без макарон.
      - ...Чай? - сдержанно Нонна произнесла.
      Ну отец! Видит же, что Нонна в полном изнеможении... во всяком случае - изображает его. И тем не менее он твердо произносит:
      - Да.
      Потом я сидел за рабочим столом, наблюдая, как гаснут стекла, и заодно слушал стенания Нонны, доносящиеся из спальни. Но это она уже так демонстрирует невыносимость своего бытия, при этом конкретно не делая ни хрена! А ты из этого строки гонишь? А из чего их еще гнать? Третье дыхание. Потом Нонна, устав стонать, приходит ко мне, берет меня за руку, виновато улыбаясь:
      - А давай к отцу твоему сходим?.. Скучаить ить!
      Ночью я думал: хороший был день!.. Но выдержу ли еще такой?
      Выдержу! Завтракая, на то окно жадно поглядывал: где ж Боб? Хотелось бы с ним схлестнуться, набить карманы деньгами. Уже сценарий рисовался: фекальное шествие! Чумой мелкого предпринимательства я, видать, крепко схвачен. Где же Боб? Среди ложных ценностей тоже попадаются очень неплохие. Дело-то наверняка международное, может, уже получено валютное "да"? Но где же он? Видимо, я представляю для него ббольшую опасность, чем он для меня? Звонок. Вот и он, долгожданный!
      - Хелло! - сиплый его голосок.
      - Хелло. Ты, кажется, интересовался, Боб, пуленепробиваемые ли у нас стекла? Так вот - простые они! - Поначалу на жалость решил надавить.
      - А что - стекла тебе? - прохрипел Боб. - Вы и так мне всю морду раскровянили - от визажиста звоню. Как там кошка твоя? Мне бы такую!
      Ну, это погорячился он.
      - Ну что с кизяками? - я на более мягкую тему перевел. - Есть идеи.
      - Во-во! - Боб обрадовался. - Честно скажу - я уж и двигатель на кизяках кумекаю.
      - Пердолет?
      - Умеешь ты сформулировать! - Боб захохотал. - Ценю!
      Во сколько, интересно? Но если надо, воспою - хотя предмет это непростой для воспевания.
      - Сняли кирасирский манеж, - Боб поведал. - Знаешь это где? Тонну набрали уже. Чистим город. Месим, топчем. Ими и отапливаемся уже... Так бабки нужны тебе?
      - Да есть маленько пока.
      - Так не придешь, значит, коли с бабками-то?
      - ...Ну почему же? Приду.
      - Но ты - с душой? Честно? - разволновался он.
      - Конечно! - воскликнул я.
      Я все делаю с душой. Тем более - дело родное. Семья наша с кизяков начинала свое восхождение. Правда, дед мой начинал с них, а я ими закончу. Замкну круг собой.
      Отец разговор мой внимательно слушал, усмехаясь из-под бровей.
      - В рабстве, что ль, у него? - снова поинтересовался.
      - Примерно да, - я ответил.
      Он кивнул. Ушел, удовлетворенный. Через некоторое время снова пришел чем-то еще более довольный.
      - Я тут "Иосифа и его братьев" читаю. Как он из рабства выходил. Чего надо-то от тебя, чтоб освободили?
      - Видимо, мою жизнь, - я ответил.
      Отец пренебрежительно рукою махнул (мол, это что ж за богатство?), вытащил свой заштопанный кошель, усмехаясь, вынул купюру:
      - На вот тебе.
      Красная цена!
      - Спасибо, батя. Но не надо пока, - отвел его дар.
      - А то бери. Помнишь, как в "Фаусте"? Маргарита отдала все драгоценности, полученные от Фауста, монахам - и те были очень довольны.
      Без ехидства не может он!
      Снова звонок. Уточнения какие?
      - Хелло... О, здрасьте, здрасьте! - прикрыл ладонью трубку, отцу шепнул: - Это Надя, аспирантка твоя.
      Он сразу азартно дернулся:
      - Дай!
      Все сразу ему "дай"! Отвел его руку, шепотом заговорил:
      - Спасибо скажи ей.
      - Это за что ж это?! - воскликнул. - Она все напутала только! - Снова к трубке рванулся.
      - Да постой ты! - Как мог, я удерживал его, целое сражение у нас возле трубки развернулось. - Ты одну только строчку в сберкнижке разглядел вместо двух, а она все твои пенсионные бумаги по новой сделала! Понял, нет? - Я прижал его к стенке: - Поблагодари ее.
      - ...Понял, - неохотно он произнес. Я отпустил его, протянул ему трубку. - ...Алло! - просипел он. - ...Надя? Ну здравствуй, мила моя! Спасибо тебе! Как хорошо-то ты все сделала - пенсия у меня почти вдвое возросла! Ну спасибо тебе! Пока.
      Мы посидели с ним молча, потом он поднялся, потрепал мне плечо и ушел к себе.
      Снова звонок! Кузя. Не забывают друзья!
      - Слышал? - сразу взял быка за рога. - Возле Испании танкер развалился с нашим мазутом. Однокорпусный - тонкий, как яйцо. Такие же, кстати, и по Неве ходят и скоро в Приморск будут заходить.
      Я мягко эту тему отвел:
      - Сочувствую. Но, Кузя, извини, своего хватает.
      - А ты, что ли, думаешь, я слепой? - вдруг и Кузя разволновался. ...Хочешь знать, я с того только и начал тебя воспринимать, когда увидал, как ты к отцу и Нонке относишься!
      Без этого я пустышка, выходит?
      - Поэтому и помогаем, как можем. И посылаем, когда получается.
      - Спасибо тебе.
      Пора со двора. К Нонне в спальню зашел:
      - Все! Вставай и убирайся.
      - Из дома?
      Вспомнила нашу старую шутку!
      - Нет. В доме!
      Пошел. Отец с золотой банкой меня провожал.
      Через наш угол пробегая, на витрину посмотрел. Шинель моя там одна скучает. А могла ведь мои плечи утеплять. Впрочем, в витрине она благородней глядится.
      Подошел к ней поближе - и обомлел. Уценка на пятьдесят процентов! Уценили подвиг мой. Впрочем, он больше и не стоит.
      Потом я топтал в манеже навоз - не испытывая, кстати, никаких мучений. Все равно все утопчу - в золото. В крайнем случае - в медь.