Нерешительно приподнялся... Рискованно. Вдруг рухнет даже то, что еще есть? Сел снова. Вот так я теперь провожу время за рабочим столом! Впрочем, это и есть теперь моя работа. Пошел. Кулак в запасе держал, за спиной. Как увижу ее - определю сразу: способна ли еще воспринимать? Заметил вдруг, что передвигаюсь бесшумно... охотник, выслеживающий рысь! На кухню внезапно вошел. Она, сидя на корточках у холодильника, испуганно вздрогнула, быстро захлопнула дверку. Та-ак. Глянула снизу на меня, но почему-то не испуганным оком, а, я бы сказал, счастливо-таинственным. Сюрприз?
      - Чего это там у тебя?
      Снова глянула, еще более таинственно-радостно. Какой-то просто маленький праздник у нее.
      - Показать?
      - Ну.
      Поглядела еще, как бы решаясь, потом - отпахнула дверцу... Арбуз! Тяжело, кособоко лежит, занимая холодильник.
      - Хочется, Веч! - сказала она, сияя.
      Что ж - и для меня тоже радость: арбуз, а не алкоголь. А просто так радоваться ты не можешь уже?
      - Дай кусить! - проговорил жадно.
      - ...После обеда, Веч!.. Ну хавашо, хава-шо! Отрежу кусочек.
      - Ну ладно уж! Потерплю!
      Расцеловались, как бы довольные друг другом. И я пошел. Принюхиваться друг к другу не стали пока что. Можно хотя бы немножко в блаженстве побыть?
      Побывал. Но не особенно долго. Снова тихое бряканье в кладовке раздалось. Второй арбуз у нее там? Ох, навряд ли! Скорее, что-нибудь менее официальное, увы. Продержимся ли до обеда? Кстати - какой обед? Ничего такого я там не приметил. Только арбуз! Арбуз на первое, на второе, арбуз на третье. Вряд ли сойдет. Батя лютует в таких случаях, а также в некоторых других. Пойти ей сказать? Не стоит, наверное. Рухнет наше хрупкое счастье, полное таинственных шорохов. Сделаем не так. Умный, хитрый охотник Дерсу Узала бесшумно сейчас пойдет и задушит курицу. Бесшумно ее принесет, и мы ее бодро сварим, не возбуждая обид, тревог, избежав вытекающих (и, возможно, втекающих) последствий. "Умный, ч-черт!" - как говорила Нонна, когда я находил очередную ее бутылочку. Приятно чувствовать себя "умным ч-чертом!". Вышел бесшумно.
      Когда вернулся с курицей в когтях, Нонна по телефону громко разговаривала - с Настей, как понял я. Настя наседала, как всегда.
      - Ну Настя! - Нонна отбивалась. - Ну хавашо! Ха-вашо! Куплю курицу, как ты велишь! Ладно! Уже бяжу, бяжу.
      После этого - долгая пауза и совсем уже другой тон - надменный, холодный:
      - ...В какой больнице, Настя? Что ты плетешь? Я нигде не была!
      Разговор в неприятную стадию вступал - в том числе для меня. Забыла уже все! Быстро. "Аромат степу" уже все помещение властно заполнял. "Я маленькая, - Нонна поясняла, когда мы еще на эту тему могли шутить, поэтому запах весь снаружи находится!" Есть такое.
      Бесшумно, зажав курицу под мышкой, к кладовке пошел. Поглядев пристально в глаза Льву Толстому, приподнял его. Эх, Лев Миколаич! "Маленькая" в тебе стоит! "Зачем люди одурманивают себя?" Нет окончательного ответа. Пойти с этой "маленькой" к ней? Подержав, опустил Толстого. Пусть хотя бы обед нормально пройдет. Хочется ведь немного счастья - или покоя, на худой конец.
      Когда она на кухню пришла, я уже озабоченно куру вилкою тыкал в кипящей воде.
      - Ч-черт! - с досадою произнес. - Никак не варится курица твоя! Мороженую, что ли, купила?
      Смутилась чуть-чуть, лишь тень сомнения промелькнула... потом проговорила доверчиво:
      - А других не было, Веч!
      Легко ее обмануть! Потом - радостно уже - брякала, я весело на машинке писал историю курицы, отец с дребезжаньем двигал у себя в комнате стул, видимо, то отодвигая его от стола, то снова придвигая, садясь и продолжая свой неустанный труд.
      Звонкий голосок Нонны с кухни донесся:
      - Иди-ти! Все гэ!
      Вот она, долгожданная идиллия! Заглянул к отцу, в его маленькую комнатку, с атмосферой тяжелого труда:
      - Пойдем обедать.
      Согнувшись над бумагами, мрачно кивнул, но больше движений не последовало. Ну, идиллию же надо поддержать, хлипкую! Неужели не понять?? Донеслось наконец дребезжание стула, когда я уже далеко ушел.
      Он сел за стол, ни на кого не глядя. Лютует батя! Теперь, видно, настал его черед?
      Сморщившись, смотрел на помидоры на тарелке - так, будто ему положили кусок говна. Неужели не понимает, что надо веселье поддержать! Потрогал вилкой:
      - ...Помидоры квашеные, что ль?
      - Какие? - Нонна поднялась. Торчащая вперед челюсть задрожала.
      - Квашеные, говорю. Непонятно? - с мрачным напором повторил.
      - Отец! - я вскричал.
      Он мрачно отодвинул тарелку.
      Конечно, помидоры эти Нонна из своих давних "загноений" достала, добольничных! Но неужели надо подчеркивать это, нельзя заглотить ради счастья семейного? "Объективная истина" - ею кичится? Главное - отношения между людьми. Без каких-либо установок заранее! Конкретно, как оно сложится каждый раз. Нет! Замшелые его принципы ему важней. "Не каждый факт надо констатировать!" - сколько раз ему говорил. Но его не сдвинешь. Курицу ковырял. Отодвинул.
      - Что, отец? - произнес я.
      - Жесткая, - холодно отвечал.
      Ну и что, что жесткая? Трудно ему сгрызть? Вон зубов у него сколько еще - больше, чем у нас с Нонной вместях! Неужто не понимает, что это экспериментальный обед, первый после больницы! Не важно это?
      - Спасибо, - чопорно поклонился, встал. Пошел из-за стола, холодно пукнув. Обычно с задушевной трелью выходил.
      Нонна, блеснув слезою, глянула на меня. Я лихо ей подмигнул, сгреб помидоры со всех тарелок на свою (она, несмотря на всю ее душевную чуткость, тоже их не ела, боясь, видимо, отравиться). Ел только я, торопливо чавкая, весело ей подмигивая. Проглотим все! Сладостно закатив глазки, провел ладошкой по пищеводу. Красота! Нонна смеялась. Вот и хорошо! Теперь возьмемся за птеродактиля.
      - Слушай! Ты ешь!
      - Ай эм! - ответила бодро.
      От помидор отрыжка, конечно. Но, надеюсь, не умру. А если и умру, то с чистой совестью. Совсем хорошо.
      Улыбались друг другу. И тут отец свесил лучезарный свой кумпол на кухню. Смотрел, прикрыв ладонью глаза, как Илья Муромец. Высмотрел наконец!
      - Нонна, - сипло произнес.
      - Что? - произнесла она холодно. Но оттенки чувств не волнуют его.
      - Хочу сегодня купаться!
      Именно сегодня надо ему?!
      - ...Хорошо. Я все приготовлю! - проговорила Нонна, дрожа.
      - Послушайте! - через полчаса орал я. - Вы с Нонной составляете идеальную пару: она сует тебе рваные носки, ты кричишь, что их не наденешь. При этом оба даже не смотрите на носки целые, что я вам сую! Вам так больше нравится? А мне нет! У меня есть тоже... самолюбие. Я ухожу.
      Недалеко ушел.
      Нонна стояла у кровати в темноте. Окно напротив, наоборот, сияло. Экран пока что был пуст. Но - скоро наполнится, можно не сомневаться. Что пойдет нынче? Мультик? Или "мыльная опера" опять? Я, конечно, освежил там видеоряд. Но понравится ли?
      Нонна неподвижно глядела туда. Что ей там сбрендится?
      - ...Спать хочу! - прерывисто зевнув, вымолвила она.
      Не успев опомниться, я заметил: дрожащими руками стелю ей постель! Вдруг что-то не то там увидит. Боюсь я за свой видеоряд.
      - Конечно... я тоже лягу! - лепетал я.
      Глубокий, освежающий сон! Лучший доктор. Времени, правда, полшестого всего. Легли... Только вечный сон может нас успокоить!
      Лежа, смотрел на то окно... скоро заработает? Я, правда, там приватизировал бред. Но будет ли лучше от этого? Сомневаюсь. Волнений, во всяком случае, больше. Впервые в сочинении своем не уверен... В соавторстве с нею не могу сочинять!
      Чуть задремал и сразу увидел волшебный сон - когда ты так же лежишь и то же видишь, но в другом времени. И в другой жизни. То окно - чистое, отливающее небесной голубизной, обвитое гирляндой оранжевых колокольчиков. Сквозь сон почувствовал, как горячие счастливые слезы полились. Наполовину проснулся. Да-а. Были когда-то цветочки. Теперь - ягодки.
      Вдруг резко телефон зазвонил. Я вскочил с колотящимся сердцем. Кто звонит среди ночи? Какая еще беда? Одной мало? На часы глянул - шесть часов. У людей - вечер. Это только у нас - ночь.
      - Алло! - тем не менее бодро произнес. Голосом могу управлять. А по голосу, как по веревке, глядишь, выберемся.
      - Привет, - Кузин голосок. - Ну что? Блаженствуете?
      - В каком смысле?
      - Ну - Нонка-то выписалась.
      - А-а. Да.
      Видно, немножко по-разному оцениваем мы с ним эту идиллию.
      - Ну как... подлечили ее?
      Не долечили. И - не долечат. Не до-ле-чивается она!
      И тут же это и подтвердилось: Нонна, зевнув, вдруг вскинула свои тощие ножки, встала на них и, глянув на меня как на пустое место, по коридору пошла. Льва Толстого проведать? Заскучал, поди, старик. Есть в нем одна маленькая тайна - но, к сожалению, выпитая почти до дна. Слышал озабоченное ее пыхтенье: гиганта мысли нелегко поднимать. Изумленная тишина, потом стук. Поставила классика на место. Не оправдал классик ее надежд.
      - Значит, все в порядке у вас? - Голос Кузи в трубке прорезался, мне померещилось, через тысячу лет. - Тогда не хочешь ли прокатиться опять?
      Волна счастья окатила меня: улететь из этого ада! Да еще небось по важному делу - какой-то очередной проект спасения человечества! Но волна тут же схлынула, разделилась: половина души ликовала еще, а половина торкалась в тесной кладовке: как там лахудра моя?
      - Ты помнишь, наверное: мы шведам отдали лицензию на переработку сучьев.
      Как не помнить! Душу порвали. Выходит - не до конца?
      - Та-ак, - произнес выжидательно. Одно ухо было здесь, другое - в кладовке.
      - Ну, они хотят что-то типа буклета выпустить. А у тебя, вспомнил я, какое-то эссе было о сучьях?
      Было! "Сучья в больнице". "Больничные сучья". Кузя, друг!
      - На Готланд приглашают они тебя!
      Ну тут душа уже на три части разорвалась.
      - А Боб? Участвует? - выговорил я.
      - Твой Боб!.. - проговорил Кузя презрительно.
      "Твой Боб"! Во-первых, Кузя сам мне его дал, просил в Африке "уравновесить" его. А во-вторых, как же так можно обращаться с людьми? Боб изобрел все, наладил!.. А все презрительно упоминают о нем!
      Тут душа моя окончательно лопнула. Надо с Кузей обаятельно говорить, а левое ухо тем временем слышало, как Нонна уже настойчиво в дверь скребет, дергает замок, пытается выйти. Походы мы знаем ее!
      Сразу на двух фронтах невозможно страдать. Пострадаем на этом.
      - Можно подумать чуток? - произнес я вальяжно. - Заманчиво, скажем... но я тут что-то пишу.
      - Ну ты заелся, гляжу! - Кузя уважительно хохотнул. - Ну, думай! перезвоню.
      Да, я заелся. Говна.
      - Ну, хоп! - бодро я произнес.
      - Чао.
      Не говори "хоп", пока не перескочишь! Да, я заелся! Метнулся к двери. Еле успел: она уже одолела замок, ветхое ее рубище сквозняком развевалось.
      - Погоди. Ты куда это?
      Глянула яростно: кто тут еще путается?
      - Выйти надо, - проговорила отрывисто.
      Поглядел на сумку ее: чем-то нагружена. Если в последний путь надумала, то многовато берет.
      - Дай денег мне! - произнесла надменно.
      - Для чего это?
      - Ну... сигареты купить!
      - "Ну сигареты" вот у тебя, - вытащил из кармана ее пальто почти полную пачку.
      - Ну... еще кое-что! - нетерпеливо сказала она.
      - Чтобы... Льва Толстого наполнить внутренним содержанием?! - заорал. Бедный Толстой! Достается ему от нас после смерти. - Хватит уже! Все! Сорвал пальтишко с нее, бегал по коридору, в кладовку швырнул его. - Все! Хватит! Ты поняла? Хватит! Больше мучиться с тобой не могу я, второй раз мне Бехтеревку не поднять! Поняла?
      Враждебно молчала. Ну, если оно так - закрыл дверь на большой ключ, сунул его себе в шальвары. Дубликат она вряд ли найдет.
      - Все! - закрылся в уборной. Последнее место, где не достанут меня. Задвижка - лучшее изобретение человечества. Но! Только приготовился к блаженству - входная дверь жахнула. Открыла все-таки? Ну и пусть. Человек все сам выбирает. Я - тут остаюсь.
      Но недолго длилось блаженство. Через секунду уже с ужасом глядел, как медленно, но властно повернулась ручка. И тут покоя мне нет. К сожалению, это не привидение. Привидение я бы расцеловал. Привидение, несомненно бы, оказалось самым милым членом нашей семьи. Но привидения, я понимаю, не пукают. А тут донеслась знакомая задушевная трель. Неужели же батя понять не хочет, что если за рабочим столом меня нет, спальню на ходу он видел, наверняка кухню тоже, - неужели нельзя вычислить, что я в уборной? Покоя дать мне? Такие мелочи не интересуют его. Что я есть, что меня нет - не так важно. Посмотрим, что запоют без меня. С этой величественной мыслью я открыл.
      - Послушай, отец! Неужели ты не понимаешь, что я тут?
      В уборной я! Навсегда!
      - Откуда мне знать? - ответил величественно.
      А по дороге не поинтересовался - где его сын?
      - Заходи, - я махнул рукой, скорбно удалился.
      Выгнали о. Сергия из его обители! Да и какой я отец Сергий? Где обитель мне взять, чтобы покой обрести? Нет обители. Да и отец Сергий, что поразило меня, когда я наконец удосужился до конца прочитать это произведение, и не герой вовсе, и не святой, а так. Толстой не так глуп оказался, чтобы позера этого ставить святым. Глубже оказался! Святая у него - бедная родственница отца Сергия, которая вовсе не удаляется из этого ада, а живет в нем, стараясь сделать хоть что-то. Часто уступает грехам, лжет. Высокие принципы только в пустыне хороши, а тут... тут по-всякому приходится. Святая - она! А не о. Сергий. Не я. Впрочем, у меня еще есть шанс в бедную родственницу превратиться! Так что... сломанный пальчик свой, которым ты так гордился, засунь лучше... в ноздрю себе и никому не показывай. Надо Толстого лучше помнить, а не пальцы ломать. Молчи. И терпи. И делай, что можешь. Как бедная родственница.
      А вот и Нонна уже! Надменно прошла, булькая карманом, не глядя на меня, бедного родственника. Сумку, приметил я, забирала с собой, а та в объеме уменьшилась. Что-то сбыла? Неужели бюст нашего классика - главное прикрытие свое?
      Когда шаги ее стихли - наконец заглянуть туда смог. Классик, слава богу, на месте. Стоит. Видимо, уже весь наполненный внутренним содержанием. На Толстого рука ее не поднялась. Пригляделся около... На меня рука ее поднялась! Книжки, за всю жизнь мной написанные, вымела с полки. Меня пропила!.. Интересное наблюдение: порой кажется, что страдание уже до предела дошло, некуда дальше!.. Ан есть. Увидел, глаза повыше подняв, что и Настины книги, переводы с английского, тоже продала! Настю ей не прощу! Сколько трудов это дочке стоило, сколько страданий! Пропила!
      Кинулся к ней, затормошил. Что-то забормотала. По спальне привольно разлился "аромат степу".
      - Что ты творишь, а? - тряс ее, тряс. Душу бы вытряс, если бы она в ней оставалась еще!
      - Что надо? - наконец разлепился один глаз, холодный и властный.
      - Душу твою хочу забрать! Душу! Вот только нет ее у тебя!
      Заплакал. Сел на диван.
      - В чем дело? - надменно поинтересовалась она.
      - Что ж ты, сука?! - утираясь, плакал я. - Наши с Настей книжки пропила? Ты что же, не понимаешь - это последнее, что есть у нас!
      Вместо раскаяния - улыбка зазмеилась:
      - Ошибаешься, Венчик! Твое как раз не взяли они. Сказали - такого говна им не надо! Посмотри, - кивнула торжествующе.
      Поднял сумку ее, валявшуюся в пыли. Точно! По тяжести уже чувствовал не врет. Честная! Мое тут. Лишь Настины книги продала. Но радоваться ли этому? Нет. Злоба отчаянием сменилась. И это хорошо. Злоба неконструктивна. Помню, когда решил из больницы ее забрать, обнялись, счастливые, и сказал ты себе: ради этого момента можно все претерпеть!.. Претерпел?.. Но еще не все.
      - Ну... убедился? - гордо произнесла.
      Этого не претерпел.
      - Что ты со мной сделала? - завопил. - Я ж для тебя жизнь свою сжег! Заметил, что при этом тычу забинтованным пальчиком в дырку от зуба... Почетные раны мои. Но как я их получил конкретно, ей, думаю, не надо говорить. Моральный мой вес на нее не действует. Ей вообще ничего не надо говорить!
      Наскреб денег по сусекам, рванул в "Букинист". Он уже закрывался, но я пролез. Выкупил Настины книги. Пришел. Кладовку открыл. Книги на полку расставил - Настины, а заодно и мои. На Толстого глянул. Вот так, Лев Миколаич! Мы тоже что-то могем!.. Теперь надо идти мириться.
      Но она не желает, видите ли! Презрением встретила меня. Чтоб как-то хоть успокоиться, хлебнул чаю, что перед нею в чашке стоял, - и задохнулся! "Чай"! Водка наполовину! В больничке этому научилась? Не зря я столько денег заплатил!
      - Продала ты за водку нас! - прохрипел я. - Неужели ничего лучше водки нет?!
      - Что может быть лучше водки? - усмехнулась. - ...Лучше водки может быть только смерть!
      - Тогда пей! - Я выплеснул чашку ей в лицо.
      Не отводя от меня ледяного взгляда, она медленно обтерла рукой щеки и потом звонко расцеловала каждый пальчик. Зазвонил телефон. Боб! Работодатель. Рабовладелец.
      - Ну? Чего делаем?
      Трудно как-то сформулировать. Я молчал.
      - Бабки нужны тебе? - не дождавшись энтузиазма, он надавил.
      Мне - нет!.. А ради этой суки я не собираюсь говно топтать!
      - Нужны. Но ты же видел, Боб! Своего говна мне хватает! Не до тебя!
      - Ну смотри, - с угрозою произнес, трубкой брякнул.
      И под пулю она меня подведет, даже просто.
      Звонок. Видимо, уточнение - когда киллера ждать.
      - Ну? Надумал?
      Кузя! Я рад.
      - Еду! - сразу сказал.
      - Пр-равильно! - Кузя воскликнул.
      Хоть один есть у меня друг!
      - Как я приеду? - Настя сказала. - У меня ж в компьютере все!
      - Ну так тащи сюда компьютер!
      - Нет!
      - Ну как хотите! - трубку повесил.
      Я тоже что-то могу хотеть - например, жизнь свою спасти.
      ...Досви - Швеция!
      Глава 16
      С маленькой котомкой из дома ушел. Свобода! Стоял на ледяном углу, поджидая Кузю.
      Кузя, друг! Все друзья мои, шестидесятилетние шестидесятники, ездят на ржавых тачках эпохи зрелого социализма, все были тогда кандидатами-лауреатами. За светлое будущее боролись. Напоролись!
      Тормознув, Кузя скрипучую дверку открыл, и я нырнул в уютную вонь: аромат бензина, промасленной ветоши. Хоть боремся с ним за чистоту атмосферы, не жалея сил, добираться к высокой цели приходится, вдыхая бензин... Что, несомненно, усиливает нашу решимость покончить с этим злом.
      - Этот губернатор ваш, - Кузя усмехнулся - весь город перекопал, к юбилею готовясь, ни пройти ни проехать!
      Глянул на него. Эх ты, седая борода! Все неймется? Дух у нас такой.
      - Ничего, найдем на него управу! - он боевито сказал.
      Я робко поежился. Круто берет! Сразу видать - свободного общества представитель. Глядишь, и я на свободу вырвусь через него!
      Кузя, голован, среди нас самый успешный, международное сообщество консультирует - куда нас, грешных, девать.
      И помогает! Куда б я без него сейчас делся? В запой? Но у нас в семье есть уже один пьющий член - этого достаточно. А я благодаря Кузе вхожу в мудрую международную жизнь.
      Затряслись по набережной Фонтанки. Трехсотлетие города близится - а нормальных дорог нет! Это уже моя собственная смелая мысль.
      А если уж я такой смелый, надо еще одну важную вещь сказать.
      - Слышь, - Кузю просил, - а чего вы Боба-то совсем отбрили? Он, можно сказать, всю душу в эти сучья вложил!
      - У твоего Боба, - Кузя со скрипом переводил рычаги, явно перенося свою дорожную злость на нашего друга, - со вкусом не все о'кей. И с репутацией - тоже.
      - А что такое?
      Человека вообще-то легко закопать!
      - Ведь это ты, по-моему, его породил? В Африку сунул. Помнишь, еще просил меня "уравновесить" его? - я напомнил.
      - Я его породил!.. - мы ухнули в яму, - ...я его и убью! - Мы кое-как вылезли из ямы на асфальт. - В Швеции советую тебе о нем не вспоминать. Скомпрометируешь идею.
      Ни фига себе! "Сучья" - это же его идея была. И теперь - он же ее компрометирует? Ловкий поворот! Вспомнил, как мы с Бобом бились в Москве. Правда, целую лестницу телами врагов я не усеял, как он, но зуба своего, помню, лишился - языком нащупал остренькую дыру. Мне таперича, выходит, платят, чтоб закопать Боба, моего друга, навсегда? Выйти, что ли? Проходняками тут до дома недалеко. Прийти, снова шею подставить: душите меня? Ни вперед, ни назад. Уж вперед все-таки лучше. На шведском острове погощу, хоть простора немножко вдыхну. "Третье дыхание" уже пошло, прерывистое, - без кислорода нельзя.
      - А чем Боб так уж отличился? - все же спросил.
      - А ты не знаешь? В глазах международного сообщества он труп - и в политическом, и в этическом.
      Сразу в двух смыслах труп - это даже для Боба много.
      - Хорошо, что не в физическом! - вырвалось у меня.
      - На что ты намекаешь? - Кузя вспылил. - Мы подобными делами не занимаемся!
      Ну ясно. И других дел хватает. Мы уже вырулили на шоссе к аэропорту. Среди мелькающих придорожных реклам ("шоколад"... "виски") вставал время от времени большой плакат с Кузиным портретом. Тревожно взъерошенный, с растрепанной бородой, он стоял у сожженного леса и вопрошал всех: "Доколе?" Я опустил стыдливо глаза: словно и ко мне относится этот упрек. Ну ясно: в связи с выборами ему поручено природу охранять. А двоих на плакат не поместишь. Вдруг мы с Кузей вздрогнули: на одном плакате рядом с "Доколе?" было подписано: "До ... и больше". Кто-то, видимо, из машины вылезти не поленился! Да, трудно с таким электоратом работать.
      - Боб твой, если хочешь знать... - заворчал Кузя, словно Боб эту приписку сделал, - сам себя закопал, в этическом плане... Вагон просроченной виагры толкнул! В глазах международного сообщества это смерть.
      Я похолодел. Знает, что и я в этом деле замешан? Держит на крючке? Кто виагру-то сторожил - зная, что просроченная она? Я. И не возразишь. Тем более - он мои командировочные мне еще не выдал. Но я все же сказал:
      - Так за полцены он виагру-то продал! Кто брал - тот, наверное, понимал?
      Кузя пристально посмотрел на меня: мол, тоже хочешь стать этическим трупом? Это мы враз. Может, с виагрой инцидент еще не взволновал мировое сообщество - но может взволновать.
      - Эту просроченную виагру нам в порядке гуманитарной помощи прислали. - Кузя почему-то даже голос понизил. - А Боб - толкнул ее! Так что о нем забудь!
      А то, как мы с Бобом его печку в Москву таранили, - и это забыть? Хотя бы печку его взяли! Он и то бы, наверное, доволен был!
      Но... некогда, как всегда: въезжаем уже на пандус аэропорта. Вышли. Кузя дал мне маленько валюты, чтоб я там по возможности развязно себя держал. Остальное, говорит, шведы доплатят, если я как следует сучья воспою.
      - В Стокгольме тебя встретит Элен! - Кузя с явной завистью произнес.
      - Как я ее узнаю? - я небрежно спросил.
      - Она тебя откуда-то знает, - Кузя проворчал.
      Интересно, интересно. Ну что? Я уже представлял себе длинный салон международного авиалайнера скандинавской компании САС с нежно-желтыми, если верить рекламе, подголовниками на креслах и того же цвета жилетками на стройных стюардессах. Сажусь, потягиваюсь, скидываю ботинки, сладострастно шевелю пальцами в носках. Свобода!
      Однако Кузя пихнул меня в узкую боковую дверь, мы выбрались на какой-то внутренний двор, заваленный техническим хламом, Кузя подмигнул мятому субъекту в кожаной летчицкой куртке. Впрочем, что за летчики летают сейчас в таких куртках? Какой у них может быть самолет?
      - Ну... пошли. - Летчик как-то неодобрительно оглядел меня.
      Я пошел за ним, потом оглянулся: с Кузей, наверное, надо как-то проститься? Кузя, привстав на цыпочки, посылал мне вслед крестные знамения... Хорошее напутствие!
      Дальше, видимо, надо разбираться самому.
      - Что за борт? - деловито спросил я у летчика.
      Мы деловито пробирались через какие-то складские помещения.
      - Чартер, - процедил он.
      Ну ясно. По чартеру и примус полетит! Через маленькую дверку мы вылезли на поле. Огромные лайнеры, к ним подъезжают роскошные заправщики, тянут хоботы... Забудь. Это не для тебя. В углу - крохотный грязный самолетик, вместо нормального заправщика к нему тянет кишку какая-то ржавая бочка на колесиках. Реакция летчика тоже меня удивила.
      - Видал? - стянув летчицкий шлем, он кивнул туда. - Чем заправляют, суки! Вся нефтяная мафия мира против нас!
      Но, наверное, надо как-то активней протестовать? Я огляделся. Перед кем? Ты спастись так хотел - но, оказывается, тут другим больше пахнет... Тоже хорошо. Летчик в кабину полез. Далеко ль улетим? Может, у него жизнь не сложилась - поэтому все это устраивает его? Ну а у кого больше жизнь не сложилась, чем у тебя? Полезай! Тебе красиво делают - а ты упираешься еще, как Жихарка перед печкой! Давай. Погибнешь героем. Кузя заботится о тебе: прошлый раз в Африку послал, в мусульманские страны, - вскоре после арабской диверсии в Нью-Йорке, теперь - против нефтяной мафии всего мира запустил. Поднимает тебя, над бытом, на недосягаемую прежде высоту!
      Салон весь завален промасленной ветошью. Впрочем, кто сказал тебе, что это салон?
      Пилот, выглянув из кабины, обнадежил:
      - Точно. Заправили говном.
      Оно вроде бы топливо будущего - так мы с Бобом недавно мечтали. Но до будущего не долетим.
      - Как волка загнали... - прохрипел летчик. Он тут, значит, тоже не просто так.
      Помчались, подскакивая, потом подскакивания резко кончились: оторвались. Вот оно, счастье полета! Полный отрыв от земных бед!
      Замирает душа: унылые дома окраин как белые куски рафинада стоят. Потом вдруг залив, сверкающий на солнце, встал на дыбы!
      Куда ты забрался? Надоела, что ли, жизнь?.. Да! Надоела! Настолько, что совсем не страшно!
      И вот - зазмеились фиорды. Чувствуется - не наши уже: у нас нету таких - тем более так много сразу! И тут пилот, выглянув, обрадовал:
      - Сильный лобовой ветер - больше часа на месте стоим!
      - И что?
      - Ничего! - проорал он. - Топливо кончилось! Заправили, называется! На ветер ни капли не добавили. Падать будем - в смысле планировать. Держись!
      И я держался, прижатый к креслу. Какие-то коробки по салону летали. Думаю, что как раз они, а не я - главный груз. Порой, все силы собрав, приподнимался... Все тот же фиорд! Во, мафия! Даже упасть не дает! Но мы добились своего: все же падали понемногу. В наклоне - земля. Полосатый "чулок" на мачте... О! Самолетики! Правильно падаем. Стукнулись. Покатились, подскакивая. Встали. Пилот из кабины выглянул, стянул шлем:
      - ...Нет уж! Таких друзей - за ... и в музей!
      Меня он имел в виду - или кого-то другого? Не знал. Тем не менее я гордость испытывал. "Нет добросовестней этого Попова!" - Марья Сергеевна еще в первом классе сказала. Прилетел!
      Сполз с трапа. Какой-то стеклянный павильон, небольшой. И - ровное поле. А где же Стокгольм? Стены павильона разъехались. Вошел. Действительно - Швеция. Строго-приветливый персонал. Как я сразу смекнул - с ними нашими приключениями не надо делиться: не поймут. У них это ненормальным считается. Но все равно - я полу-Чкаловым себя чувствовал, вразвалку вышел к встречающим... А вот и Элен!
      Какие-то рощи сплошные, редкие хутора. Элен через Швецию меня везла. Действительно - знал когда-то ее. Девочка из Бокситогорска приехала в Ленинград, с мечтой о Скандинавии. Учеба - тогда я ее и знал, - роман с преподавателем, неудачный брак. Развод. Работа в Интуристе. И вот печальный итог. Баронесса.
      Жилистый, загорелый девяностолетний барон в приспущенных грязных штанах бегал с корявым колом по участку, гоняя пугливых ланей, объедающих саженцы. При этом он внятно ругался по-русски. (Неужто в мою честь?)
      - Главные мои враги - это лани и бабы! - с легким акцентом сказал мне он, очевидно, не имея в виду присутствующую тут же супругу?
      Потом мы с Элен плыли на пароме на остров.
      И началась как бы новая жизнь.
      Раннее утро. Велосипедный звонок. Выглядываю: большая русая голова Элен, ноги в клетчатых брюках на педалях. Велосипед, мне предназначенный, рядом сиял. И - во время долгих велопрогулок по острову Элен дополняла картину своей жизни. Главное место тут, конечно, занимал портрет барона.
      Чудовищно скуп. За время их отношений ни одной вещи ей не купил: ходит она в том же, в чем познакомилась с ним.
      Из баб (их, оказывается, все же признает) любит только своих скотниц. И - не только своих.
      Начисто лишен баронской спеси. Обожает нажираться в деревенских кабаках. Роскошь презирает.
      ...что видно и по дому его: не менялся почти со времен прапрапрадеда, тоже презирающего роскошь.
      Впрочем, у шведов это в крови. Помню, по пути из аэропорта, под проливным дождем, сотни шведов, дождя как бы не замечая, не покрывая голов, шпарили в скользкую гору на велосипедах... презирая роскошь! Дома их так столетия и стоят, поражая скромностью. В наших пригородах такие сносят. Кстати, и здесь, на Готланде, чем глубже домик из черных от времени бревен врос в землю - тем лучше. Уважаю! Хоть и понимаю Элен: жизнь до встречи с бароном она тоже в скромности прожила, но привыкла этим не гордиться.
      Теперь еще баронесса у меня на руках!
      Министерство энергетики, в котором она состоит переводчицей, перекинули из Стокгольма в маленький городок. Шведский социализм требует заботиться о маленьких городках. Правда, из него взяли в штат одну только уборщицу - остальные все крутят педали, выезжая из дома раньше на два часа. И - ни единого стона при этом!
      Нет уж: всю Швецию я ей исправить не могу! Могу только выслушать... Но, увы, роман из жизни баронов не собираюсь писать! Но что-то в Швеции позаимствую, надеюсь: феноменальный их стоицизм - и, надеюсь, чудовищную скупость. Попробую все же, домой вернувшись, хоть какой-то выдать жизненный подъем. Иногда мы подъезжали с Элен к универсаму, но внутрь я не заходил. Запас из России ел: колбаска, быстрорастворимая лапша. На почту с ней заходил. Элен, купив таксофонную карту, барону звонила. Судя по ее мимике за стеклом, говорила только она. Барон, видимо, разговоры тоже роскошью считал. Я смотрел на витрину с телефонными картами: купить, что ли, горя крон на пятьдесят?.. Да нет. Не стоит. Скоро даром получу.