Попель Николай Кириллович
      Впереди - Берлин!
      {1}Так помечены ссылки на примечания. Примечания в конце текста
      Аннотация издательства: Переизданные в последнее время мемуары германских военачальников, восполнив многие пробелы в советской историографии, создали определенный перекос в общественном представлении о Второй мировой войне. Настало время уравновесить чаши весов. Это первая из серии книг, излагающих "советский" взгляд на события, о которых писали Манштейн, Гудериан, Меллентин, Типпельскирх. В известном смысле комиссара Н. Попеля можно считать "советским Меллентином". Оба прошли войну с первого и до последнего дня, оба воевали в танковых воисках и принимали участие в самых ярких и запоминающихся операциях своих армий. На страницах книги развернется панорама крупнейших танковых сражений последнего года войны (с июня 1944 по май 1945 г.) Львовско-Сандомирская, Висло-Одерская, Восточно-Померанская и Берлинская операции.
      Андрей Мятишкин: Документальная повесть генерал-лейтенанта Н.К. Попеля "Впереди - Берлин!" посвящена танкистам 1-й гвардейской танковой армии - их действиям на территории Польши и гитлеровской Германии. С документальной достоверностью книга повествует о ходе четырех важнейших операций, в которых принимала участие наша армия,- Львовско-Сандомирской, Висло-Одерской, Восточно-Померанской и Берлинской. Редакционные комментарии и приложения опущены.
      Биографическая справка ПОПЕЛЬ Николай Кириллович - с 2.11.44 генерал-лейтенант танковых войск. В 1938 г. военком 11-й механизированной бригады. Замполит, военком 8-го механизированного корпуса. Командир ПГ 8-го мк в боях за Дубно. Вышел из окружения с большой группой бойцов. ЧВС 38-й армии... Военный комиссар 3-го механизированного корпуса с сентября 1942 г. Член Военного Совета 1-й танковой армии (затем 1-й гв.та) с 30.01.43 до конца войны (Мехкорпуса -- mechcorps.rkka.ru).
      Содержание
      Об этой книге
      От автора
      На Вислу
      Цена плацдарма
      Сандомирское побоище
      Между боями
      Первая идет первой
      Мезеритцкий орешек
      По дорогам Суворова
      Весна на Одере
      Зееловские высоты
      Историческая задача
      На земле и под землей
      Штурм Имперской канцелярии
      Послесловие
      Примечания
      Об этой книге
      В годы войны мне довелось командовать 1-й гвардейской танковой армией, теми людьми, которые теперь стали героями этой книги. Никогда не сгладятся в нашей памяти их героизм, самоотверженность, преданность боевой дружбе, Родине. Разумеется, книга Н.К. Попеля - это не хронологическая летопись событий той поры, она - взволнованный рассказ очевидца, и кому-нибудь при чтении может прийти в голову: неужели все так и было на самом деле? Раненые убегали из госпиталей обратно в части, к боевым товарищам; танкисты, уходя в глубокие рейды, громили комендатуры, аэродромы, преодолевали с боями иногда по 60 километров в сутки, они сражались с врагом один к десяти, погибали, но побеждали... Да, так оно и было! Героические воины 1-й гвардейской танковой армии в числе первых форсировали Вислу, вместе с другими армиями захватили Перемышль, Ярослав, Сандомир, Тарнобжег, Баранув, отстояли Сандомирский плацдарм, прошли с боями по территории оккупированной Польши, освобождая города Лович, Коло, Конин, Сгеж, Озоркув, Унеюв, Гнезен, Лодзь, Александрув, блокировали Познань и другие города, преодолели Восточный вал - Мезеритцкий УР, форсировали Одер и заняли плацдарм, вместе с другими армиями повернули к побережью Балтики и бок о бок с воинами Войска Польского освобождали Кольберг, Гдыню... В завершающей операции Великой Отечественной войны они совместно с гвардейской пехотой сломили оборону противника на Зееловских высотах и окончательно разгромили врага. В этих боях участвовали десятки тысяч коммунистов и комсомольцев, которые первыми шли на выполнение самых трудных заданий, показывая боевым товарищам образцы мужества и героизма. Рядом с танкистами сражались доблестные воины общевойсковых армий, сверху прикрывала авиация. В тесном единстве воинов, в их патриотизме и боевой дружбе был залог нашей победы.
      Сейчас, когда империалисты агрессивных стран мечтают о новой войне, когда реваншисты поговаривают о пересмотре итогов Второй Мировой войны, нашей молодежи будет очень полезно прочесть эту книгу о подвигах их дедов и отцов, ценою величайших усилий и лишений завоевавших для них счастливую жизнь, которой они живут.
      И мы уверены - молодежь не посрамит боевых традиций прежних поколений, по зову Советской Родины она в любой момент отстоит завоевания нашего народа.
      М.В. КАТУКОВ,
      бывший командующий 1-й гвардейской танковой армией,
      маршал бронетанковых войск,
      дважды Герой Советского Союза
      Москва, ноябрь 1969 года.
      От автора
      Приближалась третья годовщина со дня начала Великой Отечественной войны Советского Союза против гитлеровской Германии. После весеннего наступления 1944 года, во время которого советские войска на юге страны перенесли боевые действия за границы Родины, все явственнее вырисовывался победный исход войны в противоборстве двух воюющих сторон. Красная Армия вступила или подходила к тем районам, где в памятные дни июня - июля 1941 года вела ожесточенные оборонительные бои.
      Начало четвертого года Великой Отечественной войны Советского Союза против фашистской Германии было ознаменовано рядом исторических событий, которые не могли не ободрять советских воинов, как и всех советских людей.
      Красная Армия, разгромив в ряде крупнейших сражений гитлеровские войска, завершала освобождение Родины от фашизма.
      Наши войска готовились к новой битве - к разгрому немецкой группы армий "Центр".
      Летнее наступление советских войск началось 23 июня 1944 года войсками 1-го Прибалтийского, 2-го и 3-го Белорусских фронтов, 24 июня перешли в наступление войска 1-го Белорусского фронта.
      Наступление в Белорусской операции развивалось успешно. Уже 27 июня в районе Бобруйска было окружено до 40 тысяч немецких солдат, офицеров и генералов. А 28 июня освобождены Осиповичи, 29-го взят Бобруйск.
      Дальнейшие действия наших войск были направлены на освобождение столицы Белоруссии Минска, окружение гитлеровских войск группы армий "Центр" и полный разгром врага.
      План Верховного Главнокомандования осуществлялся стремительно.
      3 июля освобожден от врага Минск.
      8 июля, несмотря на оказанное сопротивление, разгромлены окруженные немецкие войска, что дало возможность Ставке Верховного Главнокомандования конкретно разработать план дальнейшего наступления.
      В результате действий англо-американцев гитлеровское командование перебросило большую группу войск, чтобы закрыть образовавшуюся брешь, и это в значительной мере ослабило силы фашистов в полосе 1-го Украинского фронта, которым командовал маршал Советского Союза Иван Степанович Конев.
      Перед войсками 1-го Украинского фронта от Владимира-Волынского до Карпат оборонялись главные силы группы вражеских армий "Северная Украина" в составе 40 дивизий, в том числе 5 танковых, 1 моторизованной и 2 пехотных бригад. Эта группировка имела задачу не допустить прорыв советских войск в район Львова, в важный промышленный и нефтяной район Дрогобыч - Борислав, а также прикрыть операционные направления, выводившие в южные районы Польши, в Чехословакию и в Силезский промышленный район{1}.
      В соответствии с директивой Ставки Верховного Главнокомандования от 24 июня 1944 года войскам 1-го Украинского фронта предстояло разгромить рава-русскую и львовскую группировки немецких войск, имея ближайшей задачей выйти на рубеж Грубешув - Томашув - Яворов - Галич. В последующем войска фронта должны были развивать наступление к Висле и в предгорья Карпат.
      С целью выполнения директивы войска фронта наносили два удара: первый - из района юго-западнее Луцка в направлении Сокаль- Рава-Русская и второй - из района Тернополя на Львов.
      На рава-русском направлении удар осуществлялся силами правого крыла фронта в составе 3-й гвардейской армии под командованием генерал-полковника В.Н. Гордова, 13-й армии под командованием генерал-лейтенанта Н.П. Пухова, 1-й гвардейской танковой армии под командованием генерал-полковника танковых войск М.Е. Катукова и конно-механизированной группы генерал-лейтенант та В.К. Баранова при поддержке четырех авиационных корпусов.
      Перед 1-й танковой армией была поставлена задача войти в прорыв на участке 3-й гвардейской и 13-й армий, стремительно развивать удар в направлении на Сокаль, Раву-Русскую. К исходу первого дня операции предстояло с ходу форсировать Западный Буг и в дальнейшем, развивая успех в юго-западном направлении, к исходу четвертого дня главными силами овладеть Рава-Русской, а передовыми отрядами - Немировым и Магерувом, где соединиться с передовыми отрядами 3-й гвардейской танковой армии и не допустить отхода на запад бродской группировки противника{2}.
      В районе Городенка 1-я гвардейская танковая армия находилась до 24 июня, а в ночь на 25 июня по приказу командующего 1-м Украинским фронтом приступила к 300-километровой комбинированной перегруппировке в район северо-западнее города Дубно, столь памятного каждому из нас по повести Н.В. Гоголя "Тарас Бульба". Это здесь, под его стенами, накануне сражения Тарас Бульба обратился к запорожцам с призывом о стойкости и взаимовыручке в бою.
      Небывалый духовный подъем охватил в те дни буквально всех воинов. На новую, высокую ступень поднялся советский человек, неизмеримо выросла его моральная сила, и до самой глубины сердца солдатского проникали гоголевские слова о силе русского товарищества: "Пусть же знают они все, что такое значит в Русской земле товарищество!"
      Особенно сказалась патриотическая закалка на росте партийных и комсомольских организаций 1-й танковой. Только за май -июнь 1944 года членами ВКП(б) стали 662 человека, кандидатами в члены партии было принято 717 человек.
      Силу танковой армии составлял испытанный в боях партийно-комсомольский костяк. Накануне нового наступления в армии было 10 897 коммунистов и 8494 комсомольца.
      Итак, мы вступили в новые, завершающие бои, чтобы окончательно разгромить гитлеровские войска, закончить войну с фашизмом и вызволить из фашистского рабства народы Европы. Мы знали, что этот путь будет нелегок, что советским воинам придется преодолеть неимоверные трудности и лишения. Но сознание правоты своего дела, своей исторической миссии вело на подвиги, на полный разгром врага. Впереди был Берлин - зловещее логово фашизма - туда были устремлены все наши помыслы, туда было нацелено острие главного удара наших победоносных войск.
      "Об одном прошу тех, кто переживет это время: не забудьте! Терпеливо собирайте свидетельства о тех, кто пал за себя и за вас... Пусть же павшие в бою будут всегда близки вам, как друзья, как родные, как вы сами".
      Эти слова, написанные национальным героем Чехословакии Юлиусом Фучиком в гитлеровском концлагере за две недели до казни, всегда будут напоминать о боевых товарищах, отдавших самое дорогое - свою жизнь - ради жизни других, ради их счастья.
      Много прошло времени, забылись подробности боевых эпизодов, стерлись в памяти фамилии многих друзей по оружию. Но остались документы, материалы архива Министерства обороны СССР, живы многие участники боевых действий, родственники тех, кто пал смертью храбрых. И поэтому удалось уточнить отдельные эпизоды боев, полнее рассказать о героях 1-й танковой.
      При написании книги особенно большую помощь оказали мне боевые товарищи: генералы М.А. Шалин, Н.Г. Веденичев, А.Г. Журавлев, К.Ф. Телегин и подполковник П.Л. Павловцев.
      Выражаю глубокую благодарность всем товарищам, кто помог мне в работе над этой книгой.
      На Вислу
      Вначале июля 1944 года, во время перехода нашей 1-й гвардейской армии из Городенка в район Дубно, командующий 1-м Украинским фронтом Маршал Советского Союза Иван Степанович Конев вызвал в штаб фронта исполняющего обязанности командующего армией начальника штаба армии генерал-лейтенанта М.А. Шалина и меня. Маршал подробно ознакомил нас с обстановкой в полосе фронта, задачей фронта и конкретизировал задачу нашей армии.
      На направлении наступления 1-й гвардейской танковой армии и 13-й общевойсковой армии генерала Н.П. Пухова оборонялась 4-я танковая армия противника, которая имела здесь, кроме четырех пехотных дивизий, две танковые дивизии.
      Немецко-фашистское командование стремилось, опираясь на выгодные условия местности: резко пересеченный рельеф, лесные массивы, реки - Западный Буг, Сан и Вислу и заболоченные поймы, - создать глубоко эшелонированную и хорошо подготовленную оборону, отразить удары войск 1-го Украинского фронта и удержать в своих руках западные области Украины. К началу перехода войск 1-го Украинского фронта в наступление враг успел создать три полосы обороны: главную глубиной 4 - 6 километров, вторую в 10-15 километрах от переднего края и третью, которая проходила по западным берегам рек Западный Буг и Гнилая Липа.
      Таким образом, мы имели перед собой сильного и опытного противника. Зная мощь советской артиллерии, встревоженное немецкое командование группы армий "Северная Украина" задумало в случае нашего наступления отвести свои войска с рава-русского направления на вторую линию обороны, оставив впереди лишь небольшие прикрытия. Удар советской артиллерии пришелся бы по опустевшим позициям, а когда наши части прорвались бы на первую линию обороны, гитлеровцы предполагали встретить их концентрированным огнем.
      Но разведчики предупредили командование фронта о замысле противника. Маршал Конев принял решение прорывать первую полосу без артподготовки.
      Утром 13 июля 1944 года двинулись в атаку передовые батальоны. Прорвав с ходу первую полосу, подошли ко второй. И тогда грянули наши пушки, а авиация обрушила на гитлеровцев бомбовые удары. Несколько суток напряженного штурма и вторая полоса прорвана.
      Третья, последняя полоса тянулась по западному берегу Буга. Туда и были направлены два корпуса, входившие в состав 1 -и гвардейской танковой армии 8-й гвардейский танковый корпус генерал-майора И.Ф. Дремова и 11-й корпус генерал-лейтенанта А.Л. Гетмана.
      Первой на берег Буга (севернее Сокаля) вырвалась бригада полковника В.М. Горелова. Удар его танков ошеломил противника, и гитлеровцы решили, что именно здесь пойдут в наступление главные силы русских, и бросили в район прорыва части двух своих дивизий. Бригада Горелова приковала к себе фашистов.
      А в это время 44-я бригада полковника И.И. Гусаковского и 399-й тяжелый танко-самоходный полк подполковника Д.В. Кобрина вышли к Бугу южнее Сокаля, нащупали сравнительно слабо обороняемый участок и начали форсировать реку.
      Используя успех 44-й бригады, командование 1-й гвардейской танковой армии передвинуло на участок Гусаковского главные силы обоих корпусов, и Буг был форсирован.
      18 июля наша танковая армия установила взаимодействие с конно-механизированной группой генерала В.К. Баранова. Восемь вражеских дивизий в районе Броды остались в окружении.
      Так была выполнена одна из задач, поставленных командованием.
      Приказом Военного совета фронта 1-я танковая армия получила задачу пробить "ворота" на территорию братской Польши в районе старинных городов Ярослава и Перемышля.
      Наши танкисты вышли к реке Сан.
      Противотанковые батареи противника били по переправляющимся танкам, "юнкерсы" и "хейнкели" волна за волной сбрасывали на них бомбы, а покрытые тиной танки вброд преодолевали Сан и устремлялись дальше...
      При форсировании Буга и Сана корпус генерал-лейтенанта А.Л. Гетмана проявил особую стремительность в преодолении водных преград.
      В тяжелых боях у Перемышля и Ярослава взаимодействовали танкисты 1-й и 3-й танковых армий, конники генерал-лейтенанта В.К. Баранова и передовые отряды пехоты 13-й армии генерал-лейтенанта Н.П. Пухова.
      В ночь на 27 июля был захвачен Ярослав, а под ударами бригад 11-го танкового корпуса и 3-й гвардейской танковой армии в то же утро был взят Перемышль.
      Этим завершился первый этап операции, известной теперь под названием Львовско-Сандомирской.
      ...Мне пришлось начинать войну на Сане и Буге в районе Перемышля. Вот здесь стояли немецкие пушки, открывшие огонь по мирному Перемышлю на рассвете 22 июня 1941 года. Отсюда рванулись на восток горланящие "хайль" автоматчики-эсэсовцы, танки с черными крестами на бортах. Тогда фашисты говорили: все кончится в три недели.
      Но прошло три года, и вот мы вернулись.
      У каждого из пришедших сюда - от солдата до генерала - уже немалый опыт войны.
      У каждого свой личный счет к противнику.
      Боевая закалка и твердая решимость покончить с врагом в его же логове оказались помноженными на мощь нового оружия.
      Увеличились маневренность и вооружение танка Т-34. Снабженный более мощной, 85-миллиметровой пушкой, танк показал преимущества в стрельбе по "тиграм" и "пантерам". Только что полученные танки ИС превосходили по своим достоинствам современный тяжелый немецкий "тигр".
      Уже после войны стало известно, что гитлеровское командование отдало приказ создать новую модель танка по типу ИС. Однако решить эту задачу в короткий срок немецкие конструкторы не смогли.
      В придачу к танкам ИС мы получили самоходно-артиллерийские установки и новые противотанковые пушки, обладавшие большой бронебойностью.
      Свыше тысячи танковых и артиллерийских стволов, способных быстро перемещаться, - такой огневой мощью наша танковая армия еще никогда не обладала.
      И теперь нам в составе 1-го Украинского фронта предстояло освободить польских братьев и добить врага...
      * * *
      На поляне собрались командиры корпусов и начальники политотделов. Вышедший из палатки начальник штаба армии М. А. Шалин, на ходу протирая стекла очков, занял свое место у карты.
      Несколькими словами Михаил Алексеевич четко охарактеризовал общую обстановку, сложившуюся к началу операции.
      27 июля группа армий противника "Северная Украина" рассечена, часть отброшена на юго-запад, в Карпаты" часть на северо-запад, к Сандомиру. Первая задача фронта выполнена. Вторая задача определяется требованием директивы: в дальнейшем развивать наступление на северо-запад, форсировать Вислу и захватить плацдарм как ворота для дальнейшего наступления.
      Фронтом приказано сдать к утру боевые участки общевойсковым армиям и приступить к выполнению нового задания.
      Западный берег Вислы Гитлер объявил "последним рубежом Германии". Успех нашего наступления будет зависеть от того, успеем ли мы занять плацдарм до подхода фашистских резервов с запада, пока не окажутся на подготовленном рубеже отступающие с востока части группы "Северная Украина". Если противник займет оборону, фронт перед Вислой остановится. Возникнет необходимость в проведении новой операции, а главное - будут большие жертвы и потеря времени. Вот почему командование потребовало упредить возможные намерения противника: форсировать реку и занять плацдарм на левом берегу, пока там нет крупных сил.
      Почти две недели непрерывных боев, дожди, плохие дороги... И отстали тылы, горючего и боеприпасов не хватает, люди устали, техника требует осмотра... Но сроки наступления сжатые - медлить нельзя.
      - Сейчас девятнадцать ноль-ноль,- закончил Шалин, глядя на часы. - Не позже чем через час корпуса должны быть готовы к выступлению. Корпусу генерала Гетмана двигаться по северному маршруту через Ярослав, а генералу Дремову предстоит идти левой колонной с последующим захватом Баранувской переправы.
      Командир танкового корпуса Андрей Лаврентьевич Гетман измерил маршрут:
      - На север через Ярослав - лишних девяносто километров! Лучше идти по прямой.
      - Кто напрямую ходит - дома не ночует,- пошутил командующий армией Михаил Ефимович Катуков. - По последним данным разведки, ваша старая знакомая, двадцать четвертая танковая дивизия, ждет вас в гости - и на завтрак и на ужин хватит угощения. Поэтому надо вашей встрече помешать. С пехотой на севере будет сподручнее разделаться, чем здесь с танками. Наша задача - выйти на Вислу раньше противника. В бой не ввязываться и - ходу! Больше ходу! Назад не оглядываться! Захватить переправы и плацдармы и держаться до подхода главных сил. Кто у вас пойдет в авангарде?
      - Бригада Гусаковского.
      - Не возражаем. А Дремов кого предложит? У генерала Дремова в передовом отряде, как всегда, шла 1-я гвардейская бригада полковника В.М. Горелова.
      - Прошу Военный совет, - обратился Михаил Алексеевич Шалин,- пустить впереди корпусов армейский передовой отряд, возглавляемый командиром мотоциклетного полка Мусатовым.
      - Неплохо! Закроют одну дорогу - ищите другую,- советует Катуков. - Фары включить, глушители снять, патронов не жалеть! Больше шуму - больше страху.
      - У меня вопрос к члену Военного совета, - поднялся начальник политотдела армии полковник А.Г. Журавлев.- Начальники политотделов бригад и корпусов интересуются, какую работу вести с местным населением.
      - Объясняйте смысл наших побед, мобилизуйте людей на поддержание порядка, рассказывайте о формировании Войска Польского, - ответил я начальнику политотдела армии.
      - Ну, а власть здесь какая будет?
      Алексей Георгиевич Журавлев задал этот вопрос не из праздного любопытства. До сих пор вслед за войсками приходили органы Советской власти. Тыл работал на нас, а мы помогали только что восстановленным советским органам. Но здесь, за пограничным столбом, вопрос о власти стал вопросом о прочности оперативного тыла армии, о возможностях и успехах дальнейших операций.
      - В газетах напечатан декрет Крайовой Рады Народовой о создании Польского комитета национального освобождения из представителей антифашистских партий, опубликованы также Манифест к польскому народу и Заявление Наркоминдела СССР. Используйте опыт товарища Яценко по Ярославу и Жешуву, демонстрируйте населению советские фильмы - словом, всячески укрепляйте дружественное отношение к нашей армии, к советскому народу. Есть еще вопросы?
      Больше не было.
      - Теперь - по машинам! - скомандовал Катуков. - А нам, Кириллович, к Пухову пора. Надо организовать взаимодействие с братской пехотой. Может, твой старый дружок подбросит пехоты.
      Николай Павлович Пухов был моим старым другом: вместе пережили тяжелую пору сорок первого года, вместе отбивались от вражеских атак, с кровью сердца уступая метр за метром родную землю. Воины, как и друзья, познавались в беде. В те горькие дни отступления мое внимание привлек командир дивизии Пухов, который умел бить врага не просто смело, но необыкновенно продуманно. Если дивизия Пухова отходила, можно было быть уверенным, что держаться дальше не было уже действительно никакой возможности. Выделялся Пухов широтой кругозора, смелостью оперативного мышления. Это был командир большой эрудиции и высокой культуры.
      Прошло три года войны. Теперь мне предстояла встреча со старым боевым товарищем. Многое может забыться, растаять в памяти, но никогда не забывается дружба тех, кого сроднила тяжкая беда сорок первого.
      Когда из-за стола поднялся высокий плотный блондин, глаза которого скрывались за большими очками, я не сразу узнал в генерале своего друга. Но на его губах засветилась застенчивая улыбка, и прежний, скромный, удивительно сдержанный Николай Пухов предстал перед нами. Он дружелюбно пожал руку Катукову, задержал подольше мою ладонь в своей и вдруг схватил меня в объятия.
      - Царица полей, матушка пехота, рада видеть вас в доме своем, братцы танкисты. Нужда есть!
      - Что за нужда? - насторожился Катуков.
      Николай Павлович попросил помочь машинами - перебросить к Висле дивизию пехоты.
      - Все меры примем. Сразу дивизию не поднимем, а на полк наверняка дадим.
      Стрелки часов показывали три ночи: уже два часа, скрываясь в кромешной тьме, пробираются танковые колонны генерала Гетмана в Лежайские леса - район сосредоточения нашей армии.
      - Через сутки будем на Висле!
      - Раньше директивного срока, Михаил Ефимович?
      - Военный совет Первой танковой решил не задерживать передовые отряды до сосредоточения главных сил, а двинуть их прямо на Вислу.
      Пухов сразу оценил дерзость и новизну замысла танкистов.
      - Ну, желаю удачи! - простился он. - До встречи за Вислой.
      Мы торопились возвратиться в свой штаб, где нетерпеливо ждали донесений.
      Катуков молчал, сидя в излюбленной позе - подвернув под себя левую ногу. Выкурив третью трофейную сигару, он вдруг вскочил, подбежал к пожилому усачу-часовому, стоявшему у палатки, и начал набивать ему карманы дорогими сигарами.
      - Кури, друг, на здоровье! Кури сам и других угощай. Раздали всем, а про роту охраны чуть не забыли! А мне, знаешь, дружище, дай-ка махорочки.
      Именно в тот момент, когда командующий наслаждался затяжками махорочного дыма, ему передали донесение от командира мотоциклетного полка майора В.Н. Мусатова.
      Быстро пробежав глазами сухие строчки уставного донесения, Михаил Ефимович, улыбнувшись, прочел вслух:
      - Подошел к Висле в районе Баранува. Огнем противника остановлен. Паром и переправочные средства отсутствуют. С помощью местных жителей установлено: глубина реки не позволяет переправлять танки вброд.
      Обрадовали успешные действия мотоциклетчиков, но последние слова вызывали тревогу. Шалин достал небольшой полевой блокнотик - уже потрепанный, с загнутыми углами. Катуков с трудом дождался, пока пальцы Шалина отыщут нужную страницу.
      - Ну, что записано в твоем справочнике?
      - Речонка дай боже: глубина до четырех метров, ширина до трехсот. Берега болотистые, топкие, укреплены дамбами. Мостов, кроме Сандомирских, не значится, паромы в Барануве и Тарнобжеге. Но в Барануве Мусатов ничего не обнаружил, а в Тарнобжеге противник остановил Гетмана.
      Внесли второе донесение от Мусатова. Подполковник просил прикрытия и радировал, что истребители противника на бреющем полете сжигают все, что попадает в поле зрения, взяли под контроль дороги, а нашей авиации не видно.
      - Кириллыч, ты езжай к Мусатову, а я буду докладывать командованию фронта. Сам сегодня не видел штурмовиков.
      Или аэродромы отстали, или на другом участке их задействовали. Пять армий идут в наступление! А без прикрытия нам туговато будет. Да, - кинул Катуков мне вдогонку, - не забудь Рязанова. Больно скромен, но дело знает. На Буге такую дымовую завесу от "мессеров" поставил, что не только они, но и мы сами себя с трудом находили. К вечеру подъеду к тебе, а пока побываю у Бойко.
      Бригада подполковника И. Н. Бойко еще стояла в резерве.
      - Думаю поставить его в Кольбушево: шесть дорог сходятся. Не может быть, чтоб немцы не попытали счастья отрезать нас.
      Я простился, отправился с Журавлевым и начальником химической службы армии полковником В.И. Рязановым на переправу и через час лично убедился в невозможности движения по главным магистралям. Дороги пересекались десятками мелких речек и ручейков, болота подходили почти к самым обочинам. Пытаясь задержать нашу армию хоть на несколько часов, немецкое командование непрерывно посылало на мосты и дефиле - узкие места - авиацию.
      Создались пробки. Над дорогой комариной стаей плясали остроносые тела истребителей Me 110, норовили угодить в автоколонну бомбами или с бреющего полета ужалить из пушек и пулеметов. За "мессершмиттами" со страшным ревом летели "юнкерсы" - тупорылые, короткокрылые - и бомбили неподвижные мишени на дорогах полным комплектом фугасок. Где-то впереди столбы пламени пожирали драгоценное горючее. Иногда раздавался страшный взрыв: к фронту не дошла еще одна полуторка с боеприпасами.
      За кюветом сразу начиналось болото. Бомбы, угодив в топь, взрывались на глубине - это спасало от осколков и контузий. Усталые, измученные, грязные люди ложились за кочки. После очередного взрыва из болотного нутра поднималась волна жижи и перекатывалась через человеческие тела. А потом из грязи поднимались черные фигуры бойцов. Пулеметы, трехлинейки и даже автоматы стреляли вверх наугад.
      Надо было принять меры. Мы вышли из бронетранспортера и подошли к распластавшимся бойцам.
      - Почему пробка?
      - Не знаю.
      - Где командир?
      - Да там где-то, впереди. - И вдруг равнодушный от усталости голос зазвенел невыразимым счастьем: - Сбили! Сбили, товарищ генерал!
      Почти над нашими головами падал горящий "мессер".
      - Гробанулся, гадина!
      Радовались так, как будто "гробанулась" вся воздушная армада, нависшая над нашими головами. Люди позабыли про пулеметные очереди целой эскадрильи истребителей, про бомбы и смерть и, неуклюже проваливаясь, прыгая по кочкам, потянулись из последних сил туда, где рядом с торчавшим из болота перепончатым хвостом со свастикой приземлялся пилот на парашюте.
      Через несколько минут фашистские стервятники легли на обратный курс.
      Мы прошли вдоль колонны и увидели разбитый мост через речку - здесь и начиналась пробка. Старшим командиром оказался начальник политотдела механизированного корпуса полковник Михаил Моисеевич Литвяк.
      За колонну я теперь был спокоен: в руках бойцов все спорилось, подчиняясь деловой воле Литвяка. Под его руководством саперы уже прибивали последние доски к настилу переправы. Изредка они откладывали топор, брали винтовку и отстреливались от "мессеров". И без доклада Литвяка мне стало ясно, что минут через двадцать движение возобновится. Вдруг полковник рванул меня за рукав и буквально стащил в болото. "Еще заход делают, подлецы!" - крикнул он. Омерзительная грязь забила нам рот, нос, уши. Вода кругом была побуревшей - в ней смешались грязь и кровь раненых.
      Бойцы, казалось, продавили кочки. Снова вой... Люди опять припали к изуродованной, истерзанной земле. Но у "мессеров", видимо, вышел боезапас это были "психические заходы".
      Когда мы поднялись, то увидели, что от моего бронетранспортера остались одни обломки, рядом с ними лежали раненые водитель и автоматчик. Их перевязывали товарищи.
      - Помоги безлошадному, Михаил Моисеевич.
      - Дам свой "виллис". Только шофер убит.
      Недалеко горела машина с радиостанцией. Командир радиовзвода лежал убитый, а от машины доносился женский голос: звала на помощь ефрейтор Н.И. Бондаренко, более известная как "Бондаренчиха".
      За боевые заслуги Наташа Бондаренко была награждена орденом Отечественной войны. Мне привелось лично вручать ей награду, и каково же было мое удивление, когда, по-гвардейски отчеканивая шаг, вошла махонькая девчушка. Вместо шинели знаменитая Бондаренчиха носила бушлат, но и тот бил ее чуть ли не по пяткам. Я недоуменно спросил командира батальона: "Она?" - "Она". Мы сфотографировали тогда девушку у развернутого Боевого знамени, потом послали фотографию ее родным, вырастившим такого хорошего бойца...
      Сейчас Бондаренко беспомощно лежала у дороги: очередь из пулемета прошила ей бедро. "Помогите! Помогите!" - звала раненая. Военфельдшер Арсентий со своей неразлучной сумкой кинулся к девушке.
      - Ты що, сказывся? Не меня, радиостанцию, документы спасти треба!
      Арсентий все-таки перевязал ее. Узнав меня, девушка заплакала навзрыд ведь ей было всего 18 лет! - и заговорила не по-уставному:
      - Ой, батько, ой, ридный, только не посылай меня в тыл! Я ж доброволка, я в своей части хочу до победы служить!
      Она так просила оставить ее в медсанбате, что пришлось пообещать. Мы перенесли раненых в машину и отправили на ближайший медпункт, а сами заспешили к Висле, пробираясь туда лесными просеками.
      Занятый организацией переправы, я не заметил, как пролетело время. Вспомнил о нем, только когда подъехал бронетранспортер Катукова. Командующий уже передислоцировал в Кольбушево бригаду Бойко и теперь прибыл сюда, где решался вопрос о захвате плацдарма.
      Никогда еще нам не приходилось сталкиваться с таким трудным форсированием. Лесов, чтобы укрыть наступающие части, не было. Поймы и болотистые островки почти вдвое растягивали длину переправы. А самое главное, вдоль берега тянулись на десятки километров дамбы, и достаточно было взорвать их, чтобы вода разлилась на километр, а то и больше. Ну-ка, в случае взрыва дамб, пойди построй мост длиной более километра! И до сих пор не знаю, почему полковник Гарне оставил дамбы целыми. Возможно, боялся затопить свои же войска, оказавшиеся в тылу у передовых отрядов наших танкистов, а теперь в спешке переправлявшиеся через Вислу.
      Показал Михаилу Ефимовичу на лодки, сновавшие с берега на берег метрах в 800 - 900 от нас выше и ниже по течению:
      - Немцы переправляются. Наш участок форсирования меньше двух километров. На воде ведут бой разведчики Подгорбунского и пехотинцы из триста пятидесятой дивизии генерала Вехина.
      Катуков поглядел в бинокль.
      - Бой на воде! - прошептал командующий.
      Параллельные потоки солдат обстреливали друг друга. Немцы с лодок били из автоматов, их артиллерия и пулеметы, укрытые в дамбе, вели огонь по тому участку реки, где перебирались на запад наши разведчики. Бойцы знали, на что шли: передовым доставалась каждая пуля на воде, каждая мина в минных полях на берегу, их в упор расстреливали из дзотов. Молодые солдаты бросались во взбудораженную взрывами снарядов и мин воду, по которой уже плыли тела убитых друзей; новичков вели опытные воины, попробовавшие и днестровской, и бугской водицы.
      Переправа шла на подручных средствах. Этим высоким термином обозначалось и бревнышко, которое мог оседлать солдат, кусок деревянного плетня и вообще все, что попадалось под руку. Веслами служили приклады автоматов, хотя их и приходилось частенько подымать из воды, чтобы убрать назойливого немецкого стрелка. С каждого бревна, с каждой лодки, с каждого коня солдаты вели прицельную стрельбу по противнику, отделенному от них лишь десятками метров водной глади.
      Внимание Катукова привлек один из разведчиков - Вася Никитин, боец отряда Подгорбунского. Невдалеке от нас он сорвал бинты, повесил на шею автомат, на пояс гранаты и кинулся в воду.
      Никитин был знаменитым пловцом, и сейчас он был уверен, что даже раненым вплавь скорее достигнет берега, чем с неуклюжим плотом или заметным бревном. Наступил вечер, и Вася, видимо, рассчитывал, что незаметно проскользнет на желанный левый берег. Но его выдал лунный блик, отразившийся на оружии. Трассирующая пулеметная очередь накрыла бойца. "Убили", - ахнул Катуков. И вдруг метрах в 15 -20 вынырнула Васина голова. Он плыл медленно: вторая рана и потеря крови ослабили бойца. Еще рывок, снова пулеметная очередь, и голова опять исчезла под водой. И снова Никитин вынырнул - уже под береговыми кустами!
      Немецкий пулемет из дзота дал трассирующую пулеметную очередь по переправлявшимся.
      - Что делают, а!..- сквозь сжатые зубы произнес Катуков.- И помочь людям, кроме них самих, никто не может! Нечем.
      Вдруг на том берегу грянул взрыв гранат, потом раздалась длинная автоматная очередь, и проклятый дзот, обстреливавший переправу, замолк. "Никитин действует, наверняка он", - понял я. У воды мы увидели майора В.Н. Мусатова. Он скинул с себя одежду и вместе со взводом разведчиков под огнем вражеских автоматов поплыл на помощь тонувшим товарищам.
      Через полчаса разведчики вернулись. Раненых положили в блиндаже, куда перешли и мы. "Лейб-медик" фельдшер Арсентий принялся за перевязки.
      Бомбежка затихла. Катуков сел, закурил.
      В блиндаж быстро вошел пожилой офицер - Павел Лаврович Павловцев, секретарь партийной организации полевого управления, ветеран ленинской партии и сугубо гражданский человек. Еще в годы НЭПа он окончил Институт Красной профессуры и работал секретарем Белгородского окружкома и Курского горкома, а перед войной - в ТАССе. "Старик", как его прозвали, отличался завидной смелостью, удивительным умением стать близким любому солдату и душевной чистотой.
      - Разрешите доложить, что опергруппа штаба расположилась в военном городке Демба. Связь с Михаилом Алексеевичем налажена. - У Павловцева была негласная привилегия называть Шалина по имени-отчеству. - Считаю необходимым доложить особо: местные жители предложили своими силами и средствами организовать полевой госпиталь. Большая группа рабочих предложила помощь в строительстве мостов; заготовлено сорок лодок и канаты для парома.
      - Это нам очень нужно сейчас! Все переправочные средства сюда, немедленно! - приказал Катуков.
      - Есть проводники, которые могут указать проходы через минные поля. Прихватил их с собой. Среди них - ксендз.
      Заметив, что последние слова нас удивили, Павловцев пояснил:
      - Да, да, ксендз, священник! Он, оказывается, прихожан в костеле поучал: следите, где немцы минируют, пригодится.
      - Любопытно. Где ж этот диковинный ксендз?
      - Сейчас будет, товарищ член Военного совета.
      Минуты через две перед нами предстал мужчина средних лет с приятным интеллигентным лицом. Вместо длинной сутаны на нем ладно сидел обыкновенный костюм. Только католический крест на груди выдавал необычную профессию ночного гостя.
      - Вы правда ксендз? - спросил Катуков.
      - От сана не отказываюсь.
      - Почему вы помогаете нам?
      - Вас это удивляет?
      -Да!
      - Вы спасаете мир от сатаны и ужасов апокалиптических. И, кроме того, я поляк и люблю Польшу.
      - Вы действительно знаете минные поля на том берегу?
      - Я, моя прихожанка Екатерина Стефанович и ее сын Николай готовы указать вам проходы.
      - Михаил Ефимович, поручим это дело Павловцеву, а?
      - Согласен.
      - Павел Лаврович, переправьте их на ту сторону реки и захватите с собой саперов.
      После ухода поляков пошли берегом к Махуву, где предполагалась ночевка.
      Справа и слева гремели орудия; мириады светящихся пунктиров трассирующих пуль, разрывы сигнальных ракет, мертвое зарево осветительных бомб походили на своеобразный гигантский фейерверк. Сверху сыпались вражеские бомбы и осколки собственных зенитных снарядов.
      Подбежал лейтенант:
      - Товарищ командующий! Вам пакет от начальника штаба армии.
      Подсвечиваю плоским фонариком, пока Михаил Ефимович разрывает засургученный пакет и начинает читать вслух:
      - "На флангах армии обнаружены значительные силы противника. Особенно справа - на фланге корпуса Гетмана..." Карту! - лейтенант развернул карту."...между Тарнобжегом и излучиной Сана". Кириллыч, смотри, вот где! "Разведка сообщает, что слева находится одна танковая и одна пехотная дивизия". Я это сегодня почувствовал: не успел Мелец проскочить - по мне из танка выстрелили. Решил кое-что предпринять и, значит, не напрасно... Ждем, гости дорогие!
      Катуков достал из кармана огрызок простого карандаша. Никакого другого "орудия письма" командующий не признавал.
      "Доложите начальнику штаба фронта,- писал он Шалину, подводя итоги дня: плацдарм захвачен, форсирование идет успешно. К утру на плацдарме будет вся армия".
      Среди ночи мы уловили резкие удары полупонтонов о воду. "Один... второй... третий... Сейчас будет паром",- считал Катуков. Были видны мчавшиеся к берегу на бешеном ходу грузовики, подгоняемые криком командира: "Скорей! Еще скорей!". Невероятный поворот у самой кромки (или, по-военному,- у самого уреза) - и металлический полупонтон слетел прямо в воду. Только его подхватили руки саперов, как у уреза развернулась следующая машина. Саперы скрепили полупонтоны в понтон, два понтона в паром, к нему прицепился черный трудяга-катерок, и полсотни тонн груза поплыли к западной пристани - эстакаде. Не прошло и десяти минут, как "тридцатьчетверки" рванулись вдоль берега, уничтожая огневые точки врага. Переправы работали всю ночь с предельной нагрузкой и на максимальной скорости: при таких бомбовых ударах иначе нельзя. Гвардейское спасибо понтонерам полковника Я.А. Берзина!
      Но и противник действовал оперативно. Бомбежка не уменьшалась. Проклятая луна! На воде все видно. Вой сирены смешался с гудением "юнкерсов". На бреющем полете прошли они между берегами, внимательно осматривая водную гладь и "украшая" ее серебристыми султанами вспенившейся воды. Работа легкая - зенитки молчат, ястребков тоже нет, и через несколько минут бомбовозы улетели. Паром разбит, машина затоплена, кругом тела убитых и раненые.
      - Химика! - гремит Катуков.
      Полковник В.И. Рязанов вырастает на голос командующего.
      - Где твои люди? Дымку, дымку давай! Окуривай днем, ночью, да пошире, километров на пятнадцать. Чтобы они из-за твоего дыма переправу не обнаружили! Не стесняйся!
      Вид у Рязанова смущенный: он будто чувствует себя виноватым за бомбежку.
      - Дымку дадим, товарищ командующий. Сколько нужно, все дадим. Шашек сэкономили - до Берлина хватит!
      Уже не первый раз в тот день услышал о Берлине. Сразу за пограничным столбом столица Германии начала казаться солдатам и офицерам близкой оперативной целью. Вот даже химики шашки "для Берлина" экономят.
      - О Берлине потом позаботимся,- улыбнулся подобревший Катуков. - Давай на Висле сначала поработай. - И повернулся ко мне: - Я пока в бригаду пойду... Горелов ранен!
      - Ну, а я в корпус к Гетману,- ответил я, пожимая его руку.
      Дойти до корпуса Гетмана было делом получаса. В ночной темноте стучали топоры саперов, около танков возились экипажи.
      Командир 11-го гвардейского Прикарпатского танкового корпуса генерал Андрей Лаврентьевич Гетман - человек с широким военным и политическим кругозором. Его имя стало популярным в бронетанковых войсках еще со времен боев на реке Халхин-Гол. В начале войны Гетман командовал 112-й танковой дивизией, которая за массовый героизм и умелые боевые действия под Москвой и Тулой первой в танковых частях была награждена орденом Красного Знамени.
      Белая пелена тумана перепуталась с черной стеной дымовой завесы. На обрыве, чутко вслушиваясь вдаль, стоял командир корпуса. Подойдя сзади, я спросил:
      - О чем задумался, Андрей Лаврентьевич?
      - Есть о чем задуматься,- ответил Гетман.- Тарнобжегскую переправу не захватил... Немцы такое предмостное укрепление создали, что Гусаковский вынужден был отказаться от цели. Пришлось свернуть сюда, на Махув. Решил форсировать Вислу здесь. Бригады готовятся, ждут подхода переправочных средств. А сейчас вот как будто слышно "ура" в расположении бригады Гусаковского... Слышите? Опять! К чему бы это? Пошли!
      Но по дороге пришлось задержаться. Меж кустами ужинала небольшая группа автоматчиков. Среди них выделялся богатырский силуэт. В нашей армии были только две такие мощные фигуры: у комкора Гетмана и у его ординарца бывшего морского пограничника Петра Ивановича Селезнева.
      Из-за кустов донеслось:
      - Ну, денщик, расскажи, какие новости у вас в штабе. Ты же возле начальства находишься! Завел твой генерал до Вислы, а кто отсюда живым вернется?
      Селезнев промолчал, но пожилой, судя по голосу, солдат обратился к спросившему:
      - Ты давно у нас?
      - Больше месяца.
      - Тогда не маши помелом. Наш командир зря никуда не заведет. А куда заведет, так и выведет, если надо. Я с ним воюю три года. А ты говоришь больше месяца...
      Зазвучал баритон Селезнева:
      - За "денщика" тебе бы надо флотскую норму врезать. Я не просто ефрейтор, я - старший матрос погранвойск. Но всем дуракам не врежешь! Теперь я спрошу. Вот у меня орден, видишь? Сегодня получил. За денщика? Вовремя термос подал? Дураков нет! Слышал про дорожное ЧП?
      - Нет, а что?
      - Начальника инженерных частей корпуса немцы в лесу сцапали. Мой-то катил следом, ему всегда вперед надо. Глядим, целый взвод на дороге - "хенде хох" орут. Я и бил с автомата, пока шофер разворачивался. Ранило меня, а все равно бил. Генерал орден с себя снял и мне привинтил. Вот за что ординарцам ордена дают! Да мало дела у меня, что ли? Лейтенанта, скажем, кормит старшина. А у генерала я за старшину. Я и охрана, и санитар, и кухня! - важно закончил Селезнев.
      Гетман беззвучно затрясся от смеха и повел меня туда, откуда снова слышалось "ура".
      Впереди, столпившись у машин под прикрытием тумана, стояли бойцы. Увидев издали приметную фигуру Гетмана, нам навстречу вышли И. И. Гусаковский и начальник политотдела бригады подполковник В.Г. Помазнев.
      - В чем дело? - отрывисто спросил Гетман.
      - По радио передавали: бригаду наградили орденом Ленина за Перемышль. Из штаба армии пришли списки награжденных. Решили с Помазневым использовать время, провести летучий митинг, - коротко отрапортовал командир бригады.
      Орден дается войсковому соединению или части за массовый героизм солдат и офицеров. Нет выше награды ни для командиров, ни для бойцов. На знамени бригады орденами отмечается ее боевой путь. А тут еще многие и сами были награждены. Мне была понятна радость людей, накануне решающего боя за Вислу нашедших несколько минут, чтобы отметить большой праздник бригады.
      - Комкора! Комкора вперед! Пусть скажет комкор!
      "Гетман танкистов" поднялся на танк, и импровизированная трибуна сразу показалась маленькой. К бойцам Гусаковского у Андрея Лаврентьевича особое чувство: это ведь бывшая 112-я дивизия, с которой Гетман начинал войну, преобразованная позже в танковую бригаду.
      Генерал Гетман, всегда ненавидевший заученные, громкие фразы, и на этот раз говорил просто, проникновенно.
      - Товарищи! Поздравляю вашу бригаду с четвертым боевым орденом - орденом Ленина!
      - Ура!
      - Кто воевал со мной под Москвой и Тулой - поднимите руки!
      Несколько рук кое-где промелькнуло над массой голов. Немного их дошло со своим бывшим комдивом "от столицы до западной границы".
      - Кто дрался на Курской дуге?
      Поднялось чуть больше рук.
      - Маловато вас, ветераны. А такие, кто не дрался совсем, есть?
      - Есть! - раздалось со всех сторон.
      - Учитесь у "стариков" традициям бригады. Используйте их опыт. Первый орден нам дали, когда за нами была Москва; нынешний орден Ленина вы получаете за освобождение от фашистов Перемышля. Гвардейцы! Впереди новые города! Я уверен, что еще много орденов прикрепит Родина к нашему боевому знамени. Впереди, за Вислой, - новые рубежи, а за ними - Берлин! Нашими танками проложим дорогу к Берлину! Вперед, за Вислу!
      - Ура! Ура! - волнами покатилось в воздухе.
      "Впереди - Берлин!" - бросалась в глаза надпись, сделанная на башне танка, с которого говорил генерал Гетман.
      - Чей это танк? - подвинулся я к Гусаковскому. - Кто это уже к Берлину отправляется?
      - Идея помазневская, танк чойбалсановский, - пошутил комбриг,- а воюет на нем Гусаковский.
      Танки бригады были построены на средства трудящихся Монгольской Народной Республики.
      - Это уже на всех танках?
      - У добровольцев: кто хочет, тот пишет.
      Комбриг полковник Гусаковский - человек немногословный и сдержанный. Войну он начал помощником начальника штаба батальона, теперь командует лучшей в корпусе бригадой. Смелый, решительный, волевой. Недаром Гетман всегда посылает бригаду Гусаковского на самое трудное дело - идти передовым отрядом корпуса...
      Из доклада Гусаковского выяснилось, что его мотом стрелковый батальон под командованием капитана К.Я. Усанова вечером 29 июля форсировал Вислу, захватил плацдарм.
      - На чем перебирался?
      - Лодки местные жители притащили. Но, главное, использовал деревянные заборы и кули из соломы. Комбат первым пошел на лодке. Лодку потопило, Усанова paнило, но берега достиг. С ним теперь человек двести пятьдесят на плацдарме. Отправил две пушки "сорокапятки". Сейчас начну танки переправлять.
      - А паромы готовы?
      - Прихватил с собой армейский понтонный батальон и с ходу доставил его к Висле.
      Рискованно, но умно поступил с понтонерами Гусаковский. Вся эта операция по форсированию Вислы была наполнена смелыми поисками оригинальных тактических маневров. Новое искали все - от солдата до командования армии. Без такой инициативы истощенная предыдущим наступлением армия не могла бы выполнить труднейшую задачу, поставленную фронтом.
      - Кто отличился на подходе к Висле?
      - Батальон Карабанова прекрасно действовал. Неплохо - батальоны Боридько и Иванова. Доложу особый случай. На подходе к реке получил сведения, что немецкая пехота грузит на машины и подводы имущество. Запросился один солдат: "Пустите, я им дам духу". Ушел вперед и такую там панику своим автоматом устроил под музыку приближавшихся танков, что машины и подводы мы до сих пор сосчитать не можем - ни одну не дал угнать. Явился ко мне важный: "Разрешите доложить, коммуникации перерезал".
      Пока Гусаковский рассказывал о "грозе коммуникаций", саперы составили первый паром. Комбриг попросил разрешения у комкора переправиться первым на ту сторону:
      - Буду командовать оттуда, а здесь Воробьева оставлю, начальника штаба бригады.
      Гетман пожал ему руку:
      - Ну что ж, Иосиф Ираклиевич, поздравляю тебя как первого командира соединения на том берегу. Считаю, что ты уже там.
      Гусаковский пошел к своему танку. Катерок, управляемый ефрейтором А.Ф. Ковальским, быстро потащил паром. Андрей Лаврентьевич вынул свои массивные карманные часы, которые в шутку называли "чугунными", поглядел на циферблат, потом на маленький катерок с громадной махиной парома.
      - Если так пойдет, до утра не только танки, но и всё свои "потроха" Гусаковский на тот берег заберет.
      Мы стояли у самого уреза вислинской воды. С той стороны доносился шум боя. Катер курсировал между берегами, перебрасывал танки на плацдарм, но и обратно шел не порожним: на пароме лежали первые раненые. Повязки наложены наспех, неумело - бинтовали товарищи под пулеметным огнем.
      Всегда уравновешенный, генерал Гетман возмутился нерасторопностью начальника медслужбы. Быстрыми шагами подошел к раненому, в голосе послышались успокаивающие, ласковые ноты: "Дорогой, потерпи, через час в госпитале будешь". Боец стиснул зубы, чтобы не вырвался стон при генерале.
      В небе все чаще вспыхивали огни сигнальных ракет. Огонь артиллерии и минометов усиливался. Раненые шли потоком. Около нас появился измученный Валентин Николаевич Мусатов. Его разведгруппу потеснили, прижали к самой воде.
      - Хоть взвод танков! - попросил.
      Хорошо, что Гусаковский успел переправиться: Гетман приказал помочь Мусатову.
      На том берегу перед Гусаковским лежал важнейший узел обороны противника Копшивница.
      Под утро комбриг сообщил Гетману:
      - Копшивницу с ходу взять не удалось: сильная артиллерия. Пытался подавить ночной атакой танков - эффект оказался небольшой. "Катюшами" подсветили окраину: полнеба полыхнуло пожаром. Танкисты в упор расстреляли немецкие батареи. Шуму было столько! Если бы сам их не видел - подумал бы, что не бригада, а целый корпус штурмует. Теперь Копшивница наша, веду преследование.
      Наступил рассвет. Ефрейтор Анатолий Ковальский - командир катера, он же единственный член экипажа - носился на своем "коне" с берега на берег. Осколки снарядов и пуль пронизывали борта крошечного суденышка. Сквозь дырки били плотные струйки вислинской воды. Прыжок от руля к пробоине - и просоленная потом гимнастерка, разорванная на куски, забила отверстие. Новый толчок! Пробило второй борт. Ковальский стащил и засунул в дырку галифе. Хорош пластырь! Как только катер двигался! Ковальский снова прыгнул к рулю, отчаянно стал крутить баранку. Одеяние Ковальского, белевшее издали, резко выделялось на черном фоне борта суденышка.
      - Эй, на катере! Новую форму присвоили? Чего в исподнее вырядился? закричали с другого парома.
      - Артиллерия, черт ее батька знает! Не посуда, а решето! Гимнастерка в дырке, портки туда же пошли! Чем дальше латать - не придумаю. За Вислу, наверное, голым пойду!
      - Ничего, только доберись: в Берлине тебя и таким наши девчата полюбят!
      Был когда-то отец Ковальского простым украинским крестьянином. Придавила мужика бедность, и пошел он "шукать соби доли" до самой Сибири. Счастья не нашел и там, а семья была большая - шесть сыновей. Так бы и батрачили Ковальские на кулачье, да наступила коллективизация. Подперла колхоз плечами бедняцкая семья. Анатолий Ковальский стал бригадиром. Пришла война, и все шесть братьев пошли на фронт. Погибали Ковальские один за другим, и остался к лету сорок четвертого один Анатолий Филиппович, наш катерист... Ни бомбы, ни пули, ни мины не могли согнать с реки его отчаянное суденышко.
      Группа за группой сходили с парома бойцы на левый берег.
      Вдруг - взрыв. Разорвался на полупонтоны паром, танк полетел в воду, только что шутившие с катеристом бойцы поплыли посередине Вислы. Гетман машинально поднял голову к небу, но авиации не было.
      - Что случилось? - разнесся по реке его бас.
      - Мины! - отозвался Ковальский.
      - Зампотеху передайте, чтоб засек точку потопления танка. Командующего артиллерией ко мне!
      Полковник Б.П. Солуковцев вырос перед разгневанным комкором.
      - Что сделано для расстрела мин?
      - Поставил с обоих флангов фронта форсирования батареи прямой наводки. Лично проинструктировал. Каждому орудию выделил сектор расстрела. Но никто не докладывал, что есть мины.
      - В академии учили, что при форсировании нужно учитывать плавающие мины?
      - Так точно.
      - А теперь - никто не докладывает! Почему ниже по течению батареи задействованы? Ведь оттуда же мина не заплывет, если ее по течению пускают!
      - Так меня учили.
      - А видеть эти мины приходилось?
      - Не приходилось.
      - Это же не кит плывет. Она же маленькая, с тазик величиной. Весь фугас под водой, поверху один штырь карандашик торчит. Заденет штырем и "грохает".
      - Товарищ генерал, как же мои наблюдатели заметят этот карандашик за сотню метров да еще ночью?
      - Как? Бинокли есть. Должны заметить, и все тут.
      - Да и в бинокли не видно. Тут еще химики задымили - в пяти шагах ничего не видно.
      - А откуда я знаю, что вам делать? Спросите у инженеров.
      - Разрешите мне, - вмешался ординарец Селезнев. - Надо протянуть тросы с берега на берег над самой водой. И не один - десяток! Штырем заденет за трос и амба мине. Так у нас, у флотских, делают, - наставительно говорил Селезнев артиллеристу.
      - Тросов-то нет, а канаты есть - поляки притащили.
      - Немедленно установить! - обрадовался Гетман.
      Так было найдено эффективное средство для борьбы с минами.
      * * *
      В штаб армии пришло донесение от старшего лейтенанта В.Н. Подгорбунского. Его отряд уже занял Хмельнник. Западнее обнаружены танки, а остальное все по-старому.
      Катуков посмотрел карту. Хмельник был уже в 70 километрах к западу от Вислы.
      Разведчик Подгорбунский был известным человеком в армии, и просто необходимо рассказать о нем подробнее.
      Впервые мы повстречались с Володей еще до войны в городе Стрые.
      Неожиданно в танковую дивизию прислали "пополнение в единственном числе": бывшего беспризорника Подгорбунского. Он подробно рассказал о своем прошлом. Сын партизанского командира, погибшего в армии Сергея Лазо, Володя воспитывался в детдоме "Привет красным борцам". Многое пришлось пережить Володе за недолгую жизнь, пока к девятнадцати годам этот ловкий, бесстрашный юноша сумел, наконец, найти свою судьбу, свое место в нашей советской действительности.
      Было это так.
      В 1938 году Володе довелось познакомиться с одним командиром-танкистом. Эта встреча оказалась переломной в жизни Подгорбунского.
      Володя немедленно подал просьбу М.И. Калинину, чтобы его направили в танковую часть.
      Невысокий смуглый крепыш Подгорбунский прославился как "бог разведки". Товарищи души в нем не чаяли. Он обладал необыкновенным чутьем, поразительным хладнокровием и великолепным умением взять "языка" или добыть информацию. Все это он делал как-то легко, изящно, с блеском. То в блиндаже, откуда только что "увели языка", он поставит на патефон пластинку, и легкая тирольская музыка доносится из-под земли, успокаивая гитлеровцев, пока разведчики волокут добычу к своим позициям; то вытащит подбитую "тридцатьчетверку" с нейтральной полосы, да так, что противник три дня со злости будет палить по пустому месту; то достанет нам зондерфюрера, ведавшего подготовкой агентуры...
      Позднее мы узнали подробности героического рейда Подгорбунского к Хмельнику. Разведчики, внимательно наблюдая за тылами противника, установили, что по линии Буско - Здруй - Хмельник - Ракув проводится массовая эвакуация складов, имущества, гражданской администрации и комендатур. Черт с ней, с гражданской администрацией, но коменданта Подгорбунский выпустить не мог! Воспользовавшись беспорядочным бегством противника, он незаметно пробрался в самый центр Хмельника и атаковал комендатуру. Фашисты не растерялись и успели организовать круговую оборону. Вид дыма, повалившего из трубы, вывел Подгорбунского из себя: жгли документы, которые он уже считал трофейными. Гранатой разведчик обезвредил пулемет в окне и внезапным броском проник в помещение. Небольшая кучка врагов подняла руки. "Комендант?" - Володя направил автомат на офицера, сжигавшего бумаги. "Нихт, нихт!" Он оказался помощником коменданта. Комендант еще вчера с основной группой и важнейшими документами бежал в Кельце - так показали пленные. Разочарованный Подгорбунский хотел было следовать за бежавшим комендантом в Кельце - главный центр эвакуации гитлеровцев,- но сразу за Хмельником разведчики обнаружили не только танки, о которых нам успел доложить начальник разведки армии полковник A.M. Соболев, но и окопы полного профиля, где разместились пехотные части. Сказывалось прибытие гитлеровского генерала Балька: немцы заняли рубежи обороны.
      На Хмельник налетела немецкая авиация. Городок подвергался усиленной бомбовой обработке. Взрывом был ранен и контужен Подгорбунский. Если бы он носил все нашивки за ранения, на груди не хватило бы места: в Хмельнике он был ранен в одиннадцатый раз. Но теперь он пострадал особенно тяжело: почти ослепшего и оглохшего проводили разведчики своего командира в госпиталь.
      Получив разведданные из отряда Подгорбунского и сопоставив их с показаниями пленных, захваченных на флангах армии, мы с Катуковым поняли план противника. Остановив советские войска под Кельце, он, безусловно, попытается перехватить горловину нашего прорыва на Висле, чтобы отрезать армию по восточному берегу и окружить на плацдарме. Надо было ехать обратно на восточный берег - к Бойко, чтобы принять контрмеры.
      Подполковник Иван Никифорович Бойко - неторопливый, неразговорчивый, но весьма гораздый на всякие военные уловки и выдумки офицер. Недаром Бойко любовно прозвали "хитрым Митрием". В танковых войсках Иван Никифорович первым удостоен почетного звания дважды Героя Советского Союза.
      Отдельная бригада Бойко стояла в резерве командующего армией. Она должна была нанести противнику внезапный удар на самом опасном участке. И сейчас такое время пришло...
      Разбуженный комбриг быстро натягивал на себя обмундирование и.вполголоса отдавал распоряжения относительно ужина.
      Ожидая, пока Бойко оденется, Катуков разглядывал карту, покрывавшую стол.
      - Слушай, Бойко, мы к тебе не чаи распивать приехали. Надо разобраться, что тут делается.
      - Обстановка неясная, товарищ командарм.- Эти слова Бойко произнес уж слишком спокойным голосом. Он явно не понимал всей опасности положения и ответственности задачи, выпавшей бригаде.
      - Армия уже вся на плацдарме, - объяснял ему Катуков, - а тебя оставили для прикрытия флангов и тыла. Ты охраняешь переправу и особенно левый фланг. В команде был вратарем?
      - Вратарем? - Бойко никак не мог понять интерес к его славному футбольному прошлому.
      - Так ты и в армии сейчас - вратарь. Стоишь сзади всех на воротах форсирования, и победа зависит от тебя. Если тебе забьют гол, удерживать уже некому. Обдумал ты, с какой стороны бить будут? Где твой план? Вот твои "ворота" - Кольбушево. На Дембицу дорогу перехватил?
      - Да, выслал разведку.
      - А на Сильваповку? На Щуцин?
      - Туда нет.
      - А как противник слева?
      - Не знаю, - голос Бойко стал встревоженным.
      - "Не знаю",- передразнил Катуков.- Ты кто - командир бригады?
      - Так я ведь в резерве, - стал оправдываться "хитрый Митрий". - Считал, что, когда армия форсирует Вислу, нас пошлют на Краков развивать успех. А вы мне говорите про оборону...
      Сколько труда стоило в свое время перестроить психологию обороняющихся солдат и офицеров на наступательный лад. А теперь все наоборот: близость Берлина, близость победоносного конца войны начинала кружить иным людям головы, и они порой безрассудно рвались вперед, забывая об обороне своих флангов и тыла. Становилось ясно, что "психологическую обработку" надо начинать с командира бригады.
      - Вот смотри, - показывал ему Катуков. - Мы имеем двенадцать километров между Баранувом и Тарнобжегом - прохода через водное пространство. На севере немцы жмут на корпус Гетмана - те еще отбиваются совместно с пехотой Пухова. Соображай: противнику очень просто сорвать нам операцию, если его танки прорвутся с юга, у тебя на участке соединятся с теми, что на Гетмана жмут, и отрежут тылы. А у нас на плацдарме ни горючего, ни боеприпасов не запасено. Если ты на Краков наступать собираешься, кто нам сзади оборону удержит? Немцы? Главная твоя задача: удержи свой узел дорог до прихода армия Рыбалко. Любой ценой удержи, чтобы противник не соединил северную и южную группы. Помнишь старый закон обороны?
      - " Где гвардия обороняется, враг не пройдет",- процитировал Бойко. - Так ведь больше года наступаем, люди я слово "оборона" позабыли.
      - Плохой ты стал солдат, - не спускал Катуков, - Война нас крепко учила, что в обороне надо думать о наступлении, а в наступлении не забывай об обороне. Эту ночь вам с Боярским поспать не придется. Объясните народу задачу: не на Краков наступать, а тылы оборонять. Сможете? А если не сумеете, мы за вас полностью работу проведем.
      Но командование бригады не приняло "любезного" предложения и отправилось вместе с нами к бойцам. По дороге Михаил Ефимович тихонько напутствовал:
      - И заботы не было бы, да молодых у вас много. Эх, если бы старая гвардия была! Первые наши гвардейцы - Любушкин, Стороженко или Саша Бурда! Какие бесстрашные люди были: горели и не сгорали! Под Москвой у них одна машина была на восемь-десять немецких, да и та иной раз - одно название, что танк. А сдержали все-таки!
      Танки были спрятаны у опушки леса на окраине Кольбушева. Люди только что поели; одни копались в моторе, другие сбились в кружок, где местный Теркин рассказывал новичкам что-нибудь "за жизнь и за войну". Увидев командиров, гвардейцы без приказа стали собираться около нас.
      - Кто еще не воевал? - спросил Михаил Ефимович.
      Молодого пополнения оказалось очень много. Катуков начал рассказывать про боевые дела бригады.
      И молодые бойцы зримо представили себе Курскую дугу, лавину стали, огня, дыма, гудящее от самолетов небо...
      - А старая гвардия выстояла! Был у нас в бригаде помкомвзвода старший сержант Иван Тимофеевич Зинченко? Ранило весь его взвод, а "тигр" прямо на них пошел. То ли возьмешь танк одной гранатой, то ли нет! Накипело у Зинченко, взял он в каждую руку по две гранаты да на пояс еще четыре штуки повесил и кинулся под гусеницы. "Тигру" - могила. Подорвался Зинченко, но спас свой взвод. А как на горящих танках на таран шли - знаете? А как ваш бывший командир, любимец всей армии полковник Александр Федорович Бурда один с четырнадцатью танками дрался?!
      Молодые солдаты завороженно слушали. Бурда был идеалом А.С. Боярского. Обычно застенчивый, про Бурду начальник политотдела бригады мог говорить без конца. Сейчас он благодарно посмотрел на командующего и начал сам рассказывать о подвиге танкистов.
      - Экипаж Бурды Александра Федоровича атаковал противотанковую батарею. Подавили два орудия, и тут произошел редчайший, наверное, единственный случай: снаряд у немецкой противотанковой пушки калибром поменьше нашей танковой пушки, и влетел немецкий снаряд через дуло в канал орудия танка и разорвался там. Водитель слышит - взрыв. Открыл люк, чтобы посмотреть, а в щель влетел второй снаряд. Разорвался внутри танка, стекло оптики разбилось, окалина летит градом. Лицо комбригу порезало, глаза ничего не видят. Но Бурда не растерялся. Приказал стрелку-радисту по радио передать командование командиру батальона Заскалько, а затем командует водителю - Матняк у него водителем был: "Вправо!" Борт хотел убрать, лобовую броню подставить под снаряды. Матняк кивнул головой, да так и сидит на месте. Бурда ему: "Вправо!", "Вправо!", а машина стоит на месте. Разозлился командир и бросился вниз. Видит, у Матняка рука оторвана, на сухожилии болтается, а механик молчит и одной рукой за рычаги дергает. Да где уж, когда и двумя их с силой поворачивать нужно. Искры в открытую рану сыплются. Бурда ему: "Матняк, что ты молчишь?" А тот головой качает и к рычагам все тянется. Взял его командир на руки, опустил рядом с сиденьем, перетянул перебитую руку ремнем, Матняк ее здоровой рукой прижал, поднес к груди и замер. А Бурда глаза от крови вытирает и на рычаги жмет.
      - Работала только правая гусеница, - продолжал Боярский, помолчав, - а левая только-только тянула - шли по дуге. Идет танк задним ходом, по нему бронебойными снарядами лупят. Как только развернулись - пошли на исходный рубеж. Тут Матняк сознание начал терять. Все бормотал, все беспокоился: "Кто жив из экипажа? Где командир, где Александр Федорович? Кто танк ведет?" Уж Бурда его успокаивал - ничего не понимает человек. А у переправы затих, забылся. Над переправой "юнкерсы" налетели. Бьют и бьют. Радиостанция вышла из строя, мотор глохнет. Бурда не видит ничего, глаза в крови. Взял кувалду, вышиб заклинивший люк, высунулся, чтоб виднее было, и стал маневрировать.
      Боярский снова замолк.
      - Вывернулись. Навалились все вместе, напрягли последние силы, кое-как скрепили тягу левого фрикциона - и дали газу. Пошел танк по прямой. Добрались до исходного рубежа, а Матняк очнулся и снова теребит: "Кто живой? Где командир?" Ничего не видит. Александр Федорович сам его успокаивал: "Вот, мол, я, Фома Неверующий".
      Боярский рассказывал так, как будто он сам был в подбитой машине, как будто сам видел затихшего Матняка и упорно нажимавшего на рычаги Бурду. Молодые солдаты, да, по правде сказать, и мы слушали его с волнением. Ведь это была не просто корреспонденция с энского участка про подвиг подполковника Б. это все случилось с людьми, которых мы знали, любили; и все это могло произойти с любым из нас и, может быть, уже на следующее утро. Каждый необстрелянный боец чувствовал, что ему предстоит заменить Матняка. Вот на какое место его поставили!
      - Я на КП был в то время, - продолжал Боярский. - Сбежались мы все к машине. Вижу: вылезает из люка Бурда, весь в крови, и Матняка на себе тянет. А тот твердит: "Нет! Я сам, сам!" И вылез-таки. Бледный - ни кровиночки, а рука на сухожилии одном чуть держится. Врач - к нему. Матняк спрашивает: "Спасти нельзя руку-то?" Тот головой мотает. "Режьте тогда, только чтобы я сам видел". Режет доктор руку, а Матняк на ногах стоит и все смотрит. Отрезали, и он тихо-тихо, почти шепотом говорит нам: "Похороните ее при мне". Вырыли быстро яму, опустили туда руку и засыпали ее землей. И сразу Матняк на землю опустился и позвал: "Где командир? Где товарищи? Спасибо, братцы, лихом не поминайте..." Его с Бурдой рядом в санитарную машину положили и в госпиталь увезли.
      - Умер? - робко спросил молодой танкист.
      - Так просто старая гвардия не умирает. Крепкие люди.
      И Боярский рассказал окончание этой истории.
      - Долго лежал в госпитале Матняк. И встретил он там девушку, которую еще до войны знал: она после работы добровольно в госпиталь приходила дежурить. Полюбил ее Матняк, но молчит: кому, дескать, безрукий нужен! Выписали его из госпиталя в ее дежурство. Вышли вместе. Идет Матняк рядом с девушкой, пустой рукав за пояс засунут. Говорит ей: "Кому калека нужен?.. Простимся..." Не выдержал парень - высказал. А она вдруг поцеловала его крепко: "Дурной! Мне ты нужен". Ну, поженились. И написал Матняк письмо в бригаду обо всем этом. Читали письмо вслух много раз, все радовались. Вдруг комбат Заскалько нам и говорит: "Любовь-любовью, но без денег не проживешь... На первое обзаведение даю пятьсот!" Скинулись по кругу, и на следующий день молодоженам перевод десять тысяч.
      Боярский замолчал. Катуков почувствовал настроение солдат и без перехода, сразу обратился к ним:
      - Так вот, братцы, ночь эту вам спать не придется: надо оседлать единственную дорогу на Кольбушево, оставшуюся у немцев. - Он подошел к Бойко и приказал: - Проберись вот сюда, к железнодорожной станции - Ноготь командарма отчеркнул точку на карте. - По сведениям Соболева, тут сосредоточиваются немецкие танки. Оправдай свое прозвище, прояви хитрость, ударь неожиданно.
      Цена плацдарма
      Теперь можно было ехать в штаб армии. Катуков сел у борта и прислонился к нему головой. Обычно как только под ухом командующего оказывалась ночью какая-нибудь опора, он мгновенно засыпал. Я всегда удивлялся этой его счастливой способности. Сам я спать сидя так и не научился. Но сегодня Михаил Ефимович не мог заснуть, голова его беспрестанно поворачивалась к югу. Наконец дождался: южнее Кольбушево показалось мутно-красное зарево пожара.
      - Есть! - сжал меня за локоть Катуков, но сомнения тут же лишили его покоя.- А что, если пленные обманывают? Вдруг мы ошиблись? Вдруг Бойко зря силы от Кольбушева оттянул? Скорее в штаб, в разведотдел!
      Сразу же по прибытии в Дембу Катуков вызвал начальника разведки:
      - Не изменил своего мнения о показаниях пленных?
      Медленный, спокойный Соболев охладил взволнованного командарма:
      - Доложил раз - не отказываюсь...
      Но не так легко было успокоить Катукова. Он поминутно спрашивал:
      - А Бойко вышел? Михаил Алексеевич, не знаешь? Свяжись, узнай, как там. Почему не доносит?
      - Наверное, собирает данные о результатах атаки, - уговаривал его я.
      Вскоре вошел радист и передал телеграмму от Бойко.
      - Спасибо, братец! Не подвел нас Бойко - лавину остановил. Спасибо, командир бригады! Фу-у-у-у! - казалось, Михаил Ефимович опорожнил легкие до полного вакуума. - Так что, Кириллыч, теперь можно с опергруппой на плацдарм. Ну, по машинам!
      Не успели выйти из штаба - раздался звонок телефона. Шалин взял трубку.
      - Что? Повторите! Непонятно! Непонятно, Клепиков, какие танки? Почему танки, как они могли у вас появиться? Дать вам новое место?.. Алло, алло, говорите...
      Связь прервалась.
      - Полковник Клепиков докладывает, что на штаб тыла в Ямнице идут немецкие танки, - сообщил Шалин.
      И. П. Клепиков, всегда уравновешенный, спокойный офицер, был начальником штаба тыла армии.
      - Силен Бальк, - сжал губы Катуков.- Значит, он действительно хочет отрезать нас по восточному берегу на плацдарме. С юга мы его разгадали, но с севера тылы неприкрытыми остались. Михаил Алексеевич, оттяните Мусатова обратно с плацдарма, пусть прикроет правый фланг переправы Гетмана.
      Подошедший Никитин доложил, что опергруппа штаба уже готова к выезду на плацдарм. Мы послали ее вперед, а сами несколько задержались для решения новых вопросов, возникших в связи с контрударом немцев по восточному берегу.
      - На вас вся надежда, Михаил Алексеевич, - говорил Катуков Шалину на прощание. - Используйте все до подхода Мусатова. Поторопите его выход. Не забывайте о штабе тыла. Мы с Кириллычем поедем в войска. Что слышно от Рыбалко?
      - Связи нет, представитель не прибыл.
      - Ну ничего, подойдут скоро! Армия очень хорошая! По плану они переправляются левее нас, вот и расширят фронт форсирования.
      Бронетранспортеры были уже совсем близко от махувской переправы, когда мы услышали сильный бой, наземный и воздушный. По машинам справа ударила вражеская артиллерия. Навстречу нам выбежал офицер, регулировавший движение по дороге.
      - Товарищ командующий! - вытянулся он, узнав Катукова. - К немцам едете!
      В Падев удалось добраться только окружной дорогой, указанной регулировщиком.
      Первым в Падеве нам повстречался начальник инженерных войск полковник Ф.П. Харчевин. Разгоряченный, нервный, расстроенный, он доложил, что противник почти подошел к переправам с севера. Мост разбит огнем вражеских танков и артиллерии. Саперы залегли в обороне. Но что они могли сделать со своими трехлинейками и гранатами против танков, против самолетов, которые в упор расстреливают на бреющем полете прижавшихся к земле бойцов?!
      - Что у тебя есть, кроме винтовок и гранат?
      - Использую противотанковые средства. Уже два танка подорвались. Машину с противотанковыми минами взяли с переправы...
      Действительно, вдалеке виднелись подорвавшиеся на минах танки. Но за ними показались другие машины, а у саперов не было ни одной пушки, ни одного ПТР, ни даже пулемета или миномета.
      - Что, собаки?! - одними губами прошептал Катуков. - В первый раз вижу.
      По полю навстречу бронированным машинам неслись овчарки, на спинах у них что-то вроде седла - большая сумка с противотанковыми гранатами и с миной. Штырь мины вздымался вверх, над спиной собаки. Вот собака подбежала к грохочущему танку, увернулась от гусеницы и полезла под днище. Штырь задел за броню, раздался взрыв, и машина замерла. Вторая овчарка уже достигла следующего танка. Стрелок сделал попытку достать ее пулеметом, но безуспешно. Снова собака деловито полезла под днище, и второй танк объяло пламя. Остальные машины повернули, пехота противника залегла, - еще одна атака была отбита, еще полчаса или час были выиграны до подхода стремительно спешившего на выручку полка Мусатова.
      - Откуда у вас собаки? - спросил Катуков.
      - С сорок второго года. Последние остались,- печально пояснил Харчевин. Крайний случай пришел.
      Бой у переправы нарастал. Как мы узнали позже, здесь действовали части 42-го гитлеровского армейского корпуса, который у немцев славился своей боеспособностью и сильным офицерским составом. Очутившись у переправы, противник напрягал последние усилия, чтобы преодолеть неожиданную преграду стену саперского мужества.
      Небольшая группа немцев просочилась уже так близко, что смогла в упор обстреливать разбитый мост. Автоматные очереди выкашивали бойцов, восстанавливавших переправу под бомбежкой "фокке-вульфов". Саперы укрывались в воде, под опорами, за лодками, но пули находили их, и многие головы, нырнувшие в воду, больше уже не появлялись на плесе. Внезапно раздалось "ура", загремели гранаты, и несколько фигур с винтовками наперерез устремились к вражеской группе. Короткий штыковой бой закончился поражением фашистов.
      Харчевин издали узнал человека, спасшего саперов.
      - Это комроты Высокогорец. Его солдаты мост чинили, а он прикрывал своих.
      "Фокке-вульфов" заменили "юнкерсы". Хоть бы пять минут передышки! Одна авиагруппа сменяла другую, не обращая внимания на сильный зенитный огонь. Фугаска попала в рамную опору моста. Раму сорвало и понесло по течению. За нее уцепились трое раненых бойцов. Лодка догнала их, подцепила опору и вытащила людей.
      - Взвод лейтенанта Попова, - доложил Харчевин.
      Выгрузив раненых, саперы Попова тут же начали подгонку опоры к мосту. Заметив их рыбачью лодку, коршуном подлетел "мессер". Все спрыгнули в воду. "Мессер" прошил лодку пулеметной очередью и ушел. Мгновенно вынырнувшие саперы немедленно забрались снова в лодку, заткнули дыры от пуль всем, что попало под руки, и опять взялись за раму. "Мессер" вновь совершил налет на упрямцев, и снова они скрылись под водой. На этот раз самолет пропорол лодку основательно. И опять люди вернулись в свое суденышко, еще державшееся на воде. Шесть раз возобновлялся этот смертельный поединок, между стервятником и саперами. Семь раз пришлось искупаться бойцам лейтенанта Попова, - тем, кто остался в живых... Но рама была установлена, и движение на мосту возобновилось.
      На западный берег опять пошла пехота. Появились немецкие бомбардировщики. На этот раз им сопутствовала удача: авиабомбы разрушили крайние прогоны только что восстановленного моста. 70 человек оказались на небольшой деревянной площадке посередине реки. Их гибель казалась неизбежной. "Юнкерсы" летели к беззащитной, открытой добыче. Какой-то сообразительный сапер быстро бросился к мосту, оторвал от настила доски и перебросил их над водой.
      - Иди, иди! - махал он рукой.
      Пехотинцы, не глядя вниз, начали пробежку по спасительному мостику. А боец уже скидывал сапоги. Через мгновение он показался рядом с чьей-то головой, зачерневшей над водой. Полная выкладка тянула на дно сброшенного с моста пехотинца. Сапер подхватил его и дотянул до мелкого места. Потом поплыл к другому, к третьему.
      - Товарищ командующий! Танки! - обрадовался Харчевин.
      Снизу, против течения, катерок тянул к нам на пароме танки Мусатова.
      - Ох и жмет! - удивился Катуков. - Кто ведет катер, Харчевин?
      - Ефрейтор Ковальский. Я пишу реляцию о присвоении ему звания Героя. Вместо пятнадцати минут делает рейс за пять-шесть. Катер весь пробит, он уже второе обмундирование изрезал - отверстия забивает. А сам третьи сутки без сна, без перерыва. Все возит, ни разу на берег не сошел. Понтоны починил под таким огнем, что думали - живым не будет. Изранен весь, а не уходит. Прошу Военный совет поддержать мою реляцию.
      - Поддержим. Позови и того героя, что тонущих спасал. Сапер подошел.
      - Явился по вашему приказанию, товарищ командующий.
      - Фамилия, имя, отчество?
      - Чупин Алексей Михайлович.
      - Сколько людей спас, товарищ Чупин?
      Улыбка пробилась на посиневших губах сапера.
      - Шестнадцать.
      - Будем ходатайствовать о присвоении тебе звания Героя Советского Союза.
      - Служу Советскому Союзу! - Чупин хотел остаться серьезным, но радость так и выплескивалась из глаз, растягивала губы в улыбку.
      Забегая вперед, скажу сразу, что и Ковальскому и Чупину было присвоено звание Героя Советского Союза.
      Подошедшему подполковнику Мусатову была поставлена задача, и мы отправились на Баранувскую переправу.
      Дорогой поделился с Катуковым своими мыслями.
      - Мало мы награждаем саперов. А какие это герои! Я смотрел отчеты: по триста пятьдесят - четыреста процентов нормы дают. И бомбят их, и обстреливают. От труда-к бою, от боя - к труду. Да и не отделишь, когда бой, когда труд! Танкисты - и то их мужеству удивляются. Комбат Иванов как-то при мне признался: "Нам за броней одна угроза - прямое попадание бомбы или снаряда, а саперов достанет любой стрелок". Саперы - гордость армии. И ошибаться им, как известно, нельзя. Любой имеет это право - на ошибках учимся, а саперы-минеры не могут. И всегда они в сторонке, и редко кто о них громко доброе слово скажет.
      - Надо бы, чтоб в армейской газете о них чаще писали.
      - Правильно. Я подскажу Василию Смирнову. У него перышко хорошее, напишет - так уж все прочтут.
      - Топор да лопата - орудия мирные, - отозвался Катуков.- Но такой саперской работы, как у нас, в мирное время не бывает и быть не может. Тут человека смерть поджимает, торопит: "Скорей работай, скорей". А кто смерти не боится? Врет, кто говорит, что не боится...
      На Баранувской переправе паромы работали сравнительно нормально. Михаил Ефимович пристально рассматривал переправлявшиеся машины и велел позвать старшего на переправе. Старшим оказался полковник С.Н. Яценко.
      - Виноват, что не доложил о прибытии. Переправляю бригаду. Тылы пока оставил.
      - А что это за танки?
      - Полковника Драгунского.
      - Кого? - Брови Катукова поползли на лоб. - Он же давно у нас не служит, он теперь у Рыбалко командиром бригады.
      - Так точно. Он вышел к переправе и попросил перебросить его с бригадой на западный берег. Переправа была свободна, и танки на плацдарме нужны,- я их и переправил.
      - Но армия Рыбалко должна переправляться левее!
      - Мне это не известно. В моем присутствии Драгунский радировал в штаб корпуса, что достиг Вислы в районе Баранува и переправляется на левый берег. Я понял так, что и остальные бригады корпуса двигаются по этому направлению.
      Лицо Катукова выражало тревожное недоумение.
      - Где сам Драгунский?
      - Полчаса назад переправился.
      Так мы и не поняли, как это на наших переправах очутилась бригада из 3-й танковой армии. Поспешили к Ивану Федоровичу Дремову в штаб 8-го корпуса, расположившийся в лесу, недалеко от Сташува, километрах в тридцати пяти за Вислой.
      Нас встретил начальник штаба полковник В.П. Воронченко. Это был всесторонне развитый офицер, долгое время преподававший в военной академии. В докладе, который он нам представил, проявился не только высокий тактический, но и преподавательский дар Воронченко. Я откровенно восхищался речью полковника: умеет же доложить человек! Зато не избалованный такими выступлениями
      Катуков прошептал мне на ухо: "Как его Шалин выслушивает, а?"
      - Вы короче, короче,- наконец не выдержал командарм.
      - Пожалуйста,- отвечал Воронченко и продолжал в том же духе.
      Из доклада выяснилось, что бригада полковника Ф.П. Липатенкова вела бой с пехотой и самоходками противника, медленно тесня их на запад, а бригада полковника В.М. Горелова достигла уже леса около Хмельника. Здесь батальон майора В.А. Жукова ночью атаковал какие-то немецкие танки и захватил целыми 13 штук.
      - Где танки?
      - На КП Горелова,- Воронченко указал точку на карте.
      - А где командир корпуса?
      - В данное время там же.
      Ознакомившись с обстановкой, мы отправились на КП 1-й гвардейской бригады, пытаясь проскочить не замеченными противником.
      Увидев нас, Горелов стал поспешно докладывать, что бригада ведет бой. Однако не так-то просто было "заговорить зубы" командарму.
      - Как ты сюда попал? Ты же в госпитале? Горелов еще раз попытался увернуться от неприятного вопроса.
      - Благодарю вас, товарищ командующий, за помощь моей бригаде во время форсирования. Мне рассказывали.
      - Почему не в госпитале? - голос Катукова уже был грозным.
      - С такусенькой царапинкой - в госпитале торчать? Ноги ходят, голова и руки работают, - голова Горелова тряслась после тяжелой контузии, рука была на перевязи. - Было бы из-за чего, а то какой-то небольшой осколок. На форсировании Вислы, и - в госпиталь!
      Он так часто повторял слово "госпиталь", будто ему нанесли тяжкое оскорбление.
      Полковник М.М. Литвяк отозвал меня в сторону:
      - Очень тяжело переживает Горелов свое ранение. Только командующий уехал из бригады, сразу из госпиталя удрал. И просто молил меня не докладывать. В первый раз вижу, как Горелов боится, что обратно отправят. За глотку брал: "Отпустите в рейд".- "Куда тебе?" - спрашиваю. - "На Краков. Или хоть на Ченстохов. Я его, говорит, с маткой боской к рукам приберу". Я специально ради него в бригаде остался, а то ведь он, бешеный, и впрямь сорвется в рейд. Очень, очень переживает...
      Катуков дружески разговаривал с Гореловым.
      - Покажи-ка нам, Володя, свои трофеи.
      - Это комбат Жуков прихватил, я и сам как следует не посмотрел. У меня в третьем батальоне свободные экипажи, я их туда и передал. Разрешите эти трофеи использовать в обороне.
      - Посмотрим, - засмеялся Михаил Ефимович. - Может быть, и в наступлении.
      Слово "наступление" будто подстегнуло Горелова. Лицо приняло официальный вид, он вытянулся, насколько позволяли контузия и рана.
      - Разрешите обратиться, товарищ командарм? Катуков кивнул.
      - Отправьте меня в рейд, дайте любую задачу. Все сделаю! Мучит меня "буксир",- очень непосредственно закончил Горелов.- Отстала бригада на Висле...
      - Насчет рейда - не думаю, а вот задачу будем ставить новую.
      Поняв, что большего сейчас от Катукова не добьешься, Горелов перевел разговор на захват "чудо"-танков.
      - Вы моего командира батальона Володю Жукова знаете? Удал, расчетлив и бесстрашен. Самолюбивый: отругаешь, так почти больной ходит, а похвалишь - все ему кажется, что ошибка. Я его всегда вперед посылаю. Решили ночью захватить вот этот пункт,- Горелов показал карандашом еле заметную зеленую точку на лесном пятнышке двухверстки. - Вызываю его, даю задание. Молчит. "Чего молчишь?" - "Дайте мне двадцать минут, карту изучить".- "Иди, думай, двадцать минут - не сутки". Является со своей картой и просит: "Разрешите мне внести коррективы в выполнение задачи? Вот здесь, севернее, пройду лесной дорогой, а проселком спущусь на юг. С этой высотки вторая группа ударит. Дадут зеленые ракеты и пару пушечных выстрелов - и атакуем с обеих сторон. А на окраинах с востока и запада по танку поставлю - никто не уйдет". Сопит, волосы на лбу рассыпались, волнуется. Я не сдержался. "Умница ты", - говорю. Пошел он лесом ночью и наткнулся на шестнадцать танков. Не растерялся - на газу и к ним. Экипажи их в избе спали. Только три немецких экипажа успели вскочить в люки. Темь была, но разглядел Жуков, что машины крупные, неизвестные. Скомандовал: "Бей по гусеницам!" Наверняка хотел взять. Пока немцы развертывались - ходовую часть их танкам порвали. Тринадцать штук совсем целенькими, тепленькими достались! Я допрашивал пленных. Говорят - это "королевский тигр". Впервые из них сформировали два батальона особого назначения. Эта рота была отправлена первой, сегодня подходят остальные.
      "Охотничьи трофеи" майора Жукова подогнали к командному пункту. Все с любопытством осматривали новое оружие, которым Гитлер много времени возбуждал надежду на победу у своих солдат и пытался запугать противников! Что говорить - танк хорош! На нем была установлена массивная 88-миллиметровая пушка, к которой прилагался очень сильный боекомплект - полсотни снарядов. Машина тяжелая, крупная, высокая. Особенно поразила Катукова броня. Лобовая составляла 185 миллиметров, борт был 80-миллиметровый. Командарм приоткрыл люк и присвистнул:
      - Ничего себе игрушечка! Даже потолок миллиметров тридцать. Такие танки и живьем к "тридцатьчетверкам" попали! Молодчина твой Жуков! Пусть все его опыт переймут - эту зверюгу нужно бить только по ходовой части и пушке. Добрая добыча!
      К нам подошел офицер штаба:
      - Товарищ командующий! Пакет от начальника штаба армии.
      В пакете был приказ фронта: 1-й и 3-й гвардейским танковым армиям и 13-й общевойсковой армии предписывалось совместными ударами разгромить Сандомирскую группировку противника, 1-й танковой армии и 13-й армии с утра 06.08.44 нанести удар в направлении Властув -Стодолы-Ожарув, разгромить противника в районе Опатув и в дальнейшем овладеть Ожарувом.
      Замысел командования фронта был ясен: расширить и укрепить плацдарм на левом берегу Вислы в предвидении последующих операций. Для этого необходимо уничтожить Сандомирскую группировку противника, которая нависла над нашей армией с севера. Прямолинейное же наступление на запад пока откладывалось.
      Приказ фронта пробудил надежды Горелова. Ему не терпелось.
      - Товарищ командующий, может, в рейд?
      - Не в рейд, а поворот направо.
      - Жаль, - выдохнул Горелов.
      - Тебе как раз на заходящем фланге идти, так что небольшой рейд все-таки получится, - пошутил Михаил Ефимович над его горячностью.
      Генерал-майор И.Ф. Дремов попросил немедленно приехать в штаб корпуса, чтобы принять решение, и мы отправились туда.
      В штабе полковник Воронченко доложил, что Шалин просил связаться с ним сразу по приезде. Михаил Алексеевич радировал нам: "Фронт разрешил перемещение штаба на плацдарм. Оперативная группа Никитина взяла на себя управление".
      - Что есть с фронта?
      - Пока ничего.
      - Что слышно о Рыбалко?
      - Согласно приказу фронта, он должен быть на плацдарме. Кроме приказа, ничего не знаю. Харчевин сообщил, что танки Третьей армии переправляются по Баранувской переправе.
      - Знаем, при нас переправлялись!
      - Харчевин докладывает, что после вашего отъезда - тоже.
      - Как, еще переправлялись?
      -Да.
      Катуков позвал Воронченко.
      - Кто у вас действует на левом фланге?
      - Прикрытия, разъезды, разведка. Противник активности не проявляет.
      - Наши части там есть?
      Воронченко не понимал забот командования, поэтому не понял и вопроса.
      - Наших там нет.
      - Да не наших,- не сдержался Катуков.- Сосед слева кто? Связь с ним есть?
      - Пока не установлена. Ко мне никто не прибывал.
      - Сколько вас и вашего разведчика учить можно? Разведку надо вести не только у себя под носом. Потерять соседа слева - это промах недопустимый!
      - Приму срочные меры...
      Уже через два часа к нам прибыл офицер связи от командующего 3-й гвардейской танковой армией генерал-полковника Павла Семеновича Рыбалко, и мы поехали к нему на КП.
      - Приветствую хозяев плацдарма! Благодарю за переправы, - радушно встретил нас крепко сбитый человек. Вся его ладная фигура выражала энергию и силу. Он пребывал в чудесном настроении. - Сколько времени на Висле сэкономили мои танкисты! Еще раз за переправы благодарю!
      - Приказ фронта имеете?
      - Какой?
      - Ознакомьтесь. Рыбалко прочел, задумался, веселое настроение уступило место раздражению.
      - Наступать не могу, армия не собрана! Что у меня здесь? Два корпуса. Мне хотя бы занятый полусектор удержать. Донесу комфронту, что армия вышла не полностью. Если успеем, обязательно вас поддержу.
      Теперь пришла пора подумать Катукову. Неужели Рыбалко не сможет нам помочь?
      - Хоть часть участка возьмите.
      - И насчет участка ничего не могу сказать. Все зависит от выхода моих частей. Думал, что сегодня к вечеру все соберу, а корпуса задержались на восточном берегу. Веду бой. Откуда-то взялся противник и крепко стукнул меня во фланг...
      - А по какому маршруту ваши корпуса шли? - nqti интересовался Катуков.
      - Да знаешь, решили уж до конца использовать ваш успех. Шли к вашим переправам.
      - Вы должны были действовать левее, на Мелен идти! Значит, в этой полосе остался противник?
      - Выходит так,- развел руками Павел Семенович. -Думали сделать как лучше: после переправы свернуть налево. И вам самим тогда веселее было бы. Уж больно заманчивый маневр! Да вот пронюхали что-то фашисты...
      Оправдались худшие опасения Михаила Ефимовича Катукова: левый фланг 1-й танковой армии опасно оголился.
      Наскоро попрощавшись, мы поспешили в свой штаб.
      Еще более тревожной представилась нам обстановка, когда пришли вести от командующего 13-й армией Н.П. Пухова.
      Лично связаться с ним не удалось, он находился по ту сторону переправы, на восточном берегу.
      Но со своего КП Николай Павлович сообщил нам, что противник яростно атакует его части справа, из предмостного укрепления, поэтому "перегруппироваться к завтрашнему дню не успеет".
      Наш фронт теперь напоминал язык, вытянутый из Западной Украины по направлению к Висле; только узенький кончик его перехватил реку в районе Баранува.
      Воспользовавшись этим, немецкое командование связало боем на нашем, восточном берегу основные силы армий Рыбалко, Жадова и Пухова. Рыбалко и Жадова - на левом, южном фланге, а Пухова - на правом.
      - Что же будем делать? - размышлял вслух Катуков. И, не дожидаясь ответа, сказал: - Выполнять приказ фронта!
      Началась подготовка трудной операции.
      * * *
      Шалин уже успел разместить весь штаб в небольшом лесочке западнее Баранува. Едва настала темнота, как танки и самоходки 4-й немецкой армии прорвались из района Копшивницы и окружили наш лесочек. Пройдя по просекам вглубь, немцы открыли артиллерийский и пулеметный огонь. Пришлось штабу забираться в узенькие, наспех отрытые щели. Их не хватало: в щель, рассчитанную на двоих, забирались по трое. Особенно тесно было в нашей щели: напротив меня уселся начальник тыла армии В. Ф. Коньков, который из-за своей комплекции занимал места значительно больше "нормы", а ему на колени взгромоздился тоже довольно "габаритный" А. Г. Журавлев. Я держал на коленях телефон и пытался установить связь с частями. Но линию скоро перебило. Пули и осколки пролетали над самой головой. Самолеты противника, идущие на переправу, делали разворот как раз над нами, и снизу казалось, что весь бомбовый груз предназначался именно для штаба. Многие "юнкерсы" сбрасывали фугаски, не долетая до паромов, и попадали как раз в наш район. Единственной ниточкой, связывавшей штаб с армией, оставалась радиосвязь. И зачем только мы не выдвинули штаб прямо к бригадам! Впрочем, за ними не угонишься! Коньков, высовывая лицо из-за спины Журавлева, пытался сделать мне связный доклад о состоянии наших тылов, об их размещении: бомбы бомбами, а работать штабу надо!
      - Вам радиограмма, - прохрипел кто-то у самого уха.
      К щели подполз радист. Прикрывшись плащ-палаткой и посветив фонариком, я прочел: мне и Журавлеву полагалось к 10 часам утра прибыть в штаб фронта на совещание. Что-то с нами будет до 10 часов утра? Бланк телеграммы был вымазан чем-то темным и липким.
      - Что это, кровь?
      - Так точно, виноват, из раны сочится. - И радист сделал движение, чтобы ползти обратно к машине.
      - Куда ты? Кровью истечешь! Там напарник!
      - Убитый он. Надо скорее! Из бригады Бойко передают... - он не договорил, потеряв сознание.
      Журавлев выскочил позвать фельдшера, но того не оказалось. Алексей Егорович втащил раненого в окоп и перевязал; в щели нас теперь было уже четверо.
      Сообщения, которые пытался передать Бойко, мы узнали только перед рассветом, когда подоспевший батальон капитана А.П. Иванова (из бригады Гусаковского) спас положение штаба армии.
      Противник сумел сосредоточить на юге, в районе Мелеца, сильную группу в составе 23-й и 24-й танковых дивизий. На севере им был усилен 42-й армейский корпус. Замысел немецкого командования заключался в следующем: концентрированным ударом по флангам советских войск в районе фронта форсирования на нашем восточном берегу отрезать нас на плацдарме и уничтожить.
      Вчерашняя ночная атака Бойко смогла оттянуть, но не смогла сорвать эту операцию. Вечером 3 августа огромные силы противника навалились на бригаду, все еще стоявшую в Кольбушево.
      "Хитрый Митрий" и на сей раз оправдал свое прозвище. Узнав, что основные силы противника направляются, как и предвидел Катуков, на самое местечко Кольбушево, он приказал поставить все машины в засаду. В скирдах и в стогах растаяла танковая бригада. Разведка противника, продефилировав по улицам, сообщила своему командованию, что Кольбушево пусто, оставлено бежавшими советскими частями.
      Сотрясая грохотом мостовые, колонны танков с черными крестами пересекли захваченный город. На северной окраине их встретило неожиданное препятствие густая дымовая завеса. Немецкие водители увеличили скорость, стремясь поскорее миновать неприятный район. А по выходе из дыма их ждали в засадах орудия и танки Бойко. Ослепленные, одурманенные нашими химиками командиры вражеских танков еще не успевали сообразить, в чем дело, как точный выстрел пристрелявшейся пушки сносил башню или рвал гусеницу. Свыше тридцати факелов осветило окраину провинциального польского местечка. Оставшиеся машины попятились и в панике помчались обратно по улицам. И тут по ним из-за сена, из-под дров, из-за сараев ударили орудия танков засады: борта вражеских машин оказались исключительно удобной мишенью. Противник, как обожженный, отскочил от Кольбушева.
      Но силы были слишком неравны. Враг понял ошибку, перегруппировался и повел новое наступление западнее Кольбушева, пробираясь к самому Барануву, к переправам.
      Бойко оказался в узком коридоре и отбивался из последних сил от сдавливавшего кольца.
      В эту критическую минуту нас спасли оставшиеся еще на восточном берегу корпуса армии Рыбалко. Они с марша ринулись в бой на противника, уже подобравшегося к Барануву, сумели отбросить его к югу. Фронт форсирования расширился до 35 километров. Сразу стало легче дышать. Братья-танкисты из армии Рыбалко спасли нас от угрозы окружения.
      Вскоре была введена в сражение 5-я гвардейская армия генерала А.С. Жадова. Она разгромила мелецкую группировку противника и расширила плацдарм на западном берегу Вислы.
      Радость победы скоро уступила место новой заботе. Надо было торопиться в штаб фронта.
      Наша машина сумела проскочить в промежутке между обстрелами и на третьей скорости понеслась к переправе. Журавлев удовлетворенно поглядывал на часы: при таком темпе мы успевали вовремя.
      Но Алексей Георгиевич позабыл учесть трудности переправы. Уже третьи сутки авиация противника не отлетала от мостов, третьи сутки ни на минуту не отрывались от прицелов зенитчики дивизии генерала И.Г. Каменского. На подходе к реке движение машин прервалось: подошедшая группа самолетов противника традиционно разделилась на две части - "юнкерсы" молотили переправу, а "мессеры" прикрытия кружились над "небесной артиллерией". Один за другим они срывались в пике, а со стороны это походило на гигантский аттракцион "летающее колесо". Все спешили спрятаться, зарыться, "поцеловать" родную землю-матушку, и даже бесстрашные саперы на всякий случай ныряли в воду. Только зенитчики не уходили со своих постов и, молниеносно крутясь на сиденьях прикрывали товарищей по оружию
      В самой нижней точке полета из-под крыльев "мессеров" отрывались плоские ящики-кассеты. Не доходя до земли, они раскрывались, и на зенитные батареи сыпались сотнями мелкие бомбы, поражавшие очень большую площадь. Сам бывший артиллерист, я как-то впервые в полной мере ощутил героизм незаметного брата "бога войны" - зенитчика. Ведь прославленные артиллеристы обычной полевой артиллерии укрываются, как правило, в окопах и рвах, даже орудия, поставленные на прямую наводку, дают бойцу щит - броневое укрытие от пуль. А зенитчика хранит единственная "броня": его каска. С ней он оберегает наше небо, но в случае нужды стволы пушек могут повернуться горизонтально, и танки противника узнают силу бойцов зенитной артиллерии...
      Наконец машинам можно было двинуться дальше. Самолеты улетели, и наступила непривычная тишина - несколько минут без бомбежки. Очутившись на берегу, мы собственными глазами увидели библейское чудо: по воде шли солдаты и машины. Да, прямо по воде! Правда, ноги и шины слегка проваливались, но люди чувствовали себя вполне уверенно. По бокам колонны трепыхались флажки, и поток грузовиков шел к фронту так уверенно, будто под ними была не четырехметровая глубина, а твердая почва.
      Должно быть, офицер-регулировщик заметил наше удивление, потому что подошел и, отдав честь, доложил:
      - Построен подводный мост.
      - Кто придумал?
      - Инициатива Шхияна,- и регулировщик одобрительно добавил: - Умный он!
      Мы связались с начальником штаба инженерных войск полковником А.П. Шхияном, который находился на том берегу, и попросили Артаса Павловича немного задержать поток с той стороны: надо было как можно скорее вывезти раненых. Когда на подводный мост вступили санитарные машины и наша "эмка", заботливые химики подбавили "дымку". Но только передние колеса нашего автомобиля выползли на пологий правый берег, как раздалась протяжная команда зенитчика: "Воздух!". Сквозь дымовую завесу пробивались и летели в реку новые бомбы, обдавая колеса машин фонтанами брызг.
      К нам подбежал брюнет с усиками - Шхиян. Сверкая черными глазами, он рассказал, что ночью противник, напиравший на бригаду Бойко, прорвался почти к самому Барануву и разбил мосты.
      - Ну и речушка чертова! Пять раз мосты разбивало за неделю! Все отстроили! Посмотрел бы я на гражданских саперов,- Шхиян уже забыл штатский лексикон,сколько месяцев они один мост через Вислу строили бы! За год построят, а потом газеты снимок напечатают - трудовой подвиг! А мы за полдня мост построим, и двадцать лет стоять сможет!
      Шхиян не успел закончить гимн прочности и долговечности своему мосту. Фугасные бомбы угодили в прогоны у обоих берегов. Машины с ранеными замерли посередине реки; передняя уже сползла колесами в воду, но успела зацепиться. Многих саперов сбросило взрывной волной в воду. Они торопливо подгребали к тому месту, где обрывки ограничителей обозначали мост.
      - Виноват, разрешите идти,- сказал Шхиян.- Катера сейчас пошлю.
      Спустя несколько минут ефрейтор Ковальский и его товарищи понеслись к месту бедствия выручать раненых...
      Несколько дней спустя мы присутствовали на заседании Военного совета фронта. Сначала нам зачитали заявление Народного Комиссариата иностранных дел об отношении СССР к Польше. В этом документе были изложены ответы на вопросы, волновавшие фронт: 1) советские войска преисполнены решимости разгромить вражеские германские армии; 2) Польша будет восстановлена как независимое демократическое государство; 3) Советское правительство относится к ней как к дружественному суверенному государству и не намерено устанавливать на ее территории органы собственной администрации.
      Затем маршал Конев предоставил слово Ванде Василевской. Известная польская писательница была в то время заместителем председателя Польского Комитета Национального Освобождения, то есть заместителем премьера временного правительства Польской республики. Имя Ванды Василевской придавало большой авторитет Комитету Освобождения. "Ее мы хорошо знаем",- говорили поляки. После выступления Ванды в Ярославе активность местного населения в организации власти резко возросла. В развернувшейся в Польше внутренней борьбе авторитет Василевской как общественной деятельницы и писательницы, все годы сражавшейся своим пером с гитлеризмом и польской реакцией, был высок и представлял серьезную политическую силу. Недаром враждебные нам в Польше элементы уже начинали провокационные нападки на нее.
      Василевская прочитала манифест, изданный Комитетом Освобождения.
      Мы чувствовали, что наступает поворот в мировой истории. На мгновение перед нами промелькнуло будущее Европы.
      - Чтобы ускорить восстановление страны и удовлетворить извечное стремление польского крестьянина к земле, Польский Комитет Национального Освобождения немедленно приступит на освобожденных территориях к проведению широкой земельной реформы, - читала Василевская.
      Наши танки, шедшие на запад, несли с собой избавление не только от фашистского рабства: освобожденные народы начинали осуществлять мечты о земле и справедливости.
      Закончив чтение, Ванда перешла к информации о положении в стране. На местах развертывалась борьба партий за власть: их было несколько десятков. Агенты лондонского эмигрантского правительства организовали массовый саботаж чиновников. В стране царила дороговизна, не хватало продуктов. Уголовные элементы производили массовые грабежи, убийства. "Особенно активен атаман "Золотая ручка"",- улыбнулась Василевская. По собранию прокатился смешок: все помнили нашу "королеву Одессы Соню". Ванда просила усилить бдительность и тщательно охранять банки и магазины от налетчиков. Вторую просьбу представительницы польского правительства было несколько труднее выполнить: надо было по возможности сохранить на освобождаемой территории дома, фабрики, заводы - имущество нового государства. Третья просьба заключалась в организации помощи в пропагандистской работе. Польского крестьянина дурачил не только Геббельс, но и Пилсудский с Миколайчиком. Для темных людей слово "советизация", "коллективизация" были страшным пугалом, а советских людей многие считали первобытными варварами, чуть ли не с рогами на головах и кинжалами в зубах.
      - Помогите нам рассеять эти предубеждения: организуйте демонстрации советских фильмов для населения, концерты ваших ансамблей. Ведь народ у нас чудесный, вольный, смелый! Он достоин вашей дружбы!
      Ванда говорили гордо, глаза ее сверкали, голос был не по-женски твердым.
      - На митингах мужчины наперебой просятся в армию, а женщины их еще подгоняют! В Келецком воеводстве, куда выходит Красная Армия, вы увидите наших партизан. Замечательно воюют! К несчастью, среди польских политиков оказались мелкие авантюристы. Сейчас эти горе-политики начали восстание в Варшаве, не согласовав свои действия с советским командованием. Они использовали доверие патриотов, которые взялись за оружие, вступив в это неподготовленное восстание. Но, так или иначе, теперь в Варшаве идет бой с фашизмом, и патриотам надо помочь: это наша последняя просьба.
      Маршал Конев от имени советского командования обещал приложить силы к тому, чтобы высказанные просьбы были выполнены.
      После заседания состоялся обед. Нам с Журавлевым было приятно, что маршал Конев поднял первый бокал за "первую танковую гвардию", за тех, "кто первым вышел за Вислу". Здесь же ряду командиров нашей армии, в том числе и мне, вручили ордена Богдана Хмельницкого, которыми мы были награждены за участие в освобождении Украины.
      9 августа по дороге в штаб к Михаилу Алексеевичу Шалину, включив приемник, мы услышали мирный голос диктора: "Западнее города Сандомир наши войска продолжали вести наступательные бои по расширению плацдарма на левом берегу реки Вислы. Наши войска продвинулись на десять километров вперед и перерезали шоссейную дорогу Сандомир-Островец; на другом участке отбили контратаки противника и отбросили его. На поле боя осталось девятьсот вражеских трупов и семнадцать сгоревших и подбитых танков и самоходных орудий противника. Наши танкисты совершили дерзкий рейд в тыл противника, разгромили штаб немецкого соединения, уничтожили два железнодорожных эшелона, много автомашин, повозок и складов".
      Сводка радовала.
      Дерзкий рейд - это, может, гореловская работенка, его роспись! А может быть, танкисты Рыбалко? Командиры у Павла Семеновича исключительно сильные. Контратаки - да, это беспокоит. Где контратаки? Сказано - "на другом участке". Но успешное продвижение войск радовало.
      Я отыскал палатку Шалина в лесу, северо-западнее Сандомира: за эти два дня штаб ушел далеко вперед.
      В палатке сидел осунувшийся Михаил Ефимович Катуков. Откровенно обрадовался нашему приезду.
      - Наконец-то приехал! А у нас-то мало радости.
      - А что именно?
      - Крайне тяжелая обстановка! Шалин стал докладывать.
      - Вначале наступление армии развивалось успешно. Задача фронта была в основном выполнена: коммуникации Сандомирской группировки противника перерезали. Но окончательно разгромить противника не удалось: сил у него оказалось значительно больше, чем мы предполагали. Его сорок второй армейский корпус теперь целиком перешел на левый берег, усилен большим количеством танков и навалился на нас. Обращает на себя внимание необычный камуфляж "тигров".
      - Желтое зверье, - вмешался Катуков.- Полосатые, желтые разводы, как у живых тигров. Пустыня?
      - Думаю, что перед нами действительно танковые части роммелевского экспедиционного корпуса из Сахары, - согласился Шалин. - По данным разведки, перед плацдармом сосредоточено пять вновь прибывших танковых дивизий и одна моторизованная. Наличия "королевских тигров" я не учитывал: показания пленных очень противоречивы. Одни говорят, что из "королевских" создан специальный полк, другие уверяют, что их включили в какую-то дивизию. Сюда же ставка Гитлера в спешке перебрасывает свои резервы из Германии. Кроме того, командование противника располагает еще нашими старыми знакомыми по мелецкой группировке - двадцать третьей и двадцать четвертой танковыми дивизиями. Цели и задачи новых немецких группировок определяются вот этим приказом Гитлера.
      Шалин протянул мне приказ.
      В нем говорилось:
      "Три года мы бились с Советами. Армия проявила великий воинский дух. Настал решающий час войны. Мы не можем позволить русским наступать дальше. Потеря Кельце означала бы утрату важнейшего опорного пункта на подступах к Восточной Германии и поставила бы под угрозу окружения радом-сандомирскую группировку. Лишившись этого крупного узла железных и шоссейных дорог, мы дали бы Красной Армии свободный выход на оперативный простор левобережной Польши и поставили бы под угрозу Лодзинский промышленный район и Верхне-Силезский угольный бассейн.
      Приказываю: группе армий "Северная Украина" ликвидировать русские плацдармы в районах Баранув и Магнушев. А. Гитлер"{3}.
      - Это Горелов радировал, в штабе захватил,- пояснил негромко Катуков.
      - Из показаний ясно,- продолжал Шалин,- что танковые группы немцев должны были атаковать нас на плацдарме с флангов, выйти остриями клиньев в район переправ, разрезать плацдарм на три части и уничтожить остатки армий. Поворот нашей армии на север сорвал оперативные расчеты противника. Мы спутали ему все карты, но зато наткнулись на подготовленную к контрудару сильную группу противника. Гитлеровский командующий Бальк вместо кулака растопыренными пальцами ударил, но и у нас не лучше. У Горелова даже батальоны поодиночке дерутся: Бочковского наглухо закрыли. Бочковский и сам командир бесшабашный, и людей приучает к этому.
      Катуков даже головой покачал.
      - До последнего снаряда батальон бился. Горелов бросил на выручку свой резерв. Наши остервенели, и - на таран! "Тигров" молотили: сбоку зашли и по гусеницам. Не забыли с сорок первого, как таранить! Спасли батальон Бочковского. Трудно нам, очень трудно, но все-таки грызем, лезем вперед.
      - "Гансы" снова появились? - спросил я Катукова. "Гансами" мы иногда называли реактивные шестиствольные минометы немцев.
      - Дивизионами, даже полками бьют. Жуткое оружие: выпустят разом несколько десятков мин - ни земли, ни неба не видишь. Нашего Геленкова послал, - лицо Катукова растянулось улыбкой. - Эх, Кириллыч, ты хоть когда-нибудь видел бой "катюши" с "Гансами"?
      - Не довелось.
      - Не жалей, еще придется. Все на маневре! И те и другие на третьей скорости вылетают на позицию, залп - и назад, заряжаться. И снова на позицию, только уже на другую. Залп - и опять их нету. Кто угадает вернее, куда противник примчит к следующему залпу, тот выиграл. Ну, Геленков - спец, большой спец! Один недостаток - слишком смел!
      - Уж и слишком!
      - А знаешь, какая неприятность у него со знаменем?
      У меня все внутри похолодело: потеря знамени влекла за собой расформирование части и отдачу под суд командира и замполита.
      - Машина со знаменем попала под мины шестиствольных Загорелась. Замполит...
      - Майор Прошкин?
      - Да. Бросился в огонь, знамя спас. Обгорел, в госпиталь его отправили. Как ты думаешь, попадет?
      - Ничего не будет. Раны на знамени - это украшение ему: не в тылу спасалось, а в бой с честью шло.
      - Да еще выиграли бой! - обрадованно согласился Катуков. - Геленков ни одной "катюши" не потерял, а на той стороне крепко что-то рвануло. И "гансы" примолкли.
      Катуков повернулся к Шалину.
      - Ну так что ж, Михаил Алексеевич? Какой делаете вывод из обстановки?
      Шалин немного помолчал.
      - Товарищ командующий, есть приказ! - отрапортовал вошедший офицер.
      Сандомирское побоище
      По приказу фронта с 14 августа 1944 года мы должны были во взаимодействии с армией генерала Пухова снова повернуть армию, ударить на восток и юго-восток, окружить и уничтожить Сандомирскую группировку и соединиться с войсками генерала В.Н. Гордова, захватившими небольшой плацдарм на Висле севернее нас.
      Если раньше плацдарм своей формой напоминал крюк, как бы закинутый из-за Вислы за Сандомир, то сейчас он должен был превратиться в петлю, охватывавшую этот исторический город. Командармам Катукову и Пухову фронтом была поставлена задача: затянуть узел вокруг лучших немецких дивизий, оборонявших Сандомир. Было над чем подумать! Линия фронта увеличивалась в несколько раз, а количество танков и артиллерии уменьшилось: потери! Снабжение пока шло через узкие коридоры, простреливаемые с двух сторон.
      Наши бригады, разрезанные Вальком, все еще дрались поодиночке.
      - Кого же повернуть фронтом на юго-восток? Полог палатки откинулся, и знакомый голос с неподражаемым акцентом заполнил все ее углы:
      - Разрешите доложить. Прибыл после выздоровления из госпиталя...
      - Бабаджанян! - вскочили мы с Катуковым.
      - Привет вам из прекраснейшего города мира - из солнечного Еревана! - сиял черными глазами и белыми зубами командир 20-й бригады Амазасп Хачатурович Бабаджанян. - Как здесь чудесно! В Ереване - хорошо, а в бригаде - лучше!
      - Тебя здесь Золотая Звезда заждалась, - поздравили его.
      - А что я вам говорю! Конечно, здесь хорошо! Как моя бригада? Какие изменения?
      - Твой комбат Геллер пошел начштабом в бригаду Костюкова.
      - Режете! Последний старый комбат ушел! Одна молодежь, а меня нет в бригаде!
      - Не торопись: тебе после госпиталя, наверное, отдохнуть, поправиться надо.
      - Ни в коем случае, товарищ командующий! Я здоров, как... - Бабаджанян умоляюще поднял руки и вдруг страстно бросил: - Как конь, который без дела застоялся! Пустите, прошу вас, в бригаду!
      - Разрешаю. Михаил Алексеевич, ознакомьте его с обстановкой. Думаем повернуть твою бригаду и бригаду Костюкова к юго-востоку, вдоль железной дороги на Сандомир. Смотри...
      Несколько лаконичных шалинских фраз, несколько штрихов на карте, и Бабаджанян четко представил себе смысл и цель своего маневра в общем ходе операций. Он еще не успел выйти, как в палатку вошел, сияя хитрыми глазами на круглом лице, начальник политотдела 21-й механизированной бригады Петр Иванович Солодахин.
      - Почему здесь, а не в бригаде? - сурово встретил его Катуков.
      - Послан комбригом.
      - Докладывай.
      - Бригада продвигается медленно, но мы перерезали противнику последнюю железную дорогу на Сандомир. Нет у них теперь ни железных, ни шоссейных. Только транспортные "юнкерсы" летают на юго-восток.
      - Напрасно радуетесь. Фронт приказал занять Ожарув, а вы только до дороги дошли.
      - Товарищ командующий! Одиннадцать атак за день отбили! Танков у них - не сосчитать, артиллерии - сотни стволов, десятки тысяч снарядов на нас выпустили, шестиствольными жгут. Тылы у нас почти отрезаны. Боеприпасы и горючее на исходе, о прочем не говорим. Мины нам особенно нужны, там всюду овраги и ямы. Сверху бродят немецкие танки, а мы внизу. Или наоборот. Немцы из оврагов "фаустами" бьют, а наши саперы набирают мешок мин и проползают низом к танковым путям мины ставить. Но сейчас и противотанковые мины кончились. Комбриг Костюков послал меня за боеприпасами. Говорит, политработу за тебя сами провести сумеем, ты горючего, снарядов и мин привези. Я захватил с собой раненых, еле по коридорчику прошли - бьют с двух сторон. Там сейчас такое... Солодахин замолчал, но тут же нашел нужное сравнение: - Хуже, чем на Курской дуге.
      - Не преувеличиваешь, Петр Иванович?
      - Товарищ член Военного совета, вы же меня знаете,- протянул он обиженно.
      - Знаю, потому и спрашиваю. Ну, как приняла бригада нового комбрига?
      Иван Васильевич Костюков был назначен командиром механизированной бригады как раз накануне операции.
      - Хорошо. Костюков - смелый, а главное, до всего ему есть дело: разведку организует, по батальонам ночами ездит. Очень комбатам по душе пришелся. С Геллером прекрасно сработались. Сам-то наш из политработников, - Солодахин гордился "происхождением" своего комбрига. - Войну начинал комиссаром дивизии ленинградских ополченцев. Вот, скажем, Темник, командир танкового полка, тоже из политработников, а уже зазнался. Я ему подсказал: "Хоть ты и смелый танкист, а отношение к командиру нехорошее".
      - Исправился?
      - В госпиталь попал, в Ярославе. Но, кажется, начал понимать.
      Солодахин задумался, видимо, вспоминал, что еще можно сказать о новом комбриге.
      - Учения даже сейчас успевает проводить: все показывает и рассказывает, как пехоте с танками бороться.
      - Вот, Армо, тебе и провожатый до бригады, - сказал Михаил Ефимович Бабаджаняну.- Двадцатая ведь рядом с вами, Солодахин?
      - Так точно.
      - Передай Костюкову приказ с новой задачей. Никитин, когда будет готово?
      - Вот приказ, товарищ командующий.
      Это не вызвало удивления. Необыкновенная оперативность начальника оперативного отдела штаба армии полковника М.Г. Никитина стала привычной.
      Катуков прочитал приказ, одобрительно кивнул и подписал.
      Бабаджанян с Солодахиным поспешили к своим частям. А нам пришлось снова поехать к Пухову.
      По дороге Катуков неожиданно начал говорить о Бабаджаняне.
      - Сознаюсь, когда он у нас появился, не понравился мне. Только в боях за Украину разглядел его. Горяч, смел, но хитер! А запаслив выше всякой меры. Хоть на глаза ему не попадайся: все "дайте и дайте!". Дайте ему тяжелую артиллерию. "Зачем тебе?" - спрашиваю. "На всякий случай!" Главная идея этого человека - без резерва не проживешь.
      - А ты сам что - против резервов? Вот уж не замечал!
      - Так у меня же армия, а у него - бригада!
      Я счел момент удобным, чтобы начать давно задуманный разговор.
      - Бабаджанян прекрасно понимает, что Звезда дала ему особое право только на одно - на новые подвиги. Опыт большой - войну на полку начал. Уже три года воюет. Столько операций армейских разобрал! А все сидит на бригаде. Ну, что такое бригада? Чуть больше полка. Ты, Михаил Ефимович, с дивизии войну начинал, а уж два года армией командуешь. Пора и Бабаджаняна ставить на корпус.
      Сравнение военной карьеры Катукова ~с продвижением по службе Бабаджаняна, кажется, не очень понравилось командующему. Но Михаил Ефимович быстро понял верность моих доводов.
      - Ты прав. Закончим операцию - представим к выдвижению.
      Подъехали к наблюдательному пункту 13-й армии, где нас поджидал Пухов.
      Катуков объяснил Николаю Павловичу, что после поворота армии на юго-восток наш фланг с севера будет открыт, мы сможем оставить лишь небольшое прикрытие, поэтому просил частями 13-й армии занять участки нашего внешнего фронта, пока мы сожмем вокруг Сандомира внутреннее кольцо.
      Постоянная улыбка исчезла с энергичного лица генерала Пухова.
      - Рад бы, братцы, но почти все части у меня задействованы южнее Сандомира. Две дивизии выдвину, больше не смогу.
      - И на том спасибо, - вздохнул Катуков.
      Конечная цель фронтовой наступательной операции заключалась в захвате плацдарма на Висле, в расширении и удержании его.
      Противник стремился любыми средствами не допустить этого, бросая в бой все свои резервы, чтобы ликвидировать плацдарм на западном берегу Вислы.
      В разгроме противника, расширении и удержании Сандомирского плацдарма большую роль сыграли подошедшие 3-я гвардейская танковая армия генерала П.С. Рыбалко, 5-я гвардейская армия генерала А.С. Жадова и 13-я армия генерала Н. П. Пухова.
      Военному совету пришлось принять единственное решение: внешний фронт в своей полосе останутся держать бригады Горелова, Липатенкова и полк Мусатова вместе с дивизиями Пухова, а основные силы армии повернут на юго-восток с задачей окончательно окружить и ликвидировать Сандомирскую группировку.
      Срочно довели новый приказ до личного состава. После совещания в корпусах офицеры разъехались по частям. Войска стали приходить в движение. За ночь фронт основных наших сил был повернут на 120 градусов.
      Остаток ночи я провел в бригаде Горелова. В овраге комбриг готовил командиров батальонов и рот к завтрашнему бою:
      - О наступлении пока забудьте. Наша задача - жесткая оборона. На юго-востоке - в Сандомире - остались три немецкие дивизии. Они почти охвачены кольцом наших войск. Но между внешней и внутренней линиями этого кольца всего три километра. Армия расширяет его. Братские бригады сжимают противника внутри кольца, а наша задача - выстоять это время, чтобы им в спину не вонзили кинжала. С разведкой в бой не ввязывайтесь - пропустите. Жуков, разведку дарю вам: у вас роты поглубже стоят.
      Комбат Жуков кивнул и что-то пометил на своей схеме. Такие листочки бумаги с точно вычерченным от руки рельефом местности - со всеми бугорками, мелкими изгибами оврага, деревьями и копнами - лежали на коленях каждого командира.
      - Исход завтрашнего боя решает выдержка и умение, - продолжал Горелов. Доведите до сознания каждого бойца: загорится маскировочная копна - стоять! Будут бомбить - стоять! Обстреливают - молчать! Бочковский, видите, на схеме у вас на флангах - овраги, остриями направленные к противнику? Местность работает на нас, поняли?
      - Кинжальный огонь? - догадался Бочковский.
      - Верно. Расставьте в этих оврагах танки и самоходки, чтобы каждый снаряд бил по бортам противника. Не торопитесь - здесь понадобится спокойствие. Можете обижаться, но без моего приказа огня не открывать. Лично с рассветом проверю вашу маскировку - враг не должен обнаружить даже признаков вашего батальона. Ясно?
      Горелов не преуменьшал трудностей предстоящего дня, но был уверен в успехе.
      Да, с таким командиром можно быть спокойным за план боя!
      Мы с начальником политотдела бригады подполковником А.Т. Ружиным отправились в батальоны. Люди спали. Темная августовская ночь прикрыла их на несколько часов от бомбежки. Они добрались до копен сжатой ржи и пшеницы и мгновенно заснули, вытянувшись на мягкой подстилке. У некоторых не хватило сил, и люди повалились прямо на землю, не подстелив даже плащ-палатку. Руки и ноги были беспорядочно раскинуты, кто-то кричал во сне: "Заряжай!" И такой заразительный сон царствовал над танкистским кочевьем, что мне казалось, даже боевые машины прилегли уснуть около своих экипажей.
      Танки и самоходки стояли на пологих скатах оврагов. Прикрытые соломой, они будто забрались в теплую и темную нору отдыхать от дневного боя. Только стволы их лежали на самой кромке оврага - как чуткие сторожа, готовые в любую секунду смертельно ужалить борт нежданного гостя.
      Мы залюбовались танками ИС - гордостью нашей армии. Даже "королевские тигры" уступали им, не говоря уже о простых "тиграх" или "пантерах". Рука сама погладила теплую броню, медленно отдававшую ночному воздуху жар битвы. Сколько же машин дают нам теперь труженики тыла? Больше, чем вся Европа дает Гитлеру,это чувствует любой танкист.
      В глубине оврага были видны люди, сидящие вплотную друг к другу. Кто же нашел в себе силы не спать? Зачем? Тихо подходим. Слышу короткую клятву: "Доверие партии оправдаю". Ружин говорит на ухо:
      - Партийная комиссия. Разбирают заявления. Товарищ генерал, воздействуйте на политотдел армии. Мало дают бланков партбилетов. Нужно же учитывать обстановку.
      - А там кто? - указываю на другую группу неугомонных полуночников.
      - Боровицкий. Собрал политработников, заставил скопировать схему, чтобы довести до каждого экипажа.
      Мы подошли к группе заместителя начальника политотдела бригады В.Ю. Боровицкого.
      - Что же без света?
      - Казацкого солнца хватит! - Боровицкий махнул на луну.
      - А спать когда?
      - Экипажи спят, а мы успеем. Товарищ генерал, можно вопрос?
      - Пожалуйста!
      - Правда, что мы немцев окружили?
      - Правда.
      - То-то они вчера рассвирепели: пять атак наша бригада отбила.
      - А завтрашняя задача ясная?
      - Так точно, - ответил Боровицкий. - Для гвардии задача всегда одна.
      - Какая это?
      - Один - десять в пользу гвардии.
      - А у вас таких много?
      - Среди стариков есть.
      "Один - десять" - это была форма боевого соревнования. За уничтоженный советский танк наши должны были уничтожить десять немецких!
      Это было нелегко. Немцы дрались яростно, и победить их могли только люди, вооруженные большими знаниями, опытные, поражающие врага первым выстрелом. Днем и ночью учились гвардейцы, учились под лозунгами: "Знания на ступень выше" и "Имей вторую специальность". Воевать и одновременно учиться было тяжело. Зато, если в бою выбывал командир роты, его мог заменить взводный; на место командира танка становился командир орудия; убитого командира орудия мог заменить радист. И эти секунды, сэкономленные в танковом бою, приносили победу.
      Забрезжил рассвет. И с первыми лучами над боевыми порядками стали рваться снаряды и мины: немцы приступили к артподготовке.
      После короткой огневой обработки пошли вражеские танки и пехота. Маленькая группа танков - не больше взвода - шла медленно, как бы нащупывая дорогу. Разведка боем!
      - Не проведешь! - Горелов доволен, как ученик, удачно решивший задачу. Бочковский, Жуков, огня без приказа не открывать. Разведку противника пропустить.
      Не встречая сопротивления, танковая разведка пошла увереннее. Молчали наши пушки и танки, не видно было и пехоты. Только копны стояли перед вражескими машинами, выгнувшись полукругом, напоминая мешок, в горловину которого заползла разведка. Один гитлеровский танк раза два выстрелил по копне, другой наехал на вторую копну - обе оказались пустыми. Фашисты не заметили в соседней копне ни маленьких черных дырочек, ни поблескивавших линз перископов и, быстро миновав наши боевые порядки, скрылись где-то в тылу.
      - Эти уже наши,- бросил вслед Горелов. За разведкой показалась первая колонна.
      - На участок Духова пошли. Десять, пятнадцать, двадцать,- считал Горелов.А у него всего восемь танков!
      Танки подошли уже на четыреста метров. Залп из восьми копен - и шесть факелов вспыхнули на поле боя. Второй залп - еще четыре!
      Волна вражеских машин остановилась и попятилась, отстреливаясь.
      Но успокаиваться было рано. За первой волной показалась вторая, за второй подошла третья. Вместо того чтобы ринуться на них в лоб, восьмерка машин роты A.M. Духова круто свернула за ближайший пригорок. Оттуда наши танкисты дали два быстрых залпа. Опомнившиеся немцы открыли по холму огонь. Внезапно с фланга, из-за другого холма, снова раздалось несколько дружных выстрелов. Загорелся еще один танк с черным крестом. Переносить туда огонь было бессмысленно, так как новые залпы раздавались уже с другого фланга. Казалось, будто немцы наткнулись на засаду целого танкового полка. На самом деле Духов оставлял за каждым холмом всего по одному танку, который сильным огнем создавал видимость сопротивления целой роты, а остальные, пользуясь складками местности, незаметно сменяли позиции. Это называлось подвижными засадами.
      - Бочковский, кинжальный огонь! - радировал наконец Горелов.
      Пушки ударили по бортам и гусеницам фашистских танков. Одновременно восемь танковых экипажей Духова контратаковали немцев в лоб. Огрызаясь, медленно, неохотно поползли обратно бронированные машины врага.
      Бой кончился. Только взрытая земля, развороченные копны и двадцать шесть горящих железных остовов напоминали о том, что творилось на этом поле десять минут назад.
      Протяжно загудели моторы в воздухе. К участку Духова приближались двадцать семь "юнкерсов" в сопровождении восьми "мессершмиттов". Спокойно прошли они над полем и стали разворачиваться, готовясь к бомбежке.
      - Опоздали,- сказал Горелов.- Но где наше прикрытие?
      И тут стал слышен рокот советских истребителей. Их было всего шесть. Двое "яков" отвернули на прикрытие своих, а остальные спикировали сверху на бомбардировщики. Неуклюжие Ju 88 тщетно пытались увернуться от пулеметных очередей. В воздухе грохнул взрыв, и обломки первого "юнкерса" посыпались на поле. Остальные стали сбрасывать груз, не донесенный ими до цели, и, стремительно набирая высоту, повернули на запад.
      - Четыре,- показал Горелов на падающие "юнкерсы", - по штуке на брата за заход!
      Наши истребители взмыли вверх и пошли на преследование "юнкерсов".
      - "Мессера" сбили! - обрадовался Горелов.- А наш?! Да что же это он!
      За горящим стервятником медленно планировал к земле и "як". Огня не было видно, но черный шлейф дыма свидетельствовал, что самолет поврежден. Летчик не выбрасывался, а машину явно относило к немцам.
      - Наверно, ранен! - Комбриг бросился к своему танку, но его опередили.
      Танкисты Духова тоже видели героический бой летчиков, спасших их от возможных потерь. Один из танков на предельной скорости помчался мимо горящих вражеских машин туда, где приземлялся подбитый самолет. Противник не успел ничего сообразить, как танкисты уже углубились ему в тыл. Вслед храбрецам забила, повернувшись назад стволами, противотанковая батарея, но танк успел скрыться.
      Прошло несколько минут.
      - Идут! - Горелов не отрывал глаз от бинокля. Т-34 на предельной скорости возвращался назад. Но на этот раз вражеская батарея была готова к удару.
      - Горит! - Горелов снова кинулся к своему танку. Охваченная пламенем "тридцатьчетверка", не сбавляя хода, неслась на батарею. С другой стороны к батарее приближался танк комбрига. На какое-то мгновение гитлеровцы замешкались, не успели сообразить, куда же поворачивать пушки. Минута этого промедления стоила им жизни: горящий танк двинулся на огневые позиции батареи. Все, что там было, погибло под гусеницами.
      Танк остановился. Люк его походил на огненный обруч. Танкисты, выскакивая из горящей машины, кидались грудью на пламя, забрасывали его песком. Огонь лизал руки, лица, выжигал брови, ресницы.
      Подошел танк Горелова. Комбриг и его экипаж помогли сбить огонь. Обе машины повернули и пошли к КП. Из опаленного танка выскочил Духов и помог выбраться оттуда летчику с перевязанной головой.
      - Хорошо поработали, соколы! - подбодрил раненого летчика Горелов.- Чьи вы?
      - Группа старшего лейтенанта Калашникова.
      Я подбежал к Духову, прижал к груди, расцеловал. Где-то в нашем тылу слышались последние выстрелы - это батальон Жукова добивал немецких разведчиков.
      Горелов, волнуясь, ходил, поглядывая на часы, на подымающееся солнце, и ждал. Но немцы затихли.
      - Больше не полезут,- понял Горелов.- Поищут другое место.
      Над нашими головами прошли наши штурмовики, сопровождаемые "ястребками". Горелов проводил их добрым взглядом.
      - Это группа капитана Железнова! Специально по случаю вашего приезда на штурмовку отправилась!..
      Горелов подшучивал над моей любовью к "танкам воздуха" - штурмовикам.
      "Илы" повернули вправо и построили там горизонтальный круг над невидимой целью. "Черная смерть", как их называли фашисты, поочередно ныряли вниз, в пике, и потом снова начинали кружиться в стремительном хороводе.
      - Над колонной работают,- определил Горелов.- К Мусатову немцы тянут силы. Вчера красиво "илы" в той стороне работали. Польский дедок тут глядел, дивился. "Шестьдесят лет, - говорил, - на свете живу, такого чуда очи не видели". И подмигивал мне так значительно: "Английские?" - спрашивает. "Нет, наши",- говорю. Не поверил. Вот пощупает за крыло, тогда, наверно, убедится.
      На исходе вторая половина дня. На КП Мусатова мы встретились с Катуковым. Там же был и командующий бронетанковыми и механизированными войсками фронта генерал-полковник Н.А. Новиков.
      - Немцы прорвались! Прорвались и вклинились! - были первые слова Катукова.
      Михаил Ефимович рассказал мне, как все произошло:
      - Еще вчера немцы вели усиленную разведку. В засаду попала наша инженерная разведка. Один солдат успел схорониться в копне, а другой, Анатолий Добрянский, попал в плен. Его тут же стали допрашивать, - видно, невтерпеж им было. Напарник слышал, как спрашивали про часть, про танки, видел, как били кулаками и прикладами, как заставляли яму рыть, как загнали в яму и стали закапывать. Зарыли до пояса. Он молчит. Еще земли накидали - молчит. На закате приполз к нам напарник, додожил. Послали туда сразу взвод танков, откопали, а он уже мертвый...
      Я хорошо помнил Анатолия Добрянского. В сорок втором году группа пацанов сбежала на фронт: была тогда такая "детская эпидемия". Их отправили по домам, а Добрянский какой-то особой горячей мольбой и настойчивостью сумел убедить меня и остался "сыном полка". Он разбирался в радио, умел "крутить" кино и скоро стал любимцем саперов. Попал с частью в окружение, вышел с войсками и хорошо воевал. Живо представилось мне его круглое, полудетское лицо с пухлой ребячьей губой.
      "Сколько же ему исполнилось? В сорок втором, кажется, пятнадцать было..."
      Катуков продолжал:
      - А сегодня с утра немцы повели воздушную разведку. Что придумали, наглецы! Летели в два слоя. Первый шел на бреющем, над самыми башнями танков, и ветром от винта сдувал маскировку. Следом шла верхняя группа и расстреливала танки в упор. Мусатов делал чудеса: по частям ездил, вылазки, атаки, засады организовывал, почти целый день им голову дурил. К вечеру они все-таки решились. Совсем недавно навалились на центр участка. Дрались там наши до конца, до последнего снаряда. А потом кончились боеприпасы. Ты же знаешь, что у нас с тылами! По коридорчикам не очень-то проскочишь! Вот тогда немцы и прорвались на юг.
      Катуков схватился за голову:
      - И ведь только что пришло сообщение от Бабаджаняна: отбросил немцев на юг, за реку Опатувку. Эти же немцы вышли ему на тылы, понимаешь?
      Я понимал сложность обстановки: основные силы нашей армии уже успели выйти на тылы трех дивизий противника, оставшихся в Сандомирском котле. А за ними вслед пошли немецкие танковые части, угрожая, в свою очередь, окружением окружающих.
      Катуков осторожно скосил глаза на Новикова и, убедившись, что он не слушает наш разговор, тихо сказал:
      - Дремов и Гетман пропали. Связи нет. Штабы сообщают, что их "концы" молчат, рации не отвечают. Последний раз обоих видели на передовых КП, которые сейчас в руках противника. Неужели в плен попали?
      Наше состояние легко понять. Исчезли не только два комкора, - мы потеряли боевых друзей.
      - Куда они только делись при таком положении? В это время вошел офицер связи.
      - Товарищ командующий! На нашей волне работают неизвестные рации. Договариваются о встрече какие-то... - радист поглядел в бумажку, - Иоанн Креститель и Андрей Первозванный.
      Вид у командующего был совершенно остолбеневший. Если бы ему сообщили, что на КП прибывает сам Иисус Христос, он бы спросил только, в котором часу тот явится.
      У меня же появилась догадка.
      - Андрей Первозванный? Да это же Андрей Лаврентьевич! - вполголоса, поглядывая искоса на Новикова, сказал я Катукову. - А Иоанн Креститель - это, наверно, Иван Дремов.
      Хорошо, что комкоры были в этот момент далеко от своего командующего!
      На КП появился полковник Литвяк. Доложил:
      - Пробиться к Бабаджаняну не смог.
      - Что говорят разведчики?
      - Были со мной вместе. Отошли.
      - Думаю, что нам с опергруппой надо быть ближе к частям, - высказал я свое мнение. - Во-первых, на востоке основные силы армии - сможем непосредственно руководить войсками; во-вторых, обстановка там тяжелая, и присутствие командования армии поднимет моральный дух войск.
      - Согласен. Будем пробиваться. Как вы смотрите на наше решение, товарищ генерал? - спросил Катуков. Николай Александрович Новиков поддержал нас:
      - Правильно. Другого выхода, очевидно, нет. Положение вашей армии тяжелое, сам вижу, но фронт не может помочь ни одним танком: все задействовано. Что касается помощи в ремонте запасными частями, агрегатами - сделаю все, что только можно. Я останусь у вас в армии до конца операции и, чем смогу, буду помогать.
      Наступал вечер. Пламя заката тускнело, заслоняемое огромными кострами горящего хлеба. Огонь был спереди, сбоку, позади трех машин опергруппы, направлявшихся на восток. В стороне промелькнул труп с зелеными солдатскими погонами, невдалеке, взорванные гранатой, улеглись немцы в касках.
      За полем была речка Опатувка. По узким кладям бронетранспортеры нашей опергруппы пройти не могли и отправились искать брод. А мы, перейдя речку, двинулись напрямик по опатувской пойме.
      Будь она проклята, эта пойма, я ее запомнил до конца жизни: за речушкой тянулось болото километра на полтора. Ноги проваливались выше колена в жидкую грязь, каждый шаг стоил неимоверных усилий. Страшно хотелось есть и пить. Я зачерпнул ржавой, грязной воды в горсть, чтобы хоть этим утолить жажду, и именно в эту минуту по нашей маленькой группе открыли огонь. Пришлось залечь и передвигаться ползком, укрываясь за кочками. Грязь залезала в нос, в уши... Наконец эти полтора километра кончились. Невдалеке показались наши бронетранспортеры, переправившиеся и обошедшие болото. Но радоваться не пришлось: на горизонте поднялось облако пыли.
      - Немецкие танки! - крикнул начальник разведки полковник Соболев.
      Бронетранспортеры юркнули в овраг.
      Танки поутюжили кромку, однако в овраг не спустились: очевидно, решили, что нас можно будет выкурить и проще. Над оврагом повисли стволы их пушек, и от разрывов снарядов с отвесного обрыва посыпались тонны песка. Это было неприятно, но еще полбеды: мы могли скрываться на той стороне оврага, которая находилась в "мертвом", непростреливаемом пространстве. Настоящая беда пришла тогда, когда по немецким танкам открыла огонь наша, советская артиллерия. Теперь взрывы окружали нас со всех сторон. Остаток дня мы, как затравленные, метались с обрыва на обрыв в ожидании момента, когда немецкая пехота решится уничтожить богатую добычу, попавшую в мышеловку и замкнутую танками.
      К счастью, противник не догадался о возможностях, которые ему представлялись. Стемнело, и нам стало полегче. Обстрел с обеих сторон прекратился, можно было выбираться из этого капкана. Соболев уже высунул голову на поверхность земли, разглядывая пути отхода, когда начальник связи, все эти часы как бы намертво припавший к рации, доложил:
      - Товарищ командующий! Связь с Бабаджаняном установлена.
      Комбриг радировал: "Нахожусь вместе с Костюковым и Геленковым. Веду бой с танками и пехотой противника. Прибыл "Дон-101". Шевченко". Фамилия великого автора "Кобзаря" была у нас псевдонимом Бабаджаняна. Геленков, упомянутый в радиограмме, командовал дивизионом реактивных минометов - "катюш"
      Вскоре пришла новая радиограмма от "Шевченко":
      "Вас слышу хорошо. Дальнобойная рация разбита, связи со штабом корпуса не имею. В течение дня отбил семь атак. Помогите артиллерией, самолетами".
      Мы склонились над картой, накрывшись палаткой и подсвечивая плоским карманным фонариком.
      - Писары - Якубовицы.- Синий конец никитинского карандаша наметил линию вражеского сосредоточения.
      - Воздушная разведка доносила о наличии там танков,- напомнил Соболев.
      - А теперь и Бабаджанян подтверждает. Фролов, - обратился командующий к начальнику артиллерии, - достанут сюда твои "сотки"?
      - Безусловно достанут.
      Настроение у всех заметно приподнялось. Мы забыли про еду, про жажду, про сон. Кончилось самое тяжелое, что случается на фронте, - неизвестность. В окруженных частях были разбиты рации, они потеряли связи с корпусами: радиус передачи с танковых раций - всего несколько километров. Только попав в нейтральную полосу, впереди огневых позиций наших частей, опергруппа штаба армии смогла установить связь с 20-й бригадой.
      - Никитин, свяжитесь с Шалиным,- приказал Катуков. - Пусть попросит "илов" к пяти ноль-ноль. - Шалин, в свою очередь, сообщил Никитину:
      - Воронченко донес, что появился Дремов.
      - Немедленно его с Литвяком ко мне! - распорядился Катуков.
      Шевченко радировал снова:
      "17.8 - 23:45. Много раненых, медикаментов нет. Нужна помощь врачами, водой".
      По-новому мы рассматриваем зелено-желтое пятнышко, обведенное красной линией. Ни одной синей жилочки, только коричневая паутина оврагов, в которых мучаются без воды раненые.
      - Радист, вызовите Шевченко к аппарату. Передайте, что будет говорить сто первый.
      - У аппарата Шевченко.
      - Вы меня слышите, Шевченко? Направление вашего удара на Романувку-Нова Завихвост и к Висле, к Гордову. Костюков, Геленков и все остальные, кто около тебя, входят в твое распоряжение.
      - Не понял.
      - В твое подчинение. Игру начнешь после прилета гостей и подарков Фролова.
      - Что, Фролов прилетит? - не понимает Бабаджанян.
      - Слушай, Шевченко, твой друг Володя и Хитрый Митрий будут снимать тебе зубную боль.
      Бабаджанян никогда не страдал зубной болью и не сразу понял нехитро замаскированное сообщение о деблокирующем ударе, а поняв, наконец, обрадовался:
      - Ах, Володя! Наш Володя? Всегда рад видеть друга! Понял. Все понял!
      - Действуйте уверенно. О начале игры докладывайте мне, сто первому. Позовите "Дон-сто один".
      "Дон-101" - псевдоним комбрига Гусаковского.
      - "Дон-сто один" вас слушает.
      - Имеете связь с Гетманом?
      - Нет. С Веденичевым была, потерял, пришел на рацию Шевченко.
      Полковник А. Г. Веденичев был начальником штаба корпуса генерала Гетмана.
      - Доложите координаты и обстановку.
      - Со мной Моргунов, Кочур, Мельников, пехота. Веду бой танками и пехотой. Контратаки с юга отбиты. Нужны врачи, медикаменты и побольше огурцов Мельникову. В остальном не нуждаюсь.
      - Ждите у аппарата.
      Хладнокровный, уверенный доклад Гусаковского показывал, что командир бригады крепко держит в своих руках нити управления боем. После короткого обмена мнениями Катуков радировал:
      - Главная задача: тесните противника дальше на юг, сжимайте кольцо окружения. Ваше направление - Сандомир. Север обеспечит двадцатая. Медиков и огурцы получите через Шевченко. До установления связи с Веденичевым непрерывно держите связь с нами. Как поняли?
      - Я вас понял.
      Теперь, если бы 23-я танковая дивизия и пробилась с севера через боевые порядки 20-й бригады, она обнаружила бы только отдельные гитлеровские подразделения, сумевшие просочиться между Бабаджаняном и Гусаковским. Ей пришлось бы пробивать новую стенку - группу Гусаковского. Наши окруженные части небольшими силами подорвали тылы противника и устроили непроходимый "многослойный пирэжок" на пути отступления из Сандомира упорствовавших там гитлеровцев.
      Я связался с Шалиным и попросил передать Конькову и Журавлеву, чтобы они организован переброску всего необходимого для Бабаджаняна и Гусаковского.
      По скату оврага стало заметно передвижение двух фигур. В перемазанном, небритом человеке с покрасневшими веками с трудом можно было узнать И.Ф. Дремова. Вторым шел М.М. Литвяк.
      Иван Федорович поскользнулся на сыпучем обрыве и съехал на каблуках прямо к Катукову. Тот не дал ему опомниться.
      - Связь с Бабаджаняном имеешь? Дремов беспомощно развел руками.
      - Нет. Потеряна.
      - А где сам пропадал в такое время? Почему не выходил к нам на связь?
      Объяснение Дремова звучало правдоподобно:
      - Немцы окружили мой КП. Рацию разбило. Осталось всего несколько человек. Крутили нас - еле выбрались. Связь держать было нечем.
      Но теперь Катукова нелегко было провести. Он отрезал напрямик:
      - А с Гетманом с какой рации переговоры велись, святой великомученик Иоанн?
      - Да., вот... пытался связаться, узнать, - начал оправдываться "великомученик".
      В этот момент десяток снарядов взбороздил обрыв. На наши головы полетели обломки и щепки разбитых кустов, пласты содранного дерна, кучи земли.
      - На другую сторону! - скомандовал Михаил Ефимович.
      По немецким вспышкам забила наша батарея. Два снаряда вырыли воронки как раз в том месте, куда мы хотели перебраться. Их разрывы сменились громовыми проклятиями Фролова по адресу коллег из пуховской артиллерии.
      Все это отвлекло наше внимание от Дремова. Дальнейший его разговор с командующим происходил на пониженных тонах, хотя Ивану Федоровичу все еще попадало. Я отошел с Литвяком в сторону.
      - Собрали кулак, пошли в наступление, - докладывал Михаил Моисеевич. Ночная атака получилась удачно, но неглубоко. Продвинулись всего на два километра. Дальше не пробиться. Артиллерия лупит, овраги через каждую сотню метров. И в каждом - "фаустники". Мы хотели в четвертый раз атаковать, когда вызов на ваш КП пришел.
      Михаил Моисеевич поглядел наверх, где, не переставая, рвались свои и чужие снаряды, и удивленно сделал вывод:
      - А у вас здесь обстановочка!
      Катуков отдавал последние распоряжения Дремову:
      - Возглавишь группу в составе Липатенко, Бойко и Горелова. Будешь бить по деблокирующей группировке. Оттяни на себя все, что можно: облегчи положение Бабаджаняна. Имей в виду: по сведениям воздушной разведки в этом районе сосредоточиваются новые танковые части.
      Дремов и Литвяк отправились готовить группу, чтобы к утру начать контрудар.
      Уже перед рассветом к нам прибыл Журавлев, рядом с которым устало брел офицер. Китель офицера был порван, рука на перевязи. Я не сразу узнал в нем A.M. Рудовского, заместителя командира танко-самоходного полка по политчасти. Губы его почернели, по телу время от времени пробегала дрожь от контузии.
      Журавлев доложил кратко:
      - Перевезли на "У-2" медиков, политработников, грузы. Мест не хватало. Выход нашли: на заднее место самолета сажали двух человек. На колени друг другу. Основную массу людей перевезли в контейнерах. Подвешивали к бомбодержателям.
      - Врачи не боялись?
      - Некоторые бледнели. Отправил политработников в окруженные части с задачей вести работу среди раненых и местного населения. Возглавляет Павловцев.
      - Как Павловцев?! Зачем его послали? - накинулся я на него.
      Надо сознаться что я, как мог, старался уберечь Павловцева. Но война есть война, человека с его характером трудно было удерживать: он так и стремился в опаснейшие места. На Курской дуге выпросил назначить его замполитом минометного полка, а сейчас полетел в окружение.
      - Настоял на своем,- оправдывался Журавлев.- "Ничего, - говорит, - молодые гибнут, а я свое прожил. Не отпустите - буду жаловаться Николаю Кирилловичу..." Пришлось послать. Вот этот тоже туда просится, - кивнул он на Рудовского. - Только что вывезли, и опять туда же. Я ему сказал, что нельзя, а он одно твердит: "Везите меня к генералу Попелю, я доложить обязан". Наконец-то перед нами был человек, от кого можно подробно узнать о том, что творилось в окруженных частях, которые в свою очередь сами окружали немцев в Сандомире.
      - Приказ выполняем, - докладывал Александр Михайлович Рудовский. - Вышли к югу за Опатув, понесли большие потери, противник контратаковал семь раз. Положение было тяжелое, боеприпасы кончались. Мельников предложил все снаряды передать в одну роту, все горючее туда слить. А что с остальными самоходками делать? Я пошел в овраг к раненым. Агитировать надо было немного: кто на чем, а доковыляли до машин. Горючее немецкое использовали. Мельников будто вернулся к жизни: расцеловал меня и дал - из последнего! - по снаряду на самоходку. Поставили мы роту на усиление боевых порядков пехоты: им веселее и немцам страшновато. Вдруг с фланга - крик, визг, пыль до неба, глаза слепит, солнце на шашках играет. Конная лава мчит. Приблизились они - как при Чингиз-хане: власовцы, изменники, лошадки у них маленькие, выносливые. Шашкой, что ли, башни самоходкам хотели срубить? Мы развернулись, подпустили их совсем близко, некоторые до нас доскакали, шашками сверху достать пробовали. Тут мы их в упор чесанули из пулеметов. Они думали, что самоходки стоят подбитые, решили нас на испуг взять.
      Рудовский внезапно прервал рассказ.
      - Теперь личный вопрос. Чувствую себя здоровым. Я и уезжать не хотел оттуда, но Мельников настоял: просил доставить снаряды. Разрешите вернуться в полк!
      Столько энергии и силы было в словах Рудовского, что я согласился отпустить его...
      Журавлев продолжал доклад:
      - Ко мне из госпиталя звонили насчет Подгорбунского. Он якобы по вашему вызову уехал и до сих пор не явился обратно.
      - Какой вызов? Я не вызывал его. Может, Литвяк?
      - Литвяк лично не вызывал, но рассказал, что корпусные разведчики не могли выполнить задание - пробиться к окруженным - и привезли из госпиталя Подгорбунского. В госпитале врачу объяснили, что его срочно вызывает генерал Попель. А в корпусе предъявили справку о его выздоровлении. Дремов потребовал от Подгорбунского любой ценой прорваться к Бабаджаняну и объединить в котле раздробленные мелкие части. Уже после моего звонка Литвяк заметил, что справка была не подписана, а печать на ней смазана - букв не разобрать. Я спросил, где же сейчас Подгорбунский, и Литвяк ответил, что есть сведения, будто успешно прорвался, сделал то, чего никто не смог сделать.
      Небо бледнело. Чуть-чуть пробились из-за горизонта лучи солнца. Высоко взошла утренняя звезда - яркая Венера. Мы с Журавлевым ехали в 64-ю гвардейскую танковую бригаду подполковника И.Н. Бойко. Прошли ровно сутки с той минуты, как Горелов крикнул мне: "Разведка боем!"
      - Какое сегодня число, Алексей Георгиевич?
      - Восемнадцатое августа.
      Впереди около танков собрался народ. Над ребристыми шлемами танкистов возвышались фигуры Бойко и Боярского. Еще не успели мы выйти из машины, как Боярский быстро пошел навстречу.
      - Комбриг доводил задачу. Через тридцать минут бой.
      - Сейчас что делаете?
      - Проводим читку письма от Денисовой - матери офицера, который захватил первого "тигра". Помните?
      ...Я помнил этот прошлогодний случай. Немцы заметили на поле боя наш подбитый танк. Пригнали "тигра" - хотели утащить "тридцатьчетверку" к себе. Набросили трос, мотор взревел, и тут одновременно заработал мотор советского танка. Машины поднатужились и начали "играть в перетягивание". Фашисты настолько растерялись от неожиданности, что не сделали даже попытки выстрелить: повыскакивали из люка и были убиты пулеметной очередью. К вечеру поле боя с обоими танками досталось нам. У меня сохранилась фотография, на которой бойцы весело, словно арбузы, вынимают из "тигра" боеприпасы...
      - Недавно Денисов вступил в поединок с восемью танками. Два подбил и погиб...- Боярский горестно махнул рукой. - Мы тогда письмо его матери послали, а теперь читаем ответ от нее. Решили собрать всю бригаду.
      Мы подошли ближе.
      Бойко читал задумавшимся, притихшим бойцам. Многие отвернулись, и только влажный след на щеке выдавал у иного из танкистов скрытое мужское горе. "Полевая почта 92908.
      Капитанам Федоренко и Волошенюку.
      Здравствуйте, сыны мои дорогие!
      Нет слов описать мое горе. Но стараюсь мужественно переносить его, успокаивая себя тем, что мой дорогой сыночек недешево отдал свою молодую жизнь.
      В письмах, которые писала моему сыну, я говорила: "Родной мой мальчик, лучше погибни во имя Родины, но не будь трусом". Он свято выполнил мой материнский наказ. Так будьте же и вы, дети мои, смелыми и храбрыми, мужественно, с достоинством и честью защищайте свою любимую Родину.
      Благословляю вас, дети мои, на новые подвиги. Передайте мой привет и материнское благословение всем товарищам танкистам, друзьям моего любимого Бори.
      Идите вперед, сыны мои!
      Смерть немецким захватчикам!
      Ваша мать Денисова".
      Начальник политотдела бригады Алексей Семенович Боярский поднялся рядом с комбригом:
      - Солдаты! Люди много теряли на войне: мужей, братьев, друзей. Но самую великую, святую жертву приносили ей матери: они послали на смерть сыновей своих, кровь свою, отраду и радость. Нет цены, нет меры этой жертве! Матери до могилы будут помнить своих детей, и время не властно залечить их горе. Но матери готовы перенести любые удары, лишь бы дети шли вперед! Одна из них сегодня открыла нам самые заветные чувства; ее голос - это голос каждой советской матери: идите вперед! Клянемся тебе, мать, что выполним твой наказ! Недаром мы нашу Родину называем твоим именем - Мать! Вперед! За Родину! За матерей!
      Люди расходились, потрясенные.
      Мой взгляд остановился на бронетранспортерах с прицепленными к ним длинными пушками.
      - Что это за зенитки?
      - Немецкие.
      - Откуда?
      - Да тут Федоренко сегодня ночью после письма от Денисовой налет на Опатув сделал: взял роту старшего лейтенанта Шкиля и отправился к фрицам в гости. Такую там панику поднял! У немцев-то около полусотни танков было - пяток подожгли. Оттуда танкисты и прихватили зениточки. Жалко было уничтожать боеприпасов при них полные бронетранспортеры.
      - Молодцы! - не удержался я от похвалы и подошел к Бойко. - Задача ясна?
      - Бьем совместно с Гореловым по танковой группировке. Пленные показали, что этот кулак противника должен был наступать против Бабаджаняна в восемь часов. Мы опередим, - Бойко посмотрел на часы. - Сейчас они как раз завтракают.
      - Дадим им и закуску, и прикурочку, - угрожающе сказал Боярский.
      Бой начался.
      Выгадав утренний час, танки Бойко смяли с флангов не успевших сосредоточиться гитлеровцев. Наблюдая за полем боя, комбриг то и дело предупреждал: "Федоренко, не зарывайся!" или "Следи за флангами!"
      Простое лицо "хитрого Митрия", его широкий нос, небольшие сощуренные глаза - все выражало удовлетворение началом боя.
      - Бойко, а это чьи? - Я указал на выскользнувшие с фланга танки. На их башнях ярко обозначились номера.
      - Не мои, какой-нибудь сосед. Да что ж они делают! Бьют по бортам танков Федоренко! Глаза, что ли, повылазили?
      Атака затормозилась, наши танки начали разворачиваться в сторону неожиданного противника, еще не решаясь стрелять.
      - Пушка у них семидесятишестимиллиметровка, - сказал Бойко, наблюдая в бинокль за действиями этого странного подразделения, - башня образца сорок первого года. Да это же наши танки, захваченные в сорок первом!..
      "Хитрый Митрий" рассвирепел от того, что его перехитрили.
      - Гитлер нашими обносками пользуется,- в старьевщики записался! - пошутил я.
      Но Бойко не желал принять шутки.
      - Я ему покажу, как добрую машину поганить! Шкиль, в атаку!
      Рота старшего лейтенанта Шкиля была резервом Бойко. Сейчас танки гитлеровцев как раз подставили ей свои борта.
      На поле развернулся ожесточенный танковый бой
      Командир батальона B.C. Федоренко атаковал фланг основной группы противника, его, в свою очередь, контратаковали с фланга танки.
      Немцев было намного больше, но сила двойного флангового удара Федоренко и Шкиля была так велика, что вражеские танки могли только отбиваться от "аших ударов.
      - Не полезешь к Бабаджаняну, не полезешь, - приговаривал Бойко, - нечего к мотопехоте приставать! Понюхай подкалиберного снаряда и танкового кулака!
      Землю терзали сотни разрывов, припечатывали десятки гусениц. Лязг железа и вой моторов глушил все вокруг. Передовая машина роты Шкиля загорелась, в бинокль было видно пламя. Но танк не повернул обратно. На полном ходу он ударил в бок головную фашистскую машину. Та вспыхнула, как спичка. Шкиль своим танком прикрыл горящих товарищей. С другой стороны их защищали остальные танки. Экипаж выскочил из "тридцатьчетверки", маленькие фигурки засуетились вокруг горящей машины.
      На броне мелькали светлые пятна песка, и вскоре огонь погас.
      Командарм застал меня у рации.
      - Радуйся, Николай Кириллович, Шалин доложил: восемнадцатого августа части Пухова совместно с Гетманом взяли Сандомир. Так что один блин съели!
      А "блин" был трудный.
      С седьмого августа кружили мы вокруг этого проклятого Сандомира. Даже в самом городе три дня шли уличные бои. Будто столицу немцы защищали, - прямо осатанели, двадцать суток непрерывного боя днем и ночью!
      Пленный Шауман из 16-й танковой дивизии говорил на допросе, что наш плацдарм за Вислой Гитлер назвал "пистолетом, направленным в затылок империи".
      И фюрер приказал вырвать этот "пистолет" из наших рук, "пока он еще не произвел выстрела".
      Надо сказать, что немцы дрались неплохо! Батальоны до семидесяти процентов состава теряли, по пятнадцати человек в ротах оставалось, но продолжали стоять насмерть.
      В Сандомир мы поехали на бронетранспортере. Древний город остался в основном цел. Тактика танкового маневра и охвата спасла его: разрезанный на части гитлеровский гарнизон не сумел превратить этот узел шести дорог в традиционную "зону пустыни".
      Машина пронеслась мимо огромного оврага, прикрывавшего город с юга.
      - Как крепостной ров, - заметил Михаил Ефимович.
      Сандомир действительно выглядел феодальной крепостью. Башни костелов, колокольни, острые черепичные крыши вытянувшихся к небу домов, серая громада старинного замка - от всего этого веяло рыцарским средневековьем.
      Бронетранспортер медленно кружил по Сандомирским улицам: их изрезали траншеями, ходами сообщения, стрелковыми ячейками. Иногда дорогу пересекала каменная или железная баррикада. Наш водитель, едва сдерживая раздражение, маневрировал между колючей проволокой. Кругом стояли мертвые пушки и мертвые пулеметы, всюду валялись трупы врагов. Иногда по тротуару приходилось огибать горящий, дымящийся танк.
      На широкой Висле чернел измятый и расщепленный железнодорожный мост. Недалеко рухнули в воду пролеты шоссейного моста.
      Мы проезжали мимо костела, наверху еще виднелся ствол немецкого пулемета. За костелом зеленел маленький яблоневый садик. Тополя и дубы, липы и сосны городского парка почернели от огня, а здесь стояла тихая тень мягко шелестевшей листвы. "Улица Мицкевича" - висела аккуратная табличка.
      Машина проехала еще несколько метров, и мы остановились у тела женщины. Несколько бойцов снимали с ветвей старой яблони, свесившихся над ее трупом, убитого младенца. Везде одно и то же: дикость, варварская жестокость звериный оскал фашизма.
      На северной окраине Сандомира расположился военный городок. Здания здесь напоминали замки. Это впечатление усиливалось видом пожарных лестниц, приставленных к окнам: по ним штурмующие подразделения пробирались во вражеские убежища. На стенах висели многокрасочные плакаты: схематическая карта Германии, пронзенная красной стрелой. Черные остроконечные готические буквы взывали к мертвецам: "Немецкий солдат! Закрой сердце Германии своим сердцем!"
      На выходе из города у колодца собралась группа наших бойцов. Ими распоряжался офицер. Это же Павловцев! Притормозили.
      - Невольно, пане, невольно! - вдруг прорезал улицу ужасный крик. Старуха-полька махала в окне руками. Через секунду она выбежала из полусгоревшего дома на дорогу и что-то долго и сбивчиво начала рассказывать Павловцеву. Замолчав, женщина протянула небольшой кувшин с молоком.
      - В чем дело? - спросили мы.
      - Она говорит, что воду из колодца пить нельзя. Пять дней назад немцы утопили в нем людей. Хотел воды для раненых набрать, и вот...
      Павловцев развел руки, правая щека его лица задергалась: четыре года войны так и не приучили нас к изощренной жестокости гестаповских палачей.
      - Михаил Ефимович, заеду к Павлу Лавровичу в госпиталь, скоро буду у Гетмана, - простился я с командующим.
      В машине Павловцев рассказывал:
      - На заре соединились с основными силами корпуса. Коридорчик был узенький, но я часть раненых сумел сюда вывезти.
      Мимо двигались наши войска. Выходившие из уцелевших домов, выбиравшиеся из-под развалин люди восторженно их приветствовали: "Hex жие Червоне Войско! гремело на улицах. - Hex жие Россия!" Кто-то пел польский гимн, на руках бело-красные повязки - цвета национального флага. Откуда только люди набрали столько цветов! Букеты летели со всех сторон, и танкисты едва успевали подхватывать их. Радость освобожденного народа была так велика, так искренне бушевала она над городом, что улыбки стали все чаще освещать мужественные, усталые лица танкистов.
      В этот день нас согревало чудесное тепло любви братского народа. В госпитале, куда мы приехали, оно чувствовалось на каждом шагу.
      Громким словом "госпиталь" обозначалось несколько подвалов, сараев и жилых комнат. Еще подходя к одной из "палат", я удивился глубокой тишине. Не было слышно угнетающих стонов, рвущих душу криков. Павловцев на ходу докладывал:
      - Организовал польских девушек за ранеными ухаживать. Просили меня, чтобы их с нашими девчатами познакомили. Взял на себя такую смелость - Алексею Георгиевичу от вашего имени передал, чтоб из нашего госпиталя прислали несколько женщин - врачей, медсестер и дружинниц. Ну и удивлялись полячки, когда увидали женщин-врачей, да еще офицеров. Каждую свободную минуту о нашей жизни новых подружек расспрашивают. Ругать будете?
      - Кроме похвалы, ничего не скажу.
      По темным скрипучим деревянным ступенькам спустились в подвал. Польские девушки кормили раненых. Кроватей здесь не было, люди лежали прямо на полу, на соломенной подстилке, но в каждой мелочи чувствовалась теплая женская забота: под головами бойцов лежали домашние подушечки; некоторым достались простыни с вышитыми латинскими метками; другие были укрыты клетчатыми одеялами сандомирцев.
      Мне запомнилась девушка, которая одной рукой кормила с ложечки солдата, а другой ласково, нежно гладила его по голове. С великим трудом она заставляла его разжимать зубы, чтобы проглотить капельку каши. Один раз он чуть не сорвался - тихо-тихо застонал. Нежные тонкие пальчики сестры крепко схватили черную от солярки и металла солдатскую руку. Боец затих, только крепко сдавленные губы и окаменевшее лицо выдавали, каких мук ему стоило это молчание. И я подумал тогда, что благодетельные покой и тишина, которые удавалось поддерживать в палате заботливым красавицам полькам, лучше многих медикаментов возвращают к жизни израненных бойцов.
      Спустя два часа я присоединился к командарму на КП генерала Гетмана.
      - Гусаковского не только слышу, но и вижу! - раздавался голос Андрея Лаврентьевича. - Сжали противника на пятачке... Транспортные "юнкерсы" приземлиться не могут, на парашютах сбрасывают грузы. Половина нам попадает. И боеприпасов, и дизельного топлива, и продовольствия получили столько, что на бригаду хватит.
      Но Соболев не разделял оптимизма Андрея Лаврентьевича:
      - Разведчики, заброшенные ночью к Бабаджаняну, обнаружили перед его фронтом крупные силы деблокирующей группы: две танковые дивизии, две пехотные дивизии, несколько полков тяжелой артиллерии и шестиствольных минометов.
      - А у Бабаджаняна почти не осталось танков, одна пехота. И с внутреннего кольца - от Гетмана - пока ничего нельзя снять ему в помощь, - обеспокоенно склонился над картой Катуков. - Никитин, когда истекает срок нашего ультиматума окруженным на пятачке?
      - В десять ноль-ноль.
      Этот ультиматум последовал вслед за обращением политуправления фронта к гитлеровским войскам, оставшимся в окружении,- 72-й, 291-й пехотным дивизиям, штурмовому полку 4-й танковой армии, танковому батальону и частям 18-й артиллерийской дивизии. В нем говорилось: "За кем вы последуете: за 12 тысячами погибших в мясорубке на Сандомирском плацдарме или за 1550 сдавшихся в плен и сейчас спокойно ожидающих конца войны и возвращения на родину? Ваши товарищи сделали правильный выбор. Даем вам на размышление не больше десяти часов, после чего наши войска приступят к уничтожению ваших частей".
      Листовка воздействовала на многих гитлеровцев, но ярые фашисты еще ожесточенно сопротивлялись.
      Катуков снова задумался.
      - До утра организуем наступление, взаимодействуя с Пуховым, и будем добивать остатки окруженных дивизий - это основная задача армии. А Бабаджаняну надо удержать внешний фронт. Сил у Армо маловато. Может, перебросить что-нибудь от Дремова?
      Никитин доложил, что бригады Дремова тоже понесли большие потери и ослаблять их нельзя.
      - Выдохлись! - в голосе командующего тревога.- Ничего в резерве не осталось: ни одного танка, ни одной роты...
      Из включенного репродуктора доносились звуки мерных орудийных залпов: 18 августа столица салютовала войскам, форсировавшим реку Вислу и овладевшим Сандомирским плацдармом. А руководителям соединений в это время приходилось думать, где им найти хотя бы немножко резервов, чтобы сдержать ожидаемый натиск танковой лавины немцев.
      Последние незадействованные части - инженерные батальоны, снятые с мостов, были посланы Бабаджаняну. Одновременно радировали ему, чтобы мотопехота за ночь поглубже зарылась в землю: ожидается активизация противника.
      Ночь прошла сравнительно спокойно, только небо заполняло гудение транспортных "юнкерсов" и стрекотание наших По-2, летевших к Бабаджаняну.
      Время приближалось к десяти. А вдруг сдадутся?
      В 9:30 с севера послышался грохот бомбардировки. Бабаджанян сообщил, что его позиции подвергаются сильному артиллерийскому обстрелу. Бомбардировщики на малой высоте бьют "корзинами с бомбами". Это были такие же кассеты, какими "юнкерсы" пытались уничтожить саперов на переправе.
      В десять часов немецкое радио передало открытым текстом ответ на наш ультиматум. Его составил в рифму какой-то остряк-переводчик: "Мы в кольце и вы в кольце - посмотрим, что будет в конце".
      Ну что ж, они сами этого захотели. Посмотрим!
      Позвонил Гусаковский:
      - Только что радировал Бабаджанян: бьют по штабу, сильный удар по его позициям. Потом связь прервалась. Подполковник Кочур также сообщает, что по его участку бьют артиллерия и авиация. Позади себя слышу постоянный шум непрерывных налетов.
      "Шевченко, Шевченко, отвечайте",- летели в эфир вызовы нашей рации.
      Но командир северной группы, наш смелый Армо, молчал.
      Мы снова подошли к изученной досконально двухверстке. Никитин нанес на нее широкую синюю стрелу, стремящуюся через наши боевые порядки на юг, к маленькому коричневому пятну окруженных дивизий.
      - Решили деблокировать,- сказал Катуков,- а может быть, заодно окружить группу Армо. Место прорыва выбрали умело - расстояние здесь километров десять. Опасно! И нет никаких резервов.
      Мы немедленно связались с Шалиным.
      - Михаил Алексеевич, попросите у штаба фронта авиацию. Если можно, пусть пошлют "илы" на штурмовку окруженных немецких дивизий. Связь с Дремовым есть?
      - Есть.
      - Прикажите ему: пусть все бросит на север. Бабаджаняну с Костюковым одним не удержаться. Пусть даст им отдушину. Свяжитесь с Воронченко и выясните, держит ли он связь с двадцатой?
      Катуков подошел к Гетману.
      - Поехали, Андрей Лаврентьевич, в части. Ты куда, Кириллович?
      -К Бабаджаняну.
      Но доехать до КП Бабаджаняна в этот день не удалось: примерно в двух километрах южнее наш бронетранспортер обстреляли немецкие танки. Водитель Павел Коровкин мгновенно свернул в соседний неглубокий овраг. Тут дорогу нам преградили "катюши". По кромке оврага окапывалась пехота, вид у нее был боевой и решительный. С фланга пехоту прикрывал трофейный немецкий пулемет, замаскированный в бурьяне.
      - Геленков!
      Командир дивизиона "катюш" майор Ю.В. Геленков выбежал нам наперерез. Его молодое лицо за несколько часов будто постарело: не часто наши "катюши" попадали в такое положение, а ведь командир головой отвечал за безопасность каждой установки.
      - Почему вы здесь? Где люди?
      - Прислуга и шоферы - в цепи. Залпов нет. Все израсходовали.
      - Где Бабаджанян?
      - Сегодня ночью он собирал командиров частей. Утром немцы ударили и прорвались. В момент танковой атаки я потерял его. Части продолжают драться. Из оврагов никто не отступает. Но связи порваны, тылы потеряны. Я рассчитывал, что утром залпы подвезут, но наши боевые порядки перемешались с немецкими. Вывозить машины в таких условиях не рискнул: спешил людей и занял оборону. Три атаки успешно отбили.
      - С кем держите связь?
      - С комбатом Куниным.
      Направился к командиру мотострелкового батальона Александру Михайловичу Кунину. По дороге Геленков показал на бойца, залегшего у трофейного пулемета.
      - Казах, мотострелок Садыков. Немцы этот "МГ" с фланга поставили, бил косо прицельным. Обхожу цепь, слышу, на фланге кто-то бурчит: "Сколько людей, собака, грызет!" Гляжу - мотострелок голову индивидуальным пакетом перевязывает. Крикнул ему: "Пойди в укрытие". Только глазищами сверкнул: "Садыков - нельзя назад, Садыков - это вперед". Ах ты, думаю, какой Суворов нашелся. А он гранаты за пояс и в бурьян. Два взрыва - и пулемет трофейный стал по немцам стрелять. Расчетливый оказался Садыков! Приволок потом этот "МГ" сюда. У самого голова в крови, санитары подошли, а он вцепился в ручки пулемета - не отодрать: "Я - с товарищ". Так и сидит на фланге.
      За поворотом оврага показался Кунин. Комбат улыбался, хотя в тот день на черном от гари и грязи лице эта его обычная улыбка казалась довольно странной.
      - Отбили три атаки,- доложил он.- У противника много танков. Если б не батарея лейтенанта Иванова - ничего от нас не осталось бы. Танков они много пожгли, а с пехотой мы сами управились.
      Над краем ближней ложбины еле выглядывала обгорелая башня "тигра".
      - Тоже работа Иванова? - спросил я.
      - Нет, это сапера Кальченко работа. Артиллеристы никак не могли попасть хорошо танк укрылся. Я вызвал охотников его уничтожить. Взялся сапер. Дал ему три противотанковые гранаты, говорю на прощание: "Постарайся вернуться живым". Пополз Кальченко, его заметили: так и запрыгали вокруг пыльные фонтанчики, потом накрыли минами, "тигр" на него перенес пулеметный огонь. Смерть, наверно, тогда отлучилась, и добрался он до "тигра". Слышим взрывы, и над танком - пожар...
      Недалеко в овраге лежал раненый Кальченко. Грудь его была перебинтована, лицо выражало удовлетворение и тяжелую усталость хорошо поработавшего человека.
      Мы с Куниным прошли на батарею лейтенанта И.П. Иванова. Командир батареи не сразу заметил нас - смотрел на неубранное хлебное поле:
      - Косить бы да косить этот хлеб!
      Оглядели позицию. Орудия были расположены умело, простреливая возможные танковые маршруты. Маскировка отлично скрывала их от перископов гитлеровских машин. Сразу после доклада Иванова один из наблюдателей передал нам с высотки сигнал - "танки противника!". Уже без биноклей было видно, как двигались "тигры". Шли они медленно, словно звери, ищущие добычу. Иванов хладнокровно и сосредоточенно отдавал последние наставления бойцам: "Подобьете танк немедленно поджигайте его". До машин оставалось чуть больше двухсот метров, когда он скомандовал: "По танкам - огонь".
      От внезапного залпа загорелись две машины. Остальные начали расходиться по полю. Артиллеристы вошли в азарт и уже без всякой команды все убыстряли и убыстряли темп огня, поражая подставленные борта "тигров".
      Наблюдатель передал: "Вторая колонна танков!".
      Прикрываясь высоткой, новые машины заходили в обход батареи.
      Снаряды разрывались на огневых позициях орудий. Две пушки разбило прямым попаданием. У третьей упал замертво наводчик, командир орудия встал на его место.
      Танки подошли совсем близко к балке, и десятка три десантников соскользнули в овраг.
      - Там сержант Александров с пулеметом, - в перерыве между командами доложил мне Иванов, когда после стрекота нескольких очередей мы увидели серые тела, безжизненно катившиеся под откос.
      Артиллеристы не теряли бодрости духа и быстроты в действиях, с верой поглядывая на своего командира. Но уже пылали три батарейные машины, а рядом лежали тела шоферов. Снаряды противника летели с трех сторон.
      Батарея оказалась в огненном мешке.
      Казалось, еще несколько минут такого шквала - и горстка героев будет истреблена.
      - Пора менять позицию, - советую Иванову.
      Одно орудие подкатили к последней машине, и оно выскользнуло из узкой горловины огневого кольца. Оставшееся второе орудие посылало вперед снаряд за снарядом. Загорелся еще танк, остановился второй, подбитый, и вдруг командир батареи снял пилотку, вытер грязное лицо потным рукавом, зачерпнул жаркого воздуха широко открытым ртом и затем выдохнул:
      - Не выдержали, сволочи. Дай им вдогонку, Михейкин.
      "Тигры" быстро уходили обратно.
      На побледневшем, но спокойном лице командира батальона Кунина опять заиграла улыбка:
      - Кажется, костлявая еще раз косой поверх головы промазала. Сегодня больше к нам не полезут. У них тактика такая: где их крепко отлупили, туда больше морду не сунут, пойдут на соседа.
      - А кто сосед справа?
      - Бригада Ивана Васильевича Костюкова. На стыке с ней - взвод Володи Подгорбунского.
      - Подгорбунского? Какие у него силы? Как он сам?
      - Сегодня с утра оставались три бронетранспортера с тридцатью солдатами. Был дважды ранен, но уехать отказался. Туда можно подойти вон по тому овражку.
      Спускаясь в соседний овраг, мы задержались на скате. Справа над немецкими окопами носились наши бронетранспортеры. Вспышки выстрелов их крупнокалиберных пулеметов слились в одну светящуюся точку. Казалось, что разведчики Подгорбунского простреливали все живое, что оказывалось перед ними. Взрыв снаряда образовал воронку перед самым радиатором броневика, но он круто развернулся и последними патронами полоснул по пулеметному гнезду гитлеровцев. Оттуда донесся предсмертный крик, а бронетранспортеры, не снижая скорости, влетели обратно в свой овраг.
      "Почерк Володи!" - подумал я с радостью, почувствовав теплоту в душе: так отчаянно и в то же время красиво умел бить врага только Подгорбунский.
      - Минами лупят, - сказал Павел Коровкин, вслушиваясь в гул разрывов.
      Навстречу нам по оврагу ползли шесть разведчиков. Они цепко держали края плащ-палатки, на которой лежала какая-то бесформенная груда. В переднем я узнал Сашу Власова, бессменного ординарца и лучшего друга Подгорбунского.
      - Что это такое?
      Из груди Власова вырвалось всхлипывание. Вместо ответа он протянул Золотую Звезду.
      - Вот все, что от командира осталось.
      Мы смотрели на плащ-палатку и не могли понять, не могли поверить в случившееся. Саша по-своему понял мой взгляд.
      - Все собрали, товарищ генерал, все до кусочка! Кто жив остался - все ползали, искали останки командира. Тут он, целиком, - и Власов зарыдал.
      Не выдержал и я.
      С чистым сердцем пришел в партию Подгорбунский и отдал свою кровь, свое молодое счастье, как и его отец, за дело Ленина, за счастливую жизнь. В двадцать семь лет погибли они оба - Николай и Владимир Подгорбунские, отец и сын. Первый погиб в армии Лазо, защищая Советскую республику, второй спасал ее от гитлеровских варваров...
      Когда мы опомнились от горя, Власов поведал мне историю последнего боя Подгорбунского.
      С помощью справки, изготовленной начальником разведки корпуса, разведчики вызволили из госпиталя своего раненого командира. Получив строжайший приказ Дремова пробиться к Бабаджаняну любой ценой, Подгорбунский собрал группу. Она состояла из одного танка Т-34, девяти бронетранспортеров, одной противотанковой пушки и двух бронемашин. Ночным стремительным рывком, открыв огонь из всего оружия, группа посеяла замешательство у врага. Танк Подгорбунского подавил несколько пушек, бронетранспортеры скосили вражескую пехоту. В узком коридоре проскользнули разведчики, разрывая и уничтожая мелкие немецкие подразделения и объединяя наши части, дравшиеся порознь. Бабаджанян дал им приказ идти дальше на восток на соединение с 58-й дивизией армии В.Н. Гордова. Но в узком дефиле у Романувки-Нова группа наскочила на засаду: шесть тяжелых танков и батальон пехоты открыли огонь по нашему разведвзводу. Головной бронетранспортер был разбит первым же выстрелом, загорелись обе бронемашины. Лейтенант Каторнин, командир пушки, не растерялся: успел отцепить оружие и показал немцам, что такое бой в дефиле - тремя выстрелами поджег три танка. Остальные ушли.
      После этого Подгорбунский разделил отряд на две неравные части. Большую с единственным танком и пушкой во главе с лейтенантом Дубининым - он послал пробиваться к Гордову, а сам с тридцатью бойцами и тремя бронетранспортерами остался прикрывать их продвижение с севера. Целый батальон атаковал их. "Рус, сдавайс!" - кричали близко подобравшиеся гитлеровцы.
      Один за другим падали боевые друзья. Их осталось дваддать пять, потом двадцать, пятнадцать, наконец двенадцать. Все были изранены, Подгорбунский дважды. Время от времени они выскакивали на бронетранспортерах, расстреливали залегшие цепи немцев, и все начиналось сначала. Вчера, когда Дубинин прислал известие, что он вышел к Висле и соединился с подразделением из армии Гордова, Подгорбунский обещал, что уйдет обратно в госпиталь.
      - Со слезами упросили, - заканчивал горестный рассказ Власов.- А сегодня, может, с час назад, он сказали "Ладно, только еще в одну атаку, последнюю. Вот тот пулемет приглажу, чтоб вам без меня не так трудно было". Выскочили, все сделали, вернулись. Он уже совсем без сил был. Прилег, а его миной... прямое попадание,- и Саша снова горько, по-детски заплакал.
      - Где Бабаджанян? Где Костюков? - спросил я у подполковника С.Н. Яценко, который привел подразделение на смену разведчикам.
      - Неизвестно. Но управление бригадами налажено, командуют замы. Люди дерутся хорошо. Только нужны мины, снаряды. И хоть немного пополнения, иначе сил не хватит.
      - С армией связь есть?
      - Ближайшая - в районе Кихары, у полковника Гусаковского.
      Надо было принимать срочные меры для усиления северной группы и попытаться разыскать Костюкова и Бабаджаняна. Вручив Геленкову записку на получение двух залпов и мин для минометного полка из резервного транспорта Военного совета, я поехал связываться с Шалиным.
      На КП Гусаковского не было ни его самого, ни Гетмана, ни Катукова. Я информировал Шалина об обстановке и передал распоряжение начальнику тыла Конькову срочно доставить горючее и боеприпасы в указанные квадраты расположения северной группы.
      Потом я услышал спокойный доклад Михаила Алексеевича Шалина:
      - Фронт требует ускорить уничтожение окруженной группировки. В свою очередь, они посылают на бомбежку и штурмовку деблокирующих частей противника большую группу бомбардировщиков и "илов".
      - Ах, вот оно как? Очень хорошо, Михаил Алексеевич!
      - Отправил к вам Фролова с эрэсовским полком и иптаповской бригадой. Генерал-полковник Новиков помог: из ремонтных частей направил нам батальон отремонтированных танков. Принимаю дальнейшие меры для создания резерва.
      Связь работала отлично, голос Шалина был слышен не только мне. Кто-то сзади взял у меня из рук трубку.
      Незаметно вошедший с Гетманом и Гусаковским Катуков закричал:
      - Спасибо! От меня! И от Кириллыча! - он увидел улыбающееся лицо Андрея Лаврентьевича. - И от Гетмана тоже!
      Сообщение Шалина было огромной радостью для всех. Мы ощущали, что ночью наступит переломный момент боя. Получить к этому сроку резервы - означало выиграть последний этап непрерывного трехнедельного сражения.
      Михаил Ефимович Катуков привез еще одну приятную новость:
      - Николай Павлович Пухов расщедрился: целую дивизию северу выделил.
      Настроение у Михаила Ефимовича было радостным.
      - Нет, каков Шалин, а? Тихий, осторожный, водички не замутит, а наскреб резервов, когда никто не мог ничего найти. Они, тихонькие, все такие: себе на уме, а хваткие. Вот, Кириллыч, еще один тихоня-красна девица, - Катуков указал на полковника Гусаковского, который держался как-то в уголке, неприметно, а сейчас вспыхнул от застенчивости. - Ты бы видел, как он части распределил! С НП все поле боя видит, к цели с умом идет. Нет, ты посмотри, как он их расставил.
      Катуков быстро раскрыл карту.
      - Сюда батальон Алеши Карабанова, сюда Федора Боридько, здесь батарея Дмитрия Серикова стык держит, а по танконедоступной местности мотопехоту рассыпал.
      Ну попробуй, прорвись! Искусство! - раздельно произнес Михаил Ефимович. При уме Гусаковского еще упорство железное - одолей-ка его!
      - Другой шумит, рычит, за версту крик слышен, - презрительно сморщился Катуков,- а толку что... Поздравляю тебя, Иосиф Ираклиевич, с Золотой Звездой!
      Я тоже пожал руку Гусаковскому.
      - А что с Бабаджаняном? - спросил меня Катуков.
      - Не нашел.
      Я коротко изложил обстановку на участке северной группы и спросил у Гусаковского, что ему известно.
      - Очень мало. Ночью Бабаджанян пригласил меня к себе на КП. Там были Моргунов, Кочур. Информировали друг друга, решили готовиться к отражению удара с севера и уничтожению окруженных дивизий. Утром связной офицер принес вот эту записочку,- комбриг взял со стола клочок бумаги: "Буду в 10:00. Пришли мне радийный танк. Жди. Шевченко". Я послал туда танк с офицером. Недалеко от оврага, где находился Бабаджанян, "тигры" сбили с танка башню. Вернулся один механик-водитель. Больше ничего не знаю.
      Ничего не знал о Бабаджаняне и Дремов, с которым мы тут же связались. Где же Армо? И о Костюкове - никаких сведений.
      На участке Гусаковского в это время создалось трудное положение. Окруженные немцы отчаянно рвались навстречу деблокирующей группе.
      - Карабанов, что у вас? - спрашивал по телефону Гусаковский.
      - Лезут. Отбиваюсь. Скачками двигаюсь вперед.
      - Иванов, что у вас на участке?
      Из трубки донеслось:
      - Батальон Иванова при поддержке мотопехоты Кочура занял Кихары.
      Это было серьезным успехом. Пока противник медленно отжимал обескровленные части Бабаджаняна и Костюкова с севера, группа Гусаковского сумела оттеснить окруженную немецкую группировку к югу и сохранить разрыв между внутренним и внешним фронтом нашего кольца.
      Сиплым от волнения голосом Гусаковский спрашивал:
      - Кто докладывает?
      - Подполковник Помазнев.
      - Что случилось? Почему нет Иванова?
      - Отправил его к врачу. Подробности позже.
      Позже мы узнали подробности последнего боя комбата Александра Петровича Иванова.
      В Кихары из всего батальона дошли четыре танка. Впрочем, в других частях положение было примерно таким же. Наши пытались наступать дальше, но фашисты ринулись в контратаку и потеснили пехоту. Укрыв свои танки в овраге, Иванов отбил противника и на этот раз.
      В перископ командир батальона заметил несколько фаустников: они пробирались густым кустарником по краю оврага. Пехотного прикрытия под рукой не было. Иванов приказал танкистам периодически прочесывать пулеметами подозрительные участки, а сам с несколькими бойцами отправился истреблять "истребителей танков". Фаустники были уничтожены, но храбрый комбат получил в завязавшейся перестрелке пулю в колено.
      Уходить из боя из-за такого "пустяка" он не собирался: острой боли не было, только нога наполнилась, казалось, чем-то тяжелым, хрустящим под пальцами. Лишь через несколько часов, подчинившись строгому приказу начальника политотдела бригады Помазнева и передав в его распоряжение своих танкистов, Иванов сел на мотоцикл и отбыл в медсанбат. Водителя он согнал с его места, заявив, что в коляске трясет. Перед расставанием комбат горько сожалел: "Эх, ребята, вас сейчас отдыхать отведут, а мне - в госпитале валяться".
      Вскоре пришло письмо от Иванова, скорее удивленное, чем горькое: "Очнулся, вижу: огромный белый марлевый шар, окутывающий верхнюю часть бедра, - остаток моей правой ноги..."
      ...Катуков, обрадованный взятием Кихар, вдруг вспомнил, что с утра ничего не ел.
      - С плацдарма мы не вернемся, я это чувствую,- пошутил он. - Если немцы и не убьют, так у Гусаковского на НП все равно с голоду помрем.
      - У него и посуды нет,- съехидничал Гетман.
      Гусаковский славился своей неприхотливостью и беззаботностью ко всему, что касалось собственной персоны. Иосиф Ираклиевич предпочитал расправляться с едой на ходу, прямо из котелка. Но угощать гостей так вроде бы неудобно, и поэтому в нашем присутствии комбриг предпочитал и сам не есть, и нас не кормить. Сейчас он стоял в растерянности, но не успел он что-либо сказать, как появился Помазнев. Михаил Ефимович стал спрашивать об обстановке в районе Кихары, и Василий Тимофеевич подробно доложил:
      - Когда бригада вошла в Кихары, немцы начали свой прорыв навстречу, на север. Заняли мы село с тяжелым боем, было очень много раненых. Местность там для танков почти недоступная, овраги. Пока держу на кладбище, на окраине Кихаров, несколько самоходок из полка Мельникова и танков Иванова. Четвертые сутки люди из танков не выходят. Командир роты Попков на моих глазах героически пятую атаку отбил. Я находился у него в танке, когда кончились снаряды; тут, как нарочно, и гусеницу порвало, и болванкой броню пробило. Весь экипаж был изранен, сам командир тяжело, кровью истекал. Водитель сунулся было из люка и сразу увидел немцев в соседней лощине. Кругом автоматчики мертвые лежат. Один командир отделения, Федор Ваганов, остался жив. Водитель ему кричит: "Крышка, браток. Ползи в танк, будем вместе умирать", - а тот автомат к пузу, и ползком в копну - оборону держать. Вылезли люди из танка, кровью истекают, еле держатся на ногах, а сами гусеницу натягивают. Только фрицы поднимутся в атаку - Ваганов их очередью из автомата косит. Рассказывал потом, что, когда последний диск вставил, холодно ему очень стало. Это в такую жару! Чтобы согреться, ползал еще быстрее, одиночными бил. Видим - бежит он на немцев, маленький, коренастый, весь черный и автомат, как дубинку, над головой крутит: патроны кончились. Тут мотор танка заработал, стрелок дал очередь из пулемета - немцы так и посыпались. Думаю рассказать про этот бой всему личному составу.
      - Не забудь и о Серикове,- напомнил Гусаковский. - Сегодня его "сорокапятки" насмерть дрались. В батарее одна пушка осталась, почти всю прислугу перебило, сам командир заряжающим у орудия стоял. Шестой раз ранило. Жаловался мне: "Опять не везет". Воевал он в пехоте почти три года, а все без орденов. Когда прибыл в бригаду, я, честно скажу, думал, что плохой вояка. А теперь вижу, что исключительно смелый человек, замечательный, мыслящий офицер.
      Андрей Лаврентьевич Гетман хитро улыбнулся:
      - Гусаковский, что ты все о людях? Расскажи-ка лучше, как сам сегодня бугры у Кихаров брал.
      Но Гусаковский вроде бы не расслышал и продолжал:
      - У этой высотки хорошего врача, майора Штридлера, ранило. Оказывал он помощь автоматчику, и бронебойным снарядом скользнуло по его сумке, разбросало все медикаменты. Снаряд, к счастью, не разорвался, но ударило врача крепко. Автоматчик сумел сам себе перевязать руку ремнем, а левой, здоровой, врача потащил.
      Надвигалась ночь, ночь разгрома Сандомирской группы противника. Неизгладимо врезалось это последнее сражение в мою память. Теснимые неудержимым наступлением армии генерала Н.П. Пухова немцы обезумели. Волна за волной бросались они навстречу своим, к северу. Последние снаряды, последние мины, последние пули... В кромешной тьме августовской ночи мерно полыхали языки пожаров неубранного хлеба. На их фоне отрывались от земли цепи солдат, шли на поредевшие ряды наших мотострелков и падали мертвыми. А из-за этих мертвецов выходили новые цепи и шли вперед, в судорожной надежде: может, кто-нибудь прорвется! И падали на тела солдат из предыдущих цепей. А на этих ложились новые...
      Но вот и стрельба смолкла: почти одновременно кончились патроны и у немецких подразделений, и у наших. Тысячи людей бросились в последнюю смертельную схватку. Все пошло в ход: приклады, ножи, камни, кулаки... Стоны заглушались победными криками.
      Основной удар противника пришелся по мотопехоте бригады полковника С.И. Кочура, а острие удара попало на участок штаба этой бригады. Гитлеровцы оврагами и лощинами сумели преодолеть этот рубеж, но многие навеки улеглись на маленьком пятачке южнее села Кихары.
      Группы из корпуса генерал-лейтенанта А.Л. Гетмана и пехота генерал-полковника Н.П. Пухова сразу же были брошены в помощь частям внешнего фронта против дивизий деблокирующей группы противника.
      А наутро Совинформбюро сообщило всему миру:" 20 августа севернее города Сандомир наши войска завершили ликвидацию окруженной группировки противника... Ввиду отказа сдаться большая часть окруженных войск противника уничтожена".
      С 15 июля по 20 августа 1-я гвардейская танковая армия уничтожила и пленила свыше 34 000 гитлеровцев, уничтожила, подбила и захватила около 500 танков и штурмовых орудий, 187 бронетранспортеров, 887 орудий и минометов, 683 автомашины, 864 пулемета, 88 самолетов, 1 бронепоезд, 19 паровозов, 472 вагона, 51 склад и около 1000 лошадей.
      Таков был итог Сандомирского побоища.
      Утро застало нас в бригаде Кочура. Подъехать к землянке штаба оказалось невозможно: дорогу преграждали разбитые автомашины, исковерканные пушки, подожженные бронетранспортеры. Около штаба лежало несколько офицеров. Навстречу мне ковылял окровавленный человек. Одежда его была вся изрезана ножами, на лице засохли сгустки крови. Это был начальник политотдела 27-й гвардейской мотострелковой бригады подполковник Федор Евтихиевич Потоцкий.
      - Комбрига Кочура в рукопашной схватке смертельно ранили,- хрипло доложил он.- Я принял командование на себя. Отнесли Сергея Ивановича в овраг и продолжали драться. Перерыва не было всю ночь. С полуночи дрались, чем могли.
      У Потоцкого было десять ножевых ран.
      В овраге лежал полковник Кочур. Минуты его были сочтены... Кадровый офицер, он лишь недавно вернулся в армию: до этого партизанское соединение Кочура громило тылы гитлеровских войск и славилось мастерством ночных атак. И теперь, едва прикоснувшись к радости возвращения в армию, перейдя границы освобожденной Родины, герой умирал, умирал в первом же бою. Кровью лучших людей пришлось заплатить нам за эту победу у Сандомира!
      Ко мне подошел Помазнев:
      - Комбригов Бабаджаняна и Костюкова в одном из оврагов нашли. Оба ранены. Костюков очень тяжело.
      Мы немедленно отправились за комбригами. У Армо было поранено горло. Он жадно пил теплое молоко, а увидев меня, что-то радостно просипел и попытался улыбнуться синими губами. Рядом лежал Костюков. Взглянув на его изуродованную ногу, неумело опутанную разорванными рубашками, я понял: в армию не вернется. Всего трое суток назад Солодахин расхваливал нового комбрига, и мы с надеждой всматривались в действия этого способного офицера...
      Уже потом, в госпитале, почти поправившись, Бабаджанян рассказал мне свою "Одиссею окруженца".
      - Почему на связь не выходил? Да потому, что немецкие танки на КП прорвались, рацию разбили, от частей отрезали. Три танка были над оврагом, стволы пушек видны, а мы внизу находились. Что делать? Хотели бежать. Говорю: "Нет, здесь сидеть. Без моего разрешения - ни шагу. Пойду вперед: если по мне стрелять не будут, значит, все остальные будут переходить за мной". Из центрального танка выстрелом меня свалило, будто косой подрезало. Хотел кричать, но голоса нет. Вначале думал, что мне руку оторвало. Потом нащупал, оказывается - рука здесь, но изо рта хлынула кровь. Стараюсь кричать, а голоса нет. Смотрю, мой ординарец лежит весь в крови. Я сразу за обрыв - к нашим.
      - Состояние мое было тяжелым, - продолжал, передохнув, Армо, - но собой владел. За обрывом нашел щель.
      Там лежал раненый Костюков. Вытащил его. Тут же нас нашла санинструктор помнишь, ее наградили, когда она пятьдесят человек спасла. Блондинка такая, Марией Семеновной звать. Она меня перевязала, и тут же ее в ногу ранило. Подошел к нам фельдшер, посмотрел - и сразу бежать. Я сначала подумал, что он струсил, а оказывается, нет. Подвел к нам "виллис", посадил в машину восемь человек раненых. Фельдшер повез нас низом, чтоб немцы не углядели. А там оказалось болото. Машина застряла. Только успели вытащить тяжело раненного Костюкова - от прямого попадания "виллис" разлетелся вдребезги. Я начал собирать людей. Много собралось. Говорить не могу, больше жестами командовал. Но меня понимали. Там отличился командир полка подполковник Щедрин. Гляжу собирает брошенную немецкую технику. Я говорю: "Брось ты этим заниматься"."Нет, -говорит,- в хозяйстве все пригодится". И пригодилось. Расставили мы пушки, заняли высотки. Кое-кто стал поговаривать, что надо прорываться назад. Но я приказал: "Стоять в обороне насмерть". Мы много там немцев уложили. Правда, наших много погибло... У немцев танков было много. А у меня - только остатки моей и двадцать первой бригады. Да и то почти без танков, без боеприпасов. Стал искать связи с другими частями. Пошлю - а они не возвращаются. Еще пошлю - опять убивают. Так и не смог ни с кем связаться. Остался у меня всего один танк. Последний. Тогда решили все же прорываться. Солнечный день был. Я посадил в танк раненого Костюкова и попытался сам пробиться к своим частям. Еду. Голоса нет, сижу за наводчика. Толкнул механика ногой, он остановился метрах в десяти от немецкой пушки. У меня оставался еще один снаряд, но тут мою пушку разорвало. Старший лейтенант Алексеев кричит: "Товарищ полковник, наш танк горит". Только хотел выйти - по танку опять удар. Алексеев выскочил, его убило. Выскакивает башенный. Вытащили Костюкова, он кричит, а танк продолжает гореть. "Что же, - думаю, - делать? Где мои части?" А стрелок кричит, ранен. Механик-водитель Полторак - знаешь, рыженький, маленький - вытащил и стрелка, и Костюкова. Залегли около танка. Выстрел, второй! Оказывается, немец с левой стороны целится в нас и бьет. Я из пистолета два раза выстрелил в него, и он замолк. К этому времени прибежал радист, не моего танка, а другого, Полторак с Костюковым куда-то исчезли. Потом радиста убило очередью, я пополз в картофельную яму, которая находилась рядом. В этой яме я и нашел Полторака и Костюкова. Оказались мы втроем. Вместе с Полтораком сняли рубашки и перевязали Костюкову ногу, чтоб он не истек кровью...
      - Отдохни, Армо, - прервал я. - Потом расскажешь.
      - Ничего, теперь мне уже не больно... Говорю Полтораку, что тут лощина, может быть, там кто есть? Последнего человека на связь послал, с одним Костюковым остался. Слышу шорохи, вижу Полторака и начальника артснабжения Лукьянова. Они принесли плащ-палатку, уложили комбрига Костюкова и потащили его. В лощине оказалась группа наших, а Лукьянов сказал, что есть данные, будто с юга наши сюда продвигаются. Я говорю: "Давайте держать оборону до вечера". Одного офицера Никольского, начштаба артдивизиона, послали снова на связь, он ушел и не вернулся. Ночью я сильно ослаб, но оборону группа держала стойко. На рассвете на горке слышим перестрелку, потом - русский говор. Наши пришли. А Никольский пролежал раненым больше трех суток. Ел траву, раны на ногах начали гноиться - это я уже здесь, в госпитале, узнал.
      Слушая Бабаджаняна, я вспомнил поле Сандомирского сражения. За три года войны мне пришлось побывать и под Дубно в 1941 году, и на Курской дуге, которые считаются местами величайших танковых сражений. Но такого количества трупов на таком малом кусочке земли, как под Сандомиром, не было, пожалуй, и там. Только в фильме "Александр Невский" видел я такие кучи тел на льду Чудского озера. Среди двадцати тысяч гитлеровских трупов было четыре тысячи раненых немецких солдат и офицеров. Недалеко от них наши медработники нашли несколько сот советских раненых, захваченных немцами в плен в одном из оврагов и расстрелянных.
      Найдется ли художник, который создаст картину "Поле Сандомирского сражения"? Воронов на ней не будет: даже они испугались этого смрада обгорелых танков, машин, орудий и пулеметов. Рядом с мертвой техникой - и между машинами, и на них, и под ними - лежали и наши бойцы, те, кто еще недавно жил, дрался и радовался близкой полной победе...
      Во взаимодействии с другими армиями 1-го Украинского фронта 1-я гвардейская танковая армия завершила освобождение западных областей Украины и протянула руку братской помощи польскому народу.
      В ходе Львовско-Сандомирской операции было освобождено 946 населенных пунктов, из них 24 крупных населенных пункта и областной центр, 30 железнодорожных станций.
      В этой операции советские воины показали высокое мастерство и массовый героизм. Более 123 тысяч солдат, офицеров и генералов фронта были награждены орденами и медалями.
      160 человек получили высшие награды - им было присвоено звание Героя Советского Союза.
      За 35 дней непрерывных боев 1-я гвардейская танковая армия без передышек прошла с боями более 400 километров, форсировала реки Западный Буг, Сан и Вислу.
      Советское командование не планировало дальнейшего наступления с плацдарма в летний период. Задачей нашей армии, танковой армии Рыбалко и братских общевойсковых армий было только захватить плацдарм и удержать его, что и было выполнено.
      Плацдарм достиг 75 километров в ширину и 50 километров в глубину. С этого плацдарма 1-й Украинский фронт дошел до Берлина. Но обо всем этом - речь впереди.
      Между боями
      В соответствии с директивой Ставки ВГК от 29 августа наша танковая армия была выведена в резерв Ставки Верховного Главнокомандования и к 10 сентября 1944 года сосредоточилась в лесах близ города Немиров северо-западнее Львова{4}.
      Началось подведение итогов операции.
      Только теперь мы смогли во всю ширь охватить в своем представлении подвиги наших гвардейцев. Из 21-й бригады, где командиром был И. В. Костюков, начальник политотдела бригады Петр Солодахин принес тысячу пятьсот реляций на награждение. Мы просматривали эти бесконечные листки, в которых всего лишь несколькими скупыми строчками излагались подвиги героев... "Сержант Бондарь, будучи шесть раз ранен, отказался уйти с поля боя и поджег своим орудием два танка". "Замполит первого батальона Саюков, тяжело раненный, вывел свой батальон, прорвав три кольца вражеского окружения". "Наводчик Казак, член ВКП(б), получил рану в бок, с оторванной рукой оставался один у орудия в окружении и продолжал вести бой". Бабаджанян писал в реляции: "Старший лейтенант офицер связи Петренко возглавил небольшую группу бойцов; гранатами они уничтожили 7 орудий, сожгли 10 машин, перебили 72 солдата и офицера".
      Как всегда, в авангарде мужественных и отважных находились коммунисты и комсомольцы. Они были настоящими вожаками масс, своим примером, мужеством и отвагой увлекая и восхищая бойцов.
      За время боев армия потеряла убитыми и ранеными 46 политработников, 25 парторгов первичных организаций и 105 парторгов ротных партийных организаций, 382 коммуниста было убито, 1075 ранено, 77 пропали без вести.
      "Пропали без вести..." Это в большинстве случаев были те герои, которые гибли в бою в результате прямого попадания бомбы, снаряда, мины и останки которых, а тем более документы, трудно было обнаружить.
      За этот же период боев в ряды партии было принято 2126 наиболее отличившихся воинов{5}. Особенно мне запомнилось донесение тех дней из политотдела героической 27-й гвардейской мотострелковой бригады гвардии полковника Сергея Ивановича Кочура.
      "За период боев с 18 по 20 августа убыло членов партии 29, принято вновь 89, убыло кандидатов 19, принято вновь 74, убыло комсомольцев 31, принято вновь 188.
      Испытывается нехватка в бланках партийных документов.
      Начполитотдела Потоцкий".
      За отличные боевые действия ряд частей и соединений армии был награжден орденами и получил почетные наименования: "Перемышльских", "Ярославских", "Вислинских", "Сандомирских".
      За образцовое выполнение боевых заданий командования на фронте борьбы с немецко-фашистскими захватчиками и проявленные при этом отвагу и геройство Указом Президиума Верховного Совета СССР от 23 сентября 1944 года 20 воинам 1-й гвардейской танковой армии было присвоено звание Героя Советского Союза. Несколько тысяч воинов были приказами командования награждены орденами и медалями.
      Для армии наступил перерыв между боями. Экипажи и расчеты приводили в порядок боевую технику. Командиры изучали опыт минувших боев, а мы, политработники, подводили итоги партийно-политической работы, делали для себя выводы на будущее и учили других.
      Партийно-политическая работа в частях не прекращалась. Нужно было еще больше разжечь в людях ненависть к фашистам, преданность высоким идеям и нашей борьбе во имя счастья человечества.
      В один из дней конца августа мы отобрали из каждой бригады солдат, офицеров и политработников и организовали для них поездку в Майданек.
      Лагерь смерти был расположен всего в нескольких километрах южнее Люблина. Но увидеть его с дороги можно было не сразу: между дорогой и колючей проволокой растянулся огромный зеленый огород. Овощи росли здесь очень пышно: их удобряли золой из крематориев. Прах сотен тысяч покойников высыпали на эти ровные грядки. Охрана СС всегда имела к столу множество витаминов...
      Нас провели мимо забора из нескольких рядов колючей проволоки, по которой совсем недавно шел ток высокого напряжения.
      С левой стороны от ворот возвышались небольшие производственные склады. В них господствовал образцовый порядок. Первый склад был обувным. Ботинки стояли аккуратно, отмытые от грязи и крови, приготовленные к отправке. Порядок, главное - порядок, учет и контроль! В следующем складе хранилась одежда. Покойнику ведь не требуется никакой одежды, и перед казнью заключенный должен был снимать лагерное одеяние и аккуратно вешать его на вешалку - в тот же день его отдадут вновь прибывшему смертнику.
      Еще один склад заполняли волосы. Здесь - тот же изумляющий "порядок": волосы брюнетов - отдельно, шатенов - отдельно, блондинов - отдельно. Дальше шел склад зубов: отдельно по порядку разложены протезы, золотые коронки.
      Потом нам показали белую чистую камеру с душем. Здесь мылись заключенные. Потом их приводили в другую чистую камеру, где стояли широкие мраморные столы. Рядом с ними поблескивала нержавеющей сталью сложная медицинская аппаратура для выкачивания крови.
      Следующее помещение было уже для трупов: специальными приборами здесь извлекались остатки жира. Еще дальше снимали кожу. Сумочки и абажуры из человеческой кожи с татуировкой ценились особенно высоко. Останки заключенного - кости с внутренностями и мышцами - сжигали в печах, а пепел шел на удобрение огорода.
      Но фабрика не справлялась. Узников поступало слишком много. Тогда эсэсовцы помогали производству: они пробивали людям черепа железными палками, которые сейчас были поставлены рядом с печами. Так достигалась "экономия" свинца.
      В лазаретных книгах мы видели записи веса заключенных: взрослый мужчина 32 килограмма! Из такого не вытопишь жира, его желтая кожа не годится на изящную сумочку для фрейлин, да и крови с него не много возьмешь. Таких заключенных вели на пятое поле.
      Мы были на пятом поле, когда арестованные фашистские палачи отрывали там трупы своих жертв. Из груды развороченной глины проглянула ножка ребенка.
      - Дегенераты! Убийцы! Садисты! - неистовствовала толпа поляков.
      Не так давно сюда пригоняли колонны узников. Они ложились плотно рядами, и автоматчики поливали их свинцом. В эти часы вокруг лагеря гремели репродукторы, заглушая предсмертные крики и хрипы. Все знали: если румбу сменил фокстрот - значит, расстреливают.
      Мы видели баллоны со страшным газом "циклоном". Газ был специально приготовлен "только для Востока". Когда "циклона" оказывалось мало - людей травили хлором. Через синий глазок палачи наблюдали за происходящим в камере...
      Крематориев не хватало. Иногда убивали по восемнадцать тысяч в день, иногда и по тридцать. Начальник крематориев эсэсовец Мунфельд изощрялся, чтобы увеличить пропускную способность печей. Почти две нормы выполнял оберфюрер.
      Мы заглянули внутрь печи; кирпич был деформирован от невероятной жары, чугунные шиберы оплавились.
      В бараках стены были испещрены надписями. Запомнилась одна из них: "Умри так, чтоб от смерти твоей была польза".
      Один из наших политработников застыл перед маленьким карандашным рисунком. Не было ни текста, ни подписи, только простой тихий украинский пейзаж. Сколько предсмертной тоски по родине глянуло с серой барачной стенки!
      Теперь в лагере каждый день шли митинги. Толпы верующих пели "Богородицу", коммунисты - знаменитую польскую "Роту" - "Присягу". Казалось, они присягали отомстить за Майданек. На митингах выступали люди, оставшиеся чудом в живых.
      - Я видел, - говорил при нас возчик Владислав Скавронек, - я на собственные очи видел, как эсэсовка привела в крематорий шестерых детей. Это были крошки от четырех до восьми лет. Начальник крематория Мунфельд сам их расстрелял из револьвера и отправил в печь.
      - Я видела, как эсэсовка убивала моих подруг. Она раздевала их, избивала бичом и засекала их до смерти, - говорила бывшая заключенная Майданека.
      Мы не узнали тогда имени эсэсовки-садистки. Теперь нам известно, что это была Ильза Кох.
      Сознаюсь, что даже нам, танкистам, было страшно в этом лагере. Казалось, что отсюда нет выхода. Вспоминалась надпись, которую поэт поместил над воротами "Ада": "Оставь надежду, всяк сюда входящий". Но живые свидетели продолжали рассказы. Люди боролись и здесь, отсюда бежали русские пленные. В первый раз семнадцать русских на работе в лесу лопатами убили охрану и ушли на восток. Это называлось - "штурм лопатами". Второй раз бежали ночью: забросали проволоку (тогда еще не электрифицированную) пятью одеялами и ночью уползли восемьдесят человек. Пятьдесят их товарищей по бараку испугались опасностей побега - их всех наутро фашисты расстреляли тут же на месте.
      Здесь погибли русские, поляки, евреи, итальянцы, чехи, украинцы, греки, сербы, литовцы, албанцы, латыши, белорусы - полтора миллиона человек.
      Наши политработники, офицеры и солдаты увидели лагерь собственными глазами. Они рассказывали о Майданеке молодым бойцам, учили их не только ненависти к врагу, но и любви к освобождаемым от ига Гитлера народам. Майданек был местом, где великая человечность и великое интернациональное значение нашей борьбы становились особенно ясными.
      Нам стали потом известны планы гитлеровцев в отношении Польши и других стран Востока.
      "Отныне, - писал генерал-губернатор Польши Франк в 1939 году,политическая роль польского народа закончена. Он объявляется рабочей силой, больше ничем... Мы добьемся того, чтобы стерлось навеки самое понятие "Польша"".
      "Для не немецких населений восточных провинций, - писал глава СС и гестапо Гиммлер в 1942 году, - не должно быть высших школ. Для них достаточно наличия четырехклассной народной школы. Целью обучения в этой народной школе должно быть только: простой счет, самое большое до пятисот, умение расписаться, внушение, что божественная заповедь заключается в том, чтобы повиноваться немцам, быть честным, старательным и послушным. Умение читать я считаю ненужным".
      Все живое, непокорное, мыслящее человечество должно было заполнить печи концлагерей. Во имя того, чтобы этого не случилось, чтобы на земле наступило вместо мрака фашизма светлое царство свободы, мира и счастья, тонули наши товарищи в Висле и погибали под Сандомир ром. Они сложили головы, честно исполнив свой долг. Человечество никогда не должно забывать своих спасителей солдат Красной Армии-освободительницы.
      Не поймешь - кончились бои или нет! Еще только пять часов утра, а вся 1-я гвардейская бригада давно уже на ногах. Экипажи танков копаются в машинах буквально каждый нашел себе дело. Не приходит сон к усталым воинам! Непрерывные двухмесячные бои поломали, спутали режим дня, приучили неделями не спать, не мыться, не бриться, обедать и ужинать, когда позволит боевая обстановка. И огромная инерция этой боевой страды все еще несет куда-то танкистов, и им в диковину, что ночью можно поспать, а не ремонтировать танки.
      Уже три дня мы с Михаилом Ефимовичем объезжаем части, вручая правительственные награды, и в каждой бригаде - одно и то же. Катуков ворчит: "Везде полуночники".
      Выпив крепкого чая у гостеприимного Володи Горелова, Михаил Ефимович лукаво спросил хозяина:
      - Устал, небось, на бригаде?
      - Никак нет! - удивлен Горелов.
      - Вот, советовались мы с Кирилловичем: не пора ли тебя на корпус выдвигать?
      Горелов насупился:
      - В нашей армии на корпусах командиры есть. В другую - не пойду.
      - Не торопись, планы Военного совета тебе неизвестны. Гетмана выдвигают на первого замкомандующего армией. Вот и будет вакантная должность! На бригаде ты сидишь более двух лет, командовал неплохо, Герой Советского Союза, образование подходящее - академик! Один академик и сменит другого: ведь у нас их в армии раз, два... Сам знаешь. Подумай!
      Горелов подумал.
      Потом сказал:
      - За доверие - спасибо. Но если можно, выслушайте мое мнение. У Гетмана корпус боевой, хороший, но там и свои комбриги опытные, и зам неплох; главное - танкистов среди них хватает. А я свой корпус люблю и до конца войны готов в нем остаться на бригаде. Но если хотите выдвигать - с охотой пошел бы замом к генералу Дремову. Для дела это будет полезно: я в нашем корпусе все бригады знаю, знаю и офицеров, и солдат, кто чего стоит. Иван Федорович - неплохой комкор, но, - Горелов пожал плечами, - мало внимания танкам уделяет. Если доверите место его зама - с удовольствием пойду.
      Предложение Горелова ломало наши планы.
      - Твое мнение? - спросил меня Катуков.
      - А твое? - отвечаю ему вопросом на вопрос. - Горелову бригаду не я, а ты сдавал. Сам преемника выбирал себе. Дремов-то действительно танкового образования не имеет. Природа танковых войск ему не очень близка. Если удовлетворим желание Горелова, то, конечно, подкрепим Дремова.
      - Горелов, а обижаться не будешь? - спросил Катуков. - Если вместо Гетмана назначим на корпус не тебя, а твоего друга Бабаджаняна?
      Горелов даже привстал от волнения.
      - За Армо только рад! Кандидатура подходящая. Бабаджанян - почти танкист. И на корпус больше меня подходит: сумеет лучше организовать взаимодействие с пехотой.
      Ответ был не без доли яда: Горелов гордился своим "чистокровным танкистским" образованием.
      - Ну что ж, в принципе, считай, поговорили. Будем докладывать по инстанциям. Но в бригаде работу не ослабляй.
      - Для меня бригада - мой дом.
      - Хотим узнать твое мнение: кого командиром бригады вместо тебя подобрать?
      Горелов, волнуясь, мерил крупными шагами комнату, брови его задумчиво сдвинулись, губы шевелились, как бы произнося одну за другой фамилии. Мы не торопили. Иногда энергичным взмахом головы он как бы отбрасывал неудачную мысль. Наконец остановился.
      - Считаю, что наилучшей кандидатурой будет не мой зам и не начштаба, а Темник - командир танкового полка из бригады Костюкова. Был с ним в нескольких боях. Грамотный, смелый, спокойный. Под танком не раз вдвоем лежали разговаривали. Рассказывал, что он из политработников: значит, будет хорошим командиром.
      - Ты Темника хорошо знаешь? - спросил меня Катуков.
      - Да. На Халхин-Голе он был начальником политотдела танковой бригады, с начала войны выпросился на фронт. Танкист до мозга костей! Окончил высшие курсы усовершенствования при Академии бронетанковых и механизированных войск.
      - Сочетание неплохое: политработник и командир,- задумался Михаил Ефимович.- Но как, Горелов, твои орлы примут Темника?
      - Все будет хорошо. Ручаюсь.
      - Ну что ж. Темник так Темник. По-моему, кандидатура подходящая.
      Катуков отодвинул от себя пепельницу, подошел к двери и распахнул ее. Легкий, напоенный запахом смолы ветер освежил нас.
      Из бригады мы поехали в штаб армии. Катуков всю дорогу находился под впечатлением беседы с Гореловым.
      - Предложили корпус - ведь не пошел! Прав был Дремов, когда просил его к себе замом.
      Горелов с двух лет воспитывался в Уржумском детдоме: его отец, кровельщик, разбился на работе, мать умерла вскоре после отца. Путь у него был прямой: ФЗО, завод, из пионеров - в комсомольцы, по путевке комсомола - в танковое училище. Потом - армия: взвод, рота, академия... Да, такой человек предан своему боевому коллективу.
      - Редкий человек. А Бабаджанян, думаешь, от корпуса не откажется?
      - Думаю, что все же согласится.
      В штабе встретили секретаря Львовского обкома партии Ивана Самойловича Грушецкого. У него было к армии много просьб, больших и малых. Касались они восстановления хозяйства Львовщины. Ведь прошел всего месяц, как область была освобождена от гитлеровцев.
      - Может, трофейные лошаденки найдутся? А то беда: на коровах пашут. Горе, а не пахота!
      - Есть лошаденки, дадим. А танковой армии они и по штату не положены.
      - Инвентарь у нас старый, машины разбиты!
      - Отремонтируем. Да и трофейных машин дадим. Не откажем.
      Иван Самойлович от души благодарил нас - представителей армии.
      - Провожу завтра партийный актив, приглашаю вас. Послушайте, как живет освобожденная область.
      Всю дорогу в двести километров до Львова заполнили разговоры о давних историях и взаимоотношениях руководителей партийных и советских организаций с армией.
      Партактив проходил в уцелевшем здании Львовского оперного театра. Оно до отказа было заполнено секретарями райкомов, председателями исполкомов, пропагандистами и другими партийными и советскими работниками. Почти все были в гимнастерках со следами споротых погон, некоторые прихрамывали, опираясь на палочку, другие вели записи левой рукой: правый рукав был прихвачен поясным ремнем. Многие среди них - наши боевые друзья: танкисты, артиллеристы, пехотинцы, саперы. И сам секретарь обкома генерал И.С. Грушецкий, с которым мы вместе воевали еще с сорок первого года, только два месяца, как оставил армию.
      Внимательно слушали мы доклад Ивана Самойловича Грушецкого: больше трех лет не доводилось нам бывать на областных партактивах...
      Огромная работа предстояла труженикам Львовщины - мы прошли всю область с боями и видели разрушенную до основания промышленность, сожженные села и города. Казалось, десятилетия понадобятся, чтобы возродить когда-то цветущий край.
      Но секретарь обкома говорил о сроках куда более коротких - руками женщин и искалеченных войной мужчин ведется гигантская восстановительная работа.
      Мы с Катуковым внимательно слушали Грушецкого и мысленно прикидывали, чем и как мы сможем помочь.
      Деловыми, по-солдатски лаконичными и боевыми были выступления коммунистов. Ветерком мирной жизни повеяло от решения актива, той жизни, когда солдат становится каменщиком или сеятелем.
      Да, хоть и не повержен еще враг, хоть впереди еще многие километры фронтовых дорог, но так уж устроен человек - он всегда стремится к светлому, радостному. И как же нам было дорого слышать думы и заботы людей о будущем, о том часе, когда навсегда умолкнут орудия и в белую кипень оденутся вновь по весне возрожденные сады родной Украины.
      После актива мы неотступно начали думать, как лучше подготовить людей к предстоящим боям.
      - Давай посоветуемся с работниками ПОарма, - предложил я Катукову.
      На второй день в светлом украинском домике, где размещался политотдел, Журавлев собрал всех работников ПОарма. Как и всегда, первыми явились подполковники А.Т. Слащев и Н.Н. Михайленко. Они только вчера вечером прибыли из полков и бригад.
      Много рассказывать о задачах политической работы по подготовке личного состава к предстоящим боям не требовалось: работники политотдела армии, прошедшие войну, понимали все с полуслова. Но теперь жизнь выдвигала новые задачи, новые формы и методы моральной подготовки солдат и офицеров к боям: нужно было организовать непривычные для фронтовой жизни дивизионные партийные школы и марксистско-ленинскую подготовку офицеров.
      - Как лучше это сделать? Где взять учебники? Кто разработает планы занятий? - спрашивал Журавлев, покачиваясь с ноги на ногу.
      - Методические разработки и учебные пособия,- предложил Слащев,- напишут работники отдела пропаганды. А ленинские труды попросим у Львовского обкома.
      Уже на другой день Слащев и Павловцев выехали во Львов и из Львовского университета привезли большое количество необходимой литературы, чудом уцелевшей от немецких оккупантов.
      Несколько тысяч коммунистов и комсомольцев, офицеры и солдаты армии накануне великого похода на запад сели за учебу. Марксистско-ленинская теория, освещающая путь к миру и счастью трудового народа, помогала нам в борьбе, вела к полной победе над гитлеровской Германией.
      Учился партийный актив всех первичных организаций армии - парторги и комсорги подразделений. Для них было создано 9 дневных школ партийного актива и 63 вечерние школы. В школах изучали историю Коммунистической партии, вопросы партийного строительства и партийно-политической работы в Красной Армии. Два с половиной месяца, вплоть до начала наступления, планомерно занимались люди в школах, в группах армейского,, корпусного и бригадного партийного актива.
      В армию вливались новые части: экипажи боевых машин из запасных полков. Это были разные люди: пожилые и совсем еще юные - 1925 - 1926 года рождения, бывалые фронтовики, прибывшие из госпиталей, и необстрелянные солдаты, люди многих национальностей. Особенно много было тех, кто более трех лет находился на временно захваченной врагом территории. Все эти особенности пополнения учитывались командным составом и политработниками в боевой и политической подготовке. Прежде всего надо было приобщить новичков к традициям советской гвардии, - в этом большую помощь политработникам оказали ветераны, Герои Советского Союза.
      Командиры и политработники настойчиво боролись за повышение военного мастерства воинов, боеспособности частей и подразделений. Большое внимание уделялось высокой бдительности - вопросам сохранения военной тайны, разоблачению вражеской агентуры, борьбы с благодушием и самоуспокоенностью.
      Важной воспитательной задачей являлось укрепление боевого содружества Красной Армии с Войском Польским, вступившим в борьбу с немецко-фашистскими захватчиками.
      Большую помощь армии оказывал наш представитель при Польском правительстве генерал-лейтенант Сергей Савельевич Шатилов, который передавал нам конкретные материалы о положении Польши, содействовал нашим встречам с руководителями Польского правительства и Войска Польского.
      Каждый день с утра до вечера мы с Катуковым разъезжали по частям.
      - Настоящая лаборатория! - радовался Михаил Ефимович. И действительно, район размещения армии напоминал гигантскую военную лабораторию. Всюду отрабатывались приемы и методы будущего наступления: каждая полянка превратилась в танкодром, полигон или автодром. Танкисты учились взаимодействию с авиаторами, разведчики обобщали опыт,- одним словом, вздохнуть было некогда на этом "отдыхе".
      Как-то раз по дороге на полигон услыхал знакомый голос: "Запевай!"
      Из строя донеслось:
      Вставай, страна огромная,
      Вставай на смертный бой!
      Петя! Петя Мочалов командует. Бронетранспортер остановился.
      Крепкогрудый, уверенный командир роты лейтенант Мочалов четко доложил Катукову.
      - Вот он, богатырь! - засмеялся Михаил Ефимович. - Знаменитый Петр Мочалов!
      Даже уши Мочалова запунцовели от смущения.
      - Ну, поздравляю, лейтенант, с новым орденом и с новым званием! - Катуков крепко сжал узкую ладонь командира роты.
      - Как здоровье? - спросил я Петю.
      - Хорошо, товарищ генерал! - Но, заметив мой испытующий взгляд, смутился и добавил: - Швы иногда побаливают, очень уж большие.
      - Как пополнение? Откуда? - спросил Катуков.
      - С Украины. Ничего народ, хороший, только сыроватый,- ответил он солидно, как подобает комроты, и оглядел своих бойцов, которые с любопытством смотрели, как их лейтенант непринужденно разговаривает с командованием армии. - Молодые, по восемнадцать лет всего.
      А самому Мочалову исполнилось недавно двадцать. Но за плечами у него лежали два года войны. Курская дуга, Днестр и Висла! Глядя на складки, обозначившиеся у верхней губы, на твердое выражение лица, я чувствовал: перед нами действительно стоит зрелый человек.
      - Как "старики", помогают тебе?
      Прежняя застенчивая улыбка заиграла на его губах.
      - Так их же рядовых почти нет, товарищ генерал. Кто на взвод пошел, кто на курсы лейтенантов. Да не беспокойтесь, к наступлению рота будет готова выполнить любые задачи.
      - А почему думаете, что будет наступление? - спросил Катуков.
      - А как же? Для чего мы сюда пришли? Не сидеть же сложа руки!.. И общая политическая обстановка такая... Берлин впереди! Приемы наступления сейчас отрабатываем...
      - Правильно думаете! А как с преодолением танкобоязни? Приучаете новичков?
      - Так точно, утюжу. Некоторые дрожат, придерживать их по первому разу приходится. Когда "тридцатьчетверка" над головой проходит, успокаиваю: "Да не бойтесь, он уже прошел, вы живы остались, немного только земелькой присыпало". Ведь роту доверили, товарищ командующий, вот и готовлю ее. Если жизнь в бою солдатам придется отдавать, то какой ценой? Надо, чтобы недаром погибать! Родина с меня за каждого спросит! И каждая мать тоже: как сынок погиб? А что ей ответить, если он вдруг по сырости, по неумелости даром голову сложит? - В голосе Пети слышалась какая-то отцовская нота. - Вот и готовлю.
      - Ну, друзья,- обратился к роте командарм,- кто не вас совсем не воевал? Ого! Ну, не горюйте, вырастут из вас командиры, как ваш лейтенант. Самое главное - никогда не забывайте, о чем он вам говорит.
      По плану Михаил Ефимович должен был ехать в корпус Гетмана, где шла передача соединения Бабаджаняну. Но Катуков неожиданно заявил, что передумал: "Заедем лучше вместе на передачу к Горелову, а потом к Гетману".
      Разговор этот начался еще в штабе и продолжался сейчас в автомашине. К нему молчаливо прислушивался сидевший на заднем сиденье невысокий офицер, смуглый, усатый - новый командир "Первой гвардии" полковник Темник.
      - Скажи, о чем задумался? - шутливо обратился к нему Катуков. - Сидишь, как невеста на выданье. В старину говорили: "Хоть за курицу, да на свою улицу". Мы тебя просватали не на сторону, а в своей армии, в свой корпус, да еще в какую бригаду! Вся армия с Московской битвы ее знает. Эх, сколько тогда корреспондентов ездило! Горы бумаги исписали...
      - Позвольте, товарищ командующий, сказать свое мнение, - негромко начал Темник. - Бригада отличная, я бы даже сказал, исключительная бригада. Но...
      - Что "но"?
      - Есть в ней отдельные слишком гордые офицеры...
      Вспомнилось, как сам Темник "гонорился" перед своим новым комбригом Костюковым всего три месяца назад. А вот теперь ему самому предстояло побыть в этой трудной роли.
      - Конкретнее? - спросил Катуков.
      - Вот, например, комбат Бочковский. Знаю его хорошо: смелости очень много, но гонору, пожалуй, еще больше. А я спуску не буду давать.
      - Бочковский? Вы что, шутите?! Да вы знаете, о ком говорите? За Коломыю его в приказе Верховного Главнокомандующего на всю страну отметили! Вам это известно?
      - Слышал, читал...
      Было видно, что Катуков Темника не убедил.
      - Может, это вскружило Бочковскому голову? - взволновался Михаил Ефимович.
      Признаюсь, мне было тяжело слушать Темника. Бочковский был человеком исключительной личной смелости. Но в чем-то прав был Темник!
      - Двадцать второй год ему, а уже капитан, комбат, Герой! В нем много хорошего, но подчас проскальзывает зазнайство. С ним надо поработать. Вам поможет в этом подполковник Ружин. Он хорошо знает Бочковского.
      Бригада построилась на полянке. Лица у людей были встревоженные, хмурые. Солдаты внимательно поглядывали на комбрига: какой-то слушок, видно, уже прогулялся по частям. Подъехали Дремов и Литвяк. Катуков принял рапорт от Горелова и, выйдя на середину, приветствовал однополчан неизменным: "Здравствуйте, первая советская танковая гвардия!"
      Потом Михаил Ефимович пошел вдоль рядов. То тут, то там узнавал друзей по подмосковным боям. Он жал им руки, поздравлял с новыми званиями и орденами. Особенно долго задержался около старшины И.Ф. Кухарева, грудь которого украшал новенький орден Красного Знамени. Старшина славился тем, что кормил людей всегда своевременно, несмотря ни на какие обстоятельства. Сейчас, разговаривая с командующим, Иван Федорович Кухарев радостно улыбался.
      Шедший рядом со мной Горелов был расстроен, глаза воспалены.
      - Что с тобой?
      - Николай Кириллович, не могу я больше. Всю ночь просидел с "дедом", выложил душу. Я люблю его, верю больше, чем себе. У нас все общее: радости, горе, всякая забота и удача. Знаю, что есть командиры, которые считают своего зама по политчасти наравне с замом по строевой, зампотехом, зампотылом, делят там чего-то. А мы с Антоном Тимофеевичем три года проработали, жили душа в душу, он был совестью нашей бригады, и его ни с кем другим сравнить нельзя было.
      - Ты отклонился, Володя. О чем же ты с Ружиным целую ночь проговорил?
      Горелов помолчал, потом тихо сказал:
      - Сердце изболелось! Все, как хотел, получилось: сам остался в своем корпусе, самый близкий друг на корпус Гетмана пошел. А чувствую - будто в один день снова стал круглым сиротой. Тяжко уходить из бригады. Признаюсь, сознательно задержал вынос знамени. Может, не поздно? Поговорите с командующим!
      - Приказ подписан. Комбриг приехал...
      И вот прозвучала команда, которая заставляет трепетать сердце воина, сколько бы раз он ее ни слышал:
      - Под знамя - смирно!
      Тысячи людей замерли. Торжественно вынесли святыню бригады. Ветер слегка шевелил тяжелый бархат, обагренный кровью погибших боевых товарищей. А на фоне красного стяга внимательно вглядывался в своих солдат Владимир Ильич. Вот знамя близко, различаются золотые буквы: "Первая гвардейская танковая бригада". Блестит орден Ленина, орден Красного Знамени, ордена Кутузова и Богдана Хмельницкого. Каждая награда - память о славных сражениях, о массовом героизме, о том, как остановили несметные полчища врага под Москвой и под Курском, как истребляли их на Украине, как шли с Лениным на знамени и в сердце вперед, на запад. Лицо знаменосца сосредоточенно. Мимо людей проносят символ великого дела коммунизма: каждый может умереть, но знамя, но светлые цели нашей борьбы, воплощенные в дорогом имени Ильича,- они бессмертны!
      Знамя застыло на правом фланге. Катуков начал читать приказ. После слов: "Герой Советского Союза гвардии полковник Горелов Владимир Михайлович назначается заместителем командира восьмого механизированного корпуса первой гвардейской танковой армии" - будто стон пронесся над рядами. Михаил Ефимович заметил это, оторвался от текста приказа и заговорил:
      - Лучший из лучших, командир гвардейского танкового полка, показавший образцы мужества и отваги, полковник Темник назначается командиром первой гвардейской бригады. Военный совет доверяет ему и надеется, что под командованием товарища Темника Первая танковая гвардия сохранит свои славные традиции и донесет знамя до логова гитлеризма - до Берлина! Ура!
      Командующий даже не прочитал подписи под приказом: троекратное "ура", как взрывы, потрясло все вокруг. Головы приподнялись. Люди оживленно поворачивались друг к другу: "Темник? - читалось на лицах. - Что это за такой Темник? Ну-ну, поглядим, чего этот Темник стоит".
      Зычный бас Горелова:
      - Смирно! Знамя на середину!
      И снова лица - строгие, торжественные, как бы освещенные изнутри светом. Горелов и Темник подошли к знамени. Оба были бледны, только глаза сияли. Горелов взялся за древко, сделал два шага вперед и встал на одно колено. И весь строй опустился, как и он, перед своей святыней.
      - Не посрамите! - голос Горелова звучал грозно.- Не уроните честь и славу гвардии...
      Больше он не мог говорить, приник к знамени губами и застыл. Потом Горелов протянул знамя Темнику.
      Темник, тоже опустившись на правое колено, поцеловал красный бархат, и звуки его голоса разнеслись перед строем:
      - Клянусь тебе, родная партия, клянусь тебе, наш советский народ, пока бьется сердце в груди и глаза видят свет, - будем нести это знамя туда, куда прикажет нам наша Родина.
      Встал и, крепко сжимая древко, пошел вдоль строя гвардии. Знамя медленно проходило мимо одного ряда, второго, третьего. Потом Темник снова вышел на середину. С этой минуты он - уже командир бригады.
      После почти трехмесячного пребывания в распоряжении Ставки Верховного Главнокомандования во второй половине ноября 1944 года мы получили директиву: "Первой гвардейской танковой армии войти в подчинение Первого Белорусского фронта и сосредоточиться в районе севернее Люблина".
      Курвиметром вымеряем расстояние: по воздуху 300 километров, по дорогам 450 - 500. Передислокацию приказано провести комбинированным маршем: танки, самоходки и тяжелые грузы пойдут железной дорогой, а все остальные - своим ходом. Надо произвести передвижение незаметно, скрытно. А попробуйте-ка скрытно двинуть несколько тысяч машин и десятки тысяч людей - так, чтоб вражеский лазутчик не заметил никаких следов! Задачка!
      Кипит работа: Шалин с Никитиным ищут на карте подходящие дороги, долго думают над переплетениями красных и черных жилочек. Дороги должны быть проезжими и в то же время проходить подальше от городов, и надо, чтоб вели они прямее к цели и чтобы имелись леса для стоянок в дневное время. Много различных соображений учитывали штабисты, чтобы укрыть армию от вражеских глаз, пока, наконец, согласно кивнули головами: найдено!
      Темными осенними ночами с 25 по 30 ноября войска армии совершили небывалый марш и вышли в назначенный им район в установленное время.
      У хозяйственников - не меньшие задачи: надо рассчитаться с местными гражданскими хозяйственными учреждениями. Начальник тыла армии генерал Василий Фомич Коньков докладывает, что местные товарищи интересовались: "Чего вы так торопитесь? Уезжаете, что ли, оставляете нас? Мы можем поставлять вам овощи и в другое место, укажите только, куда!" - "Нет, что вы! Просто должать не хочется, давайте уж рассчитаемся".
      После этого разговора армия еще два дня стояла будто бы на месте. А потом - не стало никого. Точно в срок армия успела передислоцироваться в район Каменки, севернее Люблина, и густой лес поглотил ее.
      После сосредоточения в полосе нового фронта командование армии обязано было прибыть, представиться и доложить о состоянии армии командующему фронтом, члену Военного совета, начальнику штаба и некоторым начальникам родов войск.
      Мы с Катуковым поехали представляться. В командование Первым Белорусским фронтом за месяц до этого вступил маршал Советского Союза Г.К. Жуков вместо принявшего Второй Белорусский фронт маршала Советского Союза К. К. Рокоссовского.
      Первым делом заехали к начальнику штаба фронта генералу М.С. Малинину, одному из способнейших начальников штаба фронта, старому танкисту. С помощью офицера, выделенного Малининым, легко нашли красивый, увитый зеленью домик, где расположился маршал Жуков. Еще издали узнали со спины небольшую коренастую, плотно сбитую фигуру маршала, прогуливавшегося по асфальту. Вот Жуков повернулся, и мы двинулись навстречу.
      - А, танкисты приехали?
      - Товарищ маршал...
      - Здравствуйте, товарищи! - протянул руку маршал. В крепком рукопожатии, в веселом рокоте голоса чувствовалась доброжелательность.
      Перебросился с нами общими фразами:
      - Все закончили?
      - Хвосты подчищаем.
      - Хорошо, хорошо! Ведь я вас специально у Верховного выпросил - знаю все-таки по прежним боям. Не подведете?
      - Никак нет, товарищ маршал, не подкачаем!
      - Не завтракали еще? Пошли ко мне.
      - Что вы, товарищ маршал, мы сыты.
      Жуков был прост, спокоен, откровенен. В его домике всюду виднелись следы большой работы: лежали карты, схемы, документы...
      - Сидел несколько дней, - пояснил он, заметив, как мы оглядывали его резиденцию, - продумывал план операции. Главное, как лучше маневрировать танковыми армиями? Отдельно вас пускать или вместе с Богдановым? В основном все продумал и дал начштаба для окончательного оформления. Завтра к Верховному везу план на утверждение.
      - Еще встретимся, - прощался он с нами. - После возвращения побываю в вашей армии! А сейчас доложитесь, кому нужно, и займитесь боевой подготовкой. Готовьтесь, готовьтесь и еще раз готовьтесь. Дела предстоят большие.
      На душе стало полегче после этого разговора,
      Следующим посетили члена Военного совета фронта генерал-лейтенанта К.Ф. Телегина. Об этом человеке хочется рассказать поподробнее.
      Еще в восемнадцатом году юный Костя Телегин вступил в Омске в Красную гвардию и с ее отрядом присоединился к дивизии уральских рабочих легендарного полководца Василия Блюхера. Бил колчаковцев, дошел с боями до Байкала. Ум, смелость, боевую и деловую хватку молодого коммуниста достойно оценили товарищи по оружию: в двадцатом году в составе Блюхеровской дивизии комиссар полка Телегин вел бойцов через Сиваш на штурм Перекопа. Потом был комиссаром в отдельном пограничном батальоне, воевал против Махно. Окончив Военно-политическую академию, стал одним из руководящих работников Политуправления погранвойск. Бои у озера Хасан, финская война - все это обогащало его боевой опыт.
      В начале Отечественной войны Телегин стал членом Военного совета Московского военного округа, а затем и членом Военного совета Московской зоны обороны. Когда в 1942 году на территории МВО формировался наш корпус, обеспечение корпуса кадрами и материальное обеспечение шли через Телегина. Я испытывал удовлетворение, работая с этим дельным, умным человеком. Отношения у нас были простыми и дружескими. Константин Федорович вручал нашему корпусу первые боевые знамена. В конце декабря 1942 года он был назначен членом Военного совета Донского фронта. С тех пор победы Донского, Центрального, а позже 1-го Белорусского фронтов были связаны с именами Маршала Рокоссовского и члена Военного совета Телегина: от Волги и до предместий Варшавы успели пройти соединения фронта к ноябрю 1944 года.
      Телегин почти не изменился за эти два года: та же бритая голова, тот же широкий выпуклый лоб, из-под которого пристально глядят умные глаза, фигура подтянутая, легкая. И тот же размеренный, вдумчивый, ровный голос.
      Катуков вскоре после своего доклада попросил разрешения удалиться - надо было идти к другим начальникам. А я остался. Константин Федорович интересовался всеми деталями жизни армии: и кадрами, и качеством пополнения, и наличием транспорта, и обеспечением армии, и многим, многим другим. Мой доклад получился очень долгим и подробным.
      Затем я по-дружески спросил:
      - Ну, как чувствуете себя с новым комфронтом?
      Телегин подумал, чуть приподнял брови и спокойно ответил:
      - Пока неплохо. Георгий Константинович всеми мерами поддерживает сплоченность, творческий дух всего нашего коллектива, умело направляет на решение задач. Но что касается оперативной стороны дела - тут Жуков особенно силен, многоопытен! - Телегин задумался. - Да, два года провоевал с Константином Константиновичем, хорошо сработались, и осталось наилучшее воспоминание.
      - Знаю Константина Константиновича,- отозвался я. - Обаятельный человек.
      - Что, воевали вместе?
      - Нет, я служил у него в кавкорпусе.
      В дверь постучали. Вошел высокий смуглый брюнет. Это был Семен Яковлевич Озерянский - заместитель начальника разведывательного отдела фронта.
      - Прошу прощения,- обратился он к Телегину,- есть новость о Варшаве. Николаю Кирилловичу, наверное, тоже интересно послушать.
      Мы с Озерянским были хорошо знакомы еще с довоенных лет по совместной работе.
      - Докладывайте! - сказал Телегин.
      Коротко, четко Озерянский нарисовал обстановку в польской столице. Гитлеровцы уже подавили восстание. Не только героические повстанцы, но даже их жены и матери были репрессированы и брошены в концлагеря, за колючую проволоку. Детей продавали на специальном базаре в местечке Серцы; цена за ребенка колебалась в пределах до 25 марок. А тем временем некоторые руководители восстания, заранее рассчитывавшие использовать пожар народной ненависти для захвата ключевых позиций, попали в гитлеровском плену в условия, как выразился Озерянский, "не хуже лондонских".
      Доклад Озерянского был закончен, и разведчик вышел. Константин Федорович обратился ко мне:
      - Смотри на карту. Военный совет фронта утвердил вам станции снабжения вот они: Леопольдув и Окшея и станцию выгрузки Соболев.
      - Растительности маловато, - сказал я, вглядываясь в район, обведенный красным кружком. - Леса мало, чтобы укрыть грузы и поступающие эшелоны.
      - Политграмоту тебе читать? Есть лес, нету леса - где я тебе его возьму? Насажу, что ли? А все, что дает нам тыл, ты обязан сохранить до последнего грамма и винтика! Потеряете запасы - сорвете фронтовую операцию.
      - Мне ясно.
      - Ясно-то тебе ясно, а вот если потеряете запасы, тогда видно будет, ясно ли это тебе и твоим людям. Объясни, чтобы поняли: каждый выстрел фронта - это поезд боеприпасов, а в бою стреляют тысячи раз. Чтобы только одна ваша армия пошла в наступление, понадобятся сотни цистерн горючего, тысячи вагонов боеприпасов, продовольствия и всего прочего. И все это нужно не только разгрузить, но и зарыть в котлованы - спрятать от авиации. От нас нужна какая помощь?
      - Емкостей не хватает.
      - Немного дам. Остальное изыскивайте на месте. Учить ученого - только портить! Рыть котлованы тебе не будем, своими силами обойдешься. Запиши-ка номера эшелонов...
      Торопливо заношу в блокнот десятки номеров: за каждым стоит поезд, идущий сейчас в адрес армии с горючим, боеприпасами, запчастями, продовольствием и другим имуществом.
      Окончив диктовать, Телегин улыбнулся:
      - Вот бы удивились классические военные теоретики или современные западные, услышав разговор каких-то членов Военных советов, занимающихся вопросами, которые должен решать полководец. Для них это совершенно непонятное явление в жизни советских военных организаций, как непонятна и сама социальная суть наших Вооруженных Сил.
      - А трудновато вам, Константин Федорович, заниматься всем этим одному? Железные дороги и шоссе разбиты, непрерывность снабжения под угрозой. А тут еще дополнительная работенка появилась - комендатуры...
      - Да, приходится крутиться, как белке в колесе. ПУР с весны обещает дать второго члена Военного совета. Но не хватает кадров. Все говорят: "Справишься пока один". Вот и справляюсь. Ладно, поезжай. Скоро заеду к вам, познакомлюсь с армией.
      Я отправился домой: так на фронтовом языке у нас назывался штаб армии. Он и был родным домом. Но в тот вечер в нем было неспокойно: Катуков, я, Шалин и Коньков тревожились об эшелонах, прибывающих по графику командования фронта. Они не будут ждать! А куда же сливать нам горючее, прятать боеприпасы? Хорошо было воевать во времена суворовско-кутузовские: патроны клали в солдатские ранцы, лошадей пускали пастись на подножном корму. Что не помещалось на солдатском горбу, клали на подводы, и отправлялись бить врага. А в современной войне горючее не разольешь по бакам - на предстоящую операцию нам планировали несколько заправок; снаряды тоже не раздашь экипажам - требуются три боекомплекта. Значит, без складов горючего и боеприпасов не обойтись! Но авиация противника методично разыскивает склады: немцы знают, что лишить нас запасов - означает сорвать зимнее наступление. И приходится армии глубоко зарывать в котлованы цистерны с горючим, ящики с патронами и снарядами всех калибров и марок - запас на месяцы беспрерывных боев. Сколько тут придется земли перекопать под котлованы, сколько перетаскать тяжестей! А в армии нет ни одной землеройной машины, ни одного погрузочно-разгрузочного механизма, их заменяют три сотни пожилых людей, ветеранов империалистической и гражданской войн - кладовщики, грузчики (они же и охранники) с длинными лопатами в руках. Это - герои народного ополчения, добровольцы, израненные в трех войнах. Им предстоит совершить дело, которое в мирное время показалось бы просто немыслимым, невозможным.
      К нашему приезду "отцы" уже становились в строй. Их бравой выправке могли позавидовать лучшие мотострелковые части. Еще бы! Кое-кого я знаю лично: вот тот высокий, седоусый, гладко причесанный на пробор солдат - бывший рядовой лейб-гвардии Семеновского полка; другой - широкогрудый, с чуть кривыми ногами - когда-то был лихим драгуном. Есть тут и кирасиры, и гусары, а более всего, конечно, - обыкновенная пехота, "инфантерия", как ее называли тридцать лет назад. Когда-то все они носили разную форму, разные погоны; теперь они советские солдаты, и лихо сдвинутые ушанки украшает маленькая звездочка.
      - Здравствуйте, товарищи!
      - Здравия желаем!
      Смотрю на них, а в голове - разговор, услышанный во время построения: "Приехали наши генералы. Опять, значит, работенка предстоит".
      Всю дорогу продумывал речь, а получилась она очень короткой.
      - Товарищи! От имени Военного совета армии благодарю вас за замечательный, самоотверженный труд, за практическую помощь гвардии в разгроме фашистов на Сандомирском плацдарме. Танкисты, мотострелки, артиллеристы, саперы представители всех родов войск - просили передать вам, солдатам второй линии, большой привет и большую благодарность за помощь в обеспечении горючим и боеприпасами. Военный совет, кроме благодарности за сохранение социалистического имущества и активное участие в разгроме врага, награждает вас орденами и медалями.
      Строй замер. На лицах пожилых людей гордость и удовлетворение. Только у одного непроизвольно вырвалось:
      - Ишь ты!
      Начальник отдела кадров уже разложил на столе ордена, медали и временные удостоверения к ним. Коньков зачитывает приказ. Ветераны подходят поодиночке. Смущенные и гордые, тронутые вниманием к их ратному труду, некоторые забывают сказать уставное "Служу Советскому Союзу" и, растроганно пожимая руку, говорят: "Спасибо, спасибо" или "Спасибо Родине". Просят передать гвардейцам первой линии (или иногда - "сынкам"), что не подведут: "Пусть на нас крепкую надежду имеют". Коньков доволен до предела.
      После вручения орденов всех пригласили на торжественный обед.
      Когда прозвучали тосты за сегодняшних "именинников", за награжденных, пришло время делового разговора.
      - Вот, отцы, для вас начинается новый бой. Нужно в трое суток вырыть столько котлованов и разгрузить столько эшелонов, что в обычное время и за двадцать суток, пожалуй, не сделать.
      Я коротко изложил, что надо сделать. Слушали внимательно.
      - Все сделаем, - ответил бывший драгун. - Раз обещали гвардейцам сделаем. Тут народ рабочий, знаем, чего стоит каждый снаряд и каждый литр бензина: наши жены и дочки, а у кого и внучата, в тылу на армию работают. Нешто мы их труды под немецкие бомбы подставим? А вот как с емкостями дело обстоит?
      - Куда сливать? - поддержал его плечистый седоватый ефрейтор.
      - Кое-что нам даст фронт, а остальное найдем на территории. Вот майор Слынько, начальник ГСМ, несколько трофейных железнодорожных цистерн уже раздобыл.
      - Махорочка у нас неважнецкая, язык щиплет. Вот полтавская была у нас хорошая, с такой махоркой и котлованов можно было бы больше нарыть, мимоходом пошутил ефрейтор, который спрашивал меня о емкостях.
      - Ну, если так, Военный совет примет все меры,- ответил я ему в тон.Постараемся полтавской раздобыть.
      Смотрю я на этих людей и думаю: знаете ли вы, отцы, какой великий подвиг совершаете, сколько тысяч жизней спасают ваши лопаты?! Никакими наградами не отблагодарить вас за богатырский труд. Сколько норм вы сделаете за эти трое суток? И посчитать даже трудно - нет таких норм. Сколько нужно - столько и сделаете. И танкисты пойдут в бой, не боясь остаться без горючего и боеприпасов, которые сбережете вы, незаметные герои армейского тыла.
      Через несколько ночей армейские запасы горючего и боеприпасов уже были перегружены мозолистыми руками ветеранов в глубокие котлованы, зарыты и замаскированы грудами осенних листьев. Напрасно кружились в воздухе "хейнкели" - ни одной бочки, ни одного ящика, ни одной цистерны не потеряла в те дни наша армия на базе снабжения. Спасибо вам за это, отцы!
      На северной окраине небольшого польского городка Седлеца собрался руководящий состав 1-го Белорусского фронта: командующие родами войск и другие. Здесь впервые за всю войну нам пришлось участвовать в военной игре на картах, строго придерживаясь реальной обстановки и учитывая предстоящие задачи.
      Военный совет каждой армии сидел за своим столом, на котором лежала синяя папка с картами и документами. На папке - длинный заголовок: "Варшавско-Лодзинско-Познаньская операция". Впоследствии историки назвали ее короче: "Висло-Одерская операция".
      Вначале начальник штаба фронта генерал-полковник М.С. Малинин охарактеризовал общее положение, сложившееся к концу 1944 года: почти повсеместно противник изгнан с территории Советского Союза; блок фашистских государств развалился, Германия осталась воевать в одиночестве. Против нас Гитлер держит примерно шестьдесят пять процентов своих лучших сухопутных войск с целью не допустить Красную Армию в восточные провинции Германии. Возможно, его расчеты строятся в надежде на раскол антифашистского блока. На главном стратегическом направлении - Берлинском, по имеющимся документам, создана глубоко эшелонированная оборонительная система, состоящая из семи рубежей. Общая глубина ее 400 - 500 километров - от Вислы до Одера.
      Далее генерал-полковник изложил положение на Западном фронте. Рассказав об успешном выходе союзников на линию Западного вала, сообщил, что 16 декабря гитлеровцы перешли в районе Арденн в контрнаступление и прорвали неукрепленный участок фронта шириной до ста километров. Под угрозой уничтожения находятся четыре армии союзников.
      - Ни одной части, ни одной винтовки Гитлер не взял с советско-германского фронта. На западе у него всего семьдесят три дивизии из общего количества, в основном фольксшгурм, одиннадцать танковых и четыре моторизованных. Они-то и играют основную роль в контрнаступлении в Арденнах, - докладывал Малинин. Английские войска и две американские армии отступают в направлении реки Маас.
      - Дорога-то знакомая, бегать туда привычно! - это бросил реплику командарм Василий Иванович Чуйков.
      - В предстоящей операции, - подвел итог Малинин, - нашему, а также Первому Украинскому и Второму Белорусскому фронтам выпала честь стать тараном, разгромить главные силы противника, приблизиться к главной цели - Берлину - и водрузить знамя Победы в самом логове фашистского зверя.
      Шелестят карты, на которые мы с Михаилом Алексеевичем Шалиным, исполнявшим в те дни обязанности командующего армией, еще вчера вечером нанесли обстановку - и за себя, и за противника.
      Постепенно, час за часом, начинаем познавать идею наступления. Расширяется круг вопросов, наращиваются задачи, вырабатывается методика прорыва. Интересно наблюдать, как проявляются на игре организаторские и оперативные таланты нашего генералитета. Сразу стала видна подготовка каждого из присутствующих: ведь здесь любой мог свободно выражать свои мысли, высказывать мнения, любой мог предлагать новые варианты в решении сложных задач.
      За соседним столом углубился в работу мой старый товарищ, командующий 2-й гвардейской танковой армией, Герой Советского Союза генерал-полковник С. И. Богданов. Я не виделся с Семеном Ильичом с довоенных времен. Про него шутливо вспоминают, что до революции место этому молодцу было отведено среди великанов первого взвода первой роты лейб-гвардии Семеновского полка. Когда он сегодня, нагнувшись и протянув мне правую руку, левой радостно сгреб в объятия,- дух захватило! Ну и сила! Рядом с ним что-то отмечает красным и синим карандашами член Военного совета Петр Латышев.
      - Ну как, Семен Ильич, рядышком нас пустили?
      Дело в том, что командующий фронтом согласился с мнением командармов решил пустить обе танковые армии вместе.
      - Рядышком,- удовлетворен Богданов.- Теперь за левый фланг спокоен прикроете. Вот справа голо, смотреть да смотреть...
      Семен Ильич указывает на синюю прожилку реки.
      - Приказано быть на Бзуре на второй день: мы внутреннее кольцо сомкнем вокруг Варшавы, вам внешний фронт отжимать на запад. Ну, у нас дорога попрямее! В прорыв вхожу на участке Берзарина. А вас кто вводит?
      - Василий Иванович Чуйков.
      - Знаменитая армия. Этот тебе чистенький прорыв сделает. Но и Берзарин не плох!
      Я с любопытством посмотрел на живое, энергичное лицо Николая Эрастовича Берзарина. Рядом с ним сидел член Военного совета Федор Ефимович Боков, знакомый мне тоже еще с довоенных времен, когда он был начальником Военно-политической академии, а потом комиссаром Генерального штаба, исключительно обаятельный человек.
      Около них как раз стоял маршал, который переходил от стола к столу, работая с одной армией, пока другая подготавливала решение.
      - Как у вас с наблюдателями?
      Наблюдатели - постоянная тема у нашего комфронтом. Мы уже слышали от командующих общевойсковыми армиями, как придирчиво он проверяет кадры наблюдателей: пытливые ли, развитые, инициативные...
      Когда Берзарин доложил: "Исключительно хорошие люди", Жуков обратился ко всем присутствующим: "Минуточку внимания!"
      Все оторвались от карт.
      - Один из командующих хвалил мне своих наблюдателей, а когда я приехал к нему и сказал: "Покажи свой НП",- полчаса таскал меня по переднему краю, искал наблюдательный пункт, да так и не нашел. Фамилии называть не буду... Скажу только, что это не Берзарин.
      Показалось, что общевойсковики вздохнули с облегчением.
      - Но наказывать буду! Наконец завел меня в лес, показал вышку, говорит: "Отсюда я наблюдаю". Смотрю я на лестницу - не всякий акробат заберется! "Лезь",- говорю. Не лезет. Я тогда сам полез. Не без трудностей, но все же одолел лесенку. Кругозор с вышки - двадцать метров, не больше. Кругом одни сосны торчат.
      Все засмеялись.
      - Командармам необходимо лично контролировать разведчиков. Недавно, например, разведка донесла мне, что у противника танков много. Я не согласился с нею. А почему? Изучил данные авиации и, главное, наблюдателей. Что оказалось? Макеты там стояли, а три танковые дивизии Гитлер увел с направления нашего главного удара: одну - в Восточную Пруссию, две - на юг!
      После слов командующего опять наступила рабочая тишина. Мы с Шалиным подошли к столу, где сидели уроженцы Калуги, "калуцкие", как шутливо звали Василия Ивановича Чуйкова и члена Военного совета Алексея Михайловича Пронина.
      С Чуйковым обсудили, как обеспечить ввод танков в прорыв.
      Познакомившись с планами соседа и с планами армии, вводящей нас в прорыв, вернулись к своему столу.
      - До конечного пункта операции - сто восемьдесят километров, - меряет циркулем и считает вслух Шалин. - Срок - четыре дня, средний темп - сто восемьдесят разделить на четыре... Сорок пять километров в сутки по прямой.
      - Крепенько, Михаил Алексеевич. А вы не помните темпы продвижения танковых войск в предыдущих операциях?
      - Пожалуйста, Николай Кириллович. Уманско-Батошанская - пятнадцать километров в сутки, Львовско-Сандомирская - двадцать пять - тридцать километров. Да и то - это максимум на отдельных направлениях. Белорусская в среднем двадцать пять километров. Если вас интересуют немцы, то их наивысшие темпы в сорок первом году - примерно двадцать-тридцать километров в сутки.
      Мысленно прикидываю: запланированные нами темпы в операции в полтора-два раза выше максимальных, какие только знала история танковых войск.
      Шалин продолжает рассуждать в своей обычной манере: несколько резолюционно.
      - Задача танковой армии - продвинуться вперед и не дать отходящим частям противника сесть на подготовленные рубежи...
      Его карандаш прошелся по полосам вражеских укреплений, нанесенных в междуречье Вислы и Одера.
      - И одновременно встречать подходящие резервы противника и громить их до занятия ими этих рубежей. Бить так, чтоб противник всегда опаздывал! Успех будет зависеть от быстроты темпов передовых отрядов.
      - Кого предлагаете пустить передовыми?
      - Если не возражаете, оставим Гусаковского и первую гвардейскую бригаду. Пусть Темник оправдывает доверие.
      - Согласен.
      - Командиров батальонов, рот, взводов надо будет в передовые бригады особо подобрать, чтобы были самые смелые и грамотные офицеры со всей армии. Например, Гусаковскому требуются два новых комбата.
      - Только один. Карабанов хотя назначен замкомбригом, но наверняка откажется пока от повышения, пойдет комбатом передового батальона. А на второе место рекомендую заместителя комбрига Пинского. Очень просился командиром батальона в передовой отряд. Может, подойдет, офицер неплохой!
      - Охотников впереди идти у нас всегда хватит, - Михаил Алексеевич заносит в свой блокнот фамилии Карабанова и Пинского.- Важно правильно людей подобрать буквально в каждый танк. Приедем домой, сразу этим займемся.
      Военная игра на картах продолжалась неделю. Штаб фронта превратился на этот срок в своеобразное научное учреждение, я бы сказал, в своеобразную Академию Генерального Штаба, с той разницей, что там обстановка создается руководителем кафедры, а тут она была реальной. Идея и замысел огромной операции облекались в точные и ясные формы: отшлифовывались детали взаимодействия общевойсковиков и танкистов, вырабатывались наилучшие варианты ударов, уточнялись и расширялись масштабы операций. В конце игры штаб и командующий фронтом, с учетом всех высказанных мыслей, дали окончательную директиву на операцию.
      Выступал Маршал Советского Союза Г.К. Жуков. Приказав изучить план операции с командирами всех степеней, он сообщил:
      - Ставка Верховного Главнокомандования торопит нас: союзники терпят поражение в Арденнах. Обещали им наступление. Сроки укажу позже, но времени осталось немного. Поддержка авиаторов будет незначительной: прогноз на январь плохой. Поэтому и планировали мы операцию на вторую половину января, но приказано спешить.
      Разъезжались домой, в армии, изучив каждую дорогу, каждый город, каждую речку, которые должны были вcтретиться на пути армии. Казалось, пройден весь маршрут до Познани, и я с закрытыми глазами мог представить Лодзь, Лович или Кутно. Такое же ощущение было и у других генералов. Игра была достойным завершением огромной подготовительной работы накануне одной из крупнейших и стремительнейших операций Второй Мировой войны.
      По возвращении из штаба фронта предстоящая операция с такой же тщательностью была проиграна на картах с командирами и штабами корпусов и бригад, с руководителями служб тыла армии, заместителями командиров корпусов и бригад по тылу и начальниками политотделов.
      Первая идет первой
      По замыслу операции 1-й Белорусский фронт наносил удар в общем направлении на Познань, 1-й Украинский фронт имел задачу разгромить кельце-радомскую группировку врага, а затем развивать наступление в направлении на Бреслау.
      Ближайшая оперативная цель 1-го Белорусского фронта сводилась к тому, чтобы прорвать оборону противника одновременно на двух разных направлениях и, разгромив варшавско-радомскую группировку, выйти к Лодзи. В дальнейшем намечалось наступать в общем направлении на Познань до рубежа Бромберг (Быдгощ), Познань и южнее, где войти в оперативно-тактическую связь с войсками 1-го Украинского фронта{6}.
      Главный удар войск 1-го Белорусского фронта намечалось нанести с Магнушевского плацдарма в направлении на Кутно.
      Так замышлялась операция, названная впоследствии Висло-Одерской, одна из крупнейших стратегических наступательных операций.
      Наша армия получила директиву Военного совета фронта от 2 января 1945 года. В директиве перед армией была поставлена задача: "стремительным выходом на северный берег реки Пилицы, а в дальнейшем к реке Бзура в районе Ловича обеспечить успех 1-го Белорусского фронта по окружению и уничтожению варшавской группировки противника: уничтожить подходящие с запада резервы и не допустить их на соединение с окруженной варшавской группировкой. С выходом армии в район Кутно занять исходное положение для развития наступления на Познань"{7}.
      Общая глубина планируемого этапа операции от рубежа ввода в прорыв достигала 180-190 километров.
      Шел проигрыш операции в штабе армии. Генерал Гетман предложил полковнику Бабаджаняну:
      - Тебе помочь подготовить корпус к предстоящим боям?
      - Спасибо, мы и сами.
      Бабаджанян хотел все сделать самостоятельно, "без подпорок". В этом - свой плюс: пусть сразу привыкает к ответственности за корпус. Сами, так сами!
      Зато Дремов крепко шлифовал Темника:
      - Завидовал Горелову, что ходит в передовом отряде, вот теперь попробуй...
      И начиналось старательное поучение: как переправить и укрыть танки, как заранее изучить маршрут для передового батальона, где поставить колонны,словом, все мелочи подготовки передовой части.
      - Не слишком ты его, Иван Федорович? - заметил Катуков.
      - Надо. Ему передовым не приходилось быть - пусть учится.
      После проигрыша операции на картах мы с Катуковым решили ехать на плацдарм. Дремов с Темником, Бабаджанян с Гусаковским, Никитин, Соболев, Фролов - все поехали с нами в одной машине, чтоб не демаскироваться. По этой причине никто не надел танкистских комбинезонов, а мы с Катуковым облачились в офицерские шинели.
      Главная цель поездки - посмотреть своими глазами местность, где будем наступать, откуда входить в прорыв. Если этого не сделать заранее, армия будет, говоря грубо, напоминать кошку, которую занесли в мешке в лес и там вытряхнули: иди, ищи нужное направление. Надо отработать взаимодействие с общевойсковыми армиями, изучить дороги, идущие к месту сосредоточения, колонные пути через минные поля - и свои, и противника.
      Выполнение задачи началось уже в пути: отмечали состояние дорог. Бабаджанян охнул, увидев перед Вислой огромную болотистую пойму. Инженеры проложили по этой трясине настил, за которым начинался километровый мост. Заметили по спидометру общую длину переправы. "Боже ты мой! - вырвалось у Темника. - Почти четыре километра". Начался спор, сколько же танков здесь сможет пройти в одну ночь.
      - Прежде всего, с какой скоростью идти?
      Даже Бабаджанян вынужден признать: "Не больше тридцати километров в час, иначе все к черту поломается" (кстати, строители моста рассчитывали на максимальную скорость в 12 километров в час).
      Катуков взялся за карандаш. Несложные расчеты, и Михаил Ефимович объявил: "Мост пропустит сто танков в ночь!" А у нас их с учетом усиления в семь раз больше. Не возиться же целую неделю!..
      Это - типичная мелочь. Ежечасно приходилось сталкиваться с такими незаметными проблемами, как будто далекими от героики лихих рейдов, захватов штабов и вражеских знамен. А не решит Военный совет вопрос переправы поставит под угрозу выполнение фронтовой операции.
      Гусаковский, внимательно оглядев мост, предложил:
      - Он, кажется, прочный, сделано на совесть. Пустим сразу несколько танков, пусть держат интервалы на величину пролета. Только надо соблюдать график движения, посты установить, а то попадут две машины на один прогон и прямым ходом рухнут на дно.
      На той стороне реки находился командный пункт Чуйкова. Василий Иванович был любезен и гостеприимен. Мы впервые взаимодействовали с ним, а условия были крайне сложные. По существу, для нас это был первый опыт наступления с плацдарма: до сих пор мы только захватывали их и сдавали потом общевойсковикам. Впервые также преподносился танкистам и "чистый прорыв": обычно мы прогрызали бреши в обороне противника вместе с пехотой. Сейчас до всего надо было дойти своей головой: изученная в академиях битва под Камбрэ (1917 год!) мало помогала на Висле.
      Василий Иванович развернул перед нами карту плацдарма.
      - Вот! Четыре месяца работали! - Крепкие пальцы командарма уперлись в небольшой кусок в излучине реки, где буквально не было живого места от пометок. - Миллионы кубометров перекидали лопатками.
      - Самоотверженно люди работали, - признал член Военного совета Алексей Михайлович Пронин.
      - Дисциплина у вас, как видно, хорошая: проехали мы - и незаметно, сколько тут всего нарыто. Наверно, и с воздуха ничего не видать.
      - Пленные в голос показывают: русские зарываются, значит, к долгой обороне готовятся, - улыбнулся довольный Пронин. - Но вообще налетов мы не очень боимся - зениток сверхдостаточно. За одну минуту можем произвести тридцать четыре тысячи зенитных выстрелов, так что прямое бомбометание на плацдарме исключено.
      - Богато живете! Москву меньше зенитчиков защищало!
      Установленные по квадратам сотни танков, пушек, машин, десятки тысяч солдат заполняли, казалось, каждый метр, исключая дороги. Под любым деревом была зарыта пушка, или танк, или боеприпасы, и когда наверху, покрякивая, словно ночная утка, пролетал снаряд, невольно думалось: "Попадет, промахнуться здесь невозможно". Плацдарм напоминал мне персидский ковер, где не бывает места без узоров и полосок: так и здесь нельзя было найти кусочка, не перекопанного землянками, траншеями и котлованами. Когда я сказал об этом Пронину, он ответил поговоркой солдат плацдарма: "Если наши траншеи вытянуть в линию, дойдешь до Берлина и еще вернешься обратно". И это не было преувеличением!
      По дороге к командиру дивизии, с участка которого Темник должен был начать ввод бригады в прорыв, Катуков возбужденно обсуждал все данные, сообщенные Чуйковым:
      - Двести двадцать стволов на километр фронта! Выходит, по орудию на каждые четыре метра! Не считая эрэсов. На каждый квадратный метр участка противника приходится по три килограмма снарядов! На каждый километр фронта - тридцать пять танков, это не считая двух наших танковых армий! Дивизия занимает всего три- пять километров по фронту, боевой порядок - два-три эшелона! Ну, набрали силушки!
      - А помнишь, Ефимыч, харьковское наступление весной сорок второго года? Двадцать-тридцать стволов на километр да пять-десять танков - и то благом считалось. Дивизия, бывало, держала по тридцать-сорок километров фронта. Да и какая была та дивизия. Эх!
      Землянка командира дивизии надежно укрыта на опушке леса. Землянка теплая, уютная, обжитая. Чувствуется - люди здесь живут несколько месяцев. Но собравшиеся офицеры мысленно уже покинули ее: разговор идет только о движении вперед.
      Та же уверенность в успехе владеет комдивом. Он деловито договаривается с Темником о расположении танковых колонн: "Ваш передовой отряд пойдет сразу за моим третьим эшелоном, вот отсюда". Палец отмечает пункт, потом командир показывает маршруты в минных полях, подробно объясняет расположение частей противника. "Надо все посмотреть своими глазами",- говорит Катуков, и хозяин ведет нас всех на свой НП. По дороге оглядываемся по сторонам: танки, пушки, машины, боеприпасы - все аккуратно побелено, закрыто сетками под цвет снега, и "рамы" (самолеты-разведчики "фокке-вульфы") спокойно скользят наверху, не замечая ничего. Иногда постреливают отдельные наши огневые точки, которые немецкие наблюдатели засекли и сосчитали еще в сентябре. Идем по траншеям. Политработники проводят беседы, солдаты читают газеты, книжки, кто-то с аппетитом ест наваристый суп, - в общем, первая линия живет по обычному распорядку, введенному с первого дня пребывания на плацдарме. И чем ближе к переднему краю, тем больше все стихает, замирает, только стереотрубы непрерывно поворачиваются и наблюдатели зорко ловят малейшее движение противника.
      С любопытством мы разглядываем окопы и траншеи гвардейцев 8-й армии.
      - Далеко не матушка-пехота сорок первого, сорок второго, - будто подслушал мои мысли Михаил Ефимович. Здоровые, одетые в новую одежду, обутые в целые, добротные сапоги, имеющие на вооружении и автоматы, и снайперские винтовки, солдаты радуют нас. Черенки лопат отполированы руками до блеска. Вид у пехотинцев чистый, свежий. Главное - каждый излучает бодрость! До них еще не доведен приказ о наступлении, но "солдатское радио" работает, опытный солдат сорок четвертого года чует, что не сегодня-завтра - вперед!
      На НП изучили маршруты, по которым пойдут танки. Темник и Гусаковский обо всем договорились с командиром дивизии армии, в полосе которых предполагалось наступать. Пора было возвращаться в штаб 8-й гвардейской армии. Там нашлось еще несколько дел; командующий артиллерией И.Ф. Фролов в последний раз уточнил вопросы артобеспечения в момент ввода в прорыв, я договорился с Прониным о необычном использовании мощных громкоговорящих установок.
      - Просьба к тебе, Алексей Михайлович: в ночь нашего выхода на плацдарм пусти по МГУ музыку. Одну ночку не поагитируем их - урон не очень большой получится...
      - МГУ орет так, что и танков не слышно, - понял замысел Пронин. - Целую ночь им "Катюшу" крутить буду: фрицы Дунаевского и Блантера любят, все на свете прозевают.
      Наступила последняя ночь перед прорывом, темная, тихая. Загорались иногда цветные ракеты, да с передовой, не умолкая, разносились "Катюша", "Вечер на рейде", "Огонек". На плацдарме никто не спал. Командиры и политработники пошли по окопам и батареям - доводить приказ до бойцов, беседовать о предстоящем бое, проводить под покровом темноты последние партийные и комсомольские собрания. Офицеры сверяли часы. От солдата до генерала - у всех на душе тревожно и напряженно. Сотни тысяч воинов нетерпеливо ждали "первого салюта". Еще не брезжил рассвет, а в окопы уже принесли щи посытнее: сегодня солдатам предстоит много работы.
      Наш КП находился в двух шагах от командного пункта Чуйкова. Это был небольшой блиндажик, времянка, отрытая кое-как, на одни сутки. Харчевин установил тут печурочку: зима холодная! И хотя Михаил Ефимович сидел в валенках и неразлучной бурке, он подсел поближе к огоньку.
      Последний раз ночью проверялся каждый винтик, каждая деталь в сложном механизме армии.
      Восемь тридцать! Мы у Чуйкова. Будто сразу колебнулась, колыхнулась земля от ударов тяжелой артиллерии: тысячи снарядов рассекли туманный воздух - и бой за прорыв начался!
      Командующий артиллерией генерал Н.М. Пожарский напоминал мне дирижера огромного симфонического оркестра, только палочку ему заменяли рации и телефонные аппараты, выстроившиеся в ряды, а симфония, которой он дирижировал, была не только слышна, но и видна. Змеи огненного вала, изогнувшись, прыгнули вперед. Короткий приказ - и они оттянулись немного обратно, прогладив полосу траншей. Огонь как бы отплясывал там, над головами врагов, повинуясь приказам Пожарского, прорывавшимся сквозь этот дьявольский грохот. Все небо расчертили полосы пламени - это эрэсы выжигали уцелевшие объекты. Потом смертоносное пламя мгновенно перелетело дальше, и в ту же секунду тысячи солдат поднялись и побежали вперед. Их "ура" не слышно, оно смешалось с ревом снарядов, с фантастическим танцем огня, пожирающим все на их пути. "Пошли гвардейцы!" упоенно кричит им вслед Чуйков.
      - Пора в передовые отряды, Ефимыч!
      Бригада Гусаковского уже стоит в колонне. Головной батальон Карабанова пристроился сразу за третьим эшелоном пехоты: пойдет след в след. Помазнев ведет нас туда, где идут собрания коммунистов и комсомольцев.
      - Члену партии Константинову поручается измерить глубины реки Пилицы, доносится голос секретаря. - Подготовьтесь как следует, все-таки январь месяц. Командиру отделения коммунисту Никитину поручается первому форсировать реку. Никитин, вам известно, что на том берегу Пилицы сильно укреплено?
      - Так точно. Доверие партии оправдаю!
      - Комсомольцу Василию Погромскому,- слышится неподалеку, - поручается водрузить на том берегу Пилицы вымпел ЦК комсомола...
      Помазнев рассказывал о плане партийных поручений на период боя. Каждый коммунист получил конкретное задание. Членам партии доверили самые трудные и самые опасные дела - в этом заключалась их единственная фронтовая привилегия.
      Резолюция собрания была короткой: "Считать задачей парторганизации в политическом обеспечении боя личным примером воодушевлять состав на героизм".
      Встретили Гусаковского.
      - Горючего хватит?
      - Полная заправка.
      - Людей покормили?
      - Сейчас начинаем.
      Рядом с Гусаковским Бабаджанян. Волнуется, всю ночь провел на плацдарме. На вопрос о состоянии частей четко докладывает: корпус сосредоточивается на плацдарме, к выполнению боевой задачи готов!
      Танкисты уходили в далекий рейд, и нам хотелось провести с ними последние часы перед боем. Пусть своими глазами увидят, поймут, что теперь они, передовые - самые дорогие люди в армии, что, как бы далеко ни умчались, Военный совет не забудет, пришлет на выручку главные силы.
      Бойцам приносят завтрак в ведрах, старшина тащит на шее фляжки с "огненной влагой" - законные солдатские "сто грамм".
      - Товарищ генерал, может, с нами? - гостеприимно, но чуточку смущенно приглашает командир взвода из батальона Карабанова.
      - А как же иначе!
      - Товарищ командующий! - голос из соседней роты. - У них каша холодная, просим к нам, у нас - лучше...
      - Уши у тебя холодные, - парирует первый. - Каша - первый сорт!
      Наступают последние минуты.
      - Задача понятна?
      - Так точно, товарищ командующий. Бить фашистов, гнать, главное - без передышки, окружить и уничтожить,- предвкушает победу танкист.
      - Не давать технику увозить! - добавляет другой.
      Последние рукопожатия и поцелуи. Обнимаем своих дорогих гвардейцев, как собственных сыновей, посылая в бой и, может быть, на смерть... Мешаются соленые слезы, дрожат от волнения губы, крепко сжимают в объятиях сильные мужские руки. И, как бы стыдясь своих чувств, проведя рукавом по глазам, танкисты птицей взлетают на танки и скрываются в люках. Скоро, скоро в бой!
      Подъезжая к бригаде Темника, издали увидели танкистов, выстроившихся у своих машин. Темник и Ружин обносили знамя бригады. Вот они подошли ко второму батальону. Комбат Жуков медленно и очень громко произносит:
      - Клянемся, что мы, идя в бой, будем драться до последнего дыхания, пока сердце бьется в груди, а глаза видят врага.
      - Клянемся! - повторяет гвардия.
      - Клянемся тебе, Родина, что сполна рассчитаемся за сожженные города и села, за сожженных в дьявольских печах, отравленных в душегубках, расстрелянных и замученных жен и детей, братьев и сестер, отцов и матерей. Смерть немецким захватчикам! Да здравствует победа!
      Темник и Ружин проносят знамя перед рядами. Внезапно один рядовой сделал два шага вперед, взял рукой полотнище и вырвал ниточку бахромы. Бережно сложил и спрятал на груди.
      - Достану в Берлине!
      Как сжатая пружина, изготовилась наша армия к рывку.
      Но армия генерала Чуйкова не смогла в первый день выполнить свою задачу. По плану к 7:00 второго дня наступления мы уже должны были войти в "чистый" прорыв и вечером того же дня быть на реке Пилице. Но этот прорыв получился у Чуйкова на шесть часов позже, чем было запланировано. Мы с завистью посматривали на успехи соседей - 2-й гвардейской танковой армии, которой армия Н.Э. Берзарина не только обеспечила своевременный чистый прорыв, но и захватила исправный мост через Пилицу в глубине вражеской обороны. Все это они сделали в первый день операции.
      Василий Иванович Чуйков разговаривал с командующим фронтом:
      - Лед тронулся, товарищ маршал! Вышли на указанный рубеж. Можно вводить армию Катукова? Катуков замер, склонившись у телефона.
      - Есть входить в прорыв, товарищ маршал!
      "Семь... семь... семь..." - разносится в эфире. И, услыхав позывные, а за ними короткий приказ: "начать игру" - танки ринулись в ворота, распахнутые в линии Вислинского рубежа артиллерией и пехотой. Все поспешно отодвигалось с дороги в сторону - пушки, машины, люди. Танки идут!
      - Кончился для вас бой на сегодня, Василий Иванович, - шутит Катуков. Теперь танки воюют!
      Боевые машины проходят мимо КП. Не могу оторвать глаза: семьсот танков и самоходок двумя колоннами вливаются в открытую горловину прорыва. По обочинам трупы немецких солдат, разбитые пушки и шестиствольные минометы, развороченные дзоты, а эта могучая сила еще не тронута, не потеряла ни одного человека и бронированным кулаком обрушивается на придавленного врага. Кто ее задержит?
      Танки пошли через минные поля. С напряжением вглядывается вдаль Алексей Михайлович Пронин: сейчас проверяется работа его саперов. Вот машины выбрались на грейдер, откуда-то с юго-запада начала постреливать немецкая артиллерия, но ни один танк не остался на бывших смертоносных минных полях.
      - Молодцы, саперы! - радуется Алексей Михайлович.- Целую ночь со щупами там ползали,- он указал рукой на запад, за немецкими траншеями. - У перекрестка дорог пять минных полей обнаружили. Поснимали взрыватели и обратно навели маскировку. Фашисты по своим дорогам драпать боятся, а наши танки полный вперед! ; Здорово! Больше тысячи взрывателей повыкручивали!
      - Спасибо героям-саперам, спасибо твоей гвардии,- благодарит Катуков Пронина.
      Колонны следуют одна за другой. Давно прошли передовые бригады, мотоциклетчики, за ними - главные силы армии.
      Кажется, противник немного опомнился от страшного артиллерийского удара. Огонь с юго-запада усиливается. В безнадежном положении немецкие орудия все же продолжают вести огонь. Попасть в растянувшуюся колонну не трудно, и вот уже замерла первая подбитая машина.
      - Что за чертовщина?
      Примерно на полпути между вспышками вражеских пушек и нашей колонной потянулись кверху клубы черного дыма. Дым - завеса не ахти какая, не сплошная, с большими разрывами. Но сейчас хватит и такой: с неба валит снег, и черные полосы вперемежку с белыми хлопьями поставили сплошную стену. Немецкие артиллеристы сразу потеряли возможность прямого наблюдения. Им оставалось бить только по площадям, но разве на такой скорости, какую развивала наша гвардия, угадаешь эту искомую площадь? Молодцы мотоциклисты - это они накидали дымовых шашек!
      На КП Чуйкова начинают доставлять первых пленных. Привели командира батальона. Немец совершенно подавлен, руки висят как плети, глаза блуждают: еще не пришел в себя от нашего огневого удара. Он показал, что наступление было неожиданным.
      - То есть не то чтобы совсем неожиданным. Командование все время нас успокаивало: русские истощены, увязли на флангах, в Венгрии и Восточной Пруссии. Но ведь мы ветераны, воюем шесть лет и кое-что сами понимаем. Чувствовали: что-то будет, что-то будет... Даже в нашей армейской газете об этом писали. Но когда и, главное, с какой мощью - вот этого мы не знали! О боже мой, боже мой! У вас не артиллеристы, а настоящие дьяволы. Первыми залпами они нарушили все управление дивизией! Уже к концу артподготовки наша пехота побежала. Мы теперь не те, совсем не те... Наши гренадеры легли в могилах под Калинином и Минском, а молодежь... Разве в ее силах вынести подобный ад!.. - Помолчав, он продолжал: - Наш полк шестой пехотной дивизии почти полностью уничтожен огнем. Два фланговых полка отступают лесами - один на северо-запад, другой на юго-запад. Отбиваются артполк, бригада штурмовых орудий и полк шестиствольных реактивных минометов. Но что и они сделают без прикрытия?
      И меланхолически добавил:
      - Была дивизия - и нет дивизии...
      - Вы сказали, что остатки вашей дивизии бегут на северо-запад. Куда именно?
      - Вероятно, на реку Пилицу, - неопределенно пожал плечами немец. Говорят, там танки и сильные позиции. Возможно, что обещанные резервы выдвинутся туда.
      Пленного увели. К Чуйкову приходили командиры и докладывали о новых трофеях. Вражеские артиллеристы наконец побросали свою материальную часть и сбежали на запад. Тридцать шестиствольных минометов, все двадцать семь орудий артполка 6-й пехотной дивизии достались нам целыми, некоторые даже заряженными. Только штурмовые орудия сумели удрать с боевых позиций. "На Пилицу!" - владело, видимо, мозгами подавленных гренадеров и артиллеристов. Поскорее на Пилицу, где танки, где новые окопы, новые укрепления, где можно будет зализать раны и подтянуть резервы.
      Катуков посмотрел на часы. 18:00. Только четыре часа минуло, как танки комбатов Жукова и Карабанова первыми обогнали пехоту. А уже стемнело - зимний день короток. По запланированному темпу им на сегодня полагается пройти сорок километров марша. Успеют ли?
      Начали поступать радиограммы от Дремова и Бабаджаняна.
      Кроме того, армейская рация могла слушать переговоры комкоров с их передовыми отрядами.
      - Куда вышел, куда вышел? - непрестанно запрашивал штаб Дремова 1-ю гвардейскую бригаду Темника.
      - Веду бой в районе Едлинск с контратаковавшими танками и пехотой. Пленный командир батальона показал: с юго-запада выдвинута часть сил из состава девятнадцатой танковой дивизии противника. Основной район ее дислокации Радом. "Кинжал" обошел их левый фланг. Куда вышел - доложить не могу.
      "Кинжал" - позывной Володи Жукова.
      - Дон-сто один, куда вышел? - теребит Бабаджанян Гусаковского.
      - Алеша вырвался вперед. Куда - доложить не могу. Пленные показывают: двадцать пятая танковая дивизия отступает параллельно нам на Пилицкий рубеж.
      Алеша - это Карабанов.
      - С флангов бить думали, - замечает Катуков, нанося на карту черные кружки обеих немецких танковых дивизий, - зажать нас в клещи. А сами в них и попали.
      На карте хорошо видно, как 25-ю танковую дивизию противника, притаившуюся за линией фронта, обтекают красные стрелки: с севера - танковая армия Богданова, с юга - корпус Бабаджаняна. В этих условиях немецким танкистам "не до жиру", параллельными дорогами и лесами они мчатся на запад, к Пилице занять новый оборонительный рубеж.
      - Только бы Гусаковский успел раньше их выйти! Только б не задержался, беспокоится Михаил Ефимович.
      - Алеша, Алеша, не зарывайся, - доносится по рации. Это Гусаковский ищет Карабанова.- Не зарывайся, Алеша, держи связь, связи нету!
      Иосиф Ираклиевич хорошо знает Алешу,- горячего, самолюбивого, смелого до безрассудства. Обычно достаточно его чуточку "подначить", и Карабанов очертя голову кидался в атаку. Гусаковский никогда не говорил ему: "Добейся любой ценой", -для Алеши у него припасено неизменное: "Береги коробки!" Но сейчас Алеша ушел вперед, он сам себе хозяин. Что с ним? Не наткнулся ли на дивизию? Беспокойство терзает комбрига, а комбат знай жмет себе вовсю к Пилице, оставляя вехами для бригады разбитые немецкие грузовики или трупы вражеских автоматчиков.
      Наконец, в 21:00 16 января Бабаджанян сообщил: "Гусаковский вышел к полоске". Так на условном языке называлась река Пилица. В колонне корпуса Бабаджаняна наша армейская опергруппа двигалась вперед.
      Беспокоился Темник. Маршрут колонн обоих корпусов представлял как бы двойную дугу, описанную с плацдарма к северу вокруг Варшавской группировки. Если благодаря Гусаковскому внутренняя дуга пока успешно вырисовывалась, то внешняя задержалась как раз на изгибе: 19-я немецкая танковая дивизия ударом с юго-запада пыталась помешать корпусу Дремова повернуть направо, на Пилицу.
      - Большой опасности нет! - успокаивал Катуков. - Девятнадцатая дивизия сама тоже в клещах между Дремовым и армиями, наступающими с Пулавского плацдарма. Но время, время! Сколько Темник будет с ней возиться? Ах, нет там Горелова, он бы давно был за Пилицей!.. И сколько раз эту проклятую девятнадцатую танковую бить можно? Под Москвой ее расколошматили, под Белгородом опять, под Тамаровкой Гетман ее отлупил. А теперь она снова в ногах путается...
      Но тут как раз пришло сообщение, что танкисты Темника после трехчасового боя разгромили части 19-й танковой дивизии, а заодно и остатки самоходного полка 6-й пехотной дивизии, удравшей сюда после прорыва первого рубежа противника. Бригада Темника продолжает стремительное продвижение к Пилице.
      Совсем темно - ночь.
      Вначале хотели остановиться на ночлег в брошенной немецкой землянке. Но там оказалось полно вшей. Я не выдержал:
      - Не могу! Лучше в танке побуду, хоть и чертова холодина.
      Так и заночевали в танках.
      К 12 часам следующего дня путь колонне преградила пробка: основные силы Бабаджаняна встали перед Пилицей. Мы пошли вдоль дороги, оставив бронетранспортеры. У самого берега увидели Бабаджаняна, оживленно переговаривавшегося с Гусаковским. Заметив нас, комкор быстро подбежал. Лицо раскраснелось от мороза, глаза сверкают - вид боевой, хотя и уставший.
      - Чего, как бешеный, носишься на "виллисе"? - ругает его Катуков. - Это тебе не бригада! Обязательно всюду самому сунуться? Ты теперь комкор! Где твоя рация? Ищут-ищут его, а он раскатывает, лихач-кудрявич! Что здесь происходит?
      - Карабанов ведет бой на плацдарме за Шлицей. Справа обнаружен противник, и Гусаковский послал роту Боридько. Немцы бегут на юго-запад лесами, но сопротивляются.
      - На Дремова выйдут, - определяет Катуков. - Ох, только бы он с ними долго не возился. И так Темник три часа на девятнадцатую дивизию потратил. Сказано же было - не ввязываться в бой, ходу больше давать... Гусаковский, это твои коробки из воды торчат?
      Лед на участке переправы был весь разбит бомбами, изрезан темными полыньями. Огромные льдины кружились, с треском сталкивались. Пар от воды не мог закрыть от взора кровавых пятен, темневших на белом снегу. А среди льдин еле выглядывали из воды башни двух танков и две самоходки, о них-то и спросил Михаил Ефимович Гусаковского.
      - Так точно,- ответил комбриг.- Взорвали лед, пустили танки по дну. Часть сбилась с курса, зашла под лед. Экипажи спаслись, вынырнули, только льдинами по головам немного побило.
      Лицо Иосифа Ираклиевича морщится болезненной гримасой: такое выражение бывает, наверное, у крепенького хозяина-мужичка во время нежданного мора или засухи, от которой страдает хозяйство.
      - Плацдарм обеспечили, все сделали, но - танки, танки... Ох, танки...
      - Каков здесь плацдарм, Иосиф Ираклиевич? - заинтересовался Катуков.
      Гусаковский развернул карту: уже порядочный кусок на северном берегу Пилицы был обведен красным карандашом.
      - Вот тут шли три ряда траншей и проволока, тут - рвы шириной до семи метров, а глубиной до пяти. За ними еще две линии траншей.
      Он указал на маленькие точки, испестрившие плацдарм:
      - Это дзоты. Пулеметные площадки построены через каждые сто метров. Войсками рубеж был занят частично. Пленный офицер показал: немецкое командование рассчитывало успеть остановить нас на Пилице. В таком духе и были получены последние указания от Гудериана. Укрепляли здесь больше пяти месяцев, но посадить войска полностью не успели.
      Бой на том берегу стихал: Карабанов добивал остатки небольшого гарнизона, обосновавшегося в деревушке. Осторожно лавируя по крутому скату, оттуда спускалась на лед машина с красным крестом. Когда она пересекла реку и, натужно урча, взбиралась по обледеневшему откосу, из кабины выскочил человек в полушубке, кликнул солдат, и, подпираемая десятком рук и плеч, санлетучка вылезла на дорогу. Командир подошел ближе, и мы узнали Помазнева. Вид у него был пугающий: под глазами - синие мешки от бессонницы, новенький полушубок измазан кровью, изодран осколками.
      - Погромского провожал, - угрюмо объяснил он. - При вас, помните, товарищ генерал, поручали ему вымпел ЦК комсомола водрузить на том берегу. Утром Карабанов эту роту на форсирование послал. Огнем накрыло на льду - свистело все вокруг. Только удивлялись про себя - неужто мы еще живы? Погромский вымпел достал, пошел вперед, рота за ним. Его свалило - сосед понес вымпел. Как эстафету, от мертвых к живым, от раненых к целым передавали. Четвертый воткнул вымпел над немецкой траншеей. Все полотнище перемазали в крови. Три человека все-таки полегли. Хорошие ребята были...
      По быстро налаженному мосту поползли танки. Мелкий снежок мешал водителю видеть дорогу. Одна машина вдруг сползла левой гусеницей с прогона. Должно быть, водитель растерялся и рванул рычаги не в ту сторону: танк задрожал и вдруг, медленно перевалившись, кувыркнулся в воздухе и с грохотом рухнул, пробив лед.
      Все, кто были на берегу, помчались к огромной проруби, где сквозь темную поверхность просвечивало стальное днище. Какой-то танкист сбросил фуфайку, сапоги и, не задумавшись, нырнул в ледяную воду. Сверху было видно, как он полез под танк, потом послышался звук удара. Наконец боец показался из воды. Губы посинели, ресницы и волосы смерзлись, покрывшись ледяной коркой. Он ухватился за кромку проруби и охнул: острый лед изрезал окоченевшие пальцы, красная пленка покрыла твердые грани льда. Сильные руки подхватили и вытащили его. "Дайте кувалду,- прохрипел он,- наверно, ушиблись, не отзываются. Передний люк закрыт". Его больше не пустили в воду, отвели в санитарную машину греться. С кувалдой нырнул другой солдат. Удар за ударом обрушился на броню: отзовитесь, отзовитесь, отзовитесь!
      - Вода набирается, - тихо произнес комкор Бабаджанян. - Уж выше груди, наверно.
      На смену второму нырнул третий - богатырь-самоходчик Сергей Амелечкин. Вдруг он радостно высунул голову на поверхность, крикнул: "Есть!" - и опять полез под танк. Молниеносно, по знаку Гусаковского, в прорубь бросились еще двое. Долго никто не показывался. Наконец над водой появились две головы: еле-еле, медленно, слабыми толчками к краю проруби подвигались спаситель и спасенный.
      "Вот",- выдохнул боец, передавая из воды на руки товарищам безжизненно обмякшее тело, и вдруг сам пошел на дно. Мы не успели опомниться, как раздался громкий всплеск: один из танкистов, как был, в одежде, прыгнул в воду "солдатиком". Через секунду он показался снова, поддерживая рукой боевого друга. Обоих вытащили. Несколько энергичных движений добровольной откачивающей команды - и утопавший пришел в себя. "Простите, братцы,- виновато улыбнулся он сведенными от холода губами,- нахлебался очень". За это время на воде появился второй боец с обеспамятевшим механиком-водителем затонувшего танка. За ними струился кровавый след: непокрытая голова механика-водителя была рассечена при падении. "Никак не вытащить было, - объяснил задержку спасавший.- Амелечкин его сперва ногами из люка толкнул, он руки раскинул - не идет. Обратно в танк втянули и перевернули. Думал, что задохнусь там, еле вытерпел". Потом притащили третьего. Его положили рядом с товарищами. Последнего вынес Амелечкин, подававший из танка бесчувственные тела товарищей через узенький передний люк. На середине полыньи он вдруг остановился, крикнул: "Помогите, ноги свело!" - и скрылся под водой. Но, прежде чем кто-либо успел броситься на помощь, он снова вынырнул: из закушенной губы струилась кровь, глаза с безумным упрямством устремились по направлению края проруби, рука делала отчаянные гребки.
      Их положили на снегу рядом: бессильно раскинувшегося спасателя и белого как полотно башнера. Врач щупал пульс, бойцы старательно, настойчиво, с неистребимым упорством, откачивали товарищей. Спасателей почти сразу унесли в санитарную машину. Члены экипажа еще долго лежали на снегу.
      - Как, доктор, будут живы? - спросил Гусаковский.
      - Будут. Вовремя успели. Еще бы чуточку - и конец.
      Иосиф Ираклиевич расстегнул задубевшую фуфайку, широко, полной грудью вздохнул и пошел обратно к мосту.
      - Товарищ командующий, - обратился Помазнев, улучив минуту, - скажите, пожалуйста, комбригу, чтоб не лез на бронетранспортере куда не положено... Танк же есть! Сегодня выскочил на поле боя, и, пока отдавал приказ Боридько, его бронетранспортер прямым попаданием разнесло. Нельзя же так! Бригада в рейде, а он без нужды рискует.
      Мы посмотрели на мост, по которому Гусаковский переправлял свои последние танки. Сегодня его бригада снова стремительно уйдет вперед, как стальная игла пронизывая вражескую оборону, а за ней, как нить, опять потянется колонна главных сил.
      От Темника пришла радиограмма: "Батальон Жукова захватил Нове-Място. Мост цел".
      Михаил Ефимович в хорошем настроении:
      - А этот Темник - ничего... Только целый мост подозрителен. Помню эти целые мосты - с Днестра сидят в памяти. Или немцы теперь другие пошли?
      Подъезжаем к местечку Ново-Място. Что творится! Сотни разбитых вражеских автомашин, десятки орудий, минометы, брошенные расчетами на произвол судьбы. "Кто их столько набил?" - ворчит под нос Коровкин, виртуозно лавируя по непроходимому кладбищу немецкой техники. Вот уже на том берегу видна белая башня новомястинского костела. Подъезжаем ближе. Мост взорван! Катуков сразу рассвирепел, да и я далеко не добродушен.
      - Где комбриг? - спрашиваем у встречного мотострелка.
      - Не знаю... Вроде на переправе,- машет он рукой вверх по течению Пилицы.
      Примерно через километр увидели переправу.
      - Что за штуковина? Гляди, гляди, Кириллович! - кричит Катуков.
      Я и сам удивляюсь. В прорубленные во льду лунки саперы вставили высоко торчащие сваи. Поперек каждой, почти у самого верха, прибит брус, поддерживающий две площадки. На каждой из площадок стоит по паре саперов, которые бьют по свае "бабами", вырубленными из увесистых кряжей.
      - Старший лейтенант!
      - Начальник штаба отдельного саперного батальона РГК Подгорнов явился по вашему приказанию! - рапортует командир саперов.
      - Как называют это чудо военно-инженерной мысли?
      - "Самолет", товарищ генерал!
      "Бам-бам!" - разносился над рекой звон ударов, и сваи быстро погружались в грунт. Другие саперы в это время скрепляли прогоны и волокли их вручную на лед. Мост вырастал на глазах!
      - Техника на грани фантастики, - не в силах удержаться, сказал я.
      - Голь на выдумку хитра, Кириллович. Два часа работы - и будет мост, а копров надо ждать двое суток. Ты сам говорил, что на войне главный инженерный механизм - это саперские руки.
      Темник действительно находился на переправе. Катуков сурово выслушал его доклад о боях бригады сначала с 19-й, а потом с 25-й танковой дивизией, остатки которой мы и видели на дороге.
      - Почему доложили, что мост цел?
      - Его взорвали позже. Жуков вырвался вперед, решил захватить мост целым. Ночью посадил разведгруппу лейтенанта Балюка на машины, пристроился немцам в хвост автоколонны и переправился по мосту в Ново-Място.
      - Мудрец-фокусник твой Жуков! - развеселился Михаил Ефимович.- Как у наших Бурды и Бойко в руках побывал - все штучки перенял. Первый хитрец Первой гвардии.
      - Разведчики порасспросили немцев,- продолжал доклад Темник, - где, что и сколько всего стоит. Переводчиков в нашей бригаде Владимир Михайлович столько наготовил - на Германию хватит. Гарнизон в местечке был немногочислен: рота с шестью танками и минометами; но ожидались сильные подкрепления.
      Лейтенант Балюк использовал момент, перебил охрану моста, танки поджег, гарнизон разгромил. Радировали мне, я - вам: "Мост цел". Осмотреть мост забыли: под настилом оказалась мина с электровзрывателем. Жуков бой услышал, послал танки на помощь. Головная машина Бодрова только проскочила - за ней мост и взлетел. Разведчики пока плацдарм держат в Ново-Място.
      - Гусаковский "коробки" давно перетащил, а Первая гвардия еще возится на этом берегу. Долго вас будут обгонять? - резко бросил Катуков.
      - Сегодня видел Владимира Михайловича Горелова. Трудно было сообщать ему, что бригада не первая в армии форсировала реку. У нее в традициях - всегда впереди быть, - добавил я Темнику.
      Лицо комбрига от обиды покрылось темными пятнами. Челюсти судорожно сжались. Конечно, он мог бы возразить, что у него и маршрут километров на двадцать больше, чем у Гусаковского, что бригада не отсиживалась в лесочке, а дралась с двумя дивизиями. Но ему и в голову не пришло оправдываться. Надо было как можно быстрее мчаться вперед!..
      Танки осторожно, по одному, пошли по только что построенному мосту. Михаил Ефимович заметил вслед отошедшему к переправе Темнику:
      - Здорово ты, Кириллович, насчет Горелова ему ввернул. Он ведь самолюбивый! В лепешку теперь расшибется, а Гусаковского догонит.
      У одного из танков я заметил Ружина. Он подошел к десантнику и передал какой-то листок.
      Окликаю его:
      - Здравствуйте! Как дела? Как Темника приняли?
      - Ничего, неплохо. После Горелова ему трудно быть на уровне, но справляется. С Бочковским конфликт был.
      - С Бочковским?
      Вспомнился давний разговор, когда везли Темника принимать 1-ю гвардейскую бригаду: чуяло его сердце.
      - Темник со мной посоветовался и назначил в передовой отряд Володю Жукова. Бочковский обиделся, вспылил. Я поговорил с Бочковским, тот уже сам каялся. Так что уже порядок в танковых войсках.
      Вслед за переправившимися танками и мы перебрались в Ново-Място. Справа и слева от дороги валялись груды стали, дерева, загромоздившие кюветы. На скате песчаного холма стояли полувкопанные шестиствольные минометы. Всего их было двенадцать, все заряжены. Рядом лежала минометная прислуга: разведчики Балюка успели сюда как раз вовремя. Дальше, за холмом, виднелось шесть обгорелых танков и полузаваленные песком противотанковые пушки.
      На выезде из местечка нас поразил вид шоссе. Сколько хватал глаз, оно было забито изуродованными машинами, пушками, попадались самоходки.
      - На километр, пожалуй, будет,- привычно смерил глазом Ружин длину мертвой колонны.
      - Вроде побольше, - откликнулся Коровкин.
      Растаскивать эту гигантскую пробку не было времени. Танкисты просто проложили рядом новую дорогу прямо по заснеженному полю. Осторожно двигаемся по ухабистой колее, дивясь колоссальному количеству разбитой техники.
      - Кто здесь работал, Антон Тимофеевич?
      Но Ружин не знал.
      Недалеко от хвоста колонны замечаю "тридцатьчетверку", черную от копоти, с сорванными гусеницами и пробитой пушкой. Ровными кругами лежат вокруг нее трупы немецких автоматчиков. Из-под днища, будто поверженная к ногам танкистов, выглядывает противотанковая пушка. Рядом с советским танком аккуратно положено тело танкиста. Из приоткрытого люка автоматчики с обнаженными головами достают тело второго.
      Подъезжаем поближе. Есть в этой обгорелой машине что-то величественное, будто стоит она здесь, как монумент в память погибших героев.
      - Кто это?
      - Командир танка младший лейтенант Алексей Бодров, - ответил автоматчик. Потом показал на тело, лежащее на земле. - А это механик-водитель старший сержант Котарев.
      Боец махнул рукой, как бы охватывая ею всю бескрайнюю колонну.
      - Это в основном их работа...
      Сожженные останки Алексея Федоровича Бодрова осторожно положили рядом с телом его верного друга, механика-водителя.
      Автоматчик тихо продолжал:
      - Как заняли мы Ново-Място, сразу увидели с холмика - немцы прут! Машин, пушек, самоходок - до горизонта. А нас всего - разведдозор и один бодровский танк. Понимаем - идут войска занимать укрепления. Лейтенант Балюк говорит: "Гвардейцы! Стоим насмерть. Продержимся до подхода главных сил или помрем за Родину". И тут Бодров рванул на третьей скорости вперед. Смотрим, врезался он в колонну и пошел давить. Жуть смотреть было, как машины подминал: не соображали немцы, что впереди творится, очень быстро все случилось... Уходил он все дальше, потом скрылся. Мы с пехотой справились и тоже пошли вперед. Смотрим - ползет башнер по дороге, за машинами хоронится. "Трудно, - говорит, - танк подбили, командира и механика тяжело ранило. Они, - говорит, - меня за подмогой послали. Быстрее, там немцев туча, сожгут наших". Мы - вперед, а противник опомнился, оборону занял. Танк на виду был, иногда - как станет потише - слышалось: "Сдавайс!" Это кричали ихние автоматчики, которые к танку подползали. Бодров из люка гранату в них кинул, потом вторую. Горохом кругом рассыпались фашисты. Тут и загорелся танк. Они снова: "Сдавайс!" Бодров высунулся из люка по пояс да еще парой гранат саданул. "Гвардия не сдается!" кричит. Встали мы, прорвались к танку. Сколько вокруг гадов было - всех уничтожили! Да поздно. Не сумел Бодров вылезть, видать, рана была тяжелая; драться мог, а выйти сил не было.
      Автоматчик посмотрел на обгоревшие тела героев:
      - Редкой смелости были люди. Это ж за всю войну не слыхано: одним танком такую колонну уничтожить! Где такие родятся?!
      - У нас,- вдруг сказал Ружин. - У нас родятся...
      ...Вскоре Указом Президиума Верховного Совета Алексею Федоровичу Бодрову посмертно было присвоено звание Героя Советского Союза.
      * * *
      Ко второй половине дня 17 января армия целиком переправилась на противоположный берег Пилицы и, не оглядываясь назад, устремилась в заданном направлении - на север, в обход Варшавы с юго-запада. Примерно в это время в Ново-Място прибыла опергруппа штаба во главе с полковником М.Т. Никитиным. Он привез радостное известие: остатки и штаб злосчастной 25-й танковой дивизии, потрепанной Гусаковским, разбитой Темником, бежали на юг, подальше от танковых армий, и здесь напоролись на мотоциклетчиков Мусатова, стороживших оголенный левый фланг армии. На переправе через небольшую речушку Оджилувку вражеская колонна, насчитывавшая несколько сот машин, была начисто уничтожена. Все штабные документы достались нам, но, впрочем, документы дивизии, от которой за двое суток наступления сохранился только номер, никого уже особенно не интересовали.
      Никитин ходил по штабной избе с встревоженным видом, часто разглядывал карту.
      - Что забыл, Никитин? - Михаил Ефимович приметил необычную нервозность начальника оперативного отдела.
      - Вот здесь, - пальцы Никитина пробежали по западному берегу Вислы на обширном пространстве от Магнушевского плацдарма и до самой Варшавы, занимали оборону несколько пехотных дивизий противника. Ситуация такова, что, если они не хотят остаться в окружении, остается им последний шанс: успеть проскользнуть в разрыв между танковыми и общевойсковыми армиями, прорезать тылы Богданова, потом наши и уйти на юг. Разрешите в связи с этим подтянуть ближе к КП бригаду Бойко и мотоциклетчиков.
      Катуков не возражал. Мы развернули штабные рации, и началось налаживание связи. Внезапно на КП прибежал радист. Окровавленный, запыхавшийся, он еле выдохнул:
      - Немцы прут! Танки... Машу убили! Рация разбита.
      А противник уже заполнял улицы полуразрушенного селения: колонна надвигалась на нас. Только кое-где вспыхивала перестрелка - это радисты героически сражались. Потом их стали прикрывать мотоциклетчики, но неравенство сил было все еще слишком большим.
      Где бригада Бойко? Радист штаба Федоров продолжал упорно стучать ключом. У рации залегла комсомолка Железнова, огнем из карабина прикрывая работавшего товарища. "Уже сообщил, товарищ генерал!" - каким-то осевшим голосом доложил радист. Приглядываюсь: рука, лежащая на ключе, - вся в крови, без пальцев.
      И все-таки Бойко вовремя узнал про нападение на КП армии.
      Мы позже установили, что на нас навалилось свыше двух тысяч немецких пехотинцев при поддержке танков и самоходок. Быстрее всех опомнился Никитин может быть, потому, что с самого начала ждал чего-то в этом роде. Молниеносно очутившись во дворе, он скомандовал зенитному дивизиону, прикрывавшему штаб: "Орудия на прямую наводку! По фашистским гадам - огонь!" Первым снарядом был подбит немецкий танк, выползший в конце улицы. Шквал нашего огня заставил отхлынуть и пехоту. Но через несколько минут гитлеровцы снова в отчаянном порыве кинулись вперед. Снова зенитчики и пулеметчики задержали противника. И в этот момент подоспел Бойко.
      Должно быть, Иван Никифорович соскучился по "настоящей работе". Его танки носились, поливая огнем и свинцом мечущиеся в панике толпы гитлеровцев. Бой был удивительно скоротечным: через двадцать минут среди сплошного пожарища валялись сотни трупов. Вошедший Бойко поздоровался, принял поздравления с удачным боем и сказал:
      - Думаю, что тут теперь задерживаться нельзя. К утру такой запах будет не вздохнуть. Надо удирать!
      Дальнейшие полтора десятка часов - с вечера 17 до полудня 18 января были, пожалуй, самыми тяжкими за весь период наступления. Шалин доложил по рации, что после того, как разрешил Веденичеву - начальнику штаба корпуса Бабаджаняна - переехать на новое место, из корпуса перестали поступать сведения. Наученный горьким опытом М.А. Шалин уже не дал разрешения на переезд Воронченко - начштаба корпуса Дремова - пока тот не сообщит положения войск. Но это оказалось без толку: Воронченко все равно не знал, где находятся части, и только пытался хитрить, чтобы отделаться от настойчивого начальства и поскорее уехать поближе к войскам. Наконец начштаба корпуса сознался напрямик: "Отстал от войск, разрешите мне выезд. Догоню части - сразу дам сведения". Шалин разрешил.
      Два часа прошло, три часа...
      Ни слуху, ни духу!
      Состояние наше легко себе представить.
      Что делать? Командарм опасливо косится на рацию. Если еще маршал Жуков вызовет - совсем беда!
      - Едем к Раве-Мазовецкой,- предлагает он.- Бабаджанян должен быть где-то в том районе. Сразу и сведения сможем сообщить Михаилу Алексеевичу.
      Другого выхода не видели. Уже усаживаясь в бронетранспортер, Катуков мрачно пошутил:
      - Все-таки от прямого провода подальше будем. Пусть Шалин отдувается, как сумеет.
      - Да, у него сейчас незавидное положение...
      Было темно, когда мы подъехали к Раве-Мазовецкой. А кто там - свои или противник - не имели представления. Немного успокаивала перехваченная по дороге непонятная радиограмма: "Бочком, Алеша, бочком, культурненько". Это Гусаковский наставляет Карабанова. Значит, они где-то близко?
      Если б мы знали тогда, что это означало!
      Въехав на южную окраину Равы-Мазовецкой, остановились у здания школы. Кругом шел бой. Из леса по центральным улицам били пушки, оттуда кто-то отчаянно огрызался огнем, на восточной окраине тоже основательно постреливали, а людей никого не было видно! Только повсюду сплошной огонь, полосы разрывов и десятки воронок.
      - Куда же ехать? - задумался Катуков.
      Ехать действительно было некуда. Зашли в помещение.
      - Сиди на рации и лови все в эфире, - теребил Михаил Ефимович полковника Никитина.- Может, от соседа что узнаешь.
      Шалин лаконично сообщил: "Фронт требует сведений". Представляю, каково ему разговаривать сейчас с начальником штаба фронта Малининым!
      Шалин снова сообщил: "Мною доложено наверх, что войска вышли на южную окраину Равы-Мазовецкой. Это правда, вы же там находитесь, - объясняет щепетильный Шалин. - А пока я разослал по маршрутам колонн мотоциклетчиков Мусатова. Пусть разведают свои наступающие части, может, кого нащупают, хотя бы тылы корпусов... А по рубежу, достигнутому разведкой, можно будет в дальнейшем давать сведения во фронт".
      - Мотоциклисты - ребята хваткие,- ободряет сам себя Катуков после этой радиограммы,- с противником справлялись, неужто своих не разыщут?
      Шофер принес охапку соломы. Улеглись спать. Какой тут сон, до него ли! В голове сверлит: может, Дремов в беде? Боевые друзья гибнут, а мы не можем помочь? Или наоборот - у Армо успех, и надо поддержать, развить... Сколько важнейших сражений в истории было проиграно только из-за отсутствия связи! Что там сейчас с нашими? А может, уже никого нет, зарвались и погибли... И весь круг мыслей пошел с начала.
      С Катуковым творится то же самое, только я еще нахожу в себе силы лежать, а он поминутно вскакивает, курит, бегает по комнате, все время справляется у Никитина: "Есть что?" Ответ монотонный: "Нет... нет... нет".
      Наконец командующий не выдерживает:
      - Кириллович, не спишь? За три года никогда так худо не чувствовал себя, как сегодня. На бригаде был - бригада всегда рядом, на корпусе был - связь постоянно поддерживал и с бригадами и с начальством...
      Воспоминания о корпусе пробудили в Катукове злость на иных нынешних командиров.
      - Ох, и задам я Бабаджаняну! Без году неделя на корпусе - и зарвался. Что с ним дальше будет? Ведь знаю, почему сейчас молчит: мотается где-нибудь и обо всем забыл... Три дня без конца повторял: помни, Армо, что главное - связь, держи связь, ищи, все средства используй, а связь должна быть - и вниз и вверх. Сам же без нее как слепой тыкаться будешь. Никитин, свяжись с Шалиным, пусть спросит начштаба Богданова, нет ли там Бабаджаняна.
      Как в землю провалился!..
      Говорю нарочито ровным, спокойным голосом:
      - На мой взгляд, у Бабаджаняна не так уж плохо. Сам знаешь, в прорыв он вошел позже, да и не на том месте, где предполагалось, а все же посмотри, какой темп дал: в первые же сутки отмахал шестьдесят километров, Пилицу форсировал раньше всех, резервную дивизию противника перемолол. Думаю, не выпустит и Варшавскую группировку. Ты же сам ему приказывал: не оглядывайся назад, а быстрее к цели. Вот он и жмет на Лович.
      - А сведения он обязан давать?
      - Сведения-то, конечно, обязан, но зачем злиться? Допустим, скачет он на своем "виллисе" - так это по привычке, думает, что это ему бригада. Там он все видел, а тут, конечно, не увидит. Движение корпуса, да еще ночью - где тут увидеть и услышать. Это трудно. Что трудно! Прямо скажем, невозможно. А он пробует, мечется, рацию от себя, наверное, отпустил - навыка охватить корпус у него еще нет.
      - Ну что ж, первый урок. Запишем ему покрепче на рассвете, когда поймаем...
      И, секунду помолчав, Катуков добавил:
      - Если живой.
      Я чувствую, что злость на Бабаджаняна еще не прошла, и пытаюсь успокоить Катукова:
      - Вот смотри, Дремов не первый день на корпусе, уже три операции провел, да и вряд ли мехкорпус ушел дальше танкового, а знать о себе тоже почему-то не дает.
      Но, вместо того, чтобы оправдать Бабаджаняна, я, неожиданно для себя, вызвал упрек и в адрес Дремова.
      - Ох, этот Ваня! Скольке крови мне попортил за эти несколько часов.
      Распахнулась дверь, вошел Никитин. Стала видна непроглядная чернота январской ночи. Только вспыхивали лампочки рации, да иногда мрак рассекался огнем артиллерии.
      - Увидят лампочки, придет какой-нибудь паршивый взводишко немцев, и заберут нас - пикнуть в такой тьме не успеем,- выразил Катуков общее беспокойство.
      Никитин протянул бланк радиограммы.
      - Есть радостное сообщение.
      - Докладывай скорее! - вскинулся командующий, яростно и долго нажимая на подвижной рычажок фонарика - "ручной электростанции", как прозвали его на фронте.
      - Михаил Алексеевич Шалин сообщает: фронт прислал в штаб командующего бронетанковыми и механизированными войсками генерала Орла для выяснения.
      Юмор не изменил Никитину даже в этой ситуации.
      - Выяснения чего?
      - Как довели приказ.
      - Какой приказ?
      - Новый, товарищ командующий: изменение направления!
      Никитин молча читает приказ о новом направлении и обозначает его на карте. Катуков ворчит: "Еще прочитать не успели, а уже Орел прилетел - проверять, как довели!.."
      Наконец все становится ясным. Армии приказано не идти дальше на север, в обход Варшавы, а от Равы-Мазовецкой повернуть на запад - на Згеж, вокруг Лодзи, и к исходу 17 января выйти на реку Hep, приток Варты.
      Никогда я еще не видел Михаила Ефимовича таким расстроенным. Он машинально взглянул на часы и свистнул: они показывали три часа ночи, три ноль-ноль восемнадцатого января!
      Что нам было делать? До утра сидели на южной окраине Равы-Мазовецкой и ловили в эфире все, что попадалось. Шалин все рации штаба задействовал на волны командиров корпусов и передовых бригад.
      Только с рассветом Никитин ворвался с таким видом, что Катуков сразу спросил его: "Что, опять радость принес?"
      - Поймали Гусаковского. Докладывает в штаб корпуса, что в двадцать один ноль-ноль прошел Скерневице, а в двадцать три ноль-ноль Карабанов уже был в Ловиче.
      - Ого, куда маханул! - Михаил Ефимович сразу оживился.- Сто двадцать километров в сутки!
      Что-то прикинул в уме.
      - В шесть раз быстрее Клейста в его лучшие деньки! Хорош Гусаковский! Ну, а что там дальше?
      - Больше ничего. Подпись: "Дон-101".
      Это были позывные Гусаковского.
      - А остальные где? Где Бабаджанян?
      - Ничего не сказано. Имеем еще перехват: километрах в двадцати к западу от Равы-Мазовецкой на дороге к Лодзи мотоциклетчиками "захвачены в плен" тылы Дремова. В направлении Лодзи разведчики слышат бой.
      - Корпус туда повернул?
      - Не могу знать, - Никитин улыбнулся.
      Настроение у Катукова совсем исправилось: устремляясь вслед за убегавшим противником, колонна Дремова пошла как раз по тому маршруту, который был намечен армии новым приказом фронта.
      - Ну, это уже хорошо... Так что, Кириллович, можем докладывать: Гусаковский в Скерневице. Знаю, знаю, что он в Ловиче... Лучше пока молчать. Ну, а Дремову дадим рубеж, где тылы его захватили. Так поскромнее будет, по-надежнее. Ф-фу, камень с души свалился.
      Катуков снова наклоняется над картой:
      - Богданов, наверно, Варшавской группировке пути отхода уже отрезал. Ну и пусть с ней возится, а мы туда резервы с запада не пустим. Ох, и тяжело было Михаилу Алексеевичу отдуваться за всех! А где Воронченко? Выпросился и сбежал! Мне кажется, надо послать расследовать: что же получилось, почему не было связи? А?
      - Согласен. Может, и мы в чем виноваты, не все сделали...
      - Опять самокритика!
      - Самокритика, да... У меня такой план: вызовем к рассвету У-2 и уедем к войскам поближе.
      К утру обстановка прояснилась. К Раве-Мазовецкой подошли основные силы 8-й армии. После короткого боя пехота вышибла засевший в центре городка немецкий гарнизон: два эсэсовских полка, усиленных самоходками.
      - Это их-то Гусаковский и обходил "бочком, бочком",- догадался Катуков.- А хитрец Бабаджанян решил тоже не ввязываться в бой. Один другого стоят. Хороши бы мы были, Кириллович, если б чуточку подальше к центру заехали: прямо немцам в гости...
      Прежде чем выезжать на розыски Дремова, я вызвал Журавлева.
      - Алексей Георгиевич, разошлите всех политотдельцев по маршрутам колонн. Задача - уточнить расположение наших войск.
      - Есть, слушаюсь.
      Теперь можно и самому отправиться за "беглецами". Прямого пути нет, все мосты взорваны: бронетранспортер должен был огородами выбираться на Лодзинскую дорогу. Она абсолютно пустынна. Никто не встречается, никаких указателей, свежевыпавший снежок замел следы. Вверху, над нами, летит У-2: летчик высматривает маршрут и, время от времени снижаясь, дает нам направление движения.
      Добрались до местечка Бжезины. Вдоль дороги стоят толпы местных жителей: старики, женщины, мальчики и девочки. Они протягивают солдатам бутылки с вином, кофе, молоком. Слышатся приветственные крики: "Hex жие Россия!" На улицах - вражеские трупы, разбитые автомашины, раздавленные гусеницами пулеметы. Многие дома сожжены. Бой здесь был жестокий, но население как будто забыло об этом - столько радости на лицах людей, приветствующих "Червоно войско".
      Спрашиваю - без особой, впрочем, надежды, что кто-нибудь меня поймет:
      - Танки здесь проходили?
      Какая-то старуха знает русский язык:
      - Проходили, пане товарищ. Столько танков, столько! - воздымает руки.- В Германии места не хватит!
      - Ничего, мать, поместимся!
      - Езус-Мария! Да благословит вас великий боже, - и широко крестит бронетранспортер.
      Едем дальше. Мы уже где то севернее Лодзи, а танков не видно, не видно и следов боя. Что за чертовщина, куда же они маханули? Встречные поляки на вопрос: "Где русские танки?" - показывают на запад.
      Около Згежа - северного пригорода Лодзи - я увидел на дороге подполковника Федота Дьяченко, заместителя командира 19-й гвардейской механизированной бригады по политчасти. Рука его на перевязи, голова свесилась на грудь, ладонью Дьяченко трет покрасневшие веки. Едва взглянув на него, понял: беда!
      - Что в бригаде?
      - Убит полковник Липатенков.
      На войне смерть - обычная гостья, и все-таки никогда не привыкнешь к гибели близких людей. Кажется, еще недавно мы с Катуковым слушали его горячую беседу с молодыми офицерами. "Впереди Варта, Одер, а дальше - Берлин,- говорил им Липатенков.- Это будущая задача, решим и ее". А сам не успел дойти и до Варты...
      Дьяченко начал горестный рассказ:
      - До Згежа бригада шла без боя: одной разведкой посшибали мелкие заслоны. В Згеж разведчики сунулись - там их крепко встретили, они бочком обошли город - и дальше, на запад. Надо бы и всей бригаде так, да понадеялись, что немец, как бригаду увидит, побежит сам. Привыкли уже за двое суток без боя ехать, успокоились. Ночью ворвались в город, а там полным-полно укреплений наворочено. Вокруг стопятидесятимиллиметровки как противотанковые поставлены, каменные дома подготовлены к обороне до третьего этажа, волчьих ям без счета нарыто, одиночные доты для фаустников попадались на каждом шагу. Половина улиц перекрыта баррикадами, а другая заминирована. Вошел головной батальон - и сразу пробка! Липатенков по рации запросил комбата: "Что случилось?" А тут и по остальным батальонам шквалом плеснуло. Сильнейший огонь и спереди, и сзади. Рацию разбило вдребезги, радиста на месте уложило. Липатенкова ранило. Капитан Прохоров, Тимофей Сидорович, наш офицер связи, старался убрать комбрига в укрытие, да куда там! Пошел Липатенков в первый батальон. Там уже два танка потеряли: в волчьи ямы они провалились. Эти чертовы сетки, которыми ямы покрыты, и днем не увидишь, не то что ночью. Зачем он туда ходил! Все равно ничего не видно, тьма, только дома горели.
      Дьяченко помолчал, собираясь с мыслями.
      - За десять минут до смерти комбриг отметил действия лейтенанта Петра Мочалова. Тот спас положение батальона, очистил улицу от фаустников, с помощью поляков обнаружил чистый проход через город. Ракетами и трассирующими пулями указал направление танкам, потом догадался кострами подсветить узлы обороны. Липатенков с батальоном пробился, потом развернул машины и пошел крошить! И вот в момент, когда он по рации вызывал комбатов, чтоб отдать приказ на уничтожение противника, - удар снаряда в танк в упор, а Липатенков рядом стоял...
      Голос замполита перехватила спазма.
      - Погиб вместе с другими, - сурово закончил он. - Город очистили.
      От Дьяченко мы узнали, что штаб Дремова расположен в лесу севернее Згежа. Уже подъезжая туда, встретил старшего лейтенанта Подгорнова. Его часть, отдельный саперный батальон резерва Главного Командования, должна была, согласно приказу, следовать за передовым отрядом корпуса Дремова.
      - Вы куда едете?
      - В штаб, за горючим. Командир послал меня на связь.
      - Танкистов видели?
      - Сегодня утром нагнал их в Александруве. В каком-то сараюшке на окраине нашел штаб бригады, думал горючим разжиться. Командир усатый такой...
      - Первая гвардейская бригада,- догадываюсь я.- Темник, наверно.
      - Командир этот при мне приказывал выйти на следующее утро в Конин; маршрут сто двадцать километров. Один офицер насчет горючего спросил, а командир ответил: "У немцев берите. А теперь по местам - на Конин!" И все уехали.
      Я развернул небольшую карту Лодзинского района. Александрув значился на ней западным пригородом Лодзи, Конин находился совсем далеко - за Вартой.
      - Вы насчет Александрува не путаете?
      - Никак нет. Сам был там.
      Значит, 1-я гвардейская бригада обошла с севера Лодзь и отрезала гарнизону пути отхода. От такого известия как-то пропала вся злость на потерю связи: корпус Дремова не только вышел на рубеж согласно новому приказу фронта, но даже успевал продвинуться значительно дальше, чем требовалось в приказе.
      Сияющий полковник Воронченко встретил меня радостной вестью: "Лодзь освобождена!" Один из самых больших городов Польши, крупнейший промышленный центр, знаменитый славными революционными традициями,- в наших руках.
      - Почти без боя сдали! - сообщил начальник штаба. - А ведь какую оборону построили! Десятки железобетонных дотов, по окружности вырыли два противотанковых рва, на каждой дороге насажен "огневой замок".
      - Что за штука?
      - Немецкая оборонительная новинка: строенные доты. Парочка стоит по бокам шоссе - пушечно-пулеметные, а третий оттянут метров на сто назад, пушка на самой макушке. Все побросали, как услышали, что танки в Александруве. Город целенький: вода, газ, электричество, даже телефон работает. Два километра тянутся фабричные корпуса - а ни одного станка не вывезли, хоть сию минуту заводы пускай. Обрадуем Польское правительство!
      - Где сейчас Первая гвардейская бригада?
      - По последним данным, форсировала Варту в районе Унеюв. Горелов там: не выдержало сердце, когда бригада отстала на Пилице, потянуло к своим.
      Я немедленно отослал сведения о продвижении корпуса Шалину - и по радио, и, для верности, самолетом, - а затем отправился в сопровождении Солодахина в передовой отряд.
      По дороге наш бронетранспортер нагнал военную машину. Вглядываюсь в офицера, сидящего в кабине. Да ведь это "дедушка" Ружин!
      - Где были, Антон Тимофеевич, почему от бригады отстали?
      - Подтягивал бригадные тылы. За нашими разве им угнаться? После появления Горелова вовсе как бешеные несутся. В Александруве немецкие регулировщики дорогу бригаде отрегулировали: ничего не скажешь, хорошо они знают правила уличного движения! В кино как раз кончался солдатский сеанс, мы тут и дали первый залп, тогда только немцы сообразили, что к чему... Пока я с тылами возился, подтягивал, - наткнулся на лодзинских детишек, пришлось их устраивать. Вот и подзадержался.
      - Каких детишек?
      - Из исправительного дома. Обычная тюрьма, только детская: девятьсот детишек за политику посадили! Лицо Ружина светилось внутренней добротой.
      - Но какая там политика - попросту за саботаж. Всех мальчишек с десяти лет и девчонок с двенадцати фашисты мобилизовали на фабрики. Ребята и пакостили Гитлеру как могли: станки ломали, материю кислотой обливали. Юные диверсанты!
      Он о чем-то задумался.
      - Были там совсем маленькие заключенные, лет по семи-восьми. Одного семилетнего пацана гестаповцы расстреляли. Рассказывали мне: фашисты взорвали памятник - Костюшко, кажется, - и стали фотографироваться. Поставят сапог на бронзовую голову, морду задерут повыше, щелк - и готово! "На память фрейлейн от победителя Европы". Взрослые плакали в сторонке, а ребятенок выбежал и цветы на статую положил. Словили его гестаповцы всей сворой - и к стенке! Многих малышей за "пропаганду" упрятали в кутузку - за то, что Адольф-гитлерштрассе Марианской называли, а Лодзь - Лодзью. - Так как же Лодзь иначе звать?
      - Указом фюрера была переименована в Литцманштадт. Кто этот Литцман никто в городе до сих пор не знает, а не поименуешь его - пожалуйста, в тюрьму садись, хоть какой будь у тебя возраст. Я этих детишек накормил, начал искать родителей. Может, и вспомнят когда-нибудь поляки, как советские танкисты девятьсот детишек освободили. И сами детишки вырастут - помянут хорошим словом.
      Солодахин не выдержал:
      - В разбитом штабе прихватили интересные документы. Вот, поглядите.
      Он отчеркнул какую-то графу:
      - Тут и перевод уже сделали. "Рава-Мазовецкая: костел - пятьсот килограммов взрывчатки, госпиталь - тысяча килограммов". И еще Томашув: перечень объектов и итог - пятьдесят тонн взрывчатки на все. И так каждый город и чуть ли не каждый дом подготовлены к взрыву, а мы их полякам доставляем целыми.
      За разговором незаметно подъехали к местечку Поддембице на реке Hep, где разместился штаб бригады Темника.
      Начальник штаба бригады доложил, что Горелов и Темник находятся во втором батальоне, у Бочковского.
      - Он с Александрува пошел передовым. Решили отметить Бочковского за смелость - пустить в авангарде. А вот на Варте чего-то затыркался. К нему сразу выехали Темник с Гореловым.
      По карте в Унеюве, где находился Бочковский, значился мост через Варту. Подъехав к нему, мы увидели посередине деревянного настила огромную дыру. Внизу, под мостом, лед был искрошен и побит. На той стороне слышался бой.
      - Бочковский хотел по мосту переправиться, - объяснял встретившийся Горелов. - Немцы один пролет подорвали, но не сильно, саперы успели на скорую руку подремонтировать. Рискнули - пустили с ходу головную машину. Мосточек был слабенький, еле держался, - танк ухнул вниз. Ладно, что было неглубоко. Поляки нам брод указали. Саперы лед взорвали, танкисты щели солидолом замазали, пустили на пробу один танк. Застрял он на самом выходе - мотор заглох. Второй пустили - с ним то же самое. И тут пошло: "Да зря мы... да знаете... да лучше бы..." Бочковского заело. Прорубил лед в сторонке, сел в машину - и вышел на тот берег. У него Михаил Пивовар механиком-водителем. Король вождения, высший класс! С Курской дуги с Бочковским воюет, раза три уже в госпиталь попадал и каждый раз на свой танк возвращался. Привык, любит Бочковского. Тот с командира танка до командира батальона успел вырасти, а Пивовар все механик-водитель. Не то что Варту - увидите, Шпрее первым форсирует!
      Я поглядел на пустынную реку:
      - Что, успели вытащить затонувшие танки?
      - Сразу с того берега подтянул Бочковский. Весь батальон на той стороне, ведет бой за плацдарм.
      Горелов показал на небольшой домик, где разместился КП бригады:
      - А здесь Первая гвардия приготовила вам небольшой сюрпризец.
      Разобрало любопытство. Мы зашли. В комнате сидел нахохлившийся фашист с тем особым выражением лица и специфической осанкой, по которым безошибочно определяется высокопоставленный чинуша, - "вершитель судеб и дел человеческих".
      - Разрешите представить,- довольно докладывал Горелов, - заместитель имперского министра авиации, генерал авиации Манке.
      Генерал рода войск соответствует нашему генерал-полковнику. А тут был не просто генерал рода войск, а вдобавок, по словам Горелова, заместитель самого Геринга! Такого гуся мы еще не видели ни разу.
      - Как вы его поймали?
      - Сам, сам залетел голубчик! На этом деревянном мостике из персональной машины извлекли, - сказал Горелов.
      - Куда направлялись?
      - Был назначен имперским уполномоченным по эвакуации лодзинской промышленности. Вчера днем говорил по телефону с нашим управлением в Лодзи все было абсолютно спокойно, город готовился к обороне. Поспешил выехать из Познани, и вот на полдороге...- Манке горестно развел руками.
      Горелов "успокоил" его:
      - Ничего, герр генерал, мы скоро и в самой Познани будем.
      - Познань вам так легко не достанется, - предупредил Манке, - город укреплен. Все население провинции Познань от шестнадцати до шестидесяти лет поголовно вооружено и вступило в фольксштурм.
      - Вы пугайте наших союзников. Эйзенхауэр, говорят, "фольксштурма" боится, - недипломатично съехидничал Горелов.
      Пленного отправили во фронт: там его показания могли иметь большое значение.
      Вошел Темник. Вид у комбрига уверенный, спокойный: чувствуется, что присутствие Горелова помогает крепко держать в руках нити управления бригадой.
      - Прошу Военный совет поддержать ходатайство о присвоении звания Героя Бочковскому, а также о награждении посмертно гвардии старшины Михаила Васильевича Пивовара.
      - Пивовар убит?..- Скрипнув зубами, Горелов яростно стукнул себя по колену.- Как же это так, а?
      - Там за рекой пойма, болото километра на три, - рассказывал Темник.- Чуть танки сошли с дороги - сразу застряли, ни взад ни вперед. Немцы воспользовались, перешли в контратаку. Бочковский поддерживал мотопехоту огнем. Когда снаряды кончились, он выскочил из танка, поднял автоматчиков, повел вперед. Сшиблись с немцами. На Бочковского сразу несколько немецких солдат навалилось. Пивовар увидел - стрелять поздно было - и грудью заслонил комбата. Прямо в сердце пуля попала... Двадцать два года парню было и почти четыре из них провел на войне. Бочковский офицера на месте уложил, без командира фашисты дрогнули, наши их погнали...
      В штабе Михаил Ефимович рассказал мне, что творилось на правом фланге, у Бабаджаняна.
      - Бригаду Моргунова догнал в Скерневице. Спрашиваю комбрига: где ты был, почему знать о себе не давал? Моргунов, конечно, оправдывается, мол, ночью совместно с пехотой Чуйкова бил немцев в Раве-Мазовецкой. Пехота осталась добивать, а его бригада пробилась восточной окраиной на север. "А, - говорю, значит, это ты там шумел, пока мы голову ломали!" Он юлит, выкручивается, ты ж его знаешь: радисты у него виноваты оказались. А радисты в бригаде классные, один к одному ребята подобрались. Но я уже выяснил к этому времени, что сам он свою рацию задействовал только на батальоны, а его начштаба
      Ищук даже этого не сделал, всю дорогу ехал на легковой машине и связи ни с корпусом, ни с батальонами не имел. Моргунов, как почуял, что дело поворачивается неладно, стал ссылаться на Бабаджаняна - дескать, к ним лично приезжал, всю обстановку знает. "А где комкор?" - спрашиваю. К Гусаковскому, оказывается, в Лович покатил. Я уже успел туда отправить армейский самолет связи, получил все сведения и Михаилу Алексеевичу передал. Между прочим, в Скерневице полно вилл, была даже дача Геринга: любил этот толстяк в Польше охотиться! Барахла разного, картин - просто забито все! А ружей, - глаза Катукова возбужденно сверкнули, - ребята говорили, что даже "Голланд-Голланд" есть. Вот это трофеи!
      - Что-то мы, Ефимович, Геринга сильно обижаем! Зама у него забрали, теперь дачу...
      - Ему скоро, кроме пеньковой веревки и куска мыла, все равно ничего не понадобится. Что хорошо - целеньким город достался, боя не было. А гарнизон был довольно сильный, хотя и сбродный. Все убежали после небольшого сопротивления. Командира корпуса я нашел уже в Ловиче. Стал выяснять, что произошло, где штаб корпуса. Оказалось, что со штабом связи у него не было, где Веденичев - он и представления не имел. Уже через Шалина я сам нащупал, наконец, штаб корпуса. Знаешь где? В Целендзее, в двадцати километрах южнее Равы-Мазовецкой, то есть мы с тобой выскочили впереди него! До Ловича оттуда было больше полета километров по прямой, а рация берет только двадцать пять-тридцать. Ясно теперь, почему Веденичев помалкивал? Вот тебе пример: Гусаковский про Лович сообщил семнадцатого, в двадцать два ноль-ноль, а к Шалину донесение попало восемнадцатого, в одиннадцать утра. Тридцать часов перерыва связи - шуточки! Самолет успел долететь к Гусаковскому и вернуться к Шалину, а штаб корпуса только-только про передовой отряд что-то узнал. Армо стал оправдываться: я, мол, могу доложить о каждой бригаде, о каждом батальоне. Везде лично побывал! Пришлось ему втолковывать: "Ты знаешь - это еще ничего не значит, я знать должен. Ты своим корпусом думаешь все задачи фронта решать? Вот сейчас получен новый приказ, а до тебя не доведен! Главное упустил..." Так его пилил, он аж похудел, бедный: впервые я Бабаджаняна так ругал. Вдруг ему радиограмму от комфронта приносят. Читаем. "Поздравляю лично вас и руководимые вами войска со смелыми и успешными действиями. Выполняйте и действуйте так же, как действуете. Жму вашу руку". И подпись: Жуков, Телегин. Вот это, называется, поучил я комкора! Это Михаил Алексеевич успел во фронт доложить о продвижении корпуса.
      Мы оба засмеялись.
      - Знаешь, что мне Армо сказал? "Вы мне не доверяете. Назначили, так доверяйте. А то Гетмана прислали, все обращаются к нему, будто он и теперь не замкомандующего, а комкор".
      - Надо все же прислушаться к нему. Давай пошлем Гетмана к Дремову, а Слышкина к Бабаджаняну. Дадим Армо желанную самостоятельность.
      Катуков кивнул и быстро заходил по комнате.
      - Расскажу тебе забавную историю, как брали Лович. Карабанов с Юдиным вошли в город без выстрела. Поляки сообщили, что в казарме находятся немцы. Юдин взял автоматчиков - и туда! Видят - дневальный спит. Начали стрелять вверх. Переполох. Кто бежит, кто становится на колени, кто лезет под кровать. Ребята все это изображали - мы чуть со смеху не лопнули. Коменданта с кровати подняли. Он накануне своих вояк собирал и сообщил, что русские задержаны на Пилице, им оказывают упорное сопротивление. До чего привычка к брехне фашистов довела: одних пленных наши несколько сотен забрали...
      Сидевший тут же Шалин передавал нам подготовленный акт о причинах нарушения связи, составленный армейской комиссией. Быстро просмотрели несколько листков. В акте отмечалось, что штаб корпуса Дремова вместо быстрых переходов основной опергруппы передвигался большой колонной - до ста машин, поэтому шел крайне медленно и систематически отрывался от частей.
      - Смотри, Кириллович, Шалин разрешил Воронченко переезд, а тот двадцать четыре километра почти восемь часов ехал! Рации высылал без охраны - их уничтожали. Возмутительная халатность и медлительность! Ты был в корпусе, как считаешь, правильны выводы комиссии?
      - Абсолютно согласен.
      - Ну, что же, надо принять меры. Пропишем ижицу Воронченко. Подготовьте приказ, Михаил Алексеевич.
      - Разрешите доложить,- сказал Шалин,- у штаба корпуса есть особое мнение насчет виновника плохой связи с армией. Оказывается, связь нарушалась потому, что начальник радиостанции гвардии старшина Бурдаков вместо разбитого артогнем фарфорового изолятора поставил резиновый, то есть своими силами отремонтировал рацию, но мощность ее от этого уменьшилась на десять процентов. Радист разжалован в рядовые и переведен в батальон.
      - А на сколько километров штаб корпуса в это время оторвался от передовых частей? - спросил я.
      - На девяносто. Это при дальнобойности рации в тридцать.
      - Стрелочник, значит, у них виноват. Ну ладно, попляшут! А радиста забрать в армейский полк связи!
      Поступила срочная директива командования фронта: не позднее чем через три дня нам предлагалось выйти на линию Торн - Коло - Варта и захватить плацдарм на западном берегу Варты.
      На карте у Шалина аккуратно нанесено положение не только наших частей, но и соседей: он был постоянно связан со штабами Богданова, Чуйкова, Берзарина. Зримо ощущалось, как сильно вдавлена на запад линия советско-германского фронта в направлении главного удара - на Берлин.
      - Противостоящая нашему фронту девятая армия противника деморализована и разбита в первые три дня наступления. - Ладонь Шалина накрывает обширный участок в среднем течении Вислы.- Пленные говорят, что Гитлер приказал ей стоять до конца, а Гудериан разрешил планомерный отход на запад, на подготовленные рубежи. В результате мощного удара наших армий остатки потерявшей способность к сопротивлению девятой армии не выполнили ни того, ни другого приказа и отошли - частично на север, частично на юг, образовав незащищенный коридор. Противник сейчас обороняется небольшими группками и гарнизонами, надеясь задержать, нас до выхода резервов на какой-то из рубежей обороны. На линию Конин -Коло спешно выдвигаются свежие дивизии: "Бранденбург" и десятая моторизованная - это показали пленные, захваченные бригадой Гусаковского. Если промедлим, немцы успеют закрыть коридор. Поэтому фронт торопит.
      - И придется, как под Сандомиром, прогрызать каждый километр, неделями брать деревушки! - Катуков встал. - Не будет этого. Сколько дали на упреждение этих резервов?
      - Три дня.
      - Три дня... Три дня... - шепчет Михаил Ефимович, вглядываясь в красно-синий пунктир, отмечающий заданный рубеж. - Позвольте, позвольте... Михаил Алексеевич, а Гусаковский-то уже вышел туда?
      - Так точно.
      - Молодец! И в этой операции бригада идет впереди. Ну и пусть идут дальше, на Гнезен и Познань. Думаю, когда этот "Бранденбург" почувствует за спиной танки, в такой обстановке недолго усидит на рубеже.
      Через полчаса в войска был направлен новый приказ. Армия продолжала стремительное продвижение на запад, кинжалом передовых отрядов прорезая себе дорогу к намеченной цели - Познани.
      С несколькими цистернами горючего для танков и автомашин я отправился в корпус Бабаджаняна.
      За Коло шоссе пошло петлять лесом. Проехать там было невероятно трудно: дорога представляла собой узенький коридорчик, по обе стороны которого валялись трупы и разбитая вражеская техника.
      Бабаджаняна и Веденичева застал у рации: они передавали очередное донесение в штаб армии.
      - "Бригада Гусаковского, взаимодействуя с полком самоходок Мельникова, разгромила части дивизии противника "Бранденбург"",- диктует Веденичев.
      - Понимаете, Гусаковский у них в тылу! Ночь! Лес! - не может не комментировать сухое сообщение Бабаджанян. - Нервы у немцев сдали. Рубеж бросили, побежали прорываться на запад, а Гусаковский с Мельниковым в засаде их подстерегли. Не знаю, сколько там ушло...
      - Видел, видел работку Гусаковского по дороге... Неплохо... Можно даже сказать, хорошо! Где он сейчас? Бабаджанян признается:
      - Гнезен занял.
      - Точно?! Проверили?
      - Товарищ член Военного совета,- голос Бабаджаняна выражает обиду за "своих",- Гусаковский же докладывал! Он никогда не врал - ни одного метра! Если кто другой, я бы пока не докладывал. Вот комбриг Смирнов доложил мне, что его мотострелковый батальон даже дальше на Варту вышел и переправу там захватил. Но этого комбрига я еще не изучил и хочу сам сообщение на месте проверить. Хотя комбата его мотострелкового батальона Урукова знаю лично как хорошего командира, но... лучше в штаб армии пока не докладывать! Сам сначала посмотрю. Разрешите туда выехать?
      - Пожалуйста, езжай, нам по пути будет. Хочу к Гусаковскому наведаться, у него трудности с горючим.
      - Почему у него одного? А весь остальной корпус? В бригаде Моргунова только два батальона наступают, остальные танки стоят без горючего. Мой корпус чуть не треть автомашин на прикол поставил! Мотали нас, мотали, вверх-вниз, на север, на юг, все горючее пожгли, а противник-то бежит еще! Что делать?
      - Иди, хлопец, дальше, потом решим. В первую очередь передовому отряду подброшу.
      Бабаджанян засиял.
      - Горючее будет, - куда угодно дойдем! Дай бог, чтоб всегда были такие стремительные операции, как эта.
      ...Гнезен, куда я прибыл через несколько часов, оказался старым городом с небольшими каменными домишками, в летнее время, должно быть, густо увитыми зеленью. Пожары войны сожрали здесь целые кварталы. Штаб бригады мы нашли возле обугленного остова электростанции. По разбитым машинам и развороченным пушкам, по всем следам боя чувствовалось, что схватка здесь была короткой, но жестокой. Однако вытянуть из комбрига подробный рассказ о действиях людей было делом трудным: Гусаковский принадлежал к людям, умевшим воевать, но не умевшим рассказывать о войне.
      - Подошли под вечер, выслали разведку, - скупо докладывал он, - на окраине города обнаружили большую макаронную фабрику. Разведчики к ней сунулись, а там, оказывается, половина рабочих - из угнанных украинцев, а половина - из мобилизованных поляков. Рабочий класс - он и есть рабочий класс! Свои! Да еще земляков солдаты повстречали - совсем радость! Зацеловали они наших, а потом поляки по улицам провели, показали казармы, узлы обороны, огневые точки. А если знаешь силы противника и его расположение, то воевать, конечно, чего ж... Воевать тогда можно, и даже очень просто. Вообще поляки большую помощь все время оказывали: на Пилице брод помогли найти, в Ловиче и здесь, в Гнезене, помогали провести разведку и вообще всю дорогу давали сведения о расположении немецких частей и гарнизонов.
      - Это у тебя откуда? Где зимой такую роскошь добыл? Наверно, тоже поляки? - спросил я, указав на живые цветы, буквально завалившие все окна штабной комнаты.
      - Поляки... Просто забомбили: букеты, горшки с цветами. Из оранжерей, что ли, понаносили. А как отказаться? Обидишь. Девать вот некуда, - будто извинялся Гусаковский.
      Я перевел разговор на другое:
      - Докладывали, что горючего у вас не хватает. Немножко подбросили.
      - Спасибо, спасибо... А мы тут тоже легонечко разжились. Пинский прихватил аэродромчик - десятка два фоккеров стояло. Горючее захватили, а самолеты взорвали. Куда их девать! Сзади фашистов полно. Вообще,- вздыхает Гусаковский,- пришлось совсем на немецкое снабжение перейти. Взять транспорт. У моих машин сели бронзовые подшипники, запасных нету. Думал - придется выбрасывать их, приказал пересаживать всех на трофейные. А Помазнев отыскал у немцев две тонны бронзы в слитках. Деловой он человек! Себя мы, конечно, не обидели...
      - Остаток передайте в армию.
      Хозяйственный Гусаковский чуточку крякнул в ответ на мое распоряжение:
      - Есть, слушаюсь. Или взять продовольствие. На гнезенской макаронной фабрике продуктов хватит всю армию кормить, а может, и фронту еще останется. После моего сообщения об этом сюда начпрод армии Долгов выехал. Говорю вам: почти во всем на немецкое довольствие сели, фюрер нас теперь и кормит, и заправляет, и еще подшипники дает.
      Сказать к слову, история с этой гнезенской макаронной фабрикой имела забавное продолжение. Спустя несколько дней на большом ящике с макаронами я увидел странную фирменную этикетку: "Фабрика Долгова". "Что за Долгов?" спрашиваю. Наш начпродарм, оказывается. Польские мастера заявили, что "должно же быть обозначено название фирмы". Что, дескать, за фабрика, если нет наименования. Несолидно получается! Поскольку деньги им выплачивались из рук начпрода армии, польский мастер заказал в типографии и стал наклеивать на ящики этикетки, согласно которым наш Долгов выглядел как хозяин макаронного предприятия. Долго еще его преследовала ехидная кличка "фабрикант".
      В штабе бригады появился Помазнев, только что прибывший из передового отряда.
      - Что докладывают разведчики? - интересуется Гусаковский.
      - Вышли на эту крученую Варту...
      Мне понятно состояние Помазнева. Варта протекала параллельно нашему маршруту - с востока на запад, но не прямо, а с огромными изгибами вправо и влево. Только форсируешь, - глядь, через сотню километров река вильнула в обратную сторону, и опять она у нас под носом. Изволь начинать форсировать сначала! Около Познани 1-й танковой армии предстояло преодолевать Варту уже в третий и - увы - как оказалось, не в последний раз.
      - Познаньские заводы спускают в реку все отбросы, вода там тепленькая, лед тонкий,-докладывал Помазнев, - под городом его почти и нету. Берега Варты это же не берега, это кавказское ущелье. Метра на три отвесные обрывы с двух сторон. Сплошная стена! Уж на болоте, и то нам лучше было. Чувствую, хлебнем мы горюшка на этой речке. И что здесь в Польше за водные преграды такие - одна хуже другой!
      - Плацдарм захватили?
      - Так точно, и переправу навели. Шхиян с инженерной разведкой ходил, удивительную технику на этот раз посоветовал: "ледяной деревобетон", или, точнее, "дерево-лед". Навалили мы на лед веток, досок, палок, а сверху водичкой полили. Тут еще и морозец ударил - враз схватило. Машина груженая идет, лед не скрипнет, а рядом автоматчик может только на пузе пролезть, иначе провалится. Но танк эта наша переправа не выдержит. Вот жалко, хороший постоянный мост из-под носа выпустили.
      - Что за мост?
      - Главную немецкую переправу. Все время их части драпали с востока, и никак мы не могли обнаружить, где же их переправа. По всей реке шарили - как провалился немецкий мост. А противник все уходит да уходит на левый берег значит, мосты где-то здесь, рядом. Наконец, инженерная разведка нащупала. Сапер ко мне прибежал, докладывает, что под самой Познанью нашли: подводный, говорит, охрана перебита, держим. Я его спрашиваю: "Сколько вас держит-то?" "Трое осталось, ^- отвечает, - меня старший сержант Ковальский послал за помощью: просил передать, что немцам они переправу ни за что не отдадут, только чтоб наши побыстрее приходили". Повел сапер нас к мосту. Подошли, а от моста одни обломки остались. На берегу сгрудилась большущая колонна немецких машин и пехоты, из воды своих утопленников вылавливают. Дали мы по ним пару залпов, пожгли да пригладили, потом стали искать, где же наши саперы. Двоих убитых нашли, а от Ковальского нашего ничего не осталось. Послал искать его, но надежды у меня мало.
      - Большое дело люди творят,- проговорил Иосиф Ираклиевич.
      По моей просьбе Помазнев дополнительно рассказал о героях вчерашнего боя за Гнезен:
      - Немцы новую тактику применили. Еще на окраинах они заметили наши танки, но помалкивали, только из пулеметов и автоматов били. Вроде даже приглашали нас: заходите, мол, танкам здесь будет безопасно, противник легкий. А у самих на каждом перекрестке отрыты ячейки для фаустников, и весь город - в засадах. Если б мы напролом полезли - все танки бы в Гнезене оставили, только те, что на петлицах, сохранили бы. Но Гусаковский немецкую хитрость разгадал. Спасибо полякам: предупредили обо всех засадах, если б не их помощь - было бы много жертв. Отправили мы впереди автоматчиков Юдина, они повыковыривали фаустников, посшибали пулеметы. И только потом пустили батальон Алеши Карабанова. Он в полчаса все немецкие самоходки переколотил и очистил город. Я ехал с ним в одном танке. Вдруг в одном домике выстрелы услышали, а бойцов никого не видно. Подъехали поближе, а там, оказывается, всего один автоматчик орудует. Кричит нам: "Эй, танкисты, помогите отвязаться от пленных, не знаю, куда их девать"."А много их у тебя?" - спрашиваю. - "Да вот в том доме, - отвечает, офицера-фаустника взял, да здесь еще человек пятнадцать сидело. Прямо не знаю, что делать: возиться-то с ними некогда, языки вроде хорошие". - "Ну, знаешь, говорю, - у нас танк, а не карета, что, мы их к себе посадим, что ли?" Вижу совсем растерялся парень. Указали ему точку, куда вести. Уж так обрадовался, что бегом их погнал. Я фамилию его записал.
      Помазнев полистал свой старенький блокнотик.
      - Вот. Рядовой Соколов. А вот еще один хороший автоматчик - Коротков. Этот пулемет с костела снял. Стены в костеле толстенные, каменные, а обзор был чуть не на полгорода, немец и строчил с вышки по мотопехоте. Били мы по пулемету из пушек - без толку, строчит, как заколдованный. Потом видим взрыв на вышке, и пулеметчик вместе с пулеметом сиганул оттуда вниз головой. Уже после узнали: Коротков с отделением подлез огородами к костелу, разбил гранатами баррикаду на алтаре, потом по лестнице наверх полез. Современная дуэль получилась. Пулеметчик на голову Короткову гранаты швырял, а Коротков вверх из автомата бил. Подобрался наш на десяток метров, сунул немцу в нишу связку гранат - и ваших нету. Только ножками фашист подрыгал в воздухе.
      Еще долго мог Помазнев рассказывать о подвигах бойцов, но его прервало неожиданное сообщение.
      - По вашему приказанию Герой Советского Союза старший сержант Ковальский найден и доставлен в медсанбат, - доложил командир подразделения, которого послал Помазнев на безнадежные, казалось, розыски героя-сапера. И армейская верность товарищу восторжествовала: Ковальский оказался жив, хотя был еще в очень тяжелом состоянии: сильнейшая контузия, обморожен, плюс двухстороннее воспаление легких.
      Мы вошли в палату. У лежащего человека лицо и голова были плотно окутаны бинтами.
      Неужели он?
      - Вот Ковальский...
      - Не узнали, товарищ генерал? - со свистом прохрипел раненый. - Меня сейчас и жена не узнает. Помните, Звезду мне вручали...
      - Все помню. Как на Висле катерок одеждой затыкал - помню, и как раненый из строя не уходил - тоже.
      - Я и сейчас... вернусь,- с усилием выговорил сапер.- Вернусь!
      - Конечно, выздоровеете - вернетесь.
      - Если б мне этот проклятый халтурщик попался..:
      - Какой халтурщик?
      - Да немец, который мост минировал. Понадеялся на него, гада, не проверил как следует. Я же ихней миной рвал. Мы как только охрану сняли, сразу мину нашли. Решили оставить ее для немцев, думали, если свои подойдут, всегда отключить успеем. Туман страшный был, все глаза проглядели, ждали - скоро ли наши подойдут. Потом, шум услышали: идет колонна, а кто - не разобрать. Я за провод держался, даже руки тряслись. "Ну,- думаю,- в случае чего ни вам, ни нам моста не будет". Как чуяло сердце - они подошли. Слышу, идут по мосту, болтают, смеются: выбрались, дескать, от русских. И - не сработал взрыватель! Не знаю, что меня подняло, и мертвых братьев в ту секунду вспомнил, и товарищей погибших, и злость тут такая схватила... Неужели уйдут? Как сумасшедший был: плевать на все, и про себя забыл - лишь бы они не прошли. Вскочил - и к мине. Они не стреляли, ничего не делали, наверно, столбом от удивления встали: с запада русский навстречу бежит. Вставил я в заряд новый запал и, чтоб уж наверняка, руками за чеку дернул. Отбежал, да далеко ли отбежишь! Подбросило меня вверх метров на двадцать. И вот что странно: вроде без сознания был, а помню, как на полсекунды завис над водой. И потом все рухнуло вниз. Очнулся я в воде: взрывом на мель откинуло. Ледяной водичкой обмыло - пришел в себя. Кругом темно. Вспоминал, вспоминал, где я. Чудилось то будто дома сплю, то вроде со своими ребятами. Откуда тут вода, снится мне, что ли? И вдруг как ударило в голове - про мост вспомнил. Понял, что зрения лишился. Слышу - сзади по-немецки говорят. Пощупал воду рукой - куда течение идет - и пополз вниз, к нашим. Где-нибудь, думал, ищут же меня. Почти двое суток полз. Это так говорят, а для меня времени не было, ни дня, ни ночи. Об одном думал: хоть помереть, да не в плену. Ковальский передохнул.
      - Как нашли меня, комроты шинель свою снял, укутал. Врач говорит, что зрение вернется; слепота наступила от контузии, а глаза целые. Вот простыл в январской воде. Да ничего, пройдет, мы, саперы, люди живучие.
      Обращаясь ко мне, он попросил:
      - Товарищ генерал, пусть меня не отправляют дальше медсанбата. Боюсь, в Берлин не со своей частью попаду.
      - Об этом не беспокойтесь. В нашей армии вас примут всегда...
      В штабе Гусаковского меня ожидал Павловцев. Еще за несколько дней до подхода к Познани я приказал Павлу Лавровичу произвести глубокую политическую разведку города, то есть узнать количество заводов и фабрик, состав всего населения, национальную политику гитлеровцев в данном районе, систему управления городом и крепостью и т.д. Особое внимание предлагалось уделить разведке возможных запасов горючего. В помощь Павловцеву были выделены лучшие разведчики и политработники. Теперь он явился с докладом. Подробный план Познани у него в руках испещрен массой пометок: город знаком нашему "старику" не хуже, чем самому гауляйтеру "фатерлянда" - палачу Грейзеру.
      - Три крупных завода боеприпасов и стрелкового вооружения,- перечислял он.- Девяносто процентов рабочих - поляки и пленные, главным образом наши. Ведущие административные должности заняты немцами. На двух заводах работает по двенадцати тысяч человек, число рабочих на третьем не установлено.
      Карандаш Павловцева особо подчеркнул отметку в пяти километрах юго-восточнее Познани.
      - Вот здесь совершенно новый самолетостроительный завод. Работают восемь тысяч человек. Имеются еще четыре самолетостроительных завода.
      - Ого!
      - Кроме того, здесь находятся крупнейшие в рейхе железнодорожные мастерские - вот здесь, на ветке Лацарус -Демпсен, минимум восемь тысяч рабочих; есть аккумуляторный завод на две тысячи человек, два крупных авторемонтных завода и десятки других предприятий. Вот, пожалуйста, подробный список. Сведения получены в основном путем опроса бежавших рабочих.
      Покончив с экономикой города, Павловцев перешел к политике:
      - Поляков в городе много. Однако гауляйтер Грейзер официально объявил, что "поляк по расовой неполноценности стоит на втором месте после еврея". Он всячески унижал поляков. При встрече с любым немцем поляк обязан был снимать шапку. Но среди поляков тоже есть свои маленькие "квислинги", продажные элементы. У них удостоверение вот какое...
      Павловцев показал небольшую книжечку с крупными буквами на обложке "L. Р.".
      - Это обозначает "лейстунгс-полен" - "полезные поляки". Этих немцы по службе продвигали и снабжали много лучше остальных. Ведь паек обычного польского рабочего был мизерный: по карточке поляку полагалось два кило хлеба в неделю - чуть больше двухсот пятидесяти граммов в сутки. Ну, а этих,- Павел Лаврович презрительно ткнул в сторону паспорта предателя,- подкармливали хорошо, чтоб своих охотнее предавали.
      - Чье это удостоверение у вас?
      - Начальника областной полиции пана Орлиновского. Разведчики вывезли его из Познани со всей семьей.
      - Как, они в Познань заскочили?
      - Вы разве не знаете? Корпус Дремова с юга уже вплотную к городу подошел. Мосты через Варту построили, уж две бригады на ту сторону перешли. Обошли город, аэродромы позабирали, больше двухсот целых самолетов нам досталось.
      - А горючее-то, горючее там есть?
      - Прихватили несколько цистерн.
      Одна новость лучше другой! Видя мою радость, Павловцев поспешил выложить все остальные сообщения.
      - В самой Познани страшная неразбериха. Немецкое население частично бежит на запад, частично мобилизуется в фольксштурм. С востока подходят отступающие части. Партийная верхушка удирает в рейх. Словом, не то что комендант, сам черт не разберет, что делается в городе.
      Нашу беседу прервал Бабаджанян, вернувшийся с переправы.
      - На тот берег переправил большую группу, - гордо возвестил он. - Во главе поставил замкомбрига Ленского. Рвут все коммуникации к северу от Познани. Оседлали три шоссе и железную дорогу! Какой там есть комбат у меня, Уруков! Исключительный мастер форсирования! Люди рассказывают - немцы на Варте такой пулеметный и минометный огонь вели, что головы поднять нельзя было. А Уруков с горсточкой переправился по чистой воде, около самого города, где нас не ждали, сам лично на деревянной двери переплыл! Потом сманеврировал, выбил противника у себя с правого фланга, расширил плацдарм. За его спиной саперы ледовую переправу сделали. Все остальные подразделения под его прикрытием переправлялись. Лично водил батальон в контратаки, когда противник превосходящими силами пытался сбросить наших в воду. Ранило его, а он еще в две контратаки пошел. Разве не молодец?
      - Уруков-то молодец, а вот ты сам - не очень. Левый сосед тебя обогнал: у Дремова не какая-то группа, а две бригады переправились. Прикажи своему Ленскому найти их фланг и замкнуть вокруг Познани кольцо.
      У Армо был такой смущенный вид, что я решил его немного подбодрить:
      - Ничего, не горюй! У немцев Познань - не последний город. Надо только, чтобы все твои командиры воевали так, как Гусаковский и Уруков. Ну, прощай, нам с Павловцевым в штаб пора.
      Через час мы с Павловцевым приехали в штаб армии. Шалин, едва увидев меня на пороге, доложил:
      - Вас вызывал член Военного совета фронта. Беру трубку ВЧ.
      - По вашему приказанию...
      - Наступаете? - спрашивает Телегин.
      - Частично наступаем.
      - Как обеспечение горючим?
      - Плохое.
      - И все-таки наступаете?
      Подтекст нашего разговора такой: операция планировалась до Познани, горючего армии выдано до Познани - как же танки и машины идут дальше? Святым духом, что ли?
      - Кулак ты! - ошеломляет Телегин.- Трофейного газойля нахватал и не докладываешь, все себе зажал, а о других соединениях не подумал!
      Обида душит меня. Ведь и у нас, в 1-й танковой, одна треть танков уже стоит без движения, а фронт пока не дал ни капли дополнительных горюче-смазочных материалов. Где это видано, в конце концов, чтобы танковая армия снабжала трофейным горючим весь фронт!
      - Прибыть для доклада о положении, - сухо кончает Телегин.
      Михаил Алексеевич смотрит сочувственно: вызов во фронт, судя по всему, не сулит мне ничего хорошего.
      - Командующий сообщил, что едет от Дремова, - говорит он.
      Катуков явился, сияя радостью и торжеством. Не замечая нашего настроения, не зная, что неприятности идут сзади, а не спереди, он стал расхваливать действия полковника А.И. Анфимова, который принял бывшую бригаду Бабаджаняна:
      - Удачный новичок! Под стать Армо, такой же живой, чернявый и смелый. В традициях бригады командир. Большое дело сделал: когда на восточной окраине пробиться не смог, догадался обойти город с юга, зацепился за плацдарм и дал возможность саперам целую ночь строить мосты. Проложил за Варту дорогу всей армии! Батальон Кунина как стал на том берегу - все! Клещами не отодрать автоматчиков. Четырнадцать атак за сутки отбила мать-пехота. А знаешь, кто наседал на Кунина? Остатки дивизии "Бранденбург". Не добили ее в свое время! Ну, правда, когда мост построили и Гаврилюк с танковым полком перешел на тот берег, от дивизии одно название осталось. Полный "бранденбург" им устроили!
      Михаил Ефимович энергично ходил по комнате, весь наполненный впечатлениями передовой линии:
      - Кто бой выиграл - это артиллеристы! Я даже их фамилии записал, чтоб не забыть. Вот: командир полка Африкан Соколов, командир батареи Бельков, командир орудия Строков. Кунинский батальон совсем кровью истекал, к самой воде прижался, когда батарея Велькова подошла. Сразу поставили орудия на открытые позиции и прямой наводкой с нашего берега дали огонька по немецкой пехоте и огневым точкам.
      Все более воодушевляясь, Катуков продолжал:
      - Или вот связисты. Рассказывали мне такой случай: после отступления противника Бельков перешел корректировать огонь батарей на плацдарм. Его ранило, досидел до конца боя, - не о том речь. Провод связи где-то перебило, батарея слепой стала. Бельков послал связиста...- Михаил Ефимович опять заглянул в записную книжечку: - Николая Винокура. Тот разрыв на льду нашел, концы зачистил - оторвало ему осколком правую кисть, да и левую поранило. Не смог соединить концы. Так что сделал? Взял провод в зубы и так и лежал с ним, пока не нашли. Через тело приказы к пушкам шли. Целый батальон спас. Вот какие они, связисты!
      Вошел Соболев.
      - Товарищ командующий, по вашему приказанию доставлен пленный комендант пятьдесят четвертого укрепленного района "Варта" полковник Флакке.
      - Веди его сюда!
      Полковник выглядел типичным представителем прусской военщины, держался подчеркнуто прямо, волосы стриг ежиком, под глазом виднелся след от традиционного монокля. Он показал, что гарнизон, оборонявший участок его укрепрайона южнее Познани, попав неожиданно под удар танков, сразу же разбежался. Машина самого Флакке вместе с ее обладателем досталась разведчикам уже на окраине Познани.
      - Что представляет Познань? Укрепления? Гарнизон?..
      Разглядывая план крепости, который достала группа Павловцева, немец обстоятельно, не торопясь, отвечал на наши вопросы:
      - В городе три обвода. Внешний идет по фортам старой крепости, модернизированным и отлично подготовленным к современной обороне. Второй, послабее, идет вот здесь,- полковник указал районы.- А третий, самый сильный, расположен в крепостной цитадели. Все дома города подготовлены к круговой обороне, все подвалы в пределах одного квартала соединены подземными ходами. Практически гарнизон будет невидим для наступающих войск. Он насчитывает свыше тридцати пяти тысяч человек и возглавляется штабом двадцать первого армейского корпуса. По предварительным наметкам нашего командования, Познань должна оттянуть на себя не меньше двух наступающих русских армий.
      Как потом нам стало известно, полковник ошибался или намеренно назвал меньшую цифру: гарнизон Познани насчитывал около 65 тысяч солдат и офицеров.
      - Какие оборонительные рубежи расположены западнее Познани? - спросил Катуков.
      - Еще два крупных. Один из них проходит по бывшей границе Германии с Польшей, между рекой Оброй и Одером. Это так называемый "Восточный вал", или Мезеритцкий укрепленный район.
      Когда увели пленного, командарм сказал:
      - Ну, картина, по-моему, ясная. Я читал донесения разведчиков, побывавших в Познани: они в основном подтверждают подобные показания.
      Михаил Ефимович говорил быстро, решительно:
      - Какой делаем вывод? Первое: докладываем Военному совету фронта о состоянии города. Второе: просим освободить нас от штурма, а Познань передать подходящим общевойсковым армиям. Третье: просим использовать нас для дальнейшего наступления с целью выхода на германо-польскую границу, а если позволит обстановка, будем двигаться и дальше. Ваше мнение?
      - Решение, по-моему, верное, - ответил Шалин.- Оно учитывает специфику танковых войск. Но ведь по плану фронтовая операция должна закончиться у Познани...
      - Фронт и Ставка не откажутся продолжать наступление!
      - А снабжение? - спрашивает Шалин. - На трофейном горючем далеко не уедешь.
      - Думаю, достанем, - отвечаю я.- Сегодня выезжаю во фронт, в Отвоцк, буду просить Телегина.
      - Тогда все в порядке.
      Михаил Алексеевич разглядывает план Познани, весь исчерканный пятнышками мощнейших фортов и узлов обороны.
      Впоследствии войскам В.И. Чуйкова и В.Я. Колпакчи пришлось штурмовать Познань еще целый месяц. Но обстановка требовала от нас двигаться дальше, к новым рубежам.
      Трехсоткилометровый путь от Познани до Варшавы пролегал по боевой дороге. Прошло всего семь суток с момента нашего ввода в прорыв, а фронтовая операция огромного масштаба была выполнена с превышением. Взглянув на шоссе, любой человек без лишних словесных пояснений мог почувствовать, как такое могло случиться: на сотни километров растянулся сплошной движущийся поток советских войск. Навстречу нам шли отремонтированные танки, напоминавшие сейчас диковинный цветок: лепестками были десантники и подсевшие пехотинцы, густо, тело к телу, охватившие стальной стебель башни. Тягачи пыхтели от тяжести артиллерии: шли дивизии и корпуса прорыва. Пушки, проделавшие смертоносную работу неделю назад, теперь поторапливались расправляться с очередными узлами вражеского сопротивления. На стволах стальных ветеранов "бога войны" были нарисованы белые звездочки и другие условные значки, которые шифруют разбитые танки, доты, дзоты, батареи.
      За ними двигалась "царица полей" - "матушка-пехота", "братья-гвардейцы" как только не называли любовно наших пехотинцев! Впрочем, слово "пехотинцы" сейчас было несколько неточным: ведь оно происходит от "пеший", а кто в такую пору идет в наступление пешим? Эдак танки до Берлина дойдут, а пехота и не увидит противника... Воины использовали подручный транспорт: все, что могло двигаться со скоростью большей, чем скорость пешехода, было мобилизовано в армию. Мелькали трофейные машины и подводы, какие-то допотопные брички, пролетки и велосипеды. Пехотинцы, артиллеристы, инженерные части спешили на запад. Все было использовано для того, чтобы быстрее достигнуть Познани и разгромить гарнизон.
      - Триста километров верхом так ехать!.. - Кучин даже поерзал на шоферском сиденьи, как будто у него самого появились потертости от подскакивания на лошадях.
      Впрочем, нашему шоферу приходилось немногим легче, чем всадникам. Дорога была ужасная: поток шел встречный, к фронту, а все обочины забили обгорелые остовы танков, самоходок, бронемашин, колесного транспорта... Почти триста километров наш бронетранспортер подпрыгивал, как на бревенчатом настиле. От Конина до Коло нас трясло на останках техники дивизии "Бранденбург", от Коло до Кутно вымотала душу разбитая техника 412-й резервной дивизии, от Кутно до Ловича - 25-й танковой дивизии. Особенно было тяжело на пробках, а они регулярно создавались у каждого из десятков разрушенных мостов и мостиков. На отдельных участках движение шло по времянкам, то есть только в одну сторону, и то с трудом.
      Пристально всматривался в лица пехотинцев, обожженные порохом и ледяным ветром, в их глаза, набрякшие кровью от бессонницы. Солдаты были охвачены одним желанием - скорее! скорее!
      Много пленных. За три с половиной года войны я еще никогда не видел таких огромных колонн вчерашних врагов на дорогах.
      - Добрые у нас люди, - замечает Кучин: солдаты то и дело суют несчастным, одураченным Гитлером людям в ненавистной форме кусок хлеба или отсыпают табачку.
      Около указателя, где проворные дорожники написали: "До Познани - 150 километров. До Берлина - 350",- регулировщица отмахнула флажком: "Стой!" Я обратил внимание на особую лихость и в то же время изящество, с каким она работала: такому регулировщику с удовольствием подчиняется каждый водитель, независимо от его положения и ранга. Особенный колорит ее фигуре придавал карабин за спиной: девушка была не только регулировщиком, но и солдатом дорожной охраны.
      По какой-то ассоциации вспомнился знаменитый виртуоз, артист регулировки, который до войны стоял в Ленинграде на Невском: толпы людей зачарованно наблюдали за его движениями. Но, право, наша фронтовая регулировщица работала не хуже!
      Девушка подошла к машине, переложила флажок в левую руку, правую приложила к шапке и попросила... забрать у нее военнопленных. В течение дня к посту подошло около пятидесяти стариков и подростков из фольксштурма с просьбой взять их в плен.
      - Кто идет к фронту - те не берут, некогда, говорят, с пленными возиться. Я немцев в тыл отсылаю - не идут, бьют себя в грудь, говорят: "пук-пук". Боятся, значит, что убьют их. Куда мне с ними деваться?
      Лицо ее показалось знакомым. Нет, не могу вспомнить! Широколицая, с наливным румянцем во всю щеку, с блестящими серыми глазами и лихо вздернутым боевым носиком. Типичная русская женщина. Но Кучин, который с момента ее появления находился в возбужденном состоянии, вдруг громко закричал:
      - Она!
      - Кто она?
      - Да та, ну, помните, старая знакомая, по сорок второму году!
      Убедившись, что я не могу вспомнить, выразительно постучал себя где-то пониже спины.
      И я вспомнил....
      Наше соединение формировалось тогда недалеко от Калинина. Как-то по делам я спешил в Москву. Время клонилось к вечеру, и Кучин вел "эмочку" на большой скорости, чтоб до ночи успеть в город. На перекрестке регулировщица скомандовала: "Стой!", но Миша не выполнил приказа и понесся дальше: мол, время военное, везу начальство, не до правил движения. Не успели мы проскочить и ста метров, как раздались выстрелы, и Миша тихо ойкнул. Я оглянулся. Девушка сорвала карабин и стреляла вслед. Стреляла, конечно, по скатам, но пуля случайно поцарапала Кучина. Пришлось мне, как старшему, извиниться за шофера. Уже полулежа на заднем сиденьи, Миша все бормотал: "Бывал в переделках, из-под носа у немцев ускользал, но страдать от курносой бабы... ох!"
      - Курносые все смелые, - ехидничал Миша Балыков. - Сам такой.
      - Я татарский мужчина, а это русская баба, ей не положено...
      - Что значит баба? Такой же красноармеец, как ты. Лучше лежи и молчи! Девушка службу несет, согласно инструкции поступает и тебе сказала ясно: "Стреляла по нарушителю". Осознал, что ты нарушитель?
      Кажется, на сознание Кучина подействовали не столько эти аргументы, сколько "свинцовый довод" девушки, напоминавший о себе болью. Во всяком случае, с тех пор он с великим уважением относился к "злым бабам", заранее сбавлял перед постами скорость и, когда позволяло время, перебрасывался с ними двумя-тремя словами. Как это было приятно девушкам! Ведь посты стоят на развилках дорог, в большинстве своем за несколько километров один от другого, и в снег, и в мороз, в бурю, в ночь дежурят там всего-навсего две женщины: одна - на посту, а сменщица забилась на время в маленькую норку-окопчик, метрах в 20 - 25 от подруги, наблюдает, отдыхает, разогревая сухой паек консервы. Любому военному, будь он десять раз смельчак, неприятно ехать по фронтовому тылу ночью - вряд ли кто будет возражать! И не один ты, и вооружен, а все думается, что с каждого куста в тебя пулю пустят или гранату бросят даже не увидишь, кто. А девушки стоят! Проедет машина во тьме, осветит регулировщицу фарами, и снова ничего не видать. Что стоит ее уничтожить блуждающему волку в фашистском мундире? Несут героини бесстрашную вахту, но не замечает никто их подвига, и как же она рада бывает, когда Миша Кучин остановит нашу машину, и некурящий ездок даст ей конфеток и послушает рассказ о тяготах службы и о нашем "не совсем хорошем" отношении.
      - Иди картошку есть, я испекла, - закричала нашей регулировщице подруга из маленького окопчика.
      - Разрешите дозаправить машину. Горючее на исходе, - вдруг обратился ко мне Кучин каким-то неестественным тоном.- А вы бы, девушка, угостили генерала печеной картошкой, он ее шибко уважает, - совсем по-другому заговорил мой "дипломат" с регулировщицей.
      Сели у костра.
      - Откуда родом, девушка? - спрашиваю.
      - Ярославская.
      Адъютант Балыков кокетливо задает вопрос:
      - Как вас мама величала?
      - Мама, мамочка...- чуть погрустнела наша лихая хозяйка дороги и вдруг быстро ответила: - Мама - Никочкой, муж - Никой, а для вас, товарищ, я красноармеец Македонская.
      Но Балыкова не так легко одолеть:
      - Припоминаю. Это про вашего папашу нам в пятом классе на истории рассказывали?
      - Возможно, - соглашается девушка. - Его Александром Филипповичем звали.
      У Балыкова глаза на лоб полезли.
      Пришлось мне сглаживать острый разговор. - Для мамы, значит, Никочка, для него - красноармеец Македонская, а для меня... Разрешите называть вас Николаем Александровичем. Раз несете мужские обязанности, то, как воин к воину, не могу к вам иначе обращаться.
      Старая знакомая так и расцвела от удовольствия.
      - Давно вы на фронте, Николай Александрович?
      - Три года...
      Дальше "заполнять анкету" не было времени: день был на исходе, а я, несмотря на отличный бронетранспортер, не сумел проехать и двухсот километров. Такая была дорога!
      ...В третий раз удалось встретиться с Македонской уже в Зеелове, под Берлином. На боку у нее висел револьвер, а погоны перечеркнула лычка ефрейтора. Мы были рады встретить эту женщину, переносившую вместе с нами тяготы войны и мечтавшую прийти в Берлин. Хотя она отмахнула - "путь свободен", я остановил машину: поздравил ее с близкой победой.
      - Как мама, как муж?
      - Мама жива, муж в авиации служит.
      - Что, сверху крыльями машет? - все пытался острить Балыков.
      Но ефрейтор Македонская была настроена добродушно.
      - Нет. А письма получаю. Из Берлина домой поедем!
      - Ну, до встречи в Берлине, Николай Александрович!
      - До встречи...
      ...В тот день для "Николая Александровича Македонского" и ее напарницы у Кучина нашелся сверток пообъемистее, чем для других регулировщиц. Он поспешно сунул его мне в руки, я так же быстро передал подарок женщинам.
      Уже в машине спросил:
      - Что это ты, Миша, тяжелое положил?
      - Да что, товарищ генерал, конфетки - не еда. Добавил кусок сала, пусть с картошечкой побалуются. - И, чтобы скрыть свое смущение, перевел разговор: Вот не успеем засветло проехать Варшаву! Спешить надо...
      Близость легендарного города уже чувствовалась на дороге: толпы людей шли с запада, к освобожденным пепелищам столицы. Инвалид энергично работал руками, передвигая свое кресло по направлению к родному дому, велосипедист прицепил к багажнику тележку, на которой тряслась по шоссе его семья. Многие просто несли детей на руках. Иногда попадались повозки, обычно с бедными пожитками: ну какой скарб мог быть у беженцев!
      Меня томило желание посмотреть красавицу Варшаву. Случилось так, что до войны пришлось много читать о великолепных дворцах, чудесных варшавских парках, о славных революционных традициях непокорного города, где родилась любимая песня нашей юности "Варшавянка". Но нынешнее мое чувство к Варшаве было особенным. Освобожденные армией города невольно становились особо близкими и родными нашим сердцам, а столицу Польши в составе войск 1-го Белорусского фронта освобождала и наша армия. Когда стальным ударом корпус А.Х. Бабаджаняна разбил гитлеровские орды под Скерневице и Ловичем, а 2-я гвардейская танковая армия освободила Сохачев, они перерезали пути отхода гитлеровцам, и гарнизон Варшавы, почуяв за спиной наши танки, в панике бежал на север. В Варшаву вошли тогда вместе и русские и польские солдаты, побратавшись кровью навечно на ее опустевших улицах.
      Перед самым городом нас остановили. К бронетранспортеру подошли два человека: молодой подтянутый советский лейтенант и пожилой поляк.
      - Контрольно-пропускной пункт, - рука офицера четко взлетела к козырьку. Проверка.
      Внимательно осмотрел мои документы.
      - Можете ехать, счастливого пути.
      - Как проехать к мосту?
      - Если не возражаете, дам местного проводника-добровольца. Избежите больших трудностей в городе. У нас несколько таких курсируют - до предместья Варшавы Праги и обратно... Пан Станислав, проводите генерала!
      Много мне пришлось повидать за войну пострадавших городов, но такого разрушения и разгрома я не видел нигде - ни до, ни после. Бесконечными рядами тянулись сплошные руины улиц. Нервы угнетала абсолютная скорбная тишина города, в котором не так давно жил и работал миллион человек. Только гулкие взрывы нарушали безмолвие - это саперы уничтожали мины, оставленные гитлеровцами в мертвой Варшаве. По обе стороны дороги тянулись надписи: "Минировано... Опасно". Железные ребра конструкций выпирали наружу из массы битого кирпича. На пути встречались большие воронки, стояли обгорелые трамвайные вагоны на исковерканных линиях, путались под колесами телефонные и электрические провода. Пустыня! Стены вокруг до того черные, будто находились сотни лет под землей и сейчас откопаны.
      Изредка среди развалин показывались фигурки одиноких людей. Вот пожелтевшая, исхудалая, оборванная женщина в летних сандалиях и соломенной шляпке вывезла на воздух измазанных русоголовых ребятишек. Казалось, каждая косточка просвечивала сквозь кожу крошечных дистрофиков. Двигаться у них не было сил - изможденно прислонили дети головки к колясочке, видно, задремали. Разбитый родной город и неубранные трупы врагов - таковы были первые впечатления "золотой поры" детства у маленьких граждан Польши.
      Я спросил провожатого о судьбе знаменитых варшавских дворцов и парков.
      - Если желаете, можем подъехать, посмотреть, - предложил он, - крюк небольшой.
      Свернули в Старо-Място. Около взгромоздившейся груды кирпича, щебня, арматуры наш провожатый задержал бронетранспортер.
      - Знаменитый Королевский замок... А тот фундамент - от костела святого Яна, нашей национальной святыни. Шестьсот лет в нем лежали останки первых князей Польши.
      Только у опаленного пламенем Лазенковского парка увидел первое, чудом сохранившееся сооружение - памятник Яну Собесскому. Станислав попросил на минуту остановить здесь машину. Кучин тормознул.
      Поляк подошел к подножию статуи этого польского короля, который некогда спас немецкий народ от турецких захватчиков, снял старенькую фетровую шляпу и перекрестился.
      - Наверно, Варшава такая, как Сталинград,- не выдержал Балыков.
      - Они ее взрывали, - свистящим надрывным голосом кричал поляк, аккуратно, методично, дом за домом! Гитлер хотел убить нашу Варшаву. Он ненавидел ее дух, дух Костюшки, Варынского. Мы всегда были непокоренными, и ефрейтор решил убить нас. Полмиллиона людей убил, но Варшаву - не смог! Вас, братья, интересуют памятники Варшавы! Вот главный памятник! - он показал на дыры канализационных люков. - Круглые сутки здесь дежурили фашистские посты с гранатами в руках, но мы выходили из туннелей и убивали врагов, как бешеных собак.
      - Вы были в числе повстанцев?
      -Да.
      - Какова их судьба?
      - Часть нашего отряда пробилась с боями в Пиотркувские леса и соединилась с партизанами, некоторые счастливцы добрались до Праги через Вислу, но основная масса погибла в Прушкувеком лагере.
      Уже у моста в предместье Варшавы, отвечая на нашу благодарность, проводник сказал:
      - Увидите на фронте наших солдат из дивизии Костюшко, передайте: пусть скорее возвращаются с победой. Варшава ждет возрождения!
      За мостом мы снова увидели, как возвращаются в родной город жители Варшавы. Многие уселись на танках, тягачах - потеснились, уступили им на броне местечко получше советские десантники. Как не помочь людям в беде! У самого города какая-то полька благодарно расцеловала сконфуженного танкиста. Бойцы совали польским старикам, детишкам, женщинам что-то из своего сухого пайка, делились армейской пищей. Вслед за танками тянулся огромный обоз, задержавший нас на дороге.
      - Что везешь? - полюбопытствовал по-шоферски Кучин.
      - Хлеб Варшаве, - ответил чумазый водитель встречного грузовика.- Четыре наших республики шапку по кругу пустили, скинулись. Шестьдесят тысяч тонн пшеницы набрали в эту шапку...
      Только поздно вечером достигли мы домика в Отвоцке, где находился член Военного совета фронта генерал-лейтенант Телегин. Усталый Константин Федорович вышел из-за своего столика и, как всегда, улыбаясь, протянул руку. Его стол буквально закрыли развернутые папки. В одной виднелся план подхода эшелонов с горючим и боеприпасами, рядом примостился список разрушенных и мостов с указанными сроками восстановления. На карте были особо помечены красным карандашом взорванные железнодорожные мосты в Варшаве и Демблине. Синим подчеркнуты города, где Телегин срочно должен был формировать комендатуры. Да, работки у Константина Федоровича хватало!
      - Не думал, никак не думал, что ты такой прижимистый, - он говорит это нарочито серьезно, - горючее всей Германии себе одному захватил, а фронту не доложил. Значит, для своей армии копишь, а Богданов пускай стоит?
      - Как - стоит?
      - Радиограмму от него с Латышевым получили: "Армия достигла Варты. Остановились: горючее отсутствует. Богданов. Латышев." Как тебе это нравится?
      Посмотрел на меня укоризненно.
      - Командующий нервничает. Приказал явиться Богданову с Латышевым. Им попадет, но и тебе достанется.
      - Рад принять любое наказание, но - справедливое. Вы обеспечили армию горючим напрямую до Познани, то есть на четыреста километров. А повороты - на север сто километров, на юг семьдесят километров, которые армия делала по приказу каждый день, - это будет учитываться? Изменение направления вызвало новый расход горючего. Наши танкисты с задачами справились, обеспечили себя трофейным газойлем. Богданов и Латышев могли бы сделать то же самое. За что меня ждет наказание?
      - Ишь ты, разошелся. Любопытно! Значит, по-твоему, виноват я?
      - Во всяком случае, приказы исходили от Военного совета фронта. Армия наступает, и спасибо за это надо сказать политработникам и работникам службы ГСМ: сумели достать горючее на немецких аэродромах и в других местах. Вот насчет боеприпасов прикажете - отдам без слова: не израсходовали и половины, бьем с первого снаряда, а больше гусеницами работаем.
      - Вон ты куда ведешь! Зато горючее, конечно, потребуешь с процентами? Телегин явно шутил над моей горячностью и "дипломатией".- Ты пойми, подумай,становясь серьезным, продолжал он,- с горючим очень тяжело, наступают восемь фронтов, всем нужно. А вы израсходовали свою норму слишком быстро...
      - Так все почему, Константин Федорович? Планировали горючее без учета новых задач, которые выполнялись армией в ходе операции!
      - Хватит об этом. За боеприпасы спасибо: у других нужда есть. Но смотри в дальнейшем всегда докладывай о трофеях, а то я подброшу тебе лишнее горючее, а у других и необходимого может не быть.
      - Хорошо, что фронт о нас думает, а соображать и самим надо. Я бы попросил, кстати, внести в ваш план еще один дополнительный пункт.
      - Что такое?
      - Проехать нельзя! По этой причине опоздал к вам на восемь часов, хотя выехал пораньше. Столько техники и оружия на дороге навалено - как в некоторых фильмах.
      - Ну, садись, садись, разошелся. От выговора ты на этот раз избавился! Ваш доклад об окружении Познани и дальнейшем использовании вашей армии получили. Читай резолюцию.
      Решительным почерком было начертано: "С вашим предложением согласны. Дальнейшая борьба за Познань возлагается на армию Чуйкова и армию Колпакчи.
      Жуков. Телегин".
      - Ясно?
      - Так точно.
      - Горючего дадим. Тепленькое, с ходу. Запиши номера эшелонов, которые подойдут на станцию снабжения.
      - На какую станцию?
      - На твою старую - Леопольдув. Ближе доставить не можем: железнодорожные мосты через Вислу не восстановлены. Горючее дадим, а подвоз сам организуй.
      Вот так сюрпризец!
      - Константин Федорович, в академии нас учили, что если плечо подвоза армии превышает сто километров, то армию обеспечивает фронт. А от Леопольдува до наших соединений добрых пятьсот километров наберется.
      - А вас в академиях учили, что подвижные войска по сто-сто двадцать километров в сутки проходят? Ах, не учили! Что же вы так поступаете и правила нарушаете? Вот тебе ответ. Академия - хорошее учреждение, но практика есть практика. Верю, что найдете выход. Посоветуйся с людьми.
      - Дайте хоть один автополк на трое суток...
      - Все задействовано. Все мероприятия по обеспечению армии решайте сами. Не решите - накажем!
      Ночь подходила к концу, одна за другой пустели чашки крепкого чая, а вопросы еще не все были решены. С Телегиным было интересно говорить, и время летело незаметно.
      - Задают мне в войсках два вопроса, Константин Федорович, никак не могу правильный ответ подобрать.
      - Ну, давай, что там у тебя за проблемы?
      - Нас упрекают сверху, что мы болтаемся в хвосте общевойсковых армий. А Совинформбюро, орган официальный, опираясь на ваши данные, сообщает, что подвижные войска оторвались от главных сил на девяносто-сто километров. Как понимать такое противоречие?
      - Еще что у тебя спрашивают?
      - Ответьте, пожалуйста, мне на первый вопрос.
      - Выкладывай все до конца.
      - Берем мы какой-нибудь город. Любой, от Ловича до Гнезена. Раз мы оторвались от общевойсковиков на сотню километров, то ясно, что берем город без их помощи. Я не хвалюсь, не умаляю достоинств общевойсковых армий, но такова логика современного наступления: мы от них оторвались. Читаем приказ Верховного за этот город: там благодарят и салютуют войскам почти всего фронта и всех родов войск. Солдаты спрашивают: это Гитлера обманывают или просто политика такая? А сведения наверх ведь вы даете!
      Телегин пожал плечами и ровным голосом ответил:
      - Не знаю, кто кого разыгрывает: солдаты тебя или ты меня. Одно точно знаю, что сам можешь ответить на такие вопросы без моей помощи.
      - Нет. Я могу ответить только за армию: город взяли - всегда скажу, какая бригада, какой корпус, какие саперы участвовали. В одном вы правы, Константин Федорович, что кое-какими данными о том, почему и как это происходит, я располагаю. На днях пришлось мне быть у комбрига Гусаковского в Гнезене. Вдруг приводят на КП некоего "шпиона", одетого в форму нашего офицера. Поймал его лично Гусаковский. Как только мы заняли Гнезен, этот субъект сообщил по рации, мол, взят такой-то пункт. А выглядел он приметно: в этой бригаде все ходят в темно-синих шинелях, а он был в обычную шинель одет. Гусаковский спросил его: "Кто вы такой?" - тот грубить начал. Тогда Гусаковский приказал: "Взять шпиона!" Что же выяснилось? Никакой он не шпион, обыкновенный офицер с рацией. Полковник Гусаковский справедливо возмущался: "Я докладываю в корпус не тот пункт, куда вышли мои батальоны, а тот, где сам сижу, всегда немного пространства резервирую, а этот "инициативный" офицерик уже успел своему начальнику доложить рубеж выхода моих батальонов". И вы, Константин Федорович, знаете: быстрота докладов по начальству у подобных руководителей обратно пропорциональна быстроте продвижения соединений вперед. Докладываю вам, что мы взаимодействуем с подвижными группами общевойсковых армий, но я сообщаю, чтобы вы знали и о ловкачах, чтоб снять поклеп с честных воинов. Прошу как члена Военного совета фронта проверить и отучить от подобной информации.
      На Телегина мой рассказ произвел неприятное впечатление.
      Он даже как будто засомневался.
      - А не зазнаетесь вы, танкисты?
      - Перед кем? Нам зазнаваться нечего. Вчера пехота с артиллерией и авиацией нам проложила дорогу, ни одного человека не потеряли, сегодня мы своей кровью им путь прокладываем и рады для общевойсковиков все сделать, что можем. А завтра, может быть, опять их черед придет нам ворота прошибать. На том стоим на дружбе.
      - Учту, проверим.
      Утром с очередным докладом разведки явился полковник Озерянский.
      - Получены интересные данные. Гитлер вернулся с западного фронта в Берлин, в подземелье Имперской канцелярии. Для срыва выхода Первого Белорусского фронта к Одеру противник образовал в Восточной Померании новый фронт - группу армий под названием "Висла".
      - Это уж их манера,- сказал Телегин,- называть группы армий именами рубежей, где войска были наголову разбиты!
      - Наверно, Гитлер надеется, что если назвать армии "Вислой", то они на Вислу вернутся.
      - Кто командует новой группой?
      - Гиммлер, - ответил Озерянский. - Маршал из гестапо.
      - Думаю, что для нас это назначение выгодно. Характер палачей мне хорошо известен. Они все трусы и умеют стрелять только в безоружных. Уверен, что Гиммлер скоро пожалеет о своем наглом честолюбии. Командовать фронтом - это ему не с заключенными или военнопленными воевать.
      - Ну, до скорого свидания, надеюсь, на Одере, - простился со мной Телегин.
      - По случаю вашего приезда устроим плацдарм побольше. До свидания.
      Должен признаться читателю откровенно, что вопросы обеспечения войск мучили меня задолго до выезда в штаб фронта. Поэтому, пока я с жаром доказывал Телегину, что, согласно положениям и инструкциям, нас обязан обеспечивать именно фронт, Коньков в это время уже спешно рассылал начальникам тылов соединений, политработникам и автомобилистам приказ явиться на совещание по вопросу о снабжении армии горючим и подготовить соображения, исходя из того факта, что придется обеспечивать себя самим. Без дипломатии не обойдешься! Когда я приехал к Конькову, люди уже были в сборе.
      Коротко объяснил им обстановку, информировал о приказе идти дальше и о необходимости решить вопросы подвоза горючего своим транспортом.
      Во время выступления внимательно смотрю на лица собравшихся. Справа, где сидит небольшая группа во главе с солидным офицером, господствует некоторая растерянность и недоумение: это - стажеры из московской военной академии, руководит ими "бог тыла", начальник кафедры Антонов.
      Мне известно, что он уже однажды использовал свои знания на посту начальника тыла одной из действующих армий.
      И теперь снова Антонов изучает работу тыла танковой армии на практике.
      Наконец Антонов не выдерживает:
      - Как же так? Такое удаление от баз снабжения - и своими средствами? Это не укладывается у меня в голове... Никакие положения и уставы не предусматривают подобных условий. Вам нужно настойчивее требовать с фронта!
      - То, что можно, фронт сделает для танкистов без дополнительных требований. А насчет положений и уставов - ведь их на основании практики вырабатывают. Будем пробовать, может, внесем новый пункт в будущий устав: "Обеспечение танковых войск при отрыве от баз снабжения свыше пятисот километров"...- почти дословно повторяю я сказанное Телегиным.
      Начинаются выступления представителей с мест.
      - Укажите только место, мы своим бригадным транспортом себе две заправки беремся перевезти,- говорит Помазнев.- Но есть просьба. По главным дорогам идут три армии, все забито. Надо ездить объездами: хоть дальше будет, но свободнее. И пусть нашу дорогу никто не загружает, и чтобы на перекрестках и мостах контрольные посты машины с горючим пропускали в первую очередь.
      - Думаю, что фронт учтет просьбу и даст такую команду на все армии. Кто следующий?
      Героем совещания оказался начальник службы горюче-смазочных материалов Слинько. Идеи фонтаном били из этой талантливой головы. Только изредка Слинько замедлял речь, чтобы дать возможность представителям академии успеть занести в блокнот новаторские предложения практика.
      - В чем наша главная трудность? В шоферах. Один человек физически не сможет проделать за сутки тысячекилометровый путь по военным дорогам, да еще под бомбежками. Что я предлагаю? Вспомните практику старых ямщиков!
      В комнате - удивленный шумок.
      - Да, ямщиков! Провез ямщик почту или пассажира на своем прогоне и сидит, отдыхает на станции, дальше уже другой везет! Обратно кому-нибудь надо ехать - он опять за вожжи берется. Так и у нас установить: провел шофер машину половину дороги - стоп; пункт отдыха и техосмотра! Дальше машину ведет его напарник. До станции снабжения и обратно. Приведут машину на пункт - там свеженький, отдохнувший шофер поведет ее до фронта. Двести пятьдесят километров за один заезд водитель сможет проехать без напряжения, а в целом вместе, поочередно - великолепно сделают тысячу. Второе. Надо позаботиться о запасах. Каждая часть должна иметь горючего на складе минимально на одну заправку. Склады можно выбрасывать на грунт. Если не хватит бочкотары, могу обеспечить, но...
      Он строго осмотрел собравшихся:
      - ...знаю: каждая бригада имеет столько бочек, что у фюрера такого количества хватало на целый корпус. Не жадничайте, не просите у меня про запас.
      В зале раздался смех.
      - А как же! Воюем не первый год. Соображать научились,- басит кто-то.
      Слинько проводили аплодисментами.
      - Очень правильно начальник службы ГСМ сравнивал шоферов с ямщиками,сказал "дедушка" Ружин.- Но ямские станции всегда находились рядом с трактирами. Надо и этот опыт использовать...
      В комнате зашумели.
      - Трактир - не кабак! - объяснил Ружин. - Это уж аристократы хорошее слово ругательным сделали. В трактире для ямщиков и кучеров всегда готовили самоварчик и горячую пищу. Вот и у нас должно быть так: шофер замерзнет как черт, а на пункте ему дадут еду повкуснее, чаек погорячее, а потом ложись, браток, отдыхай. А машина дальше поехала. Позаботимся об условиях, и шофер нам заплатит сторицей, в долгу не останется.
      - Верно! - сразу посерьезнели и согласились транспортники.
      - Но не хлебом единым жив человек, не только о материальных условиях надо думать. О душе шоферской позаботиться! Это уж наша задача, политработников. До сознания каждого водителя надо довести, что его работа значит сейчас для армии. Разрешите, зачитаю обращение к шоферам, написанное прославленными танкистами Первой гвардейской бригады.
      - Пожалуйста, пожалуйста...
      - "Водители транспортных машин! Вы подвозите нам горючее и боеприпасы. От вас зависит успех нашего общего дела. Безостановочным потоком доставляйте нам грузы. Во имя нашей победы не выпускайте руль из рук. Помните: танкисту дорог каждый час, каждая минута в великом походе на Берлин. Родные наши братья, братья танкистов, артиллеристов, пехотинцев, мы нуждаемся в вашей самоотверженной помощи, мы верим в вас, братья шоферы! Родина наградит каждого труженика войны своей вечной благодарностью!
      По поручению батальона танкистов капитан Владимир Жуков".
      Как аплодировали автомобилисты - трудно передать. Один шофер не удержался и крикнул:
      - Передайте комбату Жукову, что шоферы не подведут. Костьми ляжем, а горючее доставим! Будьте спокойны!
      После окончания совещания с работниками армейских тылов со мной остались только политработники. Надо было решить с ними ряд новых вопросов.
      Об отношении к немецкому населению с огоньком говорит начальник политотдела 27-й гвардейской мотострелковой бригады Потоцкий.
      - ...Вот вам факт: в бою западнее Гнезена видим - бежит к нам восьмилетняя девчурочка, немка. Тапочки надеты на босу ногу, легкое платьице, обмороженными ручонками ведет деда. Дед слепой, раненый. Пули кругом свистят, дед спотыкается, боится, а она ему кричит: "Ком, ком!" И тащит к нам. Первым ей попался навстречу наш солдат, у которого эсэсовцы жену и такую же девчонку застрелили и бросили в колодец. Закаменел боец после того, и что, думаете, он сделал? Полушубок свой ей скинул, от пуль в укрытие стащил и собой прикрыл. А деда наши тут же перевязали, потом накормили, обогрели. В сердце солдата человечность живет, и наша задача - сделать так, чтоб ее не стыдились. Мы воюем не с немецким народом, а с гитлеровской армией. Надо помочь освободиться самому немецкому народу!
      Я подумал, слушая Потоцкого: "Наверно, и он, как Володя Горелов, был в комсомольской ячейке имени Тельмана или "Гамбургского восстания", платил членские взносы в МОПР и пел песни Эрнста Буша. Сильна интернационалистская закваска в старой "комсе"! Ведь в двадцатые годы чуть ли не каждый день мы ждали, что в Германии вспыхнет революция..."
      С интернационализма я и начал выступление:
      - Велика интернационалистская миссия нашей армии. Мы несем освобождение народам. И советский солдат должен нести высокие идеалы нашей партии в Европу. Крепость армии в крепости ее тыла: армия с пепелищем вместо тыла неизбежно обречена на поражение. Надо, конечно, и не терять бдительности. Военный совет завтра обратится с письмом к солдатам и офицерам по вопросу об отношении к немецкому населению. Товарищ Слащев, после совещания мы с вами займемся подготовкой письма.
      После принципиальных вопросов разговор зашел о повседневной практике партийной работы.
      - Большой приток в партию идет в последнее время, - говорил Ружин. - Я специально прочитал все, что есть у Ильича о приеме в партию. И на практике получилось, что там, где прием стал более строгим, сразу возросло число желающих вступить! Здесь есть над чем нам подумать.
      Боярский стал рассказывать о формах и методах политработы в его бригаде. И работа была интересная, да и Боярский был мастером показать дело с наилучшей стороны.
      - Вот как я оформляю благодарственные грамоты! - показал он лист великолепной меловой бумаги, на котором была красочно оформлена и отпечатана выписка из Приказа Верховного Главнокомандующего - благодарность войскам, занимавшим город. - Каждый боец бригады имеет такую - и не по одной. Грамоты подписываем вместе - Бойко и я.
      - Где бумагу достал? Где так отпечатал? - сыпались деловые вопросы.
      - Ну, товарищи, политотдел армии никогда не откажет на нужное дело, сказал Боярский. - Обратитесь к полковнику Журавлеву. Могу и вам дать в долг последние остатки бумаги, - сделал он широкий жест. - Отпечатал у же я в армейской типографии - только по знакомству сделали. Тут ничем помочь не смогу, изворачивайтесь сами. Для солдат, между прочим, вручение - большой праздник. Получит он вечерком, после боя, гляжу, на второй день в конверт грамоту вложит и домой шлет с письмишком. Как-то у рядового Бочкова я поинтересовался: что, мол, пишешь Прочел мне: "Посылаю дорогой документ, помести его в рамку и береги". Понимать надо!
      Уже после войны мне самому пришлось бывать в домах у многих ветеранов нашей армии, и почти у каждого на почетном месте, под стеклом, как реликвия великих боев, хранилась благодарственная грамота.
      Мезеритцкий орешек
      Военный совет приступил к принятию решений во исполнение нового приказа фронта.
      - Вот так задачка, - ворчал Михаил Ефимович, - форсировать Обру, овладеть Мезеритцким УРом и передовыми отрядами захватить плацдарм на Одере!
      - Плюс надо продолжать блокирование Познани до подхода сил Чуйкова, напомнил Шалин. - Там придется, полагаю, задействовать всю группу Горелова: все-таки тридцать пять тысяч приходится держать в окружении.
      Михаил Алексеевич еще раз провел курвиметром по карте.
      - Маршрут нам дан более ста пятидесяти километров на запад!
      - Так это - по прямой! - сердился Катуков. - А по прямой только птички божьи летают. Самолеты и те не всегда: обходят сторонкой зенитный огонь да всякие там воздушные ямы. Михаил Алексеевич, что известно об этом чертовом УРе?
      Шалин обстоятельно дал справку, листая пачки разведдонесений.
      Мезеритцкий УР, или, как его называют, Одерский четырехугольник, или, еще иначе, Восточный вал, построен до войны. Германия создала на обеих границах два однотипных вала: Западный, или линия Зигфрида, и Восточный - Одерский четырехугольник. Во время войны оба вала пришли в упадок, но сразу после битвы на Волге противник предусмотрительно приступил к перестройке и модернизации валов. Так что, если даже не считать до- , военных работ, валы готовились к обороне свыше двух лет. Результат на Западе известен: пять армий союзников полгода топчутся перед Западным валом, а американская танковая армия генерала Паттона все это время пребывает в бездействии.
      - Понятно и нормально! - пожал плечами Катуков. - Это же неслыханный случай - танковой армии штурмовать готовый к обороне УР. Американцы по правилам действуют.
      - Восточный вал состоит из двух линий, - продолжал Шалин.- Первая проходит по реке Обре и цепи озер. Здесь двадцать три дзота и восемь дотов, перед ними находится ров, сооружены бетонные надолбы. Но главная линия обороны идет дальше - между городами Мезеритц, Швибус и Цюллихау. Здесь построено от пяти до семи дотов и дзотов на каждый километр фронта, противотанковые рвы отрыты через каждые три-пять километров в глубину, установлены полосы железобетонных надолбов перед противотанковыми препятствиями и приготовлены канавы-ловушки для танков...
      - Сильно!
      - Почти сотня позиций для противотанковых пушек, двадцать три позиции для танков в качестве огневых точек. Имеются минные поля, но расположение их пока точно не установлено. Доты соединяются туннелями, которые протянулись на десятки километров. Есть и насосные, и электрические станции, вообще - богатое подземное хозяйство! Кроме того, система плотин на озерах приспособлена для возможного затопления водой любого из участков УРа.
      - Так это ж, братцы мои, посильнее линии Маннергейма! - воскликнул Катуков. - Кириллович, так?
      - Пожалуй, что и так. Дотов здесь больше, да и водной системы затопления там не было.
      - Вспомни, как линию Маннергейма брали. Можем что-нибудь позаимствовать?
      - Опыт этот вряд ли нам пригодится: ведь линию Маннергейма брали не танками. Ее артиллерией проламывали, пехотой брали. Да и сил было сколько? Там дивизия наступала в полосе двух километров! Бывало, что войска шли в три эшелона. Артиллерия била по дотам только прямой наводкой и, как правило, тяжелая. И все равно несколько выстрелов приходилось делать в дот, чтоб его разрушить, снаряд в снаряд всаживался. Сколько орудий мы в тех боях потеряли сами можете понять! Накроют нас минами, пока перетаскиваешь орудие на открытую позицию,- прощай, пушечка! Авиации тоже у нас было достаточно - сплошные эскадрильи летели, танки, конечно, тоже действовали, заходили дотам в тылы по ночам, но доты могли перекрывать друг друга огнем. Если б не саперы, вдвое больше времени провозились бы.
      - Тяжело было брать?
      - Очень тяжело!
      - Сколько дано армии суток на взятие УРа, товарищ Шалин?
      - Не больше двух, товарищ командующий - ответил Шалин. - Через четверо суток, согласно приказу, надо уже выйти на Одер.
      - Да, войск у нас, конечно, поменьше, чем было на Карельском перешейке! решительно сказал Катуков. - Зато есть теперь опыт, есть такое вооружение, о котором тогда могли только мечтать. История войн подобного не знает - танковой армии брать мощнейший укрепленный район!.. Ну что ж, не знала, так будет знать, что был такой случай,- закончил Катуков после паузы.- Сами же напросились у фронта. Взялись за гуж - не говори, что не дюж! Будем принимать решение.
      Примерно через час Никитин доложил: прибыли командиры соединений и начальники политотделов.
      - Что ж, начнем расширенный Военный совет,- сказал Катуков.
      Шалин стоит около карты, разглядывая ее в последний раз перед докладом и постановкой задач корпусам. Участок, куда нам предстоит наступать, напоминает мешок. На правом фланге, параллельно маршруту, опять течет с востока на запад - тьфу, будь она неладна - Варта! На левом фланге так же протянулся Одер - они образуют как бы стенки, а через полтораста километров Одер вдруг круто поворачивает к северу, поперек нашего курса, и сливается с Вартой, закрывая мешок с днища. Сюда мы и должны сунуться головой. Вдобавок мешок этот природа дважды зашила: у самой горловины, от Одера до Варты, протянулась река Обра с цепью озер, а на главной линии УРа, то есть немного отступя, идут почти непрерывным строем озера, вытянувшись с севера на юг, как будто специально мешая нашему движению. Пучок красных стрелок разбежался по карте во все стороны, продырявливая этот четырехугольный мешок. Одна из них резко рванулась вправо, на самый север, - там, на Варте, примостился городок Бирнбаум,- другая проткнула мешок насквозь и вышла к Кюстрину, третья насадила на самый острый кончик далекий Франкфурт-на-Одере.
      - Как стало известно, Ставка одобрила и утвердила решение командования фронта о продвижении фронтовой операции до реки Одер,- начинает Михаил Алексеевич. - Решение это рискованное, но риск представляется законным и целесообразным. Только стремительным маневром фронт может успеть прорвать сильнейшую оборону противника по линии Восточного вала. Продолжение фронтовой операции обещает дополнительные трудности для нашей армии.
      - Соболев,- спрашивает Катуков начальника разведки после того, как Михаил Алексеевич кончил,- ты у нас за противника сегодня играешь. Расскажи, какие войска против нас выставил, где их расположил,- чтоб бить тебя было удобнее.
      Монотонно, спокойно Соболев начинает перечислять:
      - На основании данных наземной разведки, воздушного наблюдения, визуального наблюдения, опроса пленных, изучения документации, а также данных разведгрупп, проникших в оперативную глубину территории противника, и материалов, взятых из целого ряда разгромленных штабов...
      Бедный Веденичев! Сколько сил может уйти у волевого человека, чтоб скрыть неудержимое желание зевнуть. Но вот Соболев кончил преамбулу, и начинается интересное.
      - ...можно сделать вывод, что против нас будут действовать разрозненные части двадцать первого армейского корпуса с пятьюстами пулеметами, ста пятьюдесятью орудиями разных калибров, самоходками, танками и минометами. Главное оружие противника - фаустпатрон: фаустников в районе УРа насчитывается свыше двух тысяч человек. Все эти силы уже сели в УР и частично заняли укрепления. Полная же емкость УРа рассчитана минимально на шесть укомплектованных дивизий. Поэтому во Франкфурт, по данным, которые нуждаются в проверке, уже прибывает из Югославии пятый горнострелковый корпус СС, чтобы в ближайшие несколько суток занять полностью укрепленные рубежи. Возможны и другие подкрепления. Если корпус СС успеет сесть, армия встретит очень сильное сопротивление.
      - Как там разведчики, карту УРа достали?
      - Пока нет.
      - Обязательно достаньте! Нельзя вслепую в рейд идти. Все старые карты кончились, новые не готовы, и от разведки сейчас будет многое зависеть. Мы должны точно знать, где мосты, где минные поля, где огневые точки!
      - Подгорбунского нет,- вздыхает Соболев.
      - Разрешите предложить, товарищ командующий.- Шалин говорит медленно, машинально вытирая выпуклые линзы очков. - Полковник Соболев предлагал мне следующее: неплохо бы, кроме передовых отрядов корпусов, создать армейский передовой отряд из мотоциклетного полка Мусатова, танкового полка и других средств во главе с Соболевым. Имея в своих руках такой кулак, Соболев легче сможет боем прощупать УР в деталях, а также раздобыть карту УРа даже в хорошо защищенном пункте.
      - У меня как раз есть хороший штаб на примете,- добавляет, оживившись, Соболев.
      - Ну, чего обрадовался, - остановил его Катуков. - Думаешь, я не понимаю? За Одер надеешься первым выйти, да? Вот, Кириллович, какие командиры. Ты ему об Обре толкуешь, а он за Одер мыслями залетел, остановиться не может. Ну что ж, предложение Шалина, по-моему, дельное. Ну, Бабаджанян, твоя очередь докладывать, как понял задачу. Ты уже десять дней "комкор в бою" - на недельку тебя еще хватит?
      Кажется, если бы Армо не стал за эти десять суток черным, как жук, от усталости, он бы просвечивал насквозь - настолько исхудал. Однако бодрится:
      - До Берлина могу не спать!
      - Ты понял значение Бирнбаума? Видишь, он на самом севере. Там мосты через Варту. Возьмешь город - северная группа противника не сможет ударить во фланг. Комфронта вчера по ВЧ особенно подчеркивал важность переправ.
      - Но ведь это дополнительная задача! - волнуется Бабаджанян.- Главное это рейд через УР " район Кюстрина. Так или не так?
      - Так! Что, доволен? Завидовал Горелову, когда он по тыЛам ходил с бригадой? Так теперь ты сам с целым корпусом пойдешь рейдировать. Смотри не увлекайся, про Бирнбаум не забывай.
      Бабаджанян секунду что-то обдумывает:
      - Бирнбаум поручу самостоятельно Гусаковскому. Надеюсь, как на себя. Решительный, бесстрашный, не как другие.
      - Кого имеешь в виду?
      - Есть такие, - уклонился Армо.
      - А в передовом отряде кто пойдет?
      - Моргунова хочу проверить. Короткая пауза. Бабаджанян поясняет:
      - Он ни разу не ходил передовым, а очень критикует. Будто сам бог! "Я бы так, я бы эдак". Вот посмотрю, как у него дело пойдет. Присмотрюсь к командиру.
      - Слушай, ты его для чего посылаешь? Для выполнения боевого задания или для проверки? Как тебя надо понимать?
      - Что вы! Конечно, для выполнения боевого задания. Значит, так: Гусаковский идет к северу, а Моргунов и за ним основные силы - южнее, прямо на Одер, и потом захватывают плацдарм. Правильно я понял?
      - Правильно.
      - Разрешите ехать для выполнения задачи.
      - Какой шустрый! Послушай Дремова, знай, что сосед твой делать будет.
      Дремов язвительно улыбается:
      - Я решил разные сомнительные опыты с передовым отрядом не устраивать: как шел Темник передовым, так пусть идет, а следом бригаду Липатенкова пущу... То есть Баранова,- поправился он.
      Секунду все помолчали.
      - На всякий случай,- продолжал Дремов,- если твой Моргунов задержится возьмем вас на буксирчик, жаться не будем. Моя задача - двигаться по направлению Швибус - Франкфурт-на-Одере. Правильно понял?
      - Имей в виду: слева фланг открыт, ты идешь лесной дорогой, - не забывай прикрытия! Все внимание разведке и флангу!
      - С вами не забудешь, товарищ командующий!
      - К тебе, Иван Федорович, есть особая просьба от Военного совета: будешь брать Франкфурт, прихвати ключ от города. Знаешь, через какие места идешь?
      Дремов пригладил русые волосы.
      - Знаю, мне Солодахин всю голову этим Кунерсдорфом задурил: Ферморы, Зейдлицы... Одного Суворова из всех полководцев только и знаю. Поручу ключом Темнику заняться.
      В короткие, считанные часы армия должна была провести всестороннюю подготовку к труднейшей, невиданной в истории операции. Мысль каждого командира, политработника, работника тыла, бойца работала на пределе, изобретая все новые меры, способы, возможности для победы. Недаром фон Меллентин и его опытные коллеги впоследствии поражались исключительной инициативности и изобретательности советских танкистов...
      - Что скажут техники? - интересуется Михаил Ефимович после того, как комкоры доложили свои соображения. Павел Григорьевич Дынер улыбается.
      - Техники сбережением машин довольны; хорошо выучены люди наступлением. Ни один автоматчик теперь не садится на жалюзи, моторы всегда хорошо охлаждаются Свежим воздухом и превосходно работают. Потерь от "фаустников" тоже сравнительно немного и в основном благодаря внимательности автоматчиков. Большинство машин возвращено в строй. А вот насчет соображений, разной рационализации... Пришла нашему коллективу одна идея. Обсудили ее и решили предложить Военному совету. В настоящее время одиночные танки по возвращении с рембаз иногда расстреливаются на дорогах "подвижными котлами" противника. Кроме того, они не всегда попадают в то место, где нужнее: средств связи у ремонтников нет, когда и куда танк явится с ремонта - командиры частей не знают. Разрешите мне лично взять все рем-средства в свои руки, объединить их и отправлять танки сразу поротно или побатальонно, куда укажет по рации командующий. Это позволит также и охрану ремонтных баз сократить, увеличив ее силу...
      У командиров - кислые лица. Дремов не удержался:
      - Как, мои танки могут пойти к Бабаджаняну?! Что, у меня свой зампотех не может ими распорядиться?
      - Идея эта коллективная, но особенно ее поддержал и развил как раз ваш зампотех, полковник Сергеев, - заметил Дынер.
      Совещание закончилось. Уже спустя несколько часов после него Соболеву принесли радиограмму, текст которой гласил: "Разведгруппа No 2 к 18:00 вышла на старую государственную границу Германии с Польшей в районе Альтершпигель. Уничтожено до роты пехоты и батарея 105-мм пушек. Мост противником взорван".
      Недолго пришлось ждать новых донесений о выходе на границу Германии. Наутро Темник сообщил, что его разведчики совместно с разведкой бригады Баранова вышли на старую государственную границу с Польшей в район Кебениц и завязали бои с противником.
      Одновременно Гусаковский с Мельниковым вышли на границу в районе Бирнбаума. Армейские и войсковые разведчики упорно щупали всю систему обороны противника, занявшего рубежи за Оброй и озерами.
      Вначале противник пытался вести на границе активную оборону и контратаковал Темника на подходе. После короткого знакомства с силой Первой гвардии гитлеровцы перестали хорохориться и, зарывшись в свои норы, перешли к жесткой обороне. Темник сообщал: "Разгромил боевую группу генерала Баля, захватил приказ командования 21-го корпуса - держаться в У Ре до последнего. Для борьбы с нашими танками в каждом взводе и при каждом штабе противник создает группы ближнего боя фаустников. Организация их, согласно приказу 21-го корпуса, проводится "не по чинам, а по способностям". Веду дальнейшее преследование пехоты и самоходок".
      Шалин ходит со всепонимающей улыбочкой:
      - Уж если субординацией в германской армии стали пренебрегать - совсем у них отчаянное положение! Пытаются выиграть сейчас время до подхода эсэсовского корпуса. Не успеют, не выиграют! Большое дело сделали разведчики: слабинки в обороне теперь все нам известны. - Синий карандаш подчеркивает Гейдемюлле, Альтершпигель, Кебениц.- У Дремова части хорошо идут, в темпе. Вот Моргунов у Бабаджаняна подзадержался. Слишком долго он добирался до плацдарма, захваченного разведчиками.
      - Что же, Кириллович, нам здесь делать нечего, - торопится Катуков.Поехали в войска, заодно и Моргунова подтолкнем.
      Мы на КП Бабаджаняна. Уже с порога слышим, как командир корпуса отчитывает замешкавшегося на переправе через Обру полковника Моргунова:
      - Где твоя знаменитая ловкость, я тебя спрашиваю? Или она только перед начальством помогает, а перед противником не помогает? Ловчишь в сторонку уйти? Ты эти штучки брось! Я про твои хитрости с сорок второго слышу. Почему танцуешь перед переправой? Когда форсируешь?
      Через несколько минут бедный Моргунов пулей вылетел с КП.
      - Так-то вот, - сказал ему вслед Михаил Ефимович. - Разведчики целенький мост уже скоро сутки держат в семи километрах от бригады, а он и ухом не ведет. Не его, дескать, люди взяли. Кто по мосту пойдет, Армо?
      - Думаю пустить Гусаковского с Мельниковым, они уже из Бирнбаума вернулись.
      - А Моргунов?
      - Не могу,- решительно мотает головой Армо.- Один раз доверили передовым идти - не могу больше такое серьезное дело поручать.
      - Что ж, может, и правильно. А где Уруков находится?
      - Батальон или командир?
      - И тот, и другой.
      - Батальон целиком на плацдарме, а Уруков здесь, в медсанбате. Тяжело ранен. Первым форсировал Обру, проявил большой личный героизм, очистил лесной район между озерами, обеспечил постройку мостов, а когда противник контратаковал - лично поднял роту, пошел впереди, смял контратаку, захватил противотанковый ров и первую линию траншей. Взломал хваленую "непреодолимую крепость"! Замполит бригады Рябцев, который его доставил, рассказывал, как комбат первым впереди с пистолетом несся, застрелил офицера и двух солдат.
      - Как ты, Армо, горячо о своих людях рассказывать умеешь! Но Уруков твой действительно молодец. Проведи к нему.
      Медсанбат находился рядом. Уруков лежал у окна, бледный, с какими-то отсутствующими глазами, видимо утомленный напряжением боя. Бинты перепоясали сильное тело.
      - Здравствуй, герой, - приветствовал его Катуков. - Представляем тебя к награде.
      Улыбка тронула губы раненого.
      - Служу Советскому Союзу! Спасибо, товарищ командующий. Только Лидочку тоже не забудьте.
      - Какую Лидочку?
      - Вот ее, нашу санитарку, Лиду Гагарину.- Он еле повел кистью руки в сторону входа.
      Мы оглянулись. За нами вошла в палату, опираясь на костыль, симпатичная девушка с приятными живыми глазами. Ее бережно поддерживал сбоку замполит бригады Тимофей Емельянович Рябцев.
      - Она герой, а я что... Я мужчина, а вот она...
      - Перестаньте, товарищ майор, - запротестовала Лидочка. - Если б вы, товарищ генерал, видели, как он в атаку шел! Как карающий демон!
      - Стихами заговорила! Что значит учительница, - засмеялся через силу Уруков.- Вытащила меня, когда и опытные солдаты подобраться не могли. Сама две раны получила, а все храбрилась. Быть бы мне без нее покойником. С жизнью уже прощался - такого огня за всю войну не видывал. А она достала меня.
      - Ладно, будь спокоен. И Лиду Гагарину не забудем.
      Темнота в январе наступала быстро. Дел на плацдарме было много, приходилось торопиться. В сгущающемся сумраке мы с командиром корпуса Бабаджаняном переправились на западный берег Обры и ходами сообщения достигли передовых линий батальона Урукова. Бойцы ужинали и отдыхали после тяжелого дня непрерывных атак и контратак. На их лицах отражалось то безмятежное успокоение, какое наблюдается у людей, честно выполнивших свой долг. Как будто тяжелый груз, незримо давивший на спины и плечи, вдруг свалился: они в Германии, они пришли!
      - Согласно Указу Президиума Верховного Совета, награждаются... торжественно говорит Михаил Ефимович.
      Слегка осипли голоса от многочасовых поздравлений. Зато грудь многих солдат и офицеров батальона украсили новенькие награды.
      Радость людям!
      - Ну, Кириллович, облегчили мы работу Михаилу Ивановичу Калинину, на сегодня хватит,- просит пощады Катуков.
      - В бронетранспортере отдохнем. К Дремову-то ехать надо ведь?
      Дремов захватил уже солидный плацдарм с несколькими селами. Проезжая по их улицам, удивляемся мощным немецким зданиям: основания сложены из огромных каменных глыб, стены, почти метровой толщины,- из жженого кирпича. Ну к чему деревенским жителям такие дома? Улочки между этими "избушками" узенькие и кривые, каких у нас не найдешь и в самой захудалой деревеньке: через каждые сто -сто пятьдесят метров изгибаются уступом. Каждый дом готов стать огневой точкой, улицы малодоступны нашим танкам и артиллерийскому огню - нет обзора, зато для фаустников здесь благодать.
      Но не помогла фашистам длительная подготовка! На окнах домов полощутся белые флаги. Рейхсминистр Геббельс пообещал расстреливать за каждое такое полотнище, но, видно, не верит попрятавшееся в подвалах население, что колченогий доктор сможет осуществить угрозы: кончилось его время.
      В расположении бригады Баранова нас встретил начальник политотдела бригады Ф.К. Дьяченко.
      - Радость-то какая! Дошли! - Он как бы весь наэлектризован. - Сбылись наши мечты! Жалко, Липатенков не дожил до такого счастья. Сейчас митинг будем проводить, не возражаете?
      - С удовольствием послушаем.
      Митинги в тот день прошли во всех частях, подходивших к границе. На многих из них мы присутствовали, но указаний нам давать не приходилось: командиры и начальники политотделов по своей инициативе собирали людей, и бойцы, охваченные волной подъема, после митинга невольно ускоряли и без того стремительный порыв вперед, на землю врага.
      - Слово предоставляется командиру роты гвардии лейтенанту Мочалову,объявил Дьяченко.
      Петя вышел вперед. Обветренное лицо его было торжественным и величавым, фигура выглядела мощной и уверенной.
      - Смотри, прямо как памятник! - тихо сказал Михаил Ефимович.- Хоть плакат с него пиши: "Воину-освободителю - слава!"
      - Товарищи, - как-то очень просто начал Петя. - Помните, как в сорок первом наши отходили? Трудно было, кровавыми слезами умывались, но дрались насмерть! Потому что верили нашей Коммунистической партии,- вдруг зазвенел его голос, - что рано или поздно, а мы вот сюда выйдем и будем твердо стоять на земле проклятого врага. Сорок три месяца идет война, на сорок четвертый неделя прошла. Мы поклялись прийти сюда, и мы сдержали свое слово!
      Бойцы захлопали.
      - Давно уже я одну газетную вырезку в кармане ношу. Наши перепечатали из немецкой газеты сорок первого года: "Сопротивление большевиков сломлено... В ближайшее время Советская Россия будет стоять на коленях и молить победителя о милости". Они нас хотели на колени поставить! Но большевиков никто никогда не поставит на колени! Не из того теста нас Ленин делал, чтобы перед гадами на колени вставать! Нынче Гитлер мечется: отовсюду - из Венгрии и Восточной Пруссии, из Силезии и отсюда, из провинции Бранденбург, - надвигаются на него танковые колонны. А за ними поспевает пехота. Один немецкий поэт для своих рабочих-ткачей написал революционный стих о гибели старой Германии:
      Станок скрипит, челноку не лень.
      Мы ткем неустанно, ночь и день.
      Германия старая, ткем саван твой,
      Тройное проклятье ведем каймой.
      Но их ткачи не сумели для старой Германии сшить саван! А мы не только что саван, мы гроб сколотим, чтоб никогда больше этот злой дух на свет не вылезал. Правильно говорю?
      - Верно! Ура!
      - Помните: победа, как жизнь, всегда впереди. Пойдем и добудем ее своими руками.
      - Хорошо, даже очень хорошо, Петя, - поздравил я после митинга оратора.
      - Какое там! - смутился он. - Говорить - дело нехитрое. Вот командир отделения у меня, сержант Щербакин, это действительно замечательный молодец, товарищ генерал.
      У Пети Мочалова ярко выражена типичная черта хорошего командира: он беззаветно любит свою роту, своих солдат, часами может говорить о любом из них, и нельзя сейчас сделать ему более приятный подарок, чем спросить:
      - А что такого сделал твой Щербакин?
      - "Тигра" подбил, товарищ генерал. Он знаете какой? Как ящерица ползает, гранаты метче всех кидает. И в каждом бою - впереди отделения. Даже сами солдаты говорят: "Вы бы, товарищ сержант, прежде вас не совались. Командир живой - и мы живые". Только отмахивается от них: "Нам, слесарям, -говорит,привычно рабочее место находить такое, чтобы глазам ловчее, а рукам спорее". Вчера рота вышла на плацдарм, а "тигр" прижал огнем: бил осколочными и из пулемета. Прячется танк за домишками - и черт его возьмет, когда тут, в Германии, что ни дом, то готовый дот! Лежат ребята, а гитлеровцы из норок повылезли и - в контратаку! Этим нас не удивишь - половина немцев на поле осталась, остальные удрали. А танк все бьет. Я уже собрался поднять роту хоть с большими потерями, думаю, но должны пробиться. Гляжу - Щербакин пополз вперед. Заметили его и немцы, стреляли всю дорогу. Добрался все-таки! Прямо ящерица, а не человек! Метнул парочку противотанковых. Я потом смотрел - точно в моторное отделение угодил. Тут, понятно, пламя, дым, роту мою будто подкинуло. Взяли деревню. А Щербакин и экипаж "тигра" из автомата добил! Посмотришь на него - худенький, тихий. Никогда не подумаешь, что герой.
      Казалось, в этот день удача повсюду сопутствовала армии: радостные вести приходили со всех концов. Тут же, в бригаде Баранова, нас успел разыскать сияющий Соболев и, не вымолвив ни слова, протянул Катукову сложенную немецкую карту.
      - Вот...
      - Что такое?
      - Карта минных полей и огневых точек Мезеритцкого укрепрайона.
      - Успел? Всего за сутки с хвостиком? Молодчина!
      - Нет, товарищ командующий, я тут мало при чем. Эту карту достал разведчик из бригады Темника, капитан Манукян. Я искал, думал, кому доверить, и послал его - самого смелого, самого лучшего разведчика после покойного Подгорбунского. Не подвел!
      Катуков жадно разглядывал карту.
      Мне захотелось подробнее узнать о Манукяне: разведчиков я всегда любил особой любовью, а тут даже сравнивают его с Подгорбунским, с "богом разведки", как того назвал однажды Горелов.
      - Какой это Манукян? Тот разведчик, что в Поддембице диспетчером работал?
      - Он самый.
      Случай в Поддембице был действительно достоин самого Подгорбунского, к тому же очень в Володином стиле: рискованный, изящный и в то же время озорной. А. А. Манукян накануне взял в плен командира немецкого батальона и, что называется, вошел во вкус разведки. Явившись на железнодорожную станцию Поддембице, он со своими бойцами тихо снял часовых, потом захватил гитлеровского начальника станции, вызвал в его кабинет служащих и стал распоряжаться. Несколько эшелонов с ценностями и оборудованием, которые гитлеровцы успели вывезти, были повернуты обратно на восток, а воинский состав отправился прямо туда, где его поджидала наша танковая засада.
      - Очень понравился ему этот фокус, - докладывал Соболев. - Говорит, что в такой суматохе, как сейчас, любая дерзость может принести выигрыш. Получил он задачу достать карту, просмотрел местность и разработал такой план. Гвардеец Немиренко, отличный переводчик, переоделся в форму немецкого конвоира, а остальные четверо разведчиков - в гражданское барахло: якобы перехватили беглецов из лагерей и ведут их под охраной в Швибусский концлагерь. Пробрались они через траншеи, а там уже открыто по дороге прямо к станции Бомст промаршировали.
      - Его все к станциям тянет, - посмеивается Михаил Ефимович.
      - Уже на окраине встретили две повозки с минами, Немиренко спрашивает повозочного, где, мол, комендант, русских сдать надо. Тот и проболтался: "Не лезь к коменданту, он занят в штабе. Я его видел сейчас, когда наш командир карту получал". Ах, карту! И забрали разведчики обоих рабов божьих, посмотрели в их документы: один - курсант берлинской офицерской школы, другой - рядовой берлинского коннополицейского батальона СС.
      - Кириллович, чувствуешь, уже Гиммлер действует:.. конную полицию на нас выпустили!
      - Через полчаса, - продолжал Соболев, - их командир, герр начальник офицерской школы, подкатил: "Почему повозки стоят?" Связали его, карту забрали. Обратно разведчики решили пойти другим маршрутом: пожадничали, захотелось еще и переправы высмотреть. Траншеи поглядели, окопы фаустников засекли и уже на самом переднем крае были обнаружены. Манукян послал сержанта Королева с пленными и картой на выход, сам прикрыл его боем. Безнадежное положение было, только потому остались целы, что гитлеровцы хотели обязательно живыми всех взять. Тоже пожадничали! Главное - наша "тридцатьчетверка" все время в засаде стояла, а не могла дать отсечный огонь: своих бы поубивала. Зато только Манукян за бугорок зашел, танкисты такой огневой смерч устроили, что разведчики и сами вышли, и тяжело раненного Немиренко вытащили, и тело Королева с собой унесли. Королева в нейтральной полосе вместе с пленными скосило пулеметной очередью. Так что дорого нам эта карта досталась - двоих потеряли.
      - За все платим кровью: война, - сказал я. - А эта карта много тысяч жизней спасет.
      - Думаю,- протягивает реляцию Соболев,- представить Манукяна к Герою.
      Рука Катукова сама тянется к карандашному огрызку. Две наши подписи ложатся на реляцию начальника разведки.
      - Горелов убит!
      Смотрю на белое лицо, на трясущиеся губы П.И. Солодахина - и не могу понять, поверить. Уж, кажется, стольких друзей пришлось за эти тяжкие годы опускать в сырую землю! А тут вот - не вмещается в мозг, не доходит! Неужели больше никогда не будет самого дорогого друга? Никогда! Не увижу его потертой верной танкистской формы, не услышу веселой шутки, которой Володя находил путь ко всякому сердцу, не полюбуюсь на неукротимое желание быть первым, в любой операции, в каждом бою. Неужели жестокая судьба за великое счастье вступления на землю Германии потребовала у армии такую жертву - жизнь самого любимого, самого лучшего человека и командира!
      Несколько морозных дней стоял на границе Германии гроб с телом полковника Горелова. Выходя ненадолго из страшных боев, бойцы и офицеры - все, кто знал его при жизни, - приходили прощаться с человеком, который был гордостью 1-й танковой армии. Долго не мог я оторвать глаз от спокойного лица друга. Володя, Володя! Невредимым прошел сотни боев, тысячи раз неустрашимо смотрел смерти в глаза. Но настигла подлая пуля в тылу, со спины. Какая нелепая гибель! Ты привык встречать врагов грудью, а тут погиб от пули бандита... За четверть века службы пришлось видеть многих людей, и знаю - вот из такого, как ты, мог вырасти большой военачальник. Все было дано: и талант, и ум, и беспредельная храбрость, и любовь окружающих, и благородство чистой души. Силы только созревали, и четко обрисовывался скрытый до поры облик прирожденного вожака боевых масс. Тайно гордился тобой, думал: далеко пойдет наш Горелов, как никто другой. Может быть, твое имя с гордостью повторяли бы сотни тысяч людей! Тяжело, нет слов, как тяжело!
      - Теряем людей,- тихо говорит Ружин, - одного за другим теряем.
      Военный совет принял решение похоронить Героя Советского Союза полковника В.М. Горелова в городе Львове, рядом с его боевым другом полковником Ф.П. Липатенковым. Проводить тело и похоронить поручили Солодахину. Секретарь Львовского обкома партии И.С. Грушецкий посодействовал армии. Под звуки оркестра и залпы салюта тело героя опустилось в львовскую землю на холме Славы. И над могилой военные музыканты играли звонкий, стремительный марш, как бы призывая гвардейцев-танкистов продолжать победоносное шествие туда, куда не успел дойти их отважный командир и любимец.
      Вместе с И.Ф. Дремовым и В.П. Воронченко Военный совет изучил трофейную карту и уточнил направление для наступления корпуса. Главный удар решено было нанести в районе города Либенау, расположенного на южной оконечности Восточного вала: здесь были наилучшие возможности для прорыва УРа. Затем мы заторопились к Бабаджаняну: хотели лично убедиться в наличии на его направлении захваченного моста.
      Во второй половине дня 28 января, подхватив на КП Бабаджаняна, подъехали к переправе, где разместился штаб 44-й гвардейской танковой бригады полковника Гусаковского.
      - Может, моста-то и не было? - сомневался Михаил Ефимович.- До сих пор нам "цельными" мостами только голову морочили. Не мог же Моргунов до сих пор не использовать такую - готовенькую! - переправу у себя под боком. Он же опытный командир, не первый день воюет...
      Но командир корпуса упрямился: нет, на этот раз мост на самом деле существует. Причину замедления, или, как выражался Катуков, "танца" на Обре он склонен был целиком относить на личный моргуновский счет, и весьма нелестные эпитеты так и сыпались на его голову. Икалось, должно быть, тогда Моргунову.
      - Вот Гусаковский пойдет передовым - сразу будет порядок! - обещал Бабаджанян.
      В штабе Гусаковского шло совещание: комбаты и начальники штабов готовились к выполнению задачи. Нельзя сказать, чтоб наше прибытие обрадовало Иосифа Ираклиевича. Он заволновался, даже поза выражала связанность и неловкость, а на лице так и было написано: "Какая причина, что ко мне командование корпуса и армии приехало? В чем дело, или где не углядел?" Помазнев - тот прямо спросил, правда, тихонько: "Что случилось? В бригаде все нормально: передали Бирнбаум пехоте, получили от комкора новую задачу, готовимся..." Катуков, сразу разобравшись в обстановке, сделал знак: дескать, не обращайте на нас внимания, занимайтесь своими делами. Михаил Ефимович передал Гусаковскому трофейную карту укрепрайона, а сам отошел в сторонку и начал расхаживать по комнате, стараясь не нарушать установившийся рабочий ритм. К сожалению, это удалось ему не сразу.
      Причиной были... шпоры. Они приятно позванивали "малиновым звоном" при каждом шаге, как бы напоминая присутствующим: "Внимание, здесь генерал!" Не знаю, по какой причине, а существовал такой приказ, изданный начальником тыла Красной Армии: чтобы все генералы обязательно носили шпоры. Кого мы должны были пришпоривать - аллах знает, но Катуков, как человек дисциплинированный, и сам носил и требовал того же от других.
      Заметив, что звон шпор нервирует собравшихся, Катуков, наконец, сел в уголок и стал очень настойчиво угощать меня табаком.
      - Да не курю же я.
      - Знаю. А ты все-таки попробуй, попробуй!
      * * *
      Гусаковский постепенно вошел в колею, позабыл обо всем на свете и в полный голос стал наставлять своего любимца Карабанова. Правда, иногда он искоса поглядывал и в наш уголок, но Катуков не отрываясь смотрел в потолок, и успокоенный комбриг снова уверенно и четко продолжал изложение ответственной и тяжелой задачи. Пока ее надо было решить только на карте, но всего через два часа лучшие люди бригады и армии должны будут начать осуществление ее на местности. И каждая ошибка сейчас означала бы их смерть, смерть боевых друзей и товарищей.
      Несмотря на внешнее безразличие, Катуков внимательно слушал.
      Мне в ухо доносился его шепоток:
      - Этот проведет бригаду, а за бригадой и вся армия пойдет. Знаешь, кого мне Гусаковский напоминает? Талантливого дирижера симфонического оркестра: вот так же Гусаковский комбатами и прикрепленными командирами командует. Ни один инструмент не должен слукавить.
      И снова, остро и глубоко воспринимая каждое слово Гусаковского, Катуков машинально закивал, как бы подтверждая свое согласие с командиром бригады. Михаил Ефимович не только сам не вмешивался в распоряжения Гусаковского, но даже грозил пальцем горячему Бабаджаняну, который то и дело пытался помочь командиру бригады.
      "Главное, чтобы Гусаковский понял основную роль автоматчиков и саперов,тихо размышлял командующий. - Ночь на нас пока работает!"
      И, будто на какой-то невидимой волне уловив мысли Катукова, Гусаковский принимается наставлять опытного командира саперного батальона, грудь которого украшают пять орденов и четыре нашивки за ранения.
      - Саперы и автоматчики должны провести танки между дотами. Ваша задача не только разминировать поля, но обозначить проходы в них световыми точками.
      - А где же я эти световые точки возьму?
      Надо сказать, что маневр бригады Гусаковского был задуман с той рассчитанной дерзостью, которую взбешенный неудачами Гудериан однажды назвал в приказе "гусарскими выходками" советских танкистов. Наши танки должны были атаковать готовый к обороне укрепрайон на полном ходу и, главное, ночью. Танковая атака в темноте вообще считалась делом трудным, а штурм танками У Ра - и вовсе невозможным. Вот в этой комбинации мы и видели залог неожиданности маневра для противника и, следовательно, нашего успеха. Но как пройти полосу минных полей в густом мраке? Даже если саперы и сделают основательные проходы - как ввести туда танки и не дать им сбиться с курса? Ведь боевые машины пойдут под сильнейшим встречным огнем противника!
      Бабаджанян подсел поближе ко мне.
      - Большая просьба! Из познаньских запасов дайте немножко фонариков, а?
      - Для Гусаковского тыщу не пожалею, а тебе в личное пользование один дам, пожалуй. Так и быть, по старому знакомству!
      - Благодарю, - сияет вполне удовлетворенный таким вариантом Армо.
      Огромные запасы фонариков наша армия нашла в районе патронного завода южнее Познани. Я тотчас прибрал их к рукам.
      - Я уже придумал, как пользоваться! - жарко шепчет Бабаджанян.- Саперы зажгут зелененький огонек, станут по краям прохода, к противнику лицом, а фонарик повесят себе на пояс сзади. Наши танки "зеленой улицей" пройдут, а гитлеровцы ничего не увидят: огонек будет телом прикрыт. А на танки сзади прицепим красный огонек, чтоб не побились в проходе. Просто и хорошо, дешево и сердито! Так где же фонарики? Помазнев, иди сюда, член Военного совета вам фонариков дарит, надо немедленно посылать за ними грузовик.
      - Не волнуйся, пятьсот штук получите здесь же, сразу после окончания совещания. Позвоню Конькову, и вам сюда подвезут из резерва.
      Еле видными штрихами, сберегая драгоценную карту, Гусаковский наносит окончательный маршрут движения своей бригады.
      - Эти доты - орудийные,- показывает он командиру саперов,- они могут расстреливать танки. Ваша задача - подорвать их! Взрывчатка и люди у вас готовы?
      Тот усердно кивает головой: все в порядке. Михаил Ефимович не выдерживает: встает за плечом у Гусаковского и начинает пристально разглядывать обозначенные с немецкой пунктуальностью доты, дзоты, минные поля и все прочие сюрпризы УРа.
      - Ну и рай! - цедит сквозь зубы. - Гитлера бы наперед пускать через этот рай!
      Иосиф Ираклиевич обращается к людям с последним наставлением:
      - Разведку вести широким фронтом, особенно на флангах. Сделайте все, чтобы сохранить силы и успеть пройти УР в течение ночи: учтите, что впереди нас ждут тяжелые бои с резервами противника. У него на подходе резервы. Рейд необыкновенный! Задача - разрубить кинжалом УР, а уж корпус сумеет доломать остальное.
      Катуков нетерпеливо говорит:
      - Иногда требуется молотобоец для вскрытия вражеской обороны. А сейчас достаточно умелого слесаря, чтобы подобрать отмычку к бетонированной двери и взломать замок...
      Уже уверенный в успехе операции, он достает цветной огрызок и резко обводит тоненькие пометки Гусаковского, обозначавшие расположение саперов, самоходчиков, "катюш". Чего там беречь карту, которая через какие-нибудь двое суток станет только памяткой еще одного минувшего боя?
      - Смотрите. Замочная скважина обороны находится вот здесь. Противник оставил целым последний мост через ров, бережет его для своих отступающих частей. По данным разведки, перед ним нет "зубов дракона"...
      "Зубами дракона" мы называли многопудовые бетонные надолбы и метровые двутавровые балки, укрепленные в бетонных лунках.
      - Рвать, рвать и рвать! - рубит Михаил Ефимович и энергично прочеркивает стрелку через уязвимое место обороны.
      "Быть по сему!" - появляется надпись на уголке карты, и рядом подпись командующего.
      Потом он взглядывает на часы.
      - Сейчас двадцать ноль-ноль. В двадцать три ноль-ноль, или, как в старину добрые люди говорили, в одиннадцать часов ночи, начать наступление! Главная задача - упредить подходящий к линии обороны корпус СС. Каждый час будет решать судьбу операции фронта. Выполним в срок - сохраним десятки тысяч жизней.
      В 23:00 29 января нам сообщили, что саперы проложили путь батальону Карабанова. Затем пошли сообщения одно радостнее другого: батальон Карабанова благополучно прошел мост... Самоходчики подполковника П.А. Мельникова подавили пушечные доты на направлении удара... Бригада полностью ушла в прорыв...
      На душе радостно. Михаил Ефимович удовлетворенно повторяет: "Где бригада пройдет - там корпус пройдет, где корпус пройдет - там армия пройдет". Теперь, когда самое главное, самое трудное сделано, когда мужественные бойцы Гусаковского прорубили корпусу "чистый прорыв", важно одно: не потерять ни одной минуты.
      Но не прошло и двух часов, как послышался гневный голос Бабаджаняна:
      - Где мост? У Гусаковского даже медсанвзвод прошел. Понимаешь, даже врач сумел пройти, а у тебя бригада не может? Как же так?
      - Что случилось, Амазасп Хачатурович?
      - Мост взорван!
      - Как - взорван? А Моргунов?
      - Моргунов отсиживался в лесочке, еще дольше оттуда вытягивался. Словом, отстал от Гусаковского, разрыв получился. Противник успел занять снова рубеж!
      Катукову было все равно, кто виноват - Моргунов, Бабаджанян или еще кто-нибудь третий. Перед ним находился комкор, отвечавший за операцию, и я впервые наблюдал крутую свирепость Михаила Ефимовича по отношению к Бабаджаняну.
      Сказать, что Армо побагровел, было бы неточным: он просто побурел на глазах. Мне не пришлось быть свидетелем его последующей встречи с Моргуновым, но, зная характер Бабаджаняна, предполагаю, что она была по-южному жаркой, и все "подарки" Катукова полной мерой высыпались на голову комбрига. Да и от себя Армо, наверно, добавил не один десяток горячих слов.
      И было за что. Раскрытая бригадой Гусаковского дверь в УР захлопнулась: корпус втянулся в затяжные и почти безуспешные бои, а Гусаковский попал в полное окружение.
      Связь с бригадой осуществлялась с трудом и с большими перерывами, хотя Гусаковский принимал все меры" высылая на восток цепочкой радиостанции. Что говорить - плохие средства радиосвязи были у наших войск в минувшую войну. Разве это подходящая дальнобойность для рации - 30 - 35 километров при современных-то темпах наступления! Радисты бригады все-таки нащупали Моргунова и через него передали первую радиограмму:
      "3:00. Доложи Шевченко, что вышел в свой район; Дон-101".
      "Свой район" находился южнее Циленцига, в шестидесяти километрах за линией фронта.
      "Держись. Помощь придет своевременно",- ответил "Шевченко"-Бабаджанян, усиливая нажим остальными бригадами, пытаясь пробуравить главную линию противника.
      Как мы узнали позже, Моргунов и сам вел переговоры с бригадой Гусаковского. После первой радиограммы Гусаковского он запросил: "Сообщи, где прошел голубую ленточку". Пришел немедленный ответ. Но он не удовлетворил Моргунова: "Уточните район вашей переправы. В указанном вами месте мост взорван". Гусаковский, поняв затруднительность положения отставшей бригады, радировал: "Чувствую хорошо. Могу вам помочь ударом с тыла".- "От вашей помощи отказываюсь. Надеюсь обойти этот район с юга, где соседом слева нащупано слабое место в обороне противника. Советую выждать несколько времени"."Надеюсь к вечеру взять город, - закончил переговоры Гусаковский, имея в виду Циленциг,- надеюсь также встретиться там с вами".
      Пока Моргунов вел переговоры, 1-я гвардейская бригада Темника, шедшая слева от него, штурмовала город Либенау. Попытка взять город с ходу успеха не имела: крепостные батальоны противника, засевшие в фортах, дотах, дзотах, умело использовали все преимущества подготовленной эшелонированной обороны.
      Тогда Темник сманеврировал. На главном, южном направлении осталась одна рота старшего лейтенанта Духова. На широком фронте носились восемь "тридцатьчетверок", заскакивая с флангов, ударяя в лоб, мотаясь с края на край. Все внимание противника было приковано к дерзким выходкам Духова.
      А тем временем батальоны Жукова и Бочковского во мраке ночи пробрались обходными дорогами к северу от города и ударили с тыла. До утра шел ожесточенный уличный бой, но исход его был предрешен.
      К рассвету улицы Либенау загромоздили разбитые и обгорелые машины, на тротуарах и мостовых лежали сотни трупов гитлеровцев, а около семисот человек подняли руки кверху. Почти никто не сумел уйти из окруженного города.
      Темник немедленно доложил об успехе Дремову. Тот сейчас же двинул в образовавшийся прорыв другие бригады корпуса. Получив эти сведения, Катуков отдал Бабаджаняну распоряжение перебраться на маршрут Дремова через ворота в Либенау, а оттуда повернуть на север и выйти обратно на свой маршрут.
      - Головным теперь пущу Смирнова, - решил Армо. - Больше такого, как было, не повторится, обещаю.
      После двух с половиной суток боев в окружении к бригаде Гусаковского подошли с юга мотоциклетчики Мусатова, которые передали комбригу новый приказ: идти на форсирование Одера. Так что когда Моргунов добрался до Циленцига, то назначенного свидания не произошло: Гусаковский опять был далеко впереди.
      Действия бригады Гусаковского в тылу врага лично я не наблюдал. Но впоследствии сам Иосиф Ираклиевич, Помазнев, Мельников, Рудовский и другие офицеры многое рассказали, и общая картина боя стала мне ясна.
      Главную полосу сопротивления Гусаковский прошел почти без потерь.
      - С пулеметными дотами легко справлялись,- объяснял Иосиф Ираклиевич,амбразуры закрывали танками, а саперы в дымоход спускали взрывчатку - и конец доту! Вот с пушечными труднее было. Артиллерия их не берет: стенки толстые, сделано на совесть. Со ста метров восьмидесятипятимиллиметровыми били - хоть бы что ему!
      - Знаю эти стенки еще по финской кампании. Их и гаубица не сразу возьмет.
      - Но ничего, ничего. Не без трудностей, конечно, но саперы и самоходчики освоили эти доты. Надо было только бить в самую амбразуру. У Мельникова прекрасные есть экипажи, специалисты по дотам. Механик-водитель Амелечкин, например, самоходку на вспышку подводил почти вплотную. А командир Колосов с первого снаряда - ночью! - в амбразуры попадал и заклинивал пушки. А то еще наловчился Амелечкин сбоку подъезжать, а Колосов пушку простреливал. Бах - и все! Очень просто.
      - Да, конечно, "очень просто"!
      - Саперы молодцами были, специалисты большие. На воздух умудрялись поднимать доты - в самом буквальном смысле! Сам наблюдал, как один дот кверху взлетел. Но и сопротивлялись же фашисты проклятые! Здорово нас боятся, нипочем из дотов не выходили. Только Ахмедзянову удалось взять пленных.
      - Знаю Ахмедзянова.
      - Заметил он вспышки в большущем стоге сена. Потом-то мы разобрались много дотов были сеном замаскированы. Ахмедзянов с отделением блокировал этот "стог": сначала, как положено, сунули гранаты в амбразуры, потом дверь взрывчаткой подорвали. "Выходи, - кричит,- хенде хох!" Пятьдесят семь фашистов выползли!.. Товарищ генерал, - взмолился вдруг Гусаковский, - там сотни таких дел было, да еще ночью. Как я могу упомнить? Вот представлю наградные - все узнаете.
      - Что я там из двух-трех строчек узнаю? Рассказывай!
      - Лучше Помазнева расспросите, я не умею, не знаю, что говорить.
      - Как себя люди чувствовали?
      - Хорошо. Только мы с Помазневым вдвоем понимали, насколько сложна обстановка, но даже между собой почти не разговаривали на эту тему. Привыкли! Две недели идем в глубоком рейде. Немцы всегда в тылу околачиваются, так что положение получилось самое обычное. Вот гитлеровцы действительно чувствовали себя окруженными. Я посылал танковые роты вокруг и все гарнизоны им погромил, а разведка еще дальше действовала. На железнодорожной станции Боридько разбил эшелон с танками, Карабанов ликвидировал подрывную команду на плотинах. Пинский уничтожил аэродром. Перебили у них авиацию, лишили их танковой поддержки, отрезали все коммуникации - кто же кого окружил? Немцы точно думали, что мы их окружили!
      - Нужда была в чем-нибудь?
      - Почти ни в чем. Горючего с аэродрома достаточно получили, все-таки семьдесят самолетов стояло. Продовольствие нашли в помещичьих имениях. Мой штаб, кстати, как раз стоял в таком господском дворе. Было продовольствие! Вот боеприпасы уже на второй день пришлось экономить: очень много поизрасходовали в первый день.
      Помазнев тоже считал, что окруженными в этой обстановке были не столько наши войска, сколько немцы.
      - Они сначала подтянули силы, пытались покончить с нами, вели разведку боем с нашими заслонами. Как раз тогда мы приказ Гудериана захватили, что, дескать, "достаточно горстки мужей, чтобы положить предел гусарским выходкам русских танкистов". Мол, если "везде будет применено оружие", то "больше недели эта шумиха продолжаться не сможет". Они и попытались кончить всю "шумиху" и устроить конец "гусарам", словить нас!
      - Как медведя словили?
      - Вот-вот! Точно. "Веди его сюда!" - "Да он не идет".- "Так сам иди".- "А он не пускает..." Как пощупали они наши силы - через час уже Боридько доложил, что с востока слышен лязг моторов, шум гусениц. "Нервничают, - говорит, немцы, наверно, хотят прорываться на запад из У Ра". Видите, кто окруженным себя считал? Гусаковский ему отвечает: "Сил у них больше, превосходство в технике тоже у них, да еще свобода выбора удара. В таких условиях могут уйти, сволочи! Один выход - упреждать!" Развернулись мы основными силами на сто восемьдесят градусов и посреди ночи врубились в скопления пехоты и самоходок. Как хорошо там Алеша Карабанов действовал! Это же его любимый бой - в лесу и ночью. Тут все решает инициатива и способность до конца ее удержать - как раз карабановская стихия! Одних пленных больше тысячи захватили. Но жалко до смерти Карабанова. Такого комбата потеряли!
      Я уже знал к тому времени, что Алеша убит.
      - Как и почему погиб Карабанов?
      - Уж чрезмерно смелый был, - ответил Помазнев. - Ради того, чтобы меньше потери были, сам лез на рожон; Я с ним целые сутки в танке находился. "Не могу, - говорил он мне, - удержаться, танк для меня и КП, и НП, и штаб, и квартира - все здесь, что в жизни имею". Я его упрекал: "Зачем ты поминутно высовываешься?" Ему, видите ли, в перископ плохо бой видно, все время люк открывал. Что там ему УР, фаустники, снаряды... Я сел в танк к одному из ротных, а через два часа сообщили - комбата убило.
      - На моих глазах,- понурил голову Гусаковскии. - Подъехал я к нему, хотел сам утихомирить: "Чего тебе выглядывать? Наблюдай в перископ!" Как сейчас вижу - он руку к груди прижал: "Поймите - говорит, - хочу видеть все поле боя!" Тут танки появились, надо было к Мельникову ехать. Слышу по рации - Карабанов отдает ротам распоряжение, вижу - опять высунулся из люка, проверить, как и что на поле. И тут вспышка фаустпатрона - и нет Алеши... Мать у него осталась. Вот кому тяжело: такого прекрасного сына вырастила - и потеряла на четвертом году войны, уже перед самой победой.
      Помолчав, Гусаковский добавил:
      - Вислу четыре комбата у меня форсирорали: Карабанов, Боридько, Иванов, Усанов. Иванов - бе зноги, Усанова на Сандомире схоронили, а Карабанова - в Мезеритцком УРе. Всего полгода прошло, а из четырех один Боридько весь израненный остался. Не с кем ему больше украинские песни спивать, погиб Алеша...
      - На то мы передовой отряд,- просто сказал Помазнев.
      Тем закончилась беседа. От других людей пришлось узнать еще некоторые подробности боев в УРе.
      - Жалко Карабанова, - говорил Деденко, механик-водитель Гусаковского, - да ведь и комбрига чуть-чуть в УРе не потеряли. Не заметили, как наехал наш танк на ячейку фаустника. Остановились, только хотели спрьгнуть, смотрим - из-под танка немец выглядывает, держит Фаустпатрон под мышкой. Думаю, - прощай, моя молодость, сейчас он нас шарахнет! Глядим - гримасу строит, пальцами грозит. Вроде что-то дернуло меня - сзади спрыгнул, тихонько подобрался, за "фауст" схватился, а он его и не держит. Психический! Только язык мне показывает. Неужели Гитлер уже сумасшедших мобилизует, товарищ генерал?
      - Вряд ли. По их инструкциям, все психические больные подлежат уничтожению, как "расовый брак".
      - Значит, этот уже под танком от страха свихнулся! Хорошо, шарики у фашиста оказались слабоваты, не выдержали нагрузки. А то лежать бы сейчас нам рядом с Карабановым. Тяжелый бой был в УРе!
      В итоге двухдневного боя армия вышла на тылы Мезеритцкого укрепрайона и фактически свела на нет его значение. Гарнизон У Ра был деморализован бессмысленностью дальнейшей обороны.
      Стрелковые соединения 8-й гвардейской армии В.И. Чуйкова завершили разгром "защитников неприступного вала". Остатки гарнизона были взяты в плен.
      А мы торопились дальше: шли последние сутки, в течение которых, согласно приказу фронта, требовалось выйти за Одер.
      По дорогам Суворова
      До вечера мы успели побывать у Дремова, уточнить обстановку на его участке. Пора было подводить итоги дня, докладывать фронту об успехах и неудачах.
      - Надо ехать,- предлагает Катуков.- Никитин, где по плану наша точка?
      - В Швибусе, в южной части города. Туда полковник Мамаев с первым эшелоном узла связи еще с утра убыл.
      - Швибус так Швибус. Поехали,- говорит Катуков.
      Поехали. Метель - в пяти шагах ничего не видно, по полуметровому снегу колесному транспорту почти невозможно проехать, на каждом метре бронетранспортеры буксуют.
      Стемнело. Километра за два до города наша группа сошла с медленно пробиравшихся машин. Двинулись пешком, с наслаждением вдыхая морозный воздух. Шли спокойно, в полной уверенности, что впереди уже четыре-пять часов находится первый эшелон узла связи и нас с минуты на минуту выйдет встречать полковник Мамаев.
      Подошли к городу - никто не встречает.
      - Никитин, может, не туда попали?
      Осмотрелись - все правильно. Вот железнодорожная станция, недалеко шоссейная дорога, все как на карте. В городе слышен шум моторов, лязг гусениц. Ясно - наши хозяйничают. Направились туда, где должен быть штаб. Подходим к первому дому - ничего не видно.
      - Ну-ка, разведайте, что тут есть!
      Только солдаты охраны вошли в дом - началась стрельба. Вбежали в коридор и чуть не споткнулись о лежащее у порога тело немецкого офицера. Из комнаты уже выводили трех других немцев и несколько человек в штатском, но с подозрительной военной выправкой. Загнали их в комнату, поставили часового, а сами стали думать, как дальше быть.
      - Время фронту докладывать, - сказал Катуков. Связались по радио с Шалиным. Михаил Алексеевич сообщил: "Сведения на 20:00 фронту доложены".
      - Где Мамаев?
      - Сам волнуюсь. Связи с ним нет.
      В это время из разведки вернулся адъютант Балыков, доложил:
      - Пробрался на три квартала, везде немецкие машины, Мамаева не обнаружил.
      - Жаль Мамаева, - начал отпевать Михаил Ефимович. - Такой рассудительный был человек! Как же он с людьми и рацией к немцам угодил?
      Мотоциклетчики не могли быстро подъехать из-за снега, поэтому мы срочно вызвали по радио тяжелый танко-самоходный полк полковника Д.Б. Кобрина и роту автоматчиков на "виллисах" от Дремова. Когда они подошли (через два часа!), почувствовали себя получше.
      - Не перепутал он? Не уехал на север? - спросил я Никитина.
      - Полковник не может север с югом перепутать,- отвечал Никитин. - Я его лично инструктировал.
      - Все же надо поискать, послать людей, - беспокоился Катуков.
      - Маршрут я ему давал через Бомст. Север исключается! - упорствовал Никитин и показал на карту. Действительно, все восемь дорог этого района вели только в Швибус: сбиться с пути просто невозможно.
      Внезапно Катуков почувствовал голод.
      - Корочки хлебца не найдется, браток? - обратился он к автоматчику.
      - Даже с головкой чеснока, товарищ командующий, - лихо ответил тот: вкусы Михаила Ефимовича известны в штабе. Он пожевал немного, а потом усталость взяла свое: как был - в любимой бурке - прилег на диван.
      - Кириллович, ты посиди с Никитиным, а я немножечко выключусь, - выговорил уже из последних сил.
      Сижу и, чтобы разогнать дремоту, упорно стараюсь думать: "Как-то себя чувствуют гвардейцы, если нас, закаленных, и то сморило. Ведь они в худших условиях! Нам хоть выпадает попасть в теплое помещение, иногда какой-то лишний часок вырвать для сна, а как они, бедолаги? Днем и ночью в бою и на марше уже пятнадцать суток почти непрерывно! На остановках и фильтры надо промыть, и масло поменять, и агрегаты осмотреть. До изнеможения люди переутомились, а бои-то все продолжаются! Но находятся же командиры, которые никогда не информируют, что часть от усталости не может двигаться, чтоб разрешили отдохнуть. Днем докладывают - наступаем, ночью. Спросишь, где часть наступаем, кричат, наступаем! И иногда старший командир верит в это, будто сам не понимает, что непрерывного движения не бывает, что люди - не машины. Да и машина требует осмотра, а человека надо накормить, дать ему поспать, тогда он задачу выполнит. Все это отлично знают, а все равно иной раз обманывают дескать, мы без сна и отдыха гоним врага. Ну какой толк от вранья? Поведется неправдивая информация в мелочах, станет такой и в крупном лгать - только начни, дай волю, охотники приврать всегда найдутся".
      И только дошел до этих грустных мыслей - распахнулась дверь, и Никитин закричал:
      - Мамаев!
      Высокий черноволосый Мамаев легко вошел в комнату и изящно приложил руку к шапке:
      - Товарищ член Военного совета, как квартирка? Сплю я, что ли? Вроде не сплю.
      - Это я лично подобрал, специально для вас!
      Катуков приподнял голову. Мамаев все так же изящно повернулся к нему, подошел и почтительно склонился над лежащим Михаилом Ефимовичем.
      - Товарищ командующий армией, гвардии генерал-полковник танковых войск! Эту квартирку подобрал специально для вас!
      - Да он никак еще и доволен собой? Интонацию Катукова передать не берусь: тут Гоголь нужен.
      - Наверное, и поужинали плотненько?
      - Так точно, товарищ командующий, - твердо ответил Мамаев.
      - Ах, вы поужинали, - сглотнул слюну Михаил Ефимович, - а другие еще и не обедали! А чем, кстати, объясняется ваше опоздание?
      - Невозможно было проехать, товарищ командующий, немецкая авиация летает над дорогами.
      У вошедшего в комнату Павловцева от ярости раздуваются ноздри:
      - Разрешите доложить. Рации, люди и машины прибыли согласно списку. За опоздание полную ответственность несет полковник Мамаев. Готов доложить Военному совету подробно.
      Но подробно не получилось - слишком кипел Павловцев:
      - Полковник каждому появлявшемуся в пределах видимости самолету низко кланялся. Говорю ему: "Вперед надо!" Но он из всего курса обучения только одно запомнил: при налетах надо рассредотачиваться. Немцы и не бомбят, а он все свое: "Приказываю рассредоточиться!"
      - Значит, всю дорогу рассредотачивались и сосредотачивались?
      - Так точно, товарищ генерал,- волновался Павловцев.
      - Успокойтесь, разберемся с ним позже, после операции.
      Мы пытались всеми мерами помочь Мамаеву, но не в коня был корм: уж слишком неподготовленным к сложной боевой обстановке оказался этот человек. И вскоре распрощались мы с ним без особого сожаления, сказать по правде. Отправился он в другую армию. Может, рановато человек выскочил наверх, получит работу поменьше, наберется практического опыта и подтянется?..
      А в штабе на память об этой истории осталась новая поговорка. Чуть что Михаил Ефимович, бывало, сразу восклицает: "Вот так Швибус!" или "Это тебе не Швибус, Кириллович!" Так с тех пор н пошло.
      Швибус очистился без особого вмешательства. Просто, узнав, что творилось в Либенау, гарнизон города струсил и ночью удрал на запад - пробиваться к своим.
      К утру сюда прибыл Шалин со штабом, и началась обычная работа. Сначала позвонил член Военного совета фронта К.Ф. Телегин:
      - Читал в газетах про ваши действия? - Фронт рапортовал Ставке, что приказ Главного командования выполнен и наши танкисты вклинились в польско-германскую границу.
      - Нет, газет пока не видел. Зато читал первоисточники.
      - Какие первоисточники?
      - На всех стенках написаны, а по дорогам - на щитах: "Батальон Урукова вышел на германскую государственную границу 28 января в 14:00". "Бригада Темника - на территории Германии 28 января. 17:00". "Батальон Карабанова вступил на землю проклятого врага 28 января, 21:00. Даешь Берлин!" Свободного места от этих "корреспонденции" нету, и все правдивые, никто не врет.
      Слышно, как засмеялся Константин Федорович.
      - Приказ получили?
      - Так точно. Доводим до войск.
      - Желаю успеха.
      В приказе, о котором говорил Телегин, сообщалось, что противник начал подводить к Одеру свежие части, и требовалось, не считаясь с усталостью (это особо подчеркивал штаб фронта), сбить противника с рубежей, прикрывающих подступы к Одеру, и как можно быстрее захватить западный берег реки. Стремительности придавалось исключительное значение.
      - Дороги проклятущие! - ругался Катуков.- Сегодня снег, завтра дождь, и так всю неделю. Грязища, как в Прикарпатье. Не езда, а шлепанье...
      - Прошу разрешить высказать свои соображения, - обратился начальник разведки армии полковник Алексей Михайлович Соболев.
      План его был интересным. Сводный отряд армейской разведки, созданный нами для прощупывания Восточного вала, предлагалось теперь использовать как передовой отряд армии, то есть пустить его впереди передовых отрядов корпусов и даже корпусных разведчиков. Идти он должен был не как обычно, на одном оперативном направлении, а в полосе действий двух общевойсковых армий - 8-й и 69-й - на фронте шириной до 70 километров. Смысл действий разведчиков заключался в том, чтобы, не ввязываясь в бои, нащупать оголенное место в обороне противника, захватить где-нибудь плацдарм и удержать его до подхода основных сил корпусов. На севере, у Гусаковского, Соболев предлагал поручить возглавить разведгруппу Мусатову, а с юга, через бригаду Темника, по кратчайшему маршруту, намеревался отправиться сам, с отдельным мотоциклетным батальоном майора B.C. Графова и танковым самоходным полком.
      Возражений этот план не вызвал, был единодушно утвержден, и Соболев, радостно блестя глазами, отправился приводить его в исполнение.
      Но получилось все не совсем по Соболевскому плану. Позже он сам рассказывал, как это произошло:
      - Послал Мусатова к Гусаковскому, а сам с батальоном Графова ехал к Темнику. Информировал его о выдвижении резервов противника на Одерский рубеж. Наметили маршрут на Лебус. Я решил дать своим людям отдохнуть до шести утра. "А утречком,- думаю,- эти сорок километров махну побыстрее". Бригада подполковника Баранова следом за нашей колонной должна была идти. Лег я спать. Проснулся в полшестого - Темника нет и Баранова нет: обе бригады ушли на Одер еще в четыре утра. Подморозило, дороги получше стали, авиации ночью не ожидалось, они за два часа рассчитывали туда попасть. Делать нечего, пошли мы по намеченным дорогам сами.
      Серьезного сопротивления не встречал, мелкие группки немцев бежали к Одеру, на ходу с ними расправлялись. Он задумался, вспоминая.
      - Старых знакомых повстречал - фольксштурмовцев.
      - Это откуда у тебя такие странные связи? - спросил Катуков.
      - Еще с Конина. Распотрошили там фольксштурмовскую группу и взяли несколько сот пленных. Куда их девать? В тыл отправлять нельзя - пехота от нас чуть не на полсотни километров отстала. С собой тоже не возьмешь - в танк пленного не посадишь. Ребята спрашивают немцев: "Далеко живете?" - "Рядом,говорят,- в Бранденбургской провинции". "Ну, идите домой, только смотрите, больше не воюйте. Нас ваши сыновья да внуки не остановили, так вы и подавно не остановите. Ауф видерзеен!" Честные-то стариканы оказались: пришли домой и по лесам да по клуням попрятались... Корили меня, как увидели: "Что, мол, рюс официр, дольго шель, наших половину эсэсманы за дезертир повесиль. Лучше бы тогда в плен взял!"
      - Вообще на этой дороге удивительные встречи были,- продолжал Соболев, помолчав.- Не дорога, а сплошной интернационал. Темник с Барановым уже пошуровали по соседству, все помещики удрали, да и в лагерях охрана как заслышит шум танков, сразу драпает. Ну, а пленные да рабы - полным ходом на восток. Забили все шоссе. Какая-то бабка на подводе ехала, на узлы своих пацанов посадила, смотрим, - у них красно-белые нашивки на рукавах. "Прошу пана,- орут наши,- привет из Польши, мы недавно оттуда". А с подводы - шапками машут. Потом, смотрим, катит компания на велосипедах. Куртки короткие, береты зеленые, на беретах - звезды и полосы. Неужели американцы? По-американски мы знаем еще меньше, чем по-польски. Один вдруг забалакал - понять трудно, но можно: "Я есть Америка, дедушка украинка. Мы десант, плен. Едем Москва, я ты, Оклахома - Украина, о'кей!" Итальянцы подошли, потом голландцы. Потом африканцы появились - из войск де Голля, наверно. Наконец, смуглые, в тюрбанах - индусы из британской армии. Так на душе хорошо было! Как бы своими глазами увидели, что всему миру свободу несем. Больше всего наших было. Бобруйские, полтавские, черниговские. Вдруг колонна встала. Смотрю - командир головной машины младший лейтенант Пудов обнимает девушку в красном платочке. Как безумный кричит: "Оля! Сестренка!" В смотровую щель, оказывается, ее углядел, на ходу спрыгнул, чуть под гусеницы не угодил. Вот драма! Но задерживаться нельзя, некогда. Начал он прощаться, она плачет, вцепилась в брата. Больше трех лет не виделись, ничего друг о друге не знали. "Не могу, - говорит ей, мне за Одер надо, вот командир ждет",- показывает на меня. Она - ко мне: "Товарищ командир, разрешите с вами ехать, я короткие дорожки здесь знаю, знаю, где немцев на реке нету!" Повезло мне. "Садись к брату,- говорю,- веди!" Вывела к воде у Лебуса. Связался я здесь с Темником; он радировал, что в районе Куммерсдорфа наткнулся на свежие части противника, ведет бой...
      В штаб явился начальник отделения пропаганды подполковник А.Т. Слащев с необыкновенным сообщением:
      - В господском доме в районе Грабов обнаружена большая научная библиотека: свыше десяти тысяч томов на русском, английском, французском, украинском и других языках. Посмотрите.
      На титульном листе - четкий штамп: "Библиотека Академии наук Украинской ССР". Слащев протягивает вторую:
      - А вот из харьковской университетской библиотеки... Но это не все. Там же находятся бесценные архивы из киевских и харьковских хранилищ. Я поглядел второпях: воззвания Богдана Хмельницкого, документы по делу Устима Кармалюка, что-то связанное с суворовскими походами против турок. Тысячи папок - почти вся история Украины! Пришлось поставить большой караул.
      - Благодарю вас, Алексей Тимофеевич! Благодарю от имени Военного совета. Будете ответственным за сохранность национальных сокровищ украинского народа. Это дело исключительной важности! Пропадет хоть листок - народ не простит.
      - Половнна была уже на машины погружена - объясняет Слащев. - Еще час - и увезли бы.
      - С этим паршивым фашистским ворьем танкисты скоро милицией станут,говорит Катуков.- Нам надо Одер форсировать, а тут приходится краденое сторожить. Хоть бы ученые когда-нибудь, когда труды напишут, в предисловии, где у них все благодарности распределяются, и нас бы упомянули. Дескать, "благодарим коллектив Первой гвардейской танковой армии за предоставление в пользование автора редких архивных материалов". Была бы чистая справедливость!..
      В штаб поступают донесения из корпусов. Они радуют: движение проходит в хорошем темпе. Темник сообщает: "Вышел в район Кунерсдорфа. Разгромил колонну эсэсовцев".
      - Полтора километра восточнее Франкфурта-на-Одере, - отмечает на карте Шалин.
      Но для нас здесь не просто точка на карте, совсем уже близкая к желанной цели операции - к Одеру. В штабе чуть-чуть торжественное настроение: первая советская танковая гвардия вышла на место вечной славы русского оружия.
      185 лет назад, 1 августа 1759 года, на этом месте русские войска под командованием Петра Салтыкова разгромили и уничтожили превосходящие силы прусской армии под командованием дотоле победоносного Фридриха П. Центральной колонной русских войск командовал тогда будущий герой турецких войн Румянцев, в рядах армии находился полк тридцатилетнего полковника Суворова. Не помогли Фридриху его знаменитые генералы Зейдлиц и Ведель: из 48 тысяч человек он увел с поля боя только 3 тысячи, потеряв все знамена и вдобавок свою шляпу, которую я видел до войны в ленинградском Эрмитаже.
      - Через сколько месяцев после Кунерсдорфа русские тогда брали Берлин? наводит Катуков историческую справку.
      Но тут становится не до истории. С кунерсдорфских полей приходят тревожные вести. Армейские радисты перехватили радиограмму:
      "Веду бой с танками и пехотой, атакующими с отметки 57,4 на север и северо-запад. Горючее на исходе. Боеприпасы тоже. Темник".
      Михаил Алексеевич наносит обстановку.
      - Атакуют бригаду с тыла. Пути подвоза перерезаны.
      Одновременно пришли сообщения от начальника штаба корпуса Воронченко: бригады Анфимова и Лактионова, шедшие колонной километров на десять к югу от Темника, подверглись нападению с севера, с правого фланга,
      Вскоре стая известен и номер соединения противника, атаковавшего наши колонны: это был пятый корпус СС.
      - Предполагаю, что корпус совершал ночной марш из Франкфурта для занятия рубежа,- оценивает Шалин обстановку. - Вклинился как раз между двумя колоннами Дремова. Темника слегка стукнули по левому флангу, он не прядал значения, решил, наверное, что это какие-нибудь мелкие группировки, обошел их и двинулся дальше. Как только наша и немецкая колонны прошли мимо друг друга, противник развернул основные силы фронтом на север и запад, и бригада попала в полуокружение.
      - Козыри Гиммлер кидает, любимцев-эсэсовцев, свою гвардию,- размышляет Катуков.- Не легко Темнику драться с этими отборными головорезами. Трудный для него экзамен, но должен он выстоять на Кунерсдорфском поле!
      Восемь часов длился жестокий бой между бригадой и гиммлеровскими отборными войсками. К 17:00 поступила наконец долгожданная радиограмма: "Противник разбит, отступил к югу, понеся потери. Захвачена правобережная часть Франкфурта. В бою смертью героя нал подполковник Ружин. Темник".
      За Гореловым - Ружин... Осиротела совсем Первая танковая гвардия. Новая победа, и снова какой ценой приходится платить за выход на Одер!..
      Прямо с Кунерсдорфского поля в штаб приехал заместитель командира дивизиона по политчасти Георгий Николаевич Прошкин - умный, энергичный и спокойный офицер, составлявший прекрасную пару с пылким, дерзким и смелым в бою командиром дивизиона "катюш" Геленковым. От него мы узнали подробности боя на Кунерсдорфском поле.
      Выступая в рейд, полковник Темник очень торопился упредить противника на Одере и даже недозаправил танки: надеялся, что тылы подоспеют. Сначала все шло гладко. Передовой батальон Бочковского ворвался на рассвете в Кунерсдорф. По улице навстречу катило двадцать машин с фашистами. Все четыре экипажа, шедшие авангардом, открыли шквальный огонь и в пять минут расправились с противником. После этого они выехали на западную окраину города и встали в засаду. Здесь было истреблено множество гитлеровцев, которые пытались прорваться обратно на запад. Скоро подошли основные силы бригады и прочно заняли Кунерсдорф. Танкисты осмотрели убитых гитлеровцев и обратили внимание на незнакомую форму. Разведчик капитан Манукян сразу определил: "Это вроде стрелки СС". Командир роты Духов засмеялся в ответ: "Кого только не приходится бить: вчера конную полицию лупили, сегодня эсэсовцев... Вот горючее на исходе - это беда!" Темник успокоил его: Ружин обещал скоро подвезти горючее. Не знал комбриг, что в это самое время на тылы бригады нарвался большой "блуждающий" отряд: остатки разбитой дивизии. Получив эту весть, Темник приказал батальону Жукова идти назад, выручать тылы, но оказалось - поздно. С тыла на бригаду навалились эсэсовцы.
      - Лупим, а они лезут, - рассказывал Прошкин, - еще лупим - они снова лезут.
      Горючее в бригаде скоро кончилось. Танки встали. Со всех сторон надвигались "пантеры" и "фердинанды", а главное, много отборной пехоты. Авиация бомбила "первую гвардию" целый день. Эсэсовцам удалось окружить дивизион "катюш" Геленкова.
      Часть своих расчетов Геленков спешил, они заняли круговую оборону, а из остальных "катюш" батарейцы били по пехоте и танкам прямой наводкой. Четыре атаки отбил дивизион - обгорелые гитлеровцы валялись по всей шири Кунерсдорфского поля. Тогда Геленков сказал: "Чего мелочиться! Бить - так бить, пусть чувствуют". Батарею вывели на огневую позицию и дали залп по левому берегу, по укреплениям Франкфурта. Первые снаряды разорвались в заодерской земле - в глубине Германии!
      В боях на Кунерсдорфском поле гвардейцы проявили чудеса мужества. Танкист Василий Курыжин уничтожил двадцать эсэсовцев, но вскоре его танк остался без горючего. Гитлеровцы подобрались близко, навели фаустпатроны... Вдруг Курыжин выскочил из боевой машины. От неожиданности враги не успели выстрелить. Курыжин метнул гранату, вторую, третью!.. На собственных "фаустах" подорвались гитлеровцы...
      Самым необыкновенным был подвиг сапера Сычева: он спас от гибели роту Духова. Танки Духова остались без капли горючего, снаряды тоже на исходе "настоящие мишени",- докладывал Прошкин. Сычев вызвался заминировать подступы к ним. На сближение шли три немецких танка и четыре самоходки. Головной экипаж решил "побаловать": погонять сапера по полю, а уже потом придавить. Уже совсем наехала "пантера" на сапера, как Сычев вдруг метнул под гусеницу мину. Танк встал, а сапер упал: взрывной волной его сбило с ног. Очнувшись, он увидел, что танкисты бегут к лесу, а остальные танки и самоходки ведут огонь с места: гитлеровцы решили, что нарвались на минное поле. Сычев из автомата добил немецкий экипаж, потом догадался спрятаться в подбитый вражеский танк. Техническая голова! Он сумел развернуть башню и засадил в ближайшую самоходку четыре снаряда. Остальные начали его обстреливать, но Сычев ухитрился поджечь еще одну, прежде чем покинул горящий танк. Наконец гитлеровцы не выдержали отступили в лес. Трудно поверить в итоги этого боя: вражеский танк подбит, две самоходки сожжены, еще два танка и две самоходки сбежали - и все это благодаря одному саперу Сычеву, знавшему боевую технику врага и умевшему стрелять из танка. Но о поединке рассказали очевидцы...
      - Как же у вас с Ружиным получилось? - спросил я Прошкина.
      - На моих глазах погиб. Его группа - ремонтники, шоферы, легкораненые, медперсонал - семь часов отбивалась от противника. Спасли тылы и раненых. Наконец сумели отремонтировать несколько танков. В это время пришло сообщение, что штаб бригады в окружении. Темник послал Ружина с группой танков спасать штаб и знамя. Как услышали немцы шум танков с тыла, отступили. А в этот момент - налет...
      Прошкин замолчал, потом произнес:
      - Рядом мы были: меня немножко задело, а он получил смертельное ранение. Немного подышал, спросил, как наши, и успокоился. Насовсем.
      Слезы мешали мне видеть Прошкина. Будто издалека доносился его голос:
      - Доложил Темнику. Он как закричит: "Ружина убили!" Грохот такой был, что, кажется, и выстрелов отдельных мы не слышали, а эти слова в один миг до всех дошли. Гвардейцы прямо-таки ринулись на эсэсовцев. Немцы до этого лезли целый день, а тут будто пружина у них лопнула - отошли. Как раз и горючее нам подвезли! Бочковский правобережную часть Франкфурта занял.
      Прошкин на минутку вышел из комнаты и принес объемистый футляр.
      - Вот. Комбриг просил передать вам.
      В футляре лежали два полуметровых старинных ключа - это были ключи знаменитой крепости Франкфурт-на-Одере.
      На следующий день мы с почестями хоронили Ружина. Держась рукой за гроб, как бы не веря в случившееся, Темник смотрел в спокойное лицо Антона Тимофеевича. Вся Первая гвардия, все, кто мог вырваться хоть на несколько минут, пришли проститься с любимым начальником политотдела. Прежде чем опустить гроб в могилу, Темник надтреснутым голосом сказал несколько слов:
      - Прощай, наш лучший боевой друг, лучший человек бригады! Ты спас знамя, спас гвардейскую честь. Нет выше чести для солдата, чем погибнуть так, как погиб подполковник Ружин. В наших сердцах он будет жить вечно, и, пока знамя, которое грудью своей прикрыл он от фашистов, будет храниться в бригаде, бойцы и офицеры будут гордиться, что под этим знаменем служил и под этим знаменем умер Антон Тимофеевич Ружин. Клянемся, Антон Тимофеевич, что отомстим твоим убийцам! Клянемся тебе, верному гвардейцу-танкисту, что мы дойдем туда, куда не пришлось дойти тебе,- в логово фашизма, в Берлин!
      Гвардейцы, ветераны сотен боев, не раз подставлявшие смерти собственную голову, привыкшие ко всем ужасам войны, плакали, как дети, когда гроб с телом Ружина опускали в землю. Мерзлые комья земли застучали по крышке.
      Я подошел к Темнику. У него был измученный вид: орлиный нос и усы поникли, горе будто придавило обычно гордого и уверенного в себе командира бригады.
      - Тяжело, Абрам Матвеевич? - впервые я назвал его по имени-отчеству: сблизило общее несчастье. Слезы покатились по его смуглым щекам.
      - Вы знаете, Николаи Кириллович, кем он был для меня. Знаете, как меня в бригаде поначалу встретили, да еще после Горелова! Ружин Владимира Михайловича любил, но и для меня в сердце место нашел. Свел с коллективом, сроднил с людьми. Если бригада не посрамила своих традиций, этим больше чем наполовину мы именно ему обязаны. В тени всегда был, неговорливый, незаметный, а ушел как без рук я остался. Каких людей теряем, каких людей!
      Всего четыре дня назад почти такие же слова мне сказал Ружин, стоя у гроба Горелова! И вот сам ушел следом за своим любимым боевым другом.
      Инженер-полковник Павел Григорьевич Дынер крайне взволнован. Уже давно в штабе армии имели сведения, что в Куммерсдорфе расположился важнейший немецкий танковый полигон, и Павел Григорьевич загорелся профессиональным интересом: что за танковые новинки придумали немецкие конструкторы и технологи? Мы его понимали: заглянуть в лабораторию технической мысли противника - такая возможность не каждый день выпадает на долю инженера. Тут есть о чем поволноваться!
      - Может, и не успели сжечь документацию, уничтожить результаты испытаний, - потирая руки, говорил он, получив сообщение, что Темник занял Куммерсдорф.
      Вместе с Дынером на полигон отправился Павловцев. Мы еще на Сандомирском плацдарме получили сведения о совершавшихся в Куммерсдорфе преступлениях против человечности и сейчас решили подкрепить техническое обследование полигона политической разведкой.
      Вести, привезенные Дынером и Павловцевым, оказались и радостными, и горькими.
      - Частично документация уцелела, - докладывал Павел Григорьевич,прихватили на полигоне танки, которые противник испытывал. У них, наверно, сильная паника была, в последние дни расстроился весь хваленый порядок, поэтому кое-что нам в суматохе досталось. Самая большая удача - прихватили "мышонка".
      - Это что за штуковина с таким нежным названием? - удивился Катуков. Сверхбыстрая машинка?
      - Что вы! Сто тонн весом!
      Михаил Ефимович даже присвистнул.
      - Самый большой танк в мире. - Дынер даже руками развел пошире.- Видели бы пушку! Не то что вы, товарищ командующий, даже сам Андрей Лаврентьевич Гетман без трудностей в нее залезет.
      - Можно хоть в тысячу тонн отгрохать. А что толку? На что такая махина годится? - пожимает плечами Гетман. - При таком весе танк всю маневренность теряет. Его и мосты не выдержат. Уже на танковом заводе этот "мышонок" в мышеловку попадет.
      Исключительно знающий инженер Дынер и сам сейчас поставлен в тупик творением немецких изобретателей.
      - В голову не приходит - зачем надо такого броневого бегемота делать? Все варианты перебрал - не могу понять. Разве что - только для обороны.
      - Подожди совсем немного, - успокаивает Катуков, - в Берлине подробно все разузнаем. Как пишут газетчики, "тайное всегда становится явным".
      Михаил Ефимович, конечно, шутил, но шутка его оказалась пророческой. Именно в Берлине мы нашли второго "мышонка". Эта громадина охраняла рейхсканцелярию. Третий "мышонок" был в Цоссене, прикрывал вход в Генеральный штаб сухопутных войск. А больше их не было. Эти гигантские стальные машины с колоссальными мортирами специально использовались для личной охраны фюрера и его "бесстрашного танкиста" Гудериана. Одурачив, обманув, одурманив немецкий народ, они все-таки не верили ему, боялись, трепетали за свою шкуру: а вдруг люди поймут, прозреют и потребуют ответа за совершенные преступления. На этот случай был приготовлен спасительный "мышонок" - танк, который, в сущности, не годился для боя, для маневра, но куда как хорош был для устрашения.
      - На полигоне обнаружены наши расстрелянные танки и самоходки, докладывал Павел Григорьевич. - Есть ИС-1, СУ-152. В танках найдены трупы людей. Об этом подробно доложит товарищ Павловцев.
      - Павел Григорьевич доложил о состоянии танков, меня же интересовали люди.- В руках Павловцева зашелестели бумаги. - Еще на Сандомирском плацдарме мне довелось слышать рассказ раненого радиста. Это был наш радист, взятый немцами в плен и сумевший бежать от них. Его с двумя товарищами эсэсовцы привезли на Кунерсдорфский полигон и заставили участвовать в испытании танка на бронестойкость. Я уже тогда докладывал об этом члену Военного совета. Перед испытанием председатель фашистской комиссии очень хвалил наш экипаж - так быстро и четко они выполняли все команды. Вот, мол, она, "рюс" смекалка! Обещал танкистам полную свободу, если останутся живы. Когда перед расстрелом люди сели в танк, командир погладил броню и приказал механику-водителю: "Слушать только мою команду!" И танк рванулся на третьей скорости прямо на наблюдательную вышку. Артиллеристы не стреляли, чтоб своих начальников не побить: командир танка оказался и отважным и умным человеком, все рассчитал. Набезобразничали они там - это он так говорил: "набезобразничали". Какие-то дураки эсэсовцы по тревоге на бронетранспортере прикатили - решили танк усмирять! Он их гусеницами с ходу подавил - снарядов-то не было. Потом махнули бойцы на восток. Когда горючее кончилось, стали пешком по лесам пробираться. И командир и механик-водитель в пути погибли, радист один живой дополз. Но тоже был ранен и, главное, истощен до крайности... До сих пор совесть мучает: не довел это дело до конца! Мне пришлось тогда срочно лететь в окруженную группу Бабаджаняна. Когда вернулся, радист умер. В госпитале даже фамилию не успели записать. Но теперь нам уже точно известно, что для испытания танков на бронестойкость в движении гитлеровцы много раз использовали экипажи, составленные из наших военнопленных. Останки этих людей найдены не только в ИС-1, но и в разбитой последней модели "королевского тигра". Я пытался что-нибудь выяснить у местных жителей. Один старик, дряхлый и больной, его даже в фольксштурм не взяли, дал интересные показания. И жена его подтвердила. Будто бы в конце сорок третьего года с полигона вырвался танк, домчался до ближайшего лагеря, раздавил проходную будку, порвал проволоку, и много военнопленных тогда бежало: по всей округе гестаповцы с собаками рыскали. Особенно местных людей поразило, что когда на пути танка оказались игравшие на мосту детишки, то их не раздавили, а прогнали с моста, хотя беглецам, разумеется, была дорога каждая секунда. Очень бесилось тогда начальство полигона, и куммерсдорфцы догадались, что это был, наверно, экипаж из русских пленных. Ходили слухи, что гестаповцы их все-таки поймали и расстреляли. Так косвенно подтверждается рассказ того радиста.
      - Нет, Павел Лаврович, это, видимо, другой случай. Даты не совпадают. Да и подробности тут иные. Наверно, такое бывало не один раз.
      - Возможно. А как теперь узнаешь? Даже старик-немец за верность товарищам и гуманность к детишкам назвал наших танкистов "рыцарями", а кто они - никому не известно. Никаких данных, ни одной фамилии, ни одного документа. Пытался узнать хоть крупицу - ничего!
      Утром 1 февраля позвонил Телегин.
      - Чем порадуете, гвардия? Вот Богданов и Берзарин вчера вечером подошли к Одеру и приступили к форсированию. Как у вас?
      - Рад за Богданова и Берзарина. Но и мы не отстаем. Передовые отряды вышли на Одер, захватили ключи от Франкфурта.
      - А почему с форсированием тянете? Чуйков далеко от вас?
      - Сейчас выезжаем с Катуковым в район форсирования, южнее Кюстрина. Разберемся на месте и доложим. Одна дивизия Чуйкова на подходе к нам.
      - Пакетик получили?
      Это было личное послание Г.К. Жукова.
      - Так точно.
      - Ну, жду доклада. Сегодня же!
      Всю дорогу Михаил Ефимович нервничал. Он был явно выбит из делового состояния. Наконец его прорвало.
      - Ни с того ни с сего вчера попало от маршала. Сорок пять минут по телефону отчитывал. На Одер вроде вышли в срок, а он ругает: "Что на месте топчетесь?" Богданов якобы нас давно обошел. Да если и обошел, так что ж? Хорошо им, у них укрепрайона не было, а нам сколько пришлось возиться. Два дня потеряли!
      Он тяжко вздохнул.
      В 17:00 мы приехали к Бабаджаняну. Не успели остановиться у штаба, как Бабаджанян выбежал навстречу и доложил:
      - Плацдарм захватил, задачу выполнил!
      - Кто у тебя на той стороне?
      - Кто же? Гусаковский! И еще два мотострелковых батальона других бригад. И батальон амфибий.
      Направляемся к переправе через Одер.
      - Что за чертовщина? Кто это лупит?
      Армо смеется:
      - У Мельникова голова большая! Придумал самоходки за дамбами укрывать - и лупит. "Мне, - говорит,- немцы замечательные капониры подготовили, не могу их гостинцем не отдарить!" Вежливый человек! Крепко автоматчикам помогает! Ведь мы туда только "сорокапятки" перетащили, а противник-то все прет, прямо озверел. Хотят потопить нас.
      И после паузы продолжает:
      - Уже больше тысячи самолетовылетов сделали, а день еще не кончен. Ну, что могут с такой лавиной наши зенитчики сделать? - жалуется Бабаджанян. - Хорошо они воюют, сегодня на марше на зенитки несколько легких танков и до полка пехоты вышло, так зенитчики с автоматчиками вместе такой бой дали, что там по дороге теперь не проехать. Три танка сожгли, батальон в плен взяли. Я даже командиру полка Савченко благодарность объявил. А тут никак не справиться! Видите, мост был целый, а авиация его разбила. Спасибо нашим истребителям хорошо прикрывают, а то беда была бы на плацдарме.
      - А это кто у тебя так постарался? - Катуков указывает на дорогу перед мостом, битком забитую техникой и вражескими трупами. - Мало что зенитчики дорогу портят, так и тут все засорено. У тебя, Армо, дорожновосстановительному батальону прямо невозможные трудности!
      Бабаджанян подхватывает шутку:
      - Ничего, товарищ командующий, уже недолго им мучиться. До Берлина всего семьдесят километров - как-нибудь уберут дороги. Это наш разведчик здесь работал, старший лейтенант Павленко. За ним до сих пор ничего такого не водилось - аккуратный был человек, больше по дотам специальность имел, восемь штук в УРе уничтожил. А вчера послали его к переправе со взводом. Сначала действовал как положено: прошел на хорошей скорости до переправы, по обеим сторонам пострелял маленько, напугал противника до смерти, мост взял целым: | наши саперы порезали провода от электровзрывателей. И тут начал эту карусель! Поставил танки и бронемашины в засаду и зажег костер поярче, чтоб все отступающие части к нему на огонек заворачивали! Понимаете, прямо игрок оказался Павленко - все ему мало, все ему больше хочется. Ненасытный! Подойдет противник - он его бьет, а потом даже стрелять перестал, только гусеницами гладил. Я ему сегодня утром сказал: что толку в твоем мосте, когда на него заехать нельзя - столько разной дряни поперек дороги валяется.
      Армо прямо горел, рассказывая о подвигах своих людей.
      - Такое делают! Особенно карабановский батальон. Сам удивляюсь, а меня удивить не просто. Передовой танк Сосновского и Фомина выскочил из леса прямо на тяжелый артиллерийский дивизион. Не попятился, не увернулся - вперед пошел. Фашисты убежали, а все пушки нам достались. Это не легенда?! А посмотрите, что на плацдарме сейчас делается! Мост авиация разбила, уруковский батальон на пароме поплыл, паром затопило, так вплавь бойцы добрались! Сегодня первое февраля, так? В мирное время о ледяном купаньи даже в центральных газетах писали, я сам читал. А здесь? Мокрые, голодные, замерзшие пять часов на плацдарме против таких огромных сил отбиваются. Танков у них нет - один Павленко курсирует, артиллерии немного, а люди стоят! Должен я их награждать Павленко, Сосновского, Фомина? А Курочкина, Щербу, Иоктона, Киселева? Или, может, нет, не должен?
      - Кого ты убеждаешь, чудак человек? Кто с тобой спорит? Представляй к награде.
      Уже сидя в штабе, я читал и перечитывал наградные листки Бабаджаняна и вчерашние, переданные Дремовым. Для другого такие бумажки будут только кратким описанием подвигов, а передо мной вставали целые человеческие судьбы. Вот реляция на гвардии старшего лейтенанта, командира роты Ивана Васильевича Головина. Помню, 22 июня сорок первого года он вел KB в нашем корпусе. Был тогда не гвардейцем, не командиром роты, не старшим лейтенантом, а просто старшиной Ваней Головиным. Ошибался иногда, наводя пушку, рука путалась, когда переводила рычаги - чего правду скрывать! Вон как теперь вырос! К чему его представляют? К Герою! Уничтожил за операцию 5 танков, 7 батарей, свыше 500 солдат и офицеров. Будет наш командир роты Ваня Головин Героем Советского Союза. И Алексей Михайлович Духов будет, тот пухлогубый, совсем юный Алеша Духов, которого лечили от робости под Курском. "Совесть в парне есть, - сказал тогда парторг Данилюк, - это на войне не последнее дело". В Герои шагает нынче совестливый! Вот Владимир Вакуленко... Опять вспомнилось 22 июня сорок первого года: старшина Вакуленко в первые часы войны подбил два танка. Теперь вот уже лейтенант, взводный, пять раз орденоносец... Георгий Моисеев. Тоже из нашей старой гвардии, из тех, кто завоевал впервые славное имя гвардейца под Москвой. Помню его механиком-водителем, сержантом.
      А представляют к ордену уже гвардии старшего лейтенанта, заместителя командира батальона по технической части.
      Гвардии майор Ф.П. Боридько... Бабаджанян представляет его к Герою, и, конечно, дадут. Начинал майор войну командиром танка, а теперь - один из лучших командиров батальона во всей нашей армии. И сам И.И. Гусаковский представлен ко второй Золотой Звезде: первым сумел форсировать Одер. А вот и реляция на командира 1-й гвардейской бригады А.М. Темника: представлен к ордену Ленина.
      В толстых пачках, которые лежат передо мной, собраны фамилии знатных танкистов - советской гвардии.
      Четыре года войны они мужали, в тяжкую пору и в стремительном походе на запад совершенствовали воинское мастерство.
      2 февраля 1945 года наш штаб получил ориентирующий приказ фронта. Командующий фронтом оценивал обстановку следующим образом: в настоящее время противник, не располагая перед нами крупными контрударными группировками, прикрывает только отдельные направления, пытаясь задачу обороны решить активными действиями. Но за неделю он сможет перебросить четыре танковые дивизии и пять-шесть пехотных с Запада, перебросит части из Восточной Пруссии и Прибалтики. Поэтому задача войск в ближайшие дни заключается в том, чтобы закрепить достигнутые успехи, подтянуть отставших, пополнить запасы и стремительным броском взять Берлин.
      Сидим над картой, рассуждаем. И радостно на душе: шутка ли, думаем, скоро в Берлине будем! И тревожно.
      - Семьдесят километров по прямой,- меряет Катуков расстояние, - чепуха! Корпус Бабаджаняна за сутки вдвое больше проходил. Но фланги фронта открыты!
      - На месте Гудериана я ударил бы вот сюда, - руки Гетмана смыкаются где-то позади нашего клина,- Рокоссовский ведет бой с восточно-прусской группировкой, повернул фронт на север, поэтому правое крыло Первого Белорусского фронта растянулось на триста километров. Маршал Конев повернул фронт на юго-запад, левый фланг растянулся на сто двадцать километров. Удобнейшие у немцев позиции для нанесения удара!
      Шалин склонился над картой:
      - Балкончик повис опаснейший.- Карандаш обводит огромный выступ, который охватил с севера наш фронт от Одера и до самого Кенигсберга.- Здесь свыше трех десятков немецких пехотных и танковых дивизий, масса боевых групп. И главное непрерывно подтягиваются новые силы. В такой обстановке наступать сейчас на Берлин - рискованно.
      - Может, политические соображения требуют срочного взятия Берлина? спрашивает Катуков.
      Пожимаю плечами: мне известно столько же, сколько всем остальным.
      Катуков спросил Андрея Лаврентьевича:
      - Скажи прямо, можем идти вперед?
      - Ну, можем.
      - Можем взять Берлин?
      - Это как сказать...
      - Почему сомневаетесь?
      - Надо расширить плацдарм, подвести общевойсковые армии, а главное ликвидировать "Померанский балкон".
      Гетман оглядел нас и продолжал:
      - Танки армии требуют техосмотра: по прямой прошли пятьсот семьдесят километров, а по спидометру - тысячу-тысячу двести. В человеке спидометра нету, никто не знает, насколько поизносились люди за эти восемнадцать суток, и вот их теперь без отдыха бросать в труднейшую новую операцию, где противник будет биться до последнего эсэсовца. А с флангов у нас остаются нетронутыми три вражеские армии. Ведь у Гитлера одна надежда, что мы сами в эту петлю головой залезем, а он нас тогда с севера, с Померании, - раз! С юга, с Глогау,- два!
      Зазвонил телефон.
      - Товарищ Попель? Приказ и обращение получили? - Голос Телегина встревожен.
      - Так точно.
      - До войск довели?
      - Никак нет. Сидим, обдумываем.
      - Обстановка коренным образом изменилась. Новый вариант сейчас решают в Москве. Ждите нового приказа.
      - Что там?
      Все глаза уставились на меня.
      - Приказано воздержаться. Не одни мы умники нашлись. Зря нервы тратил, Андрей Лаврентьевич.
      - Тут потратишь!
      Скоро пришел новый приказ: армии предписывалось передать плацдармы на Одере подошедшим дивизиям армии Чуйкова и армии Колпакчи и передислоцироваться в район севернее Ландсберга. Здесь 1-я гвардейская танковая армия должна была совместно с другими армиями уничтожить войска, которыми Гудериан собирался ликвидировать наш выступ на Берлинском направлении. Они еще спокойно выгружались, готовились, обучались, а судьба этих сотен тысяч фашистов была решена.
      Безостановочным потоком проходили мимо нас на север гвардейские бригады. Грозно басили моторы, вперед устремились смертоносные пушки, и облупившаяся, потрескавшаяся краска на танках напоминала о великом походе, о героях, которые не дошли с нами, но незримо всегда были в бессмертном строю танковой гвардии.
      Впереди - новые бои!
      * * *
      Прежде чем рассказывать дальше о нашем наступлении на Берлин, я должен хотя бы вкратце сказать об очередном задании Ставки Верховного Главнокомандования - о броске 1-й гвардейской танковой армии на Балтику и об участии в освобождении Данцига и Гдыни в составе 2-го Белорусского фронта под командованием К.К. Рокоссовского.
      С начала февраля 1944 года серьезную угрозу для наших войск представляла восточно-померанская группировка противника. Ее надо было разгромить, чтобы развязать себе руки для решающего удара по фашистской Германии.
      "Померанский балкон" навис над правым крылом 1-го Белорусского фронта. До сорока дивизий под командованием Гиммлера - в том числе лучшие эсэсовские соединения, отборная "черная гвардия" Гитлера,- сосредоточились здесь, на севере, чтобы нанести решительный удар и отбросить советские войска на восток. Фюрер еще не терял надежды расколоть союзников. "Померанский балкон" был одной из последних его ставок...
      Но Ставка Верховного Главнокомандования и командование 1-го и 2-го Белорусских фронтов разгадали замысел врага. И вот, вместо того, чтобы с ходу рвануться на Берлин, Ставка решила предварительно разгромить восточно-померанскую группировку. Только выполнив эту задачу, советские войска развязали себе руки для последнего, завершающего удара по Берлину.
      К разгрому противника в Померании были привлечены 1-я и 2-я гвардейские танковые армии, 3-я и 47-я общевойсковые армии и 1-я армия Войска Польского.
      Перед нами стояли сильные эсэсовские соединения 11-й армии вермахта - 7-я пехотная дивизия, 33-я пехотная дивизия СС "Карл Великий", танковая дивизия "Голь-штейн" и особый танковый батальон СС, а также отборные пехотные, танковые, артиллерийские части противника.
      Но и у нас были силы немалые: четыре общевойсковые армии и две танковые.
      Справа от нас готовился к наступлению весь 2-й Белорусский фронт.
      Наступление началось 1 марта. На подготовку его почти не оставалось времени, но передовые отряды танковых корпусов после артиллерийской подготовки рванулись вперед прямо из боевых порядков первых эшелонов пехоты. Минные поля, лесные завалы, фаустники в засадах, раскисшие от непрерывных дождей дороги, но уже после первого дня наступления 11-я армия противника была разрублена на две части.
      Наступление оказалось для нас трудным не только из-за непроходимых дорог, но и потому, что у армии было мало танков - меньше половины обычного количества. А чем дальше продвигались корпуса в глубь Померании, тем больше растягивался фронт.
      И все-таки 4 марта танкисты 45-й гвардейской бригады полковника Н.В. Моргунова вышли на побережье Балтики и с ликованием наполнили флягу морской водой и прислали Военному совету.
      С выходом танкистов к Балтийскому морю в окружение попало 80 тысяч солдат и офицеров врага: пути отхода на запад были отрезаны.
      8 марта командующего армией М.Е. Катукова и меня вызвала по ВЧ Ставка. Нас подробно расспросили о состоянии армии. Зная, что танки прошли больше тысячи километров, Верховный Главнокомандующий особенно интересовался танковым парком.
      Мы честно доложили все, как есть.
      - Надо помочь Рокоссовскому,- сказал И.В. Сталин. - Подумайте и сделайте все, что можете.
      У противника еще оставались последние пути эвакуации через балтийские порты Гдыню и Данциг. 2-му Белорусскому фронту было приказано взять эти порты и завершить разгром померанской группы.
      Но и гитлеровцы отлично понимали значение Гдыни к Данцига: они отходили на восток, чтобы уплотнить оборону и стоять вокруг портов насмерть.
      Решение требовалось принимать мгновенно.
      Наша армия была повернута фронтом на 90 градусов - вместо прежнего направления на север мы повернули на восток по направлению к реке Лебе. Маршал К.К. Рокоссовский приказал достигнуть реки раньше отступавшего туда же противника, форсировать Лебу, захватить плацдарм и сорвать создание на выгоднейшем рубеже новой линии обороны вермахта.
      К 19 часам 8 марта армия сдала боевые участки 3-й и 6-й стрелковым дивизиям 1-й армии Войска Польского и сосредоточилась в заданном районе для выполнения новой задачи.
      Время было ограничено. Ночью вышли вперед передовые отряды танков, мотоциклов и самоходных орудий с задачей стремительным броском выйти к Лебе и на восточном берегу реки захватить плацдармы для развертывания главных сил армии.
      Отряды возглавляли опытные командиры: командир мотоциклетного полка Мусатов и командир самоходной бригады полковник Земляков. Несмотря на то что мосты были взорваны, передовые отряды форсировали реку с помощью саперов и с боем вклинивались в отходящие части врага, отбивали их заслоны, засады, арьергарды.
      И вот уже позади канал Леба, река Леба.
      Инженерные войска немедленно приступили к постройке понтонной переправы для главных сил армии, а передовые отряды продолжали стремительно двигаться на Лауенбург и Нойштадт - главные центры обороны противника.
      11 марта Андрей Лаврентьевич Гетман, двигавшийся вместе с передовыми отрядами армии, доложил, что после упорных боев во взаимодействии с 19-й армией взяты Лауенбург и Нойштадт, захвачены большие трофеи.
      К исходу того же дня 11-й танковый корпус А.Х. Бабаджаняна стремительным броском вышел на берег Данцигской бухты.
      Задание Ставки и командования 2-го Белорусского фронта было выполнено полностью.
      В те дни в Военный совет армии постоянно приходили сообщения о большой поддержке, которую нам оказывало местное польское население.
      Все - рабочие, крестьяне, интеллигенция - радостно встречали советских танкистов, указывали переправы, броды, чинили мосты, проводили по тропинкам через леса и болота. Только благодаря их помощи танкисты могли так стремительно продвигаться вперед.
      Особенно помогли нам поляки при уничтожении мелких групп противника. Гитлеровцы прятались в лесах, пробирались через линию наступающих войск по болотам и там начинали мародерствовать. Выявить и уничтожить этих бандитов помогали польские патриоты: фашисты нигде не могли найти себе убежище.
      Во второй половине марта 1-й гвардейской танковой армии было приказано принять участие в штурме Гдыни.
      Это была нелегкая задача. Кругом Гдыни раскинулись густые леса и высокие холмы. На дорогах, ведущих к городу, воздвигнуты громадные лесные завалы - до полукилометра глубиной. Минные поля, противотанковые рвы опоясали город. Села и пригороды на подступах были превращены в крепости, местное население выселено.
      Начальник разведки армии полковник Соболев доложил, что три сильных рубежа обороны, расположенных по сферическим линиям, прикрывают Гдыню: на каждый квадратный километр обороны приходится по несколько дотов, дзотов и орудий.
      Михаил Алексеевич Шалин вспомнил, как долго штурмовали Гдыню гитлеровцы в 1939 году, какие значительные потери понесли они, пытаясь захватить эту польскую твердыню - морские ворота страны.
      Но вот для фашистов наступил черед расплачиваться за разбой: наша армия вместе с пехотой шла освобождать Гдыню.
      В составе 1-й гвардейской танковой армии бок о бок с советскими танкистами и пехотинцами готовилась теперь к наступлению и 1-я танковая бригада Войска Польского имени героев Вестер-Плятте.
      Вестер-Плятте расположено рядом с Гдыней. Здесь в 1939 году небольшой гарнизон Войска Польского героически отбивал натиск гитлеровских орд. Прошло шесть лет, и польский народ - польские танкисты - пришли вместе с Красной Армией, чтобы освободить Вестер-Плятте, Данциг и Гдыню и предъявить счет угнетателям.
      Наступление на Гдыню с севера вели части под руководством генерала А.Л. Гетмана. Шесть дней они прогрызали оборону противника. С залива по наступающим частям била гитлеровская корабельная артиллерия самых больших калибров - флот фон Редера поддерживал эсэсовцев огнем.
      Но ничто не могло удержать наши части. 24 марта 44-я гвардейская бригада под командованием полковника И.И. Гусаковского вышла к заливу между Гдыней и Данцигом, захватила Цоппот и отрезала гдыньский гарнизон от основной группировки немцев, оборонявших Данциг.
      Почувствовав, наконец, что судьба города решена, гитлеровцы начали спешную эвакуацию. Тогда наши танкисты вместе с 1-й танковой бригадой Войска Польского имени героев Вестер-Плятте и соединениями 19-й и 70-й армий ворвались на окраину города и открыли огонь по стоящим кораблям. Начался штурм, завершившийся 28 марта освобождением Гдыни.
      1-я гвардейская танковая армия выполнила поставленную перед ней задачу, сдала боевой участок 19-й армии и вышла из оперативного подчинения 2-го Белорусского фронта. В тот же день комбинированным маршем началось выдвижение войск армии в состав 1-го Белорусского фронта.
      Только в конце марта закончились активные наступательные боевые действия армии, начатые еще 15 января с Магнушевского плацдарма на Висле.
      Перед выходом армии из оперативного подчинения фронта Маршал Советского Союза К.К. Рокоссовский тепло поблагодарил командование, штаб армии и всех участников за боевые действия армии, оказавшей существенную поддержку фронту в разгроме Померанской группировки врага.
      Весна на Одере
      Итак, задача решена успешно. Подробнее об этих боях я, может быть, расскажу в другой раз. Сейчас же возвращусь к основной теме этой книги - к наступлению на Берлин.
      На окраине небольшого городка Бирнбаум в помещении, приспособленном под клуб, командование 1-го Белорусского фронта собрало командующих армиями и членов Военных советов, командиров отдельных танковых и кавалерийских корпусов и других командиров соединений, которым выпала честь штурмовать столицу Германии - Берлин.
      Вошел маршал Советского Союза Г. К. Жуков, за ним член Военного совета К.Ф. Телегин и начальник штаба М.С. Малинин. Окинув взглядом присутствовавших генералов, командующий фронтом поздоровался.
      - Был в Ставке у Верховного Главнокомандующего. Обстановка складывается так, что пришлось срочно собрать вас. Раньше мы полагали, что Берлинская операция начнется несколько позднее. Теперь сроки меняются. Последние события заставляют Ставку торопиться, поэтому задачи сейчас следующие. Маршал Рокоссовский добивает восточно-померанскую группировку: в ближайшую неделю мы передаем ему участок справа. Константину Константиновичу предстоит передвинуть в этот недельный срок весь Второй Белорусский фронт на четыреста километров к западу. Время не терпит, подгоняет и его, и нас. Расстояние до Берлина небольшое, всего семьдесят километров. Но эти семьдесят километров будут тяжелой, тернистой дорогой. Поэтому заранее внимательно изучите местность и город, в котором придется действовать. Танковые армии мы планируем ввести в прорыв в первый день операции. К исходу второго дня Первая и Вторая гвардейские танковые армии должны быть в предместьях Берлина! Что касается точных сроков начала наступления - сообщим позже. Но учтите - наступаем скоро! Кто из общевойсковых командиров первым вступит в Берлин, тот будет первым берлинским комендантом!
      При последних словах все оживились.
      - Работеночка! - удовлетворенно басил Богданов.
      - Ключи от Берлина танкистам достанутся, - вздохнул Чуйков. - Как вы, танкисты?
      - Мы что! Мы всегда готовы! - откликнулся Михаил Ефимович.- Главное как-то обеспечить прорыв. Василий Иванович снисходительно улыбнулся:
      - Введем, не беспокойтесь, нам не впервые! Наше дело такое.
      - А сейчас приступим к изучению предстоящей задачи, - предложил командующий фронтом.
      Он отодвинул шторку, и перед нами предстала карта. Ее всю испещрили пятнышки озер и мельчайшие прожилки ирригационных сооружений.
      Четко обозначены три полосы обороны: первая глубиной от Одера до Зееловских высот, другие две тянулись с интервалами в 10 - 20 километров.
      Отдернута вторая шторка, и мы увидели колоссальный подробный макет Берлина. Тщательно были изображены улицы, сооружения, укрепления, завалы, доты, даже разрушенные бомбежкой кварталы. Город - как на ладони. На рельефах важнейших правительственных зданий наклеены ярлычки, указывающие номер данного объекта.
      Все присутствующие шевельнулись: впервые пришлось видеть такое замечательное произведение картографического искусства.
      - Обратите внимание на объект номер сто пять.- Указка Маршала касается крупного четырехугольника на северо-восточной окраине обширного зеленого массива. - Это и есть рейхстаг. Кто первым туда выйдет? Катуков? Или Чуйков? А может, Богданов или Берзарин? Кто первым водрузит знамя Победы?
      - Про этот рейхстаг я, пожалуй, подробно узнал в период процесса над Димитровым,- наклоняется ко мне Михаил Ефимович.- Сколько тогда газеты о поджоге рейхстага писали! Целые книги выходили. Интересно поглядеть на него будет...
      - Номер сто шесть - имперская канцелярия, - продолжал показывать командующий фронтом.
      - Вот где будет главная добыча! - тихонько проговорил я. - Рейхстаг - это пустая символика, а в подвале рейхсканцелярии сидит Гитлер и вся его банда. Там главный центр фашизма! Вот что следует захватить...
      - Номера сто семь и сто восемь - министерства внутренних и иностранных дел... У Катукова загорелись глаза:
      - Хорошо бы Гиммлера и Риббентропа взять живьем!
      На макете выделялись огромные заводские районы, охватившие столицу сплошным кольцом: Берлин был не только политическим, но и главным промышленным центром Германии.
      - Здесь находится свыше десяти процентов всех военных заводов империи,заметил генерал Малинин,- каждый седьмой берлинец делает оружие.
      Из выступления начальника штаба выяснилась внушительная картина обороны города. В соответствии с приказом немецкого штаба обороны создавались три мощных укрепленных обвода. Внутри сам город был разбит на девять секторов обороны: восемь радиальных и один по центру, to есть вокруг рейхстага, рейхсканцелярии и министерства внутренних дел. Именно в этом секторе находился главный центр нацистской партии и всего фашистского государства.
      - В городе построено около четырехсот железобетонных дотов, - методично перечислял Малинин. - Самые крупные из них - это бункера, каждый вместимостью от трехсот до тысячи человек.
      Толщина верхних покрытий каждого бункера, как сообщил Малинин, достигала от полутора до трех с половиной метров брони и цемента, толщина стен - от двух до двух с половиной метров железобетона. Даже Василий Иванович Чуйков, который только что разгрыз такой "орешек", как Познань, был поражен мощью берлинской обороны.
      Но оказалось, что это было далеко не все: высота бункера равнялась примерно высоте шестиэтажного дома. С воздуха каждый бункер прикрывали две-три батареи зениток, установленных на крышах.
      - На важнейших направлениях зенитки укрыты в бронебашнях, - дорисовывал генерал Малинин систему обороны.- Каждая такая крепость-бункер снабжена фильтрами, вентиляционными устройствами, силовыми станциями, шахтными подъемниками и специальными элеваторами для подачи снарядов непосредственно к орудиям.
      - Вот что на нашем пути стоит,- тихо говорил мне Катуков.
      Командующий фронтом дополнил:
      - Дело не только в укреплениях - дело в солдатах. На берлинском направлении Гитлер сосредоточил основные силы своей армии. Это отъявленные фанатики, фашистские головорезы. Всего на Берлинском направлении будет драться миллион солдат. Гитлер приказал им драться до последнего патрона и до последнего человека. Так что встретят нас серьезно. Даже очень серьезно! Будьте к этому готовы.
      Малинин снова стал перечислять астрономические цифры: свыше десяти тысяч орудий и минометов, полторы тысячи танков. Приготовлено три миллиона фаустпатронов. С воздуха будут бить более трех тысяч фашистских самолетов.
      Катуков взволнован:
      - Небывалое дело! В истории про такое не слыхивали.
      Михаил Ефимович жадно разглядывает макет:
      - Нет, какая все-таки прелесть! Вот бы нам в штаб такой.
      - А что, надо подумать! Художники в армии хорошие, и скульпторов найдем! Поговорим в перерыве с Михаилом Сергеевичем Малининым, чтоб дал макет хоть на ночку. К утру будет копия.
      - Отличная идея, Кириллович. Давай поговори сам с Малининым!
      - Хорошо. А к вечеру Никитина с группой вызовем.
      К слову сказать, все вышло удачно: к вечеру в особняке, занятом Военным советом армии, появилась новоиспеченная "художественно-картографическая группа". Генерал Малинин не только одобрил нашу идею, но и помог точно воссоздать макет. Никитин и его помощники не отрывались от работы, пока не скопировали все до мельчайших деталей. Это очень помогло нам в дальнейшем.
      Но это было позже. А пока что маршал Жуков особенно настойчиво разъяснял, что из-за сложности и глубины немецкой обороны обычные методы наступления под Берлином не годятся. В целях достижения внезапности удара нашему фронту придется наступать ночью.
      "Что такое? - удивлялись мы.- Всегда фронт начинал Наступление с рассветом. Ведь фронт - не дивизия! Темнота и на противника работает: ему из укрытий виднее".
      Вечером второго дня дали команду "По машинам!" и повезли нас смотреть ночное показательное наступление.
      Огромная кавалькада машин тянулась на восток, к учебному полю. Тьма была непроглядная. Иные шоферы, фронтовые лихачи, с потушенными фарами вообще ездить не любили, и время от времени отдельные нарушители правил движения подсвечивали темную дорогу. Немецкие летчики заметили огоньки и основательно обстреляли колонну.
      С этого ночное учение началось. Наконец самолеты оставили нас в покое. Приехав, все спешились, вышли на пункт, как бы обозначая противника. Вот, думаем, сейчас начнется!
      И вдруг - по команде - нас ослепили ярким светом. Множество прожекторов резануло глаза. Первые несколько секунд ничего не было видно, только отчетливо слышался шум приближавшихся танков.
      Но потом глаза привыкли, и мы отчетливо различили подсвеченные силуэты танков и пехоты.
      Так вот как мы будем наступать ночью!
      После возвращения в штаб фронта мы узнали дату наступления на Берлин.
      Скоро конец войне!
      Скоро победа!
      А к утру мы все разъехались по "домам", готовиться к будущей операции.
      Домой ехали в машине вдвоем с Катуковым. Места вокруг знакомые хорошо: именно отсюда нам пришлось поворачивать на север, к Балтике, отражая фланговый удар Гиммлера, потом помогать 2-му Белорусскому фронту бить восточно-померанскую группировку; затем - Гдыня, Данциг, а вот теперь снова переместились в "свой" район, южнее Ландсберга около бывшего Мезеритцкого У Ра.
      - Гетман, наверно, последние эшелоны в Гдыне грузит, - озабочен Михаил Ефимович. - Через две недели наступать, а армия не собрана!
      - Да, времени маловато.
      Показался Ландсберг. Весь город - сплошные руины и пепелища: ровно два месяца назад, 1 февраля, здесь с жестокими боями прошла бригада Бойко. Пламя тогда поднималось до самого неба...
      У самого въезда в город наша машина проехала мимо бараков и остатков ограды из колючей проволоки. И сразу мне вспомнилось, как на этом месте, в Ландсбергском женском лагере, томились женщины и дети многих национальностей: русские, украинцы, поляки, латыши. На беззащитных заключенных фашистские бактериологи проводили свои злодейские эксперименты. Даже вспоминать было жутко о том, что мы здесь видели. А ведь за последние два месяца нам пришлось освобождать заключенных не только в этом лагере...
      Но воспоминания о прошлом не могли, конечно, отвлечь нас от тревог и забот настоящего. Мы думали об укомплектовании армии новыми кадрами, рассчитывали, как лучше организовать эту краткую - десятидневную - подготовку к боям, как обмыть наших солдат и дать им возможность хоть немного отоспаться: ведь впереди тяжелые бои.
      К нашему прибытию в штаб Михаил Алексеевич Шалин подготовил все необходимое для решения задачи. Все эти дни штаб армии работал исключительно напряженно: круглые сутки измотанные бессонницей офицеры с неиссякаемой энергией изучали обстановку, подсчитывали силы, планировали сроки.
      Катуков полюбовался великолепной копией макета, которую наши армейские художники сделали в штабе фронта, и пошел изучать нанесенную на карту обстановку: ему предстояло быть докладчиком на заседании Военного совета.
      Ко мне явился с сообщением П.Л. Павловцев. Последние дни был он занят оказанием помощи заключенным концлагерей, которых освободили танкисты. Вместе с генералом Коньковым он выделял им продовольствие, организовал медпомощь. Многого действующая танковая армия сделать, конечно, не могла, но что было в наших силах ~ Павел Лаврович делал. Вглядываюсь в него: широкое открытое лицо за последнее время будто потемнело, в глазах - огонь.
      - Товарищ член Военного совета! Заключенные лагеря Штутгоф обратились с письмом к гвардейцам. Письмо подписали представители сорока тысяч освобожденных. Остальные девяносто тысяч заключенных убиты гитлеровцами.
      Письмо оказалось большим - почти на шесть машинописных страниц. В конце выстроились длинные столбики подписей: подписался и профессор Квятковский из Варшавы, и Надя Егорова - учащаяся из Керчи, и Станевич Витовтас - заместитель председателя Литовского Красного креста, и 17-летний Юзеф Карнецкий - против его фамилии была пометка: "Отрублена правая рука и переломана левая нога", и десятки других представителей разных наций, людей различного возраста и общественного положения.
      Тяжко было читать о зверствах, которым подвергались заключенные в лагере Штутгоф, расположенном около Гдыни. Слабым и больным впрыскивали смертельные дозы яда под видом противотифозной сыворотки. В январе, когда советские танки неслись к Одеру, заключенных стали перегонять на запад. Несколько суток люди шли по сугробам, ночуя на снегу, угадывая путь по цепочке трупов. Одна из колонн лишь на километре дороги насчитала 180 мертвецов, отметивших страшную дорогу. А в Ганце и Рябино, куда пригнали заключенных, их ожидал голод.
      "Накажите праведным судом начальника лагеря Майера, коменданта лагеря Хоппе", - прочел я в конце письма.
      ...С того дня прошло много лет. И вот в 1961 году у меня дома зазвонил телефон.
      - Алло! Говорит Павловцев. Николай Кириллович, помните, в апреле сорок пятого года я вам передал письмо заключенных из-под Гдыни?
      - Помню, конечно.
      - Они просили тогда судить коменданта лагеря Хоппе. Сегодня газеты сообщили: этот Хоппе досрочно освобожден из западногерманской тюрьмы за свое "примерное" поведение. Не исключено, что и министром теперь станет в Бонне. Прошлое у него для этого подходящее...
      Да, не всех удалось нам судить праведным судом, не со всеми злодеями удалось расплатиться по счетам справедливой расплаты. Фашистские палачи хорошо знали, куда и к кому надо удирать от заслуженного возмездия...
      Попрощавшись с Павловцевым, мы с Катуковым отправились по срочному делу в армейский ремонтно-восстановительный батальон, во владения "танкового доктора" - генерал-майора Дынера.
      Павел Григорьевич Дынер - мой старый знакомый. Коренной киевлянин, главный инженер завода, он еще перед войной наряду со многими другими был направлен партией в армию. В 1940 году в Станиславе я впервые встретил Дынера, занимавшего тогда должность с длинным наименованием: "заместитель помощника командира полка по технической части". Инженер сразу получил в полку более короткое, но и более почетное прозвище - "танковый доктор": с такой любовью он выслушивал и осматривал машину.
      В Дынере привлекала не только его любовь к делу, но и редкое умение передать эту любовь подчиненным, товарищам, увлечь самых разных людей рассказами о боевой технике. Войну он встретил со мной в Западной Украине 22 июня; под Москвой, когда лучшая танковая бригада Красной Армии получила звание Первой гвардейской, заместителем ее командира по технической части был подполковник Дынер. Потом он - зампотех корпуса, затем - армии. Не было случая, чтоб к концу операции у нас в Первой гвардейской танковой армии оставалось в ремонте больше десяти процентов танков: прямо под огнем люди Дынера восстанавливали боевые машины. Работа коллектива наших ремонтников спасла за войну десятки тысяч человеческих жизней, а отремонтированными за это время машинами можно было полностью укомплектовать не одну танковую армию.
      Понятно, что мы гордились Павлом Григорьевичем и его коллективом.
      - Чем обрадуешь, инженерская душа?- по дороге ласково спросил Катуков Дынера, который сопровождал нас.
      Павел Григорьевич, как всегда, предпочитал дело делать, а не хвастать своими успехами.
      - Принял кое-какие меры,- осторожничал он.- Хочется, чтоб вы лично посмотрели, сделали замечания, мы исправим все, что нужно...
      Уклончивый ответ был не без лукавства: Михаил Ефимович за последние месяцы бывал только в боевых частях и никак не успевал выбраться к ремонтникам.
      Командующий понял намек Дынера и усмехнулся.
      - За три последних месяца, с января, наши танки прошли с боями свыше двух тысяч километров и перекрыли гарантированные нормы жизни машин в полтора-два раза, - припомнил я. - Так что армейские ремонтники, по существу, подарили армии целый танковый корпус.
      - А сколько стоит один танк? - заинтересованно спросил Дынера Катуков.
      - Раньше стоил четыреста пятьдесят тысяч, а сколько сейчас - точно сказать не могу. Товарищи как-то подсчитывали итоги нашей работы. Худо-бедно, а четверть миллиарда рублей мы сэкономили государству только за последние месяцы.
      Катуков даже охнул, услышав такую невероятную цифру. А Дынер стал развивать свою любимую идею о всеобщей ответственности за жизнь танка.
      - Как-то мы с членом Военного совета подсчитали среднюю продолжительность танка в разные периоды войны. В сорок первом-сорок втором годах танки жили всего двадцать процентов положенного срока, в сорок третьем году - семьдесят пять процентов, в сорок четвертом году - сто пятьдесят процентов, а в сорок пятом до двухсот процентов добираем. Побудут машины на "курортном лечении", еще сроку жизни им прибавим! Где же причина такого резкого скачка? Неужели только в качестве ремонтных работ? По-моему, не только в этом дело.
      - А в чем? В механиках-водителях? - спрашивает Катуков.
      - Да, отдельные командиры так считают, мне приходилось слышать. По-моему, они просто сваливают с себя ответственность на своих механиков-водителей. А практически жизнь танка зависит и от подготовленности каждого члена экипажа; зависит и от десантников, которые берегут машину от фаустпатронов, но главное - жизнь танка зависит от грамотности командиров. Помните горький опыт в бригаде Стысина, когда два фашистских "тигра" уничтожили восемь танков из засады?
      - Павел Григорьевич, ты все же не ответил на вопрос: чья основная заслуга в продлении жизни танков?
      - Всего армейского коллектива. Но уж если говорить о ком-нибудь в первую очередь, то эта заслуга партийных и комсомольских организаций. Они не от случая к случаю, не только на технических конференциях, но ежедневно, ежечасно занимаются вопросами жизни машин. Так воспитали танкистов, что те даже в самых тяжелых условиях танк на поле боя не бросят!
      Последние слова всегда уравновешенный Дынер поризнес с пафосом.
      - Павел Григорьевич, ты когда о танках говоришь, - политработником становишься,- пошутил Катуков.
      В это время мы подъехали к железнодорожной ветке, где стоял эшелон, составленный из больших товарных вагонов.
      - Фронтовой подвижной ремонтно-танковый завод, - указал на него Дынер.
      - Откуда он взялся, этот завод? Просто эшелон как эшелон,- притворился непонимающим Катуков, только глаза уже поблескивали. Но Дынера "взять на пушку" не просто. Подозрительно посмотрев на командующего, он доложил:
      - Капитальный ремонт ему передал, а средний ремонт сами будем делать. К тринадцатому апреля будут готовы все танки.
      До нашего армейского ремонтно-восстановительного батальона решили пройти пешком по лесной тропе. Навстречу нам уже спешил комбат, инженер-подполковник Шабохин. На ходу его рука взлетела к козырьку: "Товарищ командующий!.."
      - Знаю, что я командующий, знаю, что вы командир, что вы армейский, что вы орденоносный, что вы и т.д., и т.п. Ну, здорово! Работайте, не отвлекайтесь, мы сами хотим все посмотреть. Что у вас вот там?
      - Цех по ремонту пальцев, товарищ командующий. Генерал Дынер дал заказ на тридцать тысяч штук...
      Надо пояснить, что гусеницы танков состоят из отдельных траков металлических пластин с несколькими парами проушин по бокам. Сквозь эти проушины пропускаются с обеих сторон траков длинные болты-"пальцы", скрепляющие все траки в гусеницу. Большинство повреждений в ходовой части машин возникало как раз в месте соприкосновения и трения проушин этих траков с пальцами.
      Изношенные пальцы как раз и ремонтировали в первом из цехов. Осмотрели его. У станков склонились крепкие, здоровые бойцы в комбинезонах, окутанные клубами дыма и пара. Это - наши герои-ремонтники, армейские "бригады отличного качества".
      - Это же не батальон, это настоящий завод! - восхищался Катуков.
      - Ошибаешься, Михаил Ефимович. Разница большая. Смотри, какие у нас богатыри работают, а на настоящих заводах в тылу таких сейчас не встретишь, там в большинстве подростки да женщины.
      Катуков заинтересовался оборудованием цеха:
      - Шабохин, а печи для закалки есть?
      - Не имеем. Но надо будет - будем иметь, - отчеканил инженер.
      Глядя на него, понимал: луну с неба достанет, если для работы понадобится.
      - Стальные прутья очень подходят для пальцев, сталь не сухая, немного тянется.- И Шабохин даже пальцами потер друг о друга, будто с удовольствием растирая металл.
      Показав в улыбке белые зубы, могучий сержант, у станка которого мы стояли, сквозь шум прокричал:
      - Не только до Берлина - до Рейна танкисты дойдут, только скомандуйте! Гвардейская гарантия!
      - Далековато смотришь, братец...
      - Работаем без ОТК, как при коммунизме! Значит, наше слово верное! - стоял на своем ремонтник.
      Кругом кипела работа. Сварщики приваривали втулки на проушины, подсобники волокли и складывали в штабеля груды готовых траков.
      - Дай-ка я им слово скажу,- говорит Катуков. Слово было коротким:
      - Мы приехали с членом Военного совета своими глазами убедиться, сможет ли армия получить в сжатые сроки боевые машины для удара на Берлин. Своим трудом вы освобождаете массу транспорта, идущего с фронта и на фронт, и даете возможность труженикам тыловых заводов вместо запасных частей давать армии партии новых танков. А главное - вы экономите дорогое время для подготовки удара на Берлин. Сроки нам поставлены жесткие, отправлять заказы в тыл некогда. Можно положиться на вас, что к началу наступления-части армии смогут выступить и танки пройдут путь до Берлина?
      Со всех сторон покатилось: "Можно! Будьте спокойны!" Другие перекрывают: "Досрочно сделаем!" Настроение коллектива было таким ясным, что Катуков сразу после митинга сказал Дынеру:
      - Спасибо, Павел Григорьевич, за спаянный коллектив. Дружный народ, отлично подготовленный. Сейчас подписываем с генералом Попелем доклад Военному совету фронта, что танки до Берлина дойдут. Видишь, какую ответственность на себя берем? А все - потому, что верим и тебе, и твоим людям.
      Дынер вздохнул:
      - Спасибо за доверие, товарищ командующий, за поддержку. А то нашлись скептики из инженеров, все ноют и ноют: зачем брать на себя такие обязательства, такую ответственность? Лучше, как обычно, у фронта просить. А то полетит трак - голову снимут, обвинят! Смотришь, до Берлина и сам не дотянешь!
      - И ты что, растерялся?
      - Нет. Я в своих людей верю, как партия учит.
      На стенде повесили карту с нанесенной на нее обстановкой предстоящей операции. Ее внимательно изучают командиры наших соединений и начальники политотделов. Три красных пучка стрел перечеркнули центр широкого листа. На севере стрелы рассекли фронт и разбежались в глубине по германской земле: фронту маршала Рокоссовского Ставка приказала уничтожить все, что будет сопротивляться, между морем и Берлином. Фронт маршала Конева будет отсекать Берлин с юга: здесь пучок стрел перекрыл пространство до самой Эльбы. А главный удар предполагался в центре, где действует наш фронт: Кюстринский плацдарм, где расположено основание пяти мощных стрел, целиком закрашен в красный цвет. Стрелы пересекли здесь короткое расстояние до фашистского логова, изогнули вокруг него свои наконечники и будто впились в черное разветвленное пятно города. В промежутке между линиями ударов 1-го Белорусского и 1-го Украинского фронтов осталось небольшое пространство, замкнутое с четырех сторон красными линиями: это приготовлен котел для 3-й полевой и 4-й танковой армий противника.
      Стоя у карты, Катуков продолжал докладывать:
      - Глубина небольшая, о рейдах придется забыть. Рейды стали историей Первой танковой! Теперь придется воевать по-новому. Времени на подготовку отведено мало: события торопят. Не будет больше нам таких благ, как раньше - по сорока, по шестидесяти дней готовиться к операции. Десять дней на все - и только! Ввод будет нам обеспечивать гвардейская армия Чуйкова.
      - С ними давно сдружились! - бросил реплику Гусаковский.
      - Наши корпуса пойдут в наступление после прорыва Чуйковым всей тактической зоны обороны. Он рвет участок шириной в восемь-десять километров.
      Сидевший передо мной полковник Анфимов восхищенно повторил:
      - Восемь-десять километров - это да! До войны нас учили, что такой участок положено прорывать одной дивизии, а Чуйков тремя корпусами лупить будет. Дивизия придется, значит, на один километр фронта. Какая сила двинется!
      Михаил Ефимович сообщил:
      - Нам известно, что армия Чуйкова имеет по сорок два танка на каждый километр участка прорыва. Полковник Бабаджанян охнул:
      - Что получается? У Чуйкова танков больше, чем у меня в танковом корпусе?
      - Не знаю, - улыбнулся Катуков. - Может, и больше. Это их дело, а мы давайте своими делами займемся. Требуется как можно скорее рассечь берлинскую группировку, не дать ей возможности организовать оборону на последующих рубежах. И на второй день выйти...
      Он прервал себя, подумал и сказал:
      - Не "выйти" - ворваться в Берлин! Слышишь, Бабаджанян? Думаю, что Дремов тоже против такой чести возражать не будет. Желаем обоим корпусам успеха!
      Бабаджанян сидел задумавшись. Он, наверное, мысленно планировал выход бригад к гитлеровскому логову. При последних словах Катукова командир корпуса встрепенулся.
      - Опыт имеем!
      - Опыт опытом, а дела делами, - Катуков счел нужным предостеречь быстрого Бабаджаняна. - Смотри, предстоит пройти семьдесят километров сплошных укреплений в глубину. А дальше стоит Берлин. Слушайте, что про него немцы в листовках пишут: "От Берлина вы недалеко, но в Берлине вам не бывать. Берлин имеет шестьсот тысяч домов, и каждый из них - это крепость, где вы найдете свою могилу". Предстоит брать шестьсот тысяч крепостей!
      Катуков начал ставить корпусам задачу. После этого возник очередной вопрос, как всегда, о передовых отрядах.
      - Гусаковский должен быть первым в Берлине! - уверенно заявил Бабаджанян.
      - Темник, - назвал свой авангард Дремов. Мы согласились. Справедливость требовала, чтобы в голове наступающих колонн в столицу Германии вступили части, покрывшие себя славой при обороне Москвы: Краснознаменная танковая бригада Гусаковского и Первая советская гвардейская танковая бригада Темника.
      В заключение Катуков нарисовал общую картину подготовки к операции:
      - В Берлинской операции участвуют три наших фронта, то есть примерно полтора миллиона человек, сорок тысяч стволов орудий и минометов, шесть тысяч танков, семь тысяч самолетов...
      Михаил Ефимович закончил совещание.
      - Перерыв десять минут и - все по машинам! Генерал Гетман сюрприз приготовил.
      Всем стало интересно: что за сюрприз? Мы с Михаилом Ефимовичем поехали, как обычно, в одной машине.
      - Все я сказал? Как думаешь - поняли?
      - Впечатление такое: чувствуется у офицеров легкость какая-то, недооценка противника. Силища у нас, конечно, страшная, но "шапкозакидательство" - очень большая опасность. Представляешь, как гитлеровцы будут драться под Берлином? Думаю, никогда они еще так не дрались. Надо довести это до сознания каждого, иначе много лишней крови прольется.
      Впереди показались развалины какого-то населенного пункта. С трудом можно догадаться, что эта груда обгорелых балок, битого кирпича, бетона, усыпанная сверху осколками стекла и обломками мебели, совсем недавно была немецким селом.
      Подошел генерал Гетман.
      - Место подходящее, товарищ командующий, жителей здесь нет. Разрешите начинать?
      - Пожалуйста, пожалуйста.
      Собравшиеся офицеры с удивлением рассматривали установленное в стороне странное сооружение, прицепленное к обычной "тридцатьчетверке". От лобовой части танка горизонтально вперед выдвинулась трехметровая рогатка, и между ее концами разместился большой металлический каток, наподобие того, каким укатывают асфальт. Приглядевшись, заметили, что каток не сплошной, а составлен из отдельных толстых дисков.
      - Новый советский танковый трал! - объяснил Гетман. - Хоть теперь наша танковая армия смогла получить неплохое средство защиты от противотанковых мин.
      По команде Андрея Лаврентьевича "Заводи!" танк пошел по полю и кустам, оставляя за собой приглаженную катком полосу земли.
      - Скорость нормальная, - доволен Гусаковский.
      - Обратите внимание, товарищи командиры, - Гетман поднял руку,- сейчас он выйдет на минное поле...
      Прогремел взрыв. Высоко вверх полетели обломки мин и наехавшего на них диска, но танк подталкивая оставшиеся диски, продолжал идти вперед.
      По команде Гетмана, отданной по радио, экипаж открыл огонь по неподвижным целям. Раздавались еще взрывы мин, но невредимая машина пересекла минное поле, точно поразив мишени.
      Командиры возбужденно переговаривались:
      - Вот это да!.. Интересно... С минного поля вести прицельный огонь на ходу! Ты видел?
      - Сколько жизней саперов могли спасти!..
      - А танков? - вздохнув, согласился Гусаковский. А времени на разминирование какую уйму можно было сэкономить!
      Всю разностороннюю, в том числе и морально-политическую подготовку войск к предстоящим решающим боям требовалось провести в две недели. Командирам и начальникам политорганов надо было подобрать кадры, научить и расставить их по местам, подготовить личный состав к боям в новых условиях в Берлине - боям за каждый дом.
      Новые условия вызвали к жизни и новые для нас формы организации подразделений - штурмовые группы. Штурмовая группа представляла собой стрелковую роту, усиленную артиллерией, танками, саперами. Для каждой штурмовой группы, танкового экипажа, артиллерийского расчета надо было выделить парторга и комсорга. Авангардная роль коммунистов решала здесь успех дела.
      В эти дни 1-я танковая армия превратилась в сплошную школу. Учились все: прошли семинары двух тысяч агитаторов, сотен парторгов, комсоргов, собрания 8 тысяч орденоносцев. К 5 апреля в каждом экипаже, как правило, уже насчитывалось не менее трех коммунистов и комсомольцев. Отдельные экипажи целиком состояли из коммунистов и комсомольцев.
      Главное внимание политорганов в период подготовки к наступлению на Берлин было обращено на всемерную помощь командованию в создании штурмовых групп, подготовке личного состава армии к предстоявшим тяжелым боям.
      Да, бои предстояли тяжелые. Но теперь у противника не было уже такой силы, которая могла бы остановить наши войска, охваченные неудержимым наступательным порывом. Сердце торопило солдата вперед, к завершению благородной освободительной миссии, к окончанию войны.
      Во всех бригадах появились надписи на танках: "Впереди - Берлин!", "Даешь Берлин!", "Домой - через Берлин!", "На Берлин!".
      Политотдел армии издал листовки-памятки: "Памятка бойцу-пехотинцу для боя в крупном городе", "Памятка экипажу танка и САУ", "Памятка штурмовой группе" и т. д.
      Усилился приток воинов в партию. Накануне наступления были поданы тысячи заявлений с просьбой о принятии в ряды ВКП(б).
      Подготовка операции совпала с 75-летием со дня рождения В.И. Ленина. Повсюду проводились лекции о жизни великого вождя трудящихся, основателя партии и Советского государства, создателя Вооруженных Сил революции. Мы уже знали, что близка окончательная победа над фашизмом, и не раз вспоминали в те дни слова Владимира Ильича, что победа наша обеспечена "благодаря существованию в Красной Армии коммунистических ячеек, имеющих громадное пропагандистско-агитационное значение".
      Эти слова вождя были высшей похвалой повседневному труду армейских коммунистов.
      Перед началом операции собрался политический отдел армии.
      Всматриваюсь в обветренные, похудевшие лица, в глаза, покрасневшие от бессонных ночей. Как выросли, духовно возмужали за эти годы мои старые товарищи! А иных уж нет... Особенно чувствую отсутствие помощника начальника политотдела армии по комсомолу майора Л.М. Кузнецова: вражеский снаряд сразил его в Пилицком бою. Комсомольский вожак славился своей отвагой, энергии у него хватало на пятерых, всюду, где возникала опасность, можно было видеть Кузнецова со своими комсомольцами. Его место занял Иван Кутариев, работник "кузнецовской плеяды", как одобрительно говорили политотдельцы. Леонид Кузнецов подготовил себе прекрасного заместителя, но кто его заменит в наших сердцах?
      Пришлось остановиться на итогах подготовки и задачах политотдела армии в Берлинской операции, ответить на заданные вопросы, послушать товарищей.
      Выступал полковник Алексей Тимофеевич Слащев - бессменный руководитель наших пропагандистов. Его любили в частях. Как-то я слушал выступление Слащева о речи Ленина на III съезде комсомола. Прямо заслушался! "Очень хорошо вел беседу,- похвалил я его потом,- прямо как очевидец". Слащев смутился. "Да ведь, товарищ генерал, я из первых комсомольцев. Член ВЛКСМ с января девятнадцатого года. Это моя гордость". Мне было известно, что Слащев, в прошлом школьный учитель, перед войной уже преподавал философию в Московском университете и работал в аппарате ЦК партии. Войну он начал 22 июня, а уже в ноябре сорок первого года был награжден первым боевым орденом. "Как у вас Слащев? Боевой опыт приобрел?" - спрашивали меня иногда старшие начальники. "Да, - уверенно отвечал я. - Оперативен, дисциплинирован, человечен".
      Последнее качество особенно помогало Алексею Тимофеевичу в работе.
      Спокойно, деловито выступал лектор поарма Николай Никандрович Михайленко. Прекрасный был лектор! В частях меня нередко просили: "Пожалуйста, пришлите Михайленко с лекцией". Не было в нем этого лекторского скакания "галопом по Европам": любовно, вдумчиво готовил каждую тему. Раз мы предложили ему повышение. "Оставьте на месте, - попросил он, - люблю свое дело, близко оно мне". И, усмехнувшись, объяснил: "Привык к лекциям за годы работы в институте". Поражала нас научная добросовестность Михайленко: почти всегда носил томики философских и экономических трудов, как-то ухитрялся даже на фронте доставать их, следить за новой литературой. Где солдаты - там и была аудитория нашего лектора. На передовой - значит, шел на передовую. "Там же тебя не услышат!" - говорили ему. "Ничего, найду работу". Иногда над ним подшучивали: "Ну, зачем ты тут находишься, все записываешь?" - "Собираю материалы",- следовал ответ. Страсть Михайленко видеть все, быть везде, снискала у всех заслуженное уважение. Только после войны мы узнали, что это было не только качеством талантливого пропагандиста, но и наблюдательностью ученого: преподаватель Военно-политической академии имени Ленина Николай Никандрович Михайленко написал впоследствии научный труд: "Партийно-политическая работа в частях 1-й гвардейской танковой армии".
      Но пока до диссертации было далеко, и будущий кандидат наук практически разрабатывал ее тезисы на совещании поарма:
      - Листовку-молнию "передай по цепи". В Берлине не передашь: цепи не будет. Из квартала в квартал с листовками бегать не придется. Нужно сделать упор на живое общение пропагандиста с каждым отделением, с каждым экипажем и расчетом.
      Уверенно вошел в работу политотдела деятельный С. А. Яценко, ставший заместителем начальника политотдела армии Журавлева. Сила Степана Афанасьевича заключалась в его слитности с армейским коллективом: никто из политотдельцев не чувствовал себя так естественно и свободно в танке, в роте автоматчиков, как Яценко. Последние дни он занимался восстановлением и укреплением партийных организаций армии.
      - Примерно три четверти личного состава танковых батальонов, - докладывал Яценко, - коммунисты и комсомольцы. В Первой гвардейской танковой бригаде все экипажи полностью состоят из коммунистов и комсомольцев!
      Сердце мое радовалось. Как возмужали наши партийные и комсомольские организации за последние месяцы боев! Ведь без их неутомимой, незаметной, трудно поддающейся учету работы по воспитанию войск невозможен успех боя. Ни днем, ни ночью, ни в сражении, ни в "спокойной" фронтовой обстановке не было отдыха партийным и комсомольским вожакам. Какие бы опытные военачальники ни стояли во главе армий, как бы тщательно ни разработали планы штабные офицеры, но в конечном счете для исхода операции, для победы была не менее важна партийно-политическая работа, проводившаяся в каждом взводе и экипаже.
      Каждая минута была в те дни на вес золота, но для политотдела я никогда не жалел времени: старался поконкретнее ставить задачи и многому учился сам, выслушивая людей, которые через неделю должны были поднять солдат на штурм Берлина.
      Зееловские высоты
      Бронетранспортер прыгал на ухабах дороги, объезжая воронки, перегонял идущие к фронту машины. Апрель! Солнышко ласково припекало, и волнующий запах зелени чувствовался даже сквозь дым и гарь военной страды. Весна на Одере властно напоминала о себе, несла радость победы.
      Наш путь, как и на Висле, лежал сейчас к командному пункту Василия Ивановича Чуйкова, куда вечером должен был прибыть Военный совет фронта. Времени в запасе оставалось порядочно, и мы воспользовались возможностью и заехали в передовые отряды. Как подготовились к боям Гусаковский с Темником?
      Бригада Гусаковского нацелилась своим острием на Зеелов по единственной короткой дороге прямо к Берлину. Главные же силы корпуса Бабаджаняна пока еще находились на нашем правом берегу Одера. Кюстринский плацдарм был, по выражению Шалина, "и мал, и гол" - где уж разместить махину пяти армий фронта! Соединения теснились как могли.
      С удовольствием разглядывали по дороге своих гвардейцев: свежевыбритые, подтянутые, задорные. Ордена и комсомольские значки так и сияют на новеньких гимнастерках.
      Танки принаряжены к решающим боям: броню украсили надписи с бесконечно повторяющимся словом "Берлин": тут и "Впереди - Берлин!", и "Путь домой через Берлин", и, наконец, самая краткая - "Даешь Берлин!"
      На головном танке Помазнев начертил схему предстоящего - последнего боевого маршрута бригады: "Плацдарм - Зеелов - Мюнхеберг - Берлин - рейхстаг".
      - Не боевые машины, а прямо-таки выставка современного плаката, - пошутил Катуков.
      - Инициатива группоргов, - объяснил Гусаковский. - В батальонах еще понаготовили знамена с бригадными значками, чтоб в Берлине водрузить.
      В 1-й гвардейской бригаде у Темника картина была та же, что и у Гусаковского. На танках ветеранов сорок первого года начертано: "Москва Берлин".
      - Что ж ты, Темник, ради наступления на Берлин побриться поленился? шутливо намекал Катуков на густые усы командира бригады.
      - Не могу, товарищ командующий. Мои усы танкисты прозвали "Смерть Гитлеру". Убьют Гитлера - тогда сбрею!
      - Ничего, подходящий зарок придумал!
      Недалеко от Темника расположился и командный пункт Чуйкова. Командующий 8-й гвардейской армией давно славился гостеприимством, но, когда мы увидели подготовленные для нас блиндажные "апартаменты", решили, что на этот раз он сам себя превзошел. Здесь был построен целый подземный домище: просторное рабочее место, место для отдыха и столовая!
      - Хороши у вас саперы, Василий Иванович! В который раз удивляемся!
      - Чем богаты, тем и рады, дорогие товарищи танкисты!
      Прекрасно замаскированный саперами наблюдательный пункт армии. Не только с воздуха - буквально в сотне метров его невозможно было заметить. Мои руки сами потянулись к биноклю: ну-ка, что там, у противника, делается?
      К вечеру приехал Военный совет фронта.
      Нервничаем: ведь в три начнется!
      - Передовые батальоны все сделали, Василий Иванович? - спрашивает командующий фронтом. Чувствуется, что и он взволнован.
      - Двое суток, четырнадцатого и пятнадцатого, непрерывно боем разведывали противника при поддержке артиллерии и танков. Доходили до первой, даже до второй траншеи.
      Сведений разведка боем дала немного. Подтвердилось лишь то, что мы знали и раньше. Маршал Жуков тут же спросил Чуйкова:
      - А свой план наступления мы этим не раскрыли?
      - Как приказали, товарищ маршал, так я и сделал! - Чуйков разводит руками.- А чего можно тут раскрыть? Ведь в принципе повторяем тактику прорыва на Висле! Направление удара немцам ясно - с плацдарма. О времени они тоже приблизительно догадываются. Четырнадцатого: апреля мои гвардейцы взяли пленного, так он прямо заявил: "Это не было вашим настоящим наступлением. Большое наступление будет дня через два. Через неделю вы будете в Берлине, а через две недели война кончится". Умный солдат, не сумел его Гитлер до конца оболванить. Так что и место, и время удара противнику примерно известны. Но, думаю, они не догадываются, что мы применим опять старую тактику: уж это будет для них полной неожиданностью.
      Георгий Константинович Жуков, которого развеселили соображения немецкого солдата о сроках и исходе операции, при последних словах Чуйкова слегка поморщился:
      - Чего ж нам обезьяну выдумывать, когда она давно в джунглях бегает! Тактика наступления испытана, противоядие у немцев не придумано. Да еще когда они попробуют нашу новинку - ночной удар с подсветкой,- не беспокойтесь, эффект будет! Представляете себе: сочетание мощного артогня, удара бомбардировочной авиации - и тут же, неожиданно, прожектора! Световой удар, если можно так выразиться!
      В три часа ночи (в пять часов по московскому времени) была начата артиллерийская подготовка. Стволов у фронта было столько, что командующий фронтом приказал сократить время огневой обработки полосы противника. Всего двадцать минут били наши пушки по целям, которые ярко освещались сотнями прожекторов. Выглядело это очень красиво и внушительно.
      - Откуда прожекторов столько набрали? - интересовался Катуков, любуясь лучами, плавно скользившими по тучам дыма, пыли, гари.
      - Кто его знает...
      Дан сигнал - и пехота вместе с танками непосредственной поддержки ринулась в атаку на "ослепленного" противника.
      И вот уже Чуйков докладывает: захвачена первая позиция! Командующий ходит, довольно потирая руки. Бормочет: "Хорошо! Хорошо! Очень хорошо!"
      Пройдена вторая позиция! Кажется, успех дела решен!
      Но примерно к обеду Василий Иванович, с лица которого улетучилась недавняя радость, неохотно доложил, что огневое сопротивление противника усилилось и гвардейская пехота залегла.
      - Что значит "усилилось"?! Почему залегли? - спросил Жуков. - Вперед!
      - Сильное сопротивление с Зееловских высот. Бьет масса артиллерии. Пехота лишена поддержки танков: часть сожжена, другие завязли в болотах и каналах одерской поймы.
      - Атака захлебнулась? - Жуков просто не мог поверить. - Это вы хотите сказать?
      - Захлебнулась или не захлебнулась, товарищ маршал, - Чуйков мрачно тряхнул головой,- но наступать мы будем!
      И пехота опять рванулась на Зееловские высоты. И снова безрезультатно. Артиллерия противника свирепствовала, появляясь там, где мы ее абсолютно не ожидали. Один за другим вспыхивали и загорались танки, застрявшие в каналах или торфяной жиже.
      Во второй половине дня маршал Жуков не выдержал: отказался от первоначальной идеи ввести нас в чистый прорыв и принял предложение Катукова пустить танковую армию в бой немедленно. Но единственную среди пойменных болот дорогу на Зеелов насквозь простреливали вражеские пушки. Вскоре наши подбитые танки перегородили проезжую часть, затем были забиты кюветы: в них тоже застряли боевые машины. К вечеру можно было подвести неутешительный итог: первый день генерального наступления не ознаменовался развитием успеха войск 1-го Белорусского фронта.
      Наутро пришло радостное сообщение: 1-й Украинский фронт прорвал главную полосу обороны противника, и маршал Конев, согласно плану, ввел в прорыв танковые армии.
      После отъезда Военного совета фронта мы с Катуковым рассудили, что делать на КП Чуйкова нам больше нечего. Решили ехать в армию, чтобы самим двигать войска вперед. Оставили связь напрямую и уже через пятнадцать минут оказались в своем штабе.
      - Товарищ генерал, притащили пленного с важными документами,- доложил командир отдельного разведывательного мотоциклетного батальона майор Графов.Приехал на фронт из самого Берлина.
      - Давай сюда!
      Немец, судя по всему, был штабным офицером. Документ, захваченный при нем, оказался очередным приказом Гитлера по войскам, в котором подводились итоги боев за 16 апреля. Фюрер торжественно извещал армию, что наше наступление отбито и тем самым выиграно время для поисков конфликта между союзниками. "На Одере решается судьба Европы,- писал Гитлер.- Здесь будет поворотный пункт войны... Русские потерпели самое кровавое поражение, какое только вообще может быть". Для поднятия духа Гитлер с пафосом объявил, что Геринг передает Берлину сто тысяч асов, Гиммлер - двенадцать тысяч лучших сотрудников гестапо и СС, Дениц - шесть тысяч моряков. Эти подкрепления и спасут Берлин!
      - Вы верите тому, что здесь написано? - спрашиваю гитлеровца.
      Пленный поднял на меня худое, измученное лицо. Стали видны глаза безумные глаза фанатика.
      - Кто верит фюреру - верит в победу!
      - Но мы под Берлином...
      - Мы тоже были под Москвой!
      - Но мы тогда еще только собирались с силами, а вы сейчас свои силы уже израсходовали. На что вы рассчитываете?
      Абсолютно спокойно он ответил:
      - На чудо.
      На исходе дня 16 апреля Михаил Алексеевич Шалин доложил, что, несмотря на неоднократные атаки пехоты и танков, взять Зееловские высоты не удалось: фронт застрял.
      Катуков расстегнул ворот, глубоко вобрал в себя воздух:
      - Такого сопротивления за всю войну не видал. Как вкопанные стоят гитлеровские черти! А нам приказано наступать - днем и ночью двигаться, не считаясь ни с чем! Надо ехать в войска.
      До штаба Бабаджаняна всего полчаса езды. Дорогу освещало зарево пожарищ. Почва под колесами ощутимо вздрагивала от могучей канонады: это советская артиллерия обрабатывала Зееловские высоты, которые упрямо, поливая кровью метр за метром, штурмовали тысячи воинов.
      В штабе корпуса застали комбригов. Гусаковский, Смирнов, Моргунов - все окружили Бабаджаняна и Веденичева, анализировавших обстановку по карте. Завидев нас, Армо вытянулся, на лице - отчаяние.
      - Почему задержка?!
      Доложил. Трудности у корпуса действительно большие. Передовой отряд сумел прорваться к высотам на максимальной скорости. Это было настоящим подвигом: маневра у Гусаковского не было, единственную дорогу - и ту забил стрелковый корпус генерала А.И. Рыжова. И все-таки авангард Армо, а вслед за ним и остальные бригады вырвались к линии вражеской обороны. Но на подъеме стало особенно тяжело: высоты оказались недоступными для танков. Сначала командиры танков пытались маневрировать по пологим местам, но таких почти не оказалось. Чем ближе к вершинам, тем отвеснее вздымались кручи. Опытные механики-водители повели боевые машины по диагоналям подобно тому, как человек штурмует неприступную вершину не прямо в лоб, а зигзагами. Но для танков идти на подобный маневр было смертельно опасным делом: немецким снарядам подставлялась уязвимая бортовая броня. Сами танкисты зачастую не могли открыть ответный огонь, так как на склонах их пушки задирались высоко кверху. На пути гвардейцев были минные поля и рвы, фаустники поджидали их в каждом окопе, а главное, тяжелая артиллерия и зенитки, поставленные на прямую наводку, простреливали почти каждый метр склонов.
      - Бьют в упор! - кончил доклад Бабаджанян. - Взять в лоб Зеелов очень трудно, можем положить весь корпус - и все равно это будет без толку.
      - Ваше решение?
      Тогда Бабаджанян осторожно провел красным карандашом небольшую стрелку по линии железной дороги, рассекавшей Зееловские высоты на правом фланге, километрах в пяти севернее города Зеелова. Гетман на лету понял эту идею обхода, одобрительно прошептал: "Верно! Напролом лезть нечего, надо умненько",- и стал внимательно разглядывать изогнутую светло-коричневую полоску высот, перечеркнутую красной карандашной линией.
      - Главными силами отвлеку внимание,- в черных глазах Бабаджаняна заиграла привычная хитринка,- а по насыпи железки пущу Гусаковского. Здесь крутизны нет, проем для дороги вырыт. Если успеем ворваться в боевые порядки противника..
      Широкая худая ладонь Армо легла ребром на намеченную цель, - и пальцы его согнулись, как бы сгребая высоты в полуокружение.
      .. .Тьма сгустилась, но бой не прекращался. Пять армий фронта без передышки рвались вперед. Грохотали тысячи пушек, взрывались десятки тысяч бомб, трещали сотни тысяч автоматов и винтовок, и под весь этот аккомпанемент "профессор наук передового отряда", как любовно звали товарищи Гусаковского, незаметно подобрался на фланге к позициям врага, с боем прорвал их и свернул по тылам к югу. В 23:00 пришло сообщение, что первые три домика на северной окраине города Зеелова находятся в руках танкистов.
      Я немедленно радировал Шалину:
      "Бабаджанян тянет в прорыв весь корпус и вместе с пехотой Рыжова обходит Зеелов с северо-запада. Как у Дремова?"
      "Темник вклинился на скаты высот,- отвечал Шалин. - Противник контратакует свежей дивизией. Положение тяжелое".
      Военным советом армии было принято решение перебросить Дремова на маршрут Бабаджаняна и развивать успех.
      Всю ночь и первую половину следующего дня корпус Бабаджаняна вел упорные бои: частью сил развивал успех на запад, а группа подполковника П.А. Мельникова повела наступление на восток, в тыл обороны противника. Корпус будто серпом охватил гитлеровцев с фланга и медленно скашивал все, что оказалось зажатым между его концами.
      17 апреля, ко второй половине дня, выступ шириной в несколько километров вдавился на гребни высот: оборона противника надломилась на самом важном направлении.
      К 19 часам противник был полностью выбит из Зеелова.
      Мы с Бабаджаняном и Гусаковским поднялись на вершину одного из холмов. К востоку просматривалась вся пойма - до Одера.
      Гусаковский не сводил глаз с немецких позиций, пройденных вчера утром нашими частями.
      Внимание Бабаджаняна привлек небольшой участок на север от Зеелова. Десятки разбитых немецких танков, самоходок, орудий, минометов - настоящее кладбище военной техники.
      - Что это - район прорыва? - спросил он Гусаковского.
      Тот кивнул:
      - Да. Думал, конец нам здесь будет!
      - А чья работа?
      - В основном - самоходчиков. Бой был ночной, суматоха жуткая, дым, темнота. Тут как раз батарея самоходок Николая Поливоды из засады и лупила в упор по танкам. И результат получился неплохой: восемь "тигров"! А уже после боя майор Лавринович, заместитель Мельникова, доложил, что пропал командир самоходки старший сержант Кибизов с самоходкой. Такое расстройство у Мельникова: лучший экипаж потеряли! А наутро этот Кибизов подкатывает к нам собственной персоной. Мельников напустился на него - где, мол, пропадал? Оказывается, тот пристроился к отступающим немцам в хвост и на марше еще пару "тигров" уничтожил. Весь полк над Кибизовым подшучивал: чего он до самого Берлина втихую не дошел, первым был бы героем! Ради двух фашистских "тигров" такую возможность упустил. А он оправдывался, что пожадничал, захотел дюжину танков на счету иметь.
      Гусаковский улыбнулся, потом что-то вспомнил и тяжело вздохнул:
      - Хорошо, что Пинский у меня под рукой был, а то была бы ночью беда с Мельниковым. Тяжело полку досталось. Прямо на штаб Мельникова вышли сорок танков с пехотой, а у Мельникова при себе две самоходки да писаря с кашеварами. Молодец, не растерялся: и повара, и ординарца - всех в цепь выдвинул, лично вступил в бой, поджег два танка. Выиграл время для подхода батальона Пинского. Как показали пленные, немцы рассчитывали в этом месте закрыть брешь, а после с нами расправиться у себя в тылу. Подтянули к железке артиллерию и повели шквальный огонь по головным танкам Пинского. Дорога тут одна - насыпь, маневра у танкистов нет, для немецких пушек исключительно удобно: подобьют первую машину, и вся колонна должна встать. Метко они стреляли - и первый, и второй наш танк зажгли. Командиры комсомольских экипажей Васильев и Золотев не растерялись, сумели быстро потушить огонь, ликвидировать пробку. Через час все кончилось: фашисты удрали...
      18 апреля, во второй половине дня, начальник рации Бабаджаняна доложил, что меня вызывают в штаб армии.
      Штаб размещался в маленьком синем домике на северной окраине Зеелова. Распахнул дверь. За столом сидел Михаил Алексеевич Шалин. По другую сторону стола, на маленькой скамеечке,- Катуков с телефонной трубкой в руке.
      Михаил Ефимович, увидев меня, протянул телефонную трубку:
      - Кириллович, тебя маршал вызывает.
      Из разговора с комфронтом стало ясно, что вошедший в наше подчинение отдельный танковый корпус генерала И.И. Ющука, по сведениям маршала Жукова, находился в двадцати километрах к западу от Зеелова. В конце разговора я получил личный приказ: немедленно выехать к Ющуку, разобраться и тянуть туда всю армию.
      - Михаил Алексеевич, в какую точку вышел Ющук?
      - Известно, что находится рядом, справа от Бабаджаняна.
      Приказ сбил нас с толку: мы знали генерала И.И. Ющука как дисциплинированного командира и недоумевали - неужели он, достигнув такого успеха, сообщил сведения об этом через голову штаба армии прямо во фронт? Маршал Жуков не назвал точки, куда корпус вышел, просто - "Впереди вас на двадцать километров, а вы тащитесь..." Но вызвать маршала снова и задать ему вопрос, в какой именно точке находится И.И. Ющук, мы не решились. Хотя солнце уже закатывалось, надо было ехать - выполнять приказ.
      Это легко сказать - "корпус впереди"! А где именно?
      Поехал на северо-запад. Первым по дороге попался населенный пункт Нейхарденберг. Дома целые, улицы чистые, кругом зелень, а из-за низеньких заборчиков выглядывают местные жители. От этой картинки мы остолбенели: куда это мы заехали? Но приказ есть приказ - покатили дальше. Уже диск солнца чуть виден за горизонтом, а во встречных селениях везде одно и то же: немцы встречаются на улицах, разглядывают проезжающий бронетранспортер, а Ющука не видать и не слыхать.
      Дорога пошла лесом. Едем осторожно, оглядываемся: танковый корпус должен быть где-то в этом районе.
      Вдруг как шарахнет мина около нашего бронетранспортера!
      - Товарищ генерал, немцы сзади! - кричит автоматчик.
      Оглядываюсь - два вражеских бронетранспортера. Смотрю вперед - пехота! Угодили в засаду. Самочувствие наше понятно: заехать в лапы к врагу в апреле сорок пятого года - что могло быть нелепее и обиднее!
      - Расчет к пулеметам! Будем прорываться просеками!
      "Только бы,- думаю,- не перекрыли дороги".
      Пулеметчик удачно поджег загородивший путь вражеский бронетранспортер, и "окруженье пробито". Выбрались на дорогу, по которой двигались сюда. Опять все то же: войск никаких нет, и так почти до самого Зеелова. Северо-западнее его показались на опушке леса танки. Подъехали:
      - Кто такие?
      Оказалось - передовой отряд корпуса Ющука. Всего в пяти километрах от корпуса Бабаджаняна! Я чуть не задохнулся от возмущения: "Шутить вздумали!" Немедленно явился командир передового отряда, Герой Советского Союза полковник Н.П. Константинов.
      - Какую точку доносили в штаб корпуса?
      - Вот эту самую, товарищ генерал. По рации Константинов немедленно связал меня с генералом Ющуком. Разговор был у нас короткий. "Где сумел пройти бронетранспортер, - передавал я, - там, надо думать, сумеет пройти и танковый корпус. Если в течение ночи не выйдете, доложу маршалу Жукову о ложной информации штабу фронта".
      - Я не докладывал! - уверял Ющук.
      Но докладывал - не докладывал, а не сумеет Ющук выйти в указанное место худо ему будет.
      В течение ночи корпус, не встречая большого сопротивления, прошел по маршруту, разведанному бронетранспортером. Утром, убедившись, что корпус Ющука вышел на указанный рубеж, я доложил начальнику штаба фронта генералу М.С. Малинину, что приказ выполнен, связь с Ющуком установлена, корпус - там-то.
      Что же произошло? Севернее нас на Берлин наступала 2-я гвардейская танковая армия С.И. Богданова. Как позже выяснилось, не в силах больше сдерживать его напор, противник перебросил навстречу Богданову дивизию, защищавшую участок, куда мне как раз "повезло" заехать. Буквально на несколько часов образовалась щель, в которую в силу "стечения обстоятельств" успел проскочить корпус Ющука. Как говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло.
      Доехать до штаба армии по улицам Зеелова было делом непростым. Войска загромоздили все перекрестки, переулки, объезды и садики. Артиллерия противника вела сюда огонь не переставая, прорвавшиеся "юнкерсы" бомбили город, но солдаты как ни в чем не бывало шутили, смеялись возле своих "ротных Теркиных", с аппетитом поглощали знаменитую солдатскую кашу, покуривали пайковую махорку. Жизнь шла обычным чередом, на обстрелы почти не реагировали. Привыкли!
      Водительское искусство Миши Кучина преодолело пробки: мой бронетранспортер добрался до штаба. Еще за дверью, услыхав знакомый ровный голос, я догадался: в прифронтовой Зеелов явился член Военного совета фронта генерал-лейтенант К.Ф. Телегин.
      Вхожу, здороваюсь.
      - Что нового? - спрашивает Константин Федорович; Докладываю ему об успешном продвижении Ющука., Телегин доволен, но вида не показывает.
      - Знаю, знаю, что правый фланг у вас действует хорошо. А почему отстал Дремов? Вызовите Шарова, пусть доложит обстановку на участке.
      Генерал-майор Василий Михайлович Шаров был теперь начальником политотдела в 8-м механизированном корпусе Дремова, вместо убывшего во 2-ю танковую армию полковника Литвяка. Не хотелось нам расставаться с Литвяком, но для общего дела - на повышение - было не жаль: вырос! А Шарова я знал еще как старого сослуживца по Ленинградскому военному округу и Финской войне. В Отечественную войну он работал начальником политотдела одной из танковых армий.
      - Люди не виноваты! - докладывал Шаров Телегину. - Сделали все возможное, но с ходу взять Зееловские высоты было невозможно! Здесь было не наступление, даже не прогрызание, а настоящий штурм высот! Лавиной бросались справа, слева, снова справа, все пытались вырваться на вершины. Головной танк Героя Советского Союза Тихомирова все-таки прорвался. Танку, может, легче стало, а экипажу еще труднее! Артиллерия била по ним шквалом, порвало гусеницу, болванкой изранило весь экипаж. Радист Карев, сам глухой от взрыва, выполз из танка, вытащил раненых товарищей, и все вместе исправили гусеницу. Но в темноте не заметили фаустников. На волосок от гибели были. Их Бочковский чудом спас...
      Как я понял из рассказа Шарова, комбата Бочковского, что называется, "заело": как это он, Бочковский, не вышел на вершину?! Маневрируя по пологим местам, командир батальона сумел-таки вырваться наверх, рядом с Тихомировым. Передний люк танка Бочковского был, по обыкновению, открыт: так удобнее высматривать дорогу на склонах. Поэтому Бочковский сразу заметил двух фашистов, наводивших свои "фаусты" на неподвижный танк Тихомирова. Медлить нельзя было ни секунды. Комбат скомандовал: "Налево!" - и оба смертника были сразу раздавлены. Одновременно танк Бочковского остановился, подбитый. Сам командир без звука повалился внутрь машины: осколком снаряда его ранило в бок.
      Дальше события развивались так. К беспомощным машинам двинулся "тигр". Фашист шел нагло, намереваясь расстрелять оба танка в упор. Тогда парторг батальона Василий Пятачков вытащил из рук убитого гитлеровца фаустпатрон и поджег немецкий танк. В третий раз за какие-нибудь полчаса танкистов спасла от верной гибели гвардейская дружба.
      - Людей винить нельзя! - повторил в конце доклада Шаров. - В этом бою, товарищ член Военного совета фронта, невозможно выделить отдельных героев: героями были все. Коммунисты и комсомольцы шли впереди. И если мы не взяли Зеелов с ходу, то не по нашей вине. Такая там была оборона - можем наглядно показать!..
      - Проезжал, сам видел,- согласился Телегин.- Но трудно не трудно, а наступать надо! Богданов, смотрите, куда вышел, а вы отстаете. Орешек вам попался подходящий, не спорю, и сделано вами немало. Но это не значит, что вы можете топтаться на месте.
      - Мы не стоим на месте, товарищ генерал. Медленно, но продвигаемся.
      Перед уходом Шарова я задержал его на несколько минут:
      - Как состояние Бочковского?
      - Рана тяжелая, товарищ генерал, настроение подавленное, переживает, что придется проститься с армией. Одно твердит: "Кончена жизнь". Жалко его. Три года воевал, а перед самым Берлином не повезло.
      А мне мало было сказать "жалко" - больно! Неужели и Бочковского потеряем, как других ветеранов?
      Но упрямая воля Бочковского помогла его организму выстоять и на этот раз. Долго пришлось ему лежать в госпитале, но молодой офицер все-таки возвратился в армию.
      Корпус Дремова по маршруту Бабаджаняна перегруппировался на свое направление. Он двигался днем, почти вдоль самой линии фронта, и, не будь надежного прикрытия с воздуха, непременно разбомбила бы его вражеская авиация.
      Выйдя на свою полосу, 8-й механизированный корпус вступил в тяжелые бои. Сопротивление врага было невероятно упорным.
      - Засекли корпус, проклятые! - ругался Катуков.- Пленные есть?
      - Есть.
      - Ну-ка давай кого-нибудь сюда. Привели фашиста.
      - Имя?
      Он назвал свое имя.
      - Часть?
      - Рядовой танковой дивизии "Мюнхеберг".
      Предположение оправдалось: немцы сумели обнаружить наш маневр и перебросили навстречу Дремову новые соединения.
      Пленный говорил охотно, особенно по общим вопросам.
      - Фюрер приказал продержаться всего сорок восемь часов. Через двое суток наступит перелом, и новые армии перейдут в решительное наступление. Перед Берлином противник будет разбит - это сказал в своем выступлении гаулейтер и комиссар обороны Берлина Геббельс. Войска СС выстоят эти сорок восемь часов. И победа будет за нами!
      - Вы уверены в этом? До Берлина всего сорок пять километров!
      - По приказу фюрера каждый населенный пункт объявлен крепостью и каждый немец должен защищать свой дом и свою квартиру до конца. Любые разговоры о капитуляции, даже со ссылкой на фюрера, будут караться виселицей. Это тоже сказал нам доктор Геббельс.
      - Кто у вас может запретить Гитлеру вести переговоры о капитуляции? спросил Катуков.
      - Сам фюрер запретил! Прежде чем вы успеете подвергнуть физическому уничтожению нашу расу - высшую расу всего человечества! - мы заставим вас захлебнуться в вашей крови. А потом придут на смену свежие силы, и вы погибнете!
      - Фанатик,- поморщился Михаил Ефимович, после того как эсэсовца увели. Но насчет приказа о крепостях по всему пути, кажется, не врет. Мюнхеберг уже в третий раз переходит из рук в руки. Мюнхеберг, в честь которого наименовали танковую дивизию, был небольшим городком, стоявшим примерно на полпути между Зееловым и Берлином. Пробиться туда корпусу Бабаджаняна оказалось неимоверно трудным делом: единственная дорога была завалена, заминирована, простреливалась артиллерией на каждом километре. Из придорожных кустов били фаустники.
      Но и в этих тяжелых условиях командир корпуса нашел выход:
      - Ломай лес! - приказал он Гусаковскому.
      Машины, подминая деревья, поползли по чаще. Марш оказался тяжелым: обзора не было, фаустники безнаказанно вели огонь с деревьев, даже специальные защитные приспособления здесь не спасали. Иосиф Ираклиевич решил пустить вперед мотострелков. Они уничтожали засады, подводили танки к укрепленным точкам - стрелки как бы повели за собой боевые машины.
      Так, отвоевывая метр за метром, части дошли до Мюнхеберга и заняли наконец город.
      Штаб армии в этот вечер разместился в маленьком поселке Шенфельде, южнее Мюнхеберга. Михаил Алексеевич Шалин с тревогой наносил на карту обстановку. С севера, с запада, с юга - будто подковой охватил противник вырвавшуюся вперед армию.
      Но армия продолжала продвигаться на запад. Теперь на ее пути потянулись леса, горевшие от залпов "катюш", от авиационных бомб и снарядов. Пламя полыхало на десятки километров и закрывало половину неба. Обойти его было невозможно: с флангов дорогу преградили озера. Гвардейцы пошли напрямик.
      Наш бронетранспортер двигался за колонной корпуса Бабаджаняна.
      Вскоре ехать стало невозможно, пришлось слезть и идти пешком. В двух шагах не видно ни зги.
      - Убьют - не узнаешь откуда. - Катуков прикрыл рукавом воспаленные от дыма глаза.
      На дороге то и дело мы натыкались на следы лесного боя. Вот у поворота валяются обломки автомашин: кузов и кабину разнесло фугасом в мелкие щепки, оторванные колеса отбросило на полсотни метров. Неосторожный шофер чуть свернул с колеи на обочину - и его настигла коварно замаскировавшаяся смерть. Недалеко отсюда - раздавленная фашистская батарея кинжального действия.
      Катуков чуть не зацепился ногой за проволоку, переброшенную поперек дороги. Один конец ее уползал направо от просеки к мине. По другую сторону, в кустах, валялся труп смертника. Его выброшенная вперед рука как бы в последнем усилии пыталась втянуть прицеленную мину за проезжую колею. На узкой просеке достаточно подбить головную машину - и вся колонна встанет. Но очередь автоматчика успела оборвать жизнь фашиста в последнее мгновение.
      Впереди - черная стена дыма. Упавшие деревья чадят, дым дурманит голову. Наша одежда начинает тлеть. Скоро ли будет конец этому пожарищу?
      Кажется, что движемся бесконечно долго. Иногда приседаем, чтобы у самой земли разглядеть дорогу под черными клубами дыма. Перешагиваем через трупы, обходим обгорелую коробку танка: это дело рук смертника-фаустника, которого тут же, на дороге, сразила пуля нашего автоматчика.
      Бой слышится все ближе и ближе. Дорога вынырнула на небольшую полянку. В центре ее - несколько санитарок с ранеными, рядом - бронетранспортер. В нем даже издали можно заметить подвижную фигуру Бабаджаняна. Закопченный, в обгорелом комбинезоне, он торопливо спешит нам навстречу.
      Подбежав к нам, Бабаджанян вместо рапорта раскрывает ладонь и показывает исковерканный, пробитый пулей орден Красного Знамени.
      - Вот. Наповал! Лучшего начполитотдела бригады Федора Евтихиевича Потоцкого.
      Боль сжала мое сердце. Умницу, храбреца, настоящего коммуниста, прошедшего невредимым десятки боев, смерть настигла у ворот Берлина. Еще две-три недели и наступит великое счастье победы! Но пока приходится платить за нее: гибнут самые дорогие люди.
      - Как это случилось? - спрашивает Катуков.
      - Только что сам начал слушать раненых, которые вынесли его тело. Пройдемте к ним.
      Гибель Потоцкого была так же самоотверженна, как и его жизнь. Эсэсовский карательный отряд, отбив у наших разведчиков село, приступил к расстрелу местных жителей за то, что они выбросили белые флаги. Узнав об этом, Потоцкий поднял бойцов в атаку и спас немцев - стариков, женщин и детей. А сам погиб в этой схватке. :
      - Разрешите доложить? - раздалось вдруг рядом. Мы и не заметили, как подошел Помазнев - тоже черный, в обгорелой одежде, но с сияющими глазами.
      - Что? - вскинулся Бабаджанян.
      - Мост в междуозерье захвачен. Бригада переправляется на тот берег. Батальон Пинского пошел на Карлхорст.
      Карлхорст был пригородом, по существу, уже окраиной Берлина.
      - И мост стоит целый? - Бабаджанян внимательно, даже недоверчиво вглядывался в лицо Помазнева.
      - Так точно. С тыла его взяли. За дымовой завесой. - Помазнев показал рукой на горящий лес.- Гусаковский незаметно переправил на ту сторону батальон амфибий. Мост охранялся батареей, двумя танками и ротой фаустников. Они не ожидали, что наши явятся к ним со стороны Берлина. Пикнуть не успели! Гусаковский послал меня скорее вытащить бригаду с этого пожарища: за мостом нет огня.
      Командир корпуса немедленно стал отдавать распоряжения о переправе. Берлин был совсем рядом!
      - Что это у тебя за иностранцы? - спросил удивленно Катуков у Бабаджаняна, заметив странную группу, стоявшую за бронетранспортером полковника.
      - Ах, эти... Разрешите представить вам японского консула в Берлине со всем штатом, - отрапортовал командир корпуса.
      Представитель микадо при дворе фюрера оказался маленьким, щуплым, глаза его скрывались под большими роговыми очками. Вначале он выглядел перепуганным и все твердил на ломаном русском языке: "Ми - друзья, ми - союзник". Здесь мне пришлось вести себя как дипломату: вежливо приветствовал японца, хоть сам в это время думал: "Как же, знаю, знаю таких союзников, на Халхин-Голе встречались. И довелось же ему попасть именно в "монгольскую" бригаду Гусаковского!.."
      Успокоившись насчет собственной участи, господин дипломат стал заботиться о семье:
      - Жена спасать, жена!
      - Чья жена?
      - Мой жена. Домик... э, как это, посольство... не это...- и он изобразил звук выстрела.
      Бабаджанян успокоил его:
      - Русский солдат в безоружных женщин не стреляет.
      Историческая задача
      Поздно вечером 20 апреля в штабе армии была получена радиограмма: "Катукову, Попелю.
      1-й гв. танковой армии поручается историческая задача первой ворваться в Берлин и водрузить знамя Победы. Лично вам поручаем организовать исполнение. Пошлите от каждого корпуса по одной лучшей бригаде в Берлин и поставьте им задачу не позднее 4-х часов утра 21.4. любой ценой прорваться на окраину Берлина.
      ЖУКОВ, ТЕЛЕГИН"{8}
      Подобная же телеграмма была получена и во 2-й танковой армии. Выполняя указание фронта, 1-я и 44-я бригады нашей армии устремились к Берлину.
      Наутро в штаб вбежал начальник санитарной службы армии и, задыхаясь, в спешке доложил:
      - Все легко раненные офицеры и солдаты убежали из госпиталей в свои части. Дурной пример им подал секретарь партийной организации Павловцев!
      - Как допустили?! Где была охрана? - незаметно подмигнув мне, спросил Катуков.
      - А что я могу, товарищ командующий! К каждой койке часового приставить?! Разъяснили им, что без них обойдутся, что они не вылечились, что могут раны открыться. - Начсанарм горестно развел руками.
      - Павловцев в каком состоянии?
      - Может ходить с палочкой, но раны требуют перевязок. Да все они покалеченные, с костылями, а как увидят машину - останавливают и в кузов. И как только туда забираются!.. Прошу воздействовать хоть на командиров частей почему принимают без наших направлений?
      Но чем можно было воздействовать на чувства раненых, которые не могли улежать, несмотря на добросовестные "застращивания" врачей? Ведь в ту ночь Бабаджанян ворвался в Карлхорст, Дремов - в Кепеник - в предместья Берлина. А с севера в город ворвались танкисты Богданова и пехота армии Берзарина. Начинался последний, решающий бой. Исчезли надписи, к которым привыкла армия на боевых дорогах: "До Берлина 70 км"; "...50 км"; "...30 км". Вот он, Берлин, перед нами! Ближайшей задачей армии стало долгожданное форсирование Шпрее последней водной преграды. Дошли! Ну как в такое время лежать в госпитале?
      В правобережную часть только что занятого Кепеника мы с Катуковым приехали ночью. Все горело! Авиация противника непрерывно сбрасывала бомбы, пытаясь помешать сосредоточению войск. На шоссе торчала новая указательная стрелка, под ней аккуратно подписано: "До рейхстага 15 км". Изобретательны были дорожники!
      Дремова нашли на берегу Шпрее. Доложил: кепеникский мост взорван, попытка разведчиков форсировать с ходу успеха не имела.
      Осматриваем предполагаемый район переправы. Шпрее, конечно, не Висла и не Одер, но закованные в бетон вертикальные берега двухметровой, а кое-где и трехметровой высоты создают особые трудности. С противоположного берега будто дождем секут воду пули, осколки, снаряды. Дремов докладывает, что на той стороне - десятки щелей, где засели фаустники.
      - Что ж, молиться собрался на Шпрее? - строго говорит Катуков.
      - Никак нет, товарищ командующий. Артиллерия и танки прямой наводкой уничтожают противника. В двадцатой механизированной бригаде полковника Анфимова создан особый отряд майора Шестакова с задачей обеспечить форсирование Шпрее, дать возможность саперам навести мост. Отобрали туда лучших! Дал время на подготовку, думаю в два-три часа ночи форсировать и продолжать наступление.
      В стороне слышу голос Шарова, разговаривающего с Кортылевым, и иду к нему: хочется узнать подробности боев в предместьях Берлина.
      - Как вышли на Шпрее, - рассказывает Василий Михайлович, - кто во что горазд - из пушек и из пулеметов, даже из автоматов - дали залп по Берлину. Хоть у нас салют и не особо мощный вышел, но зато успели в срок, как раз к юбилею...
      Пытаюсь припомнить - какой сегодня юбилей? Ничего подходящего не приходит в голову.
      - День рождения Гитлера, товарищ член Военного совета, пятидесятилетие фюрера, - напоминает Шаров. - Фанфар с фейерверком в корпусе не нашлось, но скромные подарки все-таки послали Гитлеру. Не знаю, одобрите ли, а артиллеристы почти на каждом снаряде пишут: "Рейхсканцелярия, Гитлеру", "Министерство пропаганды, Геббельсу" или "Министерство авиации, Герингу".
      - Опоздали вы! Артиллерия на участке армии Кузнецова раньше вас юбиляра поздравила.
      Но Шаров не огорчается:
      - Какое Гитлеру торжество! Наверное, больше двух Миллионов гостей явилось, из них больше половины - коммунисты и комсомольцы. Не ждал себе такого пышного юбилея, забился вниз, в бункерок!..
      - Ничего, ключи от берлинских ворот теперь есть, так что без особого приглашения в гости к фюреру придем, - шутит Афанасий Игнатьевич Кортылев, начальник политотдела 20-й мехбригады.
      - Что за ключи?
      - Летчики сбросили, товарищ генерал. Копия ключей, которые у Фридриха Второго отобрали. Вот, посмотрите.
      К огромному медному ключу прикреплена записка: "Друзья гвардейцы! К победе, вперед! Шлем вам ключи от берлинских ворот. С вами гвардейцы-истребители Героя Советского Союза Белявина".
      - Почти каждой бригаде по такому ключу досталось. Скважину найдем в обороне - есть чем отпирать!
      Вместе с Шаровым я захожу в двухэтажный коттедж - посмотреть на захваченные гитлеровские знамена.
      - Штаб, что ли, был? - спрашиваю по дороге Василия Михайловича.
      - Никак нет.
      В большой комнате на стенах картины. В самом центре - большой портрет Гитлера. По углам стоят хрустальные вазы с искусственными цветами из перьев. Мебель красного дерева. На письменном столе альбом с фотографиями. Перелистываю. Сначала идут семейные фото, потом парады, несколько фотоснимков Гитлера на трибуне. Дальше пошли фотографии виселиц. Около тел казненных обычно красуется в профиль молодой круглолицый офицер, щеголевато подбоченившийся. Вот, крупным планом: одна из повешенных. На ее груди доска: "Такая судьба постигнет каждого партизана и комиссара, каждого, кто выступает против германской армии". И снова виселицы, расстрелы, виселицы. Листаю дальше. На глаза попалось вложенное в альбом письмо. Дата - ноябрь 1941 года. Шаров переводит. Гестаповский палач сообщал своему дорогому "фатеру" (как я понял из письма, старому функционеру нацистской партии), что находится под Москвой. "Только что получен приказ. Не могу писать подробно, но твой сын будет в числе избранных, кто призван Гитлером уничтожить столицу азиатов. Возможно, когда-нибудь мы с тобой покатаемся над ней на лодках, ты меня понимаешь... Непрерывно рассматриваем город в бинокли. Отсюда совсем недалеко. Обещаю, что если задача будет успешно выполнена, то наша часть первая пройдет на параде мимо Кремля, на стенах которого будут стоять наши генералы! Хайль Гитлер! Целую тебя, твой любящий сын Вилли". - Пошли вниз! - зовет Шаров. Знамена там!
      По винтовой лестнице спускаемся в бетонированный подвал. Горит свет. Первое, что бросилось в глаза - два полковых фашистских знамени, стоящие в углу. Как они сюда попали? Неизвестно. Потом мой взгляд упал на тело, лежащее посреди убежища. Это старик с суровым выражением лица, с усами "а ля Вильгельм".
      Он лежит навзничь, руки раскинуты. Шаров, спокойно перешагнув через мертвого фашиста, на ходу бросил:
      - Нервы не выдержали. А готовился, видать, основательно.
      Выхожу из душного подвала на свежий воздух и при свете вспыхнувшей ракеты вижу недалеко от коттеджа знакомую, слегка прихрамывающую фигуру Павловцева. Неужели он успел уже сюда добраться? Конечно, он, Павел Лаврович! Голова замотана бинтами, одна рука на перевязи, другой опирается на палочку. Но сколько энергии и радости на лице! И посторонний почувствует: в родную семью человек вернулся.
      - С выздоровлением, Павел Лаврович! - приветствую его.
      Он смущенно опускает глаза.
      - Думаю предложить Журавлеву собрать партийную комиссию и разобрать персональные дела всех беглецов.
      - Каких беглецов? - Павловцев уже догадывается о подвохе.
      - Да вот этих, по списочку, полученному от начсанарма. Первым в нем значится образцовый товарищ - член партии с восемнадцатого года, председатель Череповецкой Красной гвардии, комиссар полка в гражданскую войну и секретарь партийной организации полевого управления армии в Отечественную - некто Павловцев. Знаешь такого?
      - За что же на комиссию?
      - За дурной пример.
      - Готов принять любое наказание, если виноват. Только не отправляйте обратно в госпиталь! Могу сказать за всех раненых: лежать в такой момент невозможно... Откажут ноги - на локтях в Берлин вползу!
      - Ну, не волнуйся. На этот раз простим тебя за старые заслуги. Как здоровье?
      - Спасибо врачам! - И после паузы добавил: - А смерть была близкая, разговаривал с ней запросто, как Вася Теркин.
      - Что новенького сообщила?
      - Сказала, что с нее хватит. У нас в семье и так горя много: погиб мой единственный сын, два брата изувечены. На этот раз решила пройти мимо. "И на этом,- ответил ей, - спасибо". А если совсем всерьез, не по Теркину, то спасли меня в первую очередь забота и любовь боевых товарищей. Кто только в палату не приходил! Иные только успеют мне сказать: 43доровья тебе, батя, здоровья, старик!" - и бегут обратно в танк, в бой торопятся. Ну как мне было в палате лежать? И вам тоже спасибо, что приходили.
      - Хватит благодарить! Раз удрал - отдыхать не придется. Вот новая директива штаба фронта: по возможности не разрушать электростанции, водокачки, хлебозаводы, охранять больницы, библиотеки, лаборатории. Сегодня довел эти указания до политработников, а на тебя возлагаю проверку исполнения.
      Михаил Алексеевич Шалин передал нам новое приказание командующего фронтом. Военному совету предписывалось отобрать группу людей и в течение ночи захватить аэропорт Адлерсгоф и аэропорт Темпельгоф. По предположениям разведчиков, на этих аэродромах находились, помимо бомбардировочной авиации, личные самолеты Гитлера и других главарей нацистской партии, приготовленные к спешному отлету.
      Захват Адлерсгофа был делом трудным, но естественным: аэропорт лежал впереди по маршруту в четырех километрах. Но центральный аэропорт Берлина Темпельгоф располагался почти в центре города, в каких-нибудь трех с половиной километрах от рейхстага. До него предстояло добираться пятнадцать километров пригородными и городскими кварталами, каждый из которых был превращен в крепость. Да, это задача! Трудности - небывалые.
      Вместе с Дремовым и Шаровым отобрали людей. Состав отряда для захвата Адлерсгофа не вызвал затруднений: Дремов сразу предложил послать туда разведчиков отдельного мотоциклетного батальона майора Графова. А вот второй отряд, который пойдет на Темпельгоф?..
      - Вы, Иван Федорович, занимайтесь пока своими делами, а мы пойдем!
      Катуковское "пойдем" понятно мне без пояснений: несомненно - в нашу родную, в Первую гвардию, к Темнику.
      Темник доводил очередную задачу до состава бригады. Посреди замкнутого кольца людей возвышалось расчехленное знамя. Луна и зарево пожаров освещали силуэт бригадной святыни, и одно чувство, что она здесь, торжественно настраивало сердца гвардейцев. Заметив нас, гвардейцы разомкнулись и пропустили в середину.
      Катуков знал, что надо сказать своей бывшей бригаде.
      - Мы пришли к вам, товарищи, чтобы передать решение Военного совета армии: именно Первой танковой гвардии будет доверена высокая честь - начать штурм самого Берлина.
      Чувствовалось, как колыхнулась взволнованная масса людей.
      Катуков помолчал, поднял знамя повыше, чтобы все видели:
      - Последняя задача поставлена партией и народом - водрузить знамя Победы над рейхстагом! Военный совет именно вам первым доверяет ворваться в Берлин и выполнить волю Родины.
      - Клянемся!
      - Не запятнаем, - голос Темника звучал торжественно, строго. - Пронесем знамя с честью и покончим с фашизмом. Навсегда!
      - В лице вашего командира мы целуем вас всех. Желаем больших воинских удач, - сказал Катуков. И мы крепко расцеловались с Темником.
      - Товарищ командующий! - обратился к Катукову командир батальона Владимир Жуков.- Прошу доверить моему батальону первому форсировать Шпрее.
      Просят пустить их вперед Головин, Шустов, Сирик... Вот они перед нами, готовые пятнадцать экипажей, необходимые для выполнения самого трудного задания. Они первыми ворвутся в логово германского фашизма.
      Сообщаем Темнику эту новую боевую задачу. Его мнение совпало с нашим: только ветерану Владимиру Жукову со старейшими бойцами бригады под силу совершить такое ответственно-трудное дело.
      Вместе с В.А. Жуковым и прибывшим сюда майором B.C. Графовым командир бригады садится за карту.
      Самая маленькая ошибка сейчас будет стоить жизни полутора десяткам экипажей, прошедшим через все опасности на тысячекилометровых дорогах от Москвы до Берлина. О противнике нам почти ничего не известно. Тяжелая ответственность за людей легла на плечи Темника.
      - Внимательнее, Жуков. За Шпрее тебя выводит Графов.
      Тут Темник задумывается. Путь за рекой пересекался Тельтов-каналом: двумя рукавами водная преграда охватила аэропорт Адлерсгоф, и, куда ни двинься, приходится ее форсировать. Но сеть водных преград настолько причудлива, что перед самым аэродромом нужно будет форсировать канал вторично. Темник ищет наилучший выход из лабиринта, изучает всевозможные варианты направления и наконец принимает решение.
      - Вы, Графов, обеспечьте Жукову форсирование Тельтов-канала в районе отметки тридцать четыре - девять, - помечает Темник.
      Небольшая красивая голова разведчика склонилась к самой карте. Его умные глаза задержались у точки на южном рукаве канала, потом широкоплечий майор выпрямился и отчеканил:
      - Будет выполнено!
      - Теперь, Жуков, смотри. Графов идет вот сюда, захватывает Адлерсгоф, при удаче - и переправу на Тельтов-канале. До этой переправы все делает он. А дальше - твоя задача. Форсируешь и двигаешься вдоль набережной вместе с десантом, прикрываясь каналом справа, - Темник проводит пальцем по квадратам домов, идущих вдоль Тельтов-канала. - Видишь, слева заштриховано фиолетовым цветом: здесь кварталы разрушены, жителей нет. Отсюда нас ожидают меньше; может, проберешься хоть поначалу незамеченным. Понял? Вот здесь форсируешь канал вторично и выходишь почти сразу к аэропорту. Уничтожаешь самолеты и будешь держаться до подхода наших сил, какая бы ни была обстановка.
      - С рассветом будем просить авиацию, чтобы поддержала вас, - Катуков крепко пожал руку Владимиру Жукову. - Помни пословицу: страху в глаза гляди не смигни, смигнешь - пропадешь!
      - Не смигну, товарищ командующий!
      - Знаю! Верю в тебя с Подмосковья!
      Красивое, совсем юношеское лицо Героя Советского Союза Владимира Александровича Жукова расцвело от похвалы.
      Командиры ушли доводить задачу отряда до личного состава. Михаил Ефимович еще раз внимательно поглядел на карту, курвиметром промерил расстояние.
      - Сколько же нам придется туда двигаться?
      А за этими словами стояло невысказанное: удержится ли Жуков в окружении, устоят ли пятнадцать экипажей (или сколько их дойдет до Темпельгофа) против вдесятеро более сильного противника, пока на помощь не подойдет вся армия?
      Уже к часу ночи, под прикрытием сильного артиллерийского огня, отряд майора М.К. Шестакова захватил плацдарм. Гнезда фаустников за Шпрее были ликвидированы, и по наведенному мосту авангард майора Графова ринулся на захват Адлерсгофа.
      Примерно в два часа начальник рации Дремова приносит первую радиограмму:
      "Аэропорт Адлерсгоф захвачен. Разбито семьдесят самолетов. Графов".
      Радуемся, хотя это только начало. Еще через час комбат Жуков сообщает:
      "Переправа обеспечена. Перешел Тельтов-канал".
      - Глаза страшатся, а руки делают! - удовлетворенно бросает Катуков.
      - Беспокойно что-то,- морщится Дремов.- Уж слишком все благополучно.
      И словно для того, чтобы успокоить командира корпуса (все, дескать, идет нормально, немцы на своих местах), приходит очередное сообщение:
      "Окружен. Пехота и танки наступают на аэродром. Связь с Жуковым прервана. Держусь. Графов".
      Но на помощь разведчикам уже двигался Темник, с ним бригада А.И. Анфимова.
      Ждем вестей от Жукова. Представляю, как отряд пробирается по незнакомому городу ночью, без фар, разглядывая дорогу при слабом зареве берлинских пожарищ. В путанице руин сбиться очень легко, и Жуков, по своему обыкновению, рискует: лежит прямо на броне, высматривая зоркими глазами удобные лазейки. Маленький отряд быстро пробирается мимо патрулей, прежде чем они успевают вглядеться во тьме в необычный силуэт нашего танка.
      24 апреля в 4:20 радист принял сообщение: "Подошел к Тельтов-каналу южнее Темпельгофа. Разведка захватила мост. Потери незначительны. Жуков".
      Через два часа - новое сообщение: "Заняли оборону. Графов. Жуков".
      Почему две фамилии? Что случилось? Догадываемся: очевидно, с подходом Темника Графов рванулся за Жуковым и успел проскользнуть к Темпельгофу, прежде чем кольцо окружения сомкнулось вокруг аэропорта. Умно, умно решил!
      Двое суток пришлось держаться небольшой группе до подхода основных сил армии. Все наши попытки в разных направлениях быстро пробить оборону противника и выручить отряд не привели к успеху. Полк Мусатова был направлен южнее Тельтов-канала с задачей прорваться с юга, обойти противника с фланга и оттуда выйти на Темпельгоф.
      А с Темпельгофа уже начали поступать тревожные сообщения: "Снарядов нет, патроны на исходе".
      К концу дня получили новую радиограмму: "Сели летчики. Ведут бой совместно с нами. Графов".
      Уже после выхода армии к аэродрому майор Графов рассказывал:
      - Без поддержки и прикрытия летчиков не устояли бы. С бреющего полета "илы" расстреливали пехоту, из пушек били по бронетранспортерам, а под самый конец мы даже ахнули: приземлились летчики и подключились в бой! По существу, все пространство аэродрома простреливалось, какой-то пятачок у нас оставался два на два километра. А они рискнули!
      Сорок восемь часов билась небольшая группа Жукова и Графова в окружении. Боевые товарищи спасли отряд наших ветеранов. Спасли отряд, но уже не было его героического командира: Владимир Александрович Жуков умер от смертельной раны.
      - Ранило его еще на подходе к аэродрому, - рассказывал Графов, - пуля в грудь попала. Задание выполнили удачно. Жуков радовался успеху, верил, что выживет.
      Говорил: "Это седьмая рана, столько раз от смерти уходил - под Москвой, под Белгородом, на Украине, в Польше - в Берлине тоже не дамся. Нельзя мне умирать, - что тогда с матерью будет: она двух сыновей за войну потеряла, не перенесет третьей потери". Боролся он за жизнь до последнего, но организм был сильно ослаблен: он ведь недавно вернулся в часть после ранения. Не долечился! "Возьмем Берлин,- говорил,- тогда и подлечусь"...
      Двадцать три года исполнилось Володе, и почти четыре из них он провел на войне.
      Тяжело давались нам эти последние километры войны: могилами Федора Потоцкого, Владимира Жукова и сотен других ветеранов метила армия путь к великой цели - к победе! Мы знали, что до победы оставалось несколько километров, но еще многим из воинов придется потерять здоровье и отдать жизнь.
      Продвигаясь на запад после встречи с передовыми частями армии генерала Лучинского, мотоциклетный полк подполковника Валентина Николаевича Мусатова очищал квартал за кварталом.
      В 24:00 24 апреля мы получили радиограмму: "Достиг пригорода Тельтов. На канале встретил танкистов армии Рыбалко. Мусатов".
      - Прекрасно! И Первый Украинский вышел к Берлину,- доволен Шалин.
      Радость была, конечно, большая, и мы поторопились доложить о ней фронту.
      - Доклад верный? - строго спросил маршал Жуков.
      - Докладываем на основании донесения командира полка.
      - Члену Военного совета лично выехать с группой и проверить, кто действительно первым вышел на канал Тельтов.
      Немного времени прошло, пока мы с А.Л. Гетманом и A.M. Соболевым связались с генералом Суховым - командиром корпуса армии Рыбалко - и с его помощью нашли самого Павла Семеновича Рыбалко.
      Командарм находился у себя на наблюдательном пункте, на крыше шестиэтажного дома, и разглядывал Тельтов-канал, - этот, по сути дела, противотанковый ров, заполненный водой.
      Мы сердечно поздравили Павла Семеновича и порадовались успеху боевых товарищей.
      - А еще одна радость вам известна? - спрашивает Рыбалко. - Я только что разговаривал с Дмитрием Даниловичем Лелюшенко. Он уже к Потсдаму подошел. Встретился там с передовыми отрядами сорок седьмой армии Перхоровича и танкистами второй танковой Богданова.
      Мы чуть "ура" не крикнули: Первый Украинский соединился с Первым Белорусским западнее Берлина. Город в окружении!
      Мечты о победе близились к осуществлению.
      Берлин был для нас не просто городом, даже не просто вражеской столицей. Бывали в истории случаи, когда сдавали столицу, а войну все-таки выигрывали. Под Берлином были взяты в кольцо самые лучшие силы германского вермахта, и всем было ясно: Берлин - город, где будет решаться окончательный исход Великой Отечественной войны.
      - Не выпустим никого! - непроизвольно вырвалось у Гетмана.
      Чувствую, что Павел Семенович что-то приберег в запасе. Такой уж это человек: не любит много говорить. Недаром П.С. Рыбалко был когда-то военным атташе. Хитро прижмурил глаза и все-таки сообщил радостную новость: передовые части 1-го Украинского фронта вторично соединились - южнее Берлина - с 1-м Белорусским фронтом и образовали новое кольцо, в котором замкнули немецкие войска, державшие здесь оборону, свыше двухсот тысяч отборных гитлеровских солдат и офицеров.
      - Спасибо, Павел Семенович, порадовали новостями!
      - Позавчера на Тельтов вышли,- рассказывал Рыбалко о марше своей армии к Берлину. - Маршал Конев давно предупреждал, что будем брать Берлин. Но, знаете, когда я увидел впервые разграничительные линии фронтов, будто шарахнули по голове дубинкой: мимо идем! Все-таки в самой глубине души таилось: авось да подвернут нас к Берлину. Ведь вся наша армия верила: на Берлин идем! Один танкист так и написал на машине: "У меня заправка до самого Берлина!" В ночь на восемнадцатое апреля, когда вы застряли на Зеелове, позвонил Конев: Ставка приказала нам идти через Барут - Тельтов на Берлин. Дали мы марш-маневр, упредили немецкую оборону на Шпрее и пошли, аж ветер свистел и кустики мелькали. Все с ходу брали, никто не сопротивлялся. Даже тревожно было: думал, где-то кулак приготовлен. А они, оказывается, все на вас в это время навалились. Когда в Баруте и потом в Цоссене наткнулся на противника - даже обрадовался. Пленные говорили в один голос: русских с юга не ждали, до двадцать второго апреля оборона на южной окраине Берлина была войсками не занята. А мы проскочили к двадцать третьему...
      - Недооценил их генштаб ваши оперативные возможности!
      Павел Семенович вдруг громко захохотал. Я удивился:
      - Что такое?
      - Да когда же им было оценивать возможности и принимать решения, раз они драпу давали. Ведь Цоссен - это ставка их верховного командования и генеральный штаб вермахта. Мы их там чуть тепленькими не взяли - и Кейтеля, и Йодля.
      - Жаль, упустили, - задумчиво тряхнул головой член Военного совета армии генерал-лейтенант С. И. Мельников. - Ну, ничего, не страшно. Надеемся на встречу в Берлине.
      - Как хоть выглядит их генштаб?
      Рыбалко и Мельников улыбнулись.
      - Это был их генштаб, а сейчас это наш штаб армии,- Павел Семенович встал.- Извините, мне надо в части, а все, что требуется, доложит Семен Иванович. Он сюда прибыл с передовым отрядом Сухова - все видел сам.
      Семен Иванович Мельников - старый танкист, мой товарищ еще по боям на реке Халхин-Гол, единственный политработник среди членов Военных советов всех армий и фронтов, который получил звание Героя Советского Союза.
      - Вас Цоссен интересует? - спрашивает он. - Помещение Генерального штаба в два этажа построено: один на земле, а второй, точно такой же, под землей. Когда не было бомбежки, сотрудники работали в верхнем, а если бомбили спускались вниз, но работа не прекращалась.
      - Накатов много?
      - Нет, там другая система. Над убежищами поставили огромные металлические конусы. Прямое попадание бомбы поэтому практически исключено, она в сторону скользит. Что здорово - аппаратура исключительная нам досталась. Кабели толщиной в руку во все стороны идут.
      - Целые? Не верится.
      - Не успели попортить. А может, немецкие инженеры пожалели. Развесили плакатики: "Руский сольдат! Это есть ценный трофей, не ломай".- И Мельников сам рассмеялся. - Последние полчаса какой-то связист правил всей этой аппаратурой. Нашли записи последних разговоров. У него штабы армий требуют приказы, а он одно твердит: "Тут русские, русские..."
      Тепло попрощавшись с Мельниковым, мы вернулись для доклада в штаб фронта.
      - Вам было приказано захватить аэродромы. Исполнено? - спросил командующий фронтом Маршал Жуков.
      - Так точно.
      - Летчики подсели?
      - Так точно, подсели, товарищ маршал. Ведут бой. Но это действовали небольшие передовые отряды, а танкисты Рыбалко вечером двадцать третьего апреля вышли на фронте шириной в десять километров и захватили прочные плацдармы на северном берегу канала Тельтов.
      - А Чуйков?
      - Армия Чуйкова находится вместе с нами. Заняли Буков.
      На земле и под землей
      Мы решили поехать в корпус Дремова, чтобы лично поглядеть на действия созданных в Берлине штурмовых отрядов. Расстояние от штаба армии до командного пункта корпуса было небольшим: в обычное время - полчаса езды. Но нам пришлось туда добираться свыше трех часов.
      Улицу запрудили бесконечные колонны танков, пехоты, артиллерии, медленно двигавшиеся по разрушенному городу.
      Катуков нетерпеливо ерзал на сиденье:
      - Пешим ходом пройти быстрее! Попробуем прорваться другой улицей,скомандовал он шоферу.
      Свернули на параллельную "штрассе", но тут дорогу преградил завал камней, балок, бетона: это стена многоэтажного дома рухнула на мостовую.
      - Тупик! Давай назад!
      Выехали на другую улицу. Но здесь путь перекрыла баррикада...
      На третьей - опять завал, на четвертой - тоже не проехать. Разворачивались, крутились туда и обратно, лавировали в лабиринте улиц, наконец Катуков не выдержал:
      - Тут пехота, и та с трудом пройдет! Поворачивай обратно, на маршрут колонн.
      Город "разукрашен" белыми флагами: из каждого окна свешиваются простыни, полотенца, даже передники играют кружевами на ветру. Не все берлинцы, видимо, горели желанием "умереть за своего фюрера".
      На крышах развевались красные флаги - знак того, fl что здесь прошли наши части. Без такой сигнализации в городском бою не узнать, где свои, а где чужие.
      - А помнишь, как в сорок первом году мы определяли рубеж выхода немцев, особенно к вечеру? - вдруг спрашивает Михаил Ефимович.
      - Конечно. Где пожар, там они.
      Останавливаем бронетранспортер около подворотни многоэтажного дома, где стоит полевая кухня. Вокруг нее большое оживление. Солдаты, сержанты, офицеры - всё получают пищу, ждут очереди, некоторые уже с аппетитом едят. Между ними замечаю нескольких немецких детей. Маленькие берлинцы подходят к бойцам, протягивают худенькие ручки с зажатыми в них чашками и плошками. Рядом с поваром стоит кудрявый мальчуган в рваных штанишках: "Кушать!" - первое слово, которое немецкий ребенок выучил на русском языке. Повар аккуратно налил ему чашку пополнее. Мальчик тоненьким благодарным голосом протянул: "Данке шен". А повар вдруг ласково погладил его вихры своей широкой ладонью. Но, увидев нас и не зная, как мы оценим такой поступок, покраснел и сразу начал оправдываться: "Ребенку дал, товарищи генералы. Всякого за войну навидался, а вот не выдерживает сердце смотреть на голодных детей".
      Мальчик лет семи, которому щедрый сержант наливал сладкого чая из фляги, неотрывно глядел на лакомство голодными глазами, но переборол себя и, объяснив: "Фюр мама", - понес чай в дом. Сержант был растроган.
      - Гитлера поймаем живьем - что с ним делать? - начал он обсуждать с товарищами юридическую проблему, занимавшую тогда умы многих. - Я бы отдал его на казнь при этих ребятах, чтоб видели, через кого страдают, чтобы сами немцы его на мелкие кусочки порвали!
      - При нас, пожалуй, и порвут, а без нас - нет! - убежденно возражал второй - трезвый скептик.
      Хотя шел сильный бой, в городе хорошо различались звуки. Стены домов поглощали шумы, и даже канонада казалась здесь какой-то отдаленной. Все здесь отличалось от боя в поле. Внезапно мое ухо поразил непривычный свист, резко приближавшийся сверху. Команда "Воздух" - и ноги сами занесли нас в подворотню. Рефлекс выработался: сотни раз приходилось бывать под обстрелом "юнкерсов", "хейнкелей", "мессеров".
      Мы тревожно вглядывались в самолеты, оставлявшие в небе узкий белый след.
      - Скорость бешеная! - прикинул на глаз Катуков.- Хорошо, если у Гитлера таких немного. А если много - жарко будет.
      В тот день нам впервые пришлось наблюдать реактивные самолеты. Молниеносно снизившись над колонной, звено обстреляло ее пулеметным огнем. Упал сержант, который минуту назад наливал немецкому мальчику чай. Товарищи быстро оттащили его в подворотню. Военфельдшер Арсентий пытался помочь ему, но было уже поздно.
      Откуда-то донеслись крики: "Врача!" Это две девочки, задержавшиеся около каши, попали под огонь. Около кухни Арсентий оказался единственным медиком: перевязал раненых и отправил в медсанвзвод.
      Реактивные самолеты развернулись на второй заход. Наперерез им бросились "яки". Скорость фашистов была вдвое больше. Казалось, наши летчики пошли на верную смерть. Но стервятники не приняли боя, круто взмыли кверху, сбросили напоследок бомбы и исчезли в голубой вышине.
      С приближением к центру продвигаться стало труднее. Улицы оказывались все более узкими: упавшие каменные глыбы с обеих сторон загромоздили мостовые и тротуары. Дома высокие, но редкий из них еще насчитывал четыре стены, и через широкие проемы солнечные лучи заливали всю дорогу.
      Канонада становилась громче. Рвались тяжелые бомбы, непрерывно гремела артиллерия. Маневрируя между завалами, крутились с улицы на улицу и думали: с какой стороны свалится дом на голову - справа или слева?
      Город горел. Дым, дышать невозможно. Кругом безлюдье, только красные флажки на крышах все еще показывали, что мы в расположении своих. Но где они?
      - Товарищ командующий! - Незнакомый сержант, перевязанный бинтами, в обгорелой гимнастерке, с новеньким орденом Отечественной войны на груди, вдруг встал прямо на дороге. - Дальше ехать опасно. У того угла - линия фронта.
      Вглядываемся. Никакой "линии", разумеется, не видно, квартал молчалив и пустынен. Только у края дома, на который показал сержант, прижимаясь к стенке, крадется группа солдат. Пулеметная очередь с верхнего этажа - двое падают, остальные успевают проскользнуть за угол.
      - Где командир?
      - В этом доме, товарищ генерал.
      - Проведите нас.
      Переступаем через входные двери, сорванные взрывной волной. Михаил Ефимович в шутку нажал кнопку лифта, но чуда не свершилось: кабина застряла где-то между третьим и четвертым этажами. По лестнице пробираемся, непрерывно глядя под ноги: почти на каждой ступеньке лежат трупы. Сержант чувствует себя хозяином, ему неловко за плохое состояние помещения.
      - Извините, не убрано тут. На других лестницах еще хуже...
      На стенах лестничной клетки можно прочитать всю историю жаркого боя за этот дом. Вот здесь, где проломлены каменные плиты и покорежило огнем стальные прутья решетки лифта, действовали фаустпатроном. В ответ наши били из автоматов: на штукатурке видны выщербины от очередей. А вот резкие ломаные линии - это кого-то пытались, видимо, достать штыком.
      На шестом этаже находился наблюдательный пункт командира бригады полковника Анфимова. Здесь был и начальник политотдела Кортылев.
      Заметив нас, комбриг поднялся и четко доложил обстановку:
      - По земле продвинулись до кирхи, под землей - до подвала следующего дома, на этажах и крышах соседних домов идет бой.
      - Вертикальный фронт получился? - спросил Михаил Ефимович.
      - Так точно! Боевые участки распределили по этому принципу. Воюем - как в кино! - неожиданно сравнил Анфимов.
      - В каком кино?
      - "Ленин в Октябре". Я так и объяснял солдатам перед штурмом: помните взятие Зимнего в семнадцатом году? То есть своими глазами никто, конечно, не видел, но кино смотрели все. Помнят, как там ломали ворота, по лестницам лезли, стреляли в комнатах из-за колонн. Вот так, сказал, и здесь действовать надо.
      - Ну и как на практике получилось?
      - Честно доложить, когда смотрел кино - восхищался, но тут нам пришлось похуже. У юнкеров не имелось ни фаустпатронов, ни автоматов, и главное - дом там был невысокий, вертикаль небольшая - три этажа. Да и до крыши Зимнего схватка не дошла, а ведь это, пожалуй, самое трудное...
      Подходим к стереотрубе, установленной в проеме окна. Видна неширокая, метров в пятнадцать, улица. По обеим ее сторонам медленно ползут два танка: больше здесь и не поместится! Башня правого повернута налево, градусов на сорок пять, башня левого - также, но направо. Каждая из этих машин ведет огонь вперед, по домам, расположенным на противоположной от себя стороне улицы: только при таком построении снаряды могут доставать огневые точки даже на третьих-четвертых этажах дома. Уступом сзади танков посреди мостовой движется самоходка. Она бьет по объектам, которые появляются прямо впереди. Группу замыкают зенитки: снарядами сшибают недобитых фаустников, притаившихся на крышах и в верхних этажах.
      Анфимов докладывает:
      - Для меня все тут новое, товарищ командующий! Мотопехота штурмует каждый дом, и это правильно, но, по существу, она от танков отрывается, и танки должны стоять на улице. Взвод автоматчиков с саперами и с огнеметчиками идет по домам, выкуривает фаустников, только тогда танкисты могут продвинуться вперед. Иначе им сразу верная гибель. Фаустники бьют с крыш, попадают по самой тонкой броне. Немцы за верхние этажи и крыши цепляются отчаянно, чтобы удержать противотанковые позиции. Танки жгут. Поэтому и даем такой медленный темп. По земле фронт - одна улица, зато в высоту да и в глубину фронт вдвое больше. Впереди стоят баррикады, форменные тупики, наша артиллерия бьет снаряды не берут. А где трамвайная линия идет, там немцы еще крепче исхитрились: поставят вагоны, набьют мешками с песком, а за вагон спрячут пушку или закопают танк. Отведут вагон на минуту в сторону, выстрелят по нашему танку или самоходке и снова вагоном закроются: бей их сколько хочешь! Сегодня трижды контратаковали меня. С тыла зашли! Не будь резервной танковой роты Гаврилюка, не знаю, чем бы все кончилось. Признаюсь, сам виноват: не знаю подземного хозяйства. Подземным ходом они провели группу,- Анфимов вздохнул.Сильно потрепали мой батальон.
      - Кто сосед справа?
      - Темник. Что-то у него застопорилось вчера. Танков мало осталось.
      - А где Дремов?
      - В соседнем доме. Могу дать офицера, проводит.
      Пробираясь к Дремову, мы увидели странную картину: через широкий проем солдаты втаскивали на верхний этаж дома рейку от реактивного миномета.
      - Геленков, в чем дело? - обратился я к командиру ракетчиков.
      - Надо фрицев на седьмом этаже достать, товарищ генерал. Их там человек двести. Обычная артиллерия не берет.
      Признаюсь, до этого случая не знал и не представлял себе, что можно отделить рейку от "катюши" и занести ее на верхний этаж. Но в Берлине все оказалось возможным.
      - Если хотите, даже с подоконника можно стрелять,- пояснил мне Геленков.Обычно мы из окон бьем двумя-тремя минами. Автоматчики нашей поддержкой довольны.
      - А как с воспламенением ракеты?
      - Это же просто: подводим проводку к аккумулятору, можно и бикфордов шнур к мине прицепить и поджечь. Приспосабливаемся помаленьку. В Берлине у всех новая тактика - и у "катюш" тоже.
      Впервые нам пришлось наблюдать, как с пятого этажа дома вырвался красный хвостатый след реактивных мин, как залп обрушился на огрызавшийся огнем противоположный дом - и вдруг из дыма и пыли наружу высунулась палка с огромным белым полотнищем. Еще одна маленькая капитуляция!
      На командном пункте Дремов доложил о положении корпуса, штурмовавшего основными силами Ангальтский вокзал. На секунду командир корпуса задумался, собираясь с мыслями:
      - Тяжело в Первой гвардии, товарищ командующий.
      - Что случилось?
      - Темник тяжело ранен. Командует начальник штаба.
      В этот день мне от многих пришлось слышать подробности боя Первой гвардейской бригады на улице Гнейзенау.
      Автоматчиков в бригаде было мало, танкам пришлось самим себе прокладывать дорогу. А по узкой улице одновременно двигаться могли только две боевые машины.
      Это напоминало полигон. Передовые танки вели огонь, остальные стояли сзади и ждали, когда освободится место. Но "полигон" был особым: смена наступала только после гибели или тяжелого ранения товарищей, шедших впереди. Танкисты стояли на месте, иногда передвигались, радуясь успехам боевых друзей, но потом недалеко вспыхивал костер, оттуда тащили тяжелораненых, обожженных, комбриг взмахивал красным флажком: "Следующий вперед!" - и гвардейцы бесстрашно выходили на освободившееся место, на смену выбывшим из строя, веря, что их экипажу суждено победить и выполнить задачу. Одни танки сменяли другие, но метр за метром отвоевывали, прогрызали, перемалывали силы врага.
      Что перечувствовал Темник, посылая вперед, на бой, волна за волной, экипажи, с которыми вместе прошел тысячи километров? Что пережил он на последних участках боевого пути, выполняя любой ценой приказ,- это никто рассказать не может. Но когда осталось совсем мало автоматчиков и саперов и танкам все труднее было преодолевать очередной рубеж, Темник решился на отчаянный поступок. Он собрал работников штаба и политотдела, всех офицеров, которые были около него, предложил им одеться в чистое обмундирование, надеть ордена, взять автоматы и, лично возглавив эту "группу автоматчиков", повел ее на штурм.
      - В полчаса очистили первый квартал, - вспоминал Геленков, дивизион которого действовал совместно с бригадой Темника.- Тогда Темник говорил: "Ну, друзья, выполнили мы вчерашнее задание, надо сегодняшнее выполнять. Вперед!" Очищали этаж за этажом, подрывали засевших фаустников, выбивали немецких автоматчиков. Бригада преодолела второй квартал. Задача была близка к выполнению. Танки вырвались вперед, прикрывая группу. Но с пятого этажа ударили фаустпатроны, а тут еще мина разорвалась. Темник и еще несколько офицеров упали. Подползаю к нему, Темник спрашивает: "Геленков жив?.. Все живы?" - "Все!" - говорю. А какое там все, кругом лежат побитые, Шустов уже холодный: осколок в сердце попал, наповал убило. Трижды комиссовали его - под Москвой, на Курской дуге и на Висле. Оставался в строю, дошел до Берлина, а до конца войны не дожил....
      По щеке Геленкова скатилась слеза.
      - Пришлось срочно отправить Темника в госпиталь, - продолжал он.- Но и там не спасли: осколками минь" прожгло ему живот. Выносили его из боя на глазах у бригады, всем стало известно, что командир смертельно ранен. Танкисты так рванулись вперед, что через три часа очистили улицу и вырвались к Ангальтскому вокзалу...
      Боевую задачу дня 1-я гвардейская танковая бригада выполнила полностью.
      Пора было ехать на свой командный пункт. Там, где стихал бой, уже возрождался разрушенный и, на первый взгляд, мертвый город. Под руководством работников советских военных комендатур местные жители убирали с мостовых и тротуаров камни, кирпичи, куски бетона, и захламленные улицы будто расширялись.
      - Пять дней прошло с начала штурма, а уже делается большое дело, разглядывает город Катуков. - И кем? Незаметными людьми, работниками комендатур.
      На улицах появились местные жители, выбравшиеся наверх из катакомб и подвалов. Многие тянули за собой тележки с разным скарбом. Люди бродили в поисках родных домов, но чаще находили обуглившиеся каменные скелеты своих жилищ.
      На углу квартала мы заметили толпу немцев.
      Старички интеллигентного вида, измученные женщины с узелками, инвалиды все теснились около наклеенного на стенке объявления.
      - Что это такое? - Катуков вытянулся поглядеть из бронетранспортера.
      - Наверное, изучают "Приказ номер один" берлинского коменданта. Ты что, еще не видел?
      - Нет.
      - Посмотри.
      Михаил Ефимович развернул продолговатый полуметровый кремового цвета лист с текстом на двух языках: немецком и русском.
      "Приказ начальника гарнизона города Берлина, - бормочет он, пробежав глазами заголовок,- No 1. 24 апреля, г. Берлин".
      - Двадцать четвертое - это какой был день? Дружными усилиями памяти с трудом устанавливаем - вторник!
      - А сегодня уже воскресенье? Совсем не замечаю дней, все в берлинской горячке спуталось.
      В глаза Михаилу Ефимовичу бросились отпечатанные внизу крупным шрифтом подписи:
      "Начальник гарнизона и военный комендант города Берлина, командующий Н-ской армией генерал-полковник Берзарин.
      Начальник штаба гарнизона генерал-майор Кущев".
      Фамилия начальника штаба, наверное, доставила переводчикам много забот: звук "щ" на немецкий язык пришлось переводить ни больше ни меньше, как семью буквами.
      - А почему такая честь выпала генерал-полковнику Берзарину?
      - Как почему? Армия Берзарина первая ворвалась в Берлин. Маршал Жуков выполнил условие, которое он поставил перед общевойсковыми армиями - какая первой ворвется в Берлин, тот командарм и будет комендантом Берлина.
      - Да, армия Берзарина на Висле первая ввела Богданова в прорыв. Первая вышла и на Одер...
      Катуков углубился в текст документа.
      - Так... Так... "Приказываю национал-социалистическую немецкую рабочую партию распустить... Руководящему составу НСДАП, гестапо, жандармерии в течение сорока восьми часов явиться в комендатуру для регистрации". Дожили великие арийцы, довоевалась высшая раса. Как думаешь, придут эти руководители в комендатуру?
      - Как мне известно, пока за пять дней никто не явился. Наверно, удрали на запад.
      Возвратившись в штаб армии, мы выслушали доклад начальника тыла В.Ф. Конькова.
      - Согласно указанию Военного совета фронта, населению нужно временно предоставить паек в размере действовавших у них норм. - Василий Фомич развернул таблицу, где на двух колонках обозначены продовольственные нормы для взрослых и для детей: взрослым хлеба - 200 граммов, детям - 150, жиров взрослым не полагалось вовсе, детям - 5 граммов, кофе 2 грамма и т. д. Вздохнув, Коньков пояснил: - Очень, очень скудный паек, но большего дать пока невозможно: бои, все транспортные магистрали забиты армейскими и фронтовыми грузами.
      - Что можем дать дополнительно для детей, Василий Фомич? - спросил Катуков.- Из своих ресурсов, а? Не загружая магистрали, можем чем-нибудь поделиться?
      - Может, выделим молока? - предложил я. - Хотя бы по пол-литра на ребенка. Сумеем, товарищ Коньков?
      - Сумеем.
      Доклад оказался большим. Сто тысяч человек, сто тысяч жизней - такую цифру назвал Коньков как итог первого, предварительного учета населения в освобожденной нами полосе города.
      - Из них свыше пятидесяти тысяч - дети, остальные - женщины, старики. В освобожденном районе запасов продовольствия не обнаружено; водопровод, электричество, газ, канализация разрушены. Медикаментов нет. Врачей на учет взято очень мало, из них половина - нетрудоспособные. А раненых и больных много. Главным образом - тиф и дизентерия. Коменданты только начали брать управление в свои руки. Положение тяжелое, просто угрожающее.
      - Надо использовать немецких специалистов. Есть среди них администраторы и инженеры городского коммунального хозяйства?
      - Выявили эту категорию. Есть-то они есть, - Василий Фомич помялся, - да почти все - нацисты.
      - Черт с ними, что нацисты. В этом потом разберемся. Лишь бы дело делали.
      - А как обстоят дела с лицами, освобожденными из лагерей? поинтересовался Катуков.
      Коньков вытащил еще один лист:
      - Набралось свыше пятидесяти тысяч человек. Кроме наших, есть поляки, чехи, англичане, словаки, голландцы, бельгийцы, французы, даже двадцать люксембуржцев.
      Мы переглянулись с Катуковым. Веселые искорки так и прыгали в его глазах. Без слов вспомнили одно и то же.
      Это случилось за несколько часов до доклада Конькова. Обочины дорог были заполнены тысячами людей, освобожденных недавно из гитлеровского рабства. Наш бронетранспортер обгонял большую колонну истощенных солдат во французской форме. Обмундирование сидело на них мешковато, на головах красовались кепи со значками. У Катукова внезапно взыграла любовь к родине Парижской Коммуны.
      - Viva la France! - крикнул он, приподнявшись из бронетранспортера.
      Французы, улыбаясь от уха до уха, заорали в ответ:
      - Мы курские!
      Пришлось остановиться и выяснить, что за чудо - французы из Курска. Оказалось, что наши солдаты, находившиеся в плену, после освобождения набрели где-то на гитлеровский склад с обмундированием петеновской армии и поторопились сменить свои отрепья на чистое...
      - Освобожденные армией люди измучены, истощены, многие больны, докладывал Василий Фомич. - Требуется немедленно организовать им медпомощь, а наши госпитали все заняты ранеными.
      - Попросим медперсонала у фронта,- обещал я.- Но запомните: никакая инфекция, ни одна бацилла не должна проникнуть в Советский Союз через армейские карантинные фильтры! Головой отвечаем!
      Новые вопросы неизбежно тянули за собой другие - и так без конца! Откуда взять продовольствие для армии, для тысяч голодающих берлинцев, для сотен тысяч освобожденных, за судьбу которых предстояло нести ответственность Военному совету?
      Военный совет решил подготовиться к уборке урожая с брошенных полей. Это могли сделать советские граждане, освобожденные из неволи.
      - Еще вопрос к Военному совету,- обратился Василий Фомич. - На тылах скопились десятки тысяч военнопленных гитлеровцев. Что с ними делать? Пока разместил в лагерях, где держали наших военнопленных.
      Катуков засмеялся:
      - Ну и как они? Довольны своими лагерями?
      Звонок ВЧ нарушил ход доклада. В трубке услышал характерное "вступительное" покашливание члена Военного совета фронта Телегина.
      - Что, мотаешься? Никогда тебя нет у телефона. Слушай: рассмотрели ваши сведения о наличии продовольственных запасов и решили, что слишком богатым ты стал. Думаем часть забрать.
      - Опять забираете? Взаймы?
      - Какое "взаймы"? Ты что, собственником сделался?
      - Собственником не собственником, но когда запасы под охраной своей армии, на душе спокойнее.
      - Придется все-таки побеспокоить твою душу. Имеешь много зерна, муки, мельниц, порядочно скота. Сколько можешь передать мельниц для фронта? Сколько муки отпустишь? Ну а что касается соли - тут уж не прошу, а приказываю. В освобожденных районах Берлина нет ни грамма.
      Коньков, уловивший, о чем шел разговор, засуетился и быстро выложил на стол заранее подготовленные справки - сколько и каких именно продуктов, а также мельниц и крупорушек армия сможет выделить фронту. Назвав цифры и сроки передачи, я спросил у Константина Федоровича:
      - Если не секрет, для кого от нас берете?
      - Планируем для Берлина. Разверстку получишь через несколько дней. У тебя мы много еще чего возьмем, - "обрадовал" Телегин.
      Доложил ему подробно о наших мероприятиях по обеспечению Берлина, по работе с освобожденными невольниками, о подготовке к уборочной кампании.
      - Хорошо, очень хорошо. Правильно.
      - Есть просьба к Военному совету: помогите нам. Выделите госпитали для истощенных и больных из лагерей - советских, американских, французских и других пленных.
      - Помогу. Сейчас дам указание начсанфронту. Еще что?
      - Политработников из резерва! Требуются для работы с освобожденными советскими военнопленными и с людьми, угнанными в рабство. Если можно, желательно также получить политработников со знанием английского и французского языков. Армия такими кадрами не располагает, а зачем нам обижать граждан союзных стран - надо им тоже дать пищу духовную.
      - Хорошо,- согласился Телегин.- Генерал Галаджев поможет, дам ему указания.
      С.Ф. Галаджев работал начальником Политического управления фронта.
      Телегин располагал сведениями о состоянии нашей армии, поэтому разговор быстро закончился.
      Вспоминая сейчас те дни, с благодарностью думаю о замечательном коллективе работников политического управления и работников тыла фронта. В Берлине несколько суток длилось сражение, небывалое по своей мощи, а рядом возникал новый фронт работы, требовавший огромного дополнительного напряжения сил и средств. И масса энергии вкладывалась в решение этой второй задачи - в обеспечение нормальной жизни города. Выполнять такие две задачи одновременно было под силу только советским людям, которых вели на подвиги замечательные партийные вожаки.
      Штурм Имперской канцелярии
      Ночью поехал в госпиталь, чтобы встретиться с ранеными офицерами и солдатами, от которых на имя Военного совета пришли письма и заявления. После бесед с этими людьми зашел в палату, где лежал тяжело раненный полковник Гусаковский.
      Иосиф Ираклиевич - похудевший, измотанный - лежал, откинувшись на спину, нога была в гипсе.
      - Спасибо, большое спасибо, что пришли, - обрадовался он. - Как бригада?
      - Все хорошо. Выздоравливай, Иосиф Ираклиевич, не беспокойся.
      - Мы вчера вышли к Имперской канцелярии, товарищ генерал!
      - Знаю.
      - Короткий, но тяжелый был бой. Они сопротивлялись отчаянно! Я допрашивал пленного ефрейтора, он показал, что против нас бросили в бой батальон "Лейбштандарте Адольф Гитлер" - это батальон личной охраны фюрера. На подмогу им сбросили на парашютах курсантов-моряков. Для обороны сектора вокруг рейхстага и рейхсканцелярии немцы создали особый корпус под командованием бригаденфюрера Монке. Навербовали в этот корпус самых отборных нацистов, включили отъявленных бандитов из власовцев, из испанских фалангистов; словом, собрались "сливки" международного фашизма.
      - А Гитлер-то там, это точно?
      - Черт его знает! Все стены заклеены приказами бригаденфюрера Монке, и он пишет, что никогда не чувствовал себя так связанным с Гитлером, - Гусаковский даже наморщил лоб, стремясь вспомнить фразу поточнее, - "как в час, когда фюрер решил остаться с нами, бороться вместе с нами и отбить врага". Вот примерно так и пишут. Пленный показывал, что два дня назад сам видел Гитлера в саду за зданием рейхсканцелярии. Мое мнение - он правду говорит, потому что про Гиммлера он прямо заявил, что тот удрал.
      - Значит, Гитлер здесь, не ушел!
      Это известие сильно обрадовало меня.
      - Похоже на то,- осторожно согласился Гусаковский. - Я к тому разговор веду, что в центральном секторе напрасно обращаемся по МГУ, бросаем листовки с обращениями антифашистов, военнопленных, жен. Рейхсканцелярию защищают фанатики, которые верят только в силу Гитлера. Мы поймали одного морячка - он, как осел, одно нам твердил: "Танковая армия Венка ворвалась в город, большая часть кварталов в наших руках, русские окружены" . Это мы-то окружены двадцать девятого апреля. Нет, этих,- подчеркнул Гусаковский,- агитировать можно только ударами танков и артиллерии. Я все самоходки поставил на прямую наводку по рейхсканцелярии. Мы с ходу к ней выскочили. Батальон Пинского вышел на Ландвер-канал, на танках подвез взрывчатку, саперы взорвали в бетонных набережных выход и вход. Группа Алексея Чупина отличилась.
      - Помню Чупина.
      - Молодец! Без задержки дал батальону майора Пинского возможность переправиться. Но Пинский не обеспечил перекресток. В Берлине ведь не как раньше, когда отдельные танки могли вырываться хоть на двадцать километров: здесь одним танкам хода нет, без артиллерии, без автоматчиков и саперов пожгут всех сразу. Вот и зашли немцы Пинскому в тыл. Сердцу было больно смотреть, как танки горели. Послал ему на помощь резервную роту старшего лейтенанта Храпцова, автоматчиков Героя Советского Союза Юдина, самоходки подполковника Мельникова - все, что было под рукой. Ох, какой бой был!
      Не узнаю Гусаковского. Три года исключительно сдержанный, всегда не удовлетворенный достигнутыми успехами, он вдруг вошел в азарт, улыбается, глаза сияют, будто снова бой видит. Себе не верю: Гусаковский, и вдруг доволен итогами!
      - Интересный бой был! - повторяет он.- Наблюдали его вместе с командиром корпуса Бабаджаняном на моем НП, с пятого этажа. Между прочим, тоже только Берлин приучил к такому - выносить наблюдательный пункт под самую крышу. В поле нам и из танка все хорошо видно, а некоторые начальники, как вы знаете, даже из подвала ухитряются бой наблюдать и по радио распоряжения отдавать. Город такое дело начисто исключает: тут кругом улочки, переулочки, подземелья, снизу ничего не видно. Здесь лучше всего залезть повыше, тем более - авиация не грозит, небо в наших руках. За целый день один-два немецких самолета прорвутся, не больше. Так я отвлекся. Хочу про этот бой рассказать. От немецких тан- I; ков только султаны дыма взлетали к небу. Прекрасный | был вид! Немного их было, десятка два с половиной, и все приказали долго жить. Захватили мы на углу большой дом. Эсэсовцы перешли в контратаки, была рукопашная схватка, били друг друга чем попало. Здание загорелось. Смотрю, Помазнев прыгает прямо в огонь. Автоматчики наши за ним. Думал - не увижу больше друга. Кричу как сумасшедший: "Что ты делаешь?!" - будто он мог слышать в такой какофонии. Вижу - вылезает на крышу, в одной руке флаг, другой стреляет из пистолета. На моих глазах упал с этим флагом. Автоматчик флаг водрузил, дом отстояли. Принесли ко мне Помазнева. Обгорелый, израненный, и просит извинения: "Извини, сделал, что мог!" Так обрадовался, что он остался живой, что и ругать не стал. Расцеловал и отправил в госпиталь. Смелый, чрезмерно смелый, отличный политработник. Сегодня подпишу вторично реляцию о представлении к званию Героя Советского Союза. Прошу Военный совет опять поддержать...
      - Мы-то поддержим. А как тебя самого-то угораздило, Иосиф Ираклиевич?
      - Глупо! - от досады он даже поморщился. - Доложили, что из захваченного дома проглядывается большое здание: на фасаде одно большое окно и один балкон. Решил, что, по всем признакам, это и есть рейхсканцелярия. Где-то читал, будто Гитлер задумал такой фасад в виде символа: один глаз и одна воля в государстве. Самому мне захотелось туда, в захваченный дом попасть, чтобы все видеть, развивать успех. И вот, когда к танку бежал, - не то снарядом, не то миной... Точно не помню - потерял сознание. Очнулся - рядом стонет офицер связи, надо мной склонился врач Штридлер. Чудесный человек! Смотрю, у него самого лицо в крови. "Перевяжи себя",- приказываю. "Я,- говорит,- здоров, товарищ командир",- и делает мне противостолбнячный укол. Потом укол связному. Тут я снова забылся, пришел в себя только в бронемашине. Ординарец поддерживает ногу. Вижу: Штридлера везут рядом; спрашиваю ординарца - что с врачом случилось? Рассказал ординарец, что нас накрыло одним снарядом, только меня в ногу, а его в голову, живот и руку. Уже в машине он себе - в третью очередь, значит, - делал укол. Прямо сквозь одежду вводил сыворотку и потерял сознание.
      Дверь палаты раскрылась, и на носилках внесли раненого. Это был майор Штридлер. Из-под бинтов выглядывали, казалось, одни глаза. Он приподнялся на носилках.
      - Эвакуируют меня, товарищ командир... Разрешите проститься.
      В канун Первого мая Михаил Алексеевич Шалин делал очередной доклад Военному совету.
      - Согласно ориентировке фронта, за внешнее кольцо можем больше не беспокоиться. Оттуда опасности - никакой. Три группы, которые по приказу Гитлера били с севера, с запада и с юго-востока с задачей освободить Берлин, либо разгромлены, либо уничтожены. Справа Рокоссовский ликвидировал "группу Штейнера", вышел севернее Виттенберга. В центре армии генералов Лелюшенко, Пухова и Лучинского разбили Венка. Пришлось Венку не деблокировать Берлин, а удирать к Эльбе. Совсем печально для противника сложилась обстановка на участке франкфуртско-губенской группы, на которую Гитлер рассчитывал больше всего. Окруженная в пятидесяти километрах от Берлина, она не сумела ни пробиться к городу, ни прорваться на соединение с Венком. Хочу отметить, что подобного примера одновременного двойного окружения больших групп, таких как берлинская и франкфуртско-губенская, на расстоянии всего полусотни километров одна от другой, история войн до сих пор не знала. Красная Армия будет по праву гордиться сложным маневром фронтов в этой операции. Особая трудность в уничтожении окруженного противника заключалась в различных задачах этих групп: берлинская стоит насмерть, обороняя столицу, и ее упорство мы чувствуем на каждом шагу, а франкфуртско-губенская - подвижная и маневрирует в разных направлениях. Но и это не спасает Гитлера.
      - Вторая радость,- продолжает Шалин, улыбнувшись: - На юге войска Первого Украинского фронта, а именно армия генерала Жадова, двадцать пятого апреля вышли в районе Торгау на Эльбу и соединилась с Первой американской армией. Территория Германий и ее вооруженные силы разрезаны на две изолированные части. Такова общая обстановка. Перехожу к положению в Берлине...
      Указка Шалина прошлась по извилистой красной линии, обозначившей фронт на тот день. Территория, оставшаяся у противника, напоминала по форме силуэт гантели, вытянутой с запада на восток: узкая горловина посередине и два утолщения с обоих флангов.
      - Между нашей армией и армиями Кузнецова и Богданова, наступающими с севера, осталось расстояние в два с половиной километра, фронт требует усилить наступление и соединиться. Определены разграничительные рубежи армий, даны опознавательные сигналы, о чем известно и штабу генерала Кузнецова: я связывался с ними... По рейхстагу нам приказано огня не вести: туда вышла армия генерал-полковника Кузнецова, части корпуса генерала Переверткина уже приступили к штурму.
      Опередили! Конечно, нам было немного обидно, что не Первой танковой армии досталась такая честь, но гораздо больше радовал успех товарищей по общей борьбе.
      - Подробности известны, Михаил Алексеевич? - спросил Катуков.
      - Так точно. Рейхстаг штурмует стрелковый полк под командованием Зинченко, усиленный танковой бригадой, артиллерийской дивизией, инженерными и другими частями.
      - Вот это полчок получился! - улыбнулся Михаил Ефимович. - Кто же берет рейхстаг - стрелковый полк или артиллерийская дивизия?
      Шалин развел руками:
      - Ясно, что все-таки пехота: ей по лестницам и этажам на крышу прорываться, ей водружать знамя Победы... Задача нашей армии остается прежней. Я считаю, Дремов должен захватить зоосад и Тиргартен, а Бабаджанян - Имперскую канцелярию и Бранденбургские ворота. У меня все, товарищ командующий.
      - Все так все. Так и подпишем.
      Темп нашего наступления усиливался, истекали последние часы жизни гитлеровского правительства.
      Что же происходило в это время в имперской канцелярии?
      Как позже мне стало известно из многих захваченных документов и показаний Кейтеля, Йодля, Вейдлинга и других, на самом краю гибели у главарей империи выползли наружу инстинкты, до поры до времени скрытые под маской верности Гитлеру: "Власти! Дайте власти!" Со всех сторон тянулись руки к креслу, где еще цепко сидел живой труп - фюрер. Не случайно еще 22 апреля Гитлер обвинил генералитет и своих помощников в неверности и предательстве: уже на следующий день поступила телеграмма от сбежавшего на юг Геринга, в которой "маршал" рассматривал себя в качестве преемника Гитлера и требовал полномочий главы государства с 22 часов 23 апреля. Но фюрер приказал Борману арестовать Геринга. Борман, который сам надеялся занять место Гитлера, распорядился не только задержать, но в случае смерти фюрера умертвить Геринга - своего конкурента.
      Но Гитлер не желал умирать: "Кайзер сложил оружие без четверти двенадцать, я прекращу борьбу лишь в пять минут первого!" В последний момент фюрер принял предложение Йодля снять все силы с фронта против англосаксов и бросить их в бой за Берлин. Кейтель отправился лично двигать на прорыв кольца армию Венка.
      Кроме того, надо было "заменить изменника" - Геринга. Гитлеру пришла в голову кандидатура известного нациста, генерала Грейма. Сказано - сделано: Грейм получил срочный вызов по радио. Все аэродромы были захвачены Красной армией, но Грейма влекла в Берлин непреодолимая жажда большой власти. Его жена, известная летчица-спортсменка Ханна Райч, сумела посадить самолет прямо на улице Берлина. Наверное, Грейм не раскаялся в усердии: Гитлер тут же произвел его в фельдмаршалы и обсудил с ним очередной план "полного разгрома русских". В это время пришло сообщение о новой измене: бывший мясник, любимец фюрера Гиммлер, полновластный хозяин восьмисоттысячной армии СС, самостоятельно начал вести переговоры с западными союзниками о капитуляции. И это ничтожество тоже власти добивается?! Взбешенный Гитлер дал Грейму важнейшее из последних государственных поручений: вылететь из Берлина, арестовать и доставить в город Гиммлера.
      Тем временем Кейтель и Йодль всеми силами пытались пробиться с войсками в столицу. Когда Хейнрици заявил откровенно, что это невозможно, его обвинили в саботаже приказа и 28 апреля успели снять с поста командующего группой армий. Связь ставки Кейтеля с Берлином прерывалась постоянно. И немудрено: наши войска вышли на Вильгельмштрассе и Потсдамскую площадь. У Гитлера не только не было четкой информации с фронта, но даже обстановка в самом Берлине была ему плохо известна. Наконец 29 апреля бледный, как полотно, комендант города генерал Вейдлинг доложил, что не позже 1 мая советские войска будут у входа в бункер. Как показали события, Вейдлинг правильно оценил обстановку.
      В это время Кейтель радировал, что деблокирующие группы немецкой армии остановлены. Только тогда фюрер объявил, что кругом всеобщая измена и поэтому пора ему, дескать, подумать о себе. На протяжении жизни занятый "большой государственной работой", он не мог "упорядочить личную жизнь", но теперь, в этот трудный час, "решил вступить в брак со своим верным другом Евой Браун". Услужливый Геббельс послал за гауляйинспектором Вагнером, который обвенчал Адольфа и Еву, будучи облаченным в коричневую форму нацистской партии. После церемонии был устроен роскошный свадебный пир в малом конференц-зале бункера. Многолетняя связь Гитлера с Евой Браун считалась великой государственной тайной: по признанию Гудериана, даже он, начальник Генерального штаба, никогда не слышал об этом. Пропагандисты кричали на всех углах, что фюрер не ест мяса, не пьет, не курит, не имеет семьи, а только целые дни думает о благе народа. А "высоконравственный" повелитель арийцев тем временем частенько приезжал в свою летнюю резиденцию Берхтенсгаден, где развлекался с красивой ассистенткой официального фотографа партии. Время на бракосочетание с любовницей Гитлер сумел выкроить среди "великих государственных забот" только 30 апреля 1945 года.
      Когда мы били по рейхсканцелярии из пушек и самоходок, когда наши бойцы уничтожали на ее подступах последних фанатиков и сами платили кровью за каждый метр земли, никому в голову не могло прийти, что творилось за толстыми стенами подземного бункера. После свадьбы фюрера руководители империи распоясались: пей, гуляй, живем последние дни! На праздничные столы извлекли лучшие вина и ликеры, самые вкусные деликатесы. Фактический глава партии всемогущий Борман, начальник генерального штаба Кребс, адъютант Гитлера Бургдорф и другие главари заливали горе алкоголем и, в конце концов, улеглись спать прямо на пиршественные столы. А в соседнем помещении Гитлер в предсмертной тоске диктовал секретаршам документ о... составе нового правительства, заявление об измене ближайших соратников и завещание. Так хоронили свое государство и свою партию руководители фашизма.
      С севера все громче доносился гул канонады: войска генерала Кузнецова штурмовали рейхстаг. В мирное время до занятых ими кварталов можно дойти от нас за пятнадцать-двадцать минут. С верхних этажей домов уже без бинокля видна тридцатичетырехметровая колонна - рубеж нашей встречи с боевыми товарищами.
      Но сопротивление гитлеровцев не уменьшается. Десятки тысяч вооруженных до зубов головорезов сгрудились на последней двухкилометровой полосе и дерутся с отчаянием обреченных на смерть. Нам предстоит взять рейхсканцелярию и зоологический сад, обнесенный кирпичной стеной полутораметровой толщины и превращенный в настоящую крепость. В районе Тиргартен, который протянулся между зоосадом (так называемым Цоо) и Имперской канцелярией, центром обороны стал семиэтажный железобетонный бункер. С наблюдательных пунктов своими глазами видим его колоссальные серые стены, - видны даже следы деревянной опалубки. И все это приказано нам взять сегодня же!
      Военный совет сосредоточил все резервы на участке Дремова и решил совместно с пехотой Чуйкова ликвидировать укрепленный узел. Шесть танковых и механизированных бригад, артиллерийские полки и полки реактивных установок, инженерные части должны были пойти на штурм, чтобы соединиться с Богдановым и Кузнецовым к 1 мая.
      Всю ночь шло подтягивание сил. Все орудия поставлены на прямую наводку. "Снарядов не жалеть!"- приказал Катуков командующему артиллерией Фролову.
      Задача Бабаджаняна еще труднее, чем у Дремова: захватить бункер самого Гитлера. Бабаджанян принял решение прорываться по земле и одновременно под землей, тоннелями и подвалами. "Прошу усилить автоматчиками!" - обратился он к Военному совету. Надо дать. Но откуда? У Военного совета остался последний и единственный резерв - рота охраны штаба армии.
      Во дворе выстроена рота. Стоят усатые ветераны, прошедшие и империалистическую, и Гражданскую, и Отечественную войны, рядом с ними вытянулись комсомольцы - по возрасту годятся в сыновья своим старшим боевым товарищам. Каждый из воинов попал в роту охраны после госпиталя, у всех по несколько нашивок за ранения.
      Для нас эти бойцы - как родные: не один раз спасали они штаб. Жалко было отдавать их в штурмовую группу: считанные часы оставались до победы. Мы понимали, что ждет большинство бойцов, когда группа пойдет штурмовать рейхсканцелярию: голыми руками не взять Гитлера! Много крови придется пролить напоследок... Но бой требовал от нас этой жертвы: неоткуда было больше взять автоматчиков для завершающего удара.
      Катуков объяснил роте необходимость посылки ста человек в штурмовую группу.
      - Добровольцы - два шага вперед!
      Вся рота выступила вперед и замерла. Но требовалась только половина.
      - Коммунисты - два шага вперед! - командует Михаил Ефимович.
      Как один человек, рота снова шагнула к нам. Я-то знал: членов и кандидатов партии здесь не больше трети.
      Катуков подошел к курносому автоматчику, по виду вчерашнему школьнику-десятикласснику. На груди его блестел комсомольский значок.
      - Вы же комсомолец, товарищ Кирсанов?
      - Так точно! Хочу идти в бой коммунистом.
      - Комсомольцы, три шага вперед!
      Тем же четким шагом вся рота выступила вперед.
      - Какой же вы комсомолец, папаша?
      - Товарищ командующий, разрешите мне идти в бой...
      - Ладно, братцы! Чтоб не было никому обидно, на первый-второй рассчитайсь!.. Четные номера, четыре шага вперед!
      И опять не получилось. Нарушив прямой приказ, вышли вперед и четные и нечетные номера. Пришлось объяснять, что всех послать невозможно, и сто автоматчиков отобрали индивидуально.
      Военный совет выехал на участок Дремова, чтобы непосредственно руководить прорывом. Все до единого работники политотделов армии и корпусов находились сейчас в штурмовых отрядах и группах, помогая выполнению задачи задач рассечению и уничтожению остатков берлинского гарнизона.
      Приближался решительный час штурма. Небо над городом багрово-черное. Апрельский день, но солнца не видно за сплошной завесой дыма. Сражение длилось уже несколько суток, не стихая ни на минуту, и неопытному человеку, наверное, казалось, что вообще не может быть ему конца. От кварталов, прилегавших к зоосаду, осталась только мертвая груда руин и пожарищ. Иногда мы сами с трудом различали, где проходит улица в этом море каменных глыб и обломков кирпича. Колесные машины не в состоянии пробиться даже на метр, взрывчатку приходилось подвозить на танках. Саперы доставали толовые шашки с боевых машин и ползком, на животе, прикрываясь камнями и вывороченными балками, иногда скрываясь в подземелье, упрямо пробирались к красной кирпичной стене зоосада. Где-то в ее толщине они долбили отверстия для фугасов.
      - Усилить огонь для прикрытия саперов! - приказал Катуков.
      Но артиллеристы и так старались изо всех сил.
      - Все живое загнали в трущобы зоосада! - доложил Фролов.- Ни один наблюдатель не сумеет высунуть голову, ослепили корректировщиков даже на красной кирхе.
      Высокая красная кирха была самым важным наблюдательным пунктом противника.
      Вражеские зенитки, укрытые бронеплитами и бронебашнями, открыли по батареям ответный огонь с крыши бункера. Артиллеристы полковника Африкана Федоровича Соколова бесстрашно вступили в огневой бой, отвлекая внимание противника от саперов, которые, презирая смерть, закладывали взрывчатку в стены. Пехота развалинами и подвалами подбиралась ближе и ближе, накапливалась, ждала сигнала.
      Наблюдаем район предстоящего штурма. Рвутся снаряды, мины; трещат автоматы - это мотострелки по дороге к зоопарку выбивают фаустников, засевших в щелях и подворотнях. Комбриг Анфимов докладывает:
      - Все готово!
      Полковник Воронченко, волнуясь, поглядывает на часы. Время! Начальник штаба корпуса поднимает трубку аппарата и бросает необычную в Первой танковой команду:
      - Огонь - на весь режим!
      Через минуту грохот сотрясает землю. В нем будто растворились все посторонние звуки. Управлять подразделениями теперь можно либо по рации, либо флажками: речь человеческая не слышна в этом адском шуме.
      Полчаса бушует бешеный шквал огня. Казалось, артиллеристы Соколова превзошли самих себя. Представляю, как раскалились стволы пушек - наверно, больно прикоснуться! Дымный воздух прочертили десятки огненных следов: реактивные минометы Геленкова выжигают гитлеровцев на территории зоосада.
      Сквозь канонаду доносится грозное уханье взрывов, и колоссальные глыбы кирпичных стен будто пушинки взлетают в воздух: это минеры рванули фугасы.
      По своей рации отдает команду и авиапредставитель при штабе корпуса, наводя штурмовики на объекты. "Илы" и легкие бомбардировщики генерала Руденко, чуть-чуть не задевая крыльями за верхушку кирхи, сбрасывают бомбы на огневые точки врага.
      Сплошные потоки огня и металла со всех сторон заливают немецкие позиции, и кажется, что это меч возмездия опускается в последний раз на голову фашизма.
      Сигнал! Автоматчики рванулись в атаку. Бойцы прорываются через отверстия, пробитые в стенах, многие с маху перепрыгивают преграду прямо по верху, и все стремительно несутся вперед.
      Катуков теребит меня за рукав:
      - Как идут! А? Будто на соревнованиях финишируют! Нет, посмотри, только посмотри, как преодолели проволоку, как перемахнули стенку. Что там соревнования! Бегуну в пятьдесят минут надо выложиться, а здесь часами, сутками нажимают. Откуда силы берут? Нет, не выдержать немцам такого напора.
      Противник прилагает все усилия, пускает в ход все средства, чтобы сдержать армию, хотя исход сражения за Берлин фактически решен.
      Пока артиллерия и авиация громили позиции у зоосада, отборная часть фашистского гарнизона подземными ходами и тоннелями метро вышла на наши тылы. Берлинское метро не похоже на наше, оно проходит прямо под асфальтом. Тяжелые снаряды и бомбы без труда пробивали "крыши" сырых и грязных тоннелей, и через многочисленные отверстия гитлеровцы, легко маневрируя, уходили под землю или, наоборот, выходили на поверхность в самых неожиданных местах. Город и подземное хозяйство они знали лучше нас и пользовались этим. Так и сейчас, пропустив к зоосаду гвардейцев, эсэсовцы неожиданно появились в тылу и нанесли удар. Часть мотострелков повернула фронт и обрушилась на врага. Скоротечный бой - и эсэсовцы загнаны обратно под землю.
      Бойцы бросаются за ними, и в тоннелях, в темноте, тесноте, сырости вспыхивают новые жаркие схватки.
      Но дорога к зоосаду еще преграждена на кратчайшем направлении. Шквальным артиллерийским огнем противник остановил здесь автоматчиков.
      Мы видим, как бойцы дважды поднимаются в атаку и дважды вынуждены залечь перед мощной баррикадой. С этой двухметровой каменной стены изрыгается навстречу бойцам дождь свинца и огня.
      - Какая часть? - спрашивает Катуков.
      Дремов докладывает:
      - Мотострелковый батальон майора Шестакова.
      - Эх, застряли в самый решительный момент!
      -Замечаем небольшие группы бойцов, пробирающиеся вдоль угла направо и налево. Противник тоже сумел засечь их действия и заметно обеспокоен: у него в тылу и так действуют части, уже прорвавшиеся в зоосад. Огонь по улице слабеет, перемещается в стороны, эсэсовцы спешно перегруппировываются.
      И тут на мостовую выскакивают танки с десантом - это полк Г.Л. Гаврилюка. На полном ходу, непрерывно ведя огонь, танкисты прорываются к баррикаде, и автоматчики бросаются на нее. Через несколько минут разносится громовой взрыв: саперы подорвали преграду, расчистив дорогу танкам.
      - Отлично, Шестаков! - не выдержал Михаил Ефимович. - Уверен, не больше взвода пустил в обход и справа и слева. Обманул их, а потом главными силами двинул по центру. Так и надо. Все! Проиграли немцы, последний фашистский козырь бит. А как ты думаешь, что у Бабаджаняна? Может, ему повезло - Гитлера захватил?
      Связались. Начальник штаба корпуса Нил Григорьевич Веденичев доложил: штурмовые группы на земле ведут тяжелый бой. Командир корпуса принял решение обойти рейхсканцелярию слева и пробиться через Тиргартен навстречу армии Кузнецова. Подземные штурмовые группы продвигаются успешно, уничтожая гарнизоны прикрытия. Недавно поступили тревожные сообщения от лейтенанта Мочалова: в тоннели хлынула вода, постепенно прибывает, дошла до пояса. Навстречу группе плывет масса трупов, впереди слышатся крики тонущих немецких раненых, женщин, детей, которые спасались под землей от боя.
      - Что это может быть?
      - Пленный офицер показал, что поступил приказ открыть на Шпрее шлюзы и затопить тоннели, ведущие с юга к рейхсканцелярии. Командование Гитлера опасается нашего прорыва к бункеру.
      - Какие сволочи! - возмутился Катуков. - Чтобы сохранить собственные жизни, топят раненых и женщин, своих же жен! Мерзавцы!
      Позже стало известно, что приказ о затоплении метро был отдан лично Гитлером...
      Дремов доложил: "Зоосад очистили". Захотелось своими глазами посмотреть бункеры, доты, укрепления.
      Никогда не забуду эту картину: разбитые клетки, поломанные вольеры, обугленные деревья, и всюду трупы фашистов. Сдавшихся в плен немцев строили в колонны и отправляли в тыл.
      Наши солдаты и даже офицеры то и дело спрашивают пленных: "Гитлера не видели? Где Геббельс?" Некоторые отрицательно качают головами, уловив знакомые имена; многие показывают на уши - не слышу, мол; третьи безумно хохочут.
      Уже после боя врачи доложили Военному совету, что многие из этих пленников оказались оглохшими или сошедшими с ума.
      - Что, братец, интересуешься Гитлером и Геббельсом? - обращается Катуков к солдату.
      - Так точно, товарищ командующий. Не пропустить бы их, чертей. Небо наше, ну а на земле и под землей надо все щелки прикрыть.
      Проходим мимо обширных прудов для водоплавающей птицы и морских животных. Воды ни капли - сплошная грязь: вся влага пошла на питье гарнизону. Животных в зоологическом саду не видно...
      Встречаю Яценко. Спрашиваю его:
      - Ну, что тут? Где коренные обитатели?
      - От всех животных остался слон, товарищ генерал, вот в том домике. Через три двери ухитрился от страха пролезть. Забился в маленькую комнатушку и трясется, его там не развернуть и не вывести обратно. Горный козел есть, попугай. Танкисты мишку забрали, маленького, месяцев шести.
      Уже после взятия рейхсканцелярии мне пришлось видеть этих беспризорных обитателей зоосада, которые нашли себе новых, заботливых хозяев среди гвардейцев. Козел даже прославился в армии своим необычайно воинственным характером, и гвардейцы автоматчики "за мужество, отвагу и стойкость в период осады зоосада" удостоили его высшей награды Третьей империи: повесили на шею Железный крест с дубовыми листьями. Так и бродил рогатый с фашистским полководческим орденом вместо колокольчика.
      Мишка был всеобщим любимцем: поили его молоком и угощали сахаром.
      Особенно любили танкисты попугая. Он оказался понятливым: быстро научился говорить "Гитлер капут" вместо привычного "Хайль Гитлер". Это восхищало солдат: птица, а сумела правильно оценить обстановку. Немногие чудом уцелевшие животные были баловнями гвардейцев...
      Но время для солдатских забав пришло немного позже. А пока продолжался бой за район Тиргартен. Тяжелая артиллерия будто сотнями молотов била снарядами по железобетонной наковальне Тиргартенского бункера. Не хотят сдаваться - пускай глохнут!
      В 16:00 меня вызвал к телефону А.Г. Журавлев.
      - Только что звонил с фронта генерал Галаджев. Войска Кузнецова водрузили флаг Победы на втором этаже рейхстага. А части генерала Берзарина подошли к Бранденбургским воротам и к восточной стороне имперской канцелярии.
      Во всегда спокойном голосе Алексея Георгиевича прорывается ликование. И такое же ликование охватило каждого солдата, когда эта весть облетела части.
      Повсюду проходят короткие митинги. "Ура! Ура! Ура!" - катится по рядам.
      Остался еще какой-то бросок... Подвиги гвардейцев Кузнецова, шаг за шагом поднимавшихся по ступенькам к куполу рейхстага, вдохновляли все части, все подразделения. И наши воины поднялись в очередную атаку.
      Звонок. В трубке хриплый голос Бабаджаняна. Чувствую: волнуется Армо.
      - Разрешите доложить: явился парламентер генерального штаба подполковник Зейферд, принес полномочия, подписанные Борманом.
      - Прихвати его и давай сюда.
      - Рад бы, да не могу: парламентер в штабе тридцать пятой стрелковой дивизии, с которой совместно действуем.
      - Ну, спасибо за сообщение, хотя - с опозданием... Телефонисты уже по всей армии разнесли эту новость, а ты только докладываешь.
      Бабаджанян продолжает:
      - Этот Зейферд договаривается о времени перехода начальника генерального штаба Кребса с какими-то важными сообщениями.
      - Вот это интересно, и телефонисты пока не успели тебя опередить,- шутит Катуков.- А еще чем порадуешь?
      - Вы сами теперь все лучше будете знать, к Чуйкову-то поближе,- парирует шутку Армо.
      Катуков положил трубку и стал дальше рассматривать карту. Линия фронта проходит по Фоссштрассе, рядом с имперской канцелярией. Плечом к плечу пробились сюда от Зеелова наши гвардейские армии. Они двигались в одной полосе, устанавливая тесное взаимодействие. И вот пришли к самому центру Берлина!
      - Наконец немцы заговорили! - обращается ко мне Катуков. - Долгонько же думали! Сколько сотен тысяч своих даром погубили, разрушили город, населения сколько погибло...
      - Что им жалеть население? Капиталисты удрали и семьи вывезли, а эвакуировать жен и детей рабочих хлопотно, да и невыгодно: армия будет хуже защищать пустой город.
      Я позвонил Телегину и доложил, что зоосад захвачен и армия находится в двухстах метрах от имперской канцелярии.
      - Слышали, что Кребс пришел? - спрашивает он.
      - Немного известно.
      - Ну, вам немного, а мне побольше. Уже официально объявлено, что Гитлер покончил самоубийством. Согласно его завещанию, образовано новое правительство. Президент - адмирал Дениц, канцлер - Геббельс, Борман - глава партии. Дениц находится где-то на севере, а Геббельс и Борман - в Берлине, просят у нас перемирия. Коварство фашистов вам известно, смотрите, чтоб переговорами не усыпили вашу бдительность. Переговорами без вас будут заниматься, там находится генерал Соколовский, а ваше дело - не ослаблять нажим, заставить фашистов принять безоговорочную капитуляцию.
      Этот разговор происходил утром 1 Мая - солнечного, радостного праздника весны.
      Включаю радио. Москва передает парад на Красной площади. А мы находимся в столице врага, за тысячи километров от любимой Родины. Но сердцем чувствуем биение ее сердца, слышим пульс ее жизни. Комнату штаба заполняет чеканный голос диктора Левитана: "Воины Красной армии. В завершающих боях покажите новые образцы отваги и воинского умения. Крепче бейте врага, умело взламывайте его оборону, преследуйте и окружайте захватчиков, не давайте им передышки, пока они не прекратят сопротивления..."
      Пока в рейхсканцелярии лидеры фашизма метались в отчаянии, злобе, страхе, на освобожденной Красной армией территории Берлина праздновалось 1 Мая. На всех уцелевших домах развевались красные флаги - символы освобождения города от тирании. Откуда-то сверху послышался могучий звук родных моторов. Будто по команде головы бойцов и офицеров повернулись к небу. На земле еще шел бой, горел рейхстаг, трещали выстрелы в темных подвалах и тоннелях, но в небе над Берлином: наши летчики решили провести праздничный первомайский парад. Строй штурмовиков пронес огромное красное полотнище.
      Неворуженным глазом различаю на первом знамени заветное слово, начертанное яркими белыми буквами: "Победа". Проплывают новые полотнища. "Да здравствует 1 Мая!", "Слава советским воинам, водрузившим знамя Победы над Берлином!" Двадцать два истребителя почетным эскортом окружают прекрасную демонстрацию, знаменующую наше безраздельное господство в воздухе.
      По рации слышу приветствия наших героев-летчиков;-"Слава, слава героям штурма!" В ответ к небу поднимается фейерверк тысяч ракет. На миг кажется, что не бой идет, а гремит праздничный салют невиданной силы в честь-Победы. Над рейхстагом пилоты разворачивают боевые машины, и красное знамя с надписью "Победа" медленно опускается сверху на его купол.
      На земле и под землей, в разрушенных зданиях, в уцелевших подворотнях повсюду небольшие группы бойцов окружили командиров и политработников: разъясняется наше требование о полной и безоговорочной капитуляции. Я был в нескольких группах и до сих пор помню огромное удовольствие, которое испытывал от вопросов и рассуждений простых советских солдат. Они знали и понимали все, творили историю, и ничто не было для них тайной. Ни один дипломат так ясно и четко не представлял обстановку в мире, как наши солдаты, радостно ощущавшие близкую победу над врагом.
      В одной из групп завязался спор, который впоследствии приходилось слушать сотни раз: "Не вранье ли, что Гитлер с собой покончил?" Старый солдат солидно высказывал свои соображения по этому поводу:
      - Отравился, повесился или застрелился! А что ему делать, сам подумай! Шайка обязательно разбежится кто куда - у бандитов так всегда ведется. Народ немецкий тоже должен глаза протереть, посмотреть на его злодеяния. Куда ему тогда деваться? Свои предадут, чтоб шкуру спасти, весь мир будет искать, чтоб казнить. Лучше самому пустить себе пулю в лоб...
      - А я говорю, ему давно в Аргентине местечко приготовлено, - возражал более молодой и по виду более образованный солдат. - Товарищ генерал, как вы скажете, кто прав?
      - Думаю, что вы правы, - обращаюсь к ветерану. - Точно утверждать никто не может, поживем - увидим, но, насколько понимаю логику поступков Гитлера, не хотел он в живых оставаться. Кто мешал ему выбраться из Берлина до окружения? А все-таки остался в городе! Кто мешал ему рискнуть вылететь или на худой конец прорваться в самые первые дни, когда кольцо с запада было тонким? А он и не пытался. Нет, он так, видно, испугался, когда услышал, как "друга" Муссолини антифашисты подвесили за ноги к электрической мачте, что сама смерть ему лучше жизни показалась. Струсил, убоялся такой участи и покончил с собой.
      Впоследствии, ознакомившись с многочисленными документами, я окончательно убедился в смерти Гитлера. Свидетельства очевидцев были подробны и, главное, психологически точны, верно передавали обстоятельства, при которых именно и должно происходить самоубийство такого человека, как Гитлер. Подобное выдумать вряд ли возможно. Говорят, каждый человек в минуту смерти раскрывает свое настоящее лицо. Для Гитлера это оказалось очень верным.
      Перед смертью фюрер продиктовал так называемое "политическое завещание". Пошлое лицемерие и идиотская уверенность в своем всемирно-историческом значении переплелись в этом последнем слове. Перед смертью Гитлер пытался солгать народу, будто ему, безвинному ягненку, навязали агрессивную войну, и призвал немцев лучше погибнуть, чем прекратить борьбу, чтобы актом гибели целого народа содействовать возрождению фашистского движения в будущем столетии. Не хотелось фюреру умирать одному: жаждал одновременной смерти семидесяти миллионов соотечественников. Перед самоубийством Гитлер проклял и отстранил от власти - а какая уж там оставалась власть! - своих любимых помощников Геринга и Гиммлера, которые впервые в жизни осмелились пойти на открытое политическое действие помимо его воли. Он пожелал остаться полным хозяином судьбы Германии даже после смерти: самолично назначил полный состав нового правительства.
      В личной жизни Гитлер оказался таким же извергом и мелким тираном, как и в политической. Говорят, на злодеев иногда нападают приступы чувствительности, и тогда уголовные громилы после удачного налета на банк дарствуют десятку бедному студенту. Палач миллионов, неудавшийся живописец Адольф Гитлер пожертвовал свое имущество, то есть награбленные в музеях Европы великие произведения искусства, в музей своей родины - города Линца. Он решил умереть в компании с обоими близкими существами - с Евой Браун и овчаркой Блонди, постоянно жившей в отдельном помещении рядом с кабинетом фюрера. Сначала хозяин отравил свою овчарку, потом ее щенят, наконец, отравил жену и только после этого сам принял яд. Для сожжения трупа камердинер Линге с трудом наскреб в войсках 180 литров бензина. Горючее экономили для последней попытки прорыва на запад...
      В штабе армии Соболев доложил нам последнюю новость о выступлении рейхспрезидента Деница, провозгласившего основные планы правительства: "Народу обещает, что война будет продолжаться до тех пор, пока к этому вынуждают обстоятельства и задачи, которые необходимо осуществить на востоке". Дениц расшифровал эти "задачи": "Борьба против большевиков для спасения действующих на фронте войсковых частей и сотен тысяч семейств в Восточной Германии". Вывод напрашивался сам: наше предложение о капитуляции отвергалось. Они хотят войны?!
      Силу нашего оружия Берлин почувствовал вновь уже в 18 часов 1 мая, когда окончательно стало известно, что капитуляция германским командованием отклоняется. Снова грохот орудий сотряс воздух, и танкисты, автоматчики, гвардейцы-пехотинцы ринулись в последнюю атаку на Тиргартен с двух сторон.
      Отовсюду доносились призывы: "Коммунисты, вперед!", "Гвардейцы, вперед!". Чей-то могучий голос перекрыл шум боя: "Еще одно усилие - и победа!"
      Коммунисты и комсомольцы возглавили группы. Рации работали на пределе, сигнальные ракеты двумя стенками взлетали к небу, смыкаясь все ближе и ближе.
      Уже видны боевые товарищи, атакующие Тиргартен с севера. Между нами осталась только узенькая полоска. Только бы не перестрелять друг друга в суматохе!
      Командиры бесстрашно идут впереди атакующих групп. Еще, еще напор! Пульс боя уменьшается... Немцы как будто проваливаются в землю. В такой момент они не успеют даже рук поднять: сметут их пулей и штыком с дороги - лучше пересидеть свое поражение где-нибудь в щели...
      Уже совсем близко! Встретились!..
      Солдаты и офицеры бросаются друг другу в объятия, целуются, радуются, как дети. Такой труд, такое большое дело сделали! Подбегаем к колонне, над которой трепещет знамя, водруженное полковником Мельниковым, и при свете ракеты различаем знакомую высокую фигуру Петра Латышева, члена Военного совета 2-й танковой армии. Он хватает меня, целует: вот где довелось встретиться! Счастье!
      Бой не кончен. Где-то справа несколько немецких пушек ведут огонь по верхним этажам рейхстага, занятым войсками Кузнецова. Танкисты бросаются давить эту артиллерию.
      Слева тоже бой не утихает.
      - Что там?
      - Какая-то группа прорывается из Имперской канцелярии на запад,- быстро докладывает Соболев.- Двигается в направлении прикрытий армии Перхоровича.
      Боевые порядки немедленно перестраиваются, и в хвост убегающему противнику наносится мощный удар. Не уйдет!
      Танкисты и пехотинцы стремительно преследуют, настигают эсэсовцев, уничтожают танки, бронетранспортеры.
      Врагов много - несколько тысяч человек, и бой длится до самого утра. Путь от Тиргартен до западных окраин Берлина усеян трупами беглецов с эсэсовскими молниями на петлицах.
      Сколько из них осталось в живых - мне неизвестно, но кое-кто, видимо, остался. 2 мая на месте этого боя воины ударной армии Кузнецова нашли оброненную записную книжку. На одном из листков торопливо помечено: "30 апреля. Фюрер покончил с собой. На меня возложено руководство партией. Да поможет нам бог!". Такую запись мог сделать только один человек - бесследно исчезнувший из рейхсканцелярии заместитель Гитлера по делам партии Мартин Борман. Мы совместно с антифашистами и обитателями рейхсканцелярии, знавшими Бормана, тщательно обследовали на следующий день каждый труп на месте схватки, и никто не опознал тела Бормана. Пришли к заключению, что, прикрывшись и выдав нам на уничтожение основные силы своей группы, главарь фашизма сумел ускользнуть ночью и скрыться в лесах западнее Берлина.
      Пока соединения громили и уничтожали группу Бормана, в штаб Чуйкова прибыл комендант города генерал Вейдлинг, а утром туда доставили и последнего члена "правительства" - Фриче. Оба руководителя - военный и гражданский - изъявили согласие издать приказ о капитуляции берлинского гарнизона.
      От генерала A.M. Пронина, члена Военного совета 8-й гвардейской армии, получил на руки текст приказа, подписанного Вейдлингом:
      "30 апреля фюрер покончил жизнь самоубийством и, таким образом, оставил нас, присягавших ему на верность, одних. По приказу фюрера мы, германские войска, должны были еще драться за Берлин, несмотря на то что иссякли боевые запасы и несмотря на общую обстановку, которая делает бессмысленным наше дальнейшее сопротивление.
      Приказываю: немедленно прекратить сопротивление.
      Вейдлинг, генерал артиллерии,
      бывший командующий зоной обороны Берлина".
      Свершилось! Берлин капитулировал!
      Работы предстоит много. Гарнизон города рассечен на три крупные группировки, каждая из них распадается на мелкие очаги. Связи между ними практически никакой. Как довести приказ о капитуляции до частей противника? Всем МГУ дано распоряжение непрерывно передавать текст приказа на немецком языке. Одновременно политработники вручают отпечатанные листки с текстом пленным немцам: "Идите к своим и распространяйте". Из штаба Чуйкова разъезжаются группы, составленные из советских офицеров и офицеров штаба Вейдлинга, для доведения до войск приказа коменданта города.
      Вторая, не менее важная задача Военного совета - довести сообщение о капитуляции немцев до своих войск. Если кто-нибудь из наших запоздает узнать об этом и откроет огонь по немцам, идущим сдаваться, то немцы решат, что сообщение о капитуляции - провокация с нашей стороны, и важное дело будет сорвано. По всем телефонам разносится приказ Военного совета:
      - Прекратить огонь!
      Мощная симфония вдруг завершилась в финале тихими, постепенно умолкающими аккордами, и слушатели никак не могут осознать, что музыка кончилась, и находятся в странном оцепенении...
      Так и мы после бурных дней штурма слышим, как затихает бой, как изредка, будто напоминая о прошедшем, где-нибудь выстрелит пушка или затрещит автомат... И не можем поверить, привыкнуть к наступающей тишине.
      Город продолжает гореть. Из домов и подвалов, из развалин, метро и окопов поднимаются и выходят остатки берлинского гарнизона. Одна только 1-я гвардейская танковая армия за этот день взяла в плен около 15 тысяч человек.
      Идут по столице "гордые завоеватели" Европы, "покорители" Африки, - идут небритые, худые, осунувшиеся от голода и бессонницы, в накинутых на плечи грязных шинельках. Идут целыми колоннами сдаваться в плен. Впереди - генералы и офицеры. У всех низко опущены головы. Ни один не смеет поднять глаза на жителей Берлина, с болью глядящих на грязных и оборванных солдат.
      Как гордо рядом с ними выступали наши конвоиры! Даже пилотка, лихо сдвинутая на 39 градусов, даже автомат в руках - все до мелочей выглядело особенным, торжественно победным.
      Проезжая мимо пунктов приема пленных, видим, как офицеры противника сами спрашивают наших офицеров, где сдавать оружие.
      На пункте командиры и политработники внимательно наблюдают за порядком. Чуть в стороне поставлена наготове вооруженная группа солдат: мало ли что может случиться! Не такое это было легкое дело - прием военнопленных в Берлине 2 мая. Соболев докладывает про отдельные террористические акты со стороны фанатичных эсэсовцев, которые даже на пунктах приема пленных бросали гранаты или били из автоматов. Разбежится после выстрела или взрыва испуганная колонна, протрещат очереди советских автоматчиков, рухнет на мостовую уничтоженный провокатор, и командиры и политработники собирают по закоулкам колонну вооруженных врагов: "Соблюдать порядок! Становись!". И вчерашние гитлеровцы послушно подчиняются властному приказу на русском языке.
      Порядок на пунктах образцовый. Оружие сдавали не толпой, а строго по очереди - в колоннах по два или по четыре человека. Отдельно складывали автоматы, патроны. Наверно, пленным самым главным человеком на пункте казался старшина. Наши офицеры стояли в стороне, не вмешиваясь, следили за тем, чтобы все шло гладко, зато старшина строго выговаривал немецким солдатам:
      - Почему неровно положил автомат? Это тебе что, палка?
      И штабель автоматов вырастал с пунктуальной немецкой аккуратностью.
      - Сколько грязи! Распустились в фольксштурме! Тоже мне солдаты. Вот тебе тряпка, масло. Почистить оружие!
      Странно, но немцы отлично понимали старшину без всяких переводчиков.
      Немного в стороне, на площади, стаскивали артиллерию. Сюда же шоферы подгоняли трофейные машины.
      На щите одной из пушек нанесен контур карты Европы. Пунктиром отмечен боевой путь орудия: Прага - Варшава - Белград - Кавказ... Один из наших солдат, удивительно напомнивший мне солдата, отходившего со мной в 1942 году к Волге, критически оглядел эту "знаменитую" пушку и распорядился:
      - Добавь: кончила войну, обстреляв рейхстаг. Пусть окончательно станет музейной редкостью.
      Немец понял и надписал на броневом щите: "Берлин 22/VI - 41 - 2/V- 45". Пока он писал, солдат "читал мораль" ему на будущее:
      - Довоевались! Вместо парада в Москве - в своей столице ходите под винтовкой. Захотели - ну и получили. Мало будет - прибавим!
      Прием пленных продолжался до вечера.
      Побывав на пункте приема пленных, поехали в Имперскую канцелярию.
      У входа встречает полковник В.Е. Шевцов, комендант Имперской канцелярии.
      - Ну, показывайте - где Гитлер?
      - Приказ выполнили, но немного опоздали,- сокрушается Шевцов. - Ушел бандит из-под самых рук, только горелое мясо да кости остались.
      - Ничего, полковник, не за ним мы сюда шли, а за победой!
      Проходим мимо развороченной баррикады у главного входа, переступив через сброшенную с крыши статую фашистского орла. Ящики, составлявшие баррикаду, разбились, из них высыпались на парадную лестницу тысячи орденов Третьей империи. Советский солдат лопатой расчищает от них дорогу.
      - Богато живете. По орденам, как по ковру, ходите.
      - Кому они теперь нужны! Металл...
      В одной комнате на полу валяется бронзовый бюст Гитлера с простреленной головой, по углам свалены десятки знамен со свастикой. В другой комнате обращаем внимание на большой глобус. Сопровождающий объясняет, что Гитлер снимался около него для кинохроники - у расчерченного и завоеванного по глобусу мира...
      Спускаемся по ступенькам на шестнадцатиметровую глубину. Восьмиметровая бетонная плита была надежной защитой ставки Гитлера от прямого попадания. Запах - невыносимый: смесь гари с трупным смрадом.
      В каждой комнате бункера по углам стоят фаустпатроны. Шевцов мимоходом показывает на труп военного с простреленной головой - начальник генерального штаба Кребс. И ведет туда, где, по его словам, лежит "фюрер".
      Вот и обгорелый труп, протянувший ноги к выходу.
      - Мне кажется, что это и есть Гитлер,- говорит Шевцов.
      При взгляде на маленькое тело, потерявшее человеческие формы, можно было прийти к самым различным заключениям. Я совсем не уверен, будто именно это был труп Гитлера. Вот Геббельса мы опознали точно: хотя он обгорел, но непомерно крупная по сравнению с маленьким корпусом голова и искалеченная нога выдавали рейхсминистра пропаганды. Недалеко лежала женщина, на груди которой блестел сплавившийся золотой слиток. Сопровождавший нас сотрудник рейхсканцелярии пояснил:
      - Фрау Магда Геббельс, рейхсфюрерина - глава немецких женщин, кавалер золотого партийного значка.
      Рядом - трупы четырех ее детей.
      Впоследствии пришлось читать показания свидетелей кошмарной для имперской канцелярии ночи с 1 на 2 мая. Когда Кребс вернулся и начался наш последний штурм, посыпались новые самоубийства и убийства в среде гитлеровской клики. Убив своих четырех детей, покончила с собой Магда Геббельс; последним отправился вдогонку за фюрером ее колченогий супруг. Остальные обитатели рейхсканцелярии - адмирал Фосс, посланник Хавель, начальник штаба "Гитлерюгенд" Аксман, Монке и другие бежали к Деницу вместе с группой Бормана, но почти всех переловили наши солдаты.
      Пока мы осматривали личные помещения Гитлера, Павловцев со своим переводчиком Анатолием Варшавским производил поиски в кабинетах, шкафах, сейфах, собирал разбросанные по полу документы и бумаги. Были обнаружены копии с завещания Гитлера и другие важные политические документы.
      Мы тепло поблагодарили коменданта В.Е. Шевцова и покинули убежище Гитлера. Проезжая по Аллее побед, своими глазами видели повешенных фольксштурмистов "седую гвардию Гитлера"; даже в последние сутки боев гестаповцы вылавливали уклонявшихся от безнадежной борьбы бойцов и вешали их на видных местах для устрашения...
      Каждый день газеты приносили сообщения о капитуляции немецких войск перед союзниками. Наконец стало известно о подписании 7 мая в ставке Эйзенхауэра акта о капитуляции Германии.
      Так обстояли дела на Западном фронте, а против нас противник продолжал драться даже в безнадежном положении. Силой оружия советские войска уничтожили двухсоттысячную франкфуртско-губенскую группировку, но окруженные гитлеровцы в Латвии, на Данцигской косе, осажденные в крепости Бреслау продолжали сопротивление. На фронте советские войска вели бои с армиями Шернера, Мантейфеля и других фашистов. Численность этих армий достигала еще полутора миллионов человек.
      - Что ж это такое? - недоумевал Катуков.- Союзники принимают капитуляции, а с нами война идет полным ходом! Разве это по-союзнически? Какая цена такой капитуляции?!
      Советское правительство решительно потребовало немедленного подписания капитуляции всеми союзниками. Эйзенхауэр вынужден был согласиться. Местом подписания акта общей капитуляции по настоянию нашей Ставки был назначен Берлин - Карлхорст.
      Почему именно Берлин? Как символ. Здесь находилась колыбель, а потом цитадель традиционного юнкерского милитаризма и шовинизма с их древним лозунгом: "Король во главе Пруссии, Пруссия во главе Германии, Германия во главе мира". Здесь двенадцать лет вынашивали злодейские планы фюреры "тысячелетней империи". При Гитлере столица, как никогда, блистала фельдмаршалами и фельдфебелями, но скрывались в подполье лучшие сыны города, наследники традиций немецких революций. На Бендлерштрассе, в военном министерстве, вызревали планы "Зюйд", "Барбаросса", "Маргаритка", "Морской лев", доктрина "Мрак и туман" - планы, приведшие к агрессии и уничтожению миллионов людей. С Вильгельмштрассе Риббентроп плел подлые сети провокаций и лжи. На Фоссштрассе, в Имперской канцелярии, Гитлер и Гиммлер утвердили план "Ост" - план уничтожения славянских народов: 20 миллионов поляков предполагалось выслать в джунгли Южной Америки, 10 миллионов чехов выселить в Сибирь, численность русских и украинцев с помощью заразных болезней и насильственного уменьшения рождаемости "сократить" в десять раз и заставить эти народы забыть о своем национальном происхождении, превратить их в рабочий скот для арийцев. Весь этот расистский бред, воплотившийся на практике в Освенциме, Майданеке и сотнях других подобных мест, родился здесь, в Берлине, и именно здесь мы сокрушили машину фашистской государственности. Поэтому советский народ хотел, чтобы германский милитаризм признал банкротство своих доктрин и планов в собственной столице.
      Мне довелось 8 мая присутствовать при подписании акта о капитуляции Германии.
      В аэропорту Темпельгоф еще видны следы работы наших гвардейцев: ангары разрушены, на поле валяются сожженные остовы самолетов, отчетливо различаются следы заделанных воронок. Слышим рокот моторов: наши истребители взмыли навстречу самолетам союзников.
      В 14 часов на аэродром прибыл генерал армии В.Д. Соколовский, комендант Берлина генерал Н.Э. Берзарин и другие, а вскоре приземлился на поле "дуглас", потом - еще четыре. Из них вышли делегаты Верховного командования экспедиционных сил союзников во главе с английским маршалом авиации сэром Артуром В. Теддером.
      Так было условлено заранее: от нас и от союзников акт капитуляции примут заместители, а не сами Верховные Главнокомандующие.
      Отдельно прибывает французская делегация во главе с командующим 1-й французской армией генералом Делатр де Тассиньи. Французы всегда держались гордо по отношению к англосаксонским покровителям и всячески подчеркивали свою самостоятельность. Де Тассиньи не только прилетел, но и улетел отдельно от остальных союзников.
      Как полагается, в честь союзников оркестр исполнил национальные гимны. Прошел почетный караул. А в стороне приземлился в это время самолет с представителями германского командования. Под охраной прошли генерал-фельдмаршал Кейтель, адмирал флота Фридебург и генерал-полковник ВВС Штумпф.
      Колонна автомобилей потянулась через весь город. На тротуарах горестно стояли берлинцы, наблюдая позор своих генералов, которые совсем недавно принимали здесь парады, а теперь ехали под конвоем подписывать капитуляцию вермахта.
      Наконец - Карлхорст. Акт подписания капитуляции должен был происходить в военно-инженерном училище, единственном помещении в Берлине, где сохранился в целости обширный зал.
      Сияют люстры, звучит разноязычная речь...
      За столом сидят Жуков. Теддер, де Тассиньи, Спаатс и некоторые другие. В зале - командование 1-го Белорусского и 1-го Украинского фронтов, командующие армиями, члены Военных советов.
      Дежурному офицеру приказано ввести представителей командования вермахта. Через боковой ход в зал привели уполномоченных поверженной армии.
      Поначалу Кейтель пытался держаться невозмутимо: приветствовал всех наклоном головы, выбросил вверх маршальский жезл, но в ответ никто не шелохнулся, будто вошел не человек, а призрак. Фашисты уселись за небольшим столиком, отведенным специально для них.
      Проверили полномочия немецкой делегации. Все правильно: предъявленный документ подписан Деницем, поручившим начальнику штаба верховного командования генерал-фельдмаршалу Кейтелю и сопровождающим его лицам подписать акт о безоговорочной капитуляции Германии. При слове "капитуляция" Кейтель и Штумпф как-то сразу на глазах сникли. Их спрашивают: знакомы ли они с документом, согласны ли подписать? "Да, да",- торопливо отвечает Кейтель и, стремясь поскорее кончить тягостную для него церемонию, раскрывает папку и хватается за перо.
      Но маршал Жуков властно зовет его к своему столу. Когда Кейтель усаживается, монокль выскакивает у него из глаз, рука никак не может справиться с ручкой. Какое-то мгновение нерешительно медлит: думал ли когда-нибудь фельдмаршал, что придется послушно подписывать пять экземпляров акта, составленного советским командованием и знаменующего ликвидацию германской армии на суше, на море и в воздухе?..
      Кейтель подписывает и, криво улыбаясь, отправляется на место. За ним Фридебург. Штумпф еле двигается, за ручку берется робко, неуверенно.
      - Немецкая делегация может удалиться!
      Кейтель снова салютует жезлом, остальные кланяются, идут на выход - опять им никто не отвечает.
      Все! Первая минута после войны...
      Прошло тысяча четыреста семнадцать дней с утра 22 июня 1941 года. Тысяча четыреста семнадцать суток мы ждали этой минуты - и дождались!
      Когда на следующий день я прочел в газете стихи любимого поэта юности Демьяна Бедного, показалось, что он лучше всех выразил наши чувства и гордость Красной Армии по случаю победы:
      В ней - прошлого итог и образец векам,
      В ней - нашей доблести высокой утвержденье,
      В ней - громовой удар по вражеским полкам,
      В ней - будущим, еще не явленным врагам
      Суровое предупрежденье!
      Весть о капитуляции облетела все войска. В Москве Родина произвела неслыханный салют из тысячи орудий, но стихийный салют в Германии в ночь на 9 мая был много мощнее. Волна митингов захлестнула армию. Этот момент трудно описать и, кажется, невозможно передать его таким, каким он был тогда: кто пережил и перечувствовал то время, меня поймет.
      На улицах целовались совсем незнакомые люди: "Победа!" Оно и понятно: почти четыре года непрерывных кровопролитных боев, неисчислимые жертвы, а все-таки своего добились. Каждый вспоминал в этот час тех, кого не было среди нас, кто геройски погиб за честь и свободу нашей священной Родины. Золотыми буквами имена их записаны на скрижалях истории.
      "Нашей непреклонной целью является уничтожение германского милитаризма и нацизма и создание гарантий в том, что Германия никогда больше не будет в состоянии нарушить мир всего мира. Мы полны решимости разоружить и распустить навсегда все германские вооруженные силы, раз и навсегда уничтожить германский Генеральный штаб, ликвидировать или взять под контроль всю германскую военную промышленность... Стереть с лица земли нацистскую партию, нацистские законы, устранить всякое нацистское или милитаристское влияние на общественные учреждения, из культурной и экономической жизни германского народа", - таковы были высокие принципы, подписанные в Ялте нашим правительством совместно с правительствами Соединенных Штатов Америки и Великобританского королевства, принципы, во имя победы которых сражались воины Красной Армии.
      Все, что мы, советские люди, наше Советское правительство торжественно обязались сделать для уничтожения фашистского милитаризма, было выполнено.
      Послесловие
      Прошло уже много лет с тех памятных дней. Но не рвется связь времен почти каждый день нахожу я в своем почтовом ящике письма. Одни - с марками, другие - со штампом "Солдатское"; одни написаны твердым мужским почерком, другие - мелким женским или круглым детским... Пишут соратники, бывшие гвардейцы 1-й танковой, пишут те, кто знал наших товарищей. Как же сложились судьбы людей, с которыми воевал, о которых рассказал тебе, читатель?! Многих фронтовых друзей часто встречаю, от других приходят весточки, о судьбе третьих рассказывают товарищи. И с гордостью часто думаю, что замечательный коллектив 1-й гвардейской танковой армии и в послевоенные годы оказался достойным своей боевой славы.
      Прошло более двух десятилетий с тех пор, как отгремели последние выстрелы пушек в Тиргартенском парке Берлина. По всем областям, краям и республикам Советской страны разъехались ветераны 1-й гвардейской танковой армии. Все они принимают участие в коммунистическом строительстве, некоторые продолжают службу в рядах Вооруженных Сил СССР, воспитывают молодое поколение советских воинов, берегут покой и мирный труд Родины.
      Один из героев книги - бывший командир бригады А.Х. Бабаджанян ныне маршал бронетанковых войск. На высоких военных постах работают генералы И.И. Гусаковский, М.Т. Никитин, Н.В. Моргунов, Ю.В. Геленков, П.А. Мельников, В.А. Бочковский и многие, многие другие.
      Больших успехов добились и те, кто сменил военную форму на гражданский костюм. В сибирском филиале Академии наук СССР работает профессор, доктор химических наук М.Г. Слынько, бывший начальник отдела горюче-смазочных материалов. В Институте морфологии животных Академии наук СССР хорошо знают доктора биологических наук Т.М. Турпаева, бывшего заместителя командира мотоциклетного батальона. Профессор, доктор технических наук Г.П. Захаров заведует кафедрой в Военной академии связи в Ленинграде. Курс истории КПСС преподает в Московском авиационном институте генерал-майор в отставке А.Г. Журавлев. А на ниве народного просвещения работают П.И. Солодахин, С.А. Яценко, Н.Н. Михайленко, Г.Е. Гендлер и другие.
      Многие ветераны армии активно работают на партийной и советской работе.
      Генерал армии А.Л. Гетман возглавляет Центральный комитет Добровольного общества содействия армии, авиации и флоту.
      Трудящиеся Первомайского района столицы избрали председателем райисполкома Г.Н. Лиханова, бывшего помощника начальника политотдела по работе среди комсомольцев 79-го гвардейского минометного полка, а бывший начальник политотдела 20-й гвардейской механизированной бригады А. И. Кортылев избран председателем исполкома Советов депутатов трудящихся Дзержинского района г. Брянска.
      Герой Советского Союза A.M. Духов работает секретарем партийной организации прядильной фабрики имени Володарского в Московской области.
      Многие ушли на заслуженный отдых: П.Г. Дынер, В.Ф. Коньков, В.М. Шаров, A.M. Соболев, Н.Г. Веденичев и другие. Но и они остались, в сущности, в строю: энергия старой гвардии проявляется в активной общественной партийной и оборонно-массовой работе. Совсем недавно не стало среди нас верного товарища Михаила Алексеевича Шалина.
      Особо хочется напомнить судьбу командующего армией М.Е. Катукова - может быть потому, что в судьбе этой, по-моему, как солнце в капле воды, отразился типичный жизненный путь советского военачальника.
      Крестьянский сын из Подмосковья, которого в десять лет родители отправили в город, "в люди" - в питерский молочный магазин "Поставщика двора Его Императорского Величества Сумакова" - мальчишка, который мыл молочную посуду, колол дрова, бегал за булками для приказчиков и получал от них подзатыльники и все пять лет без жалованья, за одни харчи, - этот самый "мальчик на побегушках" через двадцать пять лет вырос в одного из известных танковых военачальников. Победитель танковых групп и общевойсковых армий Гудериана и Манштейна, Балька и Моделя, Хейнрици и Вейдлинга, он встретил конец войны генерал-полковником танковых войск, дважды Героем Советского Союза, кавалером тринадцати высших советских орденов, в том числе четырех орденов Ленина. Его грудь, кроме того, украшена орденами четырех иностранных государств. А в городе Озеры, недалеко от Москвы, стоит бюст знаменитому земляку, дважды Герою Советского Союза М.Е. Катукову.
      После окончания войны Михаил Ефимович продолжал командовать 1-й гвардейской танковой армией. Но этим его обязанности в мирные дни не ограничивались: командование назначило его начальником советской администрации земли Саксония - промышленной области, расположенной на юго-востоке советской зоны оккупации Германии.
      Саксония - знаменитый центр средневековья, одно из шести имперских курфюрств, а потом крупнейший центр немецкого пролетарского движения, земля всемирно известных лейпцигских печатников, хемницких ткачей, дрезденских металлистов.
      Но в 1945 году этот край лежал в руинах. Страшно выглядел разрушенный почти до основания бомбовым ударом англо-американской авиации столичный город Саксонии - Дрезден (много позже я прочитал, что этот удар, почти стерший древний город с лица земли, был нанесен по личному приказу Черчилля не в силу военной необходимости, а с иной задачей: показать вступавшим в город советским войскам огневую мощь западной авиации, попробовать запугать нас разрушенным Дрезденом)... Много пришлось поработать в Саксонии представителям советской военной администрации, помогая немецкому пролетариату восстановить свою страну и взять в свои руки государственную власть. И если сейчас Саксония считается одной из самых процветающих земель социалистической Германии - Германской Демократической республики, - если старый Хемниц носит ныне новое название Карл-Маркс-Штадт, то у самого начала, у основания этого исторического процесса лежат, в частности, и усилия офицеров советской администрации, в том числе начальника этой администрации в Саксонии генерал-полковника М. Е. Катукова, делавшего все, что было в его силах, для помощи немецкому народу в создании социализма на немецкой земле.
      В 1950 году Михаил Ефимович поехал на учебу в Москву: он сознавал, что новые задачи, вставшие перед современной армией, требовали от него повышения знаний, повышения высшего военного образования. Окончив Высшие Академические курсы при Академии Генерального Штаба, он стал командовать механизированной армией.
      В 1959 году постановлением Совета Министров СССР генерал-полковнику танковых войск М.Е. Катукову было присвоено высокое звание маршала бронетанковых войск.
      И по настоящее время маршал М.Е. Катуков работает в Министерстве обороны Союза ССР, передавая немалый опыт ветерана Великой Отечественной войны новому поколению советских генералов и офицеров.
      По-иному сложилась послевоенная судьба другого героя этой книги - Павла Лавровича Павловцева, человека, которого справедливо называли душой, честью и совестью полевого управления 1-й гвардейской танковой армии.
      Недавно в сборнике поэта-фронтовика Бориса Слуцкого я прочитал стихотворение "Замполит" и сразу подумал, что оно написано именно про таких людей, как наш Павел Лаврович:
      То советующий, то приказывающий,
      Забирающий в оборот,
      Я был стрелкой, всегда указывающей:
      "На Берлин! На Запад! Вперед!"
      Дотом веры, надежды дотом
      По всей стране проходил.
      Был про Гитлера анекдотом,
      Если выделили "Крокодил".
      Был приказом, песней, советом,
      Принесенным к бойцу письмецом.
      Был начальником, но при этом
      Был товарищем и отцом.
      Как-то само собой, естественно получилось, что пришедший на фронт добровольно с крупной партийной работы Павел Лаврович после войны вернулся на гражданскую службу: ведь у него был богатейший опыт партийной и советской работы, который не мог не пригодиться в эпоху восстановления народного хозяйства и мирного строительства нашей Родины. В самом деле, где и кем только не бывал наш "старик" до войны: и в губЗУ (земельном управлении), и в гублесотделе, и в укоме, и в РКИ (рабоче-крестьянской инспекции), и в окружкоме, и в горкоме, орготделе ЦК партии - в Череповце и Орле, Белгороде и Ельце, Курске и Москве... А в 1946 году Павловцева направили на работу в Советское Информационное бюро, где он проработал свыше десяти лет. Не раз коммунисты Совинформбюро избирали Павла Лавровича членом партбюро и заместителем секретаря... Но в 1957 году ухудшившееся здоровье заставило его выйти на пенсию. Казалось бы, на том могла и кончиться боевая и трудовая биография ветерана. Кто посмел бы требовать новых усилий от этого человека, всю сознательную жизнь отдавшего Коммунистической партии, пожертвовавшего для Родины единственным сыном Владимиром, в сорок втором году погибшим на Волге, под Сталинградом. Но не таков был наш Павел Лаврович, чтобы безмятежно отдаться покою на заслуженном отдыхе.
      Став пенсионером, он сразу взялся за дело, о котором мечтал давно, но раньше просто не мог отыскать для него достаточно времени. Короче, Павел Лаврович превратился в энтузиаста-историка родного Череповецкого края. Бывший председатель Череповецкой уездной Красной гвардии, он начал отыскивать и собирать документы по истории революции в Череповце. Многие из них специалисты считают уникальными.
      Не следует думать, что Павел Лаврович похож на тех почтенных историков, которых увлекает самый поиск документа. Павловцев видит свою цель в том, чтобы поделиться накопленными историческими сведениями с массой читателей. Одна за другой выходят его научно-популярные книга "Незабываемые дни", "Полвека назад", "Бессмертная батарея" - произведения, написанные в новом, необычном ключе: это своеобразный сплав мемуаров с научной монографией. Нынешние московские, ленинградские, вологодские, череповецкие архивисты хорошо знают Павловцева: прежде чем что-либо сообщить читателю, он скрупулезно и тщательно проверяет сведения, сохранившиеся в памяти, со старыми и часто забытыми где-нибудь в архивных папках, но тем не менее бесценными документами.
      Сотни читательских писем, приходящих Павлу Лавровичу, - это высокое народное признание нужности его нынешней работы.
      Но "старик" не только пишет. Он еще и рассказывает, он читает лекции, доклады, он встречается с молодежью! И как страстно звучат тогда его слова! Непонятно, как этот человек, которому перевалило за семьдесят, находит время на все - и написать письмо старому товарищу, подбодрить упавшего духом, и встретиться с земляками, и прийти на партийный актив, на пленум парткома. Едва ли не каждый день у него на квартире бывают боевые друзья, ветераны 1-й танковой - откуда они только не приезжают в Москву: из Киева, Одессы, Еревана, Ташкента, Ленинграда, Минска... На столе Павловцева всегда хранятся пачки писем с обратными адресами из десятков городов и сел: кто просит приехать, а кто - прислать воспоминание, или хотя бы фотографию для Музея боевой славы. Часто слышится у него дома детский смех, веселый шум - это юные "коллеги" пришли в гости к почетному пионеру своей дружины.
      Да, ему немало лет, но он выглядит значительно моложе своего возраста. Он выглядит так, как должен выглядеть человек, все силы и все время которого отданы полезному и благородному общественному труду.
      Да, бойцы и офицеры старой гвардии по-прежнему двигаются в передовом отряде строителей коммунизма. Иногда раскрываю утром газеты, нахожу фамилию прославленного экскаваторщика... Да это же наш! Бригадир коммунистического труда? Тоже наш! В театре идет пьеса известного драматурга - нашего фронтового товарища Ю.П. Чепурина. Выходят новые книги известного писателя Василия Смирнова - лучшего корреспондента нашей армейской газеты. И так - без конца. И легко на душе от того, что люди, в которых коллектив вложил часть своей души и своего сердца, оправдывают всей своей жизнью звание советских воинов.
      Года два назад в Москве открылась персональная художественная выставка двух бывших фронтовиков - В. Брискина и А. Вязникова.
      Потом эта выставка переехала в Белгород, Курск и Орел (она была посвящена 25-й годовщине битвы на Курской дуге). И всюду встречали ее восторженные толпы посетителей, всюду выставка превращалась в важное событие культурной жизни городов...
      Одного из авторов, бывшего старшего лейтенанта Александра Гавриловича Вязникова, ныне заслуженного деятеля культуры РСФСР, я знаю много лет - еще с тех пор, как он считался лучшим художником нашей армейской газеты "На разгром врага".
      Помню его на марше наступления, когда где-нибудь в части, в получасовой перерыв, набрасывал он карандашные портреты наших героев - А. Бурды, В. Стороженко, В. Подгорбунского, П. Орехова, В. Горелова и многих-многих других. Помню и политические плакаты художника "Суд идет!", "Отомсти!", "По логову зверя - огонь" и другие. Что греха таить, мы гордились его плакатами, напечатанными в нашей скромной армейской газете - ведь их нередко перепечатывали центральные советские газеты, которые читал, за которыми следил весь цивилизованный мир.
      И вот, спустя 25 лет, - выставка! Выставка старых военных работ Вязникова. На ней, естественно, не было ни больших живописных полотен, ни монументальных композиций. Пожелтевшие от времени листы гравюр, эстампов, плакаты, листовки, карикатуры... Маленькая выставка, обойти ее можно было за час. Но в этот час я невольно забыл, что на улице светит солнце, шумит зелень деревьев, играют в сквериках дети, спешат прохожие. Я, как и многие зрители, мои сверстники и боевые друзья, перенесся душой в прошлое, в суровый мир военного времени, в огненные вихри одного из величайших сражений истории.
      Как все это было похоже на то, что сохранилось в моей памяти! Серое низкое небо над серыми солдатскими шинелями, громады танков посреди подернутых серым пеплом руин... И на сером предвечернем фоне - всполохи разрывов и следы сигнальных ракет.
      Двое танкистов, стоящие у тела погибшего друга... Ползущий разведчик... Связисты, идущие под проливным дождем с тяжелой катушкой телеграфного кабеля... Безымянный герой, из последних сил выкрикивающий в телефонную трубку отчаянную команду: "Огонь на меня!" Солдаты, мечтающие о чем-то на привале... Такие знакомые, такие памятные нам всем сюжеты!
      Признаюсь, я был рад большому успеху выставки Вязникова. Значит, молодежь помнит и ценит солдатский подвиг своих отцов, их героизм и мужество. Дело не в особо высоких, чисто живописных достоинствах этих работ - таких достоинств, наверно, и не могло быть, если вспомнить условия, в каких писал тогда Вязников: бой, атака, наступление, оборона... Дело в другом: чувства, которые владели нашими солдатами, были схвачены карандашом и кистью очевидца, схвачены и запечатлены рукой свидетеля. Именно документальность художественного материала дала ему неувядающую силу и взволновала сердца тысяч зрителей.
      Иногда приходят письма от матерей, осиротевших детей, вдов, от матери Миши Пивовара, от вдовы Подгорбунского. Галя Подгорбунская уже выросла, выросли дети Горелова, Владимира Жукова. Сын Александра Бурды уже командует частью летчиков-истребителей.
      Новое поколение приходит на смену отцам, кровью и жизнью своей заплатившим за счастье своих детей и своей Родины. Смена должна быть достойна отцов-героев!
      Пишут мне и многие другие - друзья и незнакомые. Эти письма читателей помогают в нелегком труде. В их искреннем, нелицеприятном суде, в их живом интересе черпаю я уверенность и силы для работы. И именно на этот читательский суд отдаю сейчас свою новую книгу.
      Примечания автора
      {1}История Великой Отечественной войны Советского Союза 1941 -1945. Т. IV. Стр. 206.
      {2}Архив МО, ф. 299, оп. 37805, д. 2, л. 1 -2.
      {3}Институт марксизма-ленинизма. Документы и материалы отдела истории Великой Отечественной войны. Инв. No 13681, "Журнал боевых действий 4-й немецкой танковой армии", тетрадь 2.
      {4}Архив МО, Ф. 236, оп. 2673, д. 1071, л. 114.
      {5}Архив МО, ф. 299, по. 76781, д. 11, л. 135.
      {6}Г. Жуков. На Берлинском направлении. Военно-истор. журнал. No 6. 1965. Стр. 12.
      {7}Архив МО, ф. 239, оп. 3070, д. 723, л. 22.
      {8}Архив МО, ф. 299, оп. 17055, д. 4, л. 235.