Впереди - Берлин !

      - Это у тебя откуда? Где зимой такую роскошь добыл? Наверно, тоже поляки? - спросил я, указав на живые цветы, буквально завалившие все окна штабной комнаты.
      - Поляки... Просто забомбили: букеты, горшки с цветами. Из оранжерей, что ли, понаносили. А как отказаться? Обидишь. Девать вот некуда, - будто извинялся Гусаковский.
      Я перевел разговор на другое:
      - Докладывали, что горючего у вас не хватает. Немножко подбросили.
      - Спасибо, спасибо... А мы тут тоже легонечко разжились. Пинский прихватил аэродромчик - десятка два фоккеров стояло. Горючее захватили, а самолеты взорвали. Куда их девать! Сзади фашистов полно. Вообще,- вздыхает Гусаковский,- пришлось совсем на немецкое снабжение перейти. Взять транспорт. У моих машин сели бронзовые подшипники, запасных нету. Думал - придется выбрасывать их, приказал пересаживать всех на трофейные. А Помазнев отыскал у немцев две тонны бронзы в слитках. Деловой он человек! Себя мы, конечно, не обидели...
      - Остаток передайте в армию.
      Хозяйственный Гусаковский чуточку крякнул в ответ на мое распоряжение:
      - Есть, слушаюсь. Или взять продовольствие. На гнезенской макаронной фабрике продуктов хватит всю армию кормить, а может, и фронту еще останется. После моего сообщения об этом сюда начпрод армии Долгов выехал. Говорю вам: почти во всем на немецкое довольствие сели, фюрер нас теперь и кормит, и заправляет, и еще подшипники дает.
      Сказать к слову, история с этой гнезенской макаронной фабрикой имела забавное продолжение. Спустя несколько дней на большом ящике с макаронами я увидел странную фирменную этикетку: "Фабрика Долгова". "Что за Долгов?" спрашиваю. Наш начпродарм, оказывается. Польские мастера заявили, что "должно же быть обозначено название фирмы". Что, дескать, за фабрика, если нет наименования. Несолидно получается! Поскольку деньги им выплачивались из рук начпрода армии, польский мастер заказал в типографии и стал наклеивать на ящики этикетки, согласно которым наш Долгов выглядел как хозяин макаронного предприятия. Долго еще его преследовала ехидная кличка "фабрикант".
      В штабе бригады появился Помазнев, только что прибывший из передового отряда.
      - Что докладывают разведчики? - интересуется Гусаковский.
      - Вышли на эту крученую Варту...
      Мне понятно состояние Помазнева. Варта протекала параллельно нашему маршруту - с востока на запад, но не прямо, а с огромными изгибами вправо и влево. Только форсируешь, - глядь, через сотню километров река вильнула в обратную сторону, и опять она у нас под носом. Изволь начинать форсировать сначала! Около Познани 1-й танковой армии предстояло преодолевать Варту уже в третий и - увы - как оказалось, не в последний раз.
      - Познаньские заводы спускают в реку все отбросы, вода там тепленькая, лед тонкий,-докладывал Помазнев, - под городом его почти и нету. Берега Варты это же не берега, это кавказское ущелье. Метра на три отвесные обрывы с двух сторон. Сплошная стена! Уж на болоте, и то нам лучше было. Чувствую, хлебнем мы горюшка на этой речке. И что здесь в Польше за водные преграды такие - одна хуже другой!
      - Плацдарм захватили?
      - Так точно, и переправу навели. Шхиян с инженерной разведкой ходил, удивительную технику на этот раз посоветовал: "ледяной деревобетон", или, точнее, "дерево-лед". Навалили мы на лед веток, досок, палок, а сверху водичкой полили. Тут еще и морозец ударил - враз схватило. Машина груженая идет, лед не скрипнет, а рядом автоматчик может только на пузе пролезть, иначе провалится. Но танк эта наша переправа не выдержит. Вот жалко, хороший постоянный мост из-под носа выпустили.
      - Что за мост?
      - Главную немецкую переправу. Все время их части драпали с востока, и никак мы не могли обнаружить, где же их переправа. По всей реке шарили - как провалился немецкий мост. А противник все уходит да уходит на левый берег значит, мосты где-то здесь, рядом. Наконец, инженерная разведка нащупала. Сапер ко мне прибежал, докладывает, что под самой Познанью нашли: подводный, говорит, охрана перебита, держим. Я его спрашиваю: "Сколько вас держит-то?" "Трое осталось, ^- отвечает, - меня старший сержант Ковальский послал за помощью: просил передать, что немцам они переправу ни за что не отдадут, только чтоб наши побыстрее приходили". Повел сапер нас к мосту. Подошли, а от моста одни обломки остались. На берегу сгрудилась большущая колонна немецких машин и пехоты, из воды своих утопленников вылавливают. Дали мы по ним пару залпов, пожгли да пригладили, потом стали искать, где же наши саперы. Двоих убитых нашли, а от Ковальского нашего ничего не осталось. Послал искать его, но надежды у меня мало.
      - Большое дело люди творят,- проговорил Иосиф Ираклиевич.
      По моей просьбе Помазнев дополнительно рассказал о героях вчерашнего боя за Гнезен:
      - Немцы новую тактику применили. Еще на окраинах они заметили наши танки, но помалкивали, только из пулеметов и автоматов били. Вроде даже приглашали нас: заходите, мол, танкам здесь будет безопасно, противник легкий. А у самих на каждом перекрестке отрыты ячейки для фаустников, и весь город - в засадах. Если б мы напролом полезли - все танки бы в Гнезене оставили, только те, что на петлицах, сохранили бы. Но Гусаковский немецкую хитрость разгадал. Спасибо полякам: предупредили обо всех засадах, если б не их помощь - было бы много жертв. Отправили мы впереди автоматчиков Юдина, они повыковыривали фаустников, посшибали пулеметы. И только потом пустили батальон Алеши Карабанова. Он в полчаса все немецкие самоходки переколотил и очистил город. Я ехал с ним в одном танке. Вдруг в одном домике выстрелы услышали, а бойцов никого не видно. Подъехали поближе, а там, оказывается, всего один автоматчик орудует. Кричит нам: "Эй, танкисты, помогите отвязаться от пленных, не знаю, куда их девать"."А много их у тебя?" - спрашиваю. - "Да вот в том доме, - отвечает, офицера-фаустника взял, да здесь еще человек пятнадцать сидело. Прямо не знаю, что делать: возиться-то с ними некогда, языки вроде хорошие". - "Ну, знаешь, говорю, - у нас танк, а не карета, что, мы их к себе посадим, что ли?" Вижу совсем растерялся парень. Указали ему точку, куда вести. Уж так обрадовался, что бегом их погнал. Я фамилию его записал.
      Помазнев полистал свой старенький блокнотик.
      - Вот. Рядовой Соколов. А вот еще один хороший автоматчик - Коротков. Этот пулемет с костела снял. Стены в костеле толстенные, каменные, а обзор был чуть не на полгорода, немец и строчил с вышки по мотопехоте. Били мы по пулемету из пушек - без толку, строчит, как заколдованный. Потом видим взрыв на вышке, и пулеметчик вместе с пулеметом сиганул оттуда вниз головой. Уже после узнали: Коротков с отделением подлез огородами к костелу, разбил гранатами баррикаду на алтаре, потом по лестнице наверх полез. Современная дуэль получилась. Пулеметчик на голову Короткову гранаты швырял, а Коротков вверх из автомата бил. Подобрался наш на десяток метров, сунул немцу в нишу связку гранат - и ваших нету. Только ножками фашист подрыгал в воздухе.
      Еще долго мог Помазнев рассказывать о подвигах бойцов, но его прервало неожиданное сообщение.
      - По вашему приказанию Герой Советского Союза старший сержант Ковальский найден и доставлен в медсанбат, - доложил командир подразделения, которого послал Помазнев на безнадежные, казалось, розыски героя-сапера. И армейская верность товарищу восторжествовала: Ковальский оказался жив, хотя был еще в очень тяжелом состоянии: сильнейшая контузия, обморожен, плюс двухстороннее воспаление легких.
      Мы вошли в палату. У лежащего человека лицо и голова были плотно окутаны бинтами.
      Неужели он?
      - Вот Ковальский...
      - Не узнали, товарищ генерал? - со свистом прохрипел раненый. - Меня сейчас и жена не узнает. Помните, Звезду мне вручали...
      - Все помню. Как на Висле катерок одеждой затыкал - помню, и как раненый из строя не уходил - тоже.
      - Я и сейчас... вернусь,- с усилием выговорил сапер.- Вернусь!
      - Конечно, выздоровеете - вернетесь.
      - Если б мне этот проклятый халтурщик попался..:
      - Какой халтурщик?
      - Да немец, который мост минировал. Понадеялся на него, гада, не проверил как следует. Я же ихней миной рвал. Мы как только охрану сняли, сразу мину нашли. Решили оставить ее для немцев, думали, если свои подойдут, всегда отключить успеем. Туман страшный был, все глаза проглядели, ждали - скоро ли наши подойдут. Потом, шум услышали: идет колонна, а кто - не разобрать. Я за провод держался, даже руки тряслись. "Ну,- думаю,- в случае чего ни вам, ни нам моста не будет". Как чуяло сердце - они подошли. Слышу, идут по мосту, болтают, смеются: выбрались, дескать, от русских. И - не сработал взрыватель! Не знаю, что меня подняло, и мертвых братьев в ту секунду вспомнил, и товарищей погибших, и злость тут такая схватила... Неужели уйдут? Как сумасшедший был: плевать на все, и про себя забыл - лишь бы они не прошли. Вскочил - и к мине. Они не стреляли, ничего не делали, наверно, столбом от удивления встали: с запада русский навстречу бежит. Вставил я в заряд новый запал и, чтоб уж наверняка, руками за чеку дернул. Отбежал, да далеко ли отбежишь! Подбросило меня вверх метров на двадцать. И вот что странно: вроде без сознания был, а помню, как на полсекунды завис над водой. И потом все рухнуло вниз. Очнулся я в воде: взрывом на мель откинуло. Ледяной водичкой обмыло - пришел в себя. Кругом темно. Вспоминал, вспоминал, где я. Чудилось то будто дома сплю, то вроде со своими ребятами. Откуда тут вода, снится мне, что ли? И вдруг как ударило в голове - про мост вспомнил. Понял, что зрения лишился. Слышу - сзади по-немецки говорят. Пощупал воду рукой - куда течение идет - и пополз вниз, к нашим. Где-нибудь, думал, ищут же меня. Почти двое суток полз. Это так говорят, а для меня времени не было, ни дня, ни ночи. Об одном думал: хоть помереть, да не в плену. Ковальский передохнул.
      - Как нашли меня, комроты шинель свою снял, укутал. Врач говорит, что зрение вернется; слепота наступила от контузии, а глаза целые. Вот простыл в январской воде. Да ничего, пройдет, мы, саперы, люди живучие.
      Обращаясь ко мне, он попросил:
      - Товарищ генерал, пусть меня не отправляют дальше медсанбата. Боюсь, в Берлин не со своей частью попаду.
      - Об этом не беспокойтесь. В нашей армии вас примут всегда...
      В штабе Гусаковского меня ожидал Павловцев. Еще за несколько дней до подхода к Познани я приказал Павлу Лавровичу произвести глубокую политическую разведку города, то есть узнать количество заводов и фабрик, состав всего населения, национальную политику гитлеровцев в данном районе, систему управления городом и крепостью и т.д. Особое внимание предлагалось уделить разведке возможных запасов горючего. В помощь Павловцеву были выделены лучшие разведчики и политработники. Теперь он явился с докладом. Подробный план Познани у него в руках испещрен массой пометок: город знаком нашему "старику" не хуже, чем самому гауляйтеру "фатерлянда" - палачу Грейзеру.
      - Три крупных завода боеприпасов и стрелкового вооружения,- перечислял он.- Девяносто процентов рабочих - поляки и пленные, главным образом наши. Ведущие административные должности заняты немцами. На двух заводах работает по двенадцати тысяч человек, число рабочих на третьем не установлено.
      Карандаш Павловцева особо подчеркнул отметку в пяти километрах юго-восточнее Познани.
      - Вот здесь совершенно новый самолетостроительный завод. Работают восемь тысяч человек. Имеются еще четыре самолетостроительных завода.
      - Ого!
      - Кроме того, здесь находятся крупнейшие в рейхе железнодорожные мастерские - вот здесь, на ветке Лацарус -Демпсен, минимум восемь тысяч рабочих; есть аккумуляторный завод на две тысячи человек, два крупных авторемонтных завода и десятки других предприятий. Вот, пожалуйста, подробный список. Сведения получены в основном путем опроса бежавших рабочих.
      Покончив с экономикой города, Павловцев перешел к политике:
      - Поляков в городе много. Однако гауляйтер Грейзер официально объявил, что "поляк по расовой неполноценности стоит на втором месте после еврея". Он всячески унижал поляков. При встрече с любым немцем поляк обязан был снимать шапку. Но среди поляков тоже есть свои маленькие "квислинги", продажные элементы. У них удостоверение вот какое...
      Павловцев показал небольшую книжечку с крупными буквами на обложке "L. Р.".
      - Это обозначает "лейстунгс-полен" - "полезные поляки". Этих немцы по службе продвигали и снабжали много лучше остальных. Ведь паек обычного польского рабочего был мизерный: по карточке поляку полагалось два кило хлеба в неделю - чуть больше двухсот пятидесяти граммов в сутки. Ну, а этих,- Павел Лаврович презрительно ткнул в сторону паспорта предателя,- подкармливали хорошо, чтоб своих охотнее предавали.
      - Чье это удостоверение у вас?
      - Начальника областной полиции пана Орлиновского. Разведчики вывезли его из Познани со всей семьей.
      - Как, они в Познань заскочили?
      - Вы разве не знаете? Корпус Дремова с юга уже вплотную к городу подошел. Мосты через Варту построили, уж две бригады на ту сторону перешли. Обошли город, аэродромы позабирали, больше двухсот целых самолетов нам досталось.
      - А горючее-то, горючее там есть?
      - Прихватили несколько цистерн.
      Одна новость лучше другой! Видя мою радость, Павловцев поспешил выложить все остальные сообщения.
      - В самой Познани страшная неразбериха. Немецкое население частично бежит на запад, частично мобилизуется в фольксштурм. С востока подходят отступающие части. Партийная верхушка удирает в рейх. Словом, не то что комендант, сам черт не разберет, что делается в городе.
      Нашу беседу прервал Бабаджанян, вернувшийся с переправы.
      - На тот берег переправил большую группу, - гордо возвестил он. - Во главе поставил замкомбрига Ленского. Рвут все коммуникации к северу от Познани. Оседлали три шоссе и железную дорогу! Какой там есть комбат у меня, Уруков! Исключительный мастер форсирования! Люди рассказывают - немцы на Варте такой пулеметный и минометный огонь вели, что головы поднять нельзя было. А Уруков с горсточкой переправился по чистой воде, около самого города, где нас не ждали, сам лично на деревянной двери переплыл! Потом сманеврировал, выбил противника у себя с правого фланга, расширил плацдарм. За его спиной саперы ледовую переправу сделали. Все остальные подразделения под его прикрытием переправлялись. Лично водил батальон в контратаки, когда противник превосходящими силами пытался сбросить наших в воду. Ранило его, а он еще в две контратаки пошел. Разве не молодец?
      - Уруков-то молодец, а вот ты сам - не очень. Левый сосед тебя обогнал: у Дремова не какая-то группа, а две бригады переправились. Прикажи своему Ленскому найти их фланг и замкнуть вокруг Познани кольцо.
      У Армо был такой смущенный вид, что я решил его немного подбодрить:
      - Ничего, не горюй! У немцев Познань - не последний город. Надо только, чтобы все твои командиры воевали так, как Гусаковский и Уруков. Ну, прощай, нам с Павловцевым в штаб пора.
      Через час мы с Павловцевым приехали в штаб армии. Шалин, едва увидев меня на пороге, доложил:
      - Вас вызывал член Военного совета фронта. Беру трубку ВЧ.
      - По вашему приказанию...
      - Наступаете? - спрашивает Телегин.
      - Частично наступаем.
      - Как обеспечение горючим?
      - Плохое.
      - И все-таки наступаете?
      Подтекст нашего разговора такой: операция планировалась до Познани, горючего армии выдано до Познани - как же танки и машины идут дальше? Святым духом, что ли?
      - Кулак ты! - ошеломляет Телегин.- Трофейного газойля нахватал и не докладываешь, все себе зажал, а о других соединениях не подумал!
      Обида душит меня. Ведь и у нас, в 1-й танковой, одна треть танков уже стоит без движения, а фронт пока не дал ни капли дополнительных горюче-смазочных материалов. Где это видано, в конце концов, чтобы танковая армия снабжала трофейным горючим весь фронт!
      - Прибыть для доклада о положении, - сухо кончает Телегин.
      Михаил Алексеевич смотрит сочувственно: вызов во фронт, судя по всему, не сулит мне ничего хорошего.
      - Командующий сообщил, что едет от Дремова, - говорит он.
      Катуков явился, сияя радостью и торжеством. Не замечая нашего настроения, не зная, что неприятности идут сзади, а не спереди, он стал расхваливать действия полковника А.И. Анфимова, который принял бывшую бригаду Бабаджаняна:
      - Удачный новичок! Под стать Армо, такой же живой, чернявый и смелый. В традициях бригады командир. Большое дело сделал: когда на восточной окраине пробиться не смог, догадался обойти город с юга, зацепился за плацдарм и дал возможность саперам целую ночь строить мосты. Проложил за Варту дорогу всей армии! Батальон Кунина как стал на том берегу - все! Клещами не отодрать автоматчиков. Четырнадцать атак за сутки отбила мать-пехота. А знаешь, кто наседал на Кунина? Остатки дивизии "Бранденбург". Не добили ее в свое время! Ну, правда, когда мост построили и Гаврилюк с танковым полком перешел на тот берег, от дивизии одно название осталось. Полный "бранденбург" им устроили!
      Михаил Ефимович энергично ходил по комнате, весь наполненный впечатлениями передовой линии:
      - Кто бой выиграл - это артиллеристы! Я даже их фамилии записал, чтоб не забыть. Вот: командир полка Африкан Соколов, командир батареи Бельков, командир орудия Строков. Кунинский батальон совсем кровью истекал, к самой воде прижался, когда батарея Велькова подошла. Сразу поставили орудия на открытые позиции и прямой наводкой с нашего берега дали огонька по немецкой пехоте и огневым точкам.
      Все более воодушевляясь, Катуков продолжал:
      - Или вот связисты. Рассказывали мне такой случай: после отступления противника Бельков перешел корректировать огонь батарей на плацдарм. Его ранило, досидел до конца боя, - не о том речь. Провод связи где-то перебило, батарея слепой стала. Бельков послал связиста...- Михаил Ефимович опять заглянул в записную книжечку: - Николая Винокура. Тот разрыв на льду нашел, концы зачистил - оторвало ему осколком правую кисть, да и левую поранило. Не смог соединить концы. Так что сделал? Взял провод в зубы и так и лежал с ним, пока не нашли. Через тело приказы к пушкам шли. Целый батальон спас. Вот какие они, связисты!
      Вошел Соболев.
      - Товарищ командующий, по вашему приказанию доставлен пленный комендант пятьдесят четвертого укрепленного района "Варта" полковник Флакке.
      - Веди его сюда!
      Полковник выглядел типичным представителем прусской военщины, держался подчеркнуто прямо, волосы стриг ежиком, под глазом виднелся след от традиционного монокля. Он показал, что гарнизон, оборонявший участок его укрепрайона южнее Познани, попав неожиданно под удар танков, сразу же разбежался. Машина самого Флакке вместе с ее обладателем досталась разведчикам уже на окраине Познани.
      - Что представляет Познань? Укрепления? Гарнизон?..
      Разглядывая план крепости, который достала группа Павловцева, немец обстоятельно, не торопясь, отвечал на наши вопросы:
      - В городе три обвода. Внешний идет по фортам старой крепости, модернизированным и отлично подготовленным к современной обороне. Второй, послабее, идет вот здесь,- полковник указал районы.- А третий, самый сильный, расположен в крепостной цитадели. Все дома города подготовлены к круговой обороне, все подвалы в пределах одного квартала соединены подземными ходами. Практически гарнизон будет невидим для наступающих войск. Он насчитывает свыше тридцати пяти тысяч человек и возглавляется штабом двадцать первого армейского корпуса. По предварительным наметкам нашего командования, Познань должна оттянуть на себя не меньше двух наступающих русских армий.
      Как потом нам стало известно, полковник ошибался или намеренно назвал меньшую цифру: гарнизон Познани насчитывал около 65 тысяч солдат и офицеров.
      - Какие оборонительные рубежи расположены западнее Познани? - спросил Катуков.
      - Еще два крупных. Один из них проходит по бывшей границе Германии с Польшей, между рекой Оброй и Одером. Это так называемый "Восточный вал", или Мезеритцкий укрепленный район.
      Когда увели пленного, командарм сказал:
      - Ну, картина, по-моему, ясная. Я читал донесения разведчиков, побывавших в Познани: они в основном подтверждают подобные показания.
      Михаил Ефимович говорил быстро, решительно:
      - Какой делаем вывод? Первое: докладываем Военному совету фронта о состоянии города. Второе: просим освободить нас от штурма, а Познань передать подходящим общевойсковым армиям. Третье: просим использовать нас для дальнейшего наступления с целью выхода на германо-польскую границу, а если позволит обстановка, будем двигаться и дальше. Ваше мнение?
      - Решение, по-моему, верное, - ответил Шалин.- Оно учитывает специфику танковых войск. Но ведь по плану фронтовая операция должна закончиться у Познани...
      - Фронт и Ставка не откажутся продолжать наступление!
      - А снабжение? - спрашивает Шалин. - На трофейном горючем далеко не уедешь.
      - Думаю, достанем, - отвечаю я.- Сегодня выезжаю во фронт, в Отвоцк, буду просить Телегина.
      - Тогда все в порядке.
      Михаил Алексеевич разглядывает план Познани, весь исчерканный пятнышками мощнейших фортов и узлов обороны.
      Впоследствии войскам В.И. Чуйкова и В.Я. Колпакчи пришлось штурмовать Познань еще целый месяц. Но обстановка требовала от нас двигаться дальше, к новым рубежам.
      Трехсоткилометровый путь от Познани до Варшавы пролегал по боевой дороге. Прошло всего семь суток с момента нашего ввода в прорыв, а фронтовая операция огромного масштаба была выполнена с превышением. Взглянув на шоссе, любой человек без лишних словесных пояснений мог почувствовать, как такое могло случиться: на сотни километров растянулся сплошной движущийся поток советских войск. Навстречу нам шли отремонтированные танки, напоминавшие сейчас диковинный цветок: лепестками были десантники и подсевшие пехотинцы, густо, тело к телу, охватившие стальной стебель башни. Тягачи пыхтели от тяжести артиллерии: шли дивизии и корпуса прорыва. Пушки, проделавшие смертоносную работу неделю назад, теперь поторапливались расправляться с очередными узлами вражеского сопротивления. На стволах стальных ветеранов "бога войны" были нарисованы белые звездочки и другие условные значки, которые шифруют разбитые танки, доты, дзоты, батареи.
      За ними двигалась "царица полей" - "матушка-пехота", "братья-гвардейцы" как только не называли любовно наших пехотинцев! Впрочем, слово "пехотинцы" сейчас было несколько неточным: ведь оно происходит от "пеший", а кто в такую пору идет в наступление пешим? Эдак танки до Берлина дойдут, а пехота и не увидит противника... Воины использовали подручный транспорт: все, что могло двигаться со скоростью большей, чем скорость пешехода, было мобилизовано в армию. Мелькали трофейные машины и подводы, какие-то допотопные брички, пролетки и велосипеды. Пехотинцы, артиллеристы, инженерные части спешили на запад. Все было использовано для того, чтобы быстрее достигнуть Познани и разгромить гарнизон.
      - Триста километров верхом так ехать!.. - Кучин даже поерзал на шоферском сиденьи, как будто у него самого появились потертости от подскакивания на лошадях.
      Впрочем, нашему шоферу приходилось немногим легче, чем всадникам. Дорога была ужасная: поток шел встречный, к фронту, а все обочины забили обгорелые остовы танков, самоходок, бронемашин, колесного транспорта... Почти триста километров наш бронетранспортер подпрыгивал, как на бревенчатом настиле. От Конина до Коло нас трясло на останках техники дивизии "Бранденбург", от Коло до Кутно вымотала душу разбитая техника 412-й резервной дивизии, от Кутно до Ловича - 25-й танковой дивизии. Особенно было тяжело на пробках, а они регулярно создавались у каждого из десятков разрушенных мостов и мостиков. На отдельных участках движение шло по времянкам, то есть только в одну сторону, и то с трудом.
      Пристально всматривался в лица пехотинцев, обожженные порохом и ледяным ветром, в их глаза, набрякшие кровью от бессонницы. Солдаты были охвачены одним желанием - скорее! скорее!
      Много пленных. За три с половиной года войны я еще никогда не видел таких огромных колонн вчерашних врагов на дорогах.
      - Добрые у нас люди, - замечает Кучин: солдаты то и дело суют несчастным, одураченным Гитлером людям в ненавистной форме кусок хлеба или отсыпают табачку.
      Около указателя, где проворные дорожники написали: "До Познани - 150 километров. До Берлина - 350",- регулировщица отмахнула флажком: "Стой!" Я обратил внимание на особую лихость и в то же время изящество, с каким она работала: такому регулировщику с удовольствием подчиняется каждый водитель, независимо от его положения и ранга. Особенный колорит ее фигуре придавал карабин за спиной: девушка была не только регулировщиком, но и солдатом дорожной охраны.
      По какой-то ассоциации вспомнился знаменитый виртуоз, артист регулировки, который до войны стоял в Ленинграде на Невском: толпы людей зачарованно наблюдали за его движениями. Но, право, наша фронтовая регулировщица работала не хуже!
      Девушка подошла к машине, переложила флажок в левую руку, правую приложила к шапке и попросила... забрать у нее военнопленных. В течение дня к посту подошло около пятидесяти стариков и подростков из фольксштурма с просьбой взять их в плен.
      - Кто идет к фронту - те не берут, некогда, говорят, с пленными возиться. Я немцев в тыл отсылаю - не идут, бьют себя в грудь, говорят: "пук-пук". Боятся, значит, что убьют их. Куда мне с ними деваться?
      Лицо ее показалось знакомым. Нет, не могу вспомнить! Широколицая, с наливным румянцем во всю щеку, с блестящими серыми глазами и лихо вздернутым боевым носиком. Типичная русская женщина. Но Кучин, который с момента ее появления находился в возбужденном состоянии, вдруг громко закричал:
      - Она!
      - Кто она?
      - Да та, ну, помните, старая знакомая, по сорок второму году!
      Убедившись, что я не могу вспомнить, выразительно постучал себя где-то пониже спины.
      И я вспомнил....
      Наше соединение формировалось тогда недалеко от Калинина. Как-то по делам я спешил в Москву. Время клонилось к вечеру, и Кучин вел "эмочку" на большой скорости, чтоб до ночи успеть в город. На перекрестке регулировщица скомандовала: "Стой!", но Миша не выполнил приказа и понесся дальше: мол, время военное, везу начальство, не до правил движения. Не успели мы проскочить и ста метров, как раздались выстрелы, и Миша тихо ойкнул. Я оглянулся. Девушка сорвала карабин и стреляла вслед. Стреляла, конечно, по скатам, но пуля случайно поцарапала Кучина. Пришлось мне, как старшему, извиниться за шофера. Уже полулежа на заднем сиденьи, Миша все бормотал: "Бывал в переделках, из-под носа у немцев ускользал, но страдать от курносой бабы... ох!"
      - Курносые все смелые, - ехидничал Миша Балыков. - Сам такой.
      - Я татарский мужчина, а это русская баба, ей не положено...
      - Что значит баба? Такой же красноармеец, как ты. Лучше лежи и молчи! Девушка службу несет, согласно инструкции поступает и тебе сказала ясно: "Стреляла по нарушителю". Осознал, что ты нарушитель?
      Кажется, на сознание Кучина подействовали не столько эти аргументы, сколько "свинцовый довод" девушки, напоминавший о себе болью. Во всяком случае, с тех пор он с великим уважением относился к "злым бабам", заранее сбавлял перед постами скорость и, когда позволяло время, перебрасывался с ними двумя-тремя словами. Как это было приятно девушкам! Ведь посты стоят на развилках дорог, в большинстве своем за несколько километров один от другого, и в снег, и в мороз, в бурю, в ночь дежурят там всего-навсего две женщины: одна - на посту, а сменщица забилась на время в маленькую норку-окопчик, метрах в 20 - 25 от подруги, наблюдает, отдыхает, разогревая сухой паек консервы. Любому военному, будь он десять раз смельчак, неприятно ехать по фронтовому тылу ночью - вряд ли кто будет возражать! И не один ты, и вооружен, а все думается, что с каждого куста в тебя пулю пустят или гранату бросят даже не увидишь, кто. А девушки стоят! Проедет машина во тьме, осветит регулировщицу фарами, и снова ничего не видать. Что стоит ее уничтожить блуждающему волку в фашистском мундире? Несут героини бесстрашную вахту, но не замечает никто их подвига, и как же она рада бывает, когда Миша Кучин остановит нашу машину, и некурящий ездок даст ей конфеток и послушает рассказ о тяготах службы и о нашем "не совсем хорошем" отношении.
      - Иди картошку есть, я испекла, - закричала нашей регулировщице подруга из маленького окопчика.
      - Разрешите дозаправить машину. Горючее на исходе, - вдруг обратился ко мне Кучин каким-то неестественным тоном.- А вы бы, девушка, угостили генерала печеной картошкой, он ее шибко уважает, - совсем по-другому заговорил мой "дипломат" с регулировщицей.
      Сели у костра.
      - Откуда родом, девушка? - спрашиваю.
      - Ярославская.
      Адъютант Балыков кокетливо задает вопрос:
      - Как вас мама величала?
      - Мама, мамочка...- чуть погрустнела наша лихая хозяйка дороги и вдруг быстро ответила: - Мама - Никочкой, муж - Никой, а для вас, товарищ, я красноармеец Македонская.
      Но Балыкова не так легко одолеть:
      - Припоминаю. Это про вашего папашу нам в пятом классе на истории рассказывали?
      - Возможно, - соглашается девушка. - Его Александром Филипповичем звали.
      У Балыкова глаза на лоб полезли.
      Пришлось мне сглаживать острый разговор. - Для мамы, значит, Никочка, для него - красноармеец Македонская, а для меня... Разрешите называть вас Николаем Александровичем. Раз несете мужские обязанности, то, как воин к воину, не могу к вам иначе обращаться.
      Старая знакомая так и расцвела от удовольствия.
      - Давно вы на фронте, Николай Александрович?
      - Три года...
      Дальше "заполнять анкету" не было времени: день был на исходе, а я, несмотря на отличный бронетранспортер, не сумел проехать и двухсот километров. Такая была дорога!