Впереди - Берлин !

На севере стрелы рассекли фронт и разбежались в глубине по германской земле: фронту маршала Рокоссовского Ставка приказала уничтожить все, что будет сопротивляться, между морем и Берлином. Фронт маршала Конева будет отсекать Берлин с юга: здесь пучок стрел перекрыл пространство до самой Эльбы. А главный удар предполагался в центре, где действует наш фронт: Кюстринский плацдарм, где расположено основание пяти мощных стрел, целиком закрашен в красный цвет. Стрелы пересекли здесь короткое расстояние до фашистского логова, изогнули вокруг него свои наконечники и будто впились в черное разветвленное пятно города. В промежутке между линиями ударов 1-го Белорусского и 1-го Украинского фронтов осталось небольшое пространство, замкнутое с четырех сторон красными линиями: это приготовлен котел для 3-й полевой и 4-й танковой армий противника.
      Стоя у карты, Катуков продолжал докладывать:
      - Глубина небольшая, о рейдах придется забыть. Рейды стали историей Первой танковой! Теперь придется воевать по-новому. Времени на подготовку отведено мало: события торопят. Не будет больше нам таких благ, как раньше - по сорока, по шестидесяти дней готовиться к операции. Десять дней на все - и только! Ввод будет нам обеспечивать гвардейская армия Чуйкова.
      - С ними давно сдружились! - бросил реплику Гусаковский.
      - Наши корпуса пойдут в наступление после прорыва Чуйковым всей тактической зоны обороны. Он рвет участок шириной в восемь-десять километров.
      Сидевший передо мной полковник Анфимов восхищенно повторил:
      - Восемь-десять километров - это да! До войны нас учили, что такой участок положено прорывать одной дивизии, а Чуйков тремя корпусами лупить будет. Дивизия придется, значит, на один километр фронта. Какая сила двинется!
      Михаил Ефимович сообщил:
      - Нам известно, что армия Чуйкова имеет по сорок два танка на каждый километр участка прорыва. Полковник Бабаджанян охнул:
      - Что получается? У Чуйкова танков больше, чем у меня в танковом корпусе?
      - Не знаю, - улыбнулся Катуков. - Может, и больше. Это их дело, а мы давайте своими делами займемся. Требуется как можно скорее рассечь берлинскую группировку, не дать ей возможности организовать оборону на последующих рубежах. И на второй день выйти...
      Он прервал себя, подумал и сказал:
      - Не "выйти" - ворваться в Берлин! Слышишь, Бабаджанян? Думаю, что Дремов тоже против такой чести возражать не будет. Желаем обоим корпусам успеха!
      Бабаджанян сидел задумавшись. Он, наверное, мысленно планировал выход бригад к гитлеровскому логову. При последних словах Катукова командир корпуса встрепенулся.
      - Опыт имеем!
      - Опыт опытом, а дела делами, - Катуков счел нужным предостеречь быстрого Бабаджаняна. - Смотри, предстоит пройти семьдесят километров сплошных укреплений в глубину. А дальше стоит Берлин. Слушайте, что про него немцы в листовках пишут: "От Берлина вы недалеко, но в Берлине вам не бывать. Берлин имеет шестьсот тысяч домов, и каждый из них - это крепость, где вы найдете свою могилу". Предстоит брать шестьсот тысяч крепостей!
      Катуков начал ставить корпусам задачу. После этого возник очередной вопрос, как всегда, о передовых отрядах.
      - Гусаковский должен быть первым в Берлине! - уверенно заявил Бабаджанян.
      - Темник, - назвал свой авангард Дремов. Мы согласились. Справедливость требовала, чтобы в голове наступающих колонн в столицу Германии вступили части, покрывшие себя славой при обороне Москвы: Краснознаменная танковая бригада Гусаковского и Первая советская гвардейская танковая бригада Темника.
      В заключение Катуков нарисовал общую картину подготовки к операции:
      - В Берлинской операции участвуют три наших фронта, то есть примерно полтора миллиона человек, сорок тысяч стволов орудий и минометов, шесть тысяч танков, семь тысяч самолетов...
      Михаил Ефимович закончил совещание.
      - Перерыв десять минут и - все по машинам! Генерал Гетман сюрприз приготовил.
      Всем стало интересно: что за сюрприз? Мы с Михаилом Ефимовичем поехали, как обычно, в одной машине.
      - Все я сказал? Как думаешь - поняли?
      - Впечатление такое: чувствуется у офицеров легкость какая-то, недооценка противника. Силища у нас, конечно, страшная, но "шапкозакидательство" - очень большая опасность. Представляешь, как гитлеровцы будут драться под Берлином? Думаю, никогда они еще так не дрались. Надо довести это до сознания каждого, иначе много лишней крови прольется.
      Впереди показались развалины какого-то населенного пункта. С трудом можно догадаться, что эта груда обгорелых балок, битого кирпича, бетона, усыпанная сверху осколками стекла и обломками мебели, совсем недавно была немецким селом.
      Подошел генерал Гетман.
      - Место подходящее, товарищ командующий, жителей здесь нет. Разрешите начинать?
      - Пожалуйста, пожалуйста.
      Собравшиеся офицеры с удивлением рассматривали установленное в стороне странное сооружение, прицепленное к обычной "тридцатьчетверке". От лобовой части танка горизонтально вперед выдвинулась трехметровая рогатка, и между ее концами разместился большой металлический каток, наподобие того, каким укатывают асфальт. Приглядевшись, заметили, что каток не сплошной, а составлен из отдельных толстых дисков.
      - Новый советский танковый трал! - объяснил Гетман. - Хоть теперь наша танковая армия смогла получить неплохое средство защиты от противотанковых мин.
      По команде Андрея Лаврентьевича "Заводи!" танк пошел по полю и кустам, оставляя за собой приглаженную катком полосу земли.
      - Скорость нормальная, - доволен Гусаковский.
      - Обратите внимание, товарищи командиры, - Гетман поднял руку,- сейчас он выйдет на минное поле...
      Прогремел взрыв. Высоко вверх полетели обломки мин и наехавшего на них диска, но танк подталкивая оставшиеся диски, продолжал идти вперед.
      По команде Гетмана, отданной по радио, экипаж открыл огонь по неподвижным целям. Раздавались еще взрывы мин, но невредимая машина пересекла минное поле, точно поразив мишени.
      Командиры возбужденно переговаривались:
      - Вот это да!.. Интересно... С минного поля вести прицельный огонь на ходу! Ты видел?
      - Сколько жизней саперов могли спасти!..
      - А танков? - вздохнув, согласился Гусаковский. А времени на разминирование какую уйму можно было сэкономить!
      Всю разностороннюю, в том числе и морально-политическую подготовку войск к предстоящим решающим боям требовалось провести в две недели. Командирам и начальникам политорганов надо было подобрать кадры, научить и расставить их по местам, подготовить личный состав к боям в новых условиях в Берлине - боям за каждый дом.
      Новые условия вызвали к жизни и новые для нас формы организации подразделений - штурмовые группы. Штурмовая группа представляла собой стрелковую роту, усиленную артиллерией, танками, саперами. Для каждой штурмовой группы, танкового экипажа, артиллерийского расчета надо было выделить парторга и комсорга. Авангардная роль коммунистов решала здесь успех дела.
      В эти дни 1-я танковая армия превратилась в сплошную школу. Учились все: прошли семинары двух тысяч агитаторов, сотен парторгов, комсоргов, собрания 8 тысяч орденоносцев. К 5 апреля в каждом экипаже, как правило, уже насчитывалось не менее трех коммунистов и комсомольцев. Отдельные экипажи целиком состояли из коммунистов и комсомольцев.
      Главное внимание политорганов в период подготовки к наступлению на Берлин было обращено на всемерную помощь командованию в создании штурмовых групп, подготовке личного состава армии к предстоявшим тяжелым боям.
      Да, бои предстояли тяжелые. Но теперь у противника не было уже такой силы, которая могла бы остановить наши войска, охваченные неудержимым наступательным порывом. Сердце торопило солдата вперед, к завершению благородной освободительной миссии, к окончанию войны.
      Во всех бригадах появились надписи на танках: "Впереди - Берлин!", "Даешь Берлин!", "Домой - через Берлин!", "На Берлин!".
      Политотдел армии издал листовки-памятки: "Памятка бойцу-пехотинцу для боя в крупном городе", "Памятка экипажу танка и САУ", "Памятка штурмовой группе" и т. д.
      Усилился приток воинов в партию. Накануне наступления были поданы тысячи заявлений с просьбой о принятии в ряды ВКП(б).
      Подготовка операции совпала с 75-летием со дня рождения В.И. Ленина. Повсюду проводились лекции о жизни великого вождя трудящихся, основателя партии и Советского государства, создателя Вооруженных Сил революции. Мы уже знали, что близка окончательная победа над фашизмом, и не раз вспоминали в те дни слова Владимира Ильича, что победа наша обеспечена "благодаря существованию в Красной Армии коммунистических ячеек, имеющих громадное пропагандистско-агитационное значение".
      Эти слова вождя были высшей похвалой повседневному труду армейских коммунистов.
      Перед началом операции собрался политический отдел армии.
      Всматриваюсь в обветренные, похудевшие лица, в глаза, покрасневшие от бессонных ночей. Как выросли, духовно возмужали за эти годы мои старые товарищи! А иных уж нет... Особенно чувствую отсутствие помощника начальника политотдела армии по комсомолу майора Л.М. Кузнецова: вражеский снаряд сразил его в Пилицком бою. Комсомольский вожак славился своей отвагой, энергии у него хватало на пятерых, всюду, где возникала опасность, можно было видеть Кузнецова со своими комсомольцами. Его место занял Иван Кутариев, работник "кузнецовской плеяды", как одобрительно говорили политотдельцы. Леонид Кузнецов подготовил себе прекрасного заместителя, но кто его заменит в наших сердцах?
      Пришлось остановиться на итогах подготовки и задачах политотдела армии в Берлинской операции, ответить на заданные вопросы, послушать товарищей.
      Выступал полковник Алексей Тимофеевич Слащев - бессменный руководитель наших пропагандистов. Его любили в частях. Как-то я слушал выступление Слащева о речи Ленина на III съезде комсомола. Прямо заслушался! "Очень хорошо вел беседу,- похвалил я его потом,- прямо как очевидец". Слащев смутился. "Да ведь, товарищ генерал, я из первых комсомольцев. Член ВЛКСМ с января девятнадцатого года. Это моя гордость". Мне было известно, что Слащев, в прошлом школьный учитель, перед войной уже преподавал философию в Московском университете и работал в аппарате ЦК партии. Войну он начал 22 июня, а уже в ноябре сорок первого года был награжден первым боевым орденом. "Как у вас Слащев? Боевой опыт приобрел?" - спрашивали меня иногда старшие начальники. "Да, - уверенно отвечал я. - Оперативен, дисциплинирован, человечен".
      Последнее качество особенно помогало Алексею Тимофеевичу в работе.
      Спокойно, деловито выступал лектор поарма Николай Никандрович Михайленко. Прекрасный был лектор! В частях меня нередко просили: "Пожалуйста, пришлите Михайленко с лекцией". Не было в нем этого лекторского скакания "галопом по Европам": любовно, вдумчиво готовил каждую тему. Раз мы предложили ему повышение. "Оставьте на месте, - попросил он, - люблю свое дело, близко оно мне". И, усмехнувшись, объяснил: "Привык к лекциям за годы работы в институте". Поражала нас научная добросовестность Михайленко: почти всегда носил томики философских и экономических трудов, как-то ухитрялся даже на фронте доставать их, следить за новой литературой. Где солдаты - там и была аудитория нашего лектора. На передовой - значит, шел на передовую. "Там же тебя не услышат!" - говорили ему. "Ничего, найду работу". Иногда над ним подшучивали: "Ну, зачем ты тут находишься, все записываешь?" - "Собираю материалы",- следовал ответ. Страсть Михайленко видеть все, быть везде, снискала у всех заслуженное уважение. Только после войны мы узнали, что это было не только качеством талантливого пропагандиста, но и наблюдательностью ученого: преподаватель Военно-политической академии имени Ленина Николай Никандрович Михайленко написал впоследствии научный труд: "Партийно-политическая работа в частях 1-й гвардейской танковой армии".
      Но пока до диссертации было далеко, и будущий кандидат наук практически разрабатывал ее тезисы на совещании поарма:
      - Листовку-молнию "передай по цепи". В Берлине не передашь: цепи не будет. Из квартала в квартал с листовками бегать не придется. Нужно сделать упор на живое общение пропагандиста с каждым отделением, с каждым экипажем и расчетом.
      Уверенно вошел в работу политотдела деятельный С. А. Яценко, ставший заместителем начальника политотдела армии Журавлева. Сила Степана Афанасьевича заключалась в его слитности с армейским коллективом: никто из политотдельцев не чувствовал себя так естественно и свободно в танке, в роте автоматчиков, как Яценко. Последние дни он занимался восстановлением и укреплением партийных организаций армии.
      - Примерно три четверти личного состава танковых батальонов, - докладывал Яценко, - коммунисты и комсомольцы. В Первой гвардейской танковой бригаде все экипажи полностью состоят из коммунистов и комсомольцев!
      Сердце мое радовалось. Как возмужали наши партийные и комсомольские организации за последние месяцы боев! Ведь без их неутомимой, незаметной, трудно поддающейся учету работы по воспитанию войск невозможен успех боя. Ни днем, ни ночью, ни в сражении, ни в "спокойной" фронтовой обстановке не было отдыха партийным и комсомольским вожакам. Какие бы опытные военачальники ни стояли во главе армий, как бы тщательно ни разработали планы штабные офицеры, но в конечном счете для исхода операции, для победы была не менее важна партийно-политическая работа, проводившаяся в каждом взводе и экипаже.
      Каждая минута была в те дни на вес золота, но для политотдела я никогда не жалел времени: старался поконкретнее ставить задачи и многому учился сам, выслушивая людей, которые через неделю должны были поднять солдат на штурм Берлина.
      Зееловские высоты
      Бронетранспортер прыгал на ухабах дороги, объезжая воронки, перегонял идущие к фронту машины. Апрель! Солнышко ласково припекало, и волнующий запах зелени чувствовался даже сквозь дым и гарь военной страды. Весна на Одере властно напоминала о себе, несла радость победы.
      Наш путь, как и на Висле, лежал сейчас к командному пункту Василия Ивановича Чуйкова, куда вечером должен был прибыть Военный совет фронта. Времени в запасе оставалось порядочно, и мы воспользовались возможностью и заехали в передовые отряды. Как подготовились к боям Гусаковский с Темником?
      Бригада Гусаковского нацелилась своим острием на Зеелов по единственной короткой дороге прямо к Берлину. Главные же силы корпуса Бабаджаняна пока еще находились на нашем правом берегу Одера. Кюстринский плацдарм был, по выражению Шалина, "и мал, и гол" - где уж разместить махину пяти армий фронта! Соединения теснились как могли.
      С удовольствием разглядывали по дороге своих гвардейцев: свежевыбритые, подтянутые, задорные. Ордена и комсомольские значки так и сияют на новеньких гимнастерках.
      Танки принаряжены к решающим боям: броню украсили надписи с бесконечно повторяющимся словом "Берлин": тут и "Впереди - Берлин!", и "Путь домой через Берлин", и, наконец, самая краткая - "Даешь Берлин!"
      На головном танке Помазнев начертил схему предстоящего - последнего боевого маршрута бригады: "Плацдарм - Зеелов - Мюнхеберг - Берлин - рейхстаг".
      - Не боевые машины, а прямо-таки выставка современного плаката, - пошутил Катуков.
      - Инициатива группоргов, - объяснил Гусаковский. - В батальонах еще понаготовили знамена с бригадными значками, чтоб в Берлине водрузить.
      В 1-й гвардейской бригаде у Темника картина была та же, что и у Гусаковского. На танках ветеранов сорок первого года начертано: "Москва Берлин".
      - Что ж ты, Темник, ради наступления на Берлин побриться поленился? шутливо намекал Катуков на густые усы командира бригады.
      - Не могу, товарищ командующий. Мои усы танкисты прозвали "Смерть Гитлеру". Убьют Гитлера - тогда сбрею!
      - Ничего, подходящий зарок придумал!
      Недалеко от Темника расположился и командный пункт Чуйкова. Командующий 8-й гвардейской армией давно славился гостеприимством, но, когда мы увидели подготовленные для нас блиндажные "апартаменты", решили, что на этот раз он сам себя превзошел. Здесь был построен целый подземный домище: просторное рабочее место, место для отдыха и столовая!
      - Хороши у вас саперы, Василий Иванович! В который раз удивляемся!
      - Чем богаты, тем и рады, дорогие товарищи танкисты!
      Прекрасно замаскированный саперами наблюдательный пункт армии. Не только с воздуха - буквально в сотне метров его невозможно было заметить. Мои руки сами потянулись к биноклю: ну-ка, что там, у противника, делается?
      К вечеру приехал Военный совет фронта.
      Нервничаем: ведь в три начнется!
      - Передовые батальоны все сделали, Василий Иванович? - спрашивает командующий фронтом. Чувствуется, что и он взволнован.
      - Двое суток, четырнадцатого и пятнадцатого, непрерывно боем разведывали противника при поддержке артиллерии и танков. Доходили до первой, даже до второй траншеи.
      Сведений разведка боем дала немного. Подтвердилось лишь то, что мы знали и раньше. Маршал Жуков тут же спросил Чуйкова:
      - А свой план наступления мы этим не раскрыли?
      - Как приказали, товарищ маршал, так я и сделал! - Чуйков разводит руками.- А чего можно тут раскрыть? Ведь в принципе повторяем тактику прорыва на Висле! Направление удара немцам ясно - с плацдарма. О времени они тоже приблизительно догадываются. Четырнадцатого: апреля мои гвардейцы взяли пленного, так он прямо заявил: "Это не было вашим настоящим наступлением. Большое наступление будет дня через два. Через неделю вы будете в Берлине, а через две недели война кончится". Умный солдат, не сумел его Гитлер до конца оболванить. Так что и место, и время удара противнику примерно известны. Но, думаю, они не догадываются, что мы применим опять старую тактику: уж это будет для них полной неожиданностью.
      Георгий Константинович Жуков, которого развеселили соображения немецкого солдата о сроках и исходе операции, при последних словах Чуйкова слегка поморщился:
      - Чего ж нам обезьяну выдумывать, когда она давно в джунглях бегает! Тактика наступления испытана, противоядие у немцев не придумано. Да еще когда они попробуют нашу новинку - ночной удар с подсветкой,- не беспокойтесь, эффект будет! Представляете себе: сочетание мощного артогня, удара бомбардировочной авиации - и тут же, неожиданно, прожектора! Световой удар, если можно так выразиться!
      В три часа ночи (в пять часов по московскому времени) была начата артиллерийская подготовка. Стволов у фронта было столько, что командующий фронтом приказал сократить время огневой обработки полосы противника. Всего двадцать минут били наши пушки по целям, которые ярко освещались сотнями прожекторов. Выглядело это очень красиво и внушительно.
      - Откуда прожекторов столько набрали? - интересовался Катуков, любуясь лучами, плавно скользившими по тучам дыма, пыли, гари.
      - Кто его знает...
      Дан сигнал - и пехота вместе с танками непосредственной поддержки ринулась в атаку на "ослепленного" противника.
      И вот уже Чуйков докладывает: захвачена первая позиция! Командующий ходит, довольно потирая руки. Бормочет: "Хорошо! Хорошо! Очень хорошо!"
      Пройдена вторая позиция! Кажется, успех дела решен!
      Но примерно к обеду Василий Иванович, с лица которого улетучилась недавняя радость, неохотно доложил, что огневое сопротивление противника усилилось и гвардейская пехота залегла.
      - Что значит "усилилось"?! Почему залегли? - спросил Жуков. - Вперед!
      - Сильное сопротивление с Зееловских высот. Бьет масса артиллерии. Пехота лишена поддержки танков: часть сожжена, другие завязли в болотах и каналах одерской поймы.
      - Атака захлебнулась? - Жуков просто не мог поверить. - Это вы хотите сказать?
      - Захлебнулась или не захлебнулась, товарищ маршал, - Чуйков мрачно тряхнул головой,- но наступать мы будем!
      И пехота опять рванулась на Зееловские высоты. И снова безрезультатно. Артиллерия противника свирепствовала, появляясь там, где мы ее абсолютно не ожидали. Один за другим вспыхивали и загорались танки, застрявшие в каналах или торфяной жиже.
      Во второй половине дня маршал Жуков не выдержал: отказался от первоначальной идеи ввести нас в чистый прорыв и принял предложение Катукова пустить танковую армию в бой немедленно. Но единственную среди пойменных болот дорогу на Зеелов насквозь простреливали вражеские пушки. Вскоре наши подбитые танки перегородили проезжую часть, затем были забиты кюветы: в них тоже застряли боевые машины. К вечеру можно было подвести неутешительный итог: первый день генерального наступления не ознаменовался развитием успеха войск 1-го Белорусского фронта.
      Наутро пришло радостное сообщение: 1-й Украинский фронт прорвал главную полосу обороны противника, и маршал Конев, согласно плану, ввел в прорыв танковые армии.
      После отъезда Военного совета фронта мы с Катуковым рассудили, что делать на КП Чуйкова нам больше нечего. Решили ехать в армию, чтобы самим двигать войска вперед. Оставили связь напрямую и уже через пятнадцать минут оказались в своем штабе.
      - Товарищ генерал, притащили пленного с важными документами,- доложил командир отдельного разведывательного мотоциклетного батальона майор Графов.Приехал на фронт из самого Берлина.
      - Давай сюда!
      Немец, судя по всему, был штабным офицером. Документ, захваченный при нем, оказался очередным приказом Гитлера по войскам, в котором подводились итоги боев за 16 апреля. Фюрер торжественно извещал армию, что наше наступление отбито и тем самым выиграно время для поисков конфликта между союзниками. "На Одере решается судьба Европы,- писал Гитлер.- Здесь будет поворотный пункт войны... Русские потерпели самое кровавое поражение, какое только вообще может быть". Для поднятия духа Гитлер с пафосом объявил, что Геринг передает Берлину сто тысяч асов, Гиммлер - двенадцать тысяч лучших сотрудников гестапо и СС, Дениц - шесть тысяч моряков. Эти подкрепления и спасут Берлин!
      - Вы верите тому, что здесь написано? - спрашиваю гитлеровца.
      Пленный поднял на меня худое, измученное лицо. Стали видны глаза безумные глаза фанатика.
      - Кто верит фюреру - верит в победу!
      - Но мы под Берлином...
      - Мы тоже были под Москвой!
      - Но мы тогда еще только собирались с силами, а вы сейчас свои силы уже израсходовали. На что вы рассчитываете?
      Абсолютно спокойно он ответил:
      - На чудо.
      На исходе дня 16 апреля Михаил Алексеевич Шалин доложил, что, несмотря на неоднократные атаки пехоты и танков, взять Зееловские высоты не удалось: фронт застрял.
      Катуков расстегнул ворот, глубоко вобрал в себя воздух:
      - Такого сопротивления за всю войну не видал. Как вкопанные стоят гитлеровские черти! А нам приказано наступать - днем и ночью двигаться, не считаясь ни с чем! Надо ехать в войска.
      До штаба Бабаджаняна всего полчаса езды. Дорогу освещало зарево пожарищ. Почва под колесами ощутимо вздрагивала от могучей канонады: это советская артиллерия обрабатывала Зееловские высоты, которые упрямо, поливая кровью метр за метром, штурмовали тысячи воинов.
      В штабе корпуса застали комбригов. Гусаковский, Смирнов, Моргунов - все окружили Бабаджаняна и Веденичева, анализировавших обстановку по карте. Завидев нас, Армо вытянулся, на лице - отчаяние.
      - Почему задержка?!
      Доложил. Трудности у корпуса действительно большие. Передовой отряд сумел прорваться к высотам на максимальной скорости. Это было настоящим подвигом: маневра у Гусаковского не было, единственную дорогу - и ту забил стрелковый корпус генерала А.И. Рыжова. И все-таки авангард Армо, а вслед за ним и остальные бригады вырвались к линии вражеской обороны. Но на подъеме стало особенно тяжело: высоты оказались недоступными для танков. Сначала командиры танков пытались маневрировать по пологим местам, но таких почти не оказалось. Чем ближе к вершинам, тем отвеснее вздымались кручи. Опытные механики-водители повели боевые машины по диагоналям подобно тому, как человек штурмует неприступную вершину не прямо в лоб, а зигзагами. Но для танков идти на подобный маневр было смертельно опасным делом: немецким снарядам подставлялась уязвимая бортовая броня. Сами танкисты зачастую не могли открыть ответный огонь, так как на склонах их пушки задирались высоко кверху. На пути гвардейцев были минные поля и рвы, фаустники поджидали их в каждом окопе, а главное, тяжелая артиллерия и зенитки, поставленные на прямую наводку, простреливали почти каждый метр склонов.
      - Бьют в упор! - кончил доклад Бабаджанян. - Взять в лоб Зеелов очень трудно, можем положить весь корпус - и все равно это будет без толку.
      - Ваше решение?
      Тогда Бабаджанян осторожно провел красным карандашом небольшую стрелку по линии железной дороги, рассекавшей Зееловские высоты на правом фланге, километрах в пяти севернее города Зеелова. Гетман на лету понял эту идею обхода, одобрительно прошептал: "Верно! Напролом лезть нечего, надо умненько",- и стал внимательно разглядывать изогнутую светло-коричневую полоску высот, перечеркнутую красной карандашной линией.
      - Главными силами отвлеку внимание,- в черных глазах Бабаджаняна заиграла привычная хитринка,- а по насыпи железки пущу Гусаковского. Здесь крутизны нет, проем для дороги вырыт. Если успеем ворваться в боевые порядки противника..
      Широкая худая ладонь Армо легла ребром на намеченную цель, - и пальцы его согнулись, как бы сгребая высоты в полуокружение.
      .. .Тьма сгустилась, но бой не прекращался. Пять армий фронта без передышки рвались вперед. Грохотали тысячи пушек, взрывались десятки тысяч бомб, трещали сотни тысяч автоматов и винтовок, и под весь этот аккомпанемент "профессор наук передового отряда", как любовно звали товарищи Гусаковского, незаметно подобрался на фланге к позициям врага, с боем прорвал их и свернул по тылам к югу. В 23:00 пришло сообщение, что первые три домика на северной окраине города Зеелова находятся в руках танкистов.
      Я немедленно радировал Шалину:
      "Бабаджанян тянет в прорыв весь корпус и вместе с пехотой Рыжова обходит Зеелов с северо-запада. Как у Дремова?"
      "Темник вклинился на скаты высот,- отвечал Шалин. - Противник контратакует свежей дивизией. Положение тяжелое".
      Военным советом армии было принято решение перебросить Дремова на маршрут Бабаджаняна и развивать успех.
      Всю ночь и первую половину следующего дня корпус Бабаджаняна вел упорные бои: частью сил развивал успех на запад, а группа подполковника П.А. Мельникова повела наступление на восток, в тыл обороны противника. Корпус будто серпом охватил гитлеровцев с фланга и медленно скашивал все, что оказалось зажатым между его концами.
      17 апреля, ко второй половине дня, выступ шириной в несколько километров вдавился на гребни высот: оборона противника надломилась на самом важном направлении.
      К 19 часам противник был полностью выбит из Зеелова.
      Мы с Бабаджаняном и Гусаковским поднялись на вершину одного из холмов. К востоку просматривалась вся пойма - до Одера.
      Гусаковский не сводил глаз с немецких позиций, пройденных вчера утром нашими частями.
      Внимание Бабаджаняна привлек небольшой участок на север от Зеелова. Десятки разбитых немецких танков, самоходок, орудий, минометов - настоящее кладбище военной техники.
      - Что это - район прорыва? - спросил он Гусаковского.
      Тот кивнул:
      - Да. Думал, конец нам здесь будет!
      - А чья работа?
      - В основном - самоходчиков. Бой был ночной, суматоха жуткая, дым, темнота. Тут как раз батарея самоходок Николая Поливоды из засады и лупила в упор по танкам. И результат получился неплохой: восемь "тигров"! А уже после боя майор Лавринович, заместитель Мельникова, доложил, что пропал командир самоходки старший сержант Кибизов с самоходкой. Такое расстройство у Мельникова: лучший экипаж потеряли! А наутро этот Кибизов подкатывает к нам собственной персоной. Мельников напустился на него - где, мол, пропадал? Оказывается, тот пристроился к отступающим немцам в хвост и на марше еще пару "тигров" уничтожил. Весь полк над Кибизовым подшучивал: чего он до самого Берлина втихую не дошел, первым был бы героем! Ради двух фашистских "тигров" такую возможность упустил. А он оправдывался, что пожадничал, захотел дюжину танков на счету иметь.
      Гусаковский улыбнулся, потом что-то вспомнил и тяжело вздохнул:
      - Хорошо, что Пинский у меня под рукой был, а то была бы ночью беда с Мельниковым. Тяжело полку досталось. Прямо на штаб Мельникова вышли сорок танков с пехотой, а у Мельникова при себе две самоходки да писаря с кашеварами. Молодец, не растерялся: и повара, и ординарца - всех в цепь выдвинул, лично вступил в бой, поджег два танка. Выиграл время для подхода батальона Пинского. Как показали пленные, немцы рассчитывали в этом месте закрыть брешь, а после с нами расправиться у себя в тылу. Подтянули к железке артиллерию и повели шквальный огонь по головным танкам Пинского. Дорога тут одна - насыпь, маневра у танкистов нет, для немецких пушек исключительно удобно: подобьют первую машину, и вся колонна должна встать. Метко они стреляли - и первый, и второй наш танк зажгли. Командиры комсомольских экипажей Васильев и Золотев не растерялись, сумели быстро потушить огонь, ликвидировать пробку. Через час все кончилось: фашисты удрали...
      18 апреля, во второй половине дня, начальник рации Бабаджаняна доложил, что меня вызывают в штаб армии.
      Штаб размещался в маленьком синем домике на северной окраине Зеелова. Распахнул дверь. За столом сидел Михаил Алексеевич Шалин. По другую сторону стола, на маленькой скамеечке,- Катуков с телефонной трубкой в руке.
      Михаил Ефимович, увидев меня, протянул телефонную трубку:
      - Кириллович, тебя маршал вызывает.
      Из разговора с комфронтом стало ясно, что вошедший в наше подчинение отдельный танковый корпус генерала И.И. Ющука, по сведениям маршала Жукова, находился в двадцати километрах к западу от Зеелова. В конце разговора я получил личный приказ: немедленно выехать к Ющуку, разобраться и тянуть туда всю армию.
      - Михаил Алексеевич, в какую точку вышел Ющук?
      - Известно, что находится рядом, справа от Бабаджаняна.
      Приказ сбил нас с толку: мы знали генерала И.И. Ющука как дисциплинированного командира и недоумевали - неужели он, достигнув такого успеха, сообщил сведения об этом через голову штаба армии прямо во фронт? Маршал Жуков не назвал точки, куда корпус вышел, просто - "Впереди вас на двадцать километров, а вы тащитесь..." Но вызвать маршала снова и задать ему вопрос, в какой именно точке находится И.И. Ющук, мы не решились. Хотя солнце уже закатывалось, надо было ехать - выполнять приказ.