Впереди - Берлин !

      Это легко сказать - "корпус впереди"! А где именно?
      Поехал на северо-запад. Первым по дороге попался населенный пункт Нейхарденберг. Дома целые, улицы чистые, кругом зелень, а из-за низеньких заборчиков выглядывают местные жители. От этой картинки мы остолбенели: куда это мы заехали? Но приказ есть приказ - покатили дальше. Уже диск солнца чуть виден за горизонтом, а во встречных селениях везде одно и то же: немцы встречаются на улицах, разглядывают проезжающий бронетранспортер, а Ющука не видать и не слыхать.
      Дорога пошла лесом. Едем осторожно, оглядываемся: танковый корпус должен быть где-то в этом районе.
      Вдруг как шарахнет мина около нашего бронетранспортера!
      - Товарищ генерал, немцы сзади! - кричит автоматчик.
      Оглядываюсь - два вражеских бронетранспортера. Смотрю вперед - пехота! Угодили в засаду. Самочувствие наше понятно: заехать в лапы к врагу в апреле сорок пятого года - что могло быть нелепее и обиднее!
      - Расчет к пулеметам! Будем прорываться просеками!
      "Только бы,- думаю,- не перекрыли дороги".
      Пулеметчик удачно поджег загородивший путь вражеский бронетранспортер, и "окруженье пробито". Выбрались на дорогу, по которой двигались сюда. Опять все то же: войск никаких нет, и так почти до самого Зеелова. Северо-западнее его показались на опушке леса танки. Подъехали:
      - Кто такие?
      Оказалось - передовой отряд корпуса Ющука. Всего в пяти километрах от корпуса Бабаджаняна! Я чуть не задохнулся от возмущения: "Шутить вздумали!" Немедленно явился командир передового отряда, Герой Советского Союза полковник Н.П. Константинов.
      - Какую точку доносили в штаб корпуса?
      - Вот эту самую, товарищ генерал. По рации Константинов немедленно связал меня с генералом Ющуком. Разговор был у нас короткий. "Где сумел пройти бронетранспортер, - передавал я, - там, надо думать, сумеет пройти и танковый корпус. Если в течение ночи не выйдете, доложу маршалу Жукову о ложной информации штабу фронта".
      - Я не докладывал! - уверял Ющук.
      Но докладывал - не докладывал, а не сумеет Ющук выйти в указанное место худо ему будет.
      В течение ночи корпус, не встречая большого сопротивления, прошел по маршруту, разведанному бронетранспортером. Утром, убедившись, что корпус Ющука вышел на указанный рубеж, я доложил начальнику штаба фронта генералу М.С. Малинину, что приказ выполнен, связь с Ющуком установлена, корпус - там-то.
      Что же произошло? Севернее нас на Берлин наступала 2-я гвардейская танковая армия С.И. Богданова. Как позже выяснилось, не в силах больше сдерживать его напор, противник перебросил навстречу Богданову дивизию, защищавшую участок, куда мне как раз "повезло" заехать. Буквально на несколько часов образовалась щель, в которую в силу "стечения обстоятельств" успел проскочить корпус Ющука. Как говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло.
      Доехать до штаба армии по улицам Зеелова было делом непростым. Войска загромоздили все перекрестки, переулки, объезды и садики. Артиллерия противника вела сюда огонь не переставая, прорвавшиеся "юнкерсы" бомбили город, но солдаты как ни в чем не бывало шутили, смеялись возле своих "ротных Теркиных", с аппетитом поглощали знаменитую солдатскую кашу, покуривали пайковую махорку. Жизнь шла обычным чередом, на обстрелы почти не реагировали. Привыкли!
      Водительское искусство Миши Кучина преодолело пробки: мой бронетранспортер добрался до штаба. Еще за дверью, услыхав знакомый ровный голос, я догадался: в прифронтовой Зеелов явился член Военного совета фронта генерал-лейтенант К.Ф. Телегин.
      Вхожу, здороваюсь.
      - Что нового? - спрашивает Константин Федорович; Докладываю ему об успешном продвижении Ющука., Телегин доволен, но вида не показывает.
      - Знаю, знаю, что правый фланг у вас действует хорошо. А почему отстал Дремов? Вызовите Шарова, пусть доложит обстановку на участке.
      Генерал-майор Василий Михайлович Шаров был теперь начальником политотдела в 8-м механизированном корпусе Дремова, вместо убывшего во 2-ю танковую армию полковника Литвяка. Не хотелось нам расставаться с Литвяком, но для общего дела - на повышение - было не жаль: вырос! А Шарова я знал еще как старого сослуживца по Ленинградскому военному округу и Финской войне. В Отечественную войну он работал начальником политотдела одной из танковых армий.
      - Люди не виноваты! - докладывал Шаров Телегину. - Сделали все возможное, но с ходу взять Зееловские высоты было невозможно! Здесь было не наступление, даже не прогрызание, а настоящий штурм высот! Лавиной бросались справа, слева, снова справа, все пытались вырваться на вершины. Головной танк Героя Советского Союза Тихомирова все-таки прорвался. Танку, может, легче стало, а экипажу еще труднее! Артиллерия била по ним шквалом, порвало гусеницу, болванкой изранило весь экипаж. Радист Карев, сам глухой от взрыва, выполз из танка, вытащил раненых товарищей, и все вместе исправили гусеницу. Но в темноте не заметили фаустников. На волосок от гибели были. Их Бочковский чудом спас...
      Как я понял из рассказа Шарова, комбата Бочковского, что называется, "заело": как это он, Бочковский, не вышел на вершину?! Маневрируя по пологим местам, командир батальона сумел-таки вырваться наверх, рядом с Тихомировым. Передний люк танка Бочковского был, по обыкновению, открыт: так удобнее высматривать дорогу на склонах. Поэтому Бочковский сразу заметил двух фашистов, наводивших свои "фаусты" на неподвижный танк Тихомирова. Медлить нельзя было ни секунды. Комбат скомандовал: "Налево!" - и оба смертника были сразу раздавлены. Одновременно танк Бочковского остановился, подбитый. Сам командир без звука повалился внутрь машины: осколком снаряда его ранило в бок.
      Дальше события развивались так. К беспомощным машинам двинулся "тигр". Фашист шел нагло, намереваясь расстрелять оба танка в упор. Тогда парторг батальона Василий Пятачков вытащил из рук убитого гитлеровца фаустпатрон и поджег немецкий танк. В третий раз за какие-нибудь полчаса танкистов спасла от верной гибели гвардейская дружба.
      - Людей винить нельзя! - повторил в конце доклада Шаров. - В этом бою, товарищ член Военного совета фронта, невозможно выделить отдельных героев: героями были все. Коммунисты и комсомольцы шли впереди. И если мы не взяли Зеелов с ходу, то не по нашей вине. Такая там была оборона - можем наглядно показать!..
      - Проезжал, сам видел,- согласился Телегин.- Но трудно не трудно, а наступать надо! Богданов, смотрите, куда вышел, а вы отстаете. Орешек вам попался подходящий, не спорю, и сделано вами немало. Но это не значит, что вы можете топтаться на месте.
      - Мы не стоим на месте, товарищ генерал. Медленно, но продвигаемся.
      Перед уходом Шарова я задержал его на несколько минут:
      - Как состояние Бочковского?
      - Рана тяжелая, товарищ генерал, настроение подавленное, переживает, что придется проститься с армией. Одно твердит: "Кончена жизнь". Жалко его. Три года воевал, а перед самым Берлином не повезло.
      А мне мало было сказать "жалко" - больно! Неужели и Бочковского потеряем, как других ветеранов?
      Но упрямая воля Бочковского помогла его организму выстоять и на этот раз. Долго пришлось ему лежать в госпитале, но молодой офицер все-таки возвратился в армию.
      Корпус Дремова по маршруту Бабаджаняна перегруппировался на свое направление. Он двигался днем, почти вдоль самой линии фронта, и, не будь надежного прикрытия с воздуха, непременно разбомбила бы его вражеская авиация.
      Выйдя на свою полосу, 8-й механизированный корпус вступил в тяжелые бои. Сопротивление врага было невероятно упорным.
      - Засекли корпус, проклятые! - ругался Катуков.- Пленные есть?
      - Есть.
      - Ну-ка давай кого-нибудь сюда. Привели фашиста.
      - Имя?
      Он назвал свое имя.
      - Часть?
      - Рядовой танковой дивизии "Мюнхеберг".
      Предположение оправдалось: немцы сумели обнаружить наш маневр и перебросили навстречу Дремову новые соединения.
      Пленный говорил охотно, особенно по общим вопросам.
      - Фюрер приказал продержаться всего сорок восемь часов. Через двое суток наступит перелом, и новые армии перейдут в решительное наступление. Перед Берлином противник будет разбит - это сказал в своем выступлении гаулейтер и комиссар обороны Берлина Геббельс. Войска СС выстоят эти сорок восемь часов. И победа будет за нами!
      - Вы уверены в этом? До Берлина всего сорок пять километров!
      - По приказу фюрера каждый населенный пункт объявлен крепостью и каждый немец должен защищать свой дом и свою квартиру до конца. Любые разговоры о капитуляции, даже со ссылкой на фюрера, будут караться виселицей. Это тоже сказал нам доктор Геббельс.
      - Кто у вас может запретить Гитлеру вести переговоры о капитуляции? спросил Катуков.
      - Сам фюрер запретил! Прежде чем вы успеете подвергнуть физическому уничтожению нашу расу - высшую расу всего человечества! - мы заставим вас захлебнуться в вашей крови. А потом придут на смену свежие силы, и вы погибнете!
      - Фанатик,- поморщился Михаил Ефимович, после того как эсэсовца увели. Но насчет приказа о крепостях по всему пути, кажется, не врет. Мюнхеберг уже в третий раз переходит из рук в руки. Мюнхеберг, в честь которого наименовали танковую дивизию, был небольшим городком, стоявшим примерно на полпути между Зееловым и Берлином. Пробиться туда корпусу Бабаджаняна оказалось неимоверно трудным делом: единственная дорога была завалена, заминирована, простреливалась артиллерией на каждом километре. Из придорожных кустов били фаустники.
      Но и в этих тяжелых условиях командир корпуса нашел выход:
      - Ломай лес! - приказал он Гусаковскому.
      Машины, подминая деревья, поползли по чаще. Марш оказался тяжелым: обзора не было, фаустники безнаказанно вели огонь с деревьев, даже специальные защитные приспособления здесь не спасали. Иосиф Ираклиевич решил пустить вперед мотострелков. Они уничтожали засады, подводили танки к укрепленным точкам - стрелки как бы повели за собой боевые машины.
      Так, отвоевывая метр за метром, части дошли до Мюнхеберга и заняли наконец город.
      Штаб армии в этот вечер разместился в маленьком поселке Шенфельде, южнее Мюнхеберга. Михаил Алексеевич Шалин с тревогой наносил на карту обстановку. С севера, с запада, с юга - будто подковой охватил противник вырвавшуюся вперед армию.
      Но армия продолжала продвигаться на запад. Теперь на ее пути потянулись леса, горевшие от залпов "катюш", от авиационных бомб и снарядов. Пламя полыхало на десятки километров и закрывало половину неба. Обойти его было невозможно: с флангов дорогу преградили озера. Гвардейцы пошли напрямик.
      Наш бронетранспортер двигался за колонной корпуса Бабаджаняна.
      Вскоре ехать стало невозможно, пришлось слезть и идти пешком. В двух шагах не видно ни зги.
      - Убьют - не узнаешь откуда. - Катуков прикрыл рукавом воспаленные от дыма глаза.
      На дороге то и дело мы натыкались на следы лесного боя. Вот у поворота валяются обломки автомашин: кузов и кабину разнесло фугасом в мелкие щепки, оторванные колеса отбросило на полсотни метров. Неосторожный шофер чуть свернул с колеи на обочину - и его настигла коварно замаскировавшаяся смерть. Недалеко отсюда - раздавленная фашистская батарея кинжального действия.
      Катуков чуть не зацепился ногой за проволоку, переброшенную поперек дороги. Один конец ее уползал направо от просеки к мине. По другую сторону, в кустах, валялся труп смертника. Его выброшенная вперед рука как бы в последнем усилии пыталась втянуть прицеленную мину за проезжую колею. На узкой просеке достаточно подбить головную машину - и вся колонна встанет. Но очередь автоматчика успела оборвать жизнь фашиста в последнее мгновение.
      Впереди - черная стена дыма. Упавшие деревья чадят, дым дурманит голову. Наша одежда начинает тлеть. Скоро ли будет конец этому пожарищу?
      Кажется, что движемся бесконечно долго. Иногда приседаем, чтобы у самой земли разглядеть дорогу под черными клубами дыма. Перешагиваем через трупы, обходим обгорелую коробку танка: это дело рук смертника-фаустника, которого тут же, на дороге, сразила пуля нашего автоматчика.
      Бой слышится все ближе и ближе. Дорога вынырнула на небольшую полянку. В центре ее - несколько санитарок с ранеными, рядом - бронетранспортер. В нем даже издали можно заметить подвижную фигуру Бабаджаняна. Закопченный, в обгорелом комбинезоне, он торопливо спешит нам навстречу.
      Подбежав к нам, Бабаджанян вместо рапорта раскрывает ладонь и показывает исковерканный, пробитый пулей орден Красного Знамени.
      - Вот. Наповал! Лучшего начполитотдела бригады Федора Евтихиевича Потоцкого.
      Боль сжала мое сердце. Умницу, храбреца, настоящего коммуниста, прошедшего невредимым десятки боев, смерть настигла у ворот Берлина. Еще две-три недели и наступит великое счастье победы! Но пока приходится платить за нее: гибнут самые дорогие люди.
      - Как это случилось? - спрашивает Катуков.
      - Только что сам начал слушать раненых, которые вынесли его тело. Пройдемте к ним.
      Гибель Потоцкого была так же самоотверженна, как и его жизнь. Эсэсовский карательный отряд, отбив у наших разведчиков село, приступил к расстрелу местных жителей за то, что они выбросили белые флаги. Узнав об этом, Потоцкий поднял бойцов в атаку и спас немцев - стариков, женщин и детей. А сам погиб в этой схватке. :
      - Разрешите доложить? - раздалось вдруг рядом. Мы и не заметили, как подошел Помазнев - тоже черный, в обгорелой одежде, но с сияющими глазами.
      - Что? - вскинулся Бабаджанян.
      - Мост в междуозерье захвачен. Бригада переправляется на тот берег. Батальон Пинского пошел на Карлхорст.
      Карлхорст был пригородом, по существу, уже окраиной Берлина.
      - И мост стоит целый? - Бабаджанян внимательно, даже недоверчиво вглядывался в лицо Помазнева.
      - Так точно. С тыла его взяли. За дымовой завесой. - Помазнев показал рукой на горящий лес.- Гусаковский незаметно переправил на ту сторону батальон амфибий. Мост охранялся батареей, двумя танками и ротой фаустников. Они не ожидали, что наши явятся к ним со стороны Берлина. Пикнуть не успели! Гусаковский послал меня скорее вытащить бригаду с этого пожарища: за мостом нет огня.
      Командир корпуса немедленно стал отдавать распоряжения о переправе. Берлин был совсем рядом!
      - Что это у тебя за иностранцы? - спросил удивленно Катуков у Бабаджаняна, заметив странную группу, стоявшую за бронетранспортером полковника.
      - Ах, эти... Разрешите представить вам японского консула в Берлине со всем штатом, - отрапортовал командир корпуса.
      Представитель микадо при дворе фюрера оказался маленьким, щуплым, глаза его скрывались под большими роговыми очками. Вначале он выглядел перепуганным и все твердил на ломаном русском языке: "Ми - друзья, ми - союзник". Здесь мне пришлось вести себя как дипломату: вежливо приветствовал японца, хоть сам в это время думал: "Как же, знаю, знаю таких союзников, на Халхин-Голе встречались. И довелось же ему попасть именно в "монгольскую" бригаду Гусаковского!.."
      Успокоившись насчет собственной участи, господин дипломат стал заботиться о семье:
      - Жена спасать, жена!
      - Чья жена?
      - Мой жена. Домик... э, как это, посольство... не это...- и он изобразил звук выстрела.
      Бабаджанян успокоил его:
      - Русский солдат в безоружных женщин не стреляет.
      Историческая задача
      Поздно вечером 20 апреля в штабе армии была получена радиограмма: "Катукову, Попелю.
      1-й гв. танковой армии поручается историческая задача первой ворваться в Берлин и водрузить знамя Победы. Лично вам поручаем организовать исполнение. Пошлите от каждого корпуса по одной лучшей бригаде в Берлин и поставьте им задачу не позднее 4-х часов утра 21.4. любой ценой прорваться на окраину Берлина.
      ЖУКОВ, ТЕЛЕГИН"{8}
      Подобная же телеграмма была получена и во 2-й танковой армии. Выполняя указание фронта, 1-я и 44-я бригады нашей армии устремились к Берлину.
      Наутро в штаб вбежал начальник санитарной службы армии и, задыхаясь, в спешке доложил:
      - Все легко раненные офицеры и солдаты убежали из госпиталей в свои части. Дурной пример им подал секретарь партийной организации Павловцев!
      - Как допустили?! Где была охрана? - незаметно подмигнув мне, спросил Катуков.
      - А что я могу, товарищ командующий! К каждой койке часового приставить?! Разъяснили им, что без них обойдутся, что они не вылечились, что могут раны открыться. - Начсанарм горестно развел руками.
      - Павловцев в каком состоянии?
      - Может ходить с палочкой, но раны требуют перевязок. Да все они покалеченные, с костылями, а как увидят машину - останавливают и в кузов. И как только туда забираются!.. Прошу воздействовать хоть на командиров частей почему принимают без наших направлений?
      Но чем можно было воздействовать на чувства раненых, которые не могли улежать, несмотря на добросовестные "застращивания" врачей? Ведь в ту ночь Бабаджанян ворвался в Карлхорст, Дремов - в Кепеник - в предместья Берлина. А с севера в город ворвались танкисты Богданова и пехота армии Берзарина. Начинался последний, решающий бой. Исчезли надписи, к которым привыкла армия на боевых дорогах: "До Берлина 70 км"; "...50 км"; "...30 км". Вот он, Берлин, перед нами! Ближайшей задачей армии стало долгожданное форсирование Шпрее последней водной преграды. Дошли! Ну как в такое время лежать в госпитале?
      В правобережную часть только что занятого Кепеника мы с Катуковым приехали ночью. Все горело! Авиация противника непрерывно сбрасывала бомбы, пытаясь помешать сосредоточению войск. На шоссе торчала новая указательная стрелка, под ней аккуратно подписано: "До рейхстага 15 км". Изобретательны были дорожники!
      Дремова нашли на берегу Шпрее. Доложил: кепеникский мост взорван, попытка разведчиков форсировать с ходу успеха не имела.
      Осматриваем предполагаемый район переправы. Шпрее, конечно, не Висла и не Одер, но закованные в бетон вертикальные берега двухметровой, а кое-где и трехметровой высоты создают особые трудности. С противоположного берега будто дождем секут воду пули, осколки, снаряды. Дремов докладывает, что на той стороне - десятки щелей, где засели фаустники.
      - Что ж, молиться собрался на Шпрее? - строго говорит Катуков.
      - Никак нет, товарищ командующий. Артиллерия и танки прямой наводкой уничтожают противника. В двадцатой механизированной бригаде полковника Анфимова создан особый отряд майора Шестакова с задачей обеспечить форсирование Шпрее, дать возможность саперам навести мост. Отобрали туда лучших! Дал время на подготовку, думаю в два-три часа ночи форсировать и продолжать наступление.
      В стороне слышу голос Шарова, разговаривающего с Кортылевым, и иду к нему: хочется узнать подробности боев в предместьях Берлина.
      - Как вышли на Шпрее, - рассказывает Василий Михайлович, - кто во что горазд - из пушек и из пулеметов, даже из автоматов - дали залп по Берлину. Хоть у нас салют и не особо мощный вышел, но зато успели в срок, как раз к юбилею...
      Пытаюсь припомнить - какой сегодня юбилей? Ничего подходящего не приходит в голову.
      - День рождения Гитлера, товарищ член Военного совета, пятидесятилетие фюрера, - напоминает Шаров. - Фанфар с фейерверком в корпусе не нашлось, но скромные подарки все-таки послали Гитлеру. Не знаю, одобрите ли, а артиллеристы почти на каждом снаряде пишут: "Рейхсканцелярия, Гитлеру", "Министерство пропаганды, Геббельсу" или "Министерство авиации, Герингу".
      - Опоздали вы! Артиллерия на участке армии Кузнецова раньше вас юбиляра поздравила.
      Но Шаров не огорчается:
      - Какое Гитлеру торжество! Наверное, больше двух Миллионов гостей явилось, из них больше половины - коммунисты и комсомольцы. Не ждал себе такого пышного юбилея, забился вниз, в бункерок!..
      - Ничего, ключи от берлинских ворот теперь есть, так что без особого приглашения в гости к фюреру придем, - шутит Афанасий Игнатьевич Кортылев, начальник политотдела 20-й мехбригады.
      - Что за ключи?
      - Летчики сбросили, товарищ генерал. Копия ключей, которые у Фридриха Второго отобрали. Вот, посмотрите.
      К огромному медному ключу прикреплена записка: "Друзья гвардейцы! К победе, вперед! Шлем вам ключи от берлинских ворот. С вами гвардейцы-истребители Героя Советского Союза Белявина".
      - Почти каждой бригаде по такому ключу досталось. Скважину найдем в обороне - есть чем отпирать!
      Вместе с Шаровым я захожу в двухэтажный коттедж - посмотреть на захваченные гитлеровские знамена.
      - Штаб, что ли, был? - спрашиваю по дороге Василия Михайловича.
      - Никак нет.
      В большой комнате на стенах картины. В самом центре - большой портрет Гитлера. По углам стоят хрустальные вазы с искусственными цветами из перьев. Мебель красного дерева. На письменном столе альбом с фотографиями. Перелистываю. Сначала идут семейные фото, потом парады, несколько фотоснимков Гитлера на трибуне. Дальше пошли фотографии виселиц. Около тел казненных обычно красуется в профиль молодой круглолицый офицер, щеголевато подбоченившийся. Вот, крупным планом: одна из повешенных. На ее груди доска: "Такая судьба постигнет каждого партизана и комиссара, каждого, кто выступает против германской армии". И снова виселицы, расстрелы, виселицы. Листаю дальше. На глаза попалось вложенное в альбом письмо. Дата - ноябрь 1941 года. Шаров переводит. Гестаповский палач сообщал своему дорогому "фатеру" (как я понял из письма, старому функционеру нацистской партии), что находится под Москвой. "Только что получен приказ. Не могу писать подробно, но твой сын будет в числе избранных, кто призван Гитлером уничтожить столицу азиатов. Возможно, когда-нибудь мы с тобой покатаемся над ней на лодках, ты меня понимаешь... Непрерывно рассматриваем город в бинокли. Отсюда совсем недалеко. Обещаю, что если задача будет успешно выполнена, то наша часть первая пройдет на параде мимо Кремля, на стенах которого будут стоять наши генералы! Хайль Гитлер! Целую тебя, твой любящий сын Вилли". - Пошли вниз! - зовет Шаров. Знамена там!
      По винтовой лестнице спускаемся в бетонированный подвал. Горит свет. Первое, что бросилось в глаза - два полковых фашистских знамени, стоящие в углу. Как они сюда попали? Неизвестно. Потом мой взгляд упал на тело, лежащее посреди убежища. Это старик с суровым выражением лица, с усами "а ля Вильгельм".
      Он лежит навзничь, руки раскинуты. Шаров, спокойно перешагнув через мертвого фашиста, на ходу бросил:
      - Нервы не выдержали. А готовился, видать, основательно.
      Выхожу из душного подвала на свежий воздух и при свете вспыхнувшей ракеты вижу недалеко от коттеджа знакомую, слегка прихрамывающую фигуру Павловцева. Неужели он успел уже сюда добраться? Конечно, он, Павел Лаврович! Голова замотана бинтами, одна рука на перевязи, другой опирается на палочку. Но сколько энергии и радости на лице! И посторонний почувствует: в родную семью человек вернулся.
      - С выздоровлением, Павел Лаврович! - приветствую его.
      Он смущенно опускает глаза.
      - Думаю предложить Журавлеву собрать партийную комиссию и разобрать персональные дела всех беглецов.
      - Каких беглецов? - Павловцев уже догадывается о подвохе.
      - Да вот этих, по списочку, полученному от начсанарма. Первым в нем значится образцовый товарищ - член партии с восемнадцатого года, председатель Череповецкой Красной гвардии, комиссар полка в гражданскую войну и секретарь партийной организации полевого управления армии в Отечественную - некто Павловцев. Знаешь такого?
      - За что же на комиссию?
      - За дурной пример.
      - Готов принять любое наказание, если виноват. Только не отправляйте обратно в госпиталь! Могу сказать за всех раненых: лежать в такой момент невозможно... Откажут ноги - на локтях в Берлин вползу!
      - Ну, не волнуйся. На этот раз простим тебя за старые заслуги. Как здоровье?
      - Спасибо врачам! - И после паузы добавил: - А смерть была близкая, разговаривал с ней запросто, как Вася Теркин.
      - Что новенького сообщила?
      - Сказала, что с нее хватит. У нас в семье и так горя много: погиб мой единственный сын, два брата изувечены. На этот раз решила пройти мимо. "И на этом,- ответил ей, - спасибо". А если совсем всерьез, не по Теркину, то спасли меня в первую очередь забота и любовь боевых товарищей. Кто только в палату не приходил! Иные только успеют мне сказать: 43доровья тебе, батя, здоровья, старик!" - и бегут обратно в танк, в бой торопятся. Ну как мне было в палате лежать? И вам тоже спасибо, что приходили.
      - Хватит благодарить! Раз удрал - отдыхать не придется. Вот новая директива штаба фронта: по возможности не разрушать электростанции, водокачки, хлебозаводы, охранять больницы, библиотеки, лаборатории. Сегодня довел эти указания до политработников, а на тебя возлагаю проверку исполнения.
      Михаил Алексеевич Шалин передал нам новое приказание командующего фронтом. Военному совету предписывалось отобрать группу людей и в течение ночи захватить аэропорт Адлерсгоф и аэропорт Темпельгоф. По предположениям разведчиков, на этих аэродромах находились, помимо бомбардировочной авиации, личные самолеты Гитлера и других главарей нацистской партии, приготовленные к спешному отлету.
      Захват Адлерсгофа был делом трудным, но естественным: аэропорт лежал впереди по маршруту в четырех километрах. Но центральный аэропорт Берлина Темпельгоф располагался почти в центре города, в каких-нибудь трех с половиной километрах от рейхстага. До него предстояло добираться пятнадцать километров пригородными и городскими кварталами, каждый из которых был превращен в крепость. Да, это задача! Трудности - небывалые.
      Вместе с Дремовым и Шаровым отобрали людей. Состав отряда для захвата Адлерсгофа не вызвал затруднений: Дремов сразу предложил послать туда разведчиков отдельного мотоциклетного батальона майора Графова. А вот второй отряд, который пойдет на Темпельгоф?..
      - Вы, Иван Федорович, занимайтесь пока своими делами, а мы пойдем!
      Катуковское "пойдем" понятно мне без пояснений: несомненно - в нашу родную, в Первую гвардию, к Темнику.
      Темник доводил очередную задачу до состава бригады. Посреди замкнутого кольца людей возвышалось расчехленное знамя. Луна и зарево пожаров освещали силуэт бригадной святыни, и одно чувство, что она здесь, торжественно настраивало сердца гвардейцев. Заметив нас, гвардейцы разомкнулись и пропустили в середину.
      Катуков знал, что надо сказать своей бывшей бригаде.
      - Мы пришли к вам, товарищи, чтобы передать решение Военного совета армии: именно Первой танковой гвардии будет доверена высокая честь - начать штурм самого Берлина.
      Чувствовалось, как колыхнулась взволнованная масса людей.
      Катуков помолчал, поднял знамя повыше, чтобы все видели:
      - Последняя задача поставлена партией и народом - водрузить знамя Победы над рейхстагом! Военный совет именно вам первым доверяет ворваться в Берлин и выполнить волю Родины.
      - Клянемся!
      - Не запятнаем, - голос Темника звучал торжественно, строго. - Пронесем знамя с честью и покончим с фашизмом. Навсегда!
      - В лице вашего командира мы целуем вас всех. Желаем больших воинских удач, - сказал Катуков. И мы крепко расцеловались с Темником.
      - Товарищ командующий! - обратился к Катукову командир батальона Владимир Жуков.- Прошу доверить моему батальону первому форсировать Шпрее.
      Просят пустить их вперед Головин, Шустов, Сирик... Вот они перед нами, готовые пятнадцать экипажей, необходимые для выполнения самого трудного задания. Они первыми ворвутся в логово германского фашизма.
      Сообщаем Темнику эту новую боевую задачу. Его мнение совпало с нашим: только ветерану Владимиру Жукову со старейшими бойцами бригады под силу совершить такое ответственно-трудное дело.
      Вместе с В.А. Жуковым и прибывшим сюда майором B.C. Графовым командир бригады садится за карту.
      Самая маленькая ошибка сейчас будет стоить жизни полутора десяткам экипажей, прошедшим через все опасности на тысячекилометровых дорогах от Москвы до Берлина. О противнике нам почти ничего не известно. Тяжелая ответственность за людей легла на плечи Темника.
      - Внимательнее, Жуков. За Шпрее тебя выводит Графов.
      Тут Темник задумывается. Путь за рекой пересекался Тельтов-каналом: двумя рукавами водная преграда охватила аэропорт Адлерсгоф, и, куда ни двинься, приходится ее форсировать. Но сеть водных преград настолько причудлива, что перед самым аэродромом нужно будет форсировать канал вторично. Темник ищет наилучший выход из лабиринта, изучает всевозможные варианты направления и наконец принимает решение.
      - Вы, Графов, обеспечьте Жукову форсирование Тельтов-канала в районе отметки тридцать четыре - девять, - помечает Темник.
      Небольшая красивая голова разведчика склонилась к самой карте. Его умные глаза задержались у точки на южном рукаве канала, потом широкоплечий майор выпрямился и отчеканил:
      - Будет выполнено!
      - Теперь, Жуков, смотри. Графов идет вот сюда, захватывает Адлерсгоф, при удаче - и переправу на Тельтов-канале. До этой переправы все делает он. А дальше - твоя задача. Форсируешь и двигаешься вдоль набережной вместе с десантом, прикрываясь каналом справа, - Темник проводит пальцем по квадратам домов, идущих вдоль Тельтов-канала. - Видишь, слева заштриховано фиолетовым цветом: здесь кварталы разрушены, жителей нет. Отсюда нас ожидают меньше; может, проберешься хоть поначалу незамеченным. Понял? Вот здесь форсируешь канал вторично и выходишь почти сразу к аэропорту. Уничтожаешь самолеты и будешь держаться до подхода наших сил, какая бы ни была обстановка.
      - С рассветом будем просить авиацию, чтобы поддержала вас, - Катуков крепко пожал руку Владимиру Жукову. - Помни пословицу: страху в глаза гляди не смигни, смигнешь - пропадешь!
      - Не смигну, товарищ командующий!