Мы ладили. И хорошо поступали. Мы жили в тени друг у друга и каждую минуту пахли.

Внутренность корабля хичи, даже пятиместного, не больше кухни в обычной квартире. Шлюпка дает немного дополнительного пространства – примерно размера большого шкафа, – но часть ее обычно занята припасами и оборудованием. А в общем объеме в сорок два или сорок три кубических метра размещено все остальное, включая меня, тебя и остальных старателей.

Когда вы в тау-пространстве, вы испытываете постоянное небольшое ускорение. На самом деле это не ускорение, а просто нежелание атомов вашего тела превышать скорость света. Его можно описать и как тяготение, и как трение. Но все-таки похоже на небольшую силу тяжести. Вы чувствуете себя так, будто весите примерно два килограмма.

Это означает, что время от времени вам необходимо отдохнуть, и у каждого члена экипажа есть свой гамак, в нем можно спать, а можно сидеть, как на стуле. Добавьте пространство для личных вещей каждого; шкаф для лент, дисков, одежды (ее не особенно там носят), для предметов туалета; для снимков близких и дорогих (если таковые имеются); для всего прочего, что вы решили взять с собой – в своих пределах веса и объема (75 килограммов и треть кубического метра), и вы представите себе нашу тесноту.

Добавьте к этому оборудование хичи. Три четверти его вы никогда не используете. Большую часть вы просто не знаете, как использовать, даже если бы захотели; приходится оставлять его в покое. Но его нельзя двигать. Механизмы хичи составляют неотъемлемую часть корабля. Если ампутировать часть, умирает целое.

Если бы мы знали, как залечить рану, можно было бы убрать часть этого хлама, сохранив действенность корабля. Но мы не знаем, и так все и остается; большой, в форме бриллианта, золотой ящик, который взрывается, если его пытаются открыть; хрупкая спираль из золотистой трубки, которая время от времени светится и иногда становится невыносимо горячей (никто не знает, почему) и так далее. И все это остается в корабле, и вы все время на него натыкаетесь.

Добавьте к этому человеческое оборудование. Космические костюмы, по одному на каждого, подогнанные по вашей фигуре. Фотографическое оборудование. Установка туалета и душа. Секция приготовления пищи. Утилизаторы отходов. Сумки старателей, оружие, сверла, ящики для образцов, все то, что вы берете с собой на поверхность планеты, если вам повезет и вы встретите планету, на которую можно высадиться.

Остается не очень много. Все равно что прожить несколько недель под капотом очень большого грузовика, с работающим мотором и четырьмя другими людьми, которые делят с вами помещение.

Через два дня у меня появилась безрассудная враждебность по отношению к Хэму Тайе. Он слишком велик. Занимает слишком много пространства.

По правде говоря, Хэм даже меньше меня ростом, хотя весит больше. Но то пространство, что занимаю я сам, меня не интересовало. Только то, что занимали другие. У Сэма Кахане размер получше, не больше ста шестидесяти сантиметров, у него густая черная борода и жесткие курчавые волосы по всему животу от самых половых органов, по всей груди и спине. Я не считал, что Сэм занимает мое пространство, пока не обнаружил в пище длинный черный волос из его бороды. Хэм по крайней мере почти лысый, с кожей мягкого золотистого цвета, которая делала его похожим на гаремного евнуха из Иордании. (Есть ли у иорданских королей евнухи в гаремах? Есть ли у них гаремы? Хэм как будто ничего этого не знал: его предки уже три поколения прожили в Нью-Джерси).

Я даже начал сравнивать Клару с Шери, которая по меньшей мере на два размера миниатюрней. (Не всегда. Обычно Клара нравилась мне больше). А Дред Фрауенгласс, мягкий худой молодой человек, разговаривал очень мало и, казалось, занимает меньше места, чем остальные.

Я был новичком в группе, и все по очереди показывали мне то немногое, что нам нужно было делать. Нужно постоянно фотографировать и записывать показания спектрометра. Записывать данные с контрольной панели хичи, где постоянно меняется цвет и оттенки огоньков. (Их все еще изучают, стараясь разгадать, что они означают). Анализировать спектр тау-пространства с помощью экрана. Все это вместе от силы два часа работы в день. Приготовление пищи и уборка занимают еще два часа.

Итак, четыре рабочих часа в сутки на пятерых. Остается – на пятерых – больше восьмидесяти человеко-часов. Нужно их чем-то занять.

Я лгу. Их не нужно занимать. Вы и так заняты – ждете поворотного пункта.

Три дня, четыре дня, неделя; я почувствовал, что нарастает напряжение, которого я не разделяю. Две недели, и я понял, что это, потому что и сам стал его испытывать. Мы ждали поворотного пункта. Ложась спать, мы бросали последний взгляд на золотую спираль: вдруг произошло чудо, и она засветилась. Когда мы вставали, первой нашей мыслью было, не превратился ли потолок в пол. К концу третьей недели все были крайне напряжены. Больше всего это проявлял Хэм, полный золотокожий Хэм, с лицом веселого джина.

– Давай поиграем в покер. Боб.

– Нет, спасибо.

– Давай, Боб. Нам нужен четвертый (В китайский покер играют всей колодой, по тринадцать карт у каждого игрока. Иначе играть нельзя).

– Не хочу.

И получаю неожиданно яростно: «Черт тебя побери! В экипаже ты не стоишь и змеиного пука, и даже в карты не играешь!»

Потом он полчаса мрачно разбрасывает карты, как будто ему нужно достигнуть совершенства в этом искусстве, как будто от этого зависит его жизнь. А может, так оно и есть! Представьте себе, что вы в пятиместном корабле и пролетели семьдесят пять дней без поворотного пункта. Вы знаете, что у вас неприятности: продовольствия не хватит на пятерых.

Но может хватить на четверых.

Или на троих. Или на двоих. Или на одного.

В этот момент становится ясно, что по крайней мере один человек не вернется из рейса, и тогда большинство экипажей начинают бросать карты. Проигравший вежливо перерезает себе горло. Если проигравший оказывается недостаточно вежлив, остальные четверо дают ему урок этикета.

Много пятиместных кораблей возвращались с тремя членами экипажа. Некоторые – с одним.

И вот время проходило – не легко и, несомненно, не быстро.

Вначале болеутоляющим служил секс, и мы с Кларой много часов проводили в объятиях друг друга, дремля и время от времени просыпаясь, чтобы снова заняться сексом. Я думаю, парни в основном занимались тем же; вскоре шлюпка стала пахнуть, как раздевалка в мужской школе. Потом мы начали искать уединения, все пятеро. Конечно, для пятерых на корабле уединение невозможно, но мы делали, что могли: по общему согласию каждый из нас время от времени на час-два оставался один в шлюпке. Пока я был здесь, Клару терпели в капсуле. Пока один из них был здесь, остальные двое составляли нам компанию. Понятия не имею, что делали остальные, оставаясь в одиночестве: я просто тупо смотрел в пространство. Буквально: я смотрел в иллюминатор шлюпки на абсолютную черноту. Ничего не видно, но это лучше, чем видеть то, что мне смертельно надоело в корабле.

Некоторое время спустя у нас начали вырабатываться свои привычки. Я слушал музыку, Дред смотрел порнодиски, Хэм разворачивал гибкое электрическое музыкальное устройство и играл электронную музыку в наушниках (но даже и так, если прислушаться, кое-что было слышно, и мне смертельно, смертельно надоели Бах, Палестрина и Моцарт). Сэм Кахане искусно организовал занятия, и мы проводили много времени, посмеиваясь над ним и обсуждая природу нейтронных звезд, черных дыр и Сейферовых галактик, если не повторяли испытательные процедуры во время посадки на новых мирах. Хорошо в этом то, что хоть на полчаса мы переставали ненавидеть друг друга. Остальную часть времени – что ж, да, мы ненавидели друг друга. Я не мог выносить постоянное тасование Хэмом карт. Дред проявлял необычную враждебность к моим редким сигаретам. Подмышки Сэма были ужасны даже в гнойной атмосфере корабля, по сравнению с которой воздух Врат показался бы розовым садом. А Клара – да, у Клары была отвратительная привычка. Клара любила спаржу. Она принесла с собой четыре килограмма обезвоженной пищи, просто для разнообразия и чтобы иметь чем заняться. Иногда она делила ее со мной, иногда с остальными. Но она настаивала, что спаржу она будет есть одна. Как романтично узнавать, что твоя возлюбленная ела спаржу, по изменению запаха в туалете!

И тем не менее – она была моей возлюбленной, да, была.

Мы не только сексом занимались эти бесконечные часы в шлюпке – мы разговаривали. Я никогда не знал так хорошо, что внутри у другого человека, как у Клары. Я любил ее. Ничего не мог с этим сделать.

Никогда.

На двадцать третий день я играл на электрическом пианино Хэма, когда неожиданно почувствовал тошноту. Изменения тяготения, которые я почти перестал замечать, вдруг усилились.

Я поднял голову и встретил взгляд Клары. Она робко, со слезами улыбалась. Указала на изгибы спирали, золотые искры бежали по ней, как пескари в ручье.

Мы обняли друг друга и держали, смеясь, а пространство вокруг нас перевернулось, и потолок стал полом. Мы достигли поворотного пункта. И у нас еще оставался запас времени.

Глава 15

Кабинет Зигфрида под Пузырем. Здесь не может быть холодно или жарко. Но иногда мне так кажется. Я говорю ему: «Боже, как здесь жарко. Твои кондиционер не действует».

– Здесь нет никакого кондиционера, Робби, – терпеливо отвечает он. – Возвращаясь к вашей матери...

– К черту мою мать! – говорю я. – И твою тоже.

Наступает пауза. Я знаю, что его цепи сейчас напряженно работают, и понимаю, что пожалею о своей запальчивой ремарке. Поэтому я быстро добавляю: «Я хочу сказать, мне здесь действительно неудобно, Зигфрид. Тут жарко».

– Вам здесь не жарко, – поправляет он меня.

– Что?

– Мои сенсоры отмечают, что ваша температура повышается на градус, когда мы говорим на определенные темы: ваша мать, женщина Джель-Клара Мойнлин, ваш первый полет, ваш третий полет, Дэйн Мечников и разъединение.

– Замечательно! – кричу я, внезапно рассердившись. – Ты шпионишь за мной!

– Вы знаете, я слежу за вашими внешними проявлениями, Робби, – укоризненно говорит он мне. – В этом нет никакого вреда. Это не более обидно, чем когда друг замечает, как вы краснеете, запинаетесь или начинаете барабанить пальцами.

– Это ты так говоришь.

– Да, я так говорю, Роб. Я говорю так, потому что хочу, чтобы вы знали: эти темы слишком эмоционально перегружены для вас. Хотите немного поговорить о них, чтобы облегчить груз?

– Нет! Я хочу поговорить о тебе, Зигфрид! Какие еще тайны ты от меня скрываешь? Считаешь мои эрекции? Подсовываешь мне в постель «жучков»? Подслушиваешь мой телефон?

– Нет, Боб. Ничего подобного я не делаю.

– Надеюсь, это правда, Зигфрид. У меня есть способ узнать, когда ты врешь.

Пауза. «Мне кажется, я не понимаю, о чем вы говорите, Роб».

– И не надо, – насмехаюсь я. – Ты всего лишь машина. – Достаточно, чтобы я понял. Мне очень важно сохранить это в тайне от Зигфрида. В кармане у меня бумажка, мне ее ночью дала С. Я. Лаврова – ночь была полна травки, вина и большого секса. Однажды я достану листок из кармана, и тогда мы посмотрим, кто из нас босс. Я наслаждаюсь этим соревнованием с Зигфридом. Он сердит меня. А когда я сердит, я забываю о своей боли. А мне больно, и я не знаю, как это прекратить.

Глава 16

Через сорок шесть дней сверхсветового полета капсула снова вынырнула на скорости, которая вообще не казалась скоростью; мы находились на орбите вокруг чего-то, и все двигатели молчали.

Мы воняли до неба и невероятно устали от общества друг друга, но столпились у экрана, взявшись за руки, как верные любовники, в нулевом тяготении, глядя на солнце перед нами. Звезда больше и ярче Солнца, и мы к ней ближе астрономической единицы. Но наша орбита пролегала не вокруг звезды. Центром ее была гигантская газообразная планета с единственным спутником, размером в половину Луны. Ни Клара, ни парни не кричали и не вопили от радости, поэтому я ждал, как мог долго, потом спросил: «В чем дело?» Клара с отсутствующим видом сказала: «Сомневаюсь, чтобы мы могли высадиться на этом». Она не казалась разочарованной. Ей как будто было все равно. Сэм Кахане выпустил в бороду долгий негромкий вздох и сказал: «Ну что ж. Прежде всего снимем спектр. Мы с Бобом сделаем это. Остальные начинают прочесывать в поисках признаков хичи».

– Отличный шанс, – сказал кто-то, но так негромко, что я не понял, кто. Могла быть даже Клара. Я хотел спросить, почему они не радуются, но чувствовал, что если спрошу, кто-нибудь мне ответит, и мне не понравится ответ. Поэтому я вслед за Сэмом протиснулся в шлюпку, и мы мешали друг другу, пока надевали костюмы, проверяли системы жизнеобеспечения и коммутаторы и закрывались. Сэм знаком послал меня к шлюзу. Я услышал, как насосы всасывают воздух, и затем шлюз открылся, и легкий толчок выбросил меня в пространство.

В первое мгновение я ощутил невероятный ужас, оказавшись один в центре пространства, где никогда не бывал человек; я так испугался, что даже забыл застегнуть привязной трос. Но можно было этого и не делать: магнитные замки сами защелкнулись, кабель развернулся на всю длину, меня резко дернуло, и я начал медленно возвращаться к кораблю.

Прежде чем я добрался до него, Сэм тоже оказался снаружи, он летел ко мне, медленно поворачиваясь.

Сэм показал куда-то между огромным, в форме блюдца, диском газового гиганта и болезненно ярким оранжевым солнцем, и я прикрыл глаза перчатками, чтобы увидеть, на что он показывает: М-31 Андромеды. Конечно, с нашей точки никакого созвездия Андромеды не было. Не было ничего похожего на Андромеду, да и на любое другое созвездие тоже. Но М-31 так велика и ярка, что ее можно разглядеть даже с поверхности Земли, когда смог немного рассеивается. Это самая яркая из внешних галактик, и ее можно увидеть почти с любого места, куда отправляются корабли хичи. При небольшом увеличении можно разглядеть и ее спиральную форму, а для проверки – сориентироваться по другим, меньшим галактикам в том же направлении.

Пока я нацеливал инструменты на М-31, Сэм то же самое делал с Магеллановыми Облаками, вернее, с тем, что считал Магеллановыми Облаками (он клялся, что распознал S Дорады). Мы начали делать снимки. Цель, разумеется, в том, чтобы ученые Корпорации смогли с помощью триангуляции определить, где мы были. Вы можете спросить, зачем это им, но они всегда так делают; вы не получите никакой научной премии, если не сделаете несколько серий снимков. Можно подумать, что они могли бы определить место по снимкам, которые мы делаем в пути. Но так не получится. По ним можно определить общее направление полета, но после первых нескольких световых лет становится все труднее и труднее идентифицировать звезды, и не доказано, что полет проходит по прямой линии; некоторые корабли следуют за причудливыми изгибами в конфигурации пространства.

Во всяком случае, яйцеголовые используют все, что могут, включая данные о том, как далеко повернулись Магеллановы Облака и в каком направлении. Знаете почему? Потому что так можно определить, на сколько световых лет вы от них удалены и как глубоко находитесь в Галактике. Период одного обращения Облаков примерно восемьдесят миллионов лет. Тщательные измерения способны показать изменения, соответствующие двум-трем миллионам. Что примерно означает сто пятьдесят световых лет или около этого.

Посещая группу Сэма, я очень всем этим заинтересовался. И теперь, делая фотографии, почти забыл о своем страхе. И почти, хотя не совсем, перестал думать о том, что это путешествие, потребовавшее такой смелости, оказывается пустым номером.

| ОБЪЯВЛЕНИЯ

|

| Записи уроков и игра на вечеринках.

| 87-429.

|

| Рождество близко! Напомните о себе родным и

| любимым дома с помощью пластиковой модели Врат и

| Врат-2. Прекрасные снежинки из подлинной

| сверкающей пыли с Пегги. Сценические голограммы,

| наручные браслеты, много других подарков.

| 88-542.

|

| Есть ли у вас сестра, дочь, подруга на Земле?

| Я хотел бы переписываться. Конечная цель – брак.

| 86-032.

Но оно оказалось пустым номером.

Хэм выхватил ленты со снимками из рук Сэма, как только мы оказались в корабле, и сунул их в сканер. Первой целью была сама большая планета. Во всех частях электромагнитного спектра ничего не говорило об искусственной радиации.

Поэтому он начал искать другие планеты. Находить их трудно, даже с помощью автоматического сканера; за то время, что мы там висели, мы смогли бы отыскать их с десяток (но это неважно: они все равно были бы так далеко, что мы не могли бы до них добраться). Хэм взял спектр центральной звезды и запрограммировал сканер на поиски отражения от него. Сканер определил пять объектов. Два из них оказались звездами с аналогичным спектром. Остальные в самом деле оказались планетами, но никаких следов искусственной радиации и на них не было. Не говоря уже о том, что они были маленькими и далекими.

Оставался большой спутник газового гиганта.

– Проверь его, – приказал Сэм.

Мохамад проворчал: «Выглядит не очень перспективно».

– Я в твоем мнении не нуждаюсь. Делай, что сказано. Проверяй.

– Вслух, пожалуйста, – добавила Клара. Сэм удивленно взглянул на нее, должно быть, удивившись слову «пожалуйста», но послушался.

Он нажал кнопку и сказал: «Признаки кодированной электромагнитной радиации». На экране сканера возникла медленно изгибающаяся синусоида, она дрогнула на мгновение, потом превратилась в абсолютно неподвижную линию.

– Отрицательно, – сказал Хэм. – Аномалии временных колебаний температуры.

Это было для меня новым. «Что значит аномалии временных колебаний температуры»? – спросил я.

– Ну, допустим, что-нибудь становится теплее с заходом солнца, – нетерпеливо пояснила Клара. – Ну?

Но эта линия тоже оказалась неподвижной. "И здесь ничего, – сказал Хэм.

– Поверхностный металл с высоким альбедо".

Медленные движения синусоиды, и опять неподвижность. "Гм, – сказал Хэм.

– Ха. Остальные признаки вообще неприменимы, тут нет метана, потому что нет атмосферы, и так далее. Что будем делать, босс?"

Сэм открыл рот, собираясь заговорить, но Клара его опередила. «Прошу прощения, – резко сказала она, – но что ты имел в виду, говоря „босс“?»

– О, помолчи, – нетерпеливо ответил Хэм. – Сэм?

Кахане примирительно улыбнулся Кларе. «Если хочешь что-нибудь предложить, давай, – пригласил он. – Я считаю, мы должны облететь спутник».

– Пустая трата топлива! – выпалила Клара. – Это безумие!

– У тебя есть лучшая идея?

– Что значит «лучшая»? А твоя чем хороша?

– Ну, – успокаивающе сказал Сэм, – мы еще не осмотрели весь спутник. Он вращается относительно медленно. Можно взять шлюпку и осмотреться: на противоположной стороне может скрываться целый город хичи.

– Отличный шанс, – Клара фыркнула и тем самым прояснила вопрос, кто сказал это раньше. Но парни не слушали ее. Все трое уже направлялись в шлюпку, оставив нас с Кларой единственными владельцами капсулы.

Клара исчезла в туалете. Я закурил сигарету, почти последнюю, и пускал кольца сквозь кольца, неподвижно висящие в воздухе. Капсула слегка наклонилась, и я видел, как поперек экрана медленно проплыл спутник планеты, затем показалось яркое водородное пламя шлюпки, летящей к спутнику. Я подумал, что мы станем делать, если у них кончится топливо, или они разобьются, или случится еще что-нибудь непредвиденное. Я бы в таком случае оставил их там. И теперь думал, хватит ли у меня решительности сделать это.

Там мне это вовсе не казалось напрасной тратой человеческих жизней.

Что мы здесь делаем? Летим за сотни и тысячи световых лет, чтобы наши сердца разбились?

Я обнаружил, что держусь за грудь, будто моя метафора стала реальностью. Я плюнул на кончик сигареты, чтобы погасить ее, и сунул в утилизатор. Кусочки пепла плавали в воздухе: я сбрасывал их, не думая, но теперь мне не хотелось гоняться за ними. Я смотрел, как в углу экрана появляется большой пятнистый полумесяц планеты, и восхищался им как предметом искусства: желтовато-зеленый дневной свет на терминаторе, аморфно черное пятно остальной части, закрывавшее свет звезд. Заметен был внешний редкий край атмосферы: звезды, попадая в него, начинали мерцать. Но остальная часть атмосферы была такой густой, что через нее ничего не проходило. Конечно, о приземлении на нее и речи не могло быть. Даже если бы у нее была твердая поверхность, она находится под таким давлением газа, что там ничего не может выжить. Шли разговоры о том, что Корпорация создает специальный посадочный аппарат, который мог бы садиться на поверхность планет типа Юпитера; может, когда-нибудь так и будет; но нам сейчас это не поможет.

Клара по-прежнему была в туалете.

Я протянул поперек каюты свой гамак, забрался в него, опустил голову и уснул.

Четыре дня спустя они вернулись. С пустыми руками.

Дред и Хэм Тайе мрачные, грязные и раздражительные, Сэм Кахане в обычном настроении. Но меня это не обмануло: если бы они нашли что-нибудь интересное, дали бы знать по радио. Но мне было интересно. «Каковы результаты, Сэм?»

– Абсолютный нуль, – ответил он. – Скалы, ничего интересного, из-за чего стоило бы спускаться. Но у меня есть идея.

Клара сидела рядом со мной, с любопытством глядя на Сэма. Я смотрел на остальных двоих: похоже, идею Сэма они знают, и она им не нравится.

– Вы знаете, что это двойная звезда? – спросил он.

– Откуда ты знаешь? – спросил я.

– Я запрограммировал сканеры. Вы видели ту большую голубую звезду... – Он оглянулся, потом улыбнулся. – Не знаю, в каком направлении она сейчас, но она была возле планеты, когда мы делали первые снимки. Ну, она кажется близкой, и я направил туда сканеры. Результату я вначале сам не поверил. Двойная звезда, здесь основная, а вторая в половине светового года отсюда.

– Может, это бродячая звезда. Сэм, – сказал Хэм Тайе.

– Я уже говорил тебе. Просто случайно проходит близко. Кахане пожал плечами. «Даже если это так. Она близко».

Вмешалась Клара: «Планеты есть?»

– Не знаю, – признал он. – Минутку. Вот она, мне кажется.

Мы все посмотрели на экран. Нельзя было сомневаться в том, о какой звезде говорит Кахане. Ярче Сириуса, видимого с Земли, звездная величина не меньше -2.

Клара негромко сказала: «Интересно. Надеюсь, я тебя неверно поняла, Сэм. Пол-светового года в шлюпке – это полгода пути на самой высокой скорости, даже если бы нашлось достаточно горючего. А его у нас нет, парни».

– Я это знаю, – настаивал Сэм, – но я думал... Если мы только чуть-чуть подтолкнем главную капсулу...

Я сам удивился своему крику: «Заткнись!» Я весь дрожал. Не мог остановиться. Ужас и гнев боролись во мне. Думаю, если бы у меня в руках в тот момент был пистолет, я без колебаний выстрелил бы в Сэма.

Клара жестом заставила меня замолчать. «Сэм, – мягко сказала она. – Я знаю, что ты чувствуешь. – Сэм возвращался пустым из пятого полета. – Готова поручиться, что это можно сделать».

Он посмотрел на нее удивленно и подозрительно. «Правда?»

– Я хочу сказать, что если бы мы были хичи, а не люди, мы бы знали, как это сделать. Мы вынырнули бы здесь, огляделись и сказали: «О, смотрите, вон там наши приятели... – или что еще тут находилось, когда они прокладывали сюда свой курс... – наши приятели переехали. Их сейчас нет дома». И они бы сказали: «Ну, ладно, постучим в соседнюю дверь». И мы бы тронули одну штуку, потом другую и оказались бы рядом с голубой звездой...

– Она помолчала и посмотрела на него, все еще держа меня за руку. – Но только мы не хичи, Сэм.

– Боже, Клара. Я это знаю. Но должен же быть способ...

Она кивнула. «Он, конечно, есть, но мы его не знаем. А знаем мы, что ни один корабль, пытавшийся изменить курс в полете, не вернулся. Понимаешь? Ни один».

Он не ответил ей прямо. Только посмотрел на голубую звезду на экране и сказал: «Проголосуем».

Разумеется, голосование дало четыре против одного – против изменения курса, и Хэм Тайе ни разу не подпускал Сэма к пульту управления, пока мы не развили световую скорость на пути домой.

Обратный путь был не длиннее, но казался бесконечным.

Глава 17

Мне кажется, кондиционер Зигфрида снова не работает, но я не говорю об этом. Он только сообщит мне, что температура точно 22,5 градуса по Цельсию, как всегда, и спросит, почему мне кажется, что тут жарко. Я страшно устал от этого вздора.

– В сущности, – говорю я вслух, – ты мне надоел, Зигфрид.

– Простите, Боб. Но я высоко оценил бы, если бы вы еще немного рассказали мне о своих снах.

– Дерьмо! – Я распускаю удерживающие ремни, потому что мне неудобно. При этом отделяются и некоторые датчики Зигфрида, но он об этом молчит. – Очень скучный сон. Мы в корабле. Мы около планеты, которая смотрит на меня, как человеческое лицо. Я не очень хорошо вижу глаза из-за бровей, но так или иначе я понимаю, что оно плачет и что это моя вина.

– Вы узнаете это лицо, Боб?

– Никакого понятия. Просто лицо. Женское, мне кажется.

– Вы знаете, о чем оно плачет?

– Нет, просто знаю, что я причина этого. В этом я уверен.

Пауза. Затем: «Не закрепите ли снова ремни, Роб?» Я неожиданно настораживаюсь. «А в чем дело? Неужели ты боишься, что я вдруг высвобожусь и наброшусь на тебя?»

– Нет, Робби, конечно, я так не думаю. Но я был бы благодарен, если бы вы это сделали.

Я начинаю пристегивать ремни медленно и неохотно. «Интересно, чего стоит благодарность компьютерной программы?»

Он не отвечает на это, просто ждет. Я позволяю ему победить и говорю: «Ну, ладно, я снова в смирительной рубашке. Что такого ты собираешься сказать, что меня нужно удерживать?»

– Вероятно, ничего такого, Робби, – отвечает он. – Мне просто интересно, почему вы чувствуете вину перед плачущим женским лицом?

– Я бы и сам хотел знать, – говорю я и говорю правду, как я ее понимаю.

– Я знаю, что вы вините себя в некоторых происшествиях, Робби, – говорит он. – Одно из них – смерть вашей матери.

Я соглашаюсь. «Вероятно, это так, хоть и глупо».

– И мне кажется, вы чувствуете свою вину перед вашей возлюбленной Джель-Кларой Мойнлин.

Я начинаю биться. «Тут ужасно жарко!» – жалуюсь я.

– Вы считаете, что кто-нибудь из них обвинял вас?

– Откуда мне знать?

– Может, вы помните что-нибудь из их слов?

– Нет! – Он становится слишком близок к личному, а я хочу, чтобы разговор продолжался на объективном уровне, поэтому говорю:

– Я думаю, у меня определенная тенденция винить себя. Классический пример, не правда ли? Обо мне можно прочесть на странице 277.

Он на мгновение позволяет мне отвлечься от личного. «Но на той же странице, Боб, – говорит он, – сказано, что ответственность вы возлагаете на себя сами. Вы сами это делаете, Робби».

– Несомненно.

– Вы не должны считать себя ответственным, если вам этого не хочется.

– Но я хочу быть ответственным.

Он спрашивает почти небрежно: «Вы понимаете, почему это так? Почему вы хотите считать себя ответственным за все неправильное?»

– Дерьмо, Зигфрид, – с отвращением говорю я. – Твои цепи опять замкнуло. Вовсе не так. А вот как... Когда я сижу на пиру жизни, Зигфрид, я так занят мыслями о том, как оплатить чек, думаю о том, что подумают обо мне, платящем по чеку, люди, думаю о том, хватит ли мне денег, чтобы расплатиться, – я так занят всем этим, что не начинаю есть.

Он мягко говорит: «Я бы не советовал вам пускаться в такие литературные отвлечения, Боб».

– Извини. – Но я не чувствую себя виноватым. Он сводит меня с ума.

– Но если использовать ваш образ, Боб, почему вы не слушаете, что говорят другие? Может, они говорят о вас что-нибудь хорошее, важное.

Я сдерживаю стремление порвать ремни, пнуть его улыбающийся манекен в лицо и уйти отсюда навсегда. Он ждет, а во мне все кипит. Наконец я выпаливаю: «Слушать их! Зигфрид, ты старая спятившая жестянка, я только и делаю, что слушаю их. Я хочу, чтобы они сказали, что любят меня. Я даже хочу, чтобы они сказали, что ненавидят меня, все что угодно, лишь бы говорили со мной обо мне – от самого сердца. Я так напряженно прислушиваюсь, что даже не слышу, когда кто-нибудь просит меня передать соль».

Пауза. Я чувствую, что сейчас взорвусь. Потом он восхищенно говорит: «Вы прекрасно все выражаете, Робби. Но что я на самом...»

– Прекрати, Зигфрид! – реву я, на самом деле рассердившись: я отбрасываю ремни и сажусь. – И перестань называть меня Робби! Ты так называешь меня, когда тебе кажется, что я веду себя по-детски, но я давно не ребенок!

– Это не совсем вер...

– Я сказал: прекрати! – Я вскакиваю с кушетки и хватаю свою сумку. Достаю из нее листок, который дала мне С.Я, после выпивки и постели. – Зигфрид! – рявкаю я, – я от тебя достаточно натерпелся. Теперь моя очередь!

Глава 18

Мы вынырнули в нормальное пространство и почувствовали, как включились двигатели шлюпки. Корабль развернулся, по диагонали экрана проплыли Врата – грушевидный кусок угля с синеватым блеском. Мы вчетвером сидели и почти час ждали, пока не раздался удар, означающий, что мы в доке.

Клара вздохнула. Хэм медленно начал отстегивать свой гамак. Дред с отсутствующим видом смотрел в иллюминатор, хотя там видны были только Сириус и Орион. Мне пришло в голову, что для встречающих мы представим собой ужасное зрелище, способное отпугнуть новичков, каким когда-то был и я. Я слегка коснулся носа. Очень больно, а главное, воняет. Воняет внутри, и я никак не смогу уйти от этой вони.

Мы слышали, как открыли люк, появилась причальная команда; послышались удивленные голоса на разных языках: они увидели Сэма Кахане там, куда мы его поместили, в шлюпке. Клара шевельнулась. «Можно идти», – сказала она мне и двинулась к люку, который теперь снова находился вверху.