Я говорю ему об этом. Говорю: «Да, я устал, Зигфрид, но хватит ходить вокруг да около. Давай прямо к эдиповому комплексу – насчет мамы».

– А у вас он есть, Бобби?

– А разве его нет у каждого?

– Хотите поговорить о нем, Бобби?

– Не особенно.

Он ждет, и я тоже жду. Зигфрид опять поработал, и теперь его кабинет напоминает сорокалетней давности комнату мальчишки. Голограмма скрещенных весел на стене. Фальшивое окно с фальшивым видом на горы Монтаны в снежную бурю. Полка с мальчишескими книгами-голограммами: «Том Сойер», «Забытая раса Марса» – остальные названия не могу прочесть. Все очень по-домашнему, все очень напоминает дом, но не мой: моя комната в детстве была маленькая, узкая, ее почти всю занимал старый диван, на котором я спал.

– Знаете ли вы, о чем хотите говорить, Роб? – мягко проверяет Зигфрид.

– Держу пари. – Потом я передумываю. – Нет. Не уверен. – На самом деле я знаю. Мне тяжело пришлось по пути назад с Гавайев, очень тяжело. Полет пятичасовой. Половину этого времени я провел в слезах. Забавно. В самолете, летящем на восток, рядом со мной сидела чудесная девушка хапи-хаоле. Я сразу решил познакомиться с ней получше. И стюардесса была та же, с которой я летел сюда, и с ней я уже познакомился получше.

И вот я сидел в салоне первого класса СРС (сверхзвукового реактивного самолета), стюардесса приносила напитки, я болтал со своей хорошенькой соседкой хапи-хаоле. И – как только девушка начинала дремать или уходила в туалет, а стюардесса смотрела в другую сторону, – меня разрывали молчаливые, ужасные, мучительные рыдания.

Но стоит кому-нибудь взглянуть в мою сторону – я опять улыбающийся, оживленный, богатый.

– Не хотите ли сказать, что вы чувствуете именно в эту секунду. Боб?

– Хотел бы, Зигфрид, если бы знал.

– Вы на самом деле не знаете? Не можете вспомнить, что было в вашей голове только что, когда вы молчали?

– Конечно, могу. – Я некоторое время не решаюсь, потом говорю:

– О, дьявол, Зигфрид, я просто ждал, чтобы меня утешили. Я кое-что понял накануне, и мне было больно. О, ты не поверишь, как было больно. Я плакал, как ребенок.

– Что же вы поняли, Бобби?

– Я пытаюсь тебе рассказать. Относительно... ну, отчасти относительно матери. Но также... относительно Дэйна Мечникова. У меня были... были эти...

– Я думаю, вы пытаетесь рассказать что-то относительно фантазий – у вас анальный секс с Мечниковым, Боб. Верно?

– Да. Как ты все хорошо помнишь, Зигфрид. Плакал я о маме. Отчасти...

– Вы уже говорили мне об этом, Боб.

– Верно. – И я закрываюсь. Зигфрид ждет. Я тоже жду. Вероятно, хочу, чтобы меня еще уговаривали, и некоторое время спустя Зигфрид идет мне навстречу.

– Посмотрим, не могу ли я вам помочь, Боб, – говорит он. – Какое отношение друг к другу имеют ваши слезы о матери и ваши фантазии об анальном сексе с Дэйном Мечниковым?

Я чувствую, что внутри у меня что-то происходит. Как будто влажное мягкое содержимое груди начинает пузыриться в горле. Я чувствую это по голосу. Он был бы дрожащим и ужасно жалким, если бы я его не контролировал. Но я его контролирую, хотя отлично знаю, что такое утаить от Зигфрида невозможно; он получает информацию от датчиков и может судить о том, что происходит со мной, по напряжению мышц и влажности ладоней.

Но тем не менее я пытаюсь. Тоном учителя биологии, препарирующего лягушку, я говорю: «Видишь ли, Зигфрид, мама любила меня. Я это знал. И ты знаешь. Проявление логики; у нее просто не было выбора. И Фрейд однажды сказал, что ни один мальчик, уверенный в любви своей матери, не вырастает невротиком. Только...»

– Пожалуйста, Робби, это не вполне верно, к тому же вы философствуете. Но вам совсем не нужны эти преамбулы. Вы увертываетесь, верно?

В другое время я за это вырвал бы у него его цепи, но на этот раз он правильно оценил мое настроение. «Хорошо. Но я на самом деле знал, что мама меня любит. Она ничего не могла с этим поделать! Я был ее единственным ребенком. Отец умер – не прочищай горло, Зигфрид, я уже подхожу. Было логически необходимо, чтобы она любила меня, и я понимал это, никаких сомнений у меня не было, но она об этом никогда не говорила. Ни разу».

– Вы хотите сказать, что никогда за всю жизнь вы не слышали от нее: «Я тебя люблю, сын»?

| ОТЧЕТ О ПОЛЕТЕ

|

| Корабль аЗ-77, рейс 036В51. Экипаж Т. Паррено,

| Н. Ахойя. Е. Нимкин.

|

| Время до цели 5 дней 14 часов. Позиция -

| окрестности Альфа Центавра А.

| Резюме. Планета земноподобная, покрыта густой

| растительностью. Цвет растительности

| преимущественно желтый. Атмосфера очень напоминает

| смесь хичи. Планета теплая, полярных шапок нет, и

| средняя температура примерно такая же, как на

| земном экваторе. Не зарегистрированы ни животная

| жизнь, ни подписи (метан и прочее). Некоторые

| растения хищные, они очень медленно передвигаются,

| переставляя выступающие части лозоподобных

| отростков, потом подтягиваются и переносят корни.

| Максимальная измеренная скорость такого

| передвижения – примерно два километра в час.

| Никаких артефактов. Паррено и Нимкин высадились и

| вернулись с образцами растительности, но умерли от

| токсико-дендроноподобной реакции. На их телах

| образовались огромные волдыри. Начались сильные

| боли, зуд, они начали задыхаться, вероятно, из-за

| накопившейся в легких жидкости. Я не принес их на

| корабль. Не открывал шлюпку. Отцепил шлюпку и

| вернулся без нее.

| Оценка Корпорации. Обвинения против Н. Ахойя

| не выдвинуты с учетом его репутации в прошлом.

– Нет! – кричу я. Потом снова овладеваю собой. – Во всяком случае не прямо. Однажды – мне было восемнадцать лет, и я спал в соседней комнате – я слышал, как она говорила подругам, что я замечательный ребенок. Она гордится мной. Не помню, что именно я сделал; получил награду или работу, но она гордилась мной и любила меня, и так и сказала... Но не мне.

– Пожалуйста, продолжайте. Боб, – немного погодя говорит Зигфрид.

– Я и продолжаю. Дай мне минутку. Больно! Вероятно, это можно назвать основной болью.

– Пожалуйста, не ставьте себе диагноз, Боб. Просто говорите. Пусть выходит наружу.

– О, дерьмо!

Я тянусь за сигаретой и застываю. Это обычно хорошо действует, когда мне туго приходится с Зигфридом, потому что почти всегда вовлекает его в спор, не пытаюсь ли я облегчить напряжение, вместо того чтобы справиться с ним. Но на этот раз я испытываю такое отвращение к себе, к Зигфриду, даже к своей матери... Я хочу покончить с этим. «Послушай, Зигфрид, вот как это было. Я очень любил маму и знаю – знал! – что она меня любила. Но она не очень хорошо показывала это».

Неожиданно я осознаю, что держу в руках сигарету, перекатываю в пальцах и даже не зажигаю. Удивительно, но Зигфрид никак не прокомментировал это. Я продолжаю. «Она мне этого не говорила. И не только это. Странно, Зигфрид, но, знаешь, я не могу вспомнить, чтобы она касалась меня. Ну, не совсем... Иногда она меня целовала на ночь. В макушку. И помню, она мне рассказывала сказки. И всегда была рядом, когда я в ней нуждался. Но...» Мне приходится остановиться на мгновение, чтобы справиться с голосом. Я глубоко вдыхаю, ровно выдыхаю через нос, сосредоточившись на процессе дыхания.

– Но, видишь ли, Зигфрид, – говорю я, репетируя про себя слова и очень довольный их ясностью и уравновешенностью, – она не часто притрагивалась ко мне. Кроме одного обстоятельства. Когда я болел. А я часто болел. Все на шахтах болеют: постоянные насморки, болезни кожи. Она давала мне все необходимое. Всегда была рядом. Всегда: работала и заботилась обо мне в одно и то же время. И когда я заболевал, она...

Немного погодя Зигфрид говорит: «Продолжайте, Робби. Скажите это».

Я пытаюсь, но не получается, и он говорит:

– Просто скажите, как можете. Избавьтесь. Не беспокойтесь о том, пойму ли я, имеет ли это смысл. Просто избавьтесь от слов.

– Ну, она измеряла мне температуру, – объясняю я. – Понимаешь? Совала в меня термометр. И держала меня, знаешь, сколько времени нужно, три минуты. А потом доставала термометр и смотрела на него.

Я на краю вопля. Хочу начать, но прежде хочу довести до конца. Почти сексуальное ощущение. Как будто принимаешь решение о женщине и не хочешь, чтобы она слишком тебя занимала, но все равно начинаешь. Я пытаюсь справиться с голосом, чтобы он не подвел меня, пока я не кончу. Зигфрид молчит, и немного погодя я нахожу слова:

– Знаешь что, Зигфрид? Забавно. Всю жизнь... сколько прошло с тех пор? Сорок лет? И тогда и теперь у меня сумасшедшее представление, что любовь – это когда что-то в тебя вставляют, а потом вытаскивают.

Глава 26

Пока я отсутствовал, на Вратах произошли большие изменения. Повысили плату за суточное содержание. Корпорация хотела избавиться от прихлебателей, вроде Шики или меня. Плохая новость – рассчитывал на три оплаченных недели, оказалось всего десять дней. Появилось много ученых с Земли: астрономов, ксенотехников, математиков. Прилетел даже старый профессор Хеграмет; весь в синяках от старта, он бойко бегал по туннелям.

Но Оценочная комиссия не изменилась, и я был приколот к скамье, а моя старая знакомая Эмма объясняла, какой я глупец. На самом деле докладывал мистер Сен, Эмма только переводила. Но мне ее перевод понравился.

– Я предупреждала вас, Броудхед. Вам следовало прислушаться. Почему вы изменили установку курса?

– Я уже говорил. Обнаружив, что я на Вратах-Два, я просто не мог этого вынести. Хотел отправиться куда-нибудь еще.

– Чрезвычайно глупо с вашей стороны, Броудхед.

Я посмотрел на Сена. Он висел на стене, прицепившись воротником на крюк, улыбался, сложив руки. «Эмма, – сказал я, – делайте, что хотите, только отцепитесь от меня».

Она радостно ответила: «Я и делаю, что хочу, Броудхед, потому что должна это делать. Это моя работа. Вы знали, что изменять установку курса запрещено».

– Кем запрещено? Я застрял в том корабле.

– В правилах сказано, что нельзя уничтожать корабль, – объяснила она. Я не ответил, она сделала что-то вроде перевода для мистера Сена, который серьезно выслушал, поджал губы и произнес две аккуратных фразы на языке мандаринов. Можно было расслышать даже знаки препинания.

– Мистер Сен говорит, – сказала Эмма, – что вы весьма безответственная личность. Вы уничтожили невосполнимое оборудование. Оно не принадлежало вам. Оно принадлежало всему человечеству. – Он произнес еще несколько предложений, и она закончила:

– Мы не можем окончательно судить о вашей ответственности, пока не получим дополнительной информации о степени урона, нанесенного кораблю. Мистер Итуно обещал при первой же возможности произвести полную проверку корабля. Ко времени его доклада в полете находились два ксенотехника. Они должны отправиться на Афродиту. Сейчас они уже на Вратах-Два, и их заключение, вероятно, прибудет с очередным пилотом-перевозчиком. Тогда мы снова пригласим вас.

Она замолчала, глядя на меня, и я понял, что встреча окончилась. «Большое спасибо», – сказал я и оттолкнулся в сторону двери. Она позволила мне долететь до нее, прежде чем сказала:

– Еще одно. В докладе мистера Итуно сообщается, что вы работали на погрузке и изготовлении костюмов на Вратах-Два. Он установил вам плату – сейчас взгляну – двадцать пять сотен долларов. Ваш пилот-перевозчик Эстер Берговиц перевела на ваш счет один процент своей оплаты за услуги, оказанные в полете; соответственно произведены изменения в вашем счете.

– У меня не было контракта с ней, – удивленно сказал я.

– Не было. Но она считает, что должна поделиться с вами. Немного поделиться, разумеется. Хотя, – она снова посмотрела в бумаги, – двадцать пять сотен плюс пятьдесят пять сотен – всего получается восемь тысяч долларов на вашем счету.

| ОТЧЕТ О ПОЛЕТЕ

|

| Корабль 1-103, рейс 022В18.

| Экипаж Дж.Геррон.

|

| Время до цели 107 дней 5 часов. Примечание:

| время обратного пути 103 дня 15 часов.

|

| Извлечение из журнала: "На 84 день полета, на

| 6-ом часу инструмент Q начал светиться, и

| наблюдалась необычная активность огней на

| контрольном табло. В то же самое время я ощутил

| изменение в направлении толчка двигателей.

| Примерно с час продолжались изменения, затем свет

| Q погас и все пошло как обычно".

|

| Предположение: Курс был изменен для того,

| чтобы избежать столкновения с какой-нибудь

| опасностью, может, звездой или другим небесным

| телом. Рекомендован компьютерный поиск в журналах

| аналогичных происшествий.

Восемь тысяч долларов! Я направился к шахте, схватился за ведущий вверх кабель и задумался. Особой разницы нет. Конечно, этого не хватит, чтобы оплатить стоимость поврежденного корабля. Во всей вселенной не найдется достаточно денег, если с меня потребуют полную стоимость восстановления. Корабль восстановить невозможно.

С другой стороны, теперь у меня на восемь тысяч долларов больше, чем раньше.

Я отпраздновал это изменение, купил выпивку в «Голубом Аду». Пока пил, думал о том, какие у меня возможности. Чем больше думал, тем сильнее они уменьшались.

Меня признают виновным, это несомненно, и предъявят иск по меньшей мере в несколько сотен тысяч. Но у меня их нет. Счет может быть и большим, но это уже безразлично: когда заберут все, что у тебя есть, больше уже брать нечего.

Как подумаешь, мои восемь тысяч долларов – это волшебное золото. Оно может растаять с рассветом, как только поступит отчет ксенотехников с Врат-Два. Оценочная комиссия соберется снова, и на этом конец.

Поэтому нет особой причины беречь деньги. Можно их и потратить.

Не было причин и думать о возврате к моей прежней работе – высаживанию ив, даже если я бы и мог получить ее: ведь Шики с должности старшего на этой работе уволили. Как только произнесут приговор, все с моего счета исчезнет. Меня подвергнут немедленно казни путем выбрасывания.

Если бы тут вовремя оказался идущий на Землю корабль, я мог бы улететь на нем, вскоре оказался бы в Вайоминге и попробовал бы заняться своей прежней работой в пищевых шахтах. Но если корабля не окажется, я в беде. Может, удалось бы наняться на американский крейсер или бразильский, если Френси Эрейра захочет похлопотать за меня. Тогда можно было бы переждать на борту, пока не появится подходящий корабль.

Подумав, я решил, что шансов на это очень мало.

Лучше всего было бы действовать до того, как комиссия примет окончательное решение. И тут у меня было две возможности.

Я мог улететь на Землю, на пищевые шахты Вайоминга, не дожидаясь решения Комиссии.

Или мог снова вылететь в космос.

Прекрасные возможности. Одна означала навсегда отказаться от надежды на приличную жизнь... другая пугала меня до глубины души.

Врата похожи на клуб, в котором никогда не знаешь, какие из его членов в городе. Луиза Форхенд улетела; крепость терпеливо удерживал ее муж Сесс. Он ждал ее или единственную оставшуюся дочь, чтобы самому улететь снова. Он помог мне снова поселиться в моей комнате; ее временно занимали три мадьярки, которые улетели на трехместном корабле. Переселение не потребовало больших усилий: у меня ничего не было, кроме недавних покупок.

Единственно постоянным оставался Шики Бакин, он всегда здесь и всегда дружелюбен. Я спросил, не слышал ли он чего-нибудь о Кларе. Он не слышал. «Улетай снова, Боб, – советовал он. – Это единственный выход».

– Да. – Мне не хотелось с ним спорить. Конечно, он прав. Может, и полечу... Я сказал:

– Хотел бы я не быть трусом, Шики, но я трус. Просто не знаю, смогу ли я снова войти в корабль. У меня нет смелости ежедневно в течение ста дней смотреть в лицо смерти.

Он засмеялся и слетел со шкафа, чтобы потрепать меня по плечу. «Так много смелости не нужно, – сказал он, возвратившись на шкаф. – Она нужна только однажды: когда заходишь на корабль. Потом она совсем не нужна, просто у тебя нет выбора».

– Я думаю, что справился бы, – сказал я, – если бы теория Мечникова о цветах оказалась правильной. Но некоторые вылетевшие с «безопасной» установкой уже погибли.

– Тут вероятность только статистическая, Боб. Правда, что есть установки, соответствующие лучшим результатам. Конечно, в пределах ошибки. Но есть.

– Те, что погибли, все равно мертвы, – ответил я. – Но... может, я и поговорю еще с Дэйном.

Шики удивленно посмотрел на меня. «Он в полете»

– Когда?

– Сразу вслед за тобой. Я думал, ты знаешь.

Я забыл. «Нашел ли он то, что искал?»

Шики подбородком почесал плечо, сохраняя равновесие легкими взмахами крыльев. Потом слетел со шкафа и направился к пьезофону. «Посмотрим, – сказал он, нажимая кнопку. На экране появилась доска новостей. – Рейс 88-173, – прочел Шики. – Премия 150 000 долларов. Не очень много».

– Я думал, он получит больше.

– Что ж, – сказал Шики, продолжая читать, – не получил. Тут говорится, что он вернулся вчера вечером.

| ОТНОСИТЕЛЬНО ЧЕРНЫХ ДЫР

|

| Доктор Азменион. Если вы имеете дело со

| звездой, чья масса минимум в три раза превышает

| солнечную и которая коллапсирует, она не

| превращается просто в нейтронную звезду. Она

| продолжает сжиматься. Становится настолько

| плотной, что скорость убегания превышает тридцать

| миллионов сантиметров в секунду... а это...

| В. Гм. Скорость света?

| Доктор Азменион. Совершенно верно, Галина.

| Свет не может уйти. Она черная. Вот почему ее

| называют черной дырой – но только если вы

| подойдете ближе, внутрь, в область, которая

| называется эргосферой, там она не черная.

| Вероятно, вы что-нибудь увидите.

| В. А на что это похоже?

| Доктор Азменион. Хотел бы я знать, Джеф. Если

| кто-нибудь там побывает, он нам расскажет, если

| сможет. Но, вероятно, не сможет. Вероятно, можно

| подойти к ней близко, собрать наблюдения и

| вернуться назад – и получить премию... Боже, я

| даже не знаю... ну уж миллион, это точно. Если вы

| переберетесь в шлюпку и оттолкнете от себя

| основную массу корабля, вы можете получить

| добавочную скорость, достаточную, чтобы уйти. Это

| нелегко. Но, вероятно, возможно. Но дальше что?

| Возвращаться в шлюпке невозможно. А наоборот не

| сработает. В шлюпке не хватит массы, чтобы

| подтолкнуть вас и освободить... Я вижу, старине

| Бобу это обсуждение не нравится, так что давайте

| перейдем к типам планет и пылевых облаков.

| ОБЪЯВЛЕНИЯ

|

| Есть ли на Вратах не курящий и говорящий

| по-английски, чтобы пополнить экипаж? Может, вы

| хотите укорачивать свою жизнь (и наши резервы

| жизнеобеспечения), но мы двое не хотим. 88-775.

|

| Требуем представительства старателей в Совете

| корпорации Врата! Митинг завтра в 1300 на уровне

| Бейб.

| Добро пожаловать все!

|

| Проверенный способ выбора полета,

| осуществление всех ваших снов. 32-страничная

| запечатанная книга все объяснит 10 долларов.

| Консультации – 25 долларов. 88-139.

Поскольку Мечников почти пообещал поделиться со мной опытом, имело смысл поговорить с ним, но я не хотел действовать разумно. Убедившись, что он вернулся без находок и ничего не получил, кроме небольшой премии, я не захотел с ним видеться.

Ничего особенно я не делал. Просто болтался.

Врата не самое удобное во вселенной место для жизни, но я находил себе занятия. Лучше, чем на пищевых шахтах. Каждый час приближал получение отчета ксенотехников, но я сумел большую часть времени об этом не думать. Болтался в «Голубом Аду», знакомился с туристами, членами экипажей крейсеров, новичками, продолжавшими прибывать с перенаселенных планет, вероятно, искал новую Клару. Не находил.

Перечитал письма, которые написал ей на пути с Врат-Два, и порвал их. Вместо этого написал короткую записку, в которой извинялся, говорил, что люблю ее, и попросил передать по радио на Венеру. Но ее там не оказалось! Я забыл, как медленно происходит движение по орбитам Хоманна. Корабль, в котором она улетела, нашли довольно легко: он постоянно находился на прямоугольной – к эклиптике – орбите, встречаясь с другими кораблями, летящими в плоскости эклиптики, и обмениваясь с ними пассажирами и грузом. Этот корабль сначала встретился с летящим на Марс фрейтером, затем с роскошным венерианским лайнером. Она, очевидно, перешла на один из них, но на какой именно, неизвестно. Оба эти корабля должны были достичь пункта назначения только через месяц.

Я послал на каждый корабль копии записки, но ответа не было.

Я познакомился с девушкой-артиллеристом с бразильского крейсера. Ее привел Френси Эрейра. "Моя двоюродная сестра, – представил он ее, потом наедине сказал мне:

– Боб, ты должен знать, что у меня нет никакого семейного чувства к сестре". Экипаж постоянно проводил время на Вратах, и хоть это не Вайкики и не Канны, но по сравнению с боевым кораблем тут рай. Сузи Эрейра была очень молода. Она сказала, что ей девятнадцать лет – в бразильский флот принимают с семнадцати, – но даже и на столько не выглядела. Она не очень хорошо говорила по-английски, но чтобы выпивать вместе в «Голубом Аду», много разговаривать не нужно. А в постели нам совсем не понадобилось разговаривать: за нас это прекрасно делали наши тела.

Но Сузи могла проводить здесь только один день в неделю, и у меня оставалось очень много времени, которое нужно было как-то убить.

Я испробовал все: повышенную группу обучения, групповые объятия с избавлением от взаимной враждебности. Серию лекций о хичи старика Хеграмета. Программу лекций по астрофизике с уклоном в сторону научных премий Корпорации. Тщательно распределяя время, я сумел заниматься всем этим одновременно, а решение откладывалось со дня на день.

Не хочу создавать впечатление, что сознательно убивал время; просто жил день за днем, и каждый день был заполнен. Во вторник появлялись Сузи и Френси Эрейра, и мы втроем шли на ланч в «Голубой Ад». Потом Френси отправлялся по своим делам, или подхватывал девушку, или плавал в озере Верхнем, а мы с Сузи шли ко мне и к моим сигаретам с наркотиком, чтобы плыть по теплым водам постели. После обеда развлекались. По вечерам во вторник проходили лекции по астрофизике, и мы слушали о диаграмме Грецшпрунга-Рассела, о красных гигантах и карликах, о нейтронных звездах и черных дырах. Профессор – старый толстый любитель девочек из какого-то захудалого колледжа вблизи Смоленска, но даже сквозь его сальные шутки просвечивала поэзия и красота. Он говорил о старых звездах, которые дали жизнь нам всем, разбрасывая силикаты и карбонат магния в пространстве, из чего образовались планеты, и углеводороды, из чего образовались мы. Он рассказывал о нейтронных звездах, которые изгибают вокруг себя поле тяготения; мы об этом знали, потому что два корабля были разрезаны на куски, выйдя в нормальное пространство слишком близко от таких водородных карликов. Он говорил о черных дырах, это места, где когда-то была массивная звезда, теперь их можно обнаружить только потому, что они поглощают все, включая свет; они не просто сгибают поле тяготения, они заворачиваются в него, как в одеяло. Он описывал звезды, разреженные, как воздух, огромные облака светящегося газа, говорил о протозвездах в туманности Орион, только сейчас разогревающихся газовых сгустках, которые через миллионы лет могут превратиться в солнца. Лекции его были очень популярны: там показывались даже ветераны, вроде Шики или Дэйна Мечникова. Слушая профессора, я поражался красоте и удивительности космоса. Он слишком огромен и великолепен, чтобы быть страшным, и только потом я вспоминал, что означают эти радиационные потоки и сгустки разреженного газа для меня, для моего хрупкого, такого чувствительного к боли тела. А потом я думал о полете к какому-нибудь из этих далеких гигантов... и моя душа замирала от страха.

| Дорогие отец, мама, Мариса и Пико-Джао!

|

| Пожалуйста, передайте отцу Сузи, что с ней все

| в порядке, она пользуется большим уважением своего

| начальства. Решите сами, сообщать ли ему, что она

| встречается с моим другом Бобом Броудхедом. Он

| хороший человек, серьезный, но не очень везучий.

| Сузи записалась на полет, и если капитан разрешит,

| она хочет лететь с Броудхедом. Мы все говорим о

| том, что хорошо бы полететь, но не все летим, так

| что, возможно, не о чем беспокоиться.

| Письмо поневоле короткое: корабль подходит к

| доку, и у меня впереди 48 часов на Вратах.

|

| Ваш

| Франческито.

После одной из таких лекций я попрощался с Сузи и Френси и сидел в нише возле лекционного зала, наполовину скрытый ивой, уныло затягиваясь сигаретой. Тут меня отыскал Шики. Он остановился передо мной, поддерживая себя в воздухе взмахами крыльев. «Я искал тебя, Боб,» – сказал он и замолчал.

Травка начинала действовать на меня. «Интересная лекция», – сказал я с отсутствующим видом, пытаясь поскорее добиться того приятного состояния, какое бывает после наркотика, и не слишком интересуясь словами Шики.

– Самую интересную часть ты пропустил, – сказал Шики. Мне пришло в голову, что он выглядит одновременно испуганно и обнадеживающе: что-то у него есть в голове. Я еще раз затянулся; он покачал головой. «Боб, – сказал он, – мне кажется, есть кое-что, за чем стоит отправиться».

– На самом деле?

– Да, на самом деле, Боб. Что-то очень хорошее. И скоро. Я не был готов к этому. Я хотел просто посидеть и покурить, пока вызванный лекцией ужас не рассеется, так чтобы я снова мог спокойно убивать время. Меньше всего хотел я услышать о новом рейсе, и чтобы чувство вины заставляло меня записаться на него, а страх мешал.

Шики ухватился за ветку ивы и приподнялся выше, с любопытством глядя на меня. «Друг Боб, – сказал он, – если я для тебя кое-что подыщу, ты мне поможешь?»

– Помогу? Как?

– Возьми меня с собой! – воскликнул он. – Я могу делать все, только высаживаться в шлюпке не могу. А в том рейсе, о котором я говорю, это не так уж и важно. Там за все премия, даже если корабль останется на орбите.

– О чем ты говоришь? – Травка действовала уже полностью: я чувствовал тепло в теле, все вокруг расплывалось.

– Мечников разговаривал с лектором, – сказал Шики. – Из того, что он говорил, я думаю, ясно, что он знает о новом рейсе. Только... они говорили по-русски, и я не очень хорошо понял. Но именно этот рейс он ждет.

Я резонно ответил: «Его последний рейс не принес ему много».

– Это совсем другое дело!

– Не думаю, чтобы он включил меня во что-нибудь действительно хорошее...

– Конечно, нет, если ты не попросишь.

– Дьявольщина, – проворчал я. – Ладно, поговорю с ним.

Шики расцвел. «И тогда, Боб, пожалуйста, возьми меня с собой».

Я погасил сигарету, не выкурив ее и наполовину. Мне показалось, что мне потребуются остатки рассудка. «Сделаю, что могу», – сказал я и направился к лекционному залу, откуда как раз выходил Мечников.

После его возвращения мы еще не разговаривали. Он выглядел таким же прочным и уверенным, как всегда, и его бородка и бачки были аккуратно подстрижены. «Привет, Броудхед», – подозрительно сказал он.

Я не стал тратить слов. «Я слышал, ты кое-чего ждешь. Могу я отправиться с тобой?»

Он тоже не стал тратить слов. «Нет». И посмотрел на меня с откровенной неприязнью. Частично я этого от него и ожидал: вероятно, он слышал обо мне и Кларе.

– Ты улетаешь, – настаивал я. – В чем, в одноместном?

Он погладил бачки. «Нет, – неохотно ответил, – не одноместный. Два пятиместных».

– Два пятиместных?

Он некоторое время подозрительно смотрел на меня, потом почти улыбнулся, мне не нравится его улыбка: всегда в голове вопрос, чему это он улыбается.

– Хорошо, – сказал он. – Если хочешь, можешь получить. Не мне решать, конечно. Спроси Эмму; завтра утром она делает краткое сообщение. Она может разрешить тебе полет. Рейс научный, минимальная премия миллион долларов. И ты к этому имеешь отношение.

– Я имею отношение? – Это нечто неожиданное! – Какое отношение?

– Спроси Эмму, – ответил он и прошел мимо.

| ОТНОСИТЕЛЬНО ПОДПИСЕЙ

|

| Доктор Азменион. Если вы ищете следы жизни на

| планете, вряд ли вы ждете неоновой надписи "Здесь

| чуждая жизнь". Вы отыскиваете подписи. «Подпись» -

| это нечто, свидетельствующее о том, что тут есть.

| Как ваша подпись на чеке. Когда ее видят,