23. Под нами Германия

Мы знали, что это будет прорыв на территорию Германии. Она именовалась логовом врага. О родине великих мыслителей, писателей, композиторов, художников, изобретателей говорили теперь только так, ибо нашей стране гитлеровская армия принесла неисчислимые страдания. Каждый фронтовик, кому судьба подарила счастье дойти сюда, до Вислы, в это январское серое утро поднимется из окопа. оглушенный канонадой, выведет свой танк из укрытия, взлетит в воздух, не видя земли из-за дыма и тумана, с кличем:

— На Берлин!

Поздно вечером 11 января в дивизию прибыл офицер связи из штаба корпуса и привез приказ: наступать завтра утром. Оставалось несколько часов тишины. Она по-прежнему надежно скрывала тайну командования. Наши полки были готовы к вылетам. У переднего края, рядом со штабом танковой армии, уже второй день находился представитель нашей дивизии Герой Советского Союза Вишневецкий вместе с радиостанцией.

…Грохот, вдруг возникший на рассвете, непрерывно нарастал, он напоминал нескончаемый обвал в горах. К нам на аэродром долетали только его звуки, а на позиции врага он обрушивался сокрушающим огненным смерчем.

Часам к девяти канонада начала утихать и отдаляться. Можно было выпускать самолеты на прикрытие танков, входивших в прорыв обороны врага, и на разведку.

Первую четверку повел Жердев. Он умел хорошо ориентироваться при низкой облачности, искусно маневрировать под обстрелом зениток.

Через час на аэродром возвратились трое. Сухов вылез из самолета и замер на месте. От напряжения глаза его были красными. К нему подошли летчики. Из его рук выскальзывал планшет, который он держал перед собой. Он заговорил подавленным голосом:

— Жердева подбили! Он врезался в землю, как снаряд. На их территории. Так все неожиданно произошло… Надо бить по зениткам!

Вот что принес нам первый вылет в этом наступлении! Прощай, наш дорогой соратник!

— Там сплошной дым, — продолжал Сухов. — Наши танки мы еле обнаружили: только пролетели над ними, наскочили на сплошной заслон зенитного огня. Сверху нас прижимали облака. Маневрировали, бросали машины в стороны.

…Малыми группами мы летали целый день.

Наступление разлилось на большом просторе. Этот простор наземным войскам дали неудержимые лавины танков, авиации — хорошая погода. На третий день штабы, полки, тылы, резервы двинулись вперед. Теперь наше взаимодействие зависело исключительно от оперативной связи, точной информации, быстро принятых решений. Все снялось с места, все в движении. Плечо соседа, рука поддержки должны ощущаться в каждом шаге.

Во время следования за штабом Рыбалко в пути погиб майор Вишневецкий. Я отправился на своем «виллисе» по разбитым, запруженным дорогам догонять нашу радиостанцию.

Черная развороченная земля, срезанные снарядами верхушки деревьев, вывороченные бревна… Это остатки оборонительных укреплений противника. Танки своими гусеницами здесь проложили первый след, и он быстро превратился в накатанную дорогу. Чуть сверни — подорвешься на минах или свалишься в воронку. Только по ней единственной я смогу настигнуть притаившиеся где-то под хатами или в лесу штабные машины Рыбалко. Этот умный, прославленный командарм, говорят, очень заботится о маскировке танков.

Я, наконец, настиг оперативную группу Рыбалко, разыскал своих. Рация снова превратила меня из щепки, которую несла река наступления, в командира.

В районы будущих атак танкистов идут группами «Петляковы», «Ильюшины». Истребители, поднимаясь с аэродромов, сразу связываются со мной. Нужно сообщить им обстановку. Навести на цель. Я слышу голоса Речкалова, Еремина, Лукьянова, Труда, Вахненко, Боброва и вспоминаю голос Клубова. Он чудится мне в гуле, в треске наушников. Не хватает Клубова. Он всегда был в самом пекле… Замолк навсегда и Жердев… Кто еще замолкнет в этих тяжелых, последних боях?

Истребители 2-й воздушной армии полностью овладели небом. «Мессершмитты» и «фокке-вульфы» появляются здесь очень редко. Завидев нас, мгновенно исчезают. Нашим ребятам приходится долго охотиться, чтобы перехватить хотя бы одного из них. Не рассчитывают ли немецкие генералы активизировать авиацию, когда мы удалимся от своих аэродромов? Эту уловку мы предвидим, и потому поиск и подготовка новых аэродромов на освобожденной территории — наша первейшая задача.

Я все время поддерживаю связь с авангардом танковой армии. Овладев городом Кельце, танкисты сообщили, что по пути к нему есть аэродром. Я немедленно передаю об этом в штаб корпуса и жду приказа о переброске полков. Но, оказывается, жду напрасно. Штаб армии сажает туда штурмовиков и бомбардировщиков. Значит, надо самим где-то искать площадки, хоть среди поля.

Танкисты и пехота очистили от немцев новые города:

Радомско, Пшецбуж, Пиотркув, Ченстохов… Этим победам салютует Москва, славит пехотинцев, артиллеристов, танкистов и нас — летчиков.

На Ченстохов держит путь наша аэродромная команда. Ей придется прощупать там каждый метр летного поля миноискателем, засыпать воронки, подготовить жилища для летчиков и техников. Это задание иначе не назовешь, как боевое. Аэродромщики берут в путь запас патронов и гранат.

Ченстохов, наверное, хороший город. Я вижу его на расстоянии. Там высокие дома, прямые улицы, стрельчатые костелы. Но на окраине, где мы остановились, одни бараки, колючая проволока, рвы, могилы. И здесь огромный концлагерь. Дымом и тяжелым духом веет от бараков смерти.

Полки приземлились и сразу получили задачу — прикрывать танки, которые уже пробиваются к границе Германии! Летчики рвутся на задание. Каждый хочет увидеть землю врага, проштурмовать колонны удирающих домой, за Одер, фашистских войск. Захватчики, пролившие столько крови неповинных людей, получат расплату и на своей земле.

Я тоже не могу задерживаться в Ченстохове. Проезжаю по его забеленным, не очищенным от снега улицам, смотрю на окна — по ним, как по глазам человека, многое можно узнать, разглядываю людей. Они стоят на перекрестках, приветствуют машины с бойцами.

…Вот она, государственная граница. На столбе крупная надпись: «Дейчланд». Никто не тронул ее. Пусть замечает каждый идущий на запад, пусть вспомнит на этом рубеже войны весь свой трудный путь, свои раны. Пусть радость близкой победы придаст ему сил.

У дороги стоят высокие вышки со щитами. Они бегут дальше и дальше. Это линия беспроволочной связи. По ней уже ничего не могут передать фашистские генералы в Берлин, в ставку Гитлера.

Населенные пункты находятся в стороне от дороги — кажется, они прячутся от нас за холмами, в лесках. Те, кто уже побывал в деревнях, рассказывают на стоянках, что население ушло на запад. Только глубокие старики и старухи осмелились принять «муки» от большевиков.

Танкисты передали, что есть аэродром вблизи города Эльса. Я тороплюсь туда.

Да, аэродром здесь неплохой, на нем стоят немецкие самолеты, ангары тоже уцелели, надо только все разминировать. Я остановился у края летного поля. Смотрю на застывшие брошенные «фокке-вульфы», на строения, и мне чудится, что я очутился где-то далеко от своих, совсем один, и что сейчас появятся немецкие солдаты, окружат меня. И вдруг я спрашиваю себя: «Правда ли, что я на немецкой земле, если вокруг — покинутые села, города, поля, аэродромы? Ее ли бросила армия, грозившая всему миру порабощением?»

Германия, Германия… Какой пустошью веет от всего оставленного людьми. Сколько черной тоски ты навеваешь! Ты еще защищаешься — остатками своей недобитой армии, минами, припрятанными где-то здесь, под снегом, но дни твои уже сочтены.

Эльс тоже достался штурмовикам — в штабе армии «Ильюшиным» отдавали предпочтение. Мне пришлось разыскивать еще один аэродром. А это оказалось не таким легким делом, особенно если поиски совмещать с управлением авиацией над полем боя. Штаб армии Рыбалко я догнал за Эльсом. Здесь обнаружилось, что в пути наша радиостанция сломалась. Где, у кого искать помощи? Конечно же, у танкистов. Над нами пролетают наши самолеты, их ведущие тщетно зовут своего «Тигра», чтобы он указал им цель. Утром я нашел генерала Рыбалко в доме, где он остановился накануне. Командарм был занят своим утренним туалетом — стоял перед большим овальным зеркалом в просторной спальне и преспокойно выбривал свой затылок. Увидев меня через зеркало еще за дверью, он окликнул:

— Давай сюда, Покрышкин!

Я представился.

— Та шо ты рапортуешь, разве я тебя не знаю! В гости ко мне или по делу?

— По делу, товарищ генерал. Сижу без радиостанции.

— Что случилось?

— С танком поцеловались на дороге.

Рыбалко поднял бритву над головой, рассмеялся.

— У танков с машинами любовь собачья. Грызутся шоферы с водителями страшно.

— На сей раз просто случай. Может, у вас есть рация, пока мне доставят?

— Рации отдельно от танка нет.

— Плохо.

— Почему ж плохо? А я тебе уступаю на время свою рацию и даю к ней танк в придачу. Садись на мое место, езжай, куда тебе нужно, и командуй своими орлами. Идет? — Он повернул ко мне свое широкое, загорелое лицо.

— Большое спасибо за выручку.

Я хотел удалиться. Но генерал задал мне несколько вопросов и пригласил на завтрак, после того как налажу связь с полками. Я поблагодарил и последовал за его адъютантом.

Рация на танке была мощная. Я включил ее, услышал знакомые голоса в эфире. Мы двинулись на высотку, под дерево. В смотровую щель танка мне видна была только земля.

— Самолеты! — крикнул водитель.

— Где?

— Там! — Он указал в броневой потолок над собой. Я выбрался из танка, чтобы увидеть самолеты. Микрофон взять с собой не смог — у него был слишком короткий шнур. «Фокке-вульфы» шли прямо на нас. Мне бы передать об этом нашим истребителям, но для этого надо опять залезать в танк.

— Повторяй за мной, что буду говорить! — кричу водителю. — Я «Тигр», я «Тигр», надо мной появились «фоккера»!

— Я «Тигр», надо мной появились «юнкера»!

— Не «юнкера», а «фоккера».

— Не «юнкера», а «фоккера»! — повторяет водитель.

Нет, рация в танке не для меня. Нужно немедленно исправлять свою машину. «Фокке-вульфы», стреляя по нас, как бы подтверждают мой вывод. Пришлось спрятаться в танке.

Позавтракать с прославленным генералом не довелось. В штабе Рыбалко я узнал новость: танковая армия меняет направление своего движения, поворачивает на юг, в Силезию. Ей поставили задачу внезапным ударом окружить оккупантов в промышленном центре Силезии — Катовице, не дать им разрушить предприятия. Мы попрощались с Рыбалко, он сел в свою машину, еще раз махнул мне рукой и отправился в дальний боевой рейд на юг.

Нашей дивизии приказали прикрывать наземные войска армии генерала А. С. Жадова. Она устремлялась дальше, на запад. К Одеру.

Мы с Василием, опытным шофером, который когда-то служил при штабе Красовского, медленно продвигались с потоком машин. У меня была карта с пометками тех мест, где, по данным нашей разведки, должны находиться аэродромы. Нам уже пора было сворачивать на Крейцбург, я ожидал развилки дороги, проселка. Наконец-то подвернулось гладенькое, без единого следа, припорошенное снежком асфальтированное шоссе в нужную нам сторону.

— Сворачивай, — сказал я шоферу. Василий притормозил, взял вправо и, только машина докатилась до нетронутого снежка, затормозил ее.

— Опасно, товарищ полковник.

— Поехали!

Василий думал о минах, я — об аэродроме. Три полка моей дивизии еще сидели в Ченстохове, а наземные войска на нашем направлении уже подходили к Одеру. Тащиться в обозе наступления, которое теперь шло на всех фронтах от Балтийского моря до Карпат, для летчиков было просто нестерпимо. Но полет к переднему краю и обратно забирал почти все время, для боев оставались считанные минуты. Новый аэродром нужен был до зарезу.

Машина помчала дальше. Василий, словно окаменев, смотрел только вперед. Дорога без следов извивалась по мелколесью и вскоре завела в густой, старый лес.

— Куда мы едем? — спросил скорее у себя, чем у меня, Василий.

Я еще раз сверил местность с картой. Все правильно:

Крейцбург находился где-то за массивом леса; не доезжая города, должен быть аэродром.

Я понимал Василия. Попадись одна мина под колеса, и мы погибли!

Глушь, безлюдье на враждебной земле настораживали. Увидеть хотя бы одного нашего солдата! Никого… Но где-то там, дальше, в поселке, должны быть люди. Там аэродром, который нам надо осмотреть до наступления темноты.

— Немцы!

Василий выкрикнул это слово и сразу сбавил газ. Машина гасила бег, катилась, казалось, уже не по своей воле. Я смотрел на солдат, стоявших кучей на дороге. Они были в шинелях, касках, с автоматами в руках. Какое-то время я видел только их, и они казались мне стеной, о которую мы сейчас разобьемся. Их было десятка полтора, нас двое.

Машина катилась приостанавливаясь. Я сначала не замечал этого. Но вдруг подумал: как быть? Если станем разворачиваться, нас обстреляют и убьют на месте. Ехать так, как едем? Нельзя!

— Гони! Полный газ! — крикнул я.

Василий, наверное, по моей интонации понял, на что я решился. Приказ был такой, что возражений и промедления не допускал.

Машина помчалась на полном газу. Я подался вперед, потянулся за пистолетом.

Солдаты расступились. Мы проскочили. Я ждал автоматных очередей в спину, но ни одного выстрела не последовало.

Немцы, наверное, были ошеломлены тем, что мы неслись прямо на них, и растерялись. А за это время нам удалось скрыться за поворотом. Что удержало их от стрельбы? Скорее всего внезапность нашего появления.

Мы промчались несколько километров, не оглядываясь. Василий то и дело вытирал свои потные от волнения руки о ватные штаны. Не скоро и я вспомнил о своем пистолете и вложил его в кобуру.

Лес кончился. Показалась деревня. На улице, во дворах — ни единой живой души. Когда Василий повернул к воротам и мы направились с ним к стоявшему в глубине усадьбы домику, над которым вился дымок, нас оглушил какой-то невообразимый рев, доносившийся со всех сторон.

Скот! Брошенные в каждом дворе коровы, овцы, мычали, блеяли. Эти звуки усиливали впечатление опустошенности, от которой становилось неприятно.

В доме мы увидели старика, сидевшего у печки. При нашем появлении он поднялся. Его болезненно-красные глаза слезились, в руках он держал поленья. Хозяин смотрел на нас, неподвижный, замерший от страха. В доме все говорило о том, что отсюда в панике бежали все остальные его жильцы.

— Здравствуйте! — сказал я громче, чем нужно, почему-то решив, что старик глухой. И невольно улыбнулся при мысли, что в первом немецком доме встречаю лишь единственного, брошенного всеми, беспомощного деда.

Старик тоже улыбнулся и закивал головой, словно его вдруг отпустил давно сковывающий паралич. Руками, из которых он все еще не выпустил поленья, принялся протирать слезившиеся глаза.

Я стоял перед ним и силился вспомнить немецкие слова, которые когда-то заучивал. Услыхав родную речь, старик совсем ожил. Я путано спросил об аэродроме, о самолетах.

— Флюгплац дорт! — воскликнул старик и показал рукой на окно.

Я обрадовался — значит, аэродром есть — и пригласил старика поехать с нами. Он бросил поленья, надел поношенный плащ и пошел за мной к машине. Двинулись в том направлении, куда он указывал.

За ближайшим лесом мы очутились на поле, среди которого стояло несколько «фоккеров». Никакой бетонированной полосы здесь не было, но мне понравилось это поле, присыпанное снегом. Не знаю сам, почему я поверил, что здесь нет минных сюрпризов, и, несмотря на ворчание Василия, решил объехать аэродром.

Осмотрев взлетно-посадочную полосу, мы завезли старика домой и направились на большую дорогу. Нам опять предстояло проехать то место в лесу, где видели немецких солдат. Мы оба помнили об этом, но говорить об опасности было лишним — и я и шофер одинаково сознавали, что означало для всей дивизии наше немедленное возвращение.

Некоторое время в пути я думал о старом немце, указавшем аэродром. Не очень ли доверчиво отнесся к нему?

Не сообщит ли он сразу на ту сторону, когда увидит наши самолеты? Тут же отмахнулся от этих подозрений. Его старческая фигура, скрюченные синие руки без перчаток, его суетливое старание, его одиночество в пустой деревне, среди жуткого рева скота вызвало во мне сочувствие к нему.

Кого он считает теперь виновным за то, что видит вокруг? Своих сыновей, которые бросили его здесь? Сыновей… Если они были, то, может быть, уже вдавлены гусеницами наших танков в землю или здесь, у Одера, или раньше — под Сталинградом. Он должен считать виноватым за свою судьбу Гитлера, фашистов, обманувших его, народ.

Вот и лес. Василий склонился к баранке. Я тоже смотрю только вперед. Поворот. Уже близко то место, где мы встретили вражеских солдат. На снегу по-прежнему виден один-единственный след нашей машины. Он вырисовывается в свете фар. Василий не сбавляет скорости, он понял меня по взгляду. Приближаемся и видим: в кювете перевернутый грузовик, дальше — второй. Ветровые стекла пробиты пулями. Рядом с машинами — несколько трупов.

Я не могу остановиться и узнать, чьи это грузовики. Нельзя еще раз испытывать судьбу. Я сообщу об этом нашим в первом же населенном пункте. А сейчас дай скорость, Василий! Такая участь — трупами лежать на снегу — была предназначена и нам. След других оборвался здесь. Наш пока стелется дальше. Нас ждут, Василий, десятки летчиков. Надо торопиться, чтобы воевать, добивать врага.

В Ченстохов мы вернулись в полночь. Утром вся дивизия перелетела на новую базу у Крейцбурга. В середине дня я отправился на передний край. Когда у летчиков есть удобный аэродром, «Тигр» не должен молчать.

Генерал А. С. Жадов, приняв меня в своем штабе, расположенном в домике над Одером, назвал самыми важными позиции корпусов Родимцева и Бакланова. Имена этих командиров напомнили мне о битве на Волге. Они стяжали себе громкую славу. Здесь их полки тоже отличились при форсировании Одера и в боях за плацдарм. Нашим летчикам надо было достойно поддержать прославленных пехотинцев. Мой КП на земляной дамбе.