Хроники брата Кадфаэля (№4) - Ярмарка Святого Петра

Кадфаэлю подумалось, что и Эмма ждала от молодого человека того же. Но Иво, по всей видимости, решил, что монах, которому поручено помогать приглянувшейся ему девице, вряд ли уступит свои полномочия и нет смысла присоединяться к ним третьим. Кадфаэлю оставалось лишь подивиться его рассудительности и терпению. Впрочем, до конца ярмарки остается еще два дня, и даже большой двор аббатства, в конце концов, не так уж велик, чтобы гости обители не могли повстречаться там добрую дюжину раз на дню. Случайно ли, нет ли — Бог весть.

Всю обратную дорогу, пока они шли через город, Эмма молчала и, лишь выйдя из тени городских ворот к сверкающей на солнце излучине реки, неожиданно сказала:

— Как хорошо, что Иво так убедительно высказался в пользу этого бедного паренька.

Брат Кадфаэль глянул на девушку, желая уразуметь, что стоит за ее словами, и увидел: Эмма залилась краской чуть ли не так же сильно, как бедняга Филип, потрясенный тем, что она стала свидетельницей его позора.

— Он руководствовался здравым смыслом, — добродушно промолвил Кадфаэль, сделав вид, что не заметил смущения девушки. — Подозрения против мальца вроде бы имеются, но доказательств покуда никаких нет. А ты подала ему пример великодушия, которым он не мог не восхититься.

Девушка зарделась пуще прежнего и стала пунцовой, как роза. Право же, румянец на нежном, юном личике делал Эмму еще милее.

— О нет, — возразила она, — я всего лишь сказала правду. Я не могла поступить иначе.

И эта безыскусная уверенность тоже была чистой правдой, ибо жизнь еще не научила это бесхитростное создание лицемерию. Кадфаэль проникался все большей симпатией к неопытной осиротевшей девушке. На ее хрупкие плечи легла тяжкая ноша, но она не роптала, и сердце ее оставалось открытым для сострадания.

— Мне так жаль его отца, — промолвила Эмма. — Как можно было отказать столь достойному и уважаемому человеку. Он помянул свою жену… она, наверное, места себе не находит от горя.

Они перешли мост и свернули вниз по некогда зеленой, а нынче вытоптанной множеством ног тропинке, ведущей к реке и фруктовым садам Гайи. Одинокая баржа мастера Томаса, пришвартованная у дальнего конца пристани, покачивалась, уткнувшись носом в причал. На пристани было немноголюдно. На дощатом настиле покоились товары, выгруженные из прибывших лодок, и один-два грузчика, взвалив на плечи тюки, тяжелой поступью поднимались по склону, чтобы пополнить торговые ряды. Яркое солнце освещало зеленый берег и сверкало на голубой глади реки. Царила тишина, нарушаемая лишь деловитым жужжанием пчел, собиравших пьянящий нектар с поздних цветов, укрывшихся в густой траве. И на реке почти никого не было, только вот почитай под самым мостом виднелась рыбацкая лодчонка, где в одной рубахе и штанах сидел плотный, крепко сколоченный, кудлатый, чернобородый человек. Видно, Родри ап Хув доверял своему подручному и не сомневался в том, что тот сумеет прибыльно сторговаться с англичанами на ярмарке. Впрочем, возможно, валлиец уже распродал все привезенные с собой товары. Так или иначе, купец казался умиротворенным, довольным и погруженным в блаженную полудрему. Он почти не шевелился и лишь порой легким движением кисти подправлял наживку, которую течение сносило под пролет моста. Хотя, скорее всего, его зоркие глаза под сонно опущенными веками не упускали и самой малости из происходившего вокруг. Похоже, валлиец был наделен даром находиться решительно повсюду, не выказывая при этом назойливого любопытства.

— Я быстро, — заверила Эмма, ступая на борт. — Вчера Констанс одолжила мне все, что требовалось, но я не хочу больше попрошайничать. Может, и ты, брат, поднимешься на баржу? Добро пожаловать! Жаль только, что нынче из меня плохая хозяйка. — Губы ее задрожали, и монах понял, что мысли девушки вернулись к ее несчастному дяде. Нелегко сознавать, что человек, на которого она привыкла во всем полагаться, чувствуя себя за ним как за каменной стеной, мертв и его обнаженное тело лежит сейчас в часовне замка. — Он наверняка хотел бы, чтобы ты попробовал вина, от которого отказался вчера вечером.

— Так ведь я только потому отказался, что время поджимало, — благодушно пояснил Кадфаэль и ловко прыгнул через борт на низкую палубу баржи. — Ступай вниз, дитя, и возьми все, что тебе нужно. Я тебя здесь подожду.

Баржа была сработана с толком: кабина на корме хоть и невысока, но зато во всю ширину корпуса. Правда, чтобы войти в нее, девушке пришлось слегка наклонить головку, но оттуда она могла легко спуститься в небольшую каюту, служившую спальней ей и дядюшке. Конечно, тесновато, не разбежишься, но для всего необходимого места хватит. Однако каково оставаться ей здесь одной, без единственного защитника, зная, что на палубе находится трое мужчин, один из которых глубоко и безнадежно влюблен в нее. Дядюшке-то, поди, и в голову не приходило, что такая мелкая сошка, как Роджер Дод, осмеливается заглядываться на хозяйскую племянницу.

Неожиданно в низком проеме кабины появилась Эмма. Глаза ее были изумленными и встревоженными, но она успела овладеть собой, и голос ее звучал негромко и ровно:

— Здесь кто-то побывал чужой, обшарил все на борту, переворошил все мои веши, даже белье, и все вещи дяди тоже, в каждую щелочку заглянул. Брат Кадфаэль, мне это не померещилось! Это правда! Пока на борту никого не было, нашу баржу обыскали. Пойдем со мной, сам увидишь!

Безо всякой задней мысли монах тут же спросил ее:

— Что-нибудь пропало?

— Ничего! — опрометчиво отозвалась девушка, еще ошеломленная своим открытием.

На взгляд Кадфаэля, все на барже, и уж особенно в маленькой каюте, находилось в полнейшем порядке, однако он при этом ничуть не усомнился в суждении девушки. Эмма уже третий раз совершила подобное плавание и, разумеется, научилась наилучшим образом использовать то тесное пространство, которое находилось в ее распоряжении. Кто-кто, а она-то точно знала, что и как уложено, и достаточно было где-то примять складочку или сдвинуть уголок сундучка, чтобы она поняла: здесь хозяйничал чужой. Однако примечательно было и то, что незваный гость попытался замести следы своего пребывания — видно, времени у него было в достатке. И все же девушка, не колеблясь, заявила, что ничего не пропало.

— Ты уверена в этом? — спросил монах. — Ты же не успела проверить все как следует. Лучше осмотрись хорошенько, прежде чем мы доложим о случившемся Хью Берингару.

— Берингару? — переспросила девушка удивленно и даже, как показалось монаху, чуточку испуганно. — Но зачем? Я же вовсе не пострадала, а у него и своих дел хватает.

— Дитя, разве ты не видишь, что между двумя последними событиями прослеживается определённая связь. Твоего дядю убили, а теперь кто-то еще и обыскал его баржу…

— Но какая тут может быть связь? — поспешно возразила девушка. — Ясно же, что здесь поработал обычный вор.

— Обычный вор, который ничего не украл? — скептически заметил Кадфаэль. — А между тем здесь немало ценных вещей.

— Ну, может быть, ему помешали… — начала было Эмма, но умолкла. Очевидно, подобный довод и ей самой показался неубедительным.

— Ты и вправду так считаешь? — спросил монах. — Сдается мне, этот человек не только не спеша обшарил баржу, но и привел все в порядок после того, как убедился в чем-то. Но в чем? В том, что здесь нет того, что его интересует?

Эмма с сомнением прикусила губу и задумчиво огляделась.

— Да, брат, ты прав — я поторопилась. И коли надо сообщить об этом Берингару, мне, пожалуй, стоит осмотреть баржу тщательнее. Вот проверю все как следует, тогда и доложим.

Девушка скрупулезно осмотрела всю каюту, вытаскивая из обоих сундуков все пожитки, выкладывая на кровати и разворачивая те одеяния, которых, как ей казалось, могла коснуться чужая рука. Проверив все, она подняла на Кадфаэля задумчивый взгляд.

— Да, брат, ты не ошибся, кое-что похищено. Но как хитро — украли только то, чего бы я не хватилась до возвращения домой: мой пояс с золотой пряжкой, серебряную цепочку и пару перчаток с золотым шитьем. Если бы ты не настоял на проверке, то Бог весть, когда бы обнаружилась эта пропажа. Сам посуди — на что мне перчатки в середине августа? Все эти вещи я купила в Глочестере по дороге сюда.

— А из дядюшкиных пожитков ничего не пропало?

— Вроде бы нет. Конечно, будь здесь какие-нибудь деньги, их бы непременно стащили, но ларец с деньгами дядюшка хранил в торговой палатке. Он вообще старался не брать с собой в поездки никаких ценностей, если не считать колец, с которыми не расставался. Да и у меня не оказалось бы с собой этих безделиц, когда бы я не купила их по дороге.

— Выходит, — заключил Кадфаэль, — некто забрался на борт, желая взглянуть, не удастся ли прибрать что-нибудь к рукам. И у этого вора хватило ума взять только то, что можно унести, спрятав за пазуху. Видать, это малый не промах: смекнул, что, если бы он выбирался с баржи с ворохом одежды в руках, его наверняка кто-нибудь бы да заприметил.

— Неужто мы должны беспокоить Хью Берингара из-за таких пустяков? — спросила Эмма, покусывая с сомнением губу. — Ведь у него полно куда более серьезных дел. Ты же сам видишь, это всего лишь мелкая кража. Баржа была оставлена без присмотра, а всяческие мошенники никогда не пропустят такого случая.

— Да, дитя, — твердо заявил Кадфаэль, — мы обязаны сообщить обо всем. Не нам судить, связана эта покража со смертью твоего дядюшки или нет. На то есть служители закона. А сейчас собери все, что тебе нужно, и пойдем к Берингару, если, конечно, удастся найти его в такой час.

Эмма сложила в узелок платье, тунику, белье, чулки и прочие мелочи, без которых не обойтись девушке, причем сделала это так спокойно и деловито, что Кадфаэль был и восхищен, и в какой-то мере озадачен. Вторжение на баржу, как он приметил, напугало Эмму, но она быстро успокоилась, а утрата безделушек, похоже, ее и вовсе не взволновала. Удивляло его и то, как упорно не желала она видеть ничего общего между хищением и убийством дядюшки. Впрочем, определенную связь она, возможно, сама того не подозревая, все же признала.

— Во всяком случае, — промолвила Эмма, увязывая в узелок свои пожитки и проворно поднимаясь с колен, — никто не осмелится утверждать, что в этой краже замешан сын провоста. Он сидит в темнице замка, и на сей раз даже сам шериф вынужден будет свидетельствовать в его пользу.

Хью Берингар отложил все свои дела, чтобы провести вечер вдвоем с женой. К счастью, первый день ярмарки прошел на удивление спокойно: не было ни свар, ни драк, ни даже жалоб на обвес или обмер, как будто весть о вчерашнем бесчинстве и его плачевных итогах утихомирила даже самых завзятых буянов. Торговля шла бойко и обещала затянуться допоздна, а аббатская казна исправно пополнялась пошлинами и сборами.

— Я прикупила славной шерстяной пряжи, — воодушевленно рассказывала Элин, — и одеяльца для малютки — такие мягонькие, ты только потрогай! А еще я купила превосходной нечесаной шерсти у того валлийского купца, которого опекает брат Кадфаэль. Констанс обещает расчесать ее и спрясть. А вот насчет колыбельки я передумала: всю ярмарку обошла и убедилась, что лучше Мартина Белкота никто по дереву не работает. Ему-то я ее и закажу.

— А что, Эмма еще не вернулась? — удивился Хью. — Она ушла из замка задолго до меня.

— Она собиралась прихватить с баржи кое-что из своих вещей, — пояснила Элин, — ты ведь знаешь, вчера, когда она к нам явилась, у нее с собой ничего не было. И к тому же она хотела заглянуть в мастерскую Белкота договориться насчет гроба для дядюшки.

— К нему она зашла еще по пути в замок, — заметил Хью, — об этом я знаю от Мартина, он заходил в замок по своим делам. Тело мастера Томаса перенесут из замка в аббатскую часовню до темноты. До чего славная девушка наша Эмма, — добавил он, — и великодушная — просто диву даешься. Она не допустила, чтобы этого шалопая, провостова сына, обвинили в том, будто он накинулся на ее дядюшку первым. И то сказать, малый-то вовсе не думал затевать драку и разговор повел вежливо, а когда его осадили, сдуру ухватил купца за рукав, за что и поплатился — бедолаге голову в кровь расшибли.

— А сам-то он что говорит? — спросила Элин, поднимая взгляд на мужа.

— Уверяет, что с тех пор, как его увели с пристани, мастера Томаса больше не видел и о его смерти знает не больше, чем мы с тобой. Но вот сокольничий мессира Корбьера утверждает, что поздно вечером этот парень, сидя в Уотовой таверне, метал громы и молнии, угрожая старику. Вот и рассуди после всего этого. Сама знаешь, что и смиреннейший агнец — а уж молодой Корвизер отнюдь не таков! — начнет бодаться, коли его раздразнить. Правда, в то, что парнишка засадил купцу нож в спину, мне как-то не верится. К тому же, когда его взяли у городских ворот, никакого ножа при нем не было. А был ли он у него вообще, о том надо будет расспросить его приятелей.

— А вот и Эмма, — воскликнула Элин, бросив взгляд на дверь.

Вошла девушка с узелком в руке, а следом за ней появился брат Кадфаэль.

— Простите, что я так задержалась, — заявила она с порога, — но на то была причина — случилось нечто непредвиденное, о нет, ничего серьезного, но брат Кадфаэль считает, что об этом вам необходимо знать.

Сам Кадфаэль предпочел промолчать и предоставил девушке рассказать обо всем самой, что она и сделала, причем так, будто утрата украденных вещей ничуть ее не взволновала. Впрочем, все, что пропало, она описала со всеми подробностями, включая самые мельчайшие.

— Мне вовсе не хотелось беспокоить вас из-за таких пустяков, — промолвила Эмма напоследок, — как можно думать о подобной чепухе, когда я понесла такую утрату. Однако брат Кадфаэль счел, что это заслуживает внимания.

— Брат Кадфаэль не ошибся, — сказал Хью. — Возможно, это удивит вас, но за весь день торга у нас не было ни одной жалобы — ни воровства, ни мошенничества, ни скандалов. Но как только дело касается вашего дядюшки, неприятности следуют одна за другой. Может ли это быть случайным совпадением? Похоже, кто-то заинтересовался именно его делами.

— Я так и думала, что это придет вам в голову, — промолвила девушка, беспомощно вздыхая. — Но, по-моему, это простая случайность. Лишь одна наша баржа все утро оставалась без присмотра. Ведь Роджера, как и всех нас, вызвали в замок. А у воров глаз наметан, уж они не упустят случая взять то, что плохо лежит.

Слова Эммы звучали убедительно, и Кадфаэль отметил, что девушка не упускает ни малейшей возможности убедить всех в своей правоте. Но монах решил не перечить, полагая, что у него еще будет время обсудить все с Хью Берингаром. Расспрашивать Эмму о том, что его интересовало, было бесполезно — это монах понял сразу. Однако любопытно: почему она изо всех сил стремится представить дело о покраже пустяковым и не имеющим никакого отношения к убийству мастера Томаса? И еще одно — почему она с ходу, не осмотревшись, уверенно заявила, что с баржи ничего не пропало? Не потому ли, что знала: того, что искал злоумышленник, на борту не было.

«И все же, — подумал монах, глядя на ее решительное лицо и ясные глаза, вопрошающе взиравшие на Хью, — хоть Эмма и лукавит, я готов поклясться, что она славная, честная девушка и никоим образом не мошенница и не лгунья».

— Я пожалуй, пойду, — промолвил он. — Эмма сама вам обо всем расскажет, а мне надобно еще доложить обо всем аббату, а время позднее, скоро и к вечерне зазвонят. С тобой, Хью, мы потом потолкуем, после ужина.

Аббат Радульфус выслушал Кадфаэля внимательно, лишь изредка прерывая его рассказ о том, что происходило на разбирательстве у шерифа и что случилось потом на барже, короткими, уточняющими вопросами. Когда монах закончил, Радульфус на некоторое время погрузился в задумчивое молчание.

— Итак, — сказал он наконец, — ясно одно: к ограблению баржи заподозренный в убийстве молодой человек непричастен. Как ты считаешь, не снимает ли это с него и обвинение в душегубстве?

— Нынче это обвинение выглядит неубедительно, — промолвил Кадфаэль, — но я бы не сказал, что паренек полностью свободен от подозрений. В конце концов, возможно, мистрисс Вернольд и права, утверждая, что убийство и кража никак не связаны между собой. Вдруг на баржу и впрямь наведался обычный вор, тем паче, что она оставалась без присмотра. Однако нет — кто-то убил купца, а потом кто-то заинтересовался его пожитками. Не больно-то я верю в то, что это случайное совпадение.

— Твоя правда, — согласился Радульфус, — а между тем девушка гостит в нашем аббатстве, и мы в ответе за ее безопасность. И если неведомый злодей преследует некую лишь ему известную цель, его преступления могут не закончиться с ограблением баржи, как не закончились они со смертью купца. Нынче мистрисс Вернольд на попечении помощника шерифа, и лучшей защиты для нее не сыщешь. Но это не освобождает нас от ответственности. Она, как и сам Берингар, пользуется гостеприимством нашей обители. Я не хочу, чтобы мирские дела отвлекали братию от священных обязанностей, предписываемых уставом нашего ордена. Однако у нас есть обязанности и перед законом. И коль скоро случилось так, что ты, брат, с самого начала оказался причастен к этому делу, то кому, как не тебе, позаботиться о безопасности пребывающих под нашим кровом и о добром имени нашей обители. Постарайся не пропускать службы без крайней надобности, но, коли таковая возникнет, я дозволяю тебе отлучаться, когда и куда потребуется. Скоро ярмарка закончится, странноприимный дом опустеет, гости разъедутся. Тогда защита невиновных и предотвращение злодеяний не будет более зависеть от нас. Но ярмарку проводит аббатство, и, пока она не завершилась, мы в ответе за то, что происходит на нашей земле, и обязаны сделать все, что в наших силах, дабы не допустить зла.

— Отец аббат, — отвечал Кадфаэль, — я выполню все, что ты повелел, насколько достанет моих сил.

Кадфаэль направлялся к вечерне, и на сердце его было неспокойно, хотя, по правде сказать, поручение аббата пришлось ему по душе. Монах уже настолько втянулся в это запутанное дело, что ему нелегко было отступиться, к тому же судьба девушки была ему небезразлична. А ежели строго придерживаться орденского устава, то, как ни суди, ни на что другое времени не останется.

Однако, войдя в церковь, Кадфаэль заставил себя забыть об Эмме Вернольд и полностью сосредоточился на службе. Когда же после ужина монах возвращался из трапезной, он ничуть не удивился, завидев во дворе поджидавшего его Хью Берингара. Друзья присели в уголке, наслаждаясь вечерней прохладой и вдыхая пьянящий аромат роз.

— Выкладывай, что еще случилось, — промолвил Кадфаэль, поглядывая на Берингара, — по лицу вижу, что у тебя новости, хотя для одного дня их у нас без того предостаточно.

— А что поделаешь, — отозвался Хью. — Представь себе, не более часа тому назад один малый, рыбачивший на Северне, подцепил на крючок узел намокшего платья. У него чуть леска не оборвалась, так пришлось снова опустить улов в воду, но парень оказался настырным и подтащил-таки свою находку к берегу. Знаешь, что это было? Прекрасный кафтан из тонкой шерсти, шитый на рослого, полного мужчину. — Берингар встретил быстрый, встревоженный взгляд Кадфаэля — не столько вопрошающий, сколько заранее уверенный в ответе. — Конечно, чей же еще. Эмме я ничего говорить не стал, язык не повернулся. Она сейчас показывает Элин узор, чтобы вышить по нему кайму для детской рубашечки. Эмма приглядела его во Франции. Сидят они с Элин рядышком, склонив головки, — ну точно родные сестры. Я вызвал Роджера Дода, и тот опознал платье своего хозяина. Сомнений нет — это кафтан мастера Томаса. Мои люди сейчас шарят на отмелях, может, и рубаху со штанами найдут. Да, такой кафтан стоит немалых денег, и для любого вора он был бы ценной добычей.

— И уж ясно, что никакой бродяга не выбросил бы его в воду, — промолвил Кадфаэль.

— Нипочем бы не выбросил! — подтвердил Берингар.

— Правда, у покойного были еще и кольца на пальцах, — заметил Кадфаэль, — но сдается мне, что они слишком дороги и вряд ли злодей решил бы избавиться от них, хотя бы и ради доказательства, будто убийство совершено из ненависти, а не ради наживы. К тому же, брось кольца в реку, они потонут и никто их не найдет. К чему же тогда их туда бросать?

— Ты, как всегда, опережаешь меня в догадках, — сказал Берингар, приподняв тонкие черные брови. — Итак, поначалу это убийство представлялось содеянным из личной мести. Но во время разбирательства Иво Корбьер указал, — и вполне резонно, — что в таком случае убийца едва ли стал бы раздевать жертву, а скорее поспешил бы унести ноги. Помнится, он сказал, что мщение не имеет ничего общего с охапкой одежды. Услышав это, мой шериф заметил, что подобная мысль могла прийти в голову и убийце и он раздел свою жертву, чтобы сбить нас с толку. И вот теперь мы выудили из реки кафтан убитого купца — а дальше что? Что из этого следует, дружище?

— Голова кругом идет, — уныло промолвил Кадфаэль. — Если бы кафтан не нашли, все так и продолжали бы считать, что это убийство с целью ограбления, а это говорило бы в пользу молодого Корвизера. Допустим, что на разбирательстве у шерифа кто-то смекнул: ежели подбросить одежку убитого так, чтобы ее наверняка нашли, это станет дополнительной уликой против Корвизеровского сынка. А существует только один человек, заинтересованный в том, чтобы паренька засудили, и это, ясное дело, и есть убийца. Если, конечно, молодой дуралей и впрямь никого не трогал.

— И то верно, — сказал Берингар. — Кафтан весомая улика, с учетом которой вина Филипа кажется почти доказанной. Но каким же дураком должен быть этот злодей, чтобы подбросить кафтан с целью навести нас на мальчишку и в то же время забраться на баржу, чего Корвизер, сидевший в темнице, сделать никак не мог.

— А он вовсе не думал, что воровство будет обнаружено, пока баржа не вернется в Бристоль или, на худой конец, не отплывет подальше от Шрусбери. Говорю тебе, Хью, я так вообще не заметил, что баржу кто-то обшарил, да Эмма и сама призналась, что, если бы я не попросил ее все как следует проверить, она так и не узнала бы о пропаже до самого дома. Все пропавшие вещицы были куплены по дороге в Шрусбери, и девушка не собиралась надевать их на ярмарке. На первый взгляд, ничего не было тронуто, и Эмма добралась чуть ли не до дна сундука, прежде чем выяснила, что у нее украдено. Но то, что на барже побывал чужой, она углядела сразу — хозяйский глаз все примечает.

— Но, — заметил Хью, усмехнувшись, — если принять за истину слова Эммы, выходит, что грабеж и убийство — дело двоих негодяев, не связанных между собой. Ведь если кто-то был смертельно зол на купца и убил его в порыве гнева, с чего бы убийцу вдруг понесло на баржу? Но мне как-то не верится, что между убийством и кражей нет никакой связи. А ты как думаешь?

— Конечно, в мире порой чудные вещи случаются, и такую возможность исключить нельзя. Вот и мы не будем сбрасывать ее со счета. Но, по моему разумению, оба преступления совершил один и тот же человек, которым двигала определенная цель. И эта цель не мщение, иначе со смертью мастера Томаса она была бы достигнута.

— Но, Кадфаэль, ради всего святого, скажи мне, что это за цель, ежели ее не удалось достичь при помощи убийства и можно добиться, стащив поясок, цепочку и пару перчаток?

Кадфаэль беспомощно покачал головой. Ответа на этот вопрос у него пока не было.

— Сам не пойму, в чем тут загвоздка, Хью, — признался сокрушенно монах, — но только предчувствую, что на этих злодействах дело не кончится. Аббат Радульфус поручил мне следить за всеми событиями ради сохранения доброго имени нашей обители и разрешил отлучаться из аббатства, когда и куда я сочту нужным. И вот что не идет у меня из головы: если против мастера Томаса был составлен заговор, то и его племяннице может грозить опасность. Было бы не худо, если бы Элин не отпускала ее от себя. Ну и я, со своей стороны, пригляжу за девушкой. — Он поднялся, позевывая. — Ну ладно, Хью, мне пора к повечерию. Боюсь, что завтра придется пропустить не одну службу, и я хочу хотя бы сегодня посвятить вечер молитве.

— Помолись о том, чтобы ночь прошла спокойно, — промолвил Хью, — а то у нас людей не хватает и по ночам некого посылать в караулы. Я сам со своим сержантом проедусь еще разок по предместью да и отправлюсь на боковую. Сам знаешь: прошлой ночью мне было не до сна!

Первого августа, в день открытия ярмарки Святого Петра, вечер выдался теплым, ясным и на диво спокойным. Торговля в предместье не прекращалась до темноты. Погода стояла дивная, поток покупателей не иссякал, а коли люди продолжали присматриваться, прицениваться и торговаться, то и купцы не торопились закрывать свои палатки, стараясь не упустить барыши. Стражники шерифа вернулись в замок, и надзор за порядком был возложен на монастырских служителей, но и у тех было не особенно много работы. Лишь после полуночи погасли последние факелы, и над ярмарочной площадью воцарилась ночная тишина.

Баржа мастера Томаса мягко покачивалась возле причала, тело купца, подобающе обряженное, покоилось в часовне аббатства, а в городе, в своей мастерской, Мартин Белкот выполнял заказ Эммы — заканчивал работу над великолепным, выложенным изнутри свинцом гробом. В тесной и пыльной темнице замка на соломенной подстилке беспокойно ворочался Филип Корвизер. Ему не давало уснуть воспоминание о полных сочувствия и сомнения глазах девушки.

ВТОРОЙ ДЕНЬ

Занималась заря второго дня ярмарки. С первыми лучами солнца над рекой, словно тончайшая вуаль, повисла легкая дымка. Роджер Дод поднялся с рассветом, растормошил Грегори, скатал свой плед, ополоснулся в реке, наскоро перекусил краюхой хлеба, запивая ее элем, и направился вдоль предместья к палатке своего хозяина. Торговые ряды пробуждались на глазах. Потягиваясь и зевая, торговцы принимались раскладывать свои товары. Проходя мимо, Роджер обменялся приветствиями с некоторыми из них. На ярмарке, где люди во множестве трутся бок о бок, даже такому нелюдиму трудно не обзавестись новыми знакомствами.

Но, подойдя к палатке мастера Томаса, Роджер нахмурился и тихонько выругался. Вокруг царила деловая суета, и только палатка, где заночевал Варин, оставалась запертой. Ее деревянные ставни были закрыты, а ведь солнце уже взошло. Неужто Варин еще не проснулся? Роджер нетерпеливо забарабанил в ставни. Он-то ожидал, что Варин уже открыл их, поставил козлы и разложил товары. Ответа на его стук не последовало.

— Варин! — закричал Роджер. — Вставай, черт тебя подери, и открой мне дверь!

Изнутри не донеслось ни звука. Лишь некоторые из расположившихся по соседству торговцев обернулись на неожиданный шум и, оставив свои прилавки, подошли поближе, чтобы выяснить, в чем дело.

— Варин! — завопил Роджер во всю мочь и заколотил с удвоенной силой. — Просыпайся, чертов бездельник! Что это на тебя нашло?

— То-то и я удивился, — промолвил торговец тканями из соседней палатки, державший в руках рулон фланели, — что его до сих пор не видно. Ну и соня твой сторож!

— Вот так дела, приятель, — сказал подошедший с другой стороны оружейник и потрогал дощатую дверь. — Глянь-ка сюда. Видишь царапины?

Действительно, дверь по краю, рядом с засовом, была слегка оцарапана. От прикосновения дверь приоткрылась. За ней было темно.

— Нечего барабанить — открыто, — добавил оружейных дел мастер, — и, помяни мое слово, здесь орудовали ножом!

На какой-то миг вокруг повисло напряженное молчание.

— Ножом! Дай-то Бог, чтобы им беды не натворили, — в испуге прошептал Роджер и распахнул дверь.

К тому времени за его спиной сгрудился с десяток любопытствующих. Подошел к ним и невесть откуда взявшийся валлиец Родри ап Хув. Его проницательные черные глаза поблескивали из-под густых бровей. Он с любопытством прислушивался и присматривался, хотя ни слова не понимал по-английски.

Из темной палатки повеяло запахом теплого дерева, вина и засахаренных фруктов и донеслось невнятное мычание. Напиравшие сзади зеваки втолкнули Роджера внутрь. Потребовалось время, чтобы его глаза после яркого утреннего солнца приспособились к полумраку. У стен высились сложенные тюки и небольшие бочонки с вином. На первый взгляд все находилось на своих местах, в том же порядке, в каком было оставлено на ночь. Только вот Варина не было видно. Но тут Родри ап Хув, проявив присущую ему сметку, сдвинул засов и откинул передний ставень. В палатку хлынул утренний свет. Варин, замотанный в собственный плащ и накрепко связанный по рукам и ногам, так что едва мог пошевелиться, лежал возле передней стены, и валлиец чуть было не наступил на него в темноте. На голову сторожа был надет мешок, перевязанный снаружи тряпицей, туго стянутой на затылке, так что мешковина забилась в рот, отчего Варин не мог позвать на помощь. Он слышал, как его окликали по имени, и изо всех сил старался привлечь к себе внимание, дергаясь и издавая булькающие звуки, свидетельствовавшие о том, что бедолага, во всяком случае, жив. Ахнув, Роджер торопливо опустился на колени и первым делом вытащил холщовый кляп. Грубая ткань намокла от слюны, рот Варина был забит волокнами мешковины, но он уже мог дышать и, не успев отплеваться и даже не дождавшись, пока с его головы стянут мешок, обиженно забормотал, с трудом выговаривая слова:

— Где это вас черти носили? Я уж думал, что Богу душу отдам, так никого и не дождавшись!

Пара добровольных помощников принялась освобождать беднягу от остальных пут с еще большим рвением, ведь раз уж он принялся жаловаться, значит, дела его не так и плохи. Распутав веревки, Варина довольно бесцеремонно вытряхнули из плаща, и он повалился лицом на землю, не прекращая своих не вполне связных сетований. Бедняга тут же перевернулся — да так проворно, что всем стало ясно: кости его целы, тяжких повреждений нет и, скорее всего, он отделался лишь испугом. Варин вскинул глаза из-под копны всклокоченных седых волос и обвел своих спасителей негодующим взглядом, точно по их вине он промучился связанным целую ночь.

— Явились, наконец! Да, лучше уж поздно, чем никогда! — заявил он, откашливаясь и сплевывая волокна мешковины. — Оглохли вы все, что ли? Я тут всю ночь трепыхался!

Полдюжины рук протянулось, чтобы помочь Варину подняться на ноги. Его бережно усадили на пустой бочонок из-под вина. Роджер отступил в сторону, предоставив поле деятельности своим добровольным помощникам, а сам поглядывал на Варина с нескрываемым раздражением. Старый дурень цел и невредим, не получил ни царапины. Небось перетрусил и дал связать себя без сопротивления, вместо того чтобы постоять за хозяйское добро.