Я покрыла портреты свежим слоем воска, чтобы сохранить цвета, затем спрятала в коробку, переложив ватой. Там уже покоилась дощечка, которую Эмерсон похитил из лавки Абделя. Наши находки не шли ни в какое сравнение с этим шедевром. На портрете было изображено женское лицо. Чудесная золотая повязка обвивала лоб, серьги были выписаны с восхитительной скрупулезностью. Большие темные глаза и выразительные губы выполнены почти в современной реалистической манере...
      В воскресенье Джон расфуфырился как на парад. Ну скажите, почему мужчинам так дороги бриджи, эти короткие штанишки? У них есть все права разгуливать в полноценных брюках, так нет же, норовят влезть в костюм, который более подошел бы женщине. Башмаки Джон драил битый час. А от одного взгляда на его пуговицы можно было ослепнуть. Покончив с туалетом, Джон почтительно попросил у меня соизволения посетить церковную службу.
      - Но все здешние церкви не относятся к вашей вере, - возразила я, жмурясь от блеска пуговиц.
      Это разумное замечание Джон пропустил мимо ушей, продолжая с немой мольбой взирать на меня. Пришлось уступить.
      - Я тоже пойду! - спохватился Рамсес. - Я хочу посмотреть на юную даму, которую Джон...
      - Хватит, Рамсес.
      - А еще я хочу посмотреть на коптскую службу, - упорствовал Рамсес. Насколько мне известно, она сохранилась в неизменном виде с древних времен...
      - Хорошая мысль, Рамсес. Мы все пойдем.
      Эмерсон оторвался от своих записей.
      - Меня, надеюсь, с собой не потащите?
      - Нет, если не хочешь. Но, как заметил Рамсес, коптская служба...
      - Не надо лицемерить, Пибоди. Тобою движет вовсе не научное рвение; ты тоже не прочь полюбоваться, как наш Джон станет распускать хвост перед юной особой, которую он...
      - Довольно, Эмерсон!
      Джон с благодарностью посмотрел на меня. Все его лицо от ворота куртки до корней волос цветом напоминало свекольную похлебку.
      Когда мы вошли в деревню, коптская служба уже началась, о чем можно было догадаться по нестройным воплям, несущимся из церкви. Из пальмовой рощицы, где располагалась американская миссия, доносился колокольный звон. В этом зове чувствовалось что-то категоричное, а может, я придираюсь. Звон напомнил мне голос брата Иезекии. Смутное сомнение, зародившееся у меня по дороге, переросло в решимость ни под каким видом не дать заманить себя в церковь американцев.
      - Загляну-ка я на коптскую службу. Рамсес, ты со мной или с Джоном?
      К моему удивлению, Рамсес объявил, что составит компанию Джону. И это мой сын? Неужели вульгарное любопытство взяло верх над научными интересами? Однако мне это было только на руку. Я договорилась встретиться с Рамсесом и Джоном у колодца и проводила их взглядом.
      Внутреннее убранство коптской церкви Ситт Мириам (по-нашему - девы Марии) состояло из поблекших картин с изображением этой дамы и всевозможных святых. Никаких скамеек и прочих удобств здесь не было; прихожане свободно прохаживались по церкви, болтали и на первый взгляд не обращали никакого внимания на священника, который у алтаря распевал молитвы. Паства была невелика - человек двадцать. Несколько угрюмых людей, которые, по-видимому, составляли ближайшее окружение отца Гиргиса, с лицемерной истовостью били поклоны изображениям святых. Однако человека, который меня интересовал, среди них не было.
      Я устроилась в дальнем конце церкви, рядом с огороженным местом, отведенным для женщин. Мой приход не остался незамеченным. Разговоры на мгновение стихли, но через минуту возобновились с удвоенной силой. Черные блестящие глаза отца Гиргиса уставились на меня. Он был слишком опытным актером, чтобы прервать молитву, но голос его стал громче, а движения более размашистыми. Казалось, он кого-то обвиняет, возможно даже меня, трудно сказать. Судя по всему, говорил священник на древнекоптском, и я сомневалась, что прихожане, да и он сам, понимают намного больше моего. Обычно подобные молитвы зазубриваются, а потом просто декламируются.
      Вскоре отец Гиргис перешел на арабский, и я сообразила, что он читает отрывок из Евангелия. Это продолжалось нескончаемо долго. Наконец священник отвернулся от алтаря и принялся размахивать кадилом. В воздухе одуряюще запахло ладаном. Отец Гиргис двинулся по церкви, раздавая благословения, больше похожие на угрозы. Он так свирепо вращал глазами и так яростно раскачивал кадилом, словно хотел заехать благословляемому по лбу. Представьте мое изумление, когда, обойдя всех мужчин, священник целеустремленно двинулся ко мне. Возложив тяжелую руку на мою шляпку, он благословил меня во имя Троицы, Божьей Матери и целого сонма святых. Я вежливо поблагодарила, черная бородища дернулась в ответ - намек на улыбку.
      Когда отец Гиргис вернулся к алтарю, я решила, что исполнила свой долг и могу уходить подобру-поздорову. Дышать становилось все труднее. В воздухе висела густая завеса дыма. Еще немного, и я расчихаюсь прямо в святом месте.
      Солнце стояло почти в зените. Несколько раз вдохнув теплый, целительный воздух, я пришла в себя, потом стянула с головы шляпку и с огорчением обнаружила, что дурные предчувствия оправдались.
      Шляпка из желтой соломки, так шедшая к моему рабочему платью, была украшена желтыми розами, желтой лентой и двумя бантами из белого бархата. Это был мой любимый головной убор; я потратила немало усилий, чтобы отыскать шляпку без птичьих гнезд и страусиных перьев. Когда отец Гиргис возложил мне на голову руку, я услышала отчетливый хруст. И вот на тебе... Банты смялись, розы безжизненно болтались на сломанных стеблях, а на скомканном тюле остался грязный след. Единственным утешением могло служить то, что кроме грязи я обнаружила пятно крови - одна из шпилек уколола духовную ладонь.
      Поскольку со шляпкой все равно ничего поделать было нельзя, оставалось только водрузить ее обратно на голову и оглядеться. Небольшая площадь была пустынна, лишь два тощих пса да несколько куриц уныло мотались по пыли. Джона с Рамсесом видно не было, и я направилась в сторону миссии.
      Из открытых дверей молельного дома доносились призывные звуки, но не медоточивые аккорды органа и не приятное пение вышколенного хора, а нестройные гнусавые завывания. Я прислушалась - прихожане старательно распевали гимн. Мне даже показалось, что я узнаю писклявый голос шепеляво фальшивящего Рамсеса, но слов разобрать не смогла. Я села на камень у церкви и стала ждать.
      Солнце поднялось еще выше, по спине уже струился пот. А пение все продолжалось, снова и снова выводя один и тот же заунывный мотив. Наконец нестройные вопли стихли и послышался голос брата Иезекии. Он молился за избранных и за тех, кто еще блуждает в потемках ложной веры (а блуждал в этих потемках каждый житель земли, кроме горстки приверженцев церкви Святого Иерусалима). Мне казалось, что он не закончит никогда. Но Иезекия все-таки замолчал, и из молельного дома хлынули прихожане.
      Судя по всему, "протестанты" преуспели в своих проповедях, поскольку публики у брата Иезекии было даже больше, чем у отца Гиргиса. На головах новообращенных красовались темные коптские тюрбаны. С мусульманами у христианских миссионеров дела шли гораздо хуже, возможно, потому, что египетское правительство неодобрительно относилось к отступникам от ислама. А копты никого не волновали, отсюда большое число обращенных и возмущение коптских церковных властей деятельностью миссионеров. В нескольких случаях это возмущение даже вылилось в физическое насилие. Когда Эмерсон мне об этом рассказал, я выразила недоверие, но мой циничный муж лишь презрительно улыбнулся. "Никто не убивает единоверцев с большим удовольствием, чем христиане, дорогая моя. Вспомни историю". Я не возразила, поскольку, честно говоря, что тут можно возразить.
      Внезапно среди синих тюрбанов мелькнула знакомая личность. Хамид! Так, значит, он новообращенный? У этого типа хватило наглости поприветствовать меня.
      Наконец из церкви вышел Джон. Лицо его было пунцово то ли от жары, то ли от удовольствия. Он кинулся ко мне с бессвязным лепетом:
      - Служба... очень долго, мадам.
      - А где Рамсес?
      - Он был здесь, - туманно ответил Джон. - Мадам, мне оказали честь, пригласив меня на обед. Вы разрешите?
      Ответить твердым "нет" я не успела, поскольку в этот момент заметила, что ко мне направляется процессия, и лишилась дара речи.
      Брат Дэвид с видом юного святого шел под руку с дамой... С той самой дамой, что я видела с ним в гостинице. В это утро на ней было платье из яркого фиолетового шелка; в немыслимой глубине более чем откровенного выреза пенился белый шифоновый платок. На подобранной в тон шляпке с трудом уместились ленты, цветы, перья и хвосты неведомых животных, а над всем этим великолепием хитро подмигивало чучело птицы. Крылья птицы были расправлены, хвост задран вверх, словно пернатое вот-вот взмоет ввысь.
      Третьим в компании был Рамсес. С самым благочестивым видом, какой бывает у нашего сына, когда он замышляет какую-то выходку, Рамсес цепко держался за руку дамы. Боже, этот ребенок умудрился выпачкаться даже в церкви! Пыль покрывала Рамсеса с ног до головы, некогда белый воротник посерел от грязи, ботинки выглядели так, словно прошагали с десяток миль.
      Троица налетела на меня. Все заговорили одновременно. Рамсес разразился цветистым приветствием, брат Дэвид - упреками, что я не зашла в церковь, а дама пронзительным, как у сороки, голосом кричала:
      - Ach du lieber Gott*, как приятно! Как приятно! Неужели знаменитая фрау Эмерсон собственной персоной? Я о вас слышала так много, так много! Все мечтала увидеть, и вот вы здесь! Живая!
      ______________
      * Бог ты мой (нем.).
      Что верно, то верно, на труп я пока не похожу.
      - Боюсь, мои мечты не столь смелы...
      - Позвольте мне представить баронессу фон Хохенштайн фон Бауэр фон Грюневальд, - сказал брат Дэвид. - Она...
      - Большая поклонница знаменитой фрау Эмерсон и ее выдающегося мужа! проверещала баронесса, хватая мою руку. - А теперь еще и поклонница этого Hebe Kind*. Какое счастье! Какое счастье! Вы должны посетить меня. Непр-р-ременно! Я настаиваю, чтобы вы пришли ко мне. Мое судно стоит в Дахшуре. О, я осматриваю пирамиды, я принимаю выдающихся археологов, я собираю древности. О! Сегодня же приходите ко мне на обед! Вместе со знаменитым профессором Эмерсоном, nicht?
      ______________
      * Милого ребенка (нем.).
      - Nicht, - сказала я. - То есть благодарю вас, баронесса, но я боюсь...
      - У вас делишки? - Маленькие грязно-коричневые бровки баронессы быстро-быстро задвигались. Я испуганно смотрела на них. Баронесса панибратски пихнула меня в бок. - Нет-нет, у вас не должно быть других делишек. Что можно делать в этой пустыне? Вы придете! О, я дам обед в честь знаменитых археологов! Брат Дэвид, он тоже придет. - Молодой человек с улыбкой кивнул. - В Дахшуре я только три дня. Я совершаю круиз по Нилу. Поэтому вы должны прийти сегодня вечером. Я покажу знаменитому профессору Эмерсону свою коллекцию древностей. У меня есть симпатичненькая мумия, очаровательные скарабейчики, красивенькие папирусы...
      - Папирусы? - насторожилась я.
      - Да-да, кучи папирусов! А юного Эмерсона я сейчас же возьму с собой, он желает посмотреть на мое судно. А вечером вы заберете его, хорошо?
      Я пристально посмотрела на Рамсеса. Он умоляюще сложил руки:
      - Мама, можно я пойду с дамой?
      - У тебя слишком неприглядный вид...
      Баронесса загоготала.
      - Любой мальчик таким должен быть, nicht? Я о нем позабочусь. Я тоже мать, я знаю материнское сердце.
      Она взъерошила черные кудри моего сына. Лицо Рамсеса окаменело, что обычно предшествует какой-нибудь грубости. Он терпеть не может, когда ему ерошат волосы. Но Рамсес смолчал, укрепив мои самые худшие подозрения.
      Прежде чем я успела придумать очередное возражение, баронесса встрепенулась и сказала театральным шепотом:
      - Вон он идет, der Pfarrer*. Слишком много он говорит, правда? Удаляюсь, удаляюсь! Я пришла встретиться с братом Дэвидом, потому что он такой красавчик, но der Pfarrer... я его не люблю. Пойдем, Bubchen, пойдем, дорогуша!
      ______________
      * Священник (нем.).
      И баронесса потащила Рамсеса прочь.
      Из церкви вышел брат Иезекия. За ним следовала Черити, пальцы ее были сцеплены, уродливая шляпка-труба закрывала лицо. При виде девушки Джон подскочил так, словно его ужалила пчела.
      - Мадам, - жалобно простонал он, - можно мне...
      - Хорошо, Джон.
      Баронесса, несомненно, одна из самых вульгарных женщин, которых я когда-либо видела, но инстинкты у этой дамы здоровые. Мне тоже хотелось убежать от брата Иезекии. Бочком отодвигаясь в сторону, я чувствовала себя подлой трусихой, которая бежит от хищника, бросив на произвол судьбы своего товарища. Единственное утешение - Джон был добровольным мучеником.
      Значит, у баронессы есть папирусы. На мой взгляд, это обстоятельство оправдывало визит, хотя Эмерсон, разумеется, в восторг не придет. Джона я отдала на растерзание миссионерам, Рамсеса - баронессе, а теперь собираюсь заставить ненаглядного супруга отправиться на мучительную пытку. Может, я чудовище? Однако и у чудовищ бывают смягчающие обстоятельства. Сегодня днем мы с Эмерсоном останемся наедине! А значит... а значит, я найду метод убедить его выполнить свой долг и навестить противную баронессу.
      Эмерсон легко дал себя убедить. Правда, он отказался влезть в вечерний костюм, да я и не настаивала, так как обнаружила, что мое любимое бархатное платье винного цвета непригодно для прогулок верхом на осле. Потому я облачилась в свои парадные шаровары, и мы отправились в путь, прихватив с собой Селима и Дауда.
      Бастет оказалась поупрямее Эмерсона. Обнаружив, что я вернулась без Рамсеса, она встревожилась, хрипло мяукнула, пулей вылетела на улицу и скрылась в неизвестном направлении.
      Ни Джон, ни Бастет до нашего ухода так и не вернулись.
      - С этим идиотизмом надо что-то делать, Амелия, - заявил Эмерсон, когда мы уже тряслись на спинах ослов. - Я не могу допустить, чтобы Джон превратился в братца этого самого иерусалимского ордена. Я-то считал его более разумным человеком. Увы, Джон меня разочаровал.
      - Господи, какой же ты глупый, Эмерсон! Наш молодой человек просто влюбился, вот и все. А ты на собственном опыте прекрасно знаешь, что от этого опасного недуга нет противоядия.
      Вместо ответа на это нежное замечание Эмерсон лишь что-то пробурчал.
      Стоял чудесный вечер, какие часто бывают в пустыне. Прохладный ветерок унес прочь полуденный жар. Небо на западе было расцвечено оттенками розового и золотого, а небеса над нашими головами напоминали полупрозрачный темно-синий фарфор. Склоны далеких пирамид Дахшура, позолоченные лучами заходящего солнца, выглядели библейской лестницей в небо. И над всей этой чудесной картиной зловеще нависала мрачная громада Черной пирамиды, к подножию которой мы и держали путь.
      В прошлый сезон мсье де Морган раскопал рядом с пирамидой остатки стены и погребальную молельню, и сейчас на поверхности земли осталось лишь несколько упавших колонн и фрагментов барельефов. Через несколько лет песок поглотит обломки белого известняка, так же как когда-то поглотил великие строения, призванные обессмертить фараона. На месте раскопок не было ни души. Мсье де Морган остановился в ближайшей деревушке под названием Меньят-Дахшур.
      Мы двинулись в сторону реки, куда указывала вытянувшаяся тень от пирамиды. На якоре, мерно покачиваясь, стояло несколько судов, но отличить собственность баронессы оказалось легко - на носу судна полоскался огромный немецкий флаг, а на борту игривыми буквами вилась надпись: "Клеопатра". Ничего другого от баронессы я и не ожидала. Трудно было придумать для корабля более избитое имя.
      Ступив на палубу, я испытала легкий приступ ностальгии. Нет более приятных средств передвижения, чем эти неспешные речные парусники-дахабии. Курсирующие по Нилу туристические пароходы почти вытеснили парусники, но сравниться с ними комфортабельностью и очарованием не способны.
      Кают-компания находилась в передней части судна: ряд широких окон следовал изгибу носовой части. Слуга-египтянин открыл дверь и возвестил о нашем приходе. Мы очутились в помещении, залитом закатным светом и обставленном с вульгарной роскошью. На необъятной тахте, заваленной пестрыми подушками, с восточной истомой возлежала баронесса. В темную копну распущенных волос были вплетены золотые ленты, на руках громоздились золотые браслеты. Белоснежные одеяния хозяйки были из тончайшего шифона, на груди покачивалось тяжелое ожерелье из сердолика и бирюзы в золотой оправе. Я решила, что этот нелепый костюм намекает на легендарную царицу, в честь которой названо судно. Вероятно, баронесса считала, что Клеопатра позеленела бы от зависти, глядя на пышную вульгарность ее туалета.
      За моей спиной раздавался судорожный хрип. Я испуганно обернулась: мой ненаглядный супруг, похоже, задумал скончаться от удушья. Его апоплексический взгляд был устремлен вовсе не на пышные прелести баронессы, а совсем на другие сокровища. У рояля, подобно экстравагантному украшению, поблескивал лакированный саркофаг, на столе в живописном беспорядке лежали разнообразные чудеса: скарабеи, ушебти*, глиняные и каменные сосуды и несколько папирусных свитков.
      ______________
      * Погребальные статуэтки, изображавшие слуг.
      Внезапно баронесса начала судорожно извиваться. Боже, да эта особа куда эксцентричнее, чем мне показалось... И тут до меня дошло - баронесса всего лишь пыталась встать с мягкой тахты. После целой серии подергиваний студенистое тело вырвалось-таки из плена подушек, и хозяйка с радостным воплем кинулась к нам. Эмерсон явно не горел желанием целовать пухлую ручку, которую сунули ему под нос, но хозяйку это нисколько не смутило. Схватив ладонь моего мужа, баронесса интимно улыбнулась. Нос Эмерсона уперся в ее вздымающуюся грудь.
      - Мадам, вы сознаете, что предмет, висящий у вас на груди, является бесценной древностью? - Голос ненаглядного звучал глухо.
      Баронесса закатила глаза и кокетливо прикрыла ожерелье окольцованными пальчиками.
      - Ах, вы чудовище! Сущее чудовище, герр профессор! Неужели вы хотите сорвать его с моего беспомощного тела?..
      Эмерсон отшатнулся. Не прегради я ему путь, он наверняка бы умчался прочь.
      - Еще чего! Грубое обращение может повредить ожерелью.
      Баронесса залилась пронзительным смехом.
      - Правду говорят, что герр Эмерсон - самый очаровательный на свете грубиянчик! О, меня предупреждали, что вы будете ругаться...
      - Ради бога, мадам, говорите по-немецки, - буркнул Эмерсон, затравленно косясь на баронессу.
      Та послушалась.
      - Да, да, все говорили, что вы непременно станете ругать меня за эти маленькие безделушки. Милый мсье де Морган не такой суровый.
      И, огласив кают-компанию новым взрывом хохота, баронесса начала представлять других гостей. Если бы она специально подбирала их, дабы как можно сильнее досадить Эмерсону, то и тогда не получилось бы лучше: мсье де Морган, Каленищефф (в безупречном вечернем костюме и при своем неизменном монокле), застенчивый брат Дэвид и трое "проклятых туристов", как именовал подобных людей Эмерсон. Из этой троицы памятную фразу за весь вечер произнесла некая англичанка. Томным протяжным голосом она проворковала:
      - Но у руин такой неприглядный вид! Почему их никто не подкрасит?
      Единственный человек, которого я рассчитывала здесь увидеть, отсутствовал, и, воспользовавшись временным затишьем в разговоре, я поинтересовалась у баронессы:
      - А где Рамсес?
      - Заперт в одной из гостевых кают, - последовал невозмутимый ответ. Да не волнуйтесь, фрау Эмерсон, дорогуша. Ваш сынуля изучает папирус, он на седьмом небе от счастья. Но мне пришлось его запереть. После того как вашего очаровательного мальчика покусал лев, он случайно вывалился за борт и...
      С диким воплем Эмерсон отскочил от гранитной статуи Исиды, которую внимательно разглядывал.
      - Лев?!
      - Миленький львенок! - хихикнула баронесса. - Это прелестное создание я купила у одного торговца в Каире.
      - А-а-а... - Я с трудом сдержала вздох облегчения. - Должно быть, Рамсес пытался освободить животное. Ему это удалось?
      - К счастью, мы сумели снова поймать зверя.
      Увы! Рамсес, несомненно, предпримет вторую попытку.
      Тем временем баронесса кружила вокруг моего супруга, пытаясь успокоить его: укус совсем неглубокий, и медицинскую помощь оказали своевременно. Мы пришли к молчаливому соглашению, что Рамсесу лучше оставаться там, где он находится. Эмерсон не возражал. Голова у него была занята другим.
      Вряд ли мне нужно говорить, что этим "другим" были незаконно добытые древности. Эмерсон упорно возвращался к этой теме, несмотря на все усилия остальных гостей поддерживать легкую светскую беседу, и после обеда ему удалось-таки прочесть небольшую лекцию. Расхаживая взад и вперед, "герр профессор" выкрикивал анафемы грабителям пирамид, торговцам, туристам и безмозглым коллекционерам, а баронесса восторженно улыбалась и закатывала глаза.
      - Если бы туристы перестали покупать у торговцев, те прекратили бы грабеж гробниц и кладбищ! - вопил мой муж. - Взгляните! - Он ткнул пальцем в ящик с мумией. - Кто знает, какое важное свидетельство упустил грабитель, когда вытаскивал мумию с места ее упокоения?
      Баронесса заговорщически подмигнула мне:
      - Ваш муженек просто прелесть, дорогая! Какая страсть, профессор, какая очаровательная неистовость! Поздравляю вас, моя дорогая, вы отхватили...
      - Боюсь, я должен присоединиться к упрекам профессора. - Это заявление прозвучало столь неожиданно, что Эмерсон едва не подавился очередным проклятьем. Все дружно посмотрели на брата Дэвида. Юноша застенчиво продолжал: - Уносить человеческие останки, словно дрова, - это прискорбный обычай. Будучи человеком веры, я не нахожу этому оправдания.
      - Но это же труп язычника, - возразил Каленищефф с циничной улыбкой. Я думал, что священников интересуют только христианские останки.
      - Язычник или христианин, все люди - дети Божьи. (Дамы издали восхищенный вздох) Разумеется, если бы я полагал, что останки принадлежат христианину, пусть и введенному в заблуждение ложными догматами, я бы протестовал более решительно. Я не мог бы позволить...
      - А я думала, он христианин, - перебила его баронесса. - Мне так сказал торговец, у которого я купила мумию.
      Раздались протестующие крики. Баронесса пожала плечами:
      - Какая разница? Все они одинаковые, высохшие кожа да кости, выброшенное за ненадобностью вместилище души.
      Расчетливый удар. Правда, пришелся он мимо цели, поскольку Дэвид, судя по всему, плохо понимал по-немецки. Он недоуменно огляделся, и мсье де Морган примиряюще проговорил на языке Шекспира:
      - Нет, такого просто не может быть. Боюсь, торговец обманул вас, баронесса.
      - Вот свинья, - спокойно сказала баронесса. - А почему вы так уверены, мсье?
      Пока француз подбирал слова, Эмерсон его опередил:
      - По оформлению саркофага. Иероглифы сообщают, что в нем находится человек по имени Термутарин. Судя по всему, он поклонялся прежним богам; выполненные позолотой сцены изображают Анубиса и Исиду, Осириса и Тога, которые проводят церемонию бальзамирования покойного.
      - Эпоха Птолемеев, - вставил мсье де Морган.
      - Нет, нет, позднее. Первый или второй век от Рождества Христова.
      Узкие скулы француза залил румянец раздражения, но врожденная учтивость не позволила ему затеять спор. А вот Дэвид Кэбот забросал моего мужа вопросами: что значит тот или этот иероглиф, каков смысл надписи и так далее. Его интерес меня удивил, но я не нашла в этом ничего зловещего... тогда.
      Вскоре баронессе наскучил разговор, тема которого не имела никакого отношения к ее особе.
      - Ax! - воскликнула она, без труда перекричав всех остальных, и звонко хлопнула в ладоши. - Сколько шума по поводу какой-то уродливой мумии! Если она вам так нужна, профессор, можете ее забирать. Я вам ее дарю! Конечно, если брат Дэвид не желает похоронить покойника по христианскому обряду.
      - Н-нет... - растерялся Дэвид. - Профессор меня убедил - это мумия язычника.
      - Мне она тоже не нужна, - поспешно отказался Эмерсон. - Мне и так хватает этих чертовых... то есть... Подарите ее музею, баронесса.
      - Непременно последую вашему совету, - мадам расцвела в зубастой улыбке, - если заслужу этим ваше одобрение, дорогой герр профессор.
      Несмотря на все старания баронессы, "дорогой герр профессор" попросту не замечал ее неуклюжего флирта. Устав от игры, в которой она была единственным игроком, баронесса пригласила гостей посмотреть на ее новую забаву, содержавшуюся в клетке на палубе. Мы с Эмерсоном отказались. Когда остальные ушли, я повернулась к своему несчастному мужу:
      - Ты выполнил свой долг как настоящий джентльмен, Эмерсон. Теперь можно и домой.
      - Как я и подозревал, мое мученичество оказалось напрасным. У этой чертовой куклы нет ни одного стоящего папируса.
      - Знаю. Но, возможно, твоя речь в защиту древностей подействует не только на баронессу, но и на других туристов.
      Эмерсон фыркнул:
      - Не будь такой наивной, Пибоди. Ладно, пошли? Если я еще хоть немного пробуду в этой жуткой атмосфере, то умру от удушья.
      - Прекрасно, дорогой. Как всегда, твое желание для меня закон.
      - А как ты думаешь, куда это мерзкое существо женского пола запихнуло нашего бедного ребенка?
      Найти Рамсеса не составило труда. Один из слуг баронессы нес вахту у двери. Завидев нас, египтянин приветствовал нас по мусульманскому обычаю и достал ключ.
      Несмотря на опустившуюся темноту, в комнате было светло: под потолком ярко сияли две лампы, освещая стол, заставленный тарелками с едой. На соседнем столе лежал папирус. Рамсеса нигде не было.
      - Проклятье! - взревел Эмерсон. - Бьюсь об заклад, эта идиотка забыла заколотить иллюминатор!
      Он отдернул портьеру и с криком отпрянул. На стене, подобно охотничьему трофею, висело маленькое безголовое туловище. Ноги в потрепанных коричневых башмаках на пуговичках казались безжизненными.
      Эта картина была столь ужасна, что у меня сдавило грудь. Прежде чем я пришла в себя, далекий и необычно глухой, но все же хорошо знакомый голос произнес:
      - Добрый вечер, мамочка. Добрый вечер, папочка. Не будете ли вы так добры втащить меня внутрь?
      Рамсес застрял в иллюминаторе, потому что карманы его маленького костюма были до отказа набиты камнями.
      - С моей штороны это было крупным просчетом, - заметило наше чадо, отдышавшись. Я даже не сделала ему замечания за шепелявость - в конце концов, бедный малыш пережил не самые приятные минуты. - Я полагался на явление, которое неоднократно проверял на опыте: если голова и плечи проходят, то пройдет и оштальное тело. Совсем забыл о камнях, которые являются интересными образцами геологической иштории...
      - Почему же ты не влез обратно? - с любопытством спросила я, пока бледный как смерть Эмерсон лихорадочно ощупывал нашего ребенка.
      - Все дело в прискорбной нехватке рошта, - объяснил Рамсес. - У меня слишком короткие руки, чтобы оттолкнуться от борта судна.
      Он продолжал бы разглагольствовать и дальше на своем шепелявом наречии, если бы я его не перебила:
      - А папирус?
      Рамсес бросил на стол презрительный взгляд и перешел на нормальный язык:
      - Обычный погребальный текст Двадцатой династии. У этой дамы нет демотических папирусов, мама.
      Мы обнаружили, что остальные гости все еще находятся на палубе. Дамы присели перед клеткой, где беспокойно сновал львенок. Пока мы приносили извинения и расточали благодарности хозяйке, я крепко держала Рамсеса за руку. Точнее, благодарила я, а Эмерсон лишь хмыкал.
      Брат Дэвид решил уехать вместе с нами.
      - Я должен вставать на рассвете, - произнес он нараспев. - Спасибо за приятное развлечение, но мой наставник призывает меня.
      Баронесса протянула руку, и молодой человек почтительно склонился над ней.
      - Гм, - сказал Эмерсон, когда мы отошли, чтобы не мешать его прощанию. - Полагаю, развлечение было не только приятным, но и выгодным. Он не стал бы торопиться, если бы не достиг того, за чем сюда пришел.
      - И чего же? - с интересом спросил Рамсес.
      - Денег, разумеется. Пожертвования его церкви. Думаю, в этом и состоит роль брата Дэвида - соблазнять впечатлительных дамочек.
      - Эмерсон, прошу тебя!
      - Не в прямом смысле, - добавил Эмерсон. - Во всяком случае, я на это надеюсь.
      - А какое буквальное значение у этого слова? - тут же вопросил любознательный ребенок. - Словари особенно невразумительны в этом вопросе.
      Эмерсон счел за благо сменить тему.
      Избавиться от общества молодого человека оказалось не так-то просто, хотя Эмерсон и пустил вскачь своего осла. Дэвид прокричал ему вслед: "Прошу вас, профессор, объясните мне..." - и затрусил вдогонку. Мы с Рамсесом не торопясь последовали за Эмерсоном. Рамсес выглядел задумчивым, и через некоторое время я его спросила:
      - Куда тебя укусил львенок?
      - Он меня не укусил, мамочка. Просто поцарапал, когда я вытаскивал его из клетки.
      - Неразумный поступок, Рамсес.
      - Мне совсем не больно, мама.
      - Я уж не говорю об опрометчивости самого решения освободить животное из плена. Но такой маленький львенок не выживет там, где нет сородичей.
      Рамсес некоторое время помолчал. Потом медленно произнес:
      - Должен сказать, этот довод не пришел мне в голову. Спасибо, мамочка.
      - Пожалуйста, - ответила я, поздравив себя с тем, что отговорила Рамсеса самым удачным образом. Он редко позволял себе не слушаться прямых указаний, но если такое все же случалось, то непременно ссылался на моральные соображения. Я подозревала, что благополучие животного представляется ему достаточным оправданием.
      Верно говорится, что нет более слепого, чем тот, кто не желает видеть!