– Ты знаешь, Виталь, что-то мне нехорошо. Ты в самом деле уверен, что твоя таблеточка без последствий?

– Все нормально, Илья, не волнуйся. Давай-ка закончим на сегодня. Пошли я тебя до дому довезу, я Виктора не отпускал. По аппаратным пройдемся?

– Пошли, – сказал я. Такая у нас традиция – перед уходом с работы пройтись по аппаратным, поговорить с дежурной службой. Сегодня нет никаких причин от нее отказываться.

Виталий поднялся, включил верхний свет, мгновенно разрушив ночной уют кабинета. Запахло табачищем и перегаром. С удовольствием и чистой совестью потянулся, убрал в сейф графин и стаканы, мой так и поставил вместе с невыпитым виски. Сейф тщательно запер и опечатал. Я только сейчас обратил внимание, как тщательно он его запирает и опечатывает. Плюет на круглую латунную печатку, размазывает слюну пальцем, с кряхтением прикладывает печатку к пластилину, вглядывается в оттиск, дергает ручку. Педант. Как я смог так долго работать вместе с этим человеком?

Виталий позвонил в охрану. Через пару минут в кабинет вошел Санек – невысокий квадратный коротко стриженый парень лет тридцати. Отличный охранник – корректный, внимательный, умный. Костюм на его фигуре – словно Санек в нем родился. Выслушал указание последить за камином, ответил «есть». Наверное, бывший офицер какого-нибудь спецназа. Охрану Виталий лично подбирал. Все парни – как горошины из одного стручка. Без особых примет.

Я зашел в свой кабинет за плащом. После натопленного и прокуренного кабинета Виталия меня встретили полумрак, тишина и свежий прохладный воздух. На потолке подрагивал отсвет неоновых реклам. Не зажигая света, нашел в шкафу плащ. Постоял посреди кабинета, раздумывая, что же это такое со мной сегодня приключилось.

Открылась дверь. На фоне желтого пятна света из приемной Виталий выглядел безликим черным силуэтом. За его спиной маячил Санек.

– Пойдем, Илья.

Мы молча спустились на лифте на рабочий этаж.

Здесь кипела жизнь. По коридору бродил народ. В курилке напротив туалета топтались Генка Рагозин и пара девчонок из отдела SWIFT. При нашем появлении Генка по-школьному спрятал за спину сигарету. Девчонки расслабленных поз не изменили. Виталий, воспользовавшись юбилеем и запахом выпитого, пообнимался с хихикающей женской частью компании, пошептал что-то пошлое в украшенные сережками ушки, и мы проследовали в аппаратные.

В аппаратной магистральной связи висел густой аромат кофе. Пятнадцатиатмосферная кофеварка, хрюкая, выдавливала из себя последние капли густого, хоть ложку ставь, напитка. Начальник расчета и двое операторов с кружками наперевес нетерпеливо толклись возле нее. Наше появление было встречено предложением поделиться, на которое Виталий отшутился тем, что на сегодня питья нам, в общем, достаточно. Я, как обычно, поинтересовался состоянием каналов. Все в норме. Спутниковый на Штаты стоял, как вкопанный. Оптоволоконный на московское кольцо – тоже без проблем. На кабельной привязке с утра прошло плановое обслуживание, пришлось повозиться с резервированием, но сейчас уже все в норме. Сетевые шлюзы работают штатно.

В аппаратной клиентской связи опять воевали с Северо-Восточным банком. В Анадыри субботнее утро, банк открылся, но никого из специалистов, естественно, на работе не оказалось. Саша Кравченко хрипло диктовал по междугородке тамошнему бестолковому оператору настройки клиентского комплекта и отмахивался от Петра Сергеевича, начальника расчета, который мешал ему разными советами. Обе Леночки осваивали факс, пытаясь передать какую-то бумажку то ли в Англию, то ли на Кипр. За модемными стойками ощущались возня и бормотание: парни из отдела эксплуатации занимались перекладкой кабелей. Встретившись с шальным невидящим взглядом Петра Сергеевича, мы молча уважительно развернулись и покинули помещение.

В шифровалке откликнулись только на третий звонок. В обитой железом двери на уровне груди открылось окошко, и на полочку ладошкой вверх легла изящная ручка с идеальным маникюром. Выдача кодовых таблиц и ключей у нас допускалась только по письменной заявке начальника расчета. У Виталия заявки не оказалось, поэтому он перевернул ручку ладошкой вниз и приложился к ней в долгом поцелуе. Из-за обитой железом двери раздалось приглушенное «ой», и ручка, вырвавшись из-под Виталия, исчезла. Виталий по плечи засунул в окошко голову и застыл в такой позе. Слышалось его бубнение и взрывы женского хохота.

Я не стал дожидаться конца сцены. Виталий вел себя отвратительно, нагло, фактически издевался надо мной, наслаждаясь своей властью. Изгалялся.

Да и черт с ним. Я пошел дальше.

Вычислительный центр встретил прохладой. Гудели кондиционеры. Из трех машин работали две – ночной режим. С оператором мы прошли в серверную, полюбоваться на пару новеньких «Хьюлеттов». Они стояли, распотрошенные, – отдел эксплуатации только утром начал их конфигурировать.

Зашел на SWIFT. Там за терминалом сидел одинокий Иванов, угрюмо долбил по клавишам. Девочки из курилки до сих пор не вернулись. Будь на моем месте Виталий, обглоданный труп Иванова вывесили бы в коридоре в назидание остальным начальникам расчетов. Я похлопал Иванова по плечу и вышел.

В аналитическом зале жизнь кипела так же, как и днем, и утром, и вечером. Земля-матушка круглая, на ней где-нибудь обязательно что-нибудь да происходит. Из выгородки финансовой группы неслись восторженные вопли: похоже, лихорадило токийскую биржу. Остальная братия, сидя за своими компьютерами, тревожно, как боевые кони к звукам сражения, к ним прислушивалась. Собравшиеся за совещательным столом начальники дежурных групп все, как один, указывали пальцами на что-то в рейтеровской сводке, выведенной на экран проекционного монитора. Начальник расчета бросился ко мне с объяснениями, но я остановил его жестом руки: дескать, работайте парни, не буду мешать.

На интернетовском узле дежурил Тимофеенко. Этот оригинал любил темноту. Узлу досталось помещение без окон, чему Тимофеенко несказанно обрадовался. Теперь, во всякое время его дежурства, любой, вошедший в комнату, рисковал расшибиться о какую-нибудь стойку или свалить на пол монитор, которых в комнате обреталось видимо-невидимо. По мере привыкания к темноте глазам вошедшего открывалась картина, достойная фантастических фильмов. Комнату, заставленную работающим оборудованием, усыпали зеленые и красные огни винчестеров, хабов, модемов и прочего околосетевого барахла. Во тьме светились экраны. Сам царь и бог местного значения колдовал за огромным 24-дюймовым, ваяя очередную страницу нашего сайта. Web-мастер от Бога, Тимофеенко напросился в дежурную смену, утверждая, что только дежурство даст возможность раскрыться его таланту. Благодаря этому парню наш сайт уже несколько месяцев держался в топах пяти или шести сетевых чартов. Даже Виталий прощал гению его причуды. Опознав меня, Тимофеенко принялся размахивать в темноте руками и вываливать на мою голову все свои свежие идеи. Идеи оказались изрядно пропитаны не менее свежим ароматом пива. Я испугался, что сейчас сюда в поисках меня завалится Виталий, и будет скандал, поэтому прервал гения на полуслове, пожал ему руку и вышел в коридор.

Виталий и в самом деле уже искал меня. Он делал это все так же издевательски. Просто шел вдоль коридора, распахивал очередную дверь и орал: «Илью не видели?». Называется, глава фирмы ищет компаньона. Народ, начинавший потихоньку кемарить, второй час ночи все-таки, вскакивал и ошалело мотал головами.

Увидев меня, Виталий остановился. По стойке, которую он при этом принял, я понял, что он снова пьян. Скорее всего, ему влили в рот шифровальщицы, когда он торчал из их двери, как свинья из кормушки. Небось, не один раз. Требовалось срочно спасать авторитет руководителя. Он вяло сопротивлялся, когда я сгреб его в охапку и потащил к лифту. Хорошо хоть, в курилке оказалось пусто.

Пока мы спускались в громыхающем неторопливом лифте, доставшемся фирме от оборонного предшественника, Виталий пытался меня обнять и обслюнявить. Я более-менее успешно уклонялся от его ласк, бормоча сквозь зубы, что осталось-де сорок восемь раз.

Охранник на месте оказался только один – Женя. Санек, видимо, все еще оберегал гаснущий камин, или обходил периметр. При появлении нашей шатающейся группы Женя буркнул что-то в рацию, предупреждая водителя, бросил взгляд на видеомониторы, проверяя, все ли чисто на улице, и вышел из-за пуленепробиваемой стеклянной загородки проводить нас. Виталий одобрительно нес какую-то ересь. Женя открыл входную дверь, осмотрелся на улице и дал нам знак выходить. Мы вывалились. Прямо возле входа уже фырчал виталин «сааб». Дождь иссяк. Город спал. Темнели окна домов, окружавших дворик возле нашего подъезда. Неярко светились два или три: там, наверное, плакали маленькие дети, или старики не могли справиться с бессонницей. Хотелось говорить вполголоса.

Виктор выскочил из машины и мы вместе загрузили шефа на заднее сиденье. Распоряжаться пришлось мне:

– Вить, вези его на дачу, пусть на свежем воздухе отсыпается. В понедельник можешь не выходить, я за ним Бориса пошлю. Только на всякий случай телефон держи при себе.

– Илья Евгеньич, а вы как же, садитесь, я вас до дома довезу.

– Нет, езжай. Мне тут два квартала, дойду.

– Нельзя, Илья Евгеньич, – подключился Женя. – Я сейчас Александра вызову, он вас проводит.

– Цыц, кому сказано. Все свободны.

Виктор, оставив меня разбираться с Женей, тронул машину в направлении ворот. Женя занялся рацией: «Третий, я второй, ответь». Пока третий отвечал, я пошел вслед за машиной. Тут действительно два квартала. Глубокая ночь, кому я нужен?

На выезде из ворот «сааб» остановился, загородив проход. Когда я поравнялся с ним, плавно съехало вниз тонированное стекло задней двери, и я увидел бледное пятно в глубине салона.

– Две тысячи восьмой, июнь, плюс-минус четыре месяца, – сказало пятно трезвым виталиным голосом.

– Илья Евгеньич, дождитесь Санька! – крикнул мне с водительского места Виктор.

Стекло закрылось. Машина сползла на асфальт улицы, свернула направо и, быстро набирая скорость, с удаляющимся шелестом понеслась прочь. Я ошарашенно проводил взглядом красные габаритные фонари и побрел в другую сторону. Последнее, что я услышал в сгустившейся ночной тишине, это женин приглушенный голос: «Третий, не спеши, он уже ушел», и ответный хрип рации: «Понял, второй, тогда по плану.»

Итак, Виталий знает все, и даже больше меня. Он уже снял результат работы спайдера, а я только-только туда направляюсь. Сыграл, мерзавец, очередной спектакль с пьянкой. К чему? Наверное, показывает свою безраздельную власть надо мной. «Смотри, Илюха, я резвлюсь с тобой, как кошка с мышкой. А захочу – придавлю – и нет тебя. Так что не выпендривайся, делай все, как скажу. Может, заплачу отступные, а может, ты мне заплатишь, чтобы я тебя отпустил.»

Москва спала. Пройдя десяток шагов по улице, я по привычке свернул во двор – так короче. Пробираясь по темной подворотне мимо пустых мусорных баков, сообразил, что спешить-то особо некуда. Практически все, что я мог узнать нового сегодня ночью, мне уже сообщило бледное пятно за стеклом «сааба». Следовало бы наоборот, продлить прогулку, подумать о прожитом и о том, как прожить оставшийся десяток лет. Повернул обратно, на свет реклам, но по улице прошуршал автомобиль, и я испугался. Москва конца девяностых – не место для ночных прогулок одиноких хорошо одетых джентльменов. Если идти по улице, любые ублюдки в проезжающем автомобиле заинтересуются моей одинокой личностью. Дворами ненамного безопаснее, тут наверняка ошивается отвязанная молодежь, но хоть есть возможность спрятаться в темноте. По-хорошему, надо бы вернуться и дождаться Санька, а то и переночевать в кабинете. Но теперь уж как-то неудобно. И я двинулся во тьму дворов.

Фонари, как и ожидалось, не горели. Мокрая листва чахлой растительности все еще бомбила асфальт редкими тяжелыми каплями. Ссутулившись, я медленно шел мимо мигающих красными светодиодами автомобильных стойбищ, мимо пустых приподъездных скамеек, мимо ржавых конструкций детских площадок. Был самый тихий час московской ночи. Теснимые со всех сторон темными слепыми стенами людских жилищ, дворы сопровождали меня только шаркающим эхом моих собственных шагов да мягким стуком капель. Лишь однажды где-то высоко, на уровне верхних этажей, испуганно метнулся и стих отголосок пьяной песни – какая-то поздняя компания справляла что-то там свое. Свернув за очередной угол, я перестал слышать и этот звук.

Странно, но переживания последних часов, кажется, остались там, позади, на освещенном галогеном и накрытом перекрестным вниманием телекамер пятачке перед дубовыми дверьми Крыши. Я чувствовал глубокое равнодушие к спектаклю, сыгранному для меня Виталием, и к тому, что будет с Крышей после моего ухода, да и к собственной судьбе тоже. Усмехнулся, вспомнив разглагольствования Виталия о природе прогресса и роли России. С рациональных позиций просто невозможно объяснить желание человека считать свою национальность чем-то особым, отличным в лучшую сторону от других. Причем чем хуже положение, в котором оказалась твоя нация, тем острее твое желание обосновать свое превосходство по рождению. Вот и Виталий избрал для России роль поблагороднее – «интеллектуальный резерв человечества». Остальным раздал всякую мелочевку – ноги, руки, селезенка, мочеиспускательная система. А мы, видите ли, голова.

А вот все-таки интересно, что же произойдет такое в 2008 году, после чего мы освободим Землю от своей обузы? Падение гигантского метеора и прочие случайные события исключены – их не объяснишь закономерным итогом прогресса, и, следовательно, распределенный интеллект спрогнозировать их не может. Техногенная катастрофа глобальных масштабов? Это ближе к истине, но что же это за производство, авария на котором способна убить человечество? Пока такого нет, но, может быть, за десять лет его и создадут. Мировая война? Сомневаюсь. Человечество переболело детской болезнью мировых войн и сильно с тех пор поумнело. Идет активный процесс слияния интересов огромных человеческих групп. Войны же возникают только на почве разделения и конкуренции интересов. Как оно там будет впереди, трудно, конечно, сказать. Например, матушка-Россия, со своей гниющей от времени ядерной дубинкой, однажды взбрыкнет по какому-нибудь поводу, как это у нее бывает, да и начнет опять показывать всем кузькину мать. Или мусульманство с христианством схлестнутся, как во времена крестовых походов. Да нет, конечно, все это чепуха. Может, никакой катастрофы и не будет? Я ведь с помощью своего спайдера просто поставил некий эксперимент, базирующийся на довольно сомнительных концепциях, и давший результат, трактовать который можно и так, и этак.

Показался мой дом – образчик элитной архитектуры, обжившей в последние годы тихие московские улочки и скверики в стороне от магистралей и шумных улиц. Дом был так же молчалив и темен, как и окружавшие его гораздо менее комфортные старшие собратья. Правда, тих он был не по причине сна его жителей, а просто по причине пустоты – почти весь увешанный золотом немногочисленный контингент владельцев квартир круглый год проживал на дачах, расположенных в экологически чистом западном направлении. Я с облегчением оставил за спиной последние опасные метры открытого городского пространства и, сунув в щель входного замка пластиковую карточку, прошел через турникет поста охраны во внутренний двор. Здесь оказалось светло, чисто и уютно. На детской площадке среди молоденьких деревьев журчал фонтанчик. Идя к своему подъезду, я внутренне поклялся себе, что отныне стану покидать это защищенное от невзгод окружающего мира место только для еды и развлечений. В течение следующей недели утрясу последние дела с Крышей, Виталием и деньгами – и все, амба. Последние десять лет следует прожить в настоящем, не омраченном заботами, счастье.

На пятый этаж я, как обычно, поднимался пешком, легко и приятно, по чистенькой, покрытой ковровой дорожкой, лестнице. Совсем не хотелось спать, словно это не ночь там, за окнами, прохладой и тьмой окутывала дома и улицы. Мое продвижение наверх сопровождал автоматически зажигающийся на лестничных маршах свет – бестолковое изобретение экологически озабоченной западной мысли. Я подошел к квартире, на ходу доставая ключи, и в этот момент спиной почувствовал какое-то осторожное движение позади себя, в нише с искусственным фикусом, украшавшим холл. Я удивленно обернулся и увидел, что из-за фикуса вышел и идет ко мне Санек, наш охранник. «Поздновато, брат, ты меня догнал, я уже дома. Топай обратно на Крышу, там Женя один остался,» – хотел сказать я, когда вдруг увидел, что Санек поднимает правую руку, из которой мне в лоб смотрит небольшой блестящий цилиндрик с черным отверстием в торце. Глушитель, – штучка, знакомая по многочисленным кинобоевикам и репортажам московской криминальной хроники. По законам жанра я должен бы сейчас прежде, чем он нажмет на спусковой крючок, выхватить из-под плаща пистолет и разрядить его в Санька, несмотря на все мое положительное к нему отношение. Или, как «в августе сорок четвертого», станцевать перед Саньком танец, чтобы он не смог в меня попасть, при этом приблизиться к нему и провести короткий и эффективный прием.

Однако у меня нет пистолета, в полезность танцев под прицелом я не верю, и никаких приемов, по причине сугубо интеллигентского гнилого типа личности, не знаю.

Я смотрю поверх торца глушителя в глаза Саньку, и встречаю спокойный и внимательный взгляд человека, добросовестно делающего свою работу. Такой же спокойный и внимательный, как при проверке документов на входе в нашу фирму. Я чувствую, как неторопливо движутся нервные импульсы от мозга Санька к мышцам – сгибателям указательного пальца правой руки, как послушные мышцы чуть-чуть дожимают спусковой крючок, свободный ход которого уже давно выбран, еще когда рука поднималась на уровень моих глаз. Спусковой крючок еле заметно проворачивается на оси, и внутри оружия вдруг начинает нарастать лавинообразный процесс, остановить который уже не способен сам Бог. Срываются со своих мест и выходят из зацепления замысловатой формы детали, раскручиваются жесткие стальные пружины, одни детали с ужасной силой бьют по другим, те скользят в каких-то каналах и тоже обо что-то ударяются. Потом, когда стихает лавина механических перемещений, начинает тлеть маленький огонек. Из тления вырывается струйка дымного пламени, и от нее неожиданно заходится целый пожар. Пожар шипит, извергает раскаленные газы, ширится, однако он заперт внутри прочной латунной гильзы. Ему бы развернуться, захватить этот холл, дом, город, весь мир, настолько он силен. Но гильза слишком прочна. Все, на что пожар оказывается способен – это самую малость сдвинуть с места тяжелую пулю, запирающую гильзу с торца. Сначала огню невероятно трудно, особенно когда пуля просовывает круглую головку в зеркально гладкий ствол и встречает на своем пути нарезы. Но огонь поднатуживается, и пуля все резвее движется вдоль ствола к открытому выходному отверстию – свету в конце темного туннеля. Послушная спирали нарезов, она вращается, скользит – и вот свобода! Если бы она была живой, она бы, наверное, зажмурилась от яркого света холла после тьмы тесного ствола. Она бы обрадовалась своей невероятной скорости, она была бы счастлива и смеялась от полноты своего счастья. Но пуля мертва.

«Тук,» – негромко говорит пистолет сквозь глушитель. И еще раз: «Тук». Я мешком валюсь на пол у двери собственной квартиры, в которой хотел скрыться от проблем этого мира. Санек неторопливо и бесшумно кладет пистолет на ковролин себе под ноги, поворачивается и, не оглядываясь, уходит по лестнице. Он спускается вниз той же дорогой, которой только что поднимался я, но свет на лестничных маршах при его появлении почему-то не зажигается. Так, в темноте, он и уходит, все дальше и дальше от холла пятого этажа.