Абсолютное программирование

Сергей Петров

Абсолютное программирование

Глава 1.

Мой друг Виталий

Гроза наваливалась на Москву с юго-запада. Угоревший в духоте пятничного вечера город без боя сдавал одну линию обороны за другой. На Кутузовском маявшиеся в мертвой пробке разночинные дачники, перегибаясь через рули ржавых «копеек» и кондиционированных иномарок, беспокойно разглядывали сквозь лобовые стекла, как пожирается пыльное московское небо клубящимся хаосом правого грозового фланга. А на левом фланге, над Бутово и Чертаново, хляби небесные уже несли возмездие погрязшему в суете долгой рабочей недели городу. Там, между типовыми курятниками спальных районов, плясал божественный огонь, и грохот разбивающейся о глину и асфальт воды глушил метания небесных колесниц.

То же, что готовилось к броску из-за Университета, вряд ли было просто грозой. Здание, в обычные дни плоско и призрачно висевшее над городом, сейчас превратилось в никчемную блеклую открытку на фоне восставшей тьмы. Тьма ворочалась и беззвучно подрагивала отблесками молний. Видимо, приказ к наступлению запаздывал, и только благодаря этому замерший в ужасном предчувствии город все еще оставался жив.

Крыша оказалась прекрасным местом для созерцания вселенской катастрофы. Затянутые петлей реки Хамовники, посреди которых архитектурное излишество сталинских времен позволило нам обустроить уют нашего офиса, похоже, стали главной целью предпринятой на город атаки. Мы с Виталием сидели в ротонде над провалами тесных двориков и наслаждались ощущениями восторга и тревоги, вызванными игрой природы. Ощущения обострялись принятыми по случаю пятилетия Крыши напитками.

Набрякшие тысячами тонн воды фланги грозовой армии быстро обтекали нас с двух сторон. Тьма над Университетом взбиралась все выше и выше в стратосферу. Округу залил палевый тревожный свет. Ватная тишина глотала последние жалобные стоны задыхающихся улиц.

Виталий разлил остатки арманьяка по стаканам. Хрустальный сосуд извращенной формы, стоивший вместе с бывшим содержимым небольшое состояние, он отправил под стол, как обыкновенную пивную бутылку…

…Что касается меня, то в своей жизни я пивал разные напитки, вызывавшие разные эффекты, и относился к ним, соответственно, тоже по-разному. Ну, про студенческие годы вспоминать не будем – моя Бауманка, думаю, в этом отношении ничем не отличалась от вашего МХТИ. Научила всему, что должно пригодиться в жизни, за то и спасибо. Трудовую же деятельность начал в НИИ радиоприборостроения со знаменитой «клюковки», на которой выросло не одно поколение эмэнэсов. И тогда она, «клюковка», была хороша и любима, потому что готовили ее наши лабораторские девчонки своими золотыми ручками всего из двух натуральных ингредиентов. За одним туристка и альпинистка Светка каждый год ближе к осени почти официально командировалась на Валдай. Второй ингредиент мы с Семенычем регулярно – ежемесячно – получали в соседнем корпусе для наших двух СМ-ок, которые, как показали эксперименты, ломались одинаково часто – трать на них спирт или не трать.

Потом пролетела беспросветная эпоха перестройки-ускорения, политая «роялем», амаретто и двойным, а позже еще и подмигивающим «распутиным» из кооперативных киосков. Наши с Семенычем походы в соседний корпус постепенно стали бессмысленными, а затем и вовсе прекратились. СМ-ки, кстати, работали по-прежнему, только никому уже не требовались, – вхолостую молотили с утра до вечера.

Как-то, при очередном «распутине», я с грустью обнаружил, что опьянение стало качественно иным. Вместо разлива приятного тепла по конечностям и ощущения всеобщего братства и любви, пришла странная тупая ясность мысли. С помощью этого вновь обретенного ментального инструмента я научился отлавливать в пульсирующем пьяном гуле тайные движения чувств и разумов своих собутыльников, прозревать грядущее и без усилий, прямо из лептонного поля, черпать гениальные идеи человеческого и внечеловеческого знания. Тупость же и грусть состояли в том обидном обстоятельстве, что с этой ясностью мысли я так и остался наедине, потому что одновременно с ее приходом напрочь отказывал язык, а назавтра так же надежно отказывала память. Причины произошедшей перемены я не знаю. Может, кооператоры стали гнать «распутин» не из опилок, а из каменного угля. Может, тепло исчезло вместе с лабораторскими девчонками, которые поразбежались по образовавшимся к тому времени более хлебным местам. А может, это так приходит мужская зрелость, которую некоторые почему-то называют первой стадией алкоголизма…

– Ну, Илюха, давай, что ли, за нас с тобой, классных мужиков, которые захотели – и смогли, – поднатужившись, выдал Виталя неизвестно какую по счету вариацию тоста, звучавшего весь вечер.

– Да, мы молодцы! – не стал оригинальничать и я.

Мы звякнули стаканами. Виталий выпил. Я сымитировал глоток и, пока Виталий жмурился, чмокал и крякал, аккуратно вылил драгоценную жидкость между мраморными балясинами. Хотя можно бы этого и не делать – перебор налицо, и еще один глоток ничего не изменит…

… И вот, несмотря на то, что в последующем качество употребляемых мной напитков стало медленно, но неуклонно повышаться, удовольствия от пьянок я больше не испытывал. После первой дозы неважно чего – сначала американской «смирновки», потом джина, потом мартини, потом кристалловской, потом нашей «смирновки», потом виски, ну а теперь вот и до литературного арманьяка дело дошло, – я впадаю в мрачную одинокую тупую ясность мысли, и пребываю в этом состоянии до конца мероприятия. Откровенно говоря, я не совсем уверен, что со стороны выгляжу при этом именно так отстраненно – мудро – по-доброму, как ощущаю себя изнутри, – есть, знаете ли, некоторые сомнения. Но ни укрепить, ни рассеять их не могу, так как сам ничего на следующий день не помню, а народ спросить неудобно.

Виталя прошел со мной весь этот славный путь рука об руку, с эквивалентной дозой «клюковки», «рояля» и прочего. Он кончил ту же Бауманку на год раньше, и я застал его уже хорошо обосновавшимся в нашей лаборатории, да что там – во всем НИИ, – своим в доску парнем и надеждой дряхлеющих руководителей.

Я бы не назвал нашу дружбу дружбой. Да и не бывает ее в жизни, настоящей дружбы. Хороший термин – «симбиоз». Благодаря Витале через полмесяца я, стеснительный студик, стал таким же своим в доску и в курилке, и в приемной директора. Виталя же организовал для нашей лаборатории первые во всем НИИ «писишки» – хотя нет, первая стояла, конечно, в приемной, а иначе чего бы мне там делать. Уж не знаю, какие рычаги могут быть в руках простого ведущего конструктора, но, манипулируя ими, Виталий умудрялся во все времена обеспечить меня самой лучшей техникой, правыми и левыми заказами, и, самое главное, своевременной их оплатой. Мне оставалось только пользоваться всеми этими благами в свое удовольствие…

– Илюх, з-завтра у нас ч-чего? Ик…

– Завтра у вас суббота. А если ты имеешь в виду ту заначку, что у тебя в сейфе, то я больше не могу. Слушай, я сам пьян, но такого пьянющего идиота, как ты, я еще в жизни не видал. Но ты классный мужик.

– Спасибо, Илюх, и ты тоже классный. Но ведь пять же лет! Вспомни, как мы начинали! Ик… Давай за нас по последней, а? На ключи, сгоняй до сейфа…

…Ну, конечно, как и лишайник от водоросли, Виталя от нашей дружбы свое получал. Никто никогда не видел виталину задницу торчащей из недр СМ-ки, но его кандидатская оказалась обсчитана так, что на ученом совете даже сорвала жиденькие аплодисменты. Да он, честно говоря, и не смог бы ничего обсчитать, потому что, во-первых, программер он никакой, а во-вторых, он эту диссертацию не то что просчитать, даже прочитать толком не смог. Я, конечно, не ребенок, и отлично понимаю, что когда он сейчас сует какому-нибудь клиенту свою визитку с буквочками «к т.н.», это выглядит чуть-чуть солиднее, чем мое: «Запишите телефончик, пожалуйста». Ну так я с клиентами почти и не контачу – это его дело.

Однако в итоге-то наш симбиоз нам обоим оказался одинаково выгоден. И когда с НИИ расплевались, Виталя меня в ту «пирамиду» за собой потащил. Не МММ, конечно, но первые хорошие деньги и у меня, и у него именно тогда появились. И из «пирамиды» вовремя Виталя меня вынул. Босса тогда спустя неделю на пороге собственной квартиры шлепнули, один зам в бега подался, а вторая сидит до сих пор, благо сексуальную ориентацию ей в колонии менять не надо. А мы немного отлежались на дне, да на личные сбережения Крышу и основали. Так в связке и идем – Виталя деловую часть работы на себя взял, вплоть до мытья в бане с крышей нашей Крыши, а я за науку отвечаю. Сейчас вот арманьяк попили под аккомпанемент грозы, а потом по домам отправимся – он в свой пентхаус или на дачишку, по Рублево-Успенке непритязательно расположенную, да и я в свою элитную безразмерную с зимним садом…

…Ахнуло без предупреждения, и так, что на столике подпрыгнули стаканы. Вспышки не было, только удар грома. Пока я предавался воспоминаниям, тьма перевалила-таки через Университет, и не спеша стекла в город. Палевый свет погас. Но дождь все еще был далек – здание Университета по-прежнему четко рисовалось на фоне живого мрака. После первого громового удара тишина стала еще глуше.

И в этой тишине расхохотался Виталий. Разобрало его сразу и здорово. Он крючился на шатком пластмассовом стуле, хватался за животик, повизгивал и постанывал, вытирал слезы, отдувался, но остановиться никак не мог. Казалось, при ударе грома у него внутри от испуга сгорел какой-то ослабленный алкоголем предохранитель, и наружу, приняв форму истерического смеха, вырвались давно подавлявшиеся эмоции. Что это за эмоции – страх ли, радость ли – не знаю, но то, что они копились в нем, я чувствовал и раньше. Сейчас, в состоянии приличного подпития, я, конечно, не собирался заниматься с Виталием психоанализом. И даже наоборот, мало-помалу подключился к веселью. Через какое-то время мы уже ржали в полный голос, поочередно не давая друг другу успокоиться. Хорошей декорацией к этой безумной сцене могли бы послужить беснующиеся вокруг стихии, но тут как раз природа смолкла совсем и окончательно. То ли не хотела мешать нашему веселью, то ли приближался ветер-предвестник. И среди ее молчания, в отделанной новым мрамором ротонде на вершине сталинской восьмиэтажки посреди Хамовников, две фигуры в дорогих офисных костюмах ползали на четвереньках, бессильно обнимали подпирающие круглую крышу столбы, хлопали друг друга ладонями по спинам и выделывали еще много чего, говорящего о жизнерадостном характере и спокойной совести.

Кончилось все тем, что Виталя разом оборвал смех, перевесился через балюстраду, и его вывернуло прямо на свеже-зеленую кровлю, отремонтированную не так давно за наш счет в обмен на право прирезать ротонду к территории офиса. Потом он пьяным движением развязал свой дорогущий галстук, аккуратно вытер им рот, и выкинул галстук в провал двора. Тут-то я окончательно убедился, что Виталя здорово перебрал, и ему тоже хватит. В трезвом виде он славился патологической чистоплотностью. Я прекрасно помню взбучку, которую он устроил нашим курильщикам, когда те однажды повадились соревноваться, чей бычок улетит дальше.

Виталя еще раз заглянул за балюстраду, удовлетворенно изучил недавнее содержимое своего желудка, и произнес:

– Фигня, щас дождем смоет.

И сразу налетел ветер. Вернее, сначала стал слышен нарастающий гул, как будто где-то рванул ядерный боеприпас, и в нашу сторону, круша все на своем пути, мчится фронт ударной волны. Стало видно, как из соседних дворов, все ближе и ближе, фонтанами вырываются сорванные с деревьев листья, пыль и накопившийся за лето летучий мусор. Когда ветер пришел в наш двор, он, наверное, подхватил и виталин галстук. Но нам оказалось уже не до созерцания его полета. Наперегонки с пластмассовой пляжной меблировкой, еле успев подхватить падающие стаканы, среди рева и свиста мы скатились по мраморной лесенке к двери в приемную. Едва я пропихнул Виталия внутрь и задвинул дверь за своей спиной, как на город рухнул ливень.

– Ну, я ж говорю – смоет, – резюмировал Виталий неожиданно спокойным голосом.

В приемной было сумеречно, тепло и уютно. Толстые коммунистические стены и тройной капиталистический стеклопакет разом отрезали нас от сорвавшейся с цепи стихии. Вся братия, с полудня поенная и кормленная по случаю юбилея, давно уже расползлась по домам или по окрестным забегаловкам – добавлять. Отбыли восвояси и славные ребята из фирмы «Тропикана плюс», погрузив в фургон горы грязной ресторанной посуды и залитые соусами скатерти. Ушли тети Маша и Даша, приведя в порядок конференц-зал и унося пакеты со своей долей праздника. Где-то внизу, наверное, шебаршилась охрана, да в аппаратных наливалась кофе дежурная служба, но этих бедолаг за присутствующих можно не считать – они со своих постов носа не покажут до утренней пересменки. Организация работы и поддержание дисциплины тоже входили в обязанности Виталия, и он делал это, как и все остальное, удивительно эффективно.

Короче, на Крыше мы остались одни. Ситуация уникальная, потому что в другое время народ околачивается здесь в любое время суток. Такая уж Виталием подобрана команда, и такую уж работу я ей придумал. И такие уж деньги мы этим головастикам платим.

За окнами полыхало, грохотало и ревело. Виталя вполне обоснованно решил, что в сложившихся обстоятельствах опора на четыре точки будет более надежной. Он стоял у двери, широко расставив ноги и упершись также широко расставленными руками в толстое стекло. Совсем стемнело, и я видел его черный распластанный силуэт при вспышках молний. Судя по тому, что у силуэта отсутствовала голова, Виталю опять мутило. Мне пришлось хорошенько поднапрячься, чтобы построить логическую цепочку от свесившейся виталиной головы до тети-машиного-или-дашиного ворчания по поводу пятна на ковре в понедельник и во все последующие дни, на много месяцев вперед. Ужасная перспектива требовала немедленных действий.

Отлепив мычащего Виталия от стекла, я повлек его через приемную, кабинет и комнату отдыха в его персональный санузел. Трудный и великий путь! В стробоскопическом свете молний отчетливо виделось, как, выставив острые углы, бросается нам наперерез коварная офисная мебель. Неожиданное и организованное сопротивление оказали все три встречные двери – обнаружилось, что теперь они открываются в другую сторону, а ручки у них расположены в самых неожиданных и неудобных местах. Последним сюрпризом стала попытка унитаза ухватить Виталия за голову и утопить, но тут уж я оказался начеку. В конце концов, все кончилось благополучно: Витале заметно полегчало, ковры остались девственными, а потерями с нашей стороны числился разве что небольшой синяк у меня на лбу, – одна из дверей оказалась на удивление проворной.

Витале стало настолько лучше, что он смог жестами донести до меня свое желание залезть в душ. Я не возражал, только убедился, что он догадался снять костюм. Мне тоже следовало позаботиться о своем помятом имидже, и я отправился в обратный путь, так как вход в мой кабинет, помнится, располагался в той же приемной, но по другую сторону. Гроза продолжалась без какой-либо надежды на передышку. Однако побежденная мебель заметного сопротивления уже не оказала, с дверьми удалось договориться, а родные стены проявили такую любезность, что я в два счета оказался на месте. В моей душевой, включив свет, я без удивления обнаружил какого-то мужика с бледной, как у покойника, физиономией. Пока я старательно фокусировал зрение на его переносице, он так же старательно и неподвижно изучал меня. Когда на доли секунды мне все-таки удалось поймать фокус, сразу подтвердилось первоначальная догадка о том, что один из нас находится по ту сторону зеркала. Пьяно ухмыляясь, мы погрозили друг другу пальчиком. Разбираться, кто из нас по какую сторону, не хотелось.

…Я подставлял лицо под теплые душевые струи и, как положено, размышлял, зачем же я так надрался. Удручала неотвратимость предстоящего похмелья со всеми положенными атрибутами – больной головой, фонтанирующей желчью и полной неспособностью работать. Напрочь пропала суббота и под вопросом оказалось воскресенье – святые дни, когда никто и ничто не мешает заниматься собственной темой. И ведь знал же, скотина, как важны именно эти выходные! Весь последний месяц мой гениальный спайдер, о котором не знал никто, даже Виталий, через специально заброшенный ко мне домой канал Т1 обнюхивал великую Сеть. Ползал по сайтам, тыркался в брандмауэры, шуровал по серверным каталогам… А критерии ему заданы такие, что ожидаемого результата я сам откровенно побаивался. Помнится, долго не решался начать эксперимент, – словно из-за того, начну я его, или нет, что-то могло измениться. Потом, конечно, разум победил эмоции, и вот завтра, в перерывах между походами к унитазу и глотанием аспирина, я должен буду единственным из живущих узнать судьбу человечества. Какая гамлетовская ирония! Страдающий тяжелым похмельем интеллектуал отмечает крестиком в календаре дату конца света! План на март, например, 2004 года: вторник, 8-е – поздравить женскую часть коллектива с МЖД; среда, 9-е – принять участие в гибели человечества; четверг, 10-е – совещание с Г.Б. по поводу места пребывания в оставшуюся часть Вечности…

Когда я, слегка придя в себя, появился в кабинете Виталия, тот, в своем скромном дорогом костюме, при новом галстуке, сидел в кресле у разгорающегося камина, чистый, сухой и трезвый. Снаружи теплая летняя ночь сменила ужас, принесенный грозой. По-прежнему шел дождь, но молнии били уже не так часто, гром стал глуше и отдаленнее. Тлела сигарета. Я с порога увидел освещенный огнем профиль своего товарища, и неожиданно испытал короткий отрезвляющий приступ безотчетной тревоги.

Виталий невысок ростом, тонок, имеет узкое белое лицо, открытый лоб и короткие кучерявые волосики. Очень умен и в меру мудр. Всегда прекрасно владеет ситуацией, при необходимости смел, жесток, нагл, ласков, весел, грозен и прочее, в зависимости от обстоятельств. Люди либо идут за ним, не задавая лишних вопросов, либо исчезают из его жизни раз и навсегда. Что такое стеснительность, он просто не знает. Настоящий топ-менеджер, по-старому – проходимец. В отличие от меня, вечного студика. Так что мгновенное превращение пьянющего-распьянющего Виталия обратно в лощеного успешного бизнесмена не вызвало у меня никакого удивления – это полностью в его стиле.

Мне неожиданно пришло в голову, что Виталий относится к типу людей, которые мне не то что никогда не нравились – я их ненавидел. Можно только поражаться, каким образом судьба так долго могла удерживать нас вместе, ведь, скорее всего, эта ненависть была взаимной. Я ненавидел подобных людей за умение делать со мной все, что им захочется. Они называли мне несуразную цену в магазинах – и я платил, осознавая себя дураком и лохом. Взмахом полосатой палочки они останавливали мою машину на дороге, и я откупался от них немыслимыми суммами, да еще униженно благодарил за то, что отпустили. Они звонили мне по вечерам и сообщали, что ни с того ни с сего поставили меня на счетчик, и я метался в поисках помощи, и опять платил. Потом платил оказавшим помощь: выяснялось, что они тоже из этих. Они видели меня насквозь, смеялись надо мной в лицо и за спиной, а я, заплатив за свое малодушие, позорно сбегал от них, и мучительно уговаривал себя забыть о позоре, – следовало жить дальше. Я не жалел отданных денег, потому что однажды и навсегда объяснил себе, что деньги – единственное средство, позволяющее мне жить в одном мире вместе с этими людьми. Мне были противны собственное бессилие и трусость, и я страшился знакомой холодной пустоты под ложечкой, а больше всего – знания о неотвратимости встреч с этими людьми в будущем.

Я далеко не глупец и не безнадежный трус. Разумом я понимаю, что они обыкновенные живые люди, и страхов у них не меньше, а то и побольше моего. На самом деле это у меня с ними так уж сложилось, а в других ситуациях они по сравнению со мной же будут выглядеть полным дерьмом. Более того, я не один такой, ведь именно на нас, трусах, делают хорошие деньги Сталлоне, Шварценеггер, Уиллис и Сигал. Но разум пасует перед рефлексом, и при очередной встрече с кем-нибудь из этих ребят все повторяется снова и снова.

И вот мне ни с того ни с сего подумалось, что Виталий – тоже из них. Просто раньше не встречалось поводов на меня давить – я сам все, что ему нужно, делал. Поэтому и дружим. А случись что, так он спокойно совьет из меня веревку и меня же на ней повесит. А может, это уже случилось, только я пока не догадываюсь. Или догадываюсь?

Виталий вытолкнул изо рта аккуратное облачко дыма и тут же, сделав губы трубочкой, со свистом втянул его обратно в легкие. Рака легких мой друг тоже не боялся.

Я, почти трезвый, уселся во второе кресло. Юбилейный вечер, оказывается, имел продолжение.

– Слушай, я тоже хочу камин в кабинет. Хотя бы будет, где бумаги жечь, когда налоговики нагрянут, – сказал я, просто чтобы начать первым.

– Приноси сюда, места хватит. Да и что там тебе жечь – все дела у меня. И вообще, спички детям не игрушка.

– Сам ты дите. Лучше пить научись – всю крышу облевал. Скажи спасибо, что я тебя до туалета дотащил, а то бы ты сейчас как бомжара выглядел.

– Да-а, спаситель. Вспомни лучше, сколько раз я тебя спасал. Так что за тобой еще должок, раз пятьдесят – не меньше.

– Сорок девять. Один я сегодня уже отработал. И вообще, я личность творческая, мне расслабляться нужно. А вот чего ты, вобла сушеная, бизнесмен хренов, сегодня распустился, а?

– Да черт его знает, как-то контроль потерял. Пять лет все-таки. Ну-ка, скушай таблеточку. Полезная: видишь, как мне помогла. Один кореш комитетский подбросил. Мозги как пылесосом чистит, – Виталий выложил на каминный столик розовую капсулку.

– А зачем мне мозги чистить? Они у меня чистые. Я вот Инку сейчас попрошу кофейку сбацать, – и домой, баиньки.

– Ты времени-то знаешь сколько, алик? Инка твоя дома давно, «Санту Барбару» смотрит. Жри пилюлю, разговор есть.

– Какой разговор с тобой, пьяным?

– Да это ты пьяный, а сейчас будешь трезвый, – Виталий раздавил сигарету в пепельнице, встал, налил стакан минералки, сунул мне его в одну руку, в другую – волшебную капсулку, и стоял над душой до тех пор, пока я все это не проглотил. Кроме стакана, конечно.

Гадость подействовала мгновенно и ошеломляюще. Словно кто-то врезал по лбу мягкой резиновой кувалдой, и мозги, сидевшие набекрень, разом встали на место. Вселенная прекратила тошнотворное вращательное движение. Мелькнули и скрылись в быстро тающем тумане пара-тройка гениальных идей и штук пять светлых мыслей. Одну, последнюю, даже удалось ухватить: «Почему полиция всех стран до сих пор вооружена огнестрельным оружием? Неужели нельзя в конце второго тысячелетия придумать что-нибудь такое, столь же эффективное по останавливающему действию, но не смертоносное? Наверняка можно, да вот только никому это не надо. От добра добра не ищут. Вот и гибнут люди, преступники и невинные, от пуль правоохранителей.»

Глава 2.

Философия у камина

– Ну? – Виталий выглядел так, будто он сам изобрел эту капсулку, и я – первый испытуемый.

– Колоссально. И это при том, что право на жизнь – первое, и, пожалуй, единственное бесспорное право.

– Чего?

– Да так, ничего. Слушай, вот это таблеточки! Отсыпешь?

– Ща, подставляй ведро. Ты знаешь хоть, сколько они стоят? Это тебе не антиполицай китайский. И потом, переберешь их – считай, крышка. Героин по сравнению с ними – детская присыпка.

– Ладно-ладно. Так ради какого же разговора ты испортил мне праздник своей паршивой химией?

Виталий достал из пачки новую сигарету. Закурил. Опустился в кресло. Еще раз проделал свой фокус с глотанием дыма. Посидел молча, глядя в огонь. Достал из пиджачного кармана мобильник, выключил. Скосил взгляд на меня – проконтролировать эффект от всех этих манипуляций.

Я ждал. Снова где-то на задворках сознания рябью по воде пробежало тоскливое предчувствие.

– Прошлой ночью я долго не мог заснуть, – наконец, начал он издалека и, на мой взгляд, слегка перебрав с пафосом. – Все вспоминал, как мы с тобой начинали. Помнишь, все тогда торговлей занимались, купи-продай, да на биржах и в банках деньги из воздуха ковали. А мы на всех наплевали и пошли в информационные технологии. Таких умников, конечно, тогда тоже хватало, – НИИ загибались один за другим, а инженеры толком делать ничего не умеют, вот и пытались информацией торговать. Думали, дураки, бабки на халяву рубить. Информация, дескать, сущность эфирная, хлеба почти не просит, а вот мы ее из эфира своим интеллектом отловим, да и продадим втридорога тупым жирным котам, которые без нас не знают, куда свои миллионы пристроить. Ха! Где они сейчас все, умники. В Лужниках китайскими шмотками торгуют, кто не спился.

– Слушай, Виталь, ты мне это так рассказываешь, как будто я из Штатов на экскурсию приехал. Не забывай, я у тебя тогда под правым боком ошивался.

– Да не тебе. Я это себе рассказываю. Знаешь, за все эти годы как-то не случалось остановиться, оглядеться. А сегодня как раз и повод есть, и возможность.

– Ты что, итоги решил подводить? Не рано? Учти, ты еще молодой, пенсию не дадут. Впрочем, валяй дальше. Светлых слез не обещаю, но сочувственно послушаю.

– Послушай-послушай. Только ты мне не как слушатель нужен. Дело есть, но о нем потом. Итак, на чем мы остановились? Значит, народ в бизнес кинулся. Мы с тобой тогда как раз из «Виктории» вовремя выскочили, перед тем, как Пал Палыч отправился в страну счастливой охоты.

Виталий никогда не считался занудой. А сейчас он вел себя, как обыкновенный зануда – рассказывал мне то, что я и так знал не хуже него. И, видать по всему, останавливаться не собирался. Я человек вежливый. Я умею разговаривать с занудами. Это очень просто. Главное в этом деле – правильно трясти головой. Удачно подобранные параметры тряски способны в течение нескольких часов поддерживать зануду в режиме оживленного общения, а если вы вдобавок владеете искусством согласного угуканья, то вам гарантировано вечное признание как наилучшему в жизни зануды собеседнику.

Я не стал терзаться предположениями о причинах нашей беседы – доберется до нынешних времен, сам скажет. Мысленно пробежался по мозгам, выключил лишние электроприборы и приступил к трясению головой.

А Виталий разошелся не на шутку. Уж не знаю, за прошлую бессонную ночь он нафилософствовал, или все эти годы втихаря докторскую про нашу Крышу кропал, но на основе частного успеха одной маленькой фирмы он умудрился скроить какую-то махровейшую вселенских масштабов теорию.

– Зачем человечеству Россия? – вопрошал он меня спустя некоторое время, стряхивая пепел мимо пепельницы. – Зачем человечеству понадобился этот варварский народ десять веков назад? Зачем ему сейчас, в конце двадцатого века, народ, так и не научившийся за тысячу лет решать свои проблемы?

Я не знал, поэтому согласно угукнул и пару раз тряхнул головой. Воодушевленный моей поддержкой, Виталий не стал долго скрывать истину:

– А затем, что мы – единственная на сегодняшний день надежда человечества на выживание! – его восторженный взгляд требовал безоговорочного одобрения и дальнейших расспросов. Я не стал томить, снова мотнул головой и придал лицу выражение озадаченности.

– Мы – интеллектуальный резервуар человечества, – пояснил Виталий. – Россия хранит в себе заготовки решений всех интеллектуальных проблем, которые вставали и еще встанут перед людьми. Именно заготовки, ибо сами воспользоваться ими мы не способны. Их в нужное время, когда человечество очередной раз упирается своим рылом в угрозу конца света, крадут у нас всякие мириканы-китайцы, реализуют, а потом объедки бросают нам, чтобы мы не загнулись и оказались готовы выдать новое решение к очередному сроку. Тебе нужны доказательства?

Естественно, я потребовал доказательств, по-собачьи склонив голову на бок и преданно глядя в глаза философу.

– Изволь. Вспомни, например, Великий кризис тридцатых годов.

– Это который? Это когда я в командировку во Владимир ездил?

– Дурак. Я серьезно. Ведь посмотри, что получилось. К тридцатым годам этого века человечество попало в безвыходную, казалось, ситуацию. Были разработаны и запущены невиданные по эффективности способы производства – я имею в виду, в частности, фордовскую потогонную систему. Из человеческого организма до капли выжали все, чтобы получить максимальный выход продукции. А результат? Кризис, нищета, голод миллионов, разруха. Почему? Потому что к этому моменту человечество достигло такого этапа своей эволюции, когда физические возможности человеческого организма больше уже не могли обеспечить выросшие потребности расплодившегося вида гомо сапиенс. Но мы выкарабкались. Любой другой вид животных тут бы и загнулся, по крайней мере деградировал, уменьшив численность популяции до нормы, потому что у других животных резервов выживания, кроме предоставленных собственным телом, больше нет. А у нас резервы нашлись, но резервы принципиально иные, нежели сила мышц…

То ли нежданный виталин задор напомнил мне славные времена загнивающего социализма, когда подобные бесплодные философствования потрясали нашу студенческую общагу, то ли виталины сентенции о конце света состыковались в моей голове с моими собственными заботами о спайдере, лопатящем сейчас Интернет, но во мне вместе с интересом стал просыпаться забытый, было дело, и даже одно время проклятый старый полемист:

– Стой-стой-стой. Я понимаю, философ драный, что ты сейчас о наших мозгах заговоришь. Но давай-ка по порядку. С чего это ты взял, что именно к тридцатым годам бедному человечеству так припекло? А что, до этого все было в порядке – копали лопатой, ни о чем не задумываясь, и ели от пуза, потому что никто кусок изо рта не вырывал? Так я тебе скажу, что это не так.

– Естественно не так, Илюшенька, умница ты наш. Поясняю. Согласно философии марксизьма-ленинизьма, которую основоположники содрали у одного диалектического идеалиста, а мы потом перед экзаменами сдирали друг у друга, прогресс спиралеобразен. Давай не будем ниспровергать авторитетов. Я также надеюсь, что ты, как всякий истинный православный россиянин с высшим инженерным образованием, не принимаешь всерьез сказочку о семи днях творения, потому что в ней про спирали ничего не говорится. Короче, прогресс спиралеобразен – и это печка, от которой будем танцевать. Если ты захочешь обсуждать спиралеобразность прогресса, я дам тебе в морду, и на этом закончим.