Сидевший за рулем водитель — молодой парень с бычьей внешностью — не успел даже ничего сообразить, как ему предъявили ярко-красное удостоверение и строго велели сидеть тихо, не высовываться.

Сопротивление в таких случаях обычно не оказывается. Пойманная с деньгами проститутка и парень-водитель прекрасно понимают, что бежать или тем более драться не следует. Во-первых, бессмысленно — поймают. Догонят, и будет только хуже. А во-вторых, самое строгое наказание, которое они могут понести в случае чистосердечного признания, — это даже не штраф, а просто-напросто задушевная беседа в «полиции нравов». А утром можно идти домой и забыть навсегда о случайном инциденте.

Уголовная статья, карающая за сводничество, отменена. Своднику вообще ничего не грозит. Единственное, за что можно реально привлечь к уголовной ответственности, — это содержание притона, то есть нужно доказать, что некий человек организует сексуальные услуги в специально предназначенном для этого помещении. В бане, в массажном кабинете или, например, в снятой квартире.

Только в случае, если это все будет доказано, данному лицу грозит тюрьма.

Прямо в машине Лукоморов и Виталик провели экспресс-дознание. Пока задержанные не очухались, не пришли в себя от неожиданности, оба офицера принялись «трамбовать» их, взяв с самого начала высокий темп и не давая одуматься.

— У вас в сумочке находятся двести долларов США, — начал строгий Лукоморов, выхватывая сумочку из рук девушки. — Откуда они у вас? За что вы их получили?

— Нет у меня ничего, — замотала та испуганно головой. — Что вы пристали?

Вы не имеете права… Покажите документы, я не рассмотрела… Какие доллары?

Это была первая и наиболее глупая реакция. Впрочем, в отделе Вербина к такому давно привыкли и научились быстро приводить людей в чувство.

— Доллары у тебя в сумочке, красотка, — заметил Виталик. — Их там двести, и обе бумажки специально помечены. Они будут изъяты по акту.

— Ты получила их в качестве платы за оказание сексуальных услуг твоими подругами, которые сейчас пошли в квартиру по Коммуны, одиннадцать. Правильно я говорю? — вступил Лукоморов.

— Покажите удостоверения, — вдруг подал голос водитель. — Откуда мы знаем, кто вы такие? Помахали чем-то перед носом и спрятали.

— Молчать! Сидеть тихо! — неожиданно рявкнул Виталик, мгновенно выйдя из образа телевичка. Потом снова обернулся к девице, которая уже успела проникнуться важностью происходящего и теперь чуть не плакала. — Слушай, подруга, — угрожающе произнес он, — либо ты быстро признаешься, либо идешь в тюрьму за что-нибудь мерзкое. По Моему, у тебя в сумочке имеется доза наркоты.

Хочешь сесть за наркоту лет на пять?

— Ты красивая, — добавил Лукоморов, недобро усмехаясь. — Подумай, какая ты вернешься через пять лет лагеря.

— Нет у меня никакой наркоты, — заплакала девица. — И не было никогда, я не употребляю. Нет у меня…

— Приедем в милицию — появится, — зловеще ответил Виталик, страшно сузив глаза и состроив мрачную физиономию. — А на прошлой неделе в гостинице одного мужика девушка клофелином опоила и ограбила вместе со своим дружком. Слышали?

Мы эту парочку как раз ищем, и кажется мне, что по приметам вы оба как раз очень подходите.

Теперь уже девушка и парень убито молчали, до них стало доходить, что переплет, в который они попали, может внезапно оказаться очень жестким и неудобным.

— Пять лет за наркоту, которую мы у тебя непременно найдем, — спокойно, как бы размышляя, заметил Лукоморов. — Да еще пара лет за того парня с клофелином. Он чуть не сдох. Так что светит тебе, красавица, лет семь строгого режима. Выйдешь старухой, кому будешь нужна? А о тебе, милок, я даже не говорю, — сощурился он на водителя. — Знаешь, что с такими, как ты, в зоне делают?

Опустят по полной программе, пидарюгой лагерным станешь в два счета. Жалко мне тебя. — Он демонстративно вздохнул и посмотрел в окно машины, на улицу, где потоком двигались люди и откуда слышался скрежет по рельсам далекого трамвая…

Что-что, а создавать невыносимую атмосферу давления Лукоморов с Виталиком умели. У них был большой опыт «выступлений в паре».

И водитель не выдержал. Психологически это понятно: только что он был нормальным двадцатилетним пацаном, успешно «косящим» от армии на выгодной непыльной работе — развозил девочек по клиентам. Все было так хорошо и красиво, жизнь улыбалась каждый день, а сейчас вдруг за одну минуту все стало очень плохо.

Причем сама жизнь вокруг не изменилась: по-прежнему идут трамваи по улице, шагают по своим делам веселые люди, женщины катят коляски с детьми, а ночью в дискоклубе соберутся дружки. Но уясе без него, вся эта приятная жизнь для мальчика Бори закончилась. Все это уже не для него. Какая-то минута — и все пошло прахом. Осталась только эта машина — ив ней два строгих неприятных мента.

И мальчик Боря не выдержал — невыносимо оставаться в этой машине и слушать такие строгие безжалостные слова! Одним рывком он распахнул дверцу и кинулся вон. Куда угодно, лишь бы кончилась эта ужасная «трамбовка», лишь бы не слышать этих страшных угроз и не видеть презрительно сощуренных глаз.

Он не привык, чтобы с ним так разговаривали. Рос Боря без отца, и мама всегда баловала его. Из последних сил выбивалась, чтобы ее мальчик был хорошо одет, ни в чем не нуждался. И в школе учителя жалели его: растет без отца, в неполной семье. Так и жил Боря до двадцати лет этаким долговязым недорослем, с детства твердо уверенным в том, что ему позволено все, а сделать ему плохое никто не решится.

И вдруг — такое! Желание убежать было защитной реакцией неподготовленного человека.

Только оказался Боря слишком долговязым: много морковки кушал в детстве, вот и оказались ноги слишком длинными. За одну из них успел ухватиться капитан Лукоморов.

Водитель прыгнул из машины наружу, но нога его осталась внутри — капитан зажал ее руками и резко дернул на себя. Потом втащил Борю внутрь и ловко защелкнул наручники на запястьях. Тот корчился от боли: только что во время неудачного побега сильно ударился грудью о порог машины, и разбитого носа текла кровь, заливая подбородок и капая на грудь.

— Что ж ты так неосторожно-то? — укоризненно заметил капитан. — Тебе же, сучара, сказано было сидеть тихо, не дергаться. А ты вертишься во все стороны.

Теперь водитель просто заплакал. Он шмыгал носом, пытаясь втянуть в себя кровь, и глаза у него были потерянными. О девице на заднем сиденье и говорить нечего: увиденное произвело на нее достаточно сильное впечатление…

— Номер квартиры, — потребовал Виталик. — Быстро! Номер квартиры! Не врать! Соврете — хуже будет. Цуцики…

— А зачем мы будем ждать сорок минут? — спросила Марина, когда они с Вербиным взяли по чашке кофе и сели за свободный столик в углу. Если деньги уже изъяты и девушки пошли с клиентами в квартиру… Чего еще ждать?

Вербин покосился на нее подозрительно, как бы спрашивая себя, действительно ли Марина этого не понимает.

После короткой паузы он ответил спокойным равнодушным голосом, глядя куда-то через плечо Марины.

— Сорок минут — это то время, за которое наши подсадные успеют переспать с проститутками. Для полноты картины совокупление должно произойти. Тогда это будет полноценное задержание за оказание услуг сексуального характера за деньги. Чтоб все было точно так, как записано в законе. Ясно?

Он отчеканил все эти неприятные слова, не глядя на Марину, подчеркнуто ровным тихим голосом, как будто читал лекцию в школе милиции.

— Ясно, — ответила Марина еле слышно и уставилась в чашку, размешивая брошенный туда буфетчицей сахар. — А кто эти люди? Я имею в виду: кто эти двое мужчин, которые пошли с девушками?

Но Вербин тотчас поправил ее.

— Это не мужчины, а подсадные, — довольно резко ответил он. — А девушки — это проститутки. Подсадные пошли с проститутками — вот как следует говорить.

Марина достала сигарету и, затянувшись, выпустила струю дыма в сторону от Вербина. Потом постучала длинным ногтем по сигарете, нервно стряхивая пепел.

— И все-таки, — поинтересовалась она снова. — Кто эти подсадные? Мне ведь можно об этом знать?

Майор недовольно пожал плечами и нахмурился.

— Конечно, можно, — ответил он. — Тут нет никакого секрета, по крайней мере для сотрудников милиции. А почему ты спрашиваешь? Тебе знаком кто-то из них?

— Нет, — покачала головой Марина. — Просто они мне не понравились. Оба.

Ничего особенного, — добавила она, заметив недобрый вопросительный огонек в глазах Вербина. — Пока мы ехали сюда, они разговаривали между собой. Мне не понравилось то, что я услышала.

Майор рассмеялся и отпил кофе. Потом поморщился — разве это кофе? — и улыбнулся снова, почти облегченно.

— Ну и бог с ними, — сказал он. — Не понравились — и ладно. А я тебе нравлюсь?

Марина смутилась от этого совершенно неожиданного вопроса. Снова принялась стряхивать пепел.

— Наверное, нравлюсь, — уверенно заключил Вербин. — Если мы работаем вместе, значит, нравлюсь. И Лукоморов, и Виталик тоже тебе нравятся. Разве не так?

— Так, — подтвердила Марина. — И что же?

— А то, что те люди, которые тебе нравятся, такими вещами не занимаются, — пояснил майор. — Но кто-то ведь должен это делать. В абсолютно белых перчатках милицейскую работу не выполнишь — не та профессия. Это тебе не в школе детей литературе учить. Кто-то должен быть подсадным, иначе не выйдет.

— Так это сотрудники милиции? — попыталась уточнить Марина. Спустя пару секунд повисшей паузы она задала вопрос иначе:

— Это могут быть сотрудники милиции?

Вербин удовлетворенно хмыкнул: ему понравилось, как аккуратно был сформулирован вопрос во второй раз.

— Да, — сказал он неохотно. — Это могут быть и сотрудники милиции. Перед законом сотрудник милиции точно такой же гражданин, как и любой другой. Его слово, его свидетельство в суде не больше и не меньше, чем слово и свидетельство любого гражданина. Так что в принципе подсадным может быть любой человек, не исключая и сотрудника органов правопорядка. И задача его в данном случае проста: совершить половой акт с проституткой, а затем по нашей команде открыть изнутри дверь квартиры. А потом подписать соответствующий документ. Как видишь, большого ума не надо, не правда ли?

Владимир остался доволен своим ответом. Втайне он желал, чтобы Марина перестала задавать вопросы на эту скользкую тему. Есть вещи, о которых не принято долго и многословно говорить. Например, в недавнюю эпоху, когда практиковалась смертная казнь, ответственные лица всегда избегали публичного обсуждения вопроса о том, кто же именнo исполняет такие приговоры. Кто конкретно расстреливает осужденных преступников? Понятно, что это делает кто-то из сотрудников правоохранительных органов, но говорить об этом как-то нехорошо.

Такой же совершенно секретной темой является и вопрос об осведомителях — о той огромной армии людей, без услуг которых милиция не раскрыла бы и десятой доли преступлений. Осведомители нужны? Да, очень нужны. Они полезны? Конечно. Без них немыслима эффективная розыскная работа. Но говорить об этом громко и подробно — ох, увольте…

Такую же роль выполняли в данном случае и подсадные клиенты проституток.

Как раскроешь притон, если хоть раз не проверишь все в реальности? Если не имел место факт сексуальных услуг, то невозможно сформулировать обвинение… А для этого нужны реальные клиенты — потребители услуг.

— Такими подсадными могут быть сотрудники нашего отдела? — вдруг после недолгого размышления над словами Вербина спросила Марина и пристально, в упор посмотрела на своего начальника.

Но кризис в разговоре уже миновал, и теперь Владимир мог позволить себе немного расслабиться. Он улыбнулся и покачал головой. 

— Ты хочешь спросить, не бывал ли я сам в роли подсадного? — спросил он. — Или Лукоморов с Виталиком?

Нет, не беспокойся. По закону, как ты сама понимаешь, можем быть и мы. Мы такие же граждане, как и все остальные, и не лишены гражданских прав. Но я никогда не разрешал сотрудникам отдела бывать подсадными. Ни разу. И не разрешу.

— Почему? — Марина так и не сводила с Вербина испытующего взгляда, он даже слегка внутренне поежился — такую увидел в ее глазах глубину душевную проницательность.

— Потому что это не правильно, — без раздумий выдохнул он, допивая свой успевший уже остыть кофе. — Не правильно, — повторил он. — Аморально. Это создало бы нездоровое отношение к работе.

— А никогда не хотелось? — внезапно спросила Марина, и ее губы дрогнули в усмешке. Она задала этот вопрос неожиданно для самой себя, просто сорвалось с языка, и сейчас она сама испугалась…

Взгляд Вербина на мгновение стал жестким. Он поднял его от опустевшей чашки снизу вверх на Марину, словно замахнулся тяжелой саблей.

— Нет, — отрезал он решительно, — никогда.

Майор встал, с шумом отодвинув металлический стул, в руке у него появилась рация.

Он взглянул на часы, которые показывали, что время истекло, и пора начинать следующий этап операции.

В квартиру номер двенадцать они поднимались втроем: Вербин впереди, за ним Марина с Лукоморовым. Виталик и Иннокентий остались в машине караулить уже задержанных водителя и девицу.

Навстречу им спускалась женщина приличного вида, хорошо одетая. Заметив поднимающуюся троицу, она замерла и испуганно прижалась к стене, пропуская их.

Не было сказано ни единого слова, Марина и ее спутники выглядели обыкновенными людьми. Мало ли кем могут быть эти двое мужчин и молодая женщина в строгом костюме? Но нет, случайно встреченная дама, видимо, почувствовала в них что-то особенное: то ли угрозу, то ли сосредоточенность.

«Недаром говорят, что у всех сотрудников милиции какая-то особая аура, — подумала Марина. — А здесь нас сразу трое на одной лестнице — вот до ясенщины и докатилась наша эманация».

На площадке Лукоморов переглянулся с начальником и тотчас достал маленький мобильник. Набрал номер и, подождав, пока ответят, коротко сказал:

— Вы готовы? Мы уже здесь. Засунул мобильник обратно к себе в карман и подмигнул Марине:

— Сейчас откроют. Главное — следи, чтобы девки ничего не выбросили. Мало ли что у них в сумочках или в карманах…

Внутри квартиры было тихо, не доносилось ни звука. Прошла минута, затем другая.

— А они точно здесь? — на всякий случай нервно спросил Вербин. — Точно двенадцатая квартира?

— Да нет, точно, — ухмыльнулся Лукоморов, вытащил из кармана смятую пачку «Явы» и достал сигарету, которую тотчас принялся разминать пальцами. — Эти цуцики не соврали. Да можешь сам пойти у них спросить — вон они в машине сидят.

Точно — двенадцатая.

— А почему тихо так? — не унимался майор.

— Может, квартира большая, — пожал плечами Лукоморов. — Мало ли что.

Комнат много, двери закрыты, вот и не слышно отсюда ничего. Бывает…

В этот момент изнутри послышался какой-то шорох, топот босых ног, а в следующее мгновение дверь распахнулась. На пороге стоял абсолютно голый человек — один из тех двоих, с которыми Марина ехала сюда в машине. Она торопливо отвела глаза, хотя успела заметить, как волосат этот человек — словно орангутанг.

— Заходите, — бросил он, почесывая рукой ГРУДЬ. — Прямо по коридору — они там.

— Ты чего так долго не открывал? — недовольно Рявкнул Лукоморов, входя в прихожую и на всякий случай озираясь по сторонам профессиональным взглядом. — Мы уж заждались тут под дверью топтаться.

— Кончить не мог, — оправдываясь, сказал голый мужчина. — Ты тоже нашел время, когда звонить — у меня только кончалово пошло, а тут ты в трубке объявился. Нет, думаю, пока дело не сделаю, открывать не пойду. Вечно ты, Петя, весь кайф поломаешь.

— Да у тебя сорок минут в запасе было, — миролюбиво ответил Лукоморов, идя по длинному коридору. — Неужто за сорок минут кончить не можешь? Стар ты стал, Сергуня, стар. Не таким я тебя помню.

— Замолчите оба, — угрюмо оборвал разговор Вербин, обернувшись. — Что вы такое несете? Здесь женщина, а вы, старые кобели, распустили языки…

Вошли в комнату. Здесь стояли две сдвинутые вместе кровати со смятым бельем, на котором лежали две девушки и второй подставной — все тоже голые.

Сама квартира, состоявшая из двух комнат, кухни и длинного коридора, производила впечатление старой, давно не ремонтировавшейся. Зеленая краска в коридоре поблекла, штукатурка местами осыпалась, а пол ходил ходуном под ногами. Здесь явно не ощущалось руки хозяина, который бы имел хоть какой-то интерес к этому жилью.

Да оно и не было жильем, квартира снималась с совершенно другой целью.

Отремонтированы были только две комнаты, в которые девушки и приводили своих клиентов. Да и здесь ремонт выглядел чисто поверхностным.

Комнаты украшали развешанные по стенам картинки — безобразно грубые копии хрестоматийных работ русских живописцев XIX века. Над кроватями, где, собственно, и происходил разврат, например, висела копия картины «Мишки в сосновом бору», а в другой комнате, где также был установлен старый диван, имелось нечто напоминающее работу Левитана. Вероятно, картины оставили хозяева, сдававшие квартиру, а содержатель притона «окультурил» обстановку этими «произведениями искусства».

— Одевайтесь, — бросил Вербин, вошедший в комнату первым. — Сумки не трогать, все оставить на столе.

Ошалевшие девицы в полном молчании принялись натягивать на себя белье. Обе они были растрепанные, с размазавшейся косметикой, но приводить свою внешность в порядок у них не было времени.

Оделись и мужчины, не проявляя никакого интереса к происходящему. Видно было, что они исполнили свою роль, и дальнейшее их уже не касалось. Они даже не делали вид, будто хоть чем-то заинтересованы. Один из них, натянув штаны и рубашку, снова развалился на кровати и, взяв с прикроватной тумбочки какой-то порнографический журнальчик, углубился в рассматривание глянцевых картинок.

Второй отошел к окну и со скучающим видом уставился на улицу.

Теперь Марина смогла разглядеть как следует девиц.

Одна была совсем молоденькая. Лет восемнадцати, если не меньше. Невысокого роста, с полненькими округлыми формами и ямочками на залитых румянцем щеках.

Сейчас она была испугана и подавлена неожиданностью, однако шустрый взгляд карих глаз говорил о том, что девушка в обычной обстановке — веселая болтунья и хохотушка.

«Такой все нипочем, — с оттенком зависти подумала Марина. — Что бы ни случилось, эта пампушечка найдет смешную сторону и будет веселиться. Да и молоденькая она еще совсем — жизни не знает».

Вторая девица оказалась постарше. Да, строго говоря, это была уже не вполне девушка — на вид ей было лет тридцать. О неумолимом возрасте и бурном образе жизни говорили впечатляющие мешки под глазами, складки вокруг ярко накрашенного рта, умело замаскированные компактной пудрой, но от этого не ставшие незаметными для заинтересованного взгляда. Сейчас женщина, одевшись, взяла со стола расческу и пыталась привести в порядок растрепанные темно-каштановые волосы.

Одеты проститутки были почти одинаково: обе в узких черных брючках, подчеркивающих их довольно стройные фигуры, и ярких жакетках — одна в розовой, другая в голубой.

— Ты осматриваешь эту комнату, — скомандовал Вербин Лукоморову. — А ты, — он повернулся к Марине, — ты займись вон той. Гляди внимательно, чтоб ничего не пропустить. В этом гнездышке много всякого интересного может найтись.

— Можно закурить? — спросила молоденькая, протянув руку к лежавшим на столе сигаретам.

— Нет, — коротко отрезал Вербин, даже не посмотрев в ее сторону. — Курить нельзя.

— А почему? — недовольно протянула девушка и капризно выпятила нижнюю губку. — Я же никуда не убегаю… Почему нельзя закурить? Вы же курите сами.

— Заткнись, — вяло оборвал ее Лукоморов, уже деловито приступивший к обыску. — Сказано — нельзя, значит, нельзя. Сиди тихо. Когда спросят — будешь говорить.

Марина прошла в соседнюю комнату и приступила к ее осмотру. Сначала открыла дверцы шкафа, где оказалась батарея пустых бутылок из-под вина и коньяка. По очереди брала каждую и переворачивала вниз дном — вдруг внутри что-то спрятано.

Затем глянула под батареи центрального отопления, пошарила там рукой. Нет, ничего.

Проверила внутреннюю часть дивана и, достав оттуда скомканные простыни, потрясла их, морщась от брезгливости. Видимо, белье было недавно использованным, и потому из комка вывалилось несколько оберток от презервативов «Мускулан».

Больше в комнате ничего не было, так что оставалось для проформы на всякий случай заглянуть за висящую картину и медленно пройтись по половицам, прислушиваясь, не скрипнет ли какая-нибудь — вдруг под полом сделан тайничок?

Что может храниться в подобной квартире, превращенной в притон? Наркотики, в первую очередь. Валюта, золотые изделия — во вторую.

Сейчас ничего этого Марина не нашла. Уже во второй раз за этот вечер недовольная собой, она вернулась в первую комнату. Внешний вид помещения за несколько минут успел измениться — весь пол посредине был завален глянцевыми порнографическими журнальчиками и просто цветными фотографиями, изображающими голых и полуголых девиц, которые капитан Лукоморов успел извлечь из находившихся в комнате двух шкафов.

— Вот это коллекция, — бормотал он изумленно, вытряхивая из ящиков оставшиеся журналы.

— Сложите это все куда-нибудь, — распорядился Вербин. — В отделе разберемся, что к чему. Ну, Девочки, давайте познакомимся поближе, — обратился он к понурившимся проституткам. — Давайте займемся вашими сумочками. Это — самый короткий путь к знакомству. Марина, выложи все содержимое сумочек на стол. А потом приступим к разговору.

Обыскивать Марина умела хорошо: ей многократно приходилось делать это, работая в ИДН. Обыскивать подростков, кстати, гораздо труднее, чем взрослых: им приходит в голову спрятать что-либо в таком удивительном месте, до которого взрослый просто не додумается…

Содержимое каждой сумочки вываливалось на стол отдельной кучкой.

Набор предметов — привычный, как у всех: косметичка с помадой, тушью, носовой платок, пять-шесть презервативов в ярких пакетиках, кошелек из дешевой турецкой кожи, выдаваемой за итальянскую.

— Ничего интересного? — спросил Вербин в то время, пока Марина разбирала все это барахло. — Записные книжки есть?

Это было важно: анализируя записные книжки проституток, можно при везении найти адреса или еще какие-нибудь сведения о содержателе притона — главной цели поисков «полиции нравов». Надежды на то, что задержанная проститутка сама добровольно вдруг возьмет да и расскажет о содержателе притона, нет. Зачем ей это нужно? Во-первых, она точно знает, что уже назавтра вернется к своим занятиям, и не заинтересована в том, чтобы притон разгромили. Кроме того, боится мести за болтовню. Так что «девочки» молчат о своих хозяевах, и заставить их говорить нет никакой возможности. А как заставишь? Они могут быть какими угодно тупыми и неграмотными, но если они профессионалки, то все отлично знают: ничегошеньки им милиция сделать не может. Ну, продержат ночь, а потом все равно отпустят.

В сумочке у шатенки записная книжка имелась, и Марина передала ее Вербину, принявшемуся с интересом медленно переворачивать страницу за страницей. Иногда по ходу просмотра задавал проститутке вопросы.

— А это кто такой? — спрашивал он, указывая на непонятное имя с телефоном. — Дядя, говоришь? Проверим… Двоюродный? Ну, посмотрим… Что это за бумажка? — вытащил он из-за отворота обложки что-то свернутое, похожее на финансовый документ.

— Квитанция, — мрачно ответила шатенка, качая ногой, и отвернулась. — Не трудитесь. Всего лишь квитанция из сберкассы.

— Об оплате? — уточнил Вербин, вглядываясь в неразборчиво написанные слова, которые поясняли цель платежа. — За что произведена оплата?

— Это за детский садик, — неохотно пояснила женщина, с досадой отворачиваясь в сторону. Ее сильно накрашенное лицо сделалось совсем замкнутым и отрешенным. — Не выбрасывайте, — нервно сказала она. — Завтра последний день платежа. Если я утром не принесу, дочку в садик не возьмут, мне уже сказали.

— Поня-я-тно, — после некоторого замешательства протянул Вербин и сунул квитанцию обратно. — Раньше никогда не задерживалась? — тут же поинтересовался он, вглядываясь в лицо проститутки. — Что-то мне твоя внешность знакома… В гостинице «Палас» в прошлом месяце не ты попадалась? А, подруга?

В этот момент он тряхнул зажатой в руке записной книжкой, и оттуда высыпались несколько ярких картонных кружочков, тут же разлетевшихся по полу.

— А это еще что? — Вербин поднял один из кружочков, рассматривая его. — Для чего предназначено?

Лукоморов тоже поднял кружочек, подозрительно принялся разглядывать его на свет.

— Вроде презерватива, что ли? — засмеялся он. — Новый фасон?

Проститутка угрюмо молчала, упорно глядя в сторону и сурово поджав размалеванные губы.

— Не понимаю, — растерянно заявил майор, крутя в руке пеструю картонку.

Потом так же вопросительно взглянул на Лукоморова, но тот недоуменно пожал плечами и швырнул кругляшок с картинкой на стол. — Что это такое? Объясняй немедленно. Слышишь, красотка, не дури!

Женщина не промолвила в ответ ни слова. Она так же сумрачно сидела на стуле, только пальцы ее нервно без остановки теребили край кофточки. Она глядела в пол и не поднимала головы, как партизанка на фашистском допросе.

— Это кэпсы, — негромко сказала Марина. — Игра такая у детей. Вот этот как раз считается самым ценным — «Незнайка на Луне»…

Она не добавила, что в этот день снова забыла купить точно такие же для своего сына.

Когда Марина в ту ночь вернулась домой, она не сразу легла спать. С удовлетворением отметив про себя, что Артемка, слава богу, научился засыпать без нее, она поцеловала его спящего и вышла, притворив за собой дверь.

За окнами была непроглядная тьма. Ночной ветер, врывавшийся через открытую форточку, шевелил занавеску на окне, и на сердце у Марины было тягостно и неспокойно. Она старалась стряхнуть с себя воспоминания о прошедшем вечере, об облаве, в которой участвовала, и, чтобы забыться окончательно, уселась рисовать. Клоун получился крупный, с широкими плечами и мясистым носом, как у морского льва. Марина развела акварель и разрисовала клоуна поярче — кафтан сделала розовым, штаны — в синюю полоску, а колпак желтый с серебряными звездами по всему полю. Когда рисунок уже приближался к концу, она подумала, что можно завтра подарить его Артемке — пусть повесит над своим столом рядом с другими. По насыщенности цветами клоун обещал выйти нарядным, смешным.

А когда закончила и взглянула в целом на дело своих рук, то сокрушенно покачала головой. Нет, правильно она сделала, что не стала художником! Не умеет она преодолевать своего настроения, все ее внутреннее состояние выражается в этих рисунках, ничего не удается скрыть. Себя не преодолеешь: все в клоуне было хорошо и ярко, вот только лицо его выглядело перекошенным и даже каким-то печально-зловещим.

«Нет, — решила Марина. — Не стоит дарить это Артемке. Вот появятся положительные эмоции, тогда уж и нарисую как надо». Она порвала лист на мелкие кусочки и тщательно запихала их в мусорное ведро. Потом на последнем обрывке бумаги написала крупными буквами «Кэпсы» и засунула его в удостоверение личности — чтобы назавтра уж точно не позабыть о просьбе сына.