Глава первая

И так далее, в стиле старшего по наряду патрульно-постовой службы милиции.

Сам младший лейтенант Кириллов сидел сейчас на шатающемся стуле напротив майора Вербина и раздраженно моргал слезящимися глазами, явно демонстрируя усталость и непонимание — чего еще от него хотят? У него только что закончилось ночное дежурство, он уже успел выпить бутылку пива и совсем собрался было домой в общагу, когда выяснилось, что нужно еще заехать в Отдел по борьбе с правонарушениями в сфере общественной нравственности и дать пояснения по поводу пустякового этого дела недельной давности.

— А почему «парнографических»? — поинтересовался майор у Кириллова. — От слова «пара», что ли?

Младший лейтенант ничего на это не ответил, только моргнул и неприязненно сжал губы, чувствуя, что над ним каким-то образом издеваются. Каким именно — он не понимал, но раздражение по отношению к умнику испытывал.

Кириллов уже успел забыть о том происшествии, а теперь пришлось заново все вспоминать. Сидящий за столом майор ему не нравился — слишком молодой и задает слишком много вопросов. Больно умный. И вообще: что это за отдел такой? «С нарушениями общественной нравственности»… Тьфу!

«Развели дармоедов, — с неприязнью думал Кириллов, глядя мимо лица майора и вздыхая, — нашли чем заниматься. Лучше бы нам зарплату прибавили за счет этих вот, которые не работают, а места теплые занимают. Их бы всех вот на улицу выгнать за отморозками погоняться — узнали бы, как занятых людей беспокоить…

Знал бы, что так выйдет, — вообще бы не стал связываться, ту машину останавливать. Очень надо!»

Вечер третьего сентября был теплым и тихим. Целый день до этого по Унчанску гулял ветер, срывая плохо прикрепленные рекламные щиты и отчаянно раскачивая деревья. Порывы ветра заставляли хлопать незакрытые двери домов, гремела старая металлическая кровля. А к вечеру все стихло, будто природа внезапно пришла в себя, успокоилась.

На площади перед вокзалом было многолюдно — как раз должен был отправляться вечерний поезд на Москву. Красивое здание вокзала недавно заново покрасили, и оно, бело-розовое, напоминало праздничный торт, рядом с которым дома на прилегающих улицах казались убогими. Впрочем, Вокзальная площадь и должна быть нарядной — ведь она лицо любого города, это всякая власть понимает.

Тут вечером и освещение нормальное, не то что в других районах Унчанска.

Кириллов сидел в служебных «Жигулях», припаркованных на видном месте неподалеку от здания вокзала, и скучал. Напарник-сержант побежал в киоск за лимонадом, лежащая рядом на сиденье рация что-то уныло бубнила про драку в пивном баре на набережной, и делать было решительно нечего. На вокзале своя милиция — транспортная, туда Кириллову все равно соваться не надо, а на площади при свете фонарей что ж такого может произойти? Разве что объявятся откуда ни возьмись злобные чеченцы и станут у всех на виду закладывать под здание вокзала мешки с гексогеном…

Лениво оглядывая площадь, Кириллов скучал и, безнадежно вздыхая, ждал хоть какого-нибудь происшествия. Нужно же человеку развлечься!

Внимание его привлек внезапно раздавшийся резкий рев автомобильного двигателя. Мотор был явно старый, изношенный, а газу водитель поддал сильно, отчего и раздался пронзительный рев. Только что подкатившая к вокзалу машина рванула с места и, с трудом набирая скорость, пронеслась через площадь к одной из улиц. Сзади раздался возмущенный крик, и человеческая фигура метнулась вслед отъезжающим «Жигулям».

Дело было ясное, совсем как в учебном фильме для курсантов школы милиции.

Обычная вещь: водитель подвез пассажира к вокзалу, а когда тот вышел из машины, позарился на его вещи и решил быстренько уехать вместе с чужим чемоданом.

Кража, статья такая-то…

Правда, посадить водителя в этом случае бывает трудно, потому что обычно эти типы после задержания заявляют, что пассажира довезли, а про то, что на заднем сиденье или в багажнике остался чемодан, забыли.

«Ладно, поймаю — хоть по морде надаю». Кириллов мгновенно оценил ситуацию и одним движением завел мотор. Выехав на середину площади, младший лейтенант чуть было не столкнулся с поворачивающим трамваем, но успел обогнуть его, и машина, угрожающе скрипнув шинами по рельсам, устремилась следом за зелеными «Жигулями» воришки.

В принципе все произошло так быстро, что незадачливый преступник даже не успел заметить погони. Мотор его старенькой машины тянул плохо, так что преследование оказалось стремительным. Милицейский автомобиль в два счета нагнал уезжавшего, после чего Кириллов, злорадно усмехнувшись, крутанул руль вправо и прижал «жигуленка» к бортовому камню. Он чувствовал себя победителем, хотя к торжеству примешивалась привычная уже горечь от сознания того, что, будь преступник на иномарке, догнать бы его не удалось.

Драки и сопротивления тоже не было — в мгновение ока офицер вытащил из-за руля дядьку средних лет в тренировочных штанах с обвислыми коленями и в линялой футболке неопределенного цвета. Кириллову очень хотелось, чтобы дядька хотя бы помахал руками или попытался убежать — спровоцировал постового на применение силы. Но нет, не удалось размяться! Более того, несчастный воришка тотчас засуетился и принялся показывать на лежавший сзади в машине черный «дипломат».

— Это не мое, — бормотал он испуганно, — это вон тот мужик у меня в салоне забыл. Подвез его, а он выскочил как очумелый… Видно, на поезд опаздывал, вот «дипломатик» свой и забыл. А я смотрю — что это? Да вот его «дипломатик» и валяется…

Судя по поспешности заготовленных заранее объяснений, дядька уже не раз проделывал подобные штуки со своими пассажирами. Но на этот раз ему не повезло.

И как это он вовремя не заметил милицейскую машину?

Обычная часть нехитрой этой истории закончилась. Оставалось лишь подождать, пока через несколько секунд подбежит задыхающийся пострадавший, а затем Кириллов отвез бы обоих в отделение для составления рапорта и протокола.

Так что развлечение оказалось коротким, и патрульный вновь заскучал.

Но не тут-то было! Сколько ни крутил младший лейтенант головой, сколько ни ждал, а никакого потерпевшего не появлялось. Не было ликующих криков по поводу возвращенного «дипломата», не было горячих благодарностей. Не было ничего.

Потерпевший пропал. Вот еще полминуты назад он с криками бежал за уезжающей машиной, а сейчас, стоило появиться милиции, его и след простыл.

Это как понимать?

О, Кириллов сразу догадался, как это надо понимать, — недаром служил в патрульно-постовой службе уже три с лишним года. Не-ет, опыт не пропьешь — это верно говорится.

Если ограбленный человек сбежал при появлении милиции — ответ однозначный.

Он боится, что его накроют с тем, что есть у него в чемодане.

А что там может быть?

Бомба? Наркотики? Золото?

Словом, в отделении таинственный «дипломат» открыли, и там обнаружились три видеокассеты. Да не простые, а порнографические. Но и это было бы ничего: по нынешним временам, если открыть все «дипломаты», которые находятся в руках у граждан, порнокассет найдется немало. Здесь же не то, — после краткого просмотра найденного дежурный капитан, младший лейтенант и еще два случившихся поблизости сержанта некоторое время подавленно молчали, а потом долго и ожесточенно высказывали свое негодование. Всякий секс видали за последние годы в восьмом отделении милиции, ко всему привыкли, но чтоб здоровенные мужики сношали семи-восьмилетних девочек и мальчиков — нет, такого тут еще не бывало…

— Ну вот, Марина Сергеевна, — веско проговорил майор Вербин, когда отвратительная видеокассета закончилась и экран телевизора погас. — Сколько ты уже у нас работаешь? Два месяца, правильно? А своего дела еще не было. Вот тебе и первое самостоятельное задание. Займись.

Марина проглотила комок, вставший в горле еще в самом начале просмотра кассеты. Она дважды просила майора остановить запись — и так уже все понятно, нет сил это видеть. Но он не согласился, заставил просмотреть все до конца.

Камера скользила по комнате, в которой находились мальчик и девочка. Оба белокурые, худенькие, с потухшими глазами. Голые тела детей чудовищно смотрелись на фоне обычных домашних обоев, занавесок на окнах. Все происходило на громадной кровати, накрытой цветным покрывалом, где оба ребенка по очереди принадлежали высокому светловолосому мужчине, лица которого камера не демонстрировала. Известная музыка «Cambio dolor», звучащая ныне из всех рыночных киосков, дополняла этот процесс…

— Зачем? — умоляюще спросила Марина. — Ведь и так ясно. Растление несовершеннолетних, да еще таких маленьких. Секс с маленькими детьми, ужас…

Вербин взглянул на нее искоса и чуть усмехнулся — уголки рта сложились жесткими складками, так что тонких губ почти не стало видно.

— Это я не для интереса показываю, а специально для ужаса. Чтоб ты злее стала. Знаешь, одно дело — сто раз услышать, другое — увидеть своими глазами.

Ну что, стала злее?

Сейчас, когда испытание фильмом закончилось, на столе перед Мариной лежали только сама видеокассета и косноязычный рапорт младшего лейтенанта ППС о том, как чемоданчик с этими кассетами оказался у него в руках.

— Это все материалы? — уточнила Марина, стараясь больше не думать об увиденном, сосредоточиться на рабочих вопросах.

— А тебе мало? — пожал плечами майор. Потом подумал мгновенье и, хмыкнув, сам ответил:

— В принципе, конечно, мало. Надо найти изготовителей, найти жертвы, вообще отследить всю цепочку. Ну и распространителей, естественно. Судя по всему, эти кассеты как раз везли для продажи. Вот и все, что от вас требуется для начала, товарищ старший лейтенант.

— А вы уверены, что я справлюсь? — покачала головой Марина, которой после фильма нестерпимо хотелось курить. Она уже мечтала о том, как выйдет во двор и глубоко затянется — надо же снять стресс после кошмара. — Расследование может быть сложным, — добавила она, вставая.

— Не сложным, а очень сложным, — засмеялся Вербин, тоже поднимаясь из-за стола, — вот в этом я точно уверен. Но я уж постарался, чтобы ты не заскучала у нас. Чтобы ваше первое дело, товарищ старший лейтенант, было неординарным.

— И у вас это получилось, — медленно, с чувством досады произнесла Марина и пошла во двор — обдумывать план действий.

Она терпеть не могла, когда к ней обращались по званию — старший лейтенант. Несомненно, и майор заметил, как ее всегда коробит при этих словах.

А сейчас намеренно обращался к Марине именно так — это не случайно. Хотел подчеркнуть важность задания. Зря, она и без того достаточно ответственно.

Что майору точно удалось — так это «завести» ее, заставить неотрывно думать о преступлении, которое предстояло раскрыть. Не сдаваться. Найти и обезвредить.

«Полиция нравов», или, как это именуется на официальном языке, Отдел по борьбе с правонарушениями в сфере общественной нравственности, находилась не в основном здании ГУВД, а во дворе самого обычного дома на окраине города. И вывески тут нет никакой: кому надо, тот знает.

Каждый раз, переступая утром порог своего служебного кабинета, Марина с легким уже теперь смущением вспоминала, как совсем недавно пришла сюда в первый раз. Здесь она встретилась с майором Вербиным — начальником отдела «полиции нравов», и они познакомились. А если точнее — познакомились вторично, потому что была у них уже однажды встреча, о которой оба они, не сговариваясь, молчали. Но хоть ни разу и не вспомнили о той, первой встрече, все же Марина долгое время при одном взгляде на Вербина испытывала дрожь в коленках и сухость во рту… Впрочем, теперь она уже предпочитала не вспоминать ни о чем, а то попросту не смогла бы работать в отделе. И без того, получив приглашение перейти сюда, она слишком долго раздумывала.

Дело тут было не только в том, что между нею и Владимиром Вербиным имелась личная тайна. Марина опасалась, что не справится с новой работой. Одно дело — быть инспектором по делам несовершеннолетних, а совсем другое — сотрудником «полиции нравов». Иная специфика. Но, к удивлению Марины, Вербин, обратив на нее внимание, стал настойчив в своем приглашении работать здесь, с ним и его товарищами. Вот уж чего она совсем не ожидала!

— Я боюсь не справиться, — сказала Марина, когда Вербин в первый раз заговорил о своем предложении. — Мне никогда не приходилось заниматься такими вещами. Все-таки одно дело — дети, подростки, хоть и трудные, а совсем другое — взрослые, да еще такие, как ваши подопечные…

Вербин хмыкнул и вдруг заметил:

— Между прочим, Марина Сергеевна, наши подопечные — это бывшие ваши трудные подростки. Одно вырастает из другого.

Он был прав. И Марина согласилась в конце концов перейти на службу в отдел.

Унчанск — большой город, и в нем далеко не все сотрудники милиции знают друг друга. Инспектор по делам несовершеннолетних старший лейтенант Марина Карсавина могла вообще никогда не встретиться с майором Вербиным — начальником отдела «полиции нравов»: судьба могла попросту ни разу не свести их.

Может, все бы так и было, если бы не случай, да еще въедливость самой Марины.

Завуч одной из школ как-то после совещания в роно пожаловалась ей на то, что несколько девочек-старшеклассниц повадились выходить по вечерам на дорогу, чтобы торговать своим телом.

Толстуха завуч была в ужасе от этого и таращила глаза так, словно сейчас на дворе все еще семидесятые годы. Когда было не так уж много соблазнов и «чуждых» веяний и в воздухе висело умиротворяющее застойное спокойствие. Когда каждый мог по очереди купить себе «Жигули», получить к празднику продуктовый набор с палкой несъедобной колбасы и не завидовать соседу, потому что тот был таким же нищим и задавленным человечком. Тогда не знали, что такое наркомания, никто в глаза не видывал ни кока-колы, ни порнофильмов, а разврат по-советски никому не приходило в голову назвать страшным западным словом «проституция»…

Правда, число самоубийств и искалеченных абортами женщин росло в геометрической прогрессии, но то была закрытая информация…

А в девяностые годы бывший советский народ сделал вдруг неожиданное для себя открытие. Оказалось, что одно всегда влечет за собой другое. Появление видиков и хороших видеофильмов неумолимо потащило за собой множество фильмов порнографических. Открытие границ и возможность путешествовать по всему миру оказались напрямую сопряжены с перемещением наркотиков. А рыночные цены со всей жестокостью продемонстрировали, что иногда торговля собственным телом гораздо выгоднее тяжелого труда на фабрике «Красный пролетарий»…

Как говорится в бизнесе и в политике — все идет «в пакете». Хотите политических свобод? Хотите рыночных отношений? Получите все это, но только «в пакете». То есть вместе с наркоманией, проституцией и всем прочим. Это — цена.

А иначе не бывает — Вы должны принять меры, — кипятилась завуч, идя рядом с Мариной по улице. — Ведь это какой-то нонсенс! Девочки-десятиклассницы прямо в школе хвастаются, что на панели зарабатывают больше, чем их учителя и родители!

Представляете себе? Двадцать лет назад о таком и думать не смели! Ведь правда?

Она требовательно заглядывала в глаза Марине и трясла кудельками, обрамлявшими круглое лицо.

Марина хотела было ответить, что двадцать лет назад десятиклассница из ее школы бросилась под поезд, когда узнала, что забеременела от своего одноклассника. Она погибла под колесами, потому что знала — не перенесет позора и издевательств. И вряд ли озверелое ханжество двадцатилетней давности стоит ставить в пример сегодняшнему дню. Неизвестно, что хуже.

Но ничего такого она не сказала. Как говорится в одной телерекламе: иногда лучше жевать, чем говорить, поэтому Марина старательно сосала конфетку с апельсиновым ароматом и молчала.

— Так вы примете меры? — На лице завуча переливались багровые пятна. — Ведь вы обязаны реагировать на такое, насколько я понимаю?

— Конечно, — коротко ответила Марина, кивнув. — Прямо завтра и отреагирую.

Противная завучиха наконец удалилась, а старший лейтенант Карсавина усмехнулась своей невольной мысли о том, что почтенную даму, возможно, больше всего возмущает размер заработка малолетних проституток.

— Завидует, точно, — хихикнула Марина и бросилась к автобусу. Был уже вечер, нужно успеть купить сосисок на ужин.

…А школьниц-проституток она и вправду на следующий день «накрыла».

Через район проходит трасса, по которой днем и ночью идут тяжелые грузовики на Москву. Давно уже власти обещают построить кольцевую автодорогу, но когда это будет! А пока транспорт нескончаемым потоком течет прямо мимо городских кварталов.

От грохота грузовиков с прицепами дребезжат стекла в домах, на подоконниках за неделю оседает слой пыли толщиной в палец. Жильцы ругаются, но ведь у трассы есть и положительная сторона — от нее и кормится много народу среди тех же жильцов. Кто работает в многочисленных закусочных, расположенных через каждые сто метров вдоль дороги, кто выносит сюда на обочину цветы с огорода на продажу, кто стоит за лотком с овощами. Не будет тут оживленной трассы — кто станет все это покупать?

Нет, хоть и жалуются жильцы домов вдоль шоссе на шум и копоть, но, если дорогу и впрямь проложат в другом месте, они же первые пострадают — трасса их кормит.

Так же, видно, рассудили и девчонки из девятнадцатой средней школы. Если хочешь что-то продать — иди на трассу. Если хочешь продать свое тело — тем более иди сюда.

Марина рассудила просто: если прийти в школу и попытаться поговорить с девчонками, на которых указала завуч, то ничего не выйдет. Они от всего откажутся. Сколько раз уже такое бывало — за три года работы инспектором по делам несовершеннолетних Марине уже сотни раз приходилось сталкиваться с упорным молчанием размалеванных девиц. В ответ всегда одно и то же: никаких слов, никаких оправданий или признаний. Тупое молчание и разглядывание собственных ногтей с облупившимся дешевым лаком.

На этот раз лейтенант Карсавина поступила по-другому.

— Меньше слов — больше дела, — объявила она, улыбнувшись своему отражению в зеркале. Собираясь на «операцию», она решилась одеться попроще — натянула потертые джины, старую розовую футболку, накинула на плечи китайскую курточку, в которой обычно ездила с сыном за город. Волосы стянула сзади в пучок простой черной резинкой, накрасилась поярче. Теперь вид что надо — типичная придорожная торговка овощами. Или цветами. Или чем там еще…

Было девять часов вечера, начинало смеркаться. По трассе в четыре ряда двигались машины, среди которых больше всего — грузовых. Тяжелые КамАЗы, облепленные грязью всех российских дорог, трейлеры с финскими номерами — посланцы маленькой трудолюбивой страны, неутомимые корабли европейских пространств. Тягачи с прицепами, еще какие-то совсем уж непонятные движущиеся агрегаты… Легковых машин тут мало — они стараются ехать по другим улицам, подальше от многотонных чудищ.

Марина закурила и медленно прошлась вдоль обочины. Приценилась к ведру старой прошлогодней картошки, которой торговала обмотанная платками с ног до головы рыхлая тетка. Потом двинулась в другую сторону.

Девчонок она заметила почти сразу — глаз наметанный. Да, это точно ее «клиентки».

Стайка девочек лет пятнадцати кучковалась возле киоска с пивом и лимонадом, где иногда притормаживали водители. Их пятеро — блондиночки и брюнетки, в основном с короткими стрижками.

«Красотки, как на подбор, — иронически хмыкнула про себя Марина, мельком оценив замеченную компанию. — И не жалко ведь им себя. Холодно же».

Несмотря на то что был уже май, вечер выдался весьма прохладный — северный ветер так и пробирал чуть не до костей даже в куртке, а девочки выглядели раздетыми. Голые ноги торчат из-под коротеньких юбочек, а сверху только яркие, туго обтягивающие грудь топики.

Детские еще личики, неумело размалеванные грошовой косметикой с рынка, напоминали маски. «Это даже интересно: они сами не понимают, что выглядят отталкивающе?» — подумала Марина. Девочки пили пиво, дымили сигаретами, не затягиваясь, и поминутно деловито оглядывались. На Марину они не обратили ни малейшего внимания.

«Мувинг» начался очень скоро, ждать долго не пришлось.

Возле киоска со скрежетом тормознул трейлер. Водитель остался за рулем, а его напарник, спрыгнув наружу, направился за сигаретами. Когда он купил пачку, одна из девиц, вплотную приблизившись к нему, что-то спросила. На лице мужчины отразилось недоумение, потом он понял. На его плохо выбритом лице появилась двусмысленная ухмылка.

Направившись к трейлеру, он открыл дверцу и что-то сказал своему сидящему за рулем напарнику. Девочка терпеливо ждала возле киоска, переминаясь с ноги на ногу. Вскоре ее подозвали к машине и начался торг. Мимо шли люди, и никто не обращал ни малейшего внимания на происходящее. Да оно и понятно: сейчас никто ни на кого не смотрит. Зрительницами происходящего были только другие девчонки, стоящие неподалеку, и Марина, которая делала вид, что закуривает на ветру.

Слов она не слышала, но можно было догадаться — «высокие договаривающиеся стороны» обсуждают предлагаемые услуги и цену. Наконец дверца кабины распахнулась пошире, и девочка залезла внутрь. Спустя пару секунд трейлер взревел и тронулся с места.

«Далеко не уедут, — подумала Марина, — остановятся неподалеку».

Но ввязываться не решилась: мужиков в кабине двое, и неизвестно, как они себя поведут. А оружия у нее с собой не было, — инспекторам по делам несовершеннолетних разрешается носить его лишь в особых случаях.

«Понаблюдаю, будет еще возможность», — подумала Марина и отошла к соседнему киоску метрах в двадцати, чтобы не привлекать к себе внимания.

Незачем приближаться к малолетним проституткам — даже издали все прекрасно видно.

Девочки между тем рассредоточились вдоль дороги, встав на некотором расстоянии друг от друга. Их вид говорил сам за себя, — у проезжающих не оставалось ни малейших сомнений в том, чего ждут эти подростки.

Машины большей частью проносились мимо, некоторые останавливались. Вот грузовик притормозил рядом с тоненькой, как тростинка, брюнеткой. Открылась дверь кабины, девочка, воспользовавшись этим и стараясь закрепить успех, поставила одну ногу на подножку. Видно, у нее уже имелся опыт того, как не упустить клиента. И верно — через полминуты она проскальзывает в кабину, и машина отъезжает.

А вот высокая стройная девочка с длинными волосами. Она, рисуясь, стоит на обочине с сигаретой в руке. На вид ей не дашь пятнадцати лет, — она выглядит старше. Иногда она перебрасывается словами с подругой, стоящей точно в такой же позе метрах в десяти от нее. Тогда слышно, что голос у нее хриплый не по возрасту, то ли прокуренный, то ли пропитой. Но пока молчит — настоящая красотка, хоть в кино снимай.

Подъехала новенькая блестящая «хонда», там тоже сидят двое, но издали их видно плохо — окна затонированы. Дверцу машины открывать не стали, только плавно опустилось боковое стекло. Девочка нагнулась, стала что-то торопливо говорить. Видно было, как она улыбается, стреляет глазками, хлопает густо накрашенными ресницами — изо всех сил старается понравиться. Из окна машины высовывается рука — длинная, как у гориллы, и с толстыми пальцами, на одном из которых блестит золотой перстень. Эта рука уверенно берется за подставленную грудь девушки и начинает мять ее. Мнет долго, с чувством и с явным ощущением своего полного права. Что ж, это деловой подход: если уж покупать товар, то качественный…

Измяв одну грудь, рука с цепкими пальцами принимается за другую. Девушка стоит, низко склонившись к машине. Когда рука сжимает ее грудь слишком бесцеремонно, видно, как она судорожно вздрагивает, пытаясь отодвинуться.

Наконец, грудь отпустили, и девочка получила возможность разогнуться. Из окна ей сказали еще что-то. Тогда она отступает на шаг и, быстро оглянувшись, не видит ли кто из прохожих, одним движением задирает спереди юбочку.

Некоторое время она стоит так, ожидая, когда из машины на нее насмотрятся и примут решение — брать ее или подъехать к другой и повторить процедуру. Но нет, на сей раз ей повезло, и, получив короткую команду, девочка пробирается на заднее сиденье.

Посверкивая фарами, нарядная «хонда» не спеша трогается с места.

Марина стояла в стороне, будто бы оглядывая окрестности, всего часа полтора, но за это время успела убедиться в том, что завуч была права, — девочки из девятнадцатой школы используют тут поточный метод. Или кто-то поставил их самих на поток, но в этом еще предстояло разобраться.

Вернулась первая девочка, уехавшая на трейлере. Растрепанная, но довольная — личико раскраснелось, и, хотя шла она нетвердо, вид у нее был боевой. Обновив макияж, девочка встала на прежнее место.

Вернулась красотка с длинными волосами, но та выглядела раздосадованной.

Сказав что-то возмущенное подружкам, она расчесала спутанные волосы и тоже вышла на шоссе.

Девушки возвращались через полчаса или сорок минут и вновь становились на обочину. Они стояли продрогшие на ветру и ждали новых клиентов. Именно благодаря порывам ветра Марина убедилась, что все они были без трусиков.

Увидев это, она даже поежилась: ух, как, наверное, холодно и неуютно стоять вот так, перетаптываясь на обочине. Представила себя в таком положении и невольно содрогнулась.

Внезапно Марина заметила, что не она одна наблюдает за происходящим здесь.

В наступившей темноте явственно вырисовывалась черная длинная фигура, притулившаяся у соседнего киоска. Молодой парень, так же как Марина, зорко всматривался в придорожную мглу, освещаемую только фарами проносящихся машин.

Но его цель была совсем иной.

Он не был, подобно Марине, посторонним, хоть и заинтересованным, наблюдателем. Напротив, очень скоро выяснилось, что он активный участник процесса.

Высокого роста, можно сказать, долговязый, парень выглядел лет на двадцать. Марина решила познакомиться с ним поближе. Ясно было, что парень этот имеет какое-то отношение к девочкам, работающим на трассе.

— Слушай, — она подошла к парню вплотную с сигаретой в руке, — у тебя не найдется прикурить?

Он протянул зажигалку, и Марина увидела его лицо. Узкое, с плотно сжатыми тонкими губами. И глаза — на них стоило обратить внимание! Про такие говорят — волчьи. Или рысьи. Глаза произвели на Марину сильное впечатление — столько сквозило в них жестокости и ледяной властности. И вряд ли ему больше восемнадцати лет. От этого контраста юности и звериных глаз становилось даже жутковато.

Он оглядел Марину с ног до головы, и под этим взглядом ей стало неловко — цепкие глаза будто раздевали ее, сдирали одежду.

— А ты что здесь делаешь? — вдруг спросил парень, чуть шепелявя.

— Гуляю, — отрезала Марина, делая шаг назад, но не тут-то было. Парень стремительным движением выбросил вперед руку и схватил женщину за запястье.

— Кажется, я у тебя спросил, — прошипел он, сдавливая руку. Рот его ощерился, и Марина поняла причину шепелявости — двух передних зубов у парня не было.

— От подруги иду, — миролюбиво ответила Марина, не делая попытки освободить запястье. Она твердо решила уладить дело миром. Ей хотелось довести начатое расследование до конца, и не стоило связываться. — Живу я здесь недалеко, — добавила она для правдоподобия.

— Где? — тут же быстро уточнил парень, зыркнув по сторонам своим острым взглядом.

— Вон там, — кивнула Марина на несколько домов неподалеку, в которых уютно светились сейчас окна квартир.

— А тут чего топчешься? — недоверчиво спросил мерзкий незнакомец, сдавливая запястье Марины еще сильнее. — Я тебя уже заметил. Сама хочешь попробовать? — Он кивнул в сторону дороги и стоящих там девушек. — Тоже подработать захотелось?

— Да пошел ты! — в сердцах огрызнулась Марина. Ее поразило, насколько уверенно держался этот щенок. Парень, казалось, был тут хозяином положения.

Последние слова Марины возмутили его до глубины души.

— Что? — чуть ли не взревел он. — Пошел? Я пошел? Да я, если захочу, знаешь что с тобой сделаю? Хочешь не хочешь, а будешь тут вон как они. — Он снова кивнул в сторону девушек на панели:

— За такие слова будешь тут еще неделю бесплатно работать. Поняла?

Он прижал Марину к задней стене киоска, и рука его, оставив запястье, тяжело легла ей на грудь. Пальцы мгновенно нащупали под бюстгальтером сосок и, с силой зажав его, принялись выкручивать. Одновременно второй рукой парень схватил женщину внизу и безжалостно сдавил так, что Марина невольно ойкнула и сжалась. На мгновение она ощутила себя в полной власти этого отвратительного парня — он крепко держал ее за самые беззащитные места. Даже слабые попытки вырваться причинили бы сильную боль, противная одуряющая слабость подступила к самому горлу.

Но парень внезапно потерял к ней интерес. Грязно выругавшись, он отпустил Марину и, отступив на шаг, сказал:

— Сдалась ты мне, сучка вонючая. Вали отсюда, старая прошмандовка.

Он победно шмыгнул носом, этот «хозяин жизни», и в этот момент Марина ощутила в себе силы для того, чтобы сделать из него отбивную котлету.

Придя на работу в милицию, она с первого же дня начала заниматься борьбой и уже в течение трех лет по два раза в неделю упражнялась в спортзале на матах. Разве соперник ей этот жалкий доморощенный хулиган?!

Но нет, это можно оставить на потом, а сейчас следует сдержаться. В последний раз взглянув на парня, Марина постаралась запомнить это лицо, после чего поспешно шмыгнула в темноту. Коллеги по Правобережному РУВД с первых дней службы научили ее, что сотрудник милиции иной раз может тихо уйти от конфликта — это не страшно. Уйти, чтобы потом уж, во всеоружии, «наехать по полной программе».

Но так или иначе, а пока получилось неудачно.

«Странно, что я не смогла его узнать, — размышляла Марина. — Судя по роже — преступный элемент, и район мой. Всех юных негодяев здесь я обязана знать в лицо. Откуда же этот?»

Однако сейчас думать об этом не было времени. Ведь Марина проводила сейчас спецоперацию.

«Милиционеры не сдаются, — сказала себе Марина, — тем более офицеры. Я старший лейтенант или нет?»

Далеко уходить она не стала, воспользовалась темнотой и просто переместилась в другую точку, благо пустого пространства вдоль трассы было предостаточно.

Убедившись, что никого из посторонних поблизости нет, парень вышел из своего укрытия за киоском и принялся по очереди обходить работающих девочек.

Догадаться о том, что он делает, было совсем нетрудно: он собирал с них заработанные деньги.

Все шло гладко. Он подходил, происходил короткий разговор, в результате которого каждая девочка совала ему что-то в руку, и он отходил. Когда черед дошел до высокой блондинки с длинными волосами, которая уезжала на «хонде», то с нею у парня разговор был длиннее. Девочка что-то торопливо говорила, издали слышался ее оправдывающийся голос. Еще через несколько секунд парень схватил ее за руку и потащил от обочины шоссе в сторону. Она не упиралась, но шла неохотно — видно, отлично знала, что сейчас будет.

Заведя девушку за толстый ствол росшего здесь дерева, парень отвесил ей несколько размашистых оплеух по лицу, а затем принялся бить кулаком в живот и в грудь. Несчастная скорчилась и, прислонясь спиной к дереву, широко расставила ноги, чтобы не упасть. Принимая удары, она не кричала, а только стонала и болезненно охала.

Стоявшие неподалеку другие девушки видели со своих мест все, что происходило, да парень, видимо, на это и рассчитывал, — наказание должно быть публичным, должно служить уроком на будущее для всех остальных.

Наконец девушка не выдержала и упала на колени, согнувшись от боли в животе. Парень плюнул на ее склонившуюся голову и, прошипев что-то напоследок, отступил на шаг.

Избитая с трудом встала на ноги и, пошатываясь, побрела в сторону домов.

Но не тут-то было. Одним движением парень поймал ее за руку и швырнул в сторону шоссе — иди работать дальше. Затем изловчился и пнул сзади ногой, подгоняя, отчего девушка взвизгнула. Несколько секунд она стояла в нерешительности, затем неуверенной походкой двинулась к одной из своих подружек, стоявшей поблизости.

Марина из своего укрытия видела, как та дала ей косметичку, и блондинка принялась приводить в порядок заплаканное лицо. А как же иначе? Ведь для того чтобы снова встать на обочине, завлекая новых клиентов, выглядеть нужно классно…

Но, кажется, пора закругляться. Пора ставить точку, желательно жирную.

Увидела Марина достаточно. Беда в том, что завтра утром, когда она придет в девятнадцатую школу и начнет разбираться с этими девочками, они от всего откажутся. Хоть вместе их вызывай, хоть поодиночке.

Если вызвать девочек и начать с ними беседовать по душам, но без фактов, они ответят, что знать ничего не знают. Скажут: у вас больное воображение, лечиться надо, тетенька инспектор. Скажут — и глазом не моргнут. А если начать давить на них, то мигом напомнят о своих правах и о том, что могут и нажаловаться куда следует.

— Я ничего не знаю, ничего не видела, а вы пристаете с глупыми разговорами.

Вот что ответит каждая из этих ночных пташек-школьниц.

Надо брать с поличным, чтоб не отвертелись. Она уже долго сидела в кустах, в своей засаде, и сейчас почувствовала, как сильно устала. Сначала полный рабочий день, потом дорога домой на окраину города, пробежка по магазинам.

Приготовила обед, забрала сына из школы… И так далее. А теперь вот еще целый вечер, считай во вторую смену, просидела тут. Ноги затекли, спина как будто отваливалась. Внизу живота, после цепкой руки того мерзкого парня, побаливало.

Нет, точно, пора закругляться, нечего геройствовать.

Одна из девочек у дороги ловила уже четвертого клиента. На глазах у Марины она уже трижды уезжала куда-то на разных машинах и возвращалась спустя некоторое время. Сейчас рядом с ней затормозила «девятка», в которой сидел один водитель. Перекинувшись с ним несколькими словами, девочка забралась на заднее сиденье, и машина тронулась. Судя по тому, что она ехала медленно и неторопливо, свернула вправо на ближайшую темную улицу, — далеко не поедут.

Вот теперь Марине предстояло еще и побегать. Утешало только то, что это уже последнее испытание, да еще то, что можно согреться, — вечер выдался холодный и, сидя в кустах, Марина успела основательно замерзнуть.

Бежать пришлось через пустырь, а дальше по темным дворам, чтобы попасть на ту самую боковую улицу, куда свернула машина. На пустыре было тяжелее всего: кругом тьма, а не дай бог — яма попадется, тут без ног можно остаться.

Споткнувшись о низкие кустики, невидимые в темноте, Марина упала, чуть не расцарапав себе лицо, и, чертыхнувшись, продолжила погоню.

Во дворах было легче ориентироваться: свет падал из окон, хотя и здесь можно было переломать ноги, попав в выбоины или трещину в асфальте. На бегу вспомнился стишок, который весельчак замначальника РУВД всегда в подпитии читает в День милиции:

Тяжела и неказиста Жизнь российского чекиста…

Марина надеялась, что успеет вовремя, а не к «шапочному разбору». Если только девочка с клиентом не уехали далеко, а устроились где-то поблизости.

Расчет оказался верным: замеченная «девятка» стояла с погашенными фарами совсем рядом, — Марина буквально напоролась на нее. Теперь осторожно, желательно ползком.

Оглядевшись по сторонам, Марина присела и, прячась за другими припаркованными рядом машинами, подкралась к «девятке» со стороны водителя. В салоне было темно — глаз выколи, но доносились какие-то звуки — скрип сиденья и возня. Отлично, все в самом разгаре!

В мгновение ока Марина распрямилась во весь рост и рванула на себя дверцу водителя. Она оказалась беспечно открытой — на пустой и темной боковой улице водитель расслабился, не ожидая неприятностей. И напрасно.

Дверца распахнулась, и в салоне автоматически зажегся свет. На откинутом сиденье полулежал молодой мужчина со спущенными брюками, а на нем сидела верхом раздетая догола девочка. Она тяжело прыгала вверх-вниз, и оба при этом довольно громко пыхтели.

Немая сцена продолжалась пару секунд, не меньше. Потом послышался возмущенный мат клиента, которому неожиданно «поломали кайф».

— Выходите, милиция! — рявкнула Марина, одной рукой стаскивая голую девочку с мужчины, а второй протягивая вперед развернутое удостоверение. — Правобережное РУВД, — добавила она, чтобы у «сладкой парочки» не возникло уж никаких сомнений в подлинности происходящего.

— Чего надо? Отстаньте! — бурчала девушка, но в остальном вела себя смирно. Чего нельзя сказать о мужчине, пришедшем в дикую ярость. Видимо, это был независимый человек, не привыкший к тому, чтобы кто-то смел мешать ему и вообще вмешивался в его жизнь. На слова Марины о милиции он попросту не обратил никакого внимания.

Натягивая спадавшие брюки, он пулей вылетел из машины.

— Ты что, сука?! — заорал он на женщину. — Обалдела совсем? Пошла ты…

— Одевайся быстро, — бросила Марина девочке, стоявшей рядом. — Только не вздумай убегать — все равно догоню, хуже будет.

Она старалась говорить спокойно, но на мужчину это не подействовало.

Шагнув вперед, он с силой толкнул Марину в грудь, так что она отлетела на метр.

— Пошла прочь, сука! — шипел он. — Что ты лезешь, куда не просят?

Изуродую, шалава!

Он двинулся на нее, брызжа слюной, и в его дальнейших намерениях можно было не сомневаться. Здоровенный амбал с грубым лицом, явно привыкший к безнаказанности. Видал он в гробу эту милицию! Да еще в такие моменты, когда только расслабился — и вот на тебе!

«Видно, жизнь его еще ничему не научила, — подумала Марина, — не понимает, что к чему. И что за что бывает».

Что ж, три года в милицейском спортзале с инструктором делают даже из женщины если не Рэмбо, то уж во всяком случае не кисейную барышню…

Кинувшись на противника чуть сбоку, Марина сделала ногой подсечку и изо всех сил толкнула его. Главное тут — точно определить центр тяжести, как учил инструктор. А дальше дело уже не в соотношении массы противников — важна сила толчка, приложенная в нужной точке корпуса.

Амбал упал на спину, только коротко крякнув. Бросившись на него сверху, Марина поймала его повисшую на миг в воздухе руку и заломила ее, переворачивая поверженного на живот, лицом в асфальт.

Вся схватка заняла две-три секунды, после чего они оба только тяжело дышали да слышалось, как похрустывают косточки в вывернутом плече водителя «девятки».

— Дурак! — с чувством сказала Марина в невольно подставленное ей ухо мужчины. — Дважды ДУрак! Нападение на сотрудника милиции при исполнении — три года, не меньше. А девочка несовершеннолетняя, между прочим. И ты это видел, в суде не отвертишься. А за это тоже — не штраф. За это — тюрьма, дружок. Так что ты дважды дурак, понял?

Она тяжело дышала, но проговорила все четко и внятно, чтобы мужчина понял ее.

Собственно говоря, он ее совсем не интересовал. На самом деле Марина блефовала, рассчитывала просто напугать. Посадить этого типа не удастся, как ни старайся. Нападения на сотрудника милиции никто не видел, свидетелей нет, и ничего не докажешь. А что касается секса с девочкой, то ей уже явно больше четырнадцати, и мужик может сказать, что не разобрался в темноте, тем более что она сама себя предложила. Пройдет ли такое в суде? Ой, вряд ли… Дело, если его завести, развалится задолго до всякого суда.

А что еще можно сделать? Сообщить на работу этому мужику? Глупо: в той фирме, где он, скорее всего, работает, только посмеются, да он же еще будет ходить потом в героях. Нет, мужика нужно отпускать.

Для убедительности, чтобы окончательно привести его в чувство, Марина снова ткнула в лицо свое удостоверение.

— Старший лейтенант Карсавина, — сказала она веско. — Будешь вести себя тихо или мне машину с патрулем вызывать? Будем дело до наручников доводить?

— Отпустите, — пробурчал досадливо водитель:

— Отпустите, все в норме. Все тихо.

Видимо, человек он рассудительный, понимает, что в такой ситуации с милицией лучше договариваться по-хорошему.

— А ты куда? Стоять! — крикнула Марина девочке, увидев, что та уже натянула свою одежонку и стоит в нерешительности, раздумывая, не сбежать ли. Ту останавливало лишь опасение, нет ли рядом еще милиции и не станет ли хуже.

Отпущенный Мариной водитель встал, отряхиваясь, и стало видно, что ему лет двадцать пять — тридцать и что по жизни он, кажется, вполне нормальный мужик.

Ну, попал в глупую ситуацию, да потом повел себя еще глупее. С кем не бывает?

За свой срок службы в милиции Марина успела усвоить от коллег, да и просто на опыте, что нужно научиться отпускать людей. Многие по глупости совершают разные ошибки, которые при желании можно назвать преступлениями. Но такого желания быть не должно. Потому что на всех уголовных дел не заведешь и всех не посадишь. Нужно выбирать главное — то, что поручено именно тебе, а остальное оставь другим.

Водитель больше не представлял опасности. Марина подошла к девочке и твердо взяла ее за руку.

— Ты пойдешь со мной, — сказала она голосом, не терпящим возражений. — Поняла? Как тебя зовут?

— Надя, — запинаясь, ответила девушка. — А куда мы пойдем?

— Известно куда, — усмехнулась Марина, — в милицию пойдем. А ты куда думала?

Девочка не возражала: она только что видела, как эта женщина в секунду расправилась с огромным дядькой, и у нее не возникло желания спорить.

— А я? — вдруг поинтересовался водитель. Он уже успел отряхнуться и прийти в себя.

— А вы можете ехать по своим делам, — сухо сказала Марина. — На вас лично у меня времени нет. Если вы будете продолжать в том же духе, то вами займутся другие люди, не я. И во второй раз вас просто так не отпустят.

Мужик облегченно вздохнул и рассмеялся. Теперь он уже мог расслабиться и посмотреть на ситуацию под другим углом — юмористически.

— Не вы? — разочарованно протянул он, оглядывая стройную фигуру молодой женщины в обтягивающих джинсах. — Очень жаль. Может, все-таки именно вы мной займетесь? — Он игриво подмигнул:

— Послушайте, девушка… А вы что, и вправду работаете в милиции? Прямо не верится.

На дрожащую Надю он больше не смотрел, внимание полностью переключилось на Марину. Можно было не сомневаться, что именно она теперь станет главной героиней его рассказов в мужской компании…

— Вам что, удостоверение еще раз показать? — невольно усмехнулась Марина.

— Или хотите вместе проехать в РУВД?

— Боже упаси! — махнул рукой парень. — Нет уж… Просто странно видеть таких милиционеров. Девушка — и вдруг старший лейтенант!

Он еще раз демонстративно оглядел Марину и закончил:

— Вам фотомоделью надо работать, а не в милиции служить.

Марина не выдержала и засмеялась.

— Фотомоделью я уже была, — сказала она. — Так что тут вы попали в точку, можно сказать. Но сейчас я офицер Правобережного РУВД, в чем вы уже убедились.

— Она выразительно кивнула на то место на асфальте, где водитель только что лежал, и добавила:

— Так что советую вам быстрее уехать, пока я добрая, а то я передумаю и задержу вас на самом деле. Ясно? А теперь, Надя, пойдем.

Тащиться ночью в РУВД очень не хотелось. Пешком, да по пустым улицам окраинного района… Но так было надо — куй железо, пока горячо. Завтра утром девчонка оклемается и разговаривать с ней будет труднее, чем сейчас.

В пустом кабинете Марина заварила свежий чай и, пока вода закипала, искоса пригляделась к пойманной. Всю дорогу, пока шли сюда, Марина сурово молчала — нагоняла страху…

Надя Колесникова, ученица десятого класса девятнадцатой средней школы.

Учится средне. Кем хочет стать после школы — не знает. А кто знает в пятнадцать лет? Если бы самой Марине в десятом классе сказали, что она будет офицером милиции, она бы расхохоталась.

Кто родители? Отца нет, а мать — продавщица в продуктовом магазине. Как относится мать к тому, что дочери нет дома до половины ночи? А никак — она не знает, потому что работает. Почему работает? Потому что магазин круглосуточный, а в ночную смену хозяин больше платит, вот почему. Неужели непонятно?

— Сколько ты зарабатываешь за вечер?

— Когда как, — пожала худенькими плечиками Надя, — бывает, по пятьсот рублей.

— Да-а? — притворно удивилась Марина. — Надо же, немало. Так ты богачка, выходит.

В ответ девочка угрюмо ухмыльнулась и недовольно дрыгнула ногой. Хотела что-то сказать, но передумала. Впрочем, Марина знала что, но не торопилась с этим вопросом. Всему свое время.

— А по сколько ты берешь?

— По тридцать рублей за минет и по сто за другое.

— И что, всегда честно платят? — уточнила Марина. — Могут ведь и обмануть, у тебя ведь нет защитников. Ты одна. Неужели все такие честные попадаются?

Лицо девочки, когда она отвечала, все время оставалось тупым и равнодушным. Говорила она безучастно, как автомат. Дешевый макияж яркими пятнами выделялся на бледной нездоровой коже.

— Когда как, — сказала Надя. — Всякое бывает. Лерке сегодня вот не повезло.

— Лерка — это та высокая блондинка с длинными волосами? — переспросила доверительно Марина.

— Она не блондинка, — внесла ясность Надя, — Лерка — сивая, она просто крашеная. Перекисью красится. Она сегодня двоих крутых на иномарке подцепила, взяли ее. Думала — повезет с ними. А они ее целый час трахали, как хотели, а потом избили и из машины выкинули без денег.

— Кажется, ей потом еще дополнительно досталось, — сочувственно произнесла Марина, наливая в две чашки чай.

Надя мгновенно напряглась. Губки сжались, накрашенное лицо сделалось неприступным. Вот теперь настал острый момент, и Марине следовало аккуратно выбрать дальнейшую тактику поведения. Она предпочла решительное нападение. В таких делах перемудрить тоже опасно.

— Кто это был? — быстро спросила она. — Кто был тот парень, что избил Леру?

— Я не знаю, — пробормотала Надя упавшим голосом.

— Не ври! — крикнула Марина, внезапно беря грозный непререкаемый тон и в одно мгновение превращаясь из доброй тетеньки милиционера в разъяренную фурию.

— Будешь все честно рассказывать — я тебя отпущу и ничего не сделаю. А станешь врать, как сейчас, — ты у меня узнаешь! Как ночь просидишь в камере — шелковой станешь, но поздно будет!

Лицо Нади еще сильнее побелело, она продолжала молчать, но в глазах появился настоящий испуг. Заметив это, Марина продолжала бушевать:

— На тебя протокол составить? А ты знаешь, что за проституцию бывает?

Уголовный кодекс тебе принести? Сейчас принесу — он знаешь какой толстый?

На самом деле она лгала от начала до конца. Посадить Надю в камеру Марина не имела права: подростков в камеры вместе со взрослыми не сажают. Да и не за что совершенно. А за проституцию ничего не бывает, тут нет состава преступления. Даже про Уголовный кодекс наврала — нет у нее никакого кодекса.

Он во всем РУВД всего один, да и тот в кабинете у начальника засунут в дальний угол шкафа, вместе со старыми ботинками…

Но ложь эта была во благо. А как еще заставить напуганного деморализованного подростка заговорить? Не пальцы же ему между дверями зажимать. Тут все-таки инспекция по делам несовершеннолетних, а не «убойный» отдел.

— Кто этот парень? Скажи — и пойдешь домой, — наседала Марина, уже сбавив тон, чтобы не перегнуть палку. — Пей чай и рассказывай.

Идея зарабатывать на шоссе пришла девочкам восемь месяцев назад, в сентябре прошлого года. Все пятеро учились в десятом «В» классе, учебный год только начинался. Денег мало, семьи бедствуют, хватает только на еду и самое необходимое. А вокруг столько соблазнов.

Впрочем, одна из подружек недостатка в деньгах не испытывала: родители выдавали ей на карманные расходы и крупные суммы. Та самая Лера, за приключениями которой Марина имела возможность сегодня наблюдать. Зачем Лера пошла на трассу, Надя не знала и на вопрос Марины только равнодушно пожала плечами:

— Может, ей нравится…

Для всех остальных девочек стимул был один — Деньги. Нет, дело не в том, что кто-то из них голодал. Вовсе нет, все были накормлены, одеты и обуты, учились в школе. Деньги им нужны не на еду или одежду — все это у них есть. Не хватало на развлечения: на дорогие дискотеки и угощение там, на такси после, на особо «острые» шмотки из бутиков, расположенных в центре города.

Первой выходить на трассу придумала как раз Надя — та, что сидела сейчас перед Мариной.

— Не страшно было? В первый раз, а?

— Нет. — Девочка равнодушно посмотрела на Марину, даже не поняв смысла вопроса. А чего страшно-то? Вот странная тетенька…

— Ну, ведь мужчины разные, — попыталась объяснить Марина, — могут убить, покалечить. Мало ли что… Маньяки попадаются, изуверы.

— А-а-а, — протянула Надя и, вздохнув, стала смотреть в темное окно. Тема ее явно не заинтересовала. Впрочем, Марина прекрасно понимала механизм этого равнодушия. Как бы ни была тупа девочка, она осознает реальную опасность. Но поскольку изменить своего поведения не может, то старается просто не думать о плохом. Она подсознательно, инстинктивно вытесняет это из своего сознания.

За Надей на шоссе потянулись ее подружки. Поначалу все и вправду шло хорошо. Примерно неделю, до тех пор, пока не появились Толя с Денисом.

Молодые люди окончили школу только в прошлом году. Поступать никуда не стали — были уверены, что не пройдут по конкурсу, а для платных отделений нет денег.

К своим восемнадцати гсдам оба уже сформировались в законченных подонков.

По роду службы Марине иногда приходилось встречаться с такими. Работа в ИДН убедительно, на живых примерах показала ей, что любимая фраза педагогов о том, что «нет плохих детей, а есть плохие воспитатели и плохие условия», — не более чем красивая фраза. Пустая фраза, демагогия, мешающая решать реальные проблемы.

Потому что есть плохие дети. Но это еще не все. Есть очень и очень плохие дети, им еще мало лет, но совершенно очевидно, какими чудовищами они станут, — вот к какому выводу пришла Марина.

Толя с Денисом, конечно, заметили, что пятеро девочек из десятого «В» начали промышлять на трассе проституцией. Оба они были здоровенными и безжалостными, о чем знала вся округа, так что через неделю парни успешно взяли этот бизнес под контроль.

Как это делается, знает каждый. Два красавца подошли к девочкам и объяснили им, что отныне те будут работать на шоссе под их «крышей». Что даст эта пресловутая «крыша», объяснять не стали. Зато сказали, что отныне каждая должна отдавать в день по триста рублей. В налоговой инспекции такое называется «вмененный доход». «Милые мальчики» просто подсчитали, сколько мужчин может обслужить каждая и сколько за это получить.

— Берете по сто рублей, — объявили Толя и Денис девушкам. — Деньги с трех первых отдаете нам, а остальное, что сверх того, оставляете себе. Справедливо?

Девочки решили, что несправедливо, и отказались.

— Только Лерка сразу согласилась, — пояснила Надя, шмыгая носом, — но ей легче, ей вообще Деньги не нужны. Она каждый год с родителями за границей отдыхает, они ей все покупают, что она хочет, и денег сколько влезет дают. А про Толика с Денисом она нам сказала, что они ей нравятся и что мы дуры, что отказываемся. Сказала: они такие сильные да красивые, что ей будет просто приятно на них работать. Психованная…

Но остальные четыре девочки от предложения парней отказались. Тогда в течение последующих нескольких дней их избили одну за другой. Больше никто не отказывался. С тех пор на трассе кипит работа.

— А нам мало остается, — продолжала рассказывать Надя, — если по стольнику за вечер получается, то хорошо.

— А бросить это дело не думали? — поинтересовалась Марина на всякий случай, хотя уже заранее знала ответ.

— Ну да, — надула губы Надя, — так нам теперь и дадут бросить! Толик с Денисом теперь проходу не дают. Если пару дней не выходишь, то уже рискуешь по морде получить. Сегодня вот — видели, как Толик Лерку дубасил? Ее клиенты кинули, и у нее денег не было для Толика. Так он ее отделал, а потом обратно выгнал стоять, пока не заработает и не отдаст. А что она теперь заработает — избитая да зареванная? Кто ее теперь возьмет?

На этом Марина беседу с девочкой Надей закончила. Отпустила ее, а сама поплелась домой. Отлучаться по вечерам она вообще не любила. Дело в том, что сын Артем просыпался по ночам и пугался, если оказывался один. Это у него с раннего детства осталось.

А что делать, если мама — милиционер? Волей-неволей иногда приходится работать в ночь, служба такая. Но ребенку этого не объяснишь.

— Ты ведь уже большой, тебе семь лет, — пыталась Марина воздействовать на сына силой логики. — Ты уже в школу ходишь, взрослый человек. Сам посуди: что тут страшного, если мамы нет дома? Ты же не на улице, у себя дома, спишь в кроватке. Никто чужой не придет, ничего плохого не случится. Замки в двери хорошие, ты сам знаешь…

— А серый волк? — перебивая ее, тут же спрашивал Артемка. — Серый волк может в окно забраться.

— Серый волк на шестой этаж не вскочит, — терпеливо начинала объяснять Марина. — Для волка это слишком высоко. И вообще — серых волков не бывает, это только в сказках.

Артем слушал ее, как будто верил, кивал, соглашался с доводами. Но Марина знала: случись ему проснуться. среди ночи и обнаружить, что он один, — ох испугается! Теперь она спешила домой.

В истории с девочками-проститутками ей все было ясно с фактической стороны. Непонятно было, как действовать дальше. Конечно, нужно провести работу с девушками и с их родителями: кого убедить, кого постращать. Но все это будет почти бессмысленно до тех пор, пока рядом будут оставаться Толик с Денисом.

Потому что слова — словами, но к каждой из девочек постового милиционера не приставишь. Им тут жить дальше, в этом районе, и ходить тут по улицам. Пусть они сами виноваты, что вляпались в это дело, но сейчас их нужно обезопасить.

В ту ночь Марина и приняла решение пойти посоветоваться в «полицию нравов».

Для раздумий она использовала свой любимый прием — уселась рисовать.

Вообще-то страсть к рисованию была у нее с детства. Но, в отличие от большинства людей, Марина, уже став взрослой, ни на один день не прервала своего увлечения.

Давным-давно, с четвертого по восьмой класс, она ходила в детскую художественную школу, где УЧИЛИ делать многое: вырезать фигурки из бумаги и картона, работать с красками, рисовать с натуры вазы и деревья. Из всего этого Марина оставила для себя только рисунок карандашом да акварель, зато Уж без этого она не могла прожить ни дня.

— Тебе надо было художницей стать, — часто говорила мать, а потом и каждая подруга, заметив склонность Марины и то, как упорно тянется она каждую свободную минуту к краскам и карандашам.

Но они были не правы, Марина это чувствовала. Нет, верно она поступила, не сделавшись профессиональной художницей. Профессионализм в искусстве — это когда умеешь делать не только то, что хочется, но и то, что нужно. Да еще в определенные сроки.

Марина же, каждый раз беря в руки карандаш, не знала, что именно получится у нее в результате. Ее рукой водило вдохновение в полном и прямом смысле этого слова.

От настроения, от мыслей, владевших ею в данный момент, зависел и сюжет картины, и характер ее исполнения. Пожалуй, рисование было для Марины скорее способом сосредоточиться на своих мыслях и чувствах.

Больше всего она любила рисовать клоунов. Да-да, настоящих цирковых клоунов — тех, что с огромными красными носами и в дурацких колпаках. С детства для Марины цирк был волшебным местом, и когда она думала о нем, то становилось легче на душе. Некоторые клоуны очень нравились Артемке, он завесил ими стену своей комнаты, а самый веселый клоун красовался над столом, за которым сын готовил домашние задания.

Когда на Марину находило лирическое настроение, она рисовала корабли в море. Легкие, почти воздушные парусники бороздили неведомые океанские дали, унося на своих округлых бортах житейские неприятности и огорчения.

Но сейчас Марина рисовала не парусники. На листе бумаги снова возникали клоуны, один за другим, и среди них не было ни одного смешного. Это были грустные клоуны, задумчивые шуты, которые, казалось, вместе с Мариной размышляют о «свинцовых мерзостях жизни», как выражался Горький, с большим усердием писавший об этих самых мерзостях всю свою жизнь…

Последний клоун получился с удивительно растерянным лицом, и, поглядев на него, Марина окончательно осознала, что в деле, взятом ею на себя, без посторонней помощи успеха не добиться.

Тогда она отложила бумагу в сторону и приняла решение назавтра отправиться за поддержкой в «полицию нравов».

О существовании такого отдела она слышала неоднократно. Он был создан несколько лет назад, однако о его деятельности информации почти не имелось.

Непосредственная начальница Марины одобрила ее решение отправиться с проблемой в отдел главка: это была ушлая немолодая женщина, и за годы своей службы на посту начальника районной ИДН она виртуозно освоила искусство снимать с себя ответственность и перекладывать ее куда-то подальше.

«Полицию нравов» пришлось основательно поискать. Узнав адрес и договорившись по телефону о встрече, Марина минут сорок бродила по темным дворам многоэтажных домов, пока не набрела наконец на маленькую дверь в одном из старых покосившихся флигелей, рядом с помойкой, где стояли огромные облепленные мухами железные баки. Толкнув дверь, она оказалась в длинном коридоре с шатающимися досками некрашеного пола и рядом продавленных стульев вдоль стены. По обе стороны ко-ридора находились кабинеты, в один из которых Марина и прошла. На обшарпанной, бывшей когда-то коричневой стене висел огромный портрет Феликса Дзержинского.

В Отделе по борьбе с правонарушениями в сфере общественной нравственности Марину принял старший инспектор капитан Лукоморов. Это был сорокалетний дядька с грубыми чертами сурового лица, которое приятно оживляли острые, проницательные глаза.

Выслушав рассказ Марины, он вздохнул и, подумав несколько секунд, сказал:

— А что вы от нас, собственно, хотите? Девочки несовершеннолетние? Да?

Тогда это по вашей части, вы и занимайтесь. Вы же ИДН… Занятие проституцией в уголовном порядке ненаказуемое деяние, вы это сами знаете. При чем же тут мы?

Марина и сама все это знала. Проститутку можно только задержать, и, оформив протокол, направить его в административную комиссию по месту жительства. И та комиссия оштрафует девушку на один МРОТ. Или на три, но это уж крайний максимум. А по отношению к несовершеннолетним даже это, скорее всего, вообще не предусмотрено.

— Но там ведь парни, — сбивчиво начала объяснять Марина. — Два парня, они совершеннолетние. Именно в них главная проблема — они заставляют девочек.

Лукоморов развеселился.

— Ну да, — проговорил он, ухмыляясь, — заставляют… Скажете тоже.

Заставить можно только того человека, который находится от тебя в зависимости — служебной или еще какой. А девчонки ваши разве зависят от этих мальчишек?

— Но парни их бьют, — неуверенно возразила Марина. — Угрожают, и вообще…

Но поняла, что продолжать бессмысленно, и махнула рукой. Ничего у нее пока с этим делом не получается — даже отчаяние охватывает.

Петр Петрович Лукоморов закурил крепкую сигарету «Петр I», вытащив ее из помятой пачки, и, глубоко затянувшись, покачал головой.

— Бьют, говорите? — иронично переспросил он и осклабился, отчего все его лицо покрылось сетью мелких, но длинных морщин, словно разрезавших кожу. — А заявления в милицию ваши девочки об этом делали? Или хоть кому-то жаловались?

Или, может, у вас имеются акты медицинского освидетельствования на предмет нанесения побоев? Вот и получается, — он хлопнул ладонью по засыпанному табачным пеплом столу, — ничего у нас с вами нет. И не предвидится, правда?

Потому что девочки ваши заявлений писать не станут. Верно я говорю?

Ну вот и все — стена. Сколько раз уже натыкалась Марина на эту самую стену за время своей службы. Чем дольше работаешь в милиции, тем чаще и болезненнее посещает тебя ощущение собственного полного бессилия. Ты видишь зло, оно стоит перед тобой и победоносно усмехается. А ты не можешь ничего сделать. Вообще ничего, потому что законом это не предусмотрено.

Но должны ведь быть какие-то выходы? Неужели даже такая малость не удастся — остановить, уберечь группу глупых девчонок-десятиклассниц, которые просто еще не понимают, чем рискуют в жизни, куда катятся, в какую пропасть?

— Неужели ничего нельзя сделать? — отчаянно спросила Марина, буравя глазами капитана. — Вы же специальный отдел, вы должны знать! Или законы уже ни за что не карают?

Лукоморов усмехнулся в свои шикарные густые усы:

— Почему же нельзя? Законы есть, и они карают. Иногда даже строго. Вот, например, если бы эти ваши двое мальчишек устроили притон у себя дома или еще на какой-то квартире, их вполне можно было бы привлечь. Может быть, даже посадить. По милицейской терминологии, притоны бывают трех видов. Притон, где играют в азартные игры, — раз. Притон, где собираются наркоманы, — два. И еще бывает притон разврата. За это полагается тюрьма, но в этом случае нужно доказать, что некий человек имеет помещение, где организуются неоднократные встречи проституток с клиентами для «оказания услуг сексуального характера».

Вот тогда это притон и можно сажать организаторов.

— Если узнаете, что парни приводили девушек на квартиру с клиентами или еще куда, в какое-нибудь закрытое помещение, и делали это неоднократно, — сообщайте, — закончил капитан Лукоморов, докурив сигарету и медленно размяв ее в наполненной окурками мраморной пепельнице, бог знает каким образом оказавшейся в этом захламленном казенном помещении.

Делать тут было больше нечего. Марина попрощалась и вышла во двор. Присела на скамейку, закурила сама. Она знала, что капитан прав: что он может поделать?

Ничего: ситуация такова, что закон не позволяет. А что может она сама?

Поговорить с девочками? Вызвать их родителей? Ну хорошо, она сумеет уговорить их, убедить. Нарисует картины пострашнее. Допустим, девочки согласятся прекратить свои занятия на обочине. Наверное, Лера не согласится — с ней, судя по рассказу Нади, будет посложнее…

А что потом? Потом Марина уйдет, девочки пойдут по улице, и тут появятся Толик с Денисом. А они уже успели почувствовать сладость денег, отбираемых у беззащитных девчонок. Откажутся они от своего? Конечно, нет. Сумеют ли заставить девочек снова выйти на трассу? Безусловно. Марина уже успела познакомиться с Толиком прошлой ночью, так что отлично могла себе представить, чем закончится встреча этого урода с каждой из девчонок. Она вспомнила грубые безжалостные руки, схватившие ее, мявшие ее тело, и содрогнулась. Нет, какую профилактическую работу с девчонками ни проводи — эти властные цепкие руки окажутся сильнее. А к каждой школьнице участкового не приставишь…

Она поднялась со скамейки и вернулась в отдел. Снова толкнула маленькую дверь, прошла по длинному коридору.

— Послушайте, — сказала она Лукоморову, снова появляясь на пороге, — а где начальник отдела?

Капитан взглянул на Марину, и на его лице впервые появилась искренняя улыбка.

— Вы что, думаете, я от вас что-то скрываю? — спросил он участливо. — Думаете, что мог бы помочь, но не хочу? Вы что, такая наивная или служите совсем недавно? Вам сколько лет?

— Неважно, — начала распаляться Марина, — просто я не могу уйти отсюда, пока что-нибудь не решу. Понимаете? Не могу! Там девочки пропадают совсем, а я не имею права на это спокойно смотреть. Мало ли что нет закона! Мало ли!

Она чуть не плакала от отчаяния. При своем упорном характере Марина буквально не переносила моментов, когда упиралась в стену. Нет: тут либо добиться своего, сделать дело, либо поскандалить на всю катушку и разрыдаться уж окончательно.

Видимо, Лукоморов правильно оценил ее состояние, потому что спорить не стал.

— Хотите начальника? — по-прежнему улыбаясь, мягко проговорил он. — Ради бога, как говорится… Только глупо это, время зря теряете… Вон туда, дальше по коридору, четвертый кабинет. Майор Вербин.

Когда она вошла, хозяин кабинета сидел спиной, и Марина увидела только коротко стриженный седой затылок.

— Разрешите, товарищ майор?

— Одну минутку — раздался глухой голос, — Да, проходите, я сейчас.

Мужчина сидел к ней спиной, над чем-то склонившись. Потом повернулся, и Марина столкнулась с ним глазами. Так она во второй раз в жизни встретила майора Владимира Вербина.

Марина узнала этого человека сразу — ее словно пронзило электрическим током. Они виделись всего один раз, шесть лет назад, но это ничего не значило.

В глазах потемнело, колени затряслись.

И он ее сразу узнал — тут не было сомнений. Как же она сразу не вспомнила его фамилию? Ведь точно — Вербин, только тогда, шесть лет назад, он был старшим лейтенантом. Совсем как она сейчас.

Молчание длилось секунду. Потом майор взял себя в руки и коротко сказал:

— Садитесь. Вы кто?

Только слегка дрогнувший голос выдал его смятение. Владимир Вербин видел перед собой высокую .молодую женщину в сером форменном мундире с погонами.

Форма сидит хорошо, фигура стройная, на окантованных красным погонах — три звездочки.

«Да, это она», — сказал он себе в первое мгновение.

«Нет, это не она» — во второе.

«Нет, все-таки она!»

Он не ошибся, и знал это. Женщина растерялась, и Вербин понял, что и она его помнит.

— Старший лейтенант Карсавина, — дрожащим голосом произнесла Марина, — инспекция по делам несовершеннолетних Правобережного РУВД.

«Как он постарел, — промелькнуло у нее в голове. — Шесть лет прошло, он был почти мальчик. А теперь совсем седой. И он узнал меня. Боже, что теперь будет!»

Она не знала, как держать себя, куда смотреть и что говорить. Язык костенел, руки и ноги словно прилипли к телу. Двигаясь, как кукла, она деревянной походкой приблизилась к стулу и села, неестественно выпрямив спину, будто проглотила кол.

— Что вас привело? — мягко спросил Вербин, присаживаясь напротив. — В чем дело? Что случилось?

По тому, как майор старательно прятал глаза и придавал лицу бесстрастное выражение, можно было понять, что и он ощущает себя не в своей тарелке.

Она начала говорить, не зная, как и чем закончит. Заплетающимся от волнения языком Марина принялась излагать историю девочек из девятнадцатой школы. Она говорила все то же, что совсем недавно рассказала капитану Лукоморову, но тогда она чувствовала себя значительно увереннее, чем сейчас.

Вербин внимательно слушал, глядя на Марину испытующим колючим взглядом. По ходу рассказа задал несколько коротких вопросов, пометив что-то в блокноте.

— Так чего вы хотите? — наконец спросил он, когда Марина закончила. — Вы ведь уже были у Пети Лукоморова? Он же вам все объяснил?

На всем протяжении рассказа Марина глядела в пол или на свои собственные нервно сцепленные руки — поднять глаза на Вербина она не решилась ни разу: знала, что может тогда не выдержать и надолго замолчать. Или расплакаться.

Когда же он произнес свои жесткие слова, внутри у Марины произошел перелом. Он вдруг вспомнила, что сейчас Вечер, за окнами начало темнеть и где-то далеко, на Другом краю города, пять девочек-десятиклассниц вышли на трассу — «на работу».

И никто не может остановить эту ситуацию, никто не может помочь Наде, Лере и их подружкам. Какого черта, в самом деле! Нечего смущаться! Она же не о себе сейчас говорит, не для себя просит чего-то…

Теперь она подняла глаза, спокойно посмотрела в лицо майору, и ничто внутри у нее не дрогнуло. Она просила не за себя — вот в чем было дело.

— Про притон я уже слышала, — сказала Марина твердо. — Лукоморов мне сказал… Нет там никакого притона. С этим ничего не получится. Есть только трасса, шоссе, и есть девочки, которым плохо, а станет еще хуже. И с парнями-подонками нужно что-то сделать. Вот чего я хочу.

Некоторое время оба они молчали, глядя друг на друга. Вербин не выдержал устремленного на него прямого взгляда и опустил глаза.

— Хорошо, — отрывисто произнес он, — посмотрим, что можно сделать.

Оставьте все данные на этих парней. У вас с собой? Ну вот и прекрасно.

Оставьте. Я вам потом позвоню.

— Когда? — не унималась Марина, почувствовав, что благодаря ее последним словам дело сдвинулось с мертвой точки. — Когда позвоните?

— Завтра, — глухо ответил майор. — Послезавтра. Через неделю. Не знаю.

Когда что-нибудь придумаю. Ясно вам?

— Ясно, — отчеканила Марина, вставая. Теперь она возвышалась над сидящим за столом Вербиным. — Ясно, товарищ майор. Вы подумаете и что-нибудь решите.

Когда-нибудь. Только позвольте вам напомнить, что, пока мы думаем, пять девочек каждый вечер выходят на трассу, чтобы заработать деньги для двух подонков. И каждый вечер с ними может случиться что-нибудь страшное. До свидания.

Уже подходя к двери, Марина услышала, как в спину ей Вербин сказал:

— До свидания, товарищ старший лейтенант.

По имени назвать не захотел. И по фамилии не захотел, хотя наверняка запомнил. По званию — строго официально. Интересно, что это должно означать?

В этот вечер Марина пришла домой раньше обычного: после визита в «полицию нравов» нервы были на взводе и возвращаться в свое РУВД не хотелось. Если начальница завтра спросит, можно будет сказать, что очень долго решала вопрос — такое бывает.

По всей квартире горел свет — было зажжено все, что только можно, включая ночник на тумбочке. Артемка делал так всегда, когда сидел дома один, несмотря на все материнские увещевания. То, что из двух с половиной тысяч оклада платить еще и за свет, зажженный по всей квартире, невозможно, до ребенка не доходит.

«Может, и хорошо, что пока не доходит, — вяло подумала Марина, — ребенок все-таки. Успеет еще подумать об экономии…»

Она обошла обе комнаты, кухню и коридор, оставила свет только в той, где сидел Артемка. В этом году он оканчивал первый класс, а теперь столько задают на дом! Вот и сейчас мальчик сидел, низко склонив голову, чуть ли не положив щеку на тетрадь, и выводил какие-то каракули.

— Нельзя наклоняться так низко, — сказала Марина, подходя к нему, — глаза болеть будут, я же тебе сто раз говорила… Что ты пишешь? Неужели еще не сделал уроки?

Наблюдая, как сын выполняет домашнее задание, Марина каждый раз жалела его — он казался ей таким еще маленьким! И как только справляется в школе?

— Нам задали писать сочинение, мама, — важно заявил Артемка, радостно поднимая голову от тетради. — А я не знаю, что писать.

Он вопросительно посмотрел на нее.

— Сочинение? — переспросила Марина, по ходу разговора стаскивая с себя форменный китель и узкую юбку. — А вам не рано еще писать сочинения? Насколько я помню, сочинения задают только в старших классах.

— Да нет же, мама, — обиделся Артем, вскакивая из-за стола. — Ты ничего не понимаешь! Это самое настоящее сочинение — нам так и сказали. Мария Григорьевна задала — вот посмотри. Сочинение о том, как каждый проведет лето. Мария Григорьевна сказала, чтобы посоветовались с родителями и написали — по полстранички всего. Что мне написать?

И правда — а что ему написать? Куда поедет Артемка этим летом?

Никуда. Никуда он не поедет, будет все лето сидеть в городе.

Маринина мама умерла семь лет назад, как раз в год, когда родился Артем.

Не дожила до появления внука нескольких месяцев. Отца у Марины не было никогда, она даже помнила, как в детстве ее удивляло это слово. У подружек, у всех детей во дворе и в классе папы были — всякие разные, в том числе и плохие, а у нее не было никакого. Мужчина в доме — это как?

Они с матерью жили всегда вдвоем — до тех пор, пока Марина не вышла замуж.

Случилось это на первом курсе, когда Марина только поступила в педагогический институт. Она поспешила, это было ясно почти с самого начала. Наверное, если бы у нее был папа и она больше знала бы о мужчинах, о том, что такое полная семья, все вышло бы иначе. Тогда Марина могла бы критичнее оценивать будущего супруга, умела бы для себя самой формулировать требования к мужу и к будущей своей семье.

Но этого не было — детство вдвоем с матерью не прошло даром. Был сильный испуг стать такой же, как мама, — несчастной женщиной с неустроенной судьбой. И был сильный интерес к этим загадочным, можно сказать, неведомым существам — мужчинам. Мужчина — само слово звучало маняще и таинственно, было в нем что-то завораживающее, сладкое, пленительное. Мужчина — что это за зверь такой?

Наверное, ласковый и нежный, совсем как в названии известного фильма…

Вадик Макаров, бывший одноклассник, не был, конечно, зверем. Как не был он также ласковым и нежным. Правда, он был красивым, тут ничего не скажешь.

Красавец — этого не отнять. На него еще со школьных времен девчонки заглядывались. А когда среди других он начал отмечать Марину Карсавину, зависти подружек не было пределов.

А она? Она была счастлива. Это была первая любовь, причем счастливая, потому что закончилась браком, несмотря на всеобщие уверения в том, что ранние браки удачными не бывают.

Но кто так говорил? Так говорили родители с обеих сторон, учителя и вообще старшие товарищи. А разве они понимают что-нибудь в настоящих чувствах, в любви? Конечно нет, куда им…

Марина с Вадиком поженились, когда были на втором курсе: она в своем педагогическом, а он в железнодорожном. Была свадьба с обилием гостей, почти непосильная для бюджета двух семей, с обязательным фотографированием на память, с рестораном и оглушительным пением про то, что «обручальное кольцо — не простое украшение». Кто этого Не проходил? Куда ни кинь взгляд в разные концы нашей необъятной Родины — нет такого человека. На третьем курсе Марина родила сына. За три месяца до этого умерла мама, и Марина ужасно переживала, для нее это было сильным потрясением, которое передалось и ребенку.

Сначала это не было заметно, разве что Артемка плохо спал и часто просыпался с плачем, чем доводил Марину чуть ли не до нервного истощения: попробуйте вставать к младенцу и укачивать его по десять раз за ночь…

Потом болезнь стала прогрессировать, и исследование показало нарушение деятельности сосудов головного мозга.

— Вы нервничали во время беременности? — спросила врачиха у Марины, получив результаты томографических тестов. — Вот это и сказалось на ребенке.

Будем лечить.

Лечили исправно, но сколько нужно на это денег! Одни таблетки, помогающие при спазме сосудов мозга, стоят больше, чем две студенческие стипендии, вместе взятые. И это только за одну упаковку, а их нужно по десять на цикл.

Вот тут и начал сказываться характер Вадима. Молодой муж был всем хорош до тех пор, пока не начались реальные трудности. Нет, на словах он не отказывался помогать, но ничего не делал для этого. Наверное, Вадима можно понять: молодой человек, студент, он был абсолютно не готов к тому, чтобы принимать на себя ответственность, чтобы совершать какие-то серьезные поступки.

— Мне ведь нужно учиться, — говорил он Марине, пожимая плечами. Как будто ей было не нужно! Как будто этот больной ребенок принадлежит ей одной…

Жили они втроем, в квартире, оставшейся Марине от матери. Это были родные стены, здесь она провела свое детство, здесь повзрослела, здесь и воспитывала своего ребенка. А Вадим понемногу стал все чаще уходить ночевать к родителям.

Сначала он объяснял это тем, что Артемка громко плачет по ночам и мешает спать, а ведь утром нужно идти в институт. Потом эти ночевки в родительском доме стали все более частыми, и Вадим попросту перестал их объяснять. Он просто звонил вечером и легким голосом сообщал: «Мариша, я останусь у папы с мамой».

Конечно, так гораздо легче жить. Мама приготовит ужин, постирает и усадит в кресло смотреть телевизор. Можно пойти на дискотеку и вернуться в четыре часа утра. И не нужно в двадцать лет тащиться к жене с ребенком, помогать по хозяйству и выслушивать бормотание растерянной жены о всяких скучных вещах вроде болезни мальчика или дороговизны лекарств. И вообще не нужно думать о деньгах — просто здорово!

Понимала ли Марина, что происходит и к чему идет дело? Конечно, понимала, она с детства была умненькой девочкой. Но что тут можно сделать? Ей приходило в голову, что, может быть, правы были те, кто перед их с Вадимом свадьбой качали головами и говорили о том, что рано еще им думать о браке. Марина злилась на мужа, плакала и даже ревновала — для этого тоже находились поводы. Бывало, что жгучая обида терзала и рвала ее сердце. Но два раза в неделю Вадим приходил домой. Он появлялся на пороге — красивый, в купленной родителями новой кожаной куртке, и Марина ничего не могла с собой поделать. Сердце ее млело, таяло, она мгновенно забывала обиды, да и вообще все на свете, и бросалась мужу на шею.

Она говорила себе, что это — любовь.

Родители Вадима понемножку помогали, но в Целом они сочувствовали сыну, жалели его. Им казалось, что Марина требует от их сына слишком много, а может быть, даже специально окрутила его, чтобы повиснуть на шее. И их тоже можно отчасти понять — свой ребенок ближе. А может быть, они и сами еще не были по возрасту и морально готовы к тому, чтобы стать дедушкой и бабушкой…

Свекровь, молодящаяся женщина сорока трех лет, вообще терпеть не могла, когда ее называли бабушкой — ее это просто коробило: казалось несправедливым, чуть ли не оскорблением ее молодости. А свекор гораздо больше интересовался недавно купленной иномаркой с автоматической коробкой передач, чем своими обязанностями дедушки. Какой может быть еще внук в сорок три года, когда так приятно выруливать перед девушками на новеньком автомобиле! Это по-мужски, по-настоящему — совсем не то, что говорить о подгузниках и о детском питании.

Глядя на свекра, Марина не раз с тревогой думала о том, что есть на свете мужчины, которые никогда не взрослеют, остаются инфантильными детьми. Не в том смысле, что не пьют и не курят, — нет, как раз курят и не прочь выпить. Маринин свекор был красивым, статным мужчиной с мужественным волевым лицом и спортивной фигурой — ни дать ни взять Керк Дуглас в фильме «Спартак». Но он остался ребенком в смысле отношения к жизни — не мог сам принимать решения, не ощущал своей ответственности ни за что. Словом, не чувствовал себя главой семьи.

Марина глядела на это с тревогой, потому что вдруг начала подозревать, что ее муж Вадим пошел в отца.

После окончания института Вадим тотчас занялся бизнесом, который организовал на паях с одним товарищем. Бизнес рухнул через два месяца.

Следующая фирма, основанная Вадимом, не продержалась и недели — убытки были огромными. Марина тогда по распределению после своего педагогического работала в школе учительницей истории. Она с ужасом глядела на приехавших страшных рэкетиров, которым было поручено взыскать суммы с ее мужа. Трудно сказать, правы были кредиторы или Вадим, клявшийся, что ни в чем не виноват, а виновата судьба, злополучное стечение обстоятельств… Кто его знает — в бизнесе-то…

Но у Марины уже тогда появилась уверенность: Вадим сам виноват в своих провалах. Виноваты его лень, его безответственность, желание проехаться за чужой счет.

К слову сказать, рэкетиры в тот раз ничего не забрали из квартиры.

Потолкались, поорали, но, увидев, что брать нечего, а в квартире молодая женщина с крошечным ребенком, уехали. Они хотели казаться нормальными мужиками, а не злодеями… Но как-то выпутываться из ситуации Вадиму было нужно — огромный долг камнем висел на шее. И его серьезно предупредили строгие люди по телефону, что в следующий раз дело кончится плохо… Родители тут уже ничем помочь не могли: их ребенок заигрался со слишком крупной суммой. Даже продажа иномарки — любимой папиной игрушки — не смогла бы решить проблему.

И Вадим решил ее по-своему. Марине пришлось узнать много интересного о людях. Например, о том, что ее муж красавец Вадим уже год встречается с Леной Полосиной — их общей бывшей одноклассницей. Ленка всегда была толстухой и образиной, такой и осталась, но за эти годы она каким-то образом исхитрилась и сделалась владелицей самой крупной в Унчанске турфирмы. Турфирма процветала, добрые люди с ее помощью ездили по всему белому свету, и даже в городских газетах неоднократно печатали восторженные статьи о Ленке вместе с крупными фотографиями ее толстой физиономии.

И с этой уродиной Вадим встречался целый год! То ее толстые губы он целовал, ее рыхлое тело ласкал своими руками! От этих мыслей Марину начинало трясти, она, заливаясь слезами, душившими ее, всматривалась в фотографию ненавистного теперь лица.

Как он мог? Как ее Вадим смог предпочесть ее, красавицу Марину, вот этой уродливой гадине? С такими ногами, только посмотрите! С отсутствием талии! Где были его глаза?

Или Ленка чем-то его приворожила?

Конечно, приворожила. И это было для Марины самым потрясающим открытием: она не ожидала, что ее муж самым банальным и пошлым образом позарится на деньги. Это было обиднее всего: оказывается, она, Марина, не подозревая того, несколько лет прожила с таким мелким и жалким человеком. Спать с толстой и некрасивой женщиной ради того, чтобы получать от нее какие-то денежные подачки, — как это убого!

Попав в тяжелую ситуацию, Вадим, естественно, прибежал к Ленке. А та, не будь дура, поставила условие.

«Я заплачу твой долг, — сказала она Вадиму. — Заплачу, не волнуйся. Может быть, по частям и без процентов, но это уж мое дело, я сама сумею договориться.

Но ты за это оформишь наши с тобой отношения».

Вот именно так она и сказала: «оформишь наши отношения» — строго и формально. Многие люди любят использовать эвфемизмы, заменяя ими нормальные слова. Им кажется, что если не называть вещи своими именами, то они становятся как-то благороднее.

Например, рейхсфюрер СС Гиммлер ужасно не любил писать в приказах: уничтожить всех евреев в таком-то гетто. Нет, это звучит некрасиво и даже пугающе. Гораздо приличнее написать в приказе: такого-то числа приступить к окончательному решению еврейского вопроса с гетто города N… Вроде бы то же самое, но выглядит куда как пристойнее.

Так же выразилась и Ленка Полосина. И за ней повторил сам Вадим. Он не сказал Марине — своей зкене и матери своего ребенка, что собирается бросить их на произвол судьбы, подло предать. Нет, он сказал культурно и вежливо:

— Мариночка, нам с Леной нужно оформить наши отношения.

Коротко и ясно. Марина осталась одна с Артемкой в своей двухкомнатной квартирке на краю города, в доме, выходящем окнами на заросшие бурьяном поля пригородного совхоза. В квартирке, все стены которой были завешаны акварельными картинками: парусники, расправив белоснежные паруса, рвались вперед по морской шири, и грустными глазами смотрели самые разные клоуны — то веселящиеся из последних сил, то посуровевшие, с плотно сжатыми губами…

Так что никуда Артемка этим летом не поедет — пусть так и напишет в своем школьном сочинении. Будет сидеть в городе с мамой, которой в этом году летний отпуск не светит. А ездить за город по выходным — это да, это то, «что в любых испытаниях У нас никому не отнять» — как пелось в старой советской песне…

Уложив Артемку в тот вечер спать, Марина еще некоторое время стирала и развешивала белье в тесной прихожей, где под потолком были натянуты веревки, потом попыталась смотреть телевизор, но почти сразу выключила. По одним каналам показывали политические новости, которые никого не касаются, кроме самих политиков и членов их семей, а по другим — бесчисленные сериалы про милицию.

Посмотрев один из них в течение десяти минут, Марина щелкнула пультом и вспомнила президента Ельцина, который однажды после прослушивания доклада вдруг взял да и брякнул перед телекамерами премьер-министру: «Не надо етого. Потому что не правда ето»…

Некоторое время посидела на диване, думая о том, почему зрители так любят эти сериалы. Неужели не понимают, что не правда? Понимают, конечно. Но понимать не хотят — вот в чем дело. Люди хотят думать, что где-то, пусть далеко, пусть не рядом с тобой, но есть милиция, у которой все в порядке, где служат сильные и умные люди, способные защитить тебя в нужную минуту. Потому что страшно жить без этого.

А если задуматься, то ради чего сама Марина после двух лет работы в школе вдруг взяла да и пошла служить в милицию? Разве не для того, чтобы защищать людей? Разве не потому, что надоело быть сторонним наблюдателем того, как рушатся детские судьбы? За два года в школе так надоело смотреть на несправедливости и безобразия, творящиеся с детьми! Смотреть и в бессилии понимать — ты ничего сделать не можешь. Не способна помочь.

Потому она и пошла в Инспекцию по делам несовершеннолетних, что хотела непосредственно влиять, непосредственно помогать кому-то, пресекать что-то.

Служить добру, карать зло. Словом, чтобы не быть бессильной созерцательницей.

— Ты что, такая благородная? — спросила у Марины ее подруга, после того как услышала все эти аргументы. — Ты и вправду об этом думаешь?

В ее тоне Марина услышала совсем другой вопрос: ты что, совсем дура? Вроде бы времена идеалистов и борцов за счастье людей давно прошли…

Да нет, тут дело не в благородстве. Люди все разные. Марина иной раз с горечью констатировала, что принадлежит к тем, кому противно бездействовать.

Она ведь всегда была отличницей, стремилась делать все как можно лучше.

Да, что-то у нее и вправду получается, не без этого. Бесконечные разговоры с подростками, каждый из которых что-то натворил: ограбил ларек, подрался с товарищами, приучился курить анашу. Потом такие же долгие беседы с их родителями. Редкие родители являются к инспектору по вызову — по большинству адресов Марине приходилось ходить самой. Она успела досконально изучить весь свой участок — все темные загаженные дворы с открытыми мусорными баками, вокруг которых роями вьются мухи, закоулки между домами, заку-сочные-разливухи с кислым запахом, встречающим входящего у самого порога. Знала, как открывать кодовые замки на парадных, как без света взбираться по неосвещенным лестницам жилых домов, как звонить в квартиры и строго говорить: «Милиция, откройте».

А теперь вот это дело. Почти безнадежное. Дело, на примере которого столь явственно видно бессилие милиции в некоторых вопросах.

Марина вспомнила еще один подобный случай, бывший на ее участке полгода назад. Тогда совсем ничего не удалось сделать, и ощущение бессилия гложет до сих пор.

На прием пришла женщина, которая рассказала о своем соседе по лестничной площадке. Сорокапятилетний одинокий мужчина вдруг взял да и оформил опеку над мальчишкой, которого присмотрел для себя в детском приюте. Мальчишку ему отдали, хотя процедура была долгой. Но хоть и долгая процедура оформления, а самого главного никто не удосужился установить: мужчина оказался гомосексуалистом.

Об этом кто-то подумал? Кто-то навел справки? Ничего подобного! Органы опеки тщательно собрали справки, которые мужик принес, и подшили 'их в толстую папку-скоросшиватель. Бумаги те были первого сорта — положительная характеристика с места работы, в которой сообщалось о том, что дядька трудится старшим механиком автоколонны, что зарабатывает хорошо, не пьет, дисциплину соблюдает. Чего ж еще?

Справка о жилплощади — все вполне соответствует нормам и позволяет взять на воспитание ребенка. Еще много других справок: от участкового, что не судился и вообще не привлекался. Из тубдиспансера — не стоит на учете и так далее.

А вот о том, что дядька — гомосексуалист, нигде ни слова.

Да оно было бы и незаконно — писать о таком. Разве можно? Противоречит Конституции, это — личное дело граждан. Вот и получилось, что парнишка попал на воспитание к гомосексуалисту. Попал совершенно законно, с соблюдением всех формальностей.

Женщина-соседка рассказала Марине, что через тонкую стенку каждую ночь слышит недвусмысленные звуки, сладострастные стоны мужика. Что по утрам видит темные круги у парнишки под глазами и что нет никаких сомнений в том, для чего сосед взял мальчика из приюта и чем они теперь занимаются.

— Это же ясно! — доказывала женщина. — Все вокруг видят, но никто не хочет обращать внимание! Одна я к вам пришла, потому что нет сил смотреть на это безобразие.

У Марины от рассказанного действительно встали волосы дыбом, она ужаснулась. Сразу подумала: вот оно, настоящее преступление, которое нужно пресечь. Пресечь и строго наказать виновного. Мальчишку отправить обратно в приют, а мужика посадить. И желательно — надолго.

Но предварительно она все проверила. Вызвала мальчика к себе, прямо из школы, где он теперь учился. Увидела его и еще больше ужаснулась — маленький, щуплый, с тонкой цыплячьей шейкой. JJ это с ним подло тешит свою преступную страсть взрослый дядька? Какой кошмар!

А мальчик оказался умненький, совсем не дурак. Он сразу понял, к чему клонит инспектор, после первых же вопросов. Видно, был заранее готов к этому.

Он поднял на Марину свои голубые с чувственной поволокой глаза и, чуть усмехаясь, томно проговорил:

— Ну да. У нас любовь.

Вот это был удар! Марина от неожиданности даже онемела. Она ожидала чего угодно: что мальчик будет запираться и из него придется по крупицам выдавливать постыдные признания. Или будет все напрочь отрицать, или затравленно молчать.

И что же? Он совершенно откровенно и сразу во всем признался. И, похоже, не имел никаких комплексов.

Звали его Костей, и был Костя красивым мальчиком: пушистые длинные ресницы, бледное лицо с правильными тонкими чертами и томная задумчивость в облике.

— Ты что? — поперхнувшись от волнения, спросила Марина. — Ты хочешь сказать, что у тебя любовь к Федору Сергеевичу? К гражданину Симакову, который теперь твой опекун?

Она даже покраснела при таких словах и вообще разволновалась, что не укрылось от спокойного и внимательного взгляда мальчика. Он положил ногу на ногу и, устроившись поудобнее на жестком казенном стуле, снова едва заметно улыбнулся.

— Я же сказал вам — у нас любовь, — повторил он, покачивая ногой. — Понимаете? Мы любим друг друга: я и Федя.

Он смотрел на Марину, и во взгляде его сквозила издевка. Словно он хотел сказать: ну что тебе непонятно, дура? Что ты лезешь не в свое дело?

— Сколько тебе лет? — уточнила она, пытаясь снова взять строгий начальственный тон. — Сколько лет тебе и сколько Феде… То есть гражданину Симакову, а?

Но мальчик был подкован основательно, он разбирался в этих вопросах гораздо лучше какой-то зачуханной инспекторши. Что и не преминул тут же показать.

— Феде сорок пять, — по-прежнему спокойно ответил он. — А мне четырнадцать с половиной. Вопросы есть?

Видно было, что Федор Сергеевич Симаков ожидал каких-то подобных вызовов в милицию и натаскал своего «воспитанника» заранее. Конечно, как говорится, «шила в мешке не утаишь», и можно было предполагать, что каким-то образом слух о сожительстве с мальчиком дойдет до милиции Правобережного района.

Но вот странно: Симаков этого не боялся и мальчика Костю научил не бояться. Потому что они оба знали законы лучше, чем Марина. Что и не замедлили объяснить ей на следующий день в прокуратуре.

— Если мальчику больше четырнадцати, — сказал помощник прокурора, — это не преступление. Говорят, что у них любовь, — значит, любовь. Все, точка. Закон молчит. Пусть будет любовь. Понятно, Марина Сергеевна?

Вот тогда Марина была ошеломлена впервые за время своей службы. Наивная была, неопытная.

— И сделать ничего нельзя? — жалобно спросила она. — Ведь мальчонка совсем маленький, он же не соображает…

Помощник прокурора Игорь Владиленович был ясивчиком лет сорока, с округлым животиком, обтянутым рубашкой, на котором почти плашмя лежал яркий широкий галстук. Он говорил всегда быстро, тонким голосом и любил при этом энергично потирать руками — этакий попрыгунчик…

Услышав вопрос Марины, он жизнерадостно рассмеялся и, потирая пухлые руки, протараторил:

— Все, что мы можем в данном случае сделать, будет незаконно. Понимаете?

Не понимаете? Тогда я вам объясню быстренько, раз и навсегда, ладно? Слушайте внимательно. Гомосексуализм законом не карается. С этим ясно? Что бы вы ни думали по этому поводу — не карается. Если один из партнеров не достиг четырнадцати лет, то можно привлечь за растление малолетних. Но если четырнадцать уже исполнилось — все, вопрос закрывается. Это — интимное дело двух мужчин. Это касается только их, и закон охраняет их интересы и желания. Теперь ясно?

— Но ведь это цинизм, — выдохнула Марина, не желавшая смиряться с собственным бессилием. — Взять из приюта мальчика, для того чтобы спать с ним, удовлетворять свою похоть. Старый мужик растлевает подростка. Что вы сами об этом думаете, Игорь Владиленович?

За толстыми стеклами очков глаза помощника прокурора сделались ледяными, даже зрачки как будто сузились. Он улыбнулся, растянул губы и показал белые зубы никогда не курившего человека.

— Я думаю об этом, Марина Сергеевна, — весело, но четко сказал он, — что разговор окончен. Вы спросили, я дал вам разъяснение. Давайте перейдем к следующему вопросу. Как там поживают те трое, что ограбили продуктовый магазин на прошлой неделе? Будем возбуждать уголовное дело или вы передадите на административную комиссию? Вам решать.

Когда Марина, взяв себя в руки, срывающимся голосом доложила о том, как развивается дело с тремя подростками, грабанувшими магазин, Игорь Владиленович что-то записал у себя в папке, покивал деловито своей круглой, как шар, крупной головой, а потом на прощание заметил:

— Вот о грабеже магазина стоит говорить. Тут мы что-то можем сделать: арестовать, оштрафовать. Мало ли что… Имеет смысл разговаривать, потому что это — работа. А про мальчика вашего, извините, один пустой треп. Сделать ничего нельзя, нечего и воздух сотрясать. Счастливо, успехов в труде! — и радостно', заливисто захихикал.

С тех пор, идя по своему участку, Марина несколько раз сталкивалась с мальчиком Костей. Он не здоровался с ней, делал вид, что не знает эту женщину в милицейском мундире. Иногда на мгновение их глаза встречались, и Марина каждый раз вздрагивала — ей чудилось в облике этого истомленного женственного мальчика что-то демоническое, чуть ли не дьявольское.

Вербин сдержал свое слово — на Толика и Дениса нашлась управа. Марина уже давно, чуть ли не с детства, слышала о том, что в принципе посадить можно любого человека — было бы желание. Есть даже такая милицейско-прокурорская поговорка: «Был бы человек, а статья найдется».

В общем-то это не совсем так, и далеко не всякого человека можно посадить, даже если очень хочется. Есть пожилые люди или очень тихие и осторожные — те, кого даже спровоцировать не удастся. Этих не посадишь, они даже под давлением не совершат ничего предосудительного. Но их мало, и Толик с Денисом к этой категории, конечно, не относились: «разобраться» с ними было просто делом техники.

Спустя неделю Марину неожиданно пригласил начальник районного уголовного розыска. До этого они почти не общались, слишком разные были у них поля деятельности, да и служебное положение. Все-таки начальник уголовного розыска — это важный человек, одна из десятка инспекторш по делам несовершеннолетних с ним сравниться не может. Но сейчас он был деловит и сосредоточен.

— Так, дайте все данные на этих ваших героев, — быстро сказал он, уткнувшись носом в одну из тысячи бумаг, которыми был завален его рабочий стол.

— Ну, на этих… Которые там девочек ваших обижают. Посмотрим, что можно сделать. Только быстро давайте, не задерживайте, а то на следующей неделе у меня двое сотрудников в отпуск уходят, вообще некому будет работать.

К тому времени Марина уже выяснила все про Толика с Денисом. Обычная история: все начинается с семьи. У каждого из этих двоих все складывалось в жизни самым классическим образом. Надрывающаяся на тяжелой работе мать, пьющий безработный отец. Двухкомнатная квартира в блочно-бетонном доме, где стены в подъезде с пола до потолка исписаны убогой похабщиной, — редкие дети в подобной обстановке вырастают нормальными людьми.

Дело здесь не в том, что бедность, а в том, что многие люди привыкли к ней. У них просто не хватает фантазии на то, чтобы представить себе, что можно жить лучше. Что квартиру можно отремонтировать, а не ждать, когда это бесплатно сделает жилконтора. Что на подъезде можно поставить в складчину кодовый замок.

Что на праздник в окнах можно выставить красивые рождественские свечи, и это будет здорово.

Толик с Денисом, родившись в этой среде, были обречены с самого детства. У Марины таких — половина участка, и она за короткий срок усвоила, что большинство из них не подлежат спасению. Их можно только поскорее изолировать от других, чтобы не мешали тем, у кого впереди действительно жизнь.

Дениса она увидела через несколько дней, когда утром пришла на службу и проходила через дежурную часть. Там как раз оформляли протокол задержания, и Денис, избитый, с синяками и кровоподтеками на лице, стоял с вывороченными наружу карманами.

— Вот, полюбуйтесь, — увидев заглянувшую Марину, сказал дежурный капитан.

— Ваш, наверное, бывший воспитанник? Знаете его?

Марина отрицательно покачала головой, — Денис и вправду никогда не состоял у нее на учете. Глаза у него сейчас были мутными, остекленевшими то ли от выпитого, то ли от нанесенных ему побоев.

— А что он натворил? — поинтересовалась Марина, уже чувствуя, что обещание Вербина и расспросы начальника угро начинают приносить реальные результаты.

— Сволочь, — для начала добродушно пояснил стоявший рядышком оперативник.

— Наркота. Сам употреблял и еще на продажу таскал. Вот, изъяли. — Он указал на валяющиеся здесь же несколько пакетиков с порошком.

— Это не мое, — угрюмо прошепелявил растерзанный Денис, пошатываясь и тупо, как замученная лошадь, поводя головой из стороны в сторону. — У меня не было… Это не мое.

— Молчать! — крикнул из-за своей деревянной загородки дежурный капитан. — Еще разговаривать много будешь, падаль! Понятые, подойдите и распишитесь — изъято в вашел присутствии и так далее. Вот здесь, где галочка…

Две мрачные фигуры молча отделились от стены и подошли к столу дежурного.

Раз — подпись, два — подпись. В тишине скрипнула шариковая ручка. Все, протокол оформлен, задержание произведено. Теперь Дениса отведут в камеру, а уже днем прокуратура возбудит уголовное дело.

— Сколько ему светит? — поинтересовалась Марина, выходя в коридор у вышедшего вместе с ней оперативника.

— Не знаю, — зевнул тот. — В первый раз попался. Восемнадцать лет… Детей нет. Не работает.

Взвесив эти обстоятельства, оперативник снова зевнул и объявил:

— Ну, пару лет получит. Вряд ли больше. А может, годом отделается. Если хорошего адвоката наймет, и вообще до суда дело не дойдет.

Он пошел к себе, а Марина отправилась в свой кабинет, по дороге размышляя о том, что на хорошего адвоката нужны хорошие деньги, которых у Дениса и его несчастных родителей, конечно, нет. Так что по крайней мере год Дениса в районе не будет — на это можно твердо рассчитывать.

Толика же просто-напросто забрали в армию. Ему как раз подошел срок. В обычном случае он мог бы еще год-другой «косить» от службы, не являясь в военкомат по вызову или представляя какие-нибудь справки, но сейчас дело было решено в одно мгновение. Ранним утром, около пяти часов, наряд Дравобережного РУВД поднял Толика с постели и под причитания перепуганной матери отвез сначала в Дежурную часть, а потом в военкомат.

Об этом Марине сообщил неожиданно позвонивший ей Вербин.

— Теперь вы довольны? — спросил он. — Можете спокойно приступать к перевоспитанию ваших девочек, никто мешать не будет. По крайней мере, год или два. Злодеи обезврежены.

Он повесил трубку.

«Бог знает, что этот подонок может натворить в армии, — подумала Марина, узнав о происшедшем с Толиком. — Но, впрочем, это уж не мое дело. Мое — заняться девчонками».

Она ходила в школу и беседовала с девочками поодиночке и со всеми вместе.

Потом ходила по домам и вызывала родителей к себе.

Когда она стыдила и уговаривала девочек, те угрюмо отмалчивались. Когда беседовала с родителями, те реагировали по-разному. Кто-то пугался, как родители Леры, и обещал принять все меры, вплоть до переезда в другой район. А кто-то просто молчал в ответ и, опуская глаза, бормотал о том, что все это и вправду очень нехорошо, но что ж теперь поделаешь, раз настали такие тяжелые странные времена…

Слабые, безответственные люди, не привыкшие отвечать ни за себя, ни за своих детей, вообще очень любят ссылаться на трудные времена и на то, что «теперь все так непонятно». Им кажется, что это их оправдывает.

Как показалось Марине, одна из матерей даже знала раньше о том, чем занимается дочь, — слишком испугалась во время беседы. Была она хоть и хитрой, но слишком простой женщиной, чтобы скрыть истинное положение вещей, — тут же торопливо заговорила о том, что сама она работает продавщицей в киоске, что денег не хватает. Марина вдруг подумала, что мамаша, вероятно, расстроилась из-за того, что дочка больше не будет приносить домой заработанные на трассе деньги…

А что тут такого? Поработаешь в милиции — ко всякому привыкнешь.

На трассе с тех пор девочки и впрямь не появлялись. Завуч и директриса девятнадцатой школы были очень довольны. Родители Леры активно принялись за покупку новой квартиры — чтобы уберечь девочку от «дурного влияния». Она ведь училась на все пятерки и должна была, по замыслу родителей, через год поступать в университет.

А Марина, как-то случайно заглянув в зловонную кафешку в центре города, увидела Леру. Она, задорно блестя глазками, пританцовывала перед колченогим столиком, за которым сидели ее спутники — четверо молодых кавказцев в кожанках.

Они гортанно что-то выкрикивали, видимо одобряя танец, и матерились. Щечки у Леры раскраснелись, а грудь под тоником мелко тряслась в такт движениям.

Марина не стала подходить к Лере и вообще выбросила эту тему из головы: за всеми не уследишь и всех дел в мире не переделаешь… И всех подряд не спасешь, даже если работаешь в милиции.

А Вербин спустя какое-то время предложил Марине перейти на службу в его отдел.

— Мне понравилось, как вы относитесь к делу, — пояснил он в ответ на вопрос Марины о причинах этого предложения.

Вербин вообще был немногословен. Сначала Марина думала, что эта молчаливость относится именно к ней, но потом увидела, что это не так. Владимир Вербин был замкнутым человеком. Это не означало, что он не мог пошутить или не общался с людьми. Нет, конечно, да на посту начальника отдела это и невозможно.

Просто он был очень серьезен, и чувствовалось, как строг он к каждому своему слову и поступку, будто всякий раз предварительно взвешивает их на неких ему одному ведомых весах.

«Ты взвешен на весах и найден очень легким», — сказано было одному библейскому герою. Так вот, о Вербине так сказать нельзя.

Он был красив, Марина отметила это еще в первую встречу — ту, давнюю, о которой они оба старались не вспоминать. Сейчас ему было тридцать три, но выглядел Владимир чуть старше из-за седых волос, ежиком торчащих на его коротко стриженной голове. А поскольку во всем остальном он был очень моложав, седина в сочетании со стройной фигурой и юношеским лицом придавали ему облик преждевременно постаревшего мальчика.

— А чем я буду заниматься? — спросила Марина, приняв решение.

— Чем придется, — улыбнулся майор. — Как и все мы здесь. Что стоит на повестке дня — тем и будем заниматься.

— Марина Сергеевна Карсавина, — представил ее Вербин, когда Марина первый раз пришла сюда на службу. — Наш новый сотрудник. Старший лейтенант. Раньше служила в ИДИ Правобережного РУВД. А теперь — у нас.

— У нас? — притворно изумился уже знакомый Марине Лукоморов, сидевший на планерке вместе с остальными двумя сотрудниками. — Вот эта красавица? Не может быть.

— Ну, не одним же старым уродам у нас работать, — усмехнулся в ответ Вербин. — Четверо мужиков в отделе — хватит. Пусть будет одна красавица.

— Соблазн, — юмористически вздохнул юноша в очках, очень похожий на Шурика из комедий Гайдая. — Красавица нас в соблазн вводить будет. Мало нам порнографии — теперь еще и живая фотомодель будет перед глазами.

Марина потупилась от этих разговоров и покраснела. Лукоморов крякнул и, сделав строгое лицо, заметил:

— Ладно, поговорили. Заладили тоже: красавица, красавица — смутили девушку, козлы.

— Да ты сам же начал, — вскинулся Виталик, поправляя поминутно съезжающие на кончик носа очки, но Вербин остановил всех.

— Вот и правильно, — сказал он. — Будем приучаться работать без скабрезных шуточек. А то распустились мы в мужском коллективе. Вот Марина будет следить, чтобы все держали себя в руках, как положено офицерам. Кстати, — повернулся он в ее сторону, — у нас тут такое правило. Мы все — на «ты» и по имени. Вы не имеете ничего против?

Марина заулыбалась, она ощутила, что в новом коллективе ее, кажется, приняли.

— Раз уж повелось — не возражаю, — ответила она. — Мне кажется, что так даже легче работать. Правда?

— Правда, правда, — закивал еще один сотрудник — совершенно лысый мужик лет сорока пяти по имени Иннокентий. — Работать легче и вообще… Только совет тебе, Марина: построже будь вот с этим, — он кивнул в сторону очкастого Виталика, — он разгильдяй и ловелас известный. Если будет приставать — пожалуйся мне. Я этого теле-вичка быстро успокою.

— Кого-кого? — не понял Виталик, да и Марина тоже удивилась странному слову.

— Телевичка не знаете? — осклабился толстяк Иннокентий. — Эх вы, молодежь, одно слово. Что с вас взять? Это по телевизору в детских передачах такой персонаж был. Раньше все дети знали… Телевичок — он совсем как Виталик выглядел, ну точь-в-точь родные братья.

Глава вторая

Марина стала пятым сотрудником в отделе. То, что она была молодой женщиной, помогло ей на первых порах. В конце концов, кто же откажет единственной даме в совете или помощи? А помощь требовалась, потому что специфика работы «полиции нравов» оказалась Марине совсем незнакома.

А не успела она как следует войти в курс дела, Вербин позвал ее к себе в кабинет и показал видеокассеты с детской порнографией.

— Надо же с чего-то начинать, — сказал он. — Найди тех, кто эти кассеты снимает, найди тех, кто закупает. Вот, собственно, и все.

Он говорил намеренно легкомысленно, и Марина понимала это. Как понимала и то, что дело совсем не простое. Пойди найди в миллионном городе нескольких уродов — у них ведь на лбу ничего не написано, а теперь, когда они знают, что видеокассеты попали в руки милиции, вообще могут затаиться.

— С чего вы собираетесь начать? — спросил майор на следующее утро.

Хотя Вербин сам предложил с первого же дня общаться на ты и по имени, в случае с Мариной он постоянно сбивался на вы и имя-отчество. В эти минуты она терялась, не зная, как отвечать.

— Идти нужно двумя путями, — сказала Марина, для наглядности подняв кверху два пальца. — Первый путь — найти детей. Тех самых, которые использовались для съемки. Сделать это можно, обойдя все школы и детские учреждения. Учатся же они где-нибудь. Только нужно распечатать фотографии с видеопленки — предъявлять для опознания. И через детей выйти уже на самих преступников.

Она загнула первый палец и неуверенно посмотрела на Вербина. Говорила она бойко, потому что накануне весь вечер думала о порученном ей деле и пришла к каким-то выводам. Но что скажет начальник о ее криминалистических способностях?

Вербин кивнул. Вроде остался доволен. Ну, хорошо.

— Второй путь, — продолжила Марина, несколько успокоенная. — Найти пути распространения кассет и выйти таким образом на изготовителей.

Вербин крякнул и откашлялся.

— Мы знаем, — осторожно заметил он, — что кассеты преступник вез на вокзал. Значит, он собирался увезти их куда-то для продажи. Скорее всего, в Москву. Поезд отходил как раз московский, да и вообще известно, что в массовом количестве такие кассеты тиражируются если не в самой Москве, то где-то там поблизости. Рынок сбыта самый большой, — пояснил он.

Марина улыбнулась: накануне вечером она успела подумать и об этом.

Здорово!

— Рынок сбыта находится в Москве, — согласилась она. — Но не будем забывать, что и у нас в Унчанске больше миллиона жителей. Сколько среди них маньяков-педофилов?

От этого вопроса сидевший за соседним столом Виталик даже закашлялся от смеха, но Вербин метнул в его сторону зверский взгляд.

— А ты думаешь — сколько? — осведомился он у Марины, хотя и на его лице появилась тень улыбки.

— Да на нашей работе побудешь, — не выдержал все-таки смешливый Виталик, — так скоро вообще все вокруг будут казаться маньяками-извращенцами. Кто не проститутка, тот извращенец. Я даже на свою жену теперь с подозрением смотрю.

— Я думаю, что человек сто найдется, — не об-Ращая внимания на смешки Виталика, произнесла Марина, нахмурившись. — Человек сто. Я имею в виду тех, кто готов купить такие видеокассеты. А вообще педофилов гораздо больше. Просто не все способны покупать дорогие кассеты. Значит, рынок есть и у нас.

— А откуда ты это знаешь? — озадаченно почесал стриженый затылок Вербин. — Разве кто-то ведет такие подсчеты?

Но тут Марина уже была на своем профессиональном коне.

— Я по образованию педагог, если вы помните, — сказала она, — и работала в школе. А потом — в ИДН. Конечно, подсчетов никто не ведет, но практика показывает, что лиц, склонных к педо-филии, не так уж мало. Большинство из них способны держать себя в руках — это правда. Им нравятся дети, они мечтают о сексе с детьми, но знают, что это — преступление и годы тюрьмы, так что сдерживаются. Но они — покупатели таких вот кассет. Это точно. Именно потому что сдерживаются.

— Ну да, — засмеялся Виталик, — в жизни они этого лишены, так хоть посмотреть. Поня-я-ятно. Поня-я-ятно, товарищ капитан, куда на прошлой неделе с вашего стола журнальчик пропал.

Он хитро посмотрел в сторону мрачно сидевшего в углу Лукоморова и захохотал еще громче.

— Какой журнальчик? — насторожился Вербин.

— Да тут журнальчик изъяли в одном киоске, — охотно пояснил Виталик, наслаждаясь смущением Лукоморова и распаляясь от этого еще больше. — В журнальчике порнография, голые негритяночки и всякое такое. Черненькие, как шоколадки. На столе у товарища капитана лежал тот журнальчик, а потом пропал.

Ну ничего, Петя, мы теперь знаем, куда он пропал и почему. Вот Марина как педагог нам объяснила: кто хочет, но не имеет возможности, тому хоть посмотреть охота.

Все засмеялись, и смущению Лукоморова не было предела.

— Что за чушь несешь, — набросился он на Виталика, весьма довольного своей шуткой. — Какой журнальчик? Ну, посмотрели мы с тобой вместе, а больше я его не видел — пропал куда-то…

— Да ладно тебе, Петя, не скромничай, — не сдавался Виталик. — Мы же тоже люди, все понимаем про психологию и всякую там физиологию. В Унчанске у нас негритянок нету совсем — куда же тебе податься? Вот от безвыходности и журнальчик в ход пошел.

Для Марины эти постоянные шуточки и «приколы» были в диковинку. Ей никогда прежде не приходилось работать в мужском коллективе. Сначала был филфак института — известное бабье царство, потом средняя школа, где тоже одни женщины кругом, а совсем недавно ИДН, куда мужчины служить тоже не идут. В женском коллективе такие вот грубоватые шутки были бы невозможны: женщины общаются иначе.

Марина смеялась вместе со всеми, при этом искоса наблюдая за реакцией Вербина. Как начальник он должен был пресечь этот разговорчик, ведь Виталик помешал говорить о серьезном деле. Но Вербин молчал.

Когда потом Марина спросила майора, он строго взглянул на нее и ответил:

— В милиции люди должны смеяться. Понимаешь? Нет? Это оттого, что ты еще недавно работаешь. Поработаешь больше со всяким дерьмом — поймешь. Чем серьезнее отдел, чем страшнее и противнее задания — тем больше нужно смеяться.

Иначе мы все с ума посходим очень быстро.

План Марины он утвердил. Только поинтересовался, каким образом она собирается искать в Унанске потребителей подобных видеокассет.

— Объявление дашь, что ли? — спросил он. — Ау, извращенцы-педофилы, отзовитесь! Так, что ли?

Но у Марины уже имелась мысль и на этот счет. С нею она пришла к начальнику вечером следующего дня. Засиделась допоздна за бумагами, все уже ушли домой, а она спохватилась только в девятом часу. До этого сидела и листала материалы старых дел, которые провели до нее в отделе, — училась.

А в восемь часов вдруг вскинула глаза к часам на стене напротив и ужаснулась. Уже девятый час, Артемка дома один и наверняка готовит уроки. А как же без нее — ему ведь наверняка нужна помощь. Первый класс — дело серьезное, и если с буквами и слогами у ребенка все складывалось благополучно, то счет никак пока не удавался. Ну, не хотели противные палочки правильно складываться: каждый раз два плюс три получалось шесть…

— До пятого класса я еще смогу тебе помогать по математике, — не раз говорила Марина сыну. — А после пятого тебе придется уж самому справляться. Я же филолог, сама ничего в этих цифрах не понимаю. Так что лучше учись сам на всякий случай.

— А папа? — хитро улыбался в ответ Артем. — Папа знает математику, он сам говорил. Папа ведь инженер.

Ну да, папа иногда приходил к ним, навещал сына. Для Марины эти визиты всякий раз бывали испытанием, но она сама просила Вадима заходить — ребенок должен видеть отца, для него это радость.

Кстати, как же она могла забыть? Ведь Вадим звонил накануне и говорил, что должен сегодня прийти. Она набрала номер телефона и услышала в трубке веселый голос Артема.

— Мама, папа пришел, — затараторил он, — мы с ним делаем математику. А еще нам задали сочинить стихотворение про осень, и я сочинил, и папе очень понравилось. Правда, папа? У меня разорвался ремень на ранце, ты ведь починишь, а то ходить неудобно… А мы поедем за город в воскресенье?

Когда ребенок приятно возбужден, вопросы и всякие рассказы сыплются из него, как из рога изобилия, вперемешку и без остановки. Даже трудно отделить, когда заканчивается одно и начинается другое.

— Я скоро приду, — на всякий случай сообщила Марина, хотя знала: визиты папы редки, Артем бывает так прикован к нему, что вообще забывает о существовании мамы. Именно из-за этого, ради правильного эмоционального воспитания сына, Марина и терпела приходы Вадима.

В трубке послышалось шуршание, невнятные звуки, потом Артемка сказал:

— Папа спрашивает — ты скоро?

— Да, — вздохнула Марина, — скоро. — Хотела добавить: «К сожалению», но сдержалась. Артемка бы все равно не понял и удивился. Какое ему дело до маминых проблем с папой?

Марина собрала разложенные на столе бумаги и совсем было собралась идти, когда в кабинет вдруг заглянул Вербин. Вот удивительно, Марина ведь думала, что он давно уже отправился домой.

Выглядел он усталым, вокруг глаз пролегли темные круги, а губы, казалось, даже побледнели.

— Хотел спросить у тебя, — сказал он, присаживаясь напротив Марины, — как ты собираешься устанавливать круг покупателей продукции? Где ты их будешь искать?

Марина ждала такого вопроса, она целый день напряженно думала как раз об этом.

Где искать? Конечно, искать следует там, где торгуют чем-то подобным. Там, где концентрируются любители порнографии.

— В секс-шопах, конечно, — усмехнулась она. — Правда, я там никогда не бывала, но это уж другое дело. Побываю, присмотрюсь. Думаю, что именно там могут что-то знать о кассетах с маленькими детьми.

Вербин закинул ногу на ногу и вздохнул.

— Именно так я и думал, — мрачно заметил он. — Ты никогда не бывала в секс-шопах… А ты хоть знаешь, сколько их всего в Унчанске? Я тебе скажу — одиннадцать. И все они, в общем-то, под контролем. То есть никакой детской порнографией они не торгуют.

Об ассортименте этих магазинов, носящих стыдливое название «Интим», Вербин тоже рассказал.

Там продаются презервативы разных видов и марок, таблетки и мази для полового возбуждения, фаллоимитаторы самых разных размеров, цветов и форм, вибраторы и всякое такое. Словом, все для реального секса. А кроме того, имеется большой выбор видеофильмов и литературы по всем направлениям — от гетеросексуального до гомосексуального. О том, являются эти фильмы порнографическими, то есть подлежащими запрещению, или же они эротические, ведутся постоянные дебаты, и по каждому конкретному фильму можно долго спорить с разных точек зрения.

Но чего в магазинах «Интим» нет — так это фильмов с насилием и с детской порнографией.

— Потому что владельцам это невыгодно, — пояснил Вербин, пожав плечами. — Детское порно — уголовщина, и тут не о чем спорить и незачем звать экспертов.

Каждый владелец магазина это отлично знает. Бизнес у него хороший, прибыльный.

Зачем ему так страшно рисковать? Выставишь на продажу один такой фильм, заработаешь лишних сто рублей, а за это потеряешь все, да еще сядешь в тюрьму.

Нет, они таким не торгуют.

Но Марина не собиралась так легко сдаваться.

— Но где же еще могут продавать такие кассе — приглашая собеседника к размышлению, спросила она. — Рассмотрим ситуацию. Дано: в Ун-чанске есть примерно сто человек, которые очень хотят и могут покупать видеокассеты с детским порно. Спрашивается: куда они могут пойти со своим желанием и своими деньгами? Ответ: туда, где продается нечто подобное этого же профиля. То есть в секс-шопы.

— Ты думаешь, что в шопах эти кассеты продаются нелегально? — усомнился Вербин. Потом задумчиво добавил:

— Впрочем, почему бы и нет? Всякое бывает, за всем не уследишь. Нужно проверить, ты права.

Марина торжествовала — начальство окончательно одобрило ее план действий.

Но на лице Вербина застыло тягостное выражение — он о чем-то напряженно думал.

— Вот что еще, — наконец проговорил он недовольно. — План твой хорош, но кто его будет исполнять? Ходить по секс-шопам и прикидываться из-вращенцем, готовым купить за любые деньги детское порно… Кто это будет делать? Не ты же, тебе нельзя, никто не поверит.

Да, об этом Марина не подумала. Кто же в самом Деле поверит в то, что молодая красивая женщина всерьез интересуется такими вещами? Хоть на тебе и не написано, что ты сотрудник милиции, но все же…

— Ладно, — решил наконец Вербин, вставая, — распределимся так: ты пойдешь по всем школам го-Рода с фотографиями детей. Кстати, снимки уже готовы, утром можешь забрать. А по шопам пройдусь я. Где-то у меня валялась накладная борода.

Нужно будет почистить и расчесать.

Уже уходя, он обернулся к Марине:

— Сколько в Унчанске школ?

— Девяносто четыре, — без запинки ответила Марина. Это она, как бывшая учительница и сотрудник ИДН, знала назубок. — Семьдесят восемь полных средних и остальные — восьмилетки. За десять дней можно все обойти.

— За пять, — усмехнулся майор. — УВД взяло проверку на контроль, и областная прокуратура — тоже. Теперь будут требовать отчета каждый день. Так что на школы у тебя пять дней. Идет?

Дорога домой показалась на этот раз Марине очень короткой — она была окрылена. Еще бы! Ее первое расследование на новом месте оказалось серьезным — сама областная прокуратура взяла на контроль, это не игрушки. Чувство ответственности всегда ободряло Марину, еще со школьных ученических времен, когда она была бессменной старостой класса.

— Зачем тебе все это надо? — удивляясь ее рвению, говорили подружки, пожимая плечами. — Таскаться куда-то, отвечать за что-то…

Но Марина успела привыкнуть к таким недоуменным вопросам. Ее как раз всегда взбодряла ответственность. Это чувство стимулировало ее, давало новые силы, можно сказать — тонизировало.

Да еще сам Вербин вызвался ей помочь! Можно сказать, что они вдвоем будут работать над этим делом — разве не честь для молодой сотрудницы?

Ближе к дому вспомнила о том, что там сидит Вадим. Вот черт! Это сразу испортило все настроение, накатила усталость и отвращение к себе — почему она так слаба перед этим подлецом? Можно утешать себя, говоря, что терпишь его визиты только ради сына, но все равно как паскудно на душе! Уныло зашла по дороге в магазин, постояла у прилавка, вспоминая, какое вино любит Вадим. Ах да молдавский кагор, как же она забыла… Вадим как красна-девица, любил всякие сладости, в том числе и сладкие вина. Потом пересчитала деньги в кошельке — до следующей получки оставалось совсем мало. Обидно, но нужно купить еще шоколадный тортик, а он дорогой. Теперь придется до конца месяца не обедать днем, терпеть до вечера. Но если не купить угощение для Вадима, он будет воротить нос, будет недоволен и станет еще противнее. Еще не захочет прийти в следующий раз, и Артемка будет расстраиваться. А ему нельзя расстраиваться — в школе и без того большие нагрузки…

Дома все выглядело весьма благостно: Вадим с Артемом сидели на диване, собирая картинку из картонных пазлов. Картинка получалась красивая — что-то из восточной жизни с минаретами и седобородыми стариками в ярких чалмах.

— Уроки сделаны? — коротко спросила Марина, заглянув в комнату. — Точно сделаны? Все? Ты проверил?

Она старалась не смотреть на Вадима. Повернулась и ушла на кухню. Когда приходит папа, Артему мама не нужна, он весь поглощен общением с Вадимом.

Приходящий папа…

В общем-то Вадим неплохой отец. Он всегда что-нибудь приносит Артему, охотно дает деньги на покупки для него. И вот сейчас тоже — сидит там, старательно складывает пазлы. Ладно уж, слава богу, что хоть так. Работая в ИДН, Марина видела отцов и похуже. Гораздо хуже, если честно сказать…

Она наскоро поужинала, ревниво прислушиваясь к звуку голосов из комнаты, к счастливому смеху Артема. Потом взглянула на часы и заторопилась. Скоро десять часов, Артему пора спать. Вадим всег-Да укладывает сына, когда приходит, читает ему на ночь сказку. Артем заснет в четверть одиннадцатого — это точно, потому что мальчик страшно устает за день.

Марина приняла душ и быстро уложила феном волосы попышнее. Потом уселась перед зеркалом и сделала вечерний макияж — Вадиму нравится, когда она выглядит чуточку вульгарной…

«Интересно, он Ленку Подосину тоже заставляет красить морду погуще? — вдруг пришла издевательская мысль. — Можно себе представить, какая получается у Ленки рожа!»

Накрасившись, минуту в задумчивости постояла перед зеркалом. Вздохнула: попробуй после полного рабочего дня выглядеть свеженькой и аппетитной…

— Теперь сойдет, — решила она, окончательно запрезирав себя после всех приготовлений.

Но отказаться от этого тоже не могла, хотя и ругала себя за такую типично бабскую черту. Ведь ушел от тебя муж, дура, ушел к другой! Так зачем же ты каждый раз так упорно хочешь произвести на него впечатление? А вот зачем: чтобы смотрел на бывшую жену и облизывался. Чтобы видел, какая она красивая. Пусть смотрит и с тоской думает о том, что потерял, чего лишился по собственной воле!

Марина поставила на стол бутылку купленного вина, открыла ее, развернула тортик. Потом зашла в комнату Артема, где мальчик лежал, уютно свернувшись под одеялом, и слушал, как папа читает очередную сказку. Впрочем, сказка не заставила мальчика забыть о важной для него вещи. Увидев вошедшую маму, он хитро сощурился и спросил:

— Мама, а ты не купила?

«Что?» — хотела было уяснить Марина, но тотчас же вспомнила. Да, она снова забыла купить кэпсы! До того как пойти в школу, Артемка и знать не знал про эту игру. А теперь в классе только и разговоров о кэпсах — самой популярной детской игре последних лет. Как ни старалась, как ни расспрашивала сына, Марина не смогла понять, в чем заключается смысл игры в кэпсы. Вроде бы нужно класть на стол или на пол некий картонный кругляш, называемый кэпс, а потом бить по нему сверху еще каким-то кругляшом, чтобы тот перевернулся. Или не перевернулся, черт их разберет, этих мальчишек. Однако Артемка увлекался этими глупыми штуками, и их следовало ему покупать. Похоже было на то, что в младших классах школы ценность и социальное лицо маленького человека определяется как раз наличием или отсутствием дурацких кэпсов.

Сколько дней уже обещала Марина сыну купить эти штуки в ближайшем канцелярском магазине и каждый раз забывала.

— Опять забыла? — обиженно спросил Артем. — А я ведь тебя просил…

— Что? Чего? — вмешался Вадим, не поняв, о чем идет речь. — Что тебе нужно, а мама не покупает, сынок? Скажи мне, я в следующий раз обязательно привезу.

«Какой ты щедрый на деньги Ленки Полосиной», — чуть было не вырвалось у Марины, а вслух она твердо сказала:

— Это наше с Артемкой дело. Не надо ничего привозить, я сама куплю. Завтра же.

Поцеловала сына на ночь и вернулась на кухню — ждать.

«Зачем я так готовлюсь всегда? — мелькнула противная мысль. — Разоделась, накрасилась, купила вина. И так каждый раз… Для этого скота? Да нет, конечно, — вечный комплекс школьной отличницы! Все, что делаешь, нужно делать хорошо. На „пять с плюсом“. Или уж не делай совсем. А как не делать?»

…Утром Марина поднялась заспанная, едва заставила себя встать с постели.

Хорошо еще, что будильник громко звонит, — иначе бы точно не проснулась.

Как угорелая, метнулась в ванную, стерла, смыла размазавшиеся по лицу остатки вечерней обильной косметики. Встала под душ, чувствуя, как от слабости дрожат ноги: после ухода Вадима она не удержалась и допила до конца оставшееся в бутылке вино… А ведь предстоит целый день бегать по городу на своих двоих — нужно обойти пятнадцать школ, это не шутки.

— Мама, ты не забудешь про кэпсы? — уже перед самым входом в школу снова умоляюще спросил Артем. — Точно-точно не забудешь? Знаешь, там есть такие с Незнайкой на Луне. Они очень ценные. Купи с Незнайкой, хорошо?

— Да, — кивнула Марина, подумав, что перед предстоящим ей рабочим днем неплохо было бы завязать для памяти о кэпсах какой-нибудь узелок. Да где его завяжешь?

Целый день она ходила по школам и к вечеру с удовлетворением сказала себе, что план выполнен — все пятнадцать школ она посетила.

Несколько раз в течение дня Марина невольно с тяжелым сердцем вспоминала вчерашнее посещение Вадима. Пока они пили вино на кухне, бывший муж все пытался выяснить у нее, где она теперь работает. Артем проболтался отцу о том, что мама сменила службу и больше не работает в ИДН.

— Так где же? — допытывался Вадим. — В уголовном розыске, что ли?

— Ага, в отделе убийств, — вяло кивнула Марина в ответ. — Да какая тебе разница? Какое теперь тебе дело до моей службы?

— Интересно же, — пожал он плечами. — Занятно же, когда твоя жена — офицер милиции. Любопытная метаморфоза все-таки с тобой приключилась, Маришка. Кто бы мог подумать!

Его глаза вдруг плотоядно блеснули, окидывая взглядом фигуру и останавливаясь на высокой груди, прикрытой шелковым халатиком. Марина чуть вздрогнула: наверное, Вадима возбуждает именно тот факт, что она — милиционер.

— Во-первых, не жена, а бывшая жена, — отрезала она. — А во вторых, тут нет никакой метаморфозы. Все логично. Ты бы лучше рассказал, чем ты сейчас занимаешься. Или ничем — на Ленкиной шее сидишь, как привык всегда?

Ей хотелось как-то ущемить Вадима, задеть его самолюбие. Кажется, удалось, он обиженно надулся.

— Что значит привык? — возмущенно уточнил он. — Когда это я сидел на шее?

— Да всегда, — мрачно усмехнулась Марина, независимо покачивая ногой. — Не у меня, нет. Этого не было, врать не буду. Но сначала сидел на шее у родителей, а теперь что же — к Ленке пристроился?

— Я работаю, — чуть ли не выкрикнул Вадим, но Марина взглядом остановила его — ребенок спит.

— И где ты работаешь, милый? — издевательски проворковала она. — Личным шофером у Ленки? Или она тебя секретарем к себе пристроила — бумажки носить, на машинке стучать? Или ты по хозяйственной части у нее — покупки таскаешь, белье в стирку носишь?

Она нападала намеренно — хотела обидеть Вадима. Если не сделать этого, он в конце вечера снова станет приставать. У него это уже вошло в противную привычку: каждый раз, приходя навестить сына, Вадим ближе к ночи норовил остаться ночевать с бывшей женой. Мало ему, кобелю.

Она ни разу не согласилась, не оставила его у себя. Хотелось бы, конечно, чтобы Ленке Полосиной стало неприятно, но слишком уж высока цена. Лучше быть одной, чем ложиться в постель с предателем.

В этот раз Вадим снова просил оставить его, даже лез к Марине руками. Она закрыла глаза и заставила себя забыть о том, какими ласковыми и умелыми могут быть эти руки. Нет, к черту, забыть! И руки Вадима она оттолкнула от себя.

Пусть идет к своей образине. Правда, потом пришлось-таки допить бутылку вина до конца, иначе бы не заснула…

А сейчас Марина испытывала удовлетворение от первого дня поисков.

Пятнадцать школ за один день — это не шутки.

Методика была нехитрой: Марина шла прямо к завучу или заместителю директора по внеклассной работе и предъявляла фотографии детей, сделанные с видеозаписи.

— Узнаете кого-нибудь? — спрашивала она, после чего в каждой школе начиналась волынка. Кто-то из снятых детей казался похожим на кого-то из учеников. Звали учителя или двух учителей сразу. Найти их оказывалось сложно — кто на уроке, кто болеет. В конце концов все собирались и опознание начиналось снова. И результат почти всегда оказывался расплывчатым: то ли эти дети, то ли нет, а просто похожи…

— Вот этот вроде похож на Васю Сидорова из четвертого «В», — говорила завуч, тыча пальцем в фотографию. — А девочка вот эта — ну просто вылитая Даша Иванова из пятого «Г»… Или не она. Кто их знает…

Впрочем, все старались помочь, ломали головы и всматривались в снимки очень добросовестно, как могли.

Сама Марина с якобы «опознанными» детьми не встречалась — только помечала имена в блокноте на будущее. К таким беседам с детьми нужно подходить очень осторожно, нельзя спешить. Если это действительно те самые дети, то очень важно не спугнуть их неумелыми топорными расспросами. Они замкнутся, и тогда вытянуть из них что-нибудь станет очень трудно. Скорее всего, они вообще ни в чем таком не признаются.

Вечером, не чувствуя под собой ног, Марина притащилась из последних сил в отдел. Зачем она шла? Наверняка ведь там уже никого нет, все разбрелись по домам. Но что-то подсказывало: Вербин сидит на месте и ждет ее.

За короткий срок своей службы в отделе Марина успела заметить, что Вербин никогда не спешит домой. Он засиживался позже всех и оставался в своем кабинете, когда никого уже не было. А в те вечера и ночи, когда проводились спецоперации, майор просто расцветал: казалось, что именно тогда из него особенно брызжет энергия, он бывал попросту неутомимым.

Что это — рвение по службе, или у Вербина имеются какие-то причины не торопиться домой?

О личной жизни своего начальника Марина не знала почти ничего, кроме того, что кратко между делом сообщали новые коллеги. Однако в их словах не содержалось ничего необычного, они были малоинформативны, выражаясь милицейским языком. Есть жена, детей нет, живут вдвоем в малогабаритной квартире где-то в центре города. Стандартно, что тут можно добавить?

Вот и сейчас, едва войдя во двор, Марина увидела, что среди темных окон обезлюдевшего к вечеру отдела светится только одно — кабинет Вербина.

— Ну как? — спросил он, увидев бледную от усталости Марину. — Выполнила план — пятнадцать школ в день?

— Да. — Она без сил опустилась в продавленное кресло и с наслаждением вытянула гудящие от ходьбы ноги.

— Пятнадцать школ. Девять детей якобы оказались похожими на тех, с фотографий.

Майор вздохнул и поежился. Он заранее предполагал, как все будет развиваться. Из пятнадцати обойденных школ выявились девять похожих детей. Это значит, что, когда Марина обойдет все, таких детей станет примерно пятьдесят. И со всеми нужно будет отдельно беседовать, с каждым. Беседовать внимательно, кропотливо. Зная при этом, что почти никто из них не имеет никакого отношения к видеокассетам. Разве можно искать иголку в стоге сена?

— Хочешь сигарету? — Он заметил усталость Марины, и протянул ей пачку. Она отрицательно покачала головой и невольно метнула быстрый взгляд на краешек стола, где стоял электрочайник и лежал сверток с бутербродами, которые сам Вер-бин не успел съесть в течение дня.

В кабинете было уютно от полумрака, разгоняемого лишь отчасти горящей на столе старомодной лампой под абажуром, и Марина вдруг расслабилась — ощутила страшный голод. Весь день она не вспоминала о еде, вернее, заставила себя не вспоминать. Во-первых, времени не было, а во-вторых, кончились деньги — последние ушли накануне на угощение для Вадима.

Сейчас в желудке вдруг отчаянно засосало, а при виде бутербродов даже слегка закружилась голова.

— Я хочу есть, — призналась вдруг она. — Если честно, то ужасно хочу.

Сказала и сама засмеялась собственной непонятно откуда взявшейся смелости.

Где это видано: нахально выпрашивать у начальника его еду?

Вербин засмеялся тоже и тотчас придвинул пакет в сторону оголодавшей сотрудницы.

— Да нет же, я пошутила, — тут же опомнилась Марина. — У меня просто вырвалось. Глупости, я сейчас пойду домой и поужинаю. Не обращай внимания, просто я забегалась с непривычки.

— Тут бутерброд с колбасой, — невозмутимо отреагировал майор, разворачивая сверток. — И еще плавленый сырок. Такой, как делали в советские времена, я их с детства люблю. Ешь, я все равно не буду: днем не успел, а сейчас уже поздно — надо спортивную талию сохранять, а то нехорошо.

Марина плюнула на приличия и запихала половину бутерброда себе в рот.

Разворачивая сырок, скребя ногтями по прилипшей фольге, она услышала, как зашипел включенный чайник.

— Дело в том, что со всеми этими детьми, которых ты выявишь, — заметил Вербин, — нужно будет потом разговаривать отдельно. Ты сможешь?

— Что смогу? Разговаривать? — пережевывая хлеб с вареной колбасой, уточнила Марина. — Разговаривать, конечно, смогу. Это каждый может.

Она умолкла, и Вербин понял ее.

— Я уже подумала об этом сегодня, — прожевав, пояснила Марина. — Беседовать с детьми должна не я, у меня не получится. Здесь нужен специалист.

— Какой специалист? — нахмурился майор, разливая жиденький чай. — Что ты имеешь в виду? Разве ты не специалист? А кто был учительницей и кто работал в ИДИ? Если не ты, то кто же тогда?

— Психолог, — объяснила Марина. — Здесь нужен тот, кто профессионально умеет делать две вещи, необходимые в данном случае. А именно: сразу распознавать лживые ответы и правильно ставить вопросы. Именно правильно задавать вопросы, то есть раскручивать собеседника так, чтобы тот сам захотел выговориться. Не смог бы молчать. Это целая наука. — Марина разошлась, потому что говорила о хорошо знакомом ей предмете. Она так увлеклась, что быстро запихала в рот остаток бутерброда и продолжала говорить с набитым ртом.

Вербин с интересом наблюдал за ней, и непонятно было, что его больше увлекает в данную минуту — созерцание ее необычного поведения или то, что она говорит.

Но Марина не обращала на это внимания — у нее была идея, и ей нужно было все объяснить.

— Так вот, — продолжала она, роняя крошки хлеба на форменный китель и машинально стряхивая их, — в общем-то это касается всех людей, но детей в особенности, уж можешь мне поверить. Ребенка нельзя пугать, иначе он замкнется.

Для него это будет естественная форма защиты. А если начать на него давить, у него случится стресс, и станет еще хуже. Мы же не будем зажимать им пальцы дверями?

— Нет, — с серьезным лицом подтвердил Вербин, качнув головой, — зажимать дверьми пальцы не будем. Двери старые, закрываются неплотно. Нет, не будем…

Между прочим, допрашивать детей можно только в присутствии родителей или специально назначенного педагога.

— Это я знаю даже лучше тебя, — увлекшись, совсем обнаглела Марина. — Уж в ИДН эти вещи всем отлично известны… Так вот что я имею в виду: нужно, чтобы эти дети сами захотели говорить, все рассказать. Они должны быть поставлены в такое положение, чтобы каждый из них был вынужден говорить правду, быть искренним. А сделать такое способен только настоящий профессиональный психолог.

Вербин задумался. Да, он понял Марину. Но где же взять такого психолога?

— В УВД в поликлинике есть психологи, — неуверенно промямлил он. — Можно к ним обратиться. Написать рапорт, попросить помочь…

Но он сам прекрасно понимал слабость своих слов. Конечно, это не решение проблемы.

Марина же удивлялась сама на себя — сегодня вечером она была просто в ударе. Можно сказать, что ее «понесло». То ли от усталости, то ли от бесконечных мыслей о трудности порученного ей первого расследования. Давно уже с ней такого не бывало…

С прежней своей начальницей в ИДН Марина бы никогда не посмела так себя вести и разговаривать, как вела и разговаривала она сейчас с Вербиным. А почему? Об этом она внезапно со всей прямотой спросила себя и тотчас дала ответ. Дело в том, что в Вербине она видела заинтересованного человека.

Заинтересованного именно в результатах работы, а не в мелочных глупостях вроде формальных показателей работы, мнении высокого начальства и дрязгах с подчиненными. За время службы она убедилась в том, что было очевидно: Вербин на самом деле интересуется реальными результатами работы. В милиции это большая редкость. А если так, то они — настоящие сотрудники, в прямом смысле этого слова. Два человека, объединенных не химерами государственной службы, а желанием пресечь творящееся зло. Если же так — то к черту скромность и манерничанье!

Поэтому в ответ на последние слова майора Марина откинулась на спинку кресла и демонически расхохоталась.

— Поликлиника УВД? — иронически произнесла она, отсмеявшись. — Тамошние психологи? Мы ясе все отлично знаем, на что они способны. Максимум — это проводить тесты для поступающих на службу молодых юнцов. Могут проверить вменяемость, нервную устойчивость — ну, в общем, действуют по методике. Правда, мы все знаем, каковы Результаты этих «высокопрофессиональных» тестов, — они ежемесячно рассыпаны в приказах по УВД. То один пальнет в соседа, то другой. То один напьется и сиганет вниз головой с моста, то другой покалечит жену. Вот вам и нервная устойчивость личного состава! Нет уж, знаем мы этих психологов. А тут еще дети — с этим они вообще незнакомы.

Отповедь Марины Вербин выслушал без тени раздражения, спокойно. Ни один мускул не дрогнул на его лице, и трудно было сказать — молчит он оттого, что согласен со словами Марины, или потому, что принял ее за истеричку и решил не спорить…

Между тем Марина уже успела принять решение.

— Мы должны пригласить Инну Менделевну, — торжественно резюмировала она свою длинную речь, для важности подняв при этом кверху указательный палец. — Только Инна Менделевна сможет нам помочь.

Произнеся это, она умолкла и уставилась на Вербина. Некоторое время он озадаченно молчал, не зная, что ему следует отвечать. Потом поерзал на своем стуле и тихим голосом аккуратно поинтересовался:

— А кто такая эта Инна Менделевна?

С Инной Менделевной Марина познакомилась, когда была еще студенткой.

Точнее,этодоцентЗбарскаяпознакомиласьсмолоденькой студенткой-третьекурсницей. На третьем курсе была школьная практика, и группой студентов, направленных в школу практикантами, руководила тогда Инна Менделевна с кафедры психологии.

Это была пятидесятилетняя женщина маленького роста, с копной угольно-черных волос и очень живыми круглыми, как средиземноморские маслины, глазами, буквально впивавшимися в лицо собеседника, буравящими его. Смуглое лицо доцента Збарской носило всегда сугубо непреклонное выражение, казавшееся студентам скорее зверским, а темные волосики, пробивавшиеся над верхней губой, придавали ее мужеподобному облику вообще что-то воинственное…

Эта женщина была грозой пединститута. Ее боялись не только студенты, но и многие коллеги, и даже сам ректор — отставной генерал из политуправления.

Вообще-то он был и сам властный человек, хоть и добряк в душе, подобно многим отставникам, чувствующим, что свое они уже в жизни получили, а теперь на последнем месте работы можно слегка расслабиться. Тем не менее он крепко держал бразды правления во вверенном ему вузе, а побаивался только грозную Инну Менделевну.

Не считаться с ней было невозможно, и при звуках громоподобного голоса этой усатой немолодой женщины трепетали все, предчувствуя возможные неприятности. Бороться с ней было решительно невозможно никому.

Дело в том, что Збарской ничего и ни от кого не было нужно. Мужа у нее никогда не было, а единственный сын еще двадцать лет назад уехал в теплые края, где жарко светит солнце и гроздья сочного винограда созревают два раза в году.

По слухам, он командовал танковым батальоном, был чертовски храбрым офицером и погиб в Синайской пустыне в бою с арабами, заживо сгорев в своем танке.

Об этом никто не говорил вслух, и сама доцент Збарская не обмолвилась ни единым словом, но допущенным в ее квартиру студентам и коллегам доводилось видеть на стене портрет в траурной рамке, с которого взглядом неукротимого льва пустыни смотрел смуглый юноша в военной форме с ордена на груди. И смущенным посетителям казалось, на портрете чудесным образом предстал во всей мужественной красе юный военачальник эпохи мак-кавейских войн.

Во всяком случае, сын пошел в свою мать: Инна Менделевна была настоящей воительницей.

— Главное в нашей работе — это дети, — говорила она непреклонно. — Ради этого мы все здесь и собрались. Все, что служит благу детей всех вместе и благу каждого отдельного ребенка, — хорошо, а то, что противоречит этому, — плохо и должно быть уничтожено.

И она сметала все на этом пути, не считаясь ни с авторитетами, ни с трудностями, ни с мнением коллектива. Инна Менделевна твердо стояла на своих позициях — она служила детям.

А разве такая принципиальность может нравиться коллегам и студентам? Тем более что далеко не все разделяли фанатичные устремления доцента Збарской.

Каждому ведь кажется, что сперва нужно устроить свои дела, а дети, тем более чужие, какие-то абстрактные дети — это подождет. И еще раз подождет. Но каждый раз, когда такая позиция сталкивалась с позицией Збарской, начинался скандал.

Причем заканчивался скандал неизменной же победой Инны Менделевны — фанатики в конечном счете всегда побеждают.

На первой своей лекции доцент Збарская всегда рассказывала студентам о докторе Януше Корчаке — великом педагоге. К этой истории она часто возвращалась и потом: Януш Корчак был частью ее мировоззрения. Может быть, частью ее самой.

К началу Второй мировой войны Корчак был уже всемирно известным ученым-педагогом. Когда нацисты оккупировали Польшу, он работал директором приюта для еврейских детей. Однажды в этот детский дом пришли эсэсовцы и приказали всех воспитанников отвести строем на вокзал и посадить в вагон для отправки в Освенцим — лагерь уничтожекия Януш Корчак пошел вместе с детьми, он по дороге успокаивал их, потом вместе с ними сел в вагон и приготовился к смерти. Если у детей еще могли быть какие-то сомнения насчет собственной судьбы, то уж у него-то никаких сомнений не было. Солдаты захлопнули двери вагонов, паровоз дал первый гудок. На пустом перроне рядом с часовыми в касках лаяли собаки — овчарки. Впереди был Освенцим и смерть.

В этот момент вдоль поезда пробежал эсэсовский офицер и, остановившись возле двери вагона, где был директор приюта, подозвал его. А подозвав, сказал ему следующее:

— Мне сообщили, что вы сели в этот поезд. Никто не приказывал вам садиться сюда. К вам лично приказ не относился, вы не правильно поняли. В Освенцим поедут только дети.

Он приказал солдату открыть дверь вагона и сказал:

— Доктор Корчак, вы можете идти домой.

На этом месте рассказа доцент Збарская умолкала и, внимательно оглядев молчащих студентов, задавала первый вопрос:

— Как, вы думаете, поступил Януш Корчак?

Поскольку к этому моменту в аудитории устанавливалась гробовая тишина, Инна Менделевна говорила многозначительно:

— Вы правильно поняли, друзья. Корчак наотрез отказался выходить, остался вместе со своими воспитанниками и поехал в Освенцим, где и погиб.

После чего Инна Менделевна задавала свой второй вопрос:

— А как поступил бы каждый из вас в той ситуации? Не надо отвечать: просто подумайте. Подумайте о двух вещах: что чувствовал в те минуты Януш Корчак, и еще подумайте о том, что вы тоже Имеете дерзновение называть себя педагогами.

Эти свои два вопроса Инна Менделевна задавала многим поколениям студентов, прошедшим через ее руки, и таким образом приводила в немалое смущение тысячи из них. Никто не любит слишком высоко поднятых планок. А Инна Збарская была именно таким человеком: в служении детям она ставила планку одинаково высоко для себя и для всех остальных коллег и студентов. И не желала ничего слышать ни о каких компромиссах…

Она ничего не боялась и ничего не желала в жизни, кроме служения интересам детей. Квартира у нее была, степень доцента имелась, а о профессорской Инна Менделевна, скорее всего, и не задумывалась — ее это не интересовало. Ну как бороться с такой женщиной?

Добряк ректор несколько раз пытался образумить Збарскую, он даже искал к ней разные подходы, но она не давалась в руки. А когда ректор, оговорившись, назвал ее Инной Михайловной, то просто взорвалась.

— Не Михайловна, а Менделевна, — отрезала она прилюдно. — Моего папу звали Мендель Пейлатович, он погиб на фронте в сорок первом под Москвой. Мне нет нужды примазываться.

А в советские времена во всех анкетах в графе «национальность» Инна Менделевна издевательски писала: «да» — и ставила жирную точку, совершенно выводя из себя кадровиков и прочее начальство.

С Мариной у нее не сложились отношения. Во время школьной практики Збарская придирчиво присматривалась ко всем студенткам, и Марина ей не нравилась. А это было опасно, потому что строптивая доцентша вполне могла утвердиться в мысли о том, что данная студентка станет плохой учительницей и повредит детям. А это уже, в свою очередь, означало, что Инна Менделевна ляжет костьми, чтобы помешать незадачливой студентке стать учительницей. Со всеми вытекающими последствиями…

В конце практики у них с Мариной состоялся крупный разговор.

— Вы не любите детей, — строго и твердо сказала Збарская, буравя Марину проницательным взглядом. — Это очень плохо. Очень. Поэтому за практику я ставлю вам три.

Для Марины это была первая тройка за все годы учебы. Ошеломленная несправедливостью, она решила поспорить.

— Но я люблю детей, — стиснув зубы, возразила она.

— Своих? — издевательски парировала Инна Менделевна, вертя в руках огрызок карандаша, валявшийся на столе. — Своих детей? Своих все любят.

— Нет, — вспыхнула Марина. — Зачем вы все переворачиваете? Я люблю не только своих детей. Других тоже. Я люблю всех хороших детей.

— А! А! — торжествующе просияла Збарская и облила Марину таким взглядом, который появляется у следователя в тот момент, когда преступник неосторожно признается в совершенном злодеянии. — Вот вы и сказали сами! Вы любите хороших детей! Вот где гнездится педагогическое зло! Легко любить хороших детей, они такие милые мордашки. А кто будет любить плохих? Об этом-то вы все и не думаете совсем! Как будто плохие не нуждаются в любви.

На Марину иногда «накатывало», она знала за собой такую особенность. Когда что-нибудь особенно возмущало, она могла вдруг взять да и наговорить с отчаяния лишнего. В тот момент с ней случилось что-то вроде этого. Выслушав вздорные обвинения Збарской, Марина внезапно вспыхнула и, сжавшись всем телом, как будто перед прыжком, сказала отрывисто:

— Любить плохих детей — противоестественно. Дети — это люди. Плохих людей не за что любить.

Марина была абсолютно честна в ту минуту и» впоследствии утвердилась в этом мнении. Инна Менделевна внимательно посмотрела на нее через толстенные линзы очков и вынесла приговор:

— Вы — не педагог. Педагог так рассуждать не может.

От этих слов внутри у Марины все оборвалось. Она поняла, что теперь все кончено. Практика показывала, что те, кого Збарская не считала педагогами, как правило, не доучивались до конца, — она выживала их из института, используя для этого любые методы и рычаги, включая запрещенные. Для нее в этом не было ничего плохого — ведь она боролась за интересы детей…

А раз так уж получилось, что Марина не удержалась и ляпнула правду, что толку растягивать агонию? Обидно, конечно, но, как говорится, лучше ужасный конец, чем ужас без конца.

— Тогда вы не должны ставить мне три, — тихо сказала она, подняв глаза и пристально посмотрев на Инну Менделевну. — Почему же три? Ставьте уж сразу два, и дело с концом. Раз я, по вашему мнению, не могу быть педагогом…

Сказав эти слова, она пожала плечами, стараясь изобразить спокойствие, хотя сама была напряжена как сдавленная пружина. Хотелось кричать и плакать одновременно.

Разговор происходил на кафедре психологии в пять часов вечера, когда дневные занятия уже окончились, а вечерние еще не начались. Збарская воровато оглянулась по сторонам и, не заметив ничего подозрительного вокруг, достала из сумки пачку «Беломора».

— Вечно не разрешают курить в здании института, — проворчала она недовольно. — Вот ханжество-то… Все кругом курят, а стоит папиросу взять в зубы — привязываются.

Она закурила, выпустив по-солдатски через толстые ноздри две струи плотного дыма, а потом внезапно улыбнулась.

— Я не сказала, что вы не можете быть педагогом, милочка, — ухмыляясь, заметила она оцепеневшей Марине. — Я сказала только, что вы не педагог. Но школьной училкой вы, конечно, можете быть. Почему бы и нет? Наверное, вы даже будете лучше многих других.

Она вздохнула, видимо подумав об этих самых «других».

— У вас есть свое мнение, которое вы не боитесь высказывать, — добавила она, выкурив папиросу в три затяжки, — что для большинства ваших будущих коллег просто немыслимо. Кроме того, за время практики я заметила в вас еще одну сравнительно редкую особенность — вы очень ответственно относитесь к порученному вам делу. Тоже нечасто встречается, знаете ли. Так что три. И не уговаривайте меня, не уговаривайте. Получите вашу тройку и попробуйте что-нибудь сделать в жизни.

Вот к этой самой Инне Менделевне Марина и собиралась обратиться за помощью. Никто лучше этой пожилой женщины не сумеет поговорить с Детьми, на которых пало подозрение.

— Что ж, попробуй, — заметил Вербин, после того как Марина рассказала ему о своем намерении. — Правда, мы ей заплатить не сможем за работу. Такие консультации бюджетом УВД не предусмотрены. Но если эта твоя бабушка действительно такая подвижница — попробуй, хуже не будет. Подозреваемых детей будет человек пятьдесят, нужно же как-то с ними разобраться. Похоже, это единственный путь.

Весь этот день, пока Марина бегала по школам, Вербин провел, шатаясь по городским секс-шопам. А поскольку их в Унчанске все же гораздо меньше, чем средних школ, то обойти удалось все одиннадцать.

— Ну и как? — спросила Марина. — Удалось что-нибудь нащупать?

Они оба к тому моменту уже встали, чтобы идти домой, и Вербин вызвался проводить Марину до автобусной остановки. Они шли по темной и пустой улице, где поднимающийся ветер с шуршанием гнал навстречу опавшие осенние листья. Вербин поднял воротник куртки, а Марина плотнее запахнула плащ.

— Теперь всю ночь будут снится искусственные фаллосы, — пожаловался майор.

— Знаешь, сколько их там?

Искусственные фаллосы ядовито-розового цвета действительно встречают посетителя магазинов «Интим» прямо с порога. Эти удивительные промышленные изделия из пластмассы стоят на полках ровными рядами и своими причудливыми очертаниями могут привести в замешательство неподготовленного человека.

Есть тут обычные, а есть даже двойные — для одновременного проникновения в вагину и в анус. Этакий изыск!

Фаллосы эти стоят недорого, развлечение для простого народа.

Разместившиеся на соседней полке серебристые вибраторы — штуки дорогие, не каждая женщина может себе такое позволить. Зато, как уверяют шустрые продавщицы, и удовольствие ни с чем не сравнимое…

Для похода по этим магазинчикам майор Вербин заранее все предусмотрел.

Достал старую кожаную куртку, аккуратно приклеил растрепанную жесткую бороду, надел мятые, усыпанные табачным пеплом брюки.

Постояв несколько минут перед зеркалом, рассмотрел себя и прикинул — так ли должен выглядеть маньяк-педофил, готовый на любые затраты ради того, чтобы купить видеокассету с маленькими детьми.

— Нет, не похож, — решил наконец Владимир. — Как-то неубедительно…

Он порылся в своих запасах и достал из-под всякого хлама очки в роговой оправе с обычными стеклами. Надел их и снова придирчиво осмотрел свою внешность. Теперь было уже лучше — в лице появилось что-то изуверское. Это хорошо.

Собственно говоря, совершенно неважно, так ли на самом деле выглядят маньяки-педофилы. Какая разница? Никто не устанавливал типаж, нет утвержденного свыше облика извращенца. Вербин старался выглядеть так, как могут представлять себе тайного педофила хозяева и продавцы соответствующих магазинов.

Теперь, пройдя по всем одиннадцати, он мог резюмировать увиденное. В восьми шопах девочки-продавщицы сделали вид, что вообще не поняли его.

— У вас тут все для взрослых и про взрослых, — балагурил странный посетитель, когда оказывался в зале единственным покупателем и свободно расхаживал вдоль прилавков. — А вот нету ли у вас чего-нибудь особенного? Для души, так сказать… Нету, а?

Но девочки-продавщицы смотрели на него глупыми глазами и коротко с неприязнью отвечали:

— Что есть — все на прилавке.

То ли посетитель не внушал им доверия, то ли они в самом деле были настолько тупыми. Хотя что взять с девиц, работающих в таких магазинах? Уж понятно, что сколько-нибудь умненькая сюда не пойдет…

— Может, вам каталог показать? — спрашивали девицы. — Вы вообще-то чего ищете?

В конце концов Вербин сообщал конкретно о том, чего ищет.

— Мне бы про деточек, — говорил он вполголоса, стараясь придать своему лицу маниакальное выражение, — про малюточек всяких посмотреть бы. А? Нету у вас? Вы не думайте, я бы хорошо заплатил.

Он озирался по сторонам, будто нервничает, втягивал голову в плечи и старательно держал рот полуоткрытым, с отвисшей нижней губой: ему всегда казалось, что психи выглядят таким образом.

Какие-то девицы в ответ смущенно хихикали и отворачивались, какие-то смурнели и поджимали губы, но в результате ответ был один и тот же. Нет. Не было, нет и не будет. Потому что строжайше запрещено. Когда разрешат — будем торговать, тогда и приходите, гражданин хороший.

В девятом магазине вышел из подсобки хозяин — азербайджанец. Уточнив, чего желает посетитель, он придвинулся к нему вплотную и, толкая огромным животом, сказал:

— Ухады отсуда. И больше суда нэ приходы. Понял?

А когда Вербин уже взялся за дверную ручку, в спину ему веско добавил:

— Я твой мама имел… Трудно сказать, был ли торговец таким уж строгим блюстителем нравственности или просто очень дорожил своим бизнесом, но Вербин понял, что сюда действительно больше «ходыть нэ надо».

А вот в одном магазине странного покупателя приняли довольно благосклонно.

Продавцами здесь были молодые люди, а не девушки, как обычно, и настроены эти парни были весьма по-деловому.

— Что желаем посмотреть? — бодро осведомился продавец, подходя к посетителю, застывшему возле прилавка с видеокассетами. А поскольку тот задумчиво молчал, не реагируя на обращенный к нему вопрос, парень разразился стандартной речью:

— Вот в этой стопочке — обычный секс, мягкий, очень красивый. Море, солнце, все происходит на песочке под шум морской волны. Очень нежно, обворожительно… Вам, собственно, для чего кассета нужна: самому посмотреть или вместе с женой, подругой?

— Да нет, — стыдливо засмеялся Вербин и даже замахал руками, словно прикрываясь от ударов. — Какое там — супруга! Супруга меня бы за такое убила.

Сровняла бы с землей, как говорится.

— Сами хотите посмотреть? — уточнил парень, высокомерно улыбнувшись. — Тогда вот сюда обратите внимание — тут погорячее. Азиатские красотки, европейские дивы, негритяночки. Прямо шоколадки — пальчики оближешь. Нам весь товар из Москвы привозят, а туда поступает с лучших европейских рынков. Вот эти кассеты — хиты сезона в Америке в этом году.

«Слова-то какие! — подумал Вербин, прикрывая глаза, чтобы скрыть от парня свои истинные мысли и чувства. — Подумать только — хиты сезона в Америке!

Лучшие европейские рынки — вот насобачились разговаривать! Да откуда ты, вонючка, вообще знаешь про то, какие хиты сейчас в Америке? Фраер ты дешевый: сидишь в Унчанске и рассуждаешь про европейские порнорынки. Больно умные все стали!»

А вслух сказал:

— Да нет… Мне бы чего-нибудь необычного. У вас такого нет? Я бы заплатил…

Парень несколько насторожился, и в его лице появилось алчно-скучающее выражение, какое бывает у рыбаков, чувствующих поклев, но боящихся спугнуть рыбу.

— Чего необычного? — равнодушным тоном осведомился продавец. — Вот кассеты для голубых. А в этой стопочке — лесбиянки.

— Мне бы про маленьких, — вполголоса сообщил Вербин. — Ну, понимаете…

Чтоб секс и всякое это самое — только с маленькими. Знаете, девочки, мальчики.

Малюсенькие такие, совсем маленькие симпампунчики.

В эти мгновения он был омерзителен сам себе. Даже произносить все это показалось Вербину постыдным и отвратительным. Если парень сейчас даст ему в морду, нельзя будет обижаться — грех, правильно даст.

— У нас такого нет, — медленно произнес продавец, — и не бывает. Сами понимаете — запрещено.

Казалось бы, текст был самым обыкновенным, Вербин в разных вариациях слышал его за этот день уже много раз. Но парень как-то слишком медленно выговаривал слова, будто раздумывал о чем-то или же приглашал к совместным размышлениям…

Так они простояли рядом друг с другом у прилавка несколько секунд, оба молчали.

«Не буду спрашивать, — решил Вербин, — пусть Сам скажет. Он хочет что-то сказать, но не решается».

В этот момент хлопнула входная дверь, звякнул колокольчик. Вошла пара посетителей — явно и жена. Обоим лет за тридцать, они не смущаютс видно, не в первый раз бывают в таких магазинах.

Продавец отвлекся от Вербина и подошел к ним. Начался разговор вполголоса.

Впрочем, в магазинах «Интим» не принято орать во все горло…

Владимир решил никуда не уходить: чутье подсказывало ему, что следует остаться и продолжить разговор с задумчивым продавцом. Поэтому он принялся разглядывать выложенные на прилавках экзотические товары, вполуха машинально прислушиваясь к доносящимся до него обрывкам разговора. Посетители точно знали, что им нужно, и сразу направились к полкам.

Краем глаза Вербин незаметно наблюдал за их поведением. Он с трудом мог себе представить, как бы сам с женой зашел сюда и принялся что-то выбирать. Да нет, чепуха, совсем не мог представить себе подобной ерунды.

А эта парочка выглядела вполне естественно, никто из них не комплексовал.

И выглядели оба прилично — хорошо одеты, уверены в себе. Мужчина побрит, в дорогой куртке, его супруга с макияжем и причесочкой.

«С виду — самые обычные граждане, — подумал Вербин, — встретишь на улице таких — никогда не подумаешь, что они посещают вместе секс-шоп. А может быть, я просто отстал от жизни и сейчас такое поведение для супругов нормально? Может быть…»

— Вот этот подойдет? — вежливо интересовался продавец, снимая с полки очередной ярко-розовый фаллос. — Обратите внимание на вот этот выступ. Видите?

Это новинка, самый современный дизайн. Сам фаллос массирует вагину, а вот этот выступ задевает за клитор и создает дополнительные ощущения.

Разговор велся совершенно серьезно, без тени улыбки. Супруги осматривали предложенный им товар, кивали головами, задавали дополнительные вопросы, уточняли что-то важное для них. Если бы не знать, что именно они выбирают, то со стороны по их виду можно было бы подумать, что речь идет о кухонном столике.

— Нет, мы бы все-таки хотели двойной, — настаивал покупатель. — Нам так удобнее. Покажите двойные, но только покрупнее.

Продавец понимающе кивнул, и в его руках появилось чудовищное приспособление, на сей раз зеленого цвета. Оно выглядело примерно как рогатка — два толстых ствола были выставлены буквой «V».

— Вот, пожалуйста, — предложил продавец. — Последняя модель. Как вы хотели — для одновременного анально-вагинального секса. Подойдет по размеру?

Посмотрите получше.

Супруги принялись разглядывать штуковину, поочередно вертя ее в руках и о чем-то перешептываясь. Женщине фаллоимитатор явно приглянулся, она даже улыбнулась, наверное, представив себе, сколько удовольствия сможет получить ближайшей ночью.

Но супруг ее остался недоволен.

— Мелковат, — авторитетно заявил он продавцу. — Нет ли такого же, но покрупнее? Потолще и подлиннее.

Парень с готовностью показал другой экземпляр, совершенно устрашающих размеров. Вербин даже зажмурился…

Видимо, так же перепугалась супруга ненасытного господина. Увидев штуку, она порозовела и принялась что-то быстро говорить, отрицательно тряся головой, отчего кудряшки ее смешно подрагивали, как хвост у трясогузки.

— Он слишком большой, — донесся ее торопливый шепот. — Саша, подумай, я же не слониха…

Но покупатель уже зачарованно вертел приспособление в руках, любовно оглядывая его и изредка бросая взгляды на супругу, как бы примериваясь заранее.

В его глазах появилось мечтательное выражение.

Увидев, что клиент почти созрел для дорогой покупки, продавец решил прийти на помощь с советом.

— Вы боитесь, что порвете анус? — галантно осведомился он, обращаясь к покупательнице. — Но это ведь так просто. Анус вполне можно расширить.

Постепенные упражнения, и еще у нас есть специальный крем… Показать вам крем?

Он усовершенствованный, только в этом месяце поступил из Германии. Пользуется большим спросом.

Дама помялась нерешительно, потом кивнула. Щечки ее слегка порозовели от волнения, на губах заиграла слабая улыбка. Она вертела в руках пластмассовое страшилище и будто флиртовала с ним: оно нравилось ей, манило, но и немножко пугало своими размерами. Женское сердце явно разрывалось…

Спустя пять минут поразившая Вербина сцена завершилась ко всеобщему удовлетворению. Женщина уговорила своего супруга купить ей две баночки специального крема для расширения ануса и за это согласилась испробовать предложенное ей пластиковое чудо страшных размеров. Муж был доволен, так же как и продавец, сбывший редкий и дорогой товар.

С приятной улыбкой на лице парень вернулся к стоявшему неподалеку у прилавка Вербину.

— Ну как? — бодро поинтересовался он. — Ничего не надумали?

— А что я должен был надумать? — обиженно пРотянул Владимир. — Я же сказал вам, что мне нужно. А вы говорите — у вас нет… Как же теперь быть? Мне очень нужно.

— Очень? — после короткой выжидательной паузы переспросил продавец. — Ну, если очень, то… Впрочем, у нас такого товара в любом случае нет и быть не может…

Вербин понял, что пришла пора действовать решительно. Нельзя упускать момент — сейчас или никогда. Малейшее сомнение спугнет парня.

— Ну помогите! — взмолился Владимир, тараща глаза на продавца. — Вы что, не можете помочь? Мне очень нужно, вы что, не понимаете? Я заплачу хорошо! Ведь где-то есть же такие кассеты!

— У нас — нет, — усмехнулся продавец. — Я же вам объяснил. Приходите послезавтра. Сможете? Сразу после обеденного перерыва.

Это была победа! Маленькая победа, промежуточная, но все же самая настоящая. Конечно, у продавца ничего нет, но ведь не зря же он назначил прийти сюда послезавтра. Значит, что-то имеет в виду. A раз так — есть надежда.

Как говорил литературный Остап Бендер: «Если в стране есть денежные знаки, то должны быть люди, у которых их много». Если в Унчанске производят фильмы с детской порнографией, то должны быть люди, у которых эти фильмы есть. А потом станет уже проще — раскручивать людей и устанавливать цепочку в милиции, когда очень захотят, умеют…

Вербин проводил Марину до остановки и вместе с ней дождался автобуса.

Потом он еще несколько секунд стоял, глядя, как удаляются в темноту красные огоньки потрепанного «Икаруса», увозившего его новую сотрудницу.

«Автобусы в городе все старые, — с раздражением подумал он, — десять с лишним лет парк не обновлялся. И когда только найдутся деньги на то, чтобы сменить эту рухлядь на колесах?»

Рассердился, потому что понял вдруг: он пытается обмануть сам себя, размышляя об автобусах. На самом деле ему хочется думать о Марине. Странное дело, все последнее время он ни разу не вспомнил о том, как и при каких обстоятельствах они встретились в первый раз.

Сначала казалось, что воспоминания о том эпизоде постоянно будут лезть в голову, отравляя их служебное общение. Потом Вербин сказал себе: «Все! Стоп!

Хватит бережно лелеять память о всякой дряни! Это было шесть лет назад, с тех пор вообще все в целом мире переменилось, не то что в людях, в каждом из нас».

Он пригласил Марину работать в отдел, строго-настрого приказав себе никогда не вспоминать о неприятном. И надо же — то ли сработал этот внутренний запрет, то ли как-то само собой ни о чем таком не вспомнилось. Уже довольно давно Вербин смотрел на Марину просто как на новую свою сотрудницу, которой нужно помогать. Такую же, как все остальные сотрудники в отделе.

«Нет, опять вру, причем сам себе, — тотчас оборвал себя Вербин. — Не такую же, как все остальные… Потому что Марина Сергеевна очень красивая. Очень!»

Мысленно назвал Марину по имени-отчеству и похвалил себя за это.

Правильно, так будет лучше. Пусть он все забыл из прошлого, пусть они теперь коллеги, а все же лучше построже, поофициальнее. Так, на всякий случай.

«А на какой случай? — спросил себя Владимир. Подумал и с некоторым смущением ответил себе же:

— уж больно она красивая…»

Он усмехнулся в темноту, вслед скрывшемуся автобусу, и зашагал по улице.

Начал накрапывать дождь — промозглый, осенний, который может, единожды начавшись, идти трое суток без перерыва. В такой дождик человек с особенной тоской вспоминает ушедшее лето, и иной раз и вовсе приходят мрачные мысли о том, что не только лето, а, пожалуй, и вся жизнь уходит куда-то, утекает бездарно между пальцами. И утечет, не удержишь ее, как ни сжимай ладонь.

Он шел по улице долго, натянув до ушей кепку и подняв воротник куртки, чтобы ледяные капли не заползали за воротник.

Шел и некоторое время боролся с собой. Строго говорил себе, что следует думать о том, как придет сейчас домой и что скажет жене Римме. Потому что после службы человек должен отдыхать, а значит -8 думать о доме и семье.

Ну, в крайнем случае, можно было напряженно размышлять о деле, которое они с Мариной расследовали теперь вместе. Думать после службы о служебных делах — это хоть и старомодно, однако тоже вполне допустимо. Но идти и думать о маньяках-педофилах,опреступниках,снимающих мерзкие фильмы и зарабатывающих грязные деньги на растлении детей, совсем не хотелось.

Кроме всего прочего, за годы своей службы в милиции Владимир Вербин научился спокойнее от носиться к своей работе. Пятнадцать лет в органах правопорядка могут кого угодно настроить на философский лад. Десять лет в уголовном розыске, а потом еще пять в «полиции нравов» — это солидный стаж. За это время чего только не насмотришься!

Если нервничать и «заводиться» в начале каждого расследования, то никаких нервов не хватит, да и бессмысленно это.

— Преступники в целом не так уж умны, — говорил Вербину еще в самом начале его службы в уголовном розыске один старый сотрудник, начинавший служить еще в те времена, когда контора называлась страшненько — НКВД. — Конечно, встречаются виртуозы, всякие там криминальные гении, но это редкость. Обычный средний преступник — это глупый, тупой, необразованный человек. JC тому же ленивый. Он потому и совершает преступления, что в нормальной обычной жизни ничего добиться не может, ни к чему не пригоден.

Говорил он все это Вербину тихо, вполголоса. В советские времена за такие разговорчики по головке бы не погладили. Тогда считалось, что преступником человек становится под давлением социальных обстоятельств буржуазного общества.

А при социализме преступность отмирает, только очень медленно, потому что это — очень стойкий пережиток проклятого капиталистического прошлого.

А то, чему учил молодого Вербина его старший товарищ, — это презрительно называлось «достоевщиной», а также еще более строго — «социально-чуждыми настроениями», и за них полагался строгий выговор с занесением в учетную карточку. И можешь сразу ставить крест на карьере…

— Ты кто? — говорил старший товарищ Вербину. — Обычный средний человек. И я тоже — обычный средний человек. Так вот: если два средних человека тщательно и аккуратно ищут одного тупого и глупого, то они его найдут наверняка. Поэтому если тебе поручено найти и обезвредить преступника, то знай с самого начала твердо: скорее всего, он — урод и быдло. И никуда ему от тебя не уйти. Ты его найдешь обязательно, никуда не денется. Конечно, если сидеть и плевать в потолок, то не найдешь. Но если будешь хоть немного стараться — он твой, и сидеть ему в тюрьме — не пересидеть.

— А если он не урод и не быдло? — как-то поинтересовался в ответ Владимир.

— Тогда как быть?

— Тогда не найдешь, — вздохнул старший товарищ, покачав сокрушенно седой головой. — Нет, тогда не надейся. Если только случай поможет, но это вряд ли — тут особенное везение нужно. Но ты не расстраивайся — умных среди них так мало, что можешь никогда и не столкнуться.

Вот с тех пор Вербин и приучился мыслить как опытный милиционер. Узнав об очередном преступлении и принявшись за работу, он закуривал сигарету и, пуская клубы дыма, спокойно говорил себе: «Начинаем искать. Возможны два варианта: либо найдем — это первый вариант, либо не найдем — это второй. А третьего не дано, и на этом будем стоять».

Примерно так же рассуждали и другие его сотрудники, Вербин знал это.

Сделать с этим ничего нельзя — сказывается многолетняя милицейская привычка. Но Марина Карсавина мыслила не так, не так чувствовала — потому Вербин понял и пригласил ее в свой отдел.

Он помнил ее глаза после того, как он заставил ее досмотреть видеокассету до конца. В них стояла холодная ненависть — именно то чувство, которое Вербин и пытался вызвать.

У любого сотрудника милиции должна быть холодная ненависть к преступникам, служащая гарантией успешной работы. Поначалу это чувство бывает почти у всех, а потом постепенно притупляется и совсем исчезает. Остается равнодушие и профессионализм. Что ж, и с этим можно жить и работать.

В Марине не было равнодушия: она так смотрела на экран при недавней демонстрации порнофильма с участием детей, что становилось ясно — она найдет преступников. Она слишком их ненавидит, чтобы упустить.

«Интересно, в ней это от молодости и неопытности? — спросил себя Вербин. — Или это — органически присущее ей качество? Она останется такой же через пять лет?»

Здравый смысл подсказывал, что нет. Подсказывал, что через пять лет с Мариной станет то же самое, что и со всеми остальными сотрудниками: она привыкнет к преступлениям, к преступникам и станет относиться к службе как к обычной рутинной процедуре.

«И все-таки она не станет другой, — сказал себе Вербин. — Обычный человек — да, станет, как все. А она — нет. Она необычная. — И почему-то добавил тут же:

— Она слишком красивая…»

На этот раз он спохватился и обругал себя уже серьезно. Ведь собирался думать о службе, а скатился опять на мысли о Марине. Нет, конечно, не о Марине, а о старшем лейтенанте Карсавиной Марине Сергеевне. Ну да, так правильно… О Карсавиной, старшем лейтенанте… Которая очень красивая…

Тьфу ты, вот ведь что делается! Хоть надавай себе по щекам! Совсем обалдел на старости лет, дурак! ? Уже подходя к подъезду и видя освещенные окна своей квартиры, майор Вербин наконец сумел взять себя в руки и, не давая мыслям никакой лазейки, принялся неотступно думать о футбольном матче, который будут через десять минут показывать по первому каналу.

Семейной жизни Владимира Вербина завидовали многие: не только коллеги, но даже старинные приятели, близко знавшие его. Все говорило им о том, что Володя отлично устроился, чего же еще желать — каждому бы так.

Детей у них с Риммой не было, что после четырнадцати лет брака давало веские основания предполагать, что уж теперь и не будет. В первые годы сУпружества они вовсе об этом не говорили, потому что было рано заводить детей, а когда на пятом году Вербин все же заинтересовался этим вопросом, выяснилось, что у Риммы какая-то аномалия внутренних женских органов, которая и препятствует возникновению беременности.

Впрочем, сам Вербин и был инициатором подобных исследований — Римма не проявляла к данному вопросу никакого интереса.

— Врач сказал, что у меня не может быть детей, — сказала Римма, вернувшись из женской консультации. — Нужно делать операцию, да и то без гарантии успеха.

Сообщила она об этом равнодушно и больше к данной теме не возвращалась.

Владимир на этом не успокоился, он пытался проявлять активность и дальше. К двадцати пяти годам ему уже начинало казаться странным, что у него нет ребенка.

У всех вокруг есть, а у него — нет, это непорядок.

— Ты бы сходила еще куда-нибудь, — предлагал он жене, — не одна же консультация в городе. Наверняка есть какие-нибудь медицинские центры, специалисты. Можно провести исследования и вообще…

Ему даже пришлось самому найти один такой центр и заблаговременно самому взять там для Риммы номерок на прием. Она послушно сходила, спорить не стала, однако, вернувшись оттуда, снова с некоторым облегчением заявила, что гарантии нет и что на операцию придется ехать в Москву, а времени тоже нет…

Владимир долгое время не понимал Римму, ее равнодушия. Ему казалось диким, невероятным, чтобы молодая замужняя женщина не хотела иметь ребенка. Он попросту не мог в это поверить.

Потом поверил, обстоятельства заставили.

— Послушай, и зачем тебе это только нужно? — однажды с раздражением заметила Римма, когда в очередной раз завел разговор о ребенке. — Конечно, дети — это хорошо, я же не спорю… Но разве нам с тобой и без детей плохо? Мы же любим друг друга, у нас все хорошо. У тебя служба все время съедает, у меня тоже работы невпроворот. И так времени не хватает.

Она пожала плечами и добавила:

— К тому же столько хлопот с этими исследованиями. И говорят — без гарантии.

Наверное, именно тогда в супружеских отношениях пролегла первая трещина, сначала невидимая. Владимир вдруг увидел свою жену совершенно с иной, незнакомой стороны. Он ее не понимал в чем-то очень важном.

Нет, он не осуждал Римму. Взрослый человек понимает, что все люди рождаются разными и таковыми же и умирают, как их ни пытайся унифицировать. Он не произносил про себя в адрес Риммы обидных слов. Он не говорил «чудовище», не говорил: «монстр». Да эти слова были бы и несправедливы. Какое же Римма чудовище? Глупости…

Но жена вдруг стала казаться Вербину ущербным человеком. Он увидел в ней человеческую аномалию, с которой так и не сумел примириться.

Отчуждение стало нарастать еще и потому, что Римма во всем остальном была очень активной, деловой женщиной. Свою нерастраченную энергию, свое время она направила в бизнес и за два-три года сумела добиться многого. Еще в начале девяностых она, будучи директором канцелярского магазина, сумела приватизировать его. Магазинчик был захудалый, паршивенький. Но за несколько лет ценой больших усилий Римме удалось сделать из него конфетку. Теперь магазин назывался «Веселый карандаш» и считался самым «продвинутым» среди канцелярских точек Унчанска. Римма ездила в Москву, заводила там торговые связи, неустанно заботилась о пополнении ассортимента самыми современными штучками-дрючками, и, таким образом, магазин ее, расположенный в самом центре города, превратился чуть ли не в Мекку для студентов, школьников и прочей пишущей публики.

Как ни странно, для многих людей канцелярские аксессуары имеют очень большое значение. Вербин не уставал удивляться этому — ему подобные вещи казались непостижимыми. Какая разница, чем писать? Была бы ручка с чернилами или пастой, главное, чтобы написано было по существу. А кто-то выбирает цвет блокнота или какой-нибудь необычный фломастер, маркер — можно ли со столь суетной заинтересованностью относиться ко всему этому барахлу?

Вербину казалось, что нельзя, но для тысяч людей все эти мелкие канцелярские прибамбасы имеют такое большое значение, что они готовы тратить время и деньги на их приобретение.

Магазин «Веселый карандаш» буквально процветал уже который год, потеснив в популярности даже близлежащие салоны одежды.

Восхищался ли Вербин деловыми способностями Риммы, ее напором и целеустремленностью? Разумеется, восхищался.

Но постепенно, шаг за шагом, Владимир и Римма отдалялись друг от друга.

Слишком разные у них были интересы, слишком различный образ жизни они вели.

Может быть, в ином случае это не было бы существенным: супруги часто работают в разных сферах и при этом великолепно ладят. Но равнодушие жены к рождению ребенка, ее нежелание заниматься этим убило в Вербине живой интерес к ней, Римма стала для него чужой и скучной.

Когда он размышлял о том, как складывается его семейная жизнь, то справедливости ради отмечал и то, что, скорее всего, и сам он стал неинтересен для РИММЫ.

«Наверное, и ей скучно со мной, — думал он. — В конце концов, что во мне есть такого, что могло бы ее интересовать? Майор милиции, все время на службе, ничего не понимаю в красивой жизни. Подумаешь — прекрасный принц!»

Два раза в неделю Римма ходила вечером на аэробику и один раз — в тренажерный зал с бассейном. У нее была своя машина — маленький красный «форд-эскорт», а два раза в год она ездила отдыхать куда-нибудь в теплые страны. Конечно, она всякий раз звала с собой и Владимира, но разве есть у него время на поездки? Можно было вместе с ней ходить в тренажерный зал, а также ездить на ее симпатичном «фордике», почему бы и нет? Римма никогда бы не стала возражать. Наверное, она даже ждала этого, хотела бы вновь сблизиться с мужем.

Но Владимир не мог и не хотел себя заставлять. Со стоическим спокойствием смотрел он на то, как разрушается его семейная жизнь, и не мог, как ни старался, заставить себя прекратить этот томительный распад…

Когда же Вербин узнал о том, что Римма после занятий аэробикой каждый раз уединяется с тренером на часик в его кабинете, все прежнее чувство к жене умерло в нем окончательно.

Как водится, узнал он об этом по телефону, от некоего «доброжелателя», поспешившего с хихиканьем сообщить ему все омерзительные подробности, пока Вербин не бросил трубку. Он потом все же на всякий случай проверил, не клевета ли — так, поверхностная проверка, нехитрые милицейские способы… Убедился в том, что звонивший говорил правду.

Когда это стало ясно, Вербин несколько минут сидел в кресле, с недоверчивым удивлением прислушиваясь к своим чувствам. Он даже не возмутился.

Не обиделся. И твердо решил не показывать Римме, что ему что-то известно. Нет, ни в коем случае. Зачем?

«В принципе этого следовало ожидать, — стиснув зубы, сказал он себе. — А как же иначе? Всегда так бывает, со всеми. Что я, один такой?»

И на этом тему для себя закрыл навсегда. Как и тему своих взаимоотношений с женой. Тоже навсегда.

Наверное, звонивший «доброжелатель» оказался сильно разочарован. Он же не зря звонил. Надеялся на то, что, после того как он «откроет глаза» обманутому супругу, что-то произойдет. Ему это «что-то» было нужно. А ничего не произошло:

Римма даже не догадывалась о том, что муж узнал о ее отношениях с мускулистым и юным тренером.

Вербину это оказалось все равно. А внешне жизнь не изменилась, все в доме оставалось по-прежнему, и внешне очень даже мило — на зависть всем знакомым.

Правда, идти по вечерам домой Вербину совсем не хотелось, но всегда ведь можно засиживаться на работе допоздна. А иногда сильно помогали футбольные матчи по телевизору…

Владимир переоделся и сел в кресло перед телевизором: игра уже началась и слышался преувеличенно-бодрый голос комментатора.

— Привет! Ты ужинать будешь? — раздался голос Риммы, и она вошла в комнату. На ней был длинный шелковый халат и тюрбан из полотенца на голове. — Я приготовила филе индейки, а если тебе не хватит, то в холодильнике есть еще рыбные палочки — можно разогреть в СВЧ. Тебе пива принести?

Римма знала, что муж любит пить пиво во время футбольного матча по телевизору. Но обычно он сам заботился об этом заранее.

— Сейчас принесу, — сообщила супруга, после того как Вербин кивнул. — Я купила три бутылки «Балтики». Надеюсь, тебе хватит на один матч? — Она улыбнулась.

Когда Римма принесла пиво и поставила его на столик перед Владимиром, ее длинный халат распахнулся, и он краем глаза увидел ее голые ноги. Может, Римма специально демонстрировала себя, будто невзначай? Не стоит, право не стоит… С некоторых пор красивое ухоженное тело жены стало раздражать Владимира. Он отвернулся и уставился в экран, на котором завязалась первая схватка у ворот.

— Я сейчас уйду, — сказала Римма, выходя из комнаты. — Вот только переоденусь… У Людмилы сегодня день рождения, она собирает небольшой девичник. Ты ложись спать, не жди меня.

«Зачем она врет про девичник? — с замороженным ледяным спокойствием подумал Вербин, ерзнув в кресле и ничего не ответив. — Неужели думает, что я увязался бы за ней? И почему придумала именно про Людмилу? А-а, вот почему: у Людмилы нет домашнего телефона, нельзя позвонить и проверить. Как это все глупо и наивно».

Он невольно покосился вслед выходящей из комнаты жене, окинул взглядом ее миниатюрную фи-гУРку. Да, хороша, совсем как куколка: худенькое, стройное тело с удивительно хорошо сохранившимися девичьими формами — большинство молодых Девушек позавидовали бы.

«На вид — совсем девочка, а внутри обычная холодная хищница, — привычно произнес про себя Вербин давно уже заученную им формулировку, помогавшую ему в последнее время переживать свое одиночество в несложившейся семье. — Может быть, она потому и не хочет иметь детей, что боится за свою внешность…»

Жена вскоре нарядилась и ушла, предварительно чмокнув Вербина в щеку. Он кивнул, не отрывая глаз от телевизора. Матч продолжался, он оказался захватывающим, а на душе все равно было холодно и противно.

Вероятно, это было как раз то, что именуется «осенней депрессией», когда все не ладится, валится из рук и нарастает общее чувство неудовлетворенности.

Миром, окружающими, собой. Прошлым, настоящим и даже невинным еще, девственным будущим…

А если при этом ты заметишь новые седые волосы на висках или в челке, беспощадную вновь образовавшуюся сеточку морщинок вокруг глаз, а легкий летний загар покинет твое лицо, уступив место сероватой бледности, то тебя охватывает чувство, «что и в красоте-то своей ты не уверена», как пелось в одной давней песенке. Да вспомнится еще тягостный мотивчик этой песенки…

Именно в такой день Марина не выдержала, и ноги сами, несмотря на яростное внутреннее сопротивление, понесли ее в магазин «Рив Гош». Именно в «Рив Гош», а совсем не в «Ив Роше», что было бы слишком просто, а потому не могло бы способствовать восстановлению душевного здоровья молодой женщины.

«Я только зайду посмотреть, — упорно твердила себе Марина. — Любопытно же взглянуть. Вон что написано на витрине: „Коллекция осень — зима 2001-2002 года“. Бог знает, сколько месяцев, а может, и лет я не заглядывала в такие магазины».

Ей нужно было восстановить равновесие, и в качестве терапевтического средства она избрала визит в шикарный «Рив Гош». Правда, при виде парфюмерии сразу возникала мерзкая мысль о противной Ленке Полосиной — та могла позволить себе постоянно делать покупки в этом роскошном магазине. Ну я пусть! Все равно страшилище.

Не без волнения Марина открыла стеклянную дверь и увидела… Никто не устремился к ней, не сбился с ног, чтобы прийти на помощь. Людей в магазине не было.Средицветочно-ванильных,цветочно-древесныхипросто цветочно-чувственных ароматов две девушки-продавщицы лениво перекладывали мучительно-красивые коробки с одной полки на другую.

После уличной грязи и вечерней темноты, слабо разгоняемой редкими фонарями, здешняя кафельная чистота и ароматы навевали мысль о земном рае, некоем недоступном месте.

«Как давно я не бывала в таких магазинах», — снова с тоской и щемящим чувством неуверенности в себе подумала Марина.

Она переходила от стенда к стенду, всматриваясь в изящные узоры коробок, в очертания нарядных баночек и флаконов. «Шанель», «Черлэн», «Кристиан Диор», «Ланком», «Елена Рубинштейн»…

Это были слова из другого мира. Нет, не географически другого, а из запредельного, ирреального, несбыточного.

Наконец Марина не выдержала. Нет, не стоит обманывать себя. Конечно, она шла сюда для того, чтобы решиться и купить себе что-нибудь, а вовсе не только посмотреть. Что она, школьница, что ли? Пусть денег мало. Пусть их вечно не хватает, но ведь и жизнь одна, а уж молодость у всякой женщины не длинна, сколько ни хорохорься и ни убеждай себя в обратном.

Да, она купит. Что-нибудь маленькое, пусть не Роскошное, не самое дорогое.

Но это необходимо.

— Будьте добры, — обратилась Марина к одной из продавщиц, полненькой, если не сказать плотной, брюнетке:

— Вы не могли бы мне помочь…

Вероятно, я хочу купить пудру…

Как глупо и неестественно звучит ее голос в этом кафельном ароматном безмолвии.

Безо всякого энтузиазма брюнетка отвернулась от своих коробочек и, поджав губы, спросила:

— Какую? Рассыпчатую, компактную, двойного действия?

— Пожалуй, рассыпчатую, — неуверенно произнесла Марина, которая вдруг с растерянностью поняла, что попросту успела забыть, чем отличается рассыпчатая пудра от компактной…

— Пожалуйста. — Продавщица указала на большую блестящую, в форме золотой раковины коробочку с прилагающейся к ней пушистой кисточкой.

— Пожалуй, нет. Эта слишком большая, не уместится в сумочке, и вообще… — забормотала растерянно Марина. — Вообще-то я никогда не пользуюсь пудрой, — окончательно запутавшись, добавила она ни к селу ни к городу.

Взгляд продавщицы сделался тяжелым и приобрел какой-то свинцовый оттенок.

— Ну, — строго сказала она, — тогда зачем она вам?

С каждым новым словом, раздававшимся в звонкой тишине магазина, Марине все больше и больше хотелось уйти отсюда.

— Понимаете, дело в том, — начала она, стараясь преодолеть себя, свой костенеющий язык и нарастающее чувство раздражения. — Мое лицо… Его тон как-то перестал устраивать меня. Я хочу что-то изменить…

— То есть припудрить, — почти издевательски закончила за Марину продавщица. — Для этой цели лучше использовать тональный крем.

— Я пользовалась, — нашлась неожиданно Марина и почувствовала некоторое облегчение, — я использовала «Иза Дора», «Эсте Лаудер». — Ее голос становился все увереннее. — Однако… Одним словом, хочу пудру, да… Компактную.

— Тогда посмотрите вот эти. — Взгляд брюнетки указал на уже виденные Мариной издалека коробки.

— А какие лучше? — наивно произнесла Марина, и напрасно.

Глаза продавщицы сузились от нескрываемого презрения.

— Они все высочайшего качества, — надменно ответила она и умолкла, явно давая понять, что не желает разменивать красноречие на столь непросвещенного и, что еще хуже, бедного человека.

— Но должны же они чем-то отличаться, — все еще не сдавалась Марина, хотя ощущала, что терпение ее подходит к концу.

— Вот это, — продавщица неохотно ткнула пальцем в «Шанель», — на основе шелка. А вот это, — палец отчетливо метил в сторону «Елена Рубинштейн», — на основе рисовой муки.

— И сколько?

— Что «сколько»?

— Стоит. Я не вижу тут ни одного ценника.

Теперь уже маски были сброшены, и взаимная неприязнь могла вырываться наружу.

— Женщины, которые действительно следят за своей внешностью, — отчеканила продавщица, — Думают не о цене, а о красоте.

Сказано это было дерзким тоном, продавщица глядела куда-то в сторону поверх плеча, и Марине вдруг пришла в голову дикая мысль ударить кулаком поверх стеклянного прилавка — прямо в накрашенную дорогой косметикой мордочку.

— «Шанель» — тридцать долларов, а «Рубин-Штейн» — тридцать семь.

Мозг Марины в течение томительной минуты множил и делил, переводя доллары в зарплату старшего лейтенанта милиции. Результат выглядел не просто тоскливо.

Он был ужасающим…

— Ну, — нетерпеливо произнесла продавщица.

Странные люди встречаются иногда: они хамят покупателю, ставят его на место, а потом еще обижаются, что тот уходит ни с чем.

— Зайду-ка я в другой раз, — сказала Марина, и улыбнулась:

— Что-то вы мне сильно не понравились. Цвет лица, и вообще… Плохая реклама у вашего магазина.

Сказала и вышла, повернувшись спиной. Пусть еще скажет спасибо, что не получила в глаз. А что, вполне бы могла огрести…

И, что самое обидное, ничего невозможно объяснить. Это нельзя объяснить словами. Ну нельзя же в самом деле сказать прямым текстом: я — офицер милиции, у меня высшее образование. А ты — жалкая дура с девятью классами за спиной. Ты не представляешь из себя ничего, ничего не можешь и не умеешь. Богатые люди взяли тебя сюда, чтобы ты коробочки перебирала. Так почему же ты так возгордилась, чем? На каком основании ты считаешь себя выше, чем я? Потому что у меня нет лишних тридцати — сорока долларов? Но ведь, милочка, и у тебя их тоже нет.

И не оттого ли ты, глупышка, так старательно демонстрируешь презрение ко мне, что в первую очередь подсознательно глубоко презираешь себя? Наверное, для последнего у тебя есть основания. Не правда ли, ха-ха-ха?.. И еще раз, еще мрачнее и раскатистее: ха-ха-ха!

Нет, положительно не получилось у Марины сегодня расслабиться в приятном магазине. Не удалось побаловать себя. Что ж, надо заняться чем-нибудь другим.

…На следующий вечер в отделе была запланирована спецоперация. Это рутинная процедура, во время которой редко случались какие-либо неожиданности.

Спецоперации по выявлению притонов разврата проводятся в отделе по плану каждую неделю.

Марину еще ни разу не привлекали к таким операциям, но на этот раз Вербин настоял.

— Я понимаю, что ты весь день ходила по школам, — сказал он. — Понимаю, что устала и голова занята другим делом…

— Гораздо более серьезным, не правда ли? — попыталась вставить слово Марина.

Но Вербин упрямо покачал головой и отвел глаза в сторону, как делал всегда, когда не собирался отступать от намеченного.

— Ребята могут обидеться, — закончил он тоном, не допускавшим возражений.

— Это — общая работа, в ней должны участвовать все сотрудники.

Марина вздохнула и, бросив сумку, оттягивавшую весь день плечо, уселась за телефон — звонить домой, Артемке. Нужно было, как всегда в подобных случаях, успокоить его, объяснив, что мама придет поздно, и научить, каким образом следует разогреть себе ужин. С одной стороны, это неплохо, если мальчик с семи лет будет приучаться к самостоятельности, но с другой — ему ведь нужно и материнское общение. Причем полноценное, а не торопливые слова по телефону…

— Ты купила кэпсы? — спросил тоскливо Артем, и Марина, еще не успев ответить, уловила обиду в его голосе. Сын уже заранее знал, что мама снова забыла. Тьфу ты, вот незадача! Глупое дело эти кэпсы, и недорогое. Подумаешь — картонные кружочки с картинками…

«Просто я сама несерьезно отношусь к детскому увлечению, — подумала Марина, обругав себя в очередной раз. — Это свинство с моей стороны».

Она взглянула на часы. Нет, и сегодня она не успеет купить эти дурацкие кэпсы…

По случаю предстоящей операции в отделе, начиная с шести часов вечера, было оживленно. Сейчас самым главным лицом тут стал Виталик, на которого то и дело устремлялись взоры всех присутствующих.

Осознавая важность своей роли, Виталик гордо восседал за столом и буквально лучился значительностью предстоящего.

На столе перед ним лежала газета рекламных объявлений, развернутая на последней странице, где помещался раздел «Знакомства».

Как и во всех подобных изданиях, раздел этот состоял из двух частей. В первом помещаются вполне невинные объявления от частных лиц, желающих устроить если не свою судьбу, то хотя бы сексуальную жизнь.

«Одинокая мать с двумя детьми надеется встретить мужчину, который станет мужем ей и отцом ее детям».

«Высокая, стройная, привлекательная, сексуальная женщина 30 лет ждет встречи с состоятельным свободным мужчиной до 60 лет. Возможен брак».

Иногда к таким объявлениям бывают дополнения, порой весьма удивительные.

Например, очень часто женщины уточняют, что искомый мужчина обязательно должен иметь машину. Почему именно машину? Этакие любительницы автомобильных поездок…

Еще более уморительны настойчивые требования: «Ищу русского мужчину». А это что должно означать? Белорус не подойдет? А поволжский немец?

Мужчины публикуют в основном наивные объявления.

«Женатый мужчина ищет красивую женщину без материальных проблем для нечастых встреч на ее территории. Не спонсор». Таких объявлений в каждом номере десятки. Нет, все-таки мужчины наши — неисправимые романтики, верят в чудеса.

Точнее, верят в возможность всяческой халявы. Ведь что имеет в виду человек, подавший такое объявление? Что он будет раз в неделю приезжать в гости к красивой женщине, а она будет ждать его с шампанским. Они будут заниматься сексом, после чего мужчина наденет штаны и пойдет домой к жене и детям до следующего раза. При этом он четко оговаривает — не спонсор, то есть ни копейки не даст. Либо денег нету, либо денег жалко, хочется на дармовщинку.

Впрочем, все эти частные объявления от страдающих граждан не интересуют «полицию нравов». В разделе «Знакомства» есть и другая часть, отделенная обычно от первой жирной чертой или рядочком игривых амуров.

«Даша, Катенька и Мария с радостью скрасят ваш досуг. У нас и на выезде.

Круглосуточно. Телефон…»

«Шалунья. Телефон…»

«Две очаровательные подружки ждут состоятельных гостей. Телефон…»

Эти объявления заслуживают внимания государственных органов. Это — работа для «полиции нравов».

Это уже не «сексуальная блондинка, мать двоих Детей, разведена», нестерпимо желающая выйти замуж и потому готовая броситься в постель с первым встречным. Нет, там все забавы, а здесь, с этими вот Катеньками, Дашами и Шалуньями, работающими круглосуточно и на выезде, дело обстоит по-другому. Тут бизнес поставлен на поток, на рельсы. Здесь уже пахнет настоящими деньгами, промыслом.

Взгляд Виталика уперся в обведенное красным фломастером объявление: «Милые девушки скрасят ваш досуг».

— Ну, настроился? — нетерпеливо спросил у Виталика Лукоморов. — Давай, не тяни. Звони — и дело с концом. Быстрее поедем, быстрее разберемся — и по домам.

— А куда это ты так спешишь? — усмехнулся Вербин, сидевший неподалеку верхом на расшатанном стуле. — Журнальчик с негритянками торопишься посмотреть, да?

Все захохотали, но Лукоморов не обиделся. Он не имел чувства юмора, зато и не имел привычки обижаться на шутки — просто не обращал внимания.

— Овощи надо резать, — серьезно сообщил он, окинув присутствующих строгим взглядом из-под густых кустистых бровей. — Домашние заготовки — понимать надо.

Вчера мы с моей накупили капусты десять килограммов. У нас прямо с грузовика продают на углу, недалеко от дома. И дешево. Вот и купили, а сегодня уже резать нужно и в банки, чтоб не залеживалось.

— Ну правда, без балды, — вклинился в разговор один из двух незнакомых Марине мужчин, сидевших в углу комнаты на кожаном диванчике и молча до этого читавших газеты. — Время дорого, в натуре! Звони уже скорее! Что, не знаешь, как это делается? Всем же домой охота побыстрее.

— Это я не знаю? — даже оскорбился в ответ Виталик. — Я-то уж все отлично знаю. Просто для этого нужно вдохновение, понимаете…

— Артистизм, чтоб не сразу рассекли, — поддержал Виталика Вербин.

— Во-во, — тут же оживился Лукоморов, назидательно глядя на Марину. — Ты вот в первый раз сегодня, не знаешь… А эти проститучьи диспетчеры наши голоса на раз рассекают. Как услышат ментовский голос, сразу трубку бросают. Потому Виталик всегда и звонит — он у нас на это дело настоящий артист.

Виталик снял трубку и набрал указанный в газете телефонный номер. Голос его сразу изменился, сделался вальяжно-развязным, каким и должен говорить потенциальный богатый клиент.

— Добрый вечер, — намеренно шепелявя, начал Виталик. — Девушка, мы вот тут с товарищем сидим после работы. Сами понимаете, развлечься охота после трудного дня… Понимаете? Как это — не понимаете? А мы вот тут в газетке объяву вашу прочитали. Ну, про милых девушек… Это не вы будете?

Пара минут ушла на бессвязные разговоры: диспетчер отвечала уклончиво, пытаясь, как всегда в таких случаях, определить, что за человек звонит — обычный клиент или сотрудник «полиции нравов». Но разве поймешь такое по телефону, тем более что Виталик и вправду был неподражаем в своей роли? — Сколько? — переспросил он в ответ на очередной вопрос. — Двоих нам нужно.

Только чтоб красивые были, чтоб как фотомодели, бля… Есть у вас такие? А то мы в другое место позвоним, тут в газетке много телефонов. Ах, у вас самые лучшие, да? Все так говорят, а за базар потом будете отвечать? Да нет, я не угрожаю, это я так просто — для интересного разговору. Ну так что — будут у вас девушки или нет? А то время уже позднее…

Наконец диспетчерша решилась и принялась что-то объяснять. Виталик под ее диктовку записы-Вал, поглядывая на часы. Несколько раз уточнил, Переспрашивая деловито:

— У ворот, говорите? Ага, под номером дома… Ну, так… Успеете? Ладно…

А сколько это у вас стоит? Сколько бабок с собой брать-то?

Потом повесил трубку и победно взглянул на коллег.

— Готово, — сообщил он облегченно. — Попались, красавицы, на крючок. В семь часов на улице Коммуны возле дома одиннадцать. Под номером. Стоить будет за двоих двести баксов.

— Времени мало, — сказал Вербин, поднимаясь со стула. — Полчаса осталось.

До Коммуны далеко ехать. Это же на том берегу, а на мосту всегда пробки.

— Сейчас нет пробок, вечер уже, — вставил успокоительно Лукоморов, тоже вставая. — Успеем.

— Пошли за деньгами, — кивнул Вербин одному из двух незнакомых мужчин, сидевших на диванчике, и только сейчас Марина поняла, кто это такие. Подсадные — есть такое слово. Вот эти двое будут изображать из себя клиентов. Сейчас они получат из рук Вербина деньги под расписку, которые потом отдадут проституткам.

Деньги меченые, потом будут по акту изъяты.

Впрочем, операция шла по накатанной, отработанной схеме, и Марине предстояло увидеть все собственными глазами.

Незнакомцы прошли в кабинет Вербина и чере; минуту вернулись, пряча полученные деньги в карманы. Оба они были невысокого роста, плотные, с бычьими шеями и круглыми коротко остриженными головами — совсем как братья-близнецы.

Эти двое были похожи друг на друга во всем: одинаково одеты в джинсы и черные кожаные куртки, одинаково глядят вперед и прямо перед собой маленькими глубоко посаженными, как у медведей, глазками. Вполне типичные посетители притона…

Марина мельком глянула на незнакомцев и невольно отвела взгляд: в ее душе всколыхнулись неприятные воспоминания. Внезапно возникло чувство раздражения и обиды на Вербина: мог бы проявить деликатность и не привлекать ее к операции.

Если уж Он такой хороший и оба они так успешно делают вид, что забыли о своей первой давней встрече…

Тут же она одернула себя: Вербин не мог поступить иначе — ведь операция плановая, и все сотрудники отдела должны работать. Тут не место для деликатности, а если ты, детка, такая нежная, то можешь собрать свои вещички и топать обратно в Инспекцию по делам несовершеннолетних.

Выехали на двух машинах: в первой покатили двое будущих клиентов и с ними Марина, а в другой — все остальные: Вербин, Виталик, лысый Иннокентий и мрачный торопящийся домой Лукоморов.

— А что мне делать? — спросила Марина у Вербина, когда уже рассаживались по машинам. — Я же ничего не знаю. Хоть бы сказали заранее план.

— Вот они тут главные сейчас, — усмехнулся майор, захлопывая дверцу и кивнув на спутников Марины. — По дороге расскажут, что делать. Они не в первый раз.

Несколько минут ехали молча. Мужчины не представились и ни о чем не спрашивали свою спутницу. Когда машина выехала на опустевший по вечернему времени мост через Унчу, ожидаемый инструктаж начался.

— Ты новенькая, что ли? — обернулся к Марине один из братьев-близнецов, отрывая глаза от дороги. — Тогда слушай диспозицию. Мы тебя высадим метров за двести, дальше пешком пойдешь. А мы проедем вперед и будем ждать девочек у дома одиннадцать. Ну, ты слышала сама… Будь рядышком, мы с тобой незнакомы. Когда девочки появятся и мы пойдем к ним на хазу, твое дело засечь номер квартиры.

Поняла? Чтоб все незаметно было.

— Без шума и пыли, — хмыкнул второй «братец».

— Держись незаметно, — повторил первый и критически осмотрел внешность Марины.

— Одета ты больно строго, — заметил он. — Костюмчик и все такое. В глаза бросается… Ты что-нибудь придумай. Чтоб из толпы не выделяться и внимание не привлекать. За местом могут заранее на-блюдать и засекут, если ты шустрить начнешь. Понятно?

Марина машинально кивнула, хотя поняла она мало, только самое основное. Но спрашивать не хотелось — эти двое вообще ей с первого взгляда не понравились.

«Ладно, — успокоила она себя. — Разберусь. Не такое это хитрое дело — ловить проституток. Конечно, главное — не оплошать, не подвести всех остальных».

Она смотрела в окно, на разлившиеся под высоким мостом ледяные воды реки, в мутную свинцовую глубину. Потом перевела взгляд на город noj обеим сторонам Унчи: начинало смеркаться, и Щ домах, расположенных на набережных, зажигались огни.

Вот миновали мост, и машина пошла неровно — колеса заплясали на раздолбанных трамвайных колеях.

Улица Коммуны находилась в довольно злачном и неприятном месте. Когда-то здесь был просто паршивый городской район, застроенный домами сороковых — пятидесятых годов. С тех пор тут не было ни одного капитального ремонта, стены зданий облупились, осыпалась штукатурка. Дворы превратились в свалки ржавых остовов брошенных автомобилей, а переполненные мусорные баки стояли бесстыдно напоказ. Скоро наступит темнота, и вокруг этих баков начнут суетиться бомжи, да и просто обнищавшие бывшие советские люди, рыщущие в поисках чего-нибудь на продажу…

Мужчины словно забыли о Марине и больше не разговаривали с ней.

— Ты гондоны захватил? — поинтересовался первый, старательно пытаясь выруливать между наполненных дождевой водой ям на проезжей части. 4. — Нет, — ответил его товарищ и лениво зевнул:

— А зачем? Девки сами притащат. Все равно за все платить.

— Я люблю с усиками, — заметил первый. — Знаешь, такие, как те девки в прошлый раз принесли. Помнишь, как я надел да той блондиночке засадил? Помнишь, как она верещала, бля?

— Это которая блондиночка? — уточнил другой. — Которую ты в зад трахнул?

— Да нет, — досадливо поморщился первый. — То в позапрошлый раз было. А я тебе про последнюю — ну, ту, что в розовых колготочках была. Помнишь? Ты тогда толстую драл… Его собеседник снова зевнул.

— Да не помню я их, — скучающим голосом ответил он. — По мне, так все они, шкуры, на одно лицо.

Тут водитель все-таки не сумел объехать колдобину, и одно колесо попало в яму, откуда на тротуар, распугивая шарахнувшихся прохожих, брызнули струи грязной воды. «Братец» выругался, и разговор прервался.

— Вот здесь вылезай, — сказали Марине, когда До дома номер одиннадцать осталось двести метров. — Все поняла? Мы там стоять будем, во-от он — дом одиннадцать. Только не опоздай.

Марина вышла из машины и медленно побрела к указанному месту. До назначенного времени встречи оставалось еще шесть минут, и следовало позаботиться о «камуфляже». Парни правы — ей нужно что-то сделать со своей внешностью, чтобы не выглядеть на этой улице белой вороной.

Вокруг было довольно много народу, но все они выглядели совсем не так, как Марина. Улица Коммуны оказалась запружена машинами, часть из которых была припаркована под углом к тротуару, а другая часть с трудом, сигналя и скрежеща, пыталась протиснуться в обе стороны. Люди тут были одеты совсем просто: мужчины и женщины в старых брюках, потрепанных юбках, в купленном на рынке китайском и турецком трикотаже — приметы бедного рабочего района.

Марина расстегнула жакет, стащила с шеи затейливо повязанный платочек.

Потом достала косметичку и, пристально поглядев на себя, слегка растрепала прическу. Ну вот, теперь уже лучше — вид сделался неряшливым.

В ларьке с давно не мытыми стеклами она купила бутылку вредного для здоровья дешевого пива «Степан Разин». Попросила продавщицу открыть…

Отхлебнула глоток и так, с початой бутылкой пива в руке, двинулась вперед.

«Что ж, — решила Марина про себя, внутренне усмехнувшись. — Кажется, маскировка удалась. Я выгляжу так, как все вокруг, — обычная тетка неопределенного возраста. Только нужно еще „сделать лицо“ для полного правдоподобия: оно должно быть агрессивным и в меру тупым. А глаза — плутоватыми и затравленными».

Молодая жительница Унчанска в расстегнутом жакете и с бутылкой плохого пива в руках медленно прошла по темной улице, остановилась напротив дома номер одиннадцать. Там закурила и, прихлебывая пиво, принялась разглядывать витрину в магазине женского белья.

Двое мужчин мрачного вида топтались под номером дома и озирались по сторонам, явно кого-то поджидая.

Как Марина ни старалась, она не смогла увидеть ни Вербина, ни двух других своих коллег, хотя понимала — они где-то рядом.

Ждать пришлось минут десять, обещанные девочки запаздывали. А может быть, просто со стороны приглядывались к клиентам, пытаясь на глазок определить, что за люди…

Встав вполоборота, Марина заметила, как к мужчинам, откуда ни возьмись, стремительно подошли девушки. Правда, не две, а три. Сказав друг другу по несколько слов, все пятеро двинулись в глубину длинной и темной подворотни.

Чуть переместившись, Марина увидела, что теперь переговоры продолжались уже в полумгле подворотни.

«Почему так долго? — нервничая, размышляла она. — О чем можно так долго разговаривать? Или девочки что-то заподозрили?»

Наконец произошло некое движение: мужчины с двумя девушками пошли дальше во двор дома, а третья девица развернулась на сто восемьдесят градусов и почти побежала обратно на улицу, прямо на застывшую в ожидании Марину.

Выскочив на тротуар, девушка, оказавшаяся стройной крашеной блондинкой с густым слоем косметики на стервозном лице, пронеслась мимо Марины и вскоре скрылась за углом. А сама Марина, напротив, стремительно ринулась во двор — ей предстояло каким-то незаметным образом проследить, до какой квартиры пойдут подсадные с проститутками.

Она вбежала во двор и огляделась. Двор как двор: гРязные стены домов, образующих квартал, заброшенная детская площадка посередине, с разломанной песочницей и грудой окурков возле единствен-ной покосившейся лавочки.

Здесь никого уже не было.

«Где же они?» — с отчаянием подумала Марина, топчась посреди двора.

Судя по табличкам на парадных, квартир тут сорок шесть. Ничего себе: где же теперь искать ушедших?

Постепенно отчаяние уступило место раздражению и даже гневу. Почему никто не удосужился с самого начала объяснить Марине план действий? Почему она вынуждена сейчас тыкаться носом в темные парадные, не зная, что следует в этой ситуации предпринять?

Да и вообще: где все остальные? Двое неприятных подсадных мужиков ушли куда-то в темноту двора с проститутками, а Марина осталась тут одна и совершенно не понимает, что от нее требуется.

Да, она упустила их, не засекла квартиры. Это плохо, за это Вербин будет ругать, а все остальные будут смотреть на старшего лейтенанта Карсавину с жалостью. И будут снисходительно утешать: мол, ничего, со временем наберешься опыта… Как неприятно находиться в таком положении!

Покрутившись несколько минут во дворе, Марина вышла обратно на улицу. Тут же на нее буквально налетел Вербин. В руке у него была громоздкая милицейская рация, а сам он сиял, как начищенный таз.

— Ну, как дела? — поинтересовался он, широко улыбаясь.

— Я упустила их, — сказала Марина сдавленно. — Там четыре парадных, и, когда я забежала во двор, уже никого не было. Но не могла же я приклеиться к ним и дышать в затылок!

Она чуть не плакала, и, хотя сдерживалась, ее губы явственно дрожали.

— Ерунда, — спокойно ответил Вербин, даже не обратив внимания на слова Марины. — Все идет по плану. Квартиру мы сейчас узнаем — это не проблема.

— Но я не успела ее заметить, — настаивала Ма-ряна, решив, что начальник попросту не расслышал или не понял ее слов. — Они пошли слишком быстро, и я не успела проследить за ними.

Вербин наконец вник в ее слова и оценил степень ее подавленности и недовольства собой. Он усмехнулся и, коснувшись плеча Марины, успокоил ее:

— Конечно, не успела. Не волнуйся, ты и не могла успеть. Было бы странно…

Откуда-то сбоку подошел Виталик. В эту минуту он был растрепан и особенно походил на телевичка. Лицо раскраснелось, и глаза горели, как у гончей собаки, почти настигшей искомого зайца.

— Квартира двенадцать, — сообщил он. — Второе парадное, третий этаж. На двери кодовый замок. Номер четыре три шесть.

— Хорошо, — кивнул Вербин. — Теперь иди обратно, жди команды.

Он отослал Виталика и, обернувшись к Марине, улыбнулся.

— Мы можем пойти выпить по чашечке кофе, — сказал он. — Время позднее, а нам еще нужно подождать минут сорок. Пошли, вон там на углу есть какое-то заведение.

Ничего не понимающая в происходящем Марина двинулась следом за майором, который шел к кафе пружинящей походкой человека, которому в последнее время все отлично удается.

Заведение оказалось довольно паршивой забегаловкой с липкими от пролитого портвейна деревянными столиками и шумными посетителями. Но это было к лучшему: здесь Марина могла надеяться, не привлекая внимания, задать свои вопросы.

Выяснилось, что ее собственная роль в операции была с самого начала ничтожной. Никто и не рассчитывал на то, что ей удастся проследить за идущими до самой квартиры. Главным было поймать ту самую третью девушку, которая столь стремительно метнулась на улицу и скрылась из глаз. Она уносила с собой полученные деньги.

Завернув за угол, она попыталась сесть в поджидавшую ее машину. Девушке на сей раз не повезло: стоило ей подойти к стоявшему у тротуара «Москвичу» и распахнуть дверцу, как шедшие сзади Лукоморов и Виталик схватили ее за руки и уже вместе с ней втиснулись на заднее сиденье автомобиля.

Сидевший за рулем водитель — молодой парень с бычьей внешностью — не успел даже ничего сообразить, как ему предъявили ярко-красное удостоверение и строго велели сидеть тихо, не высовываться.

Сопротивление в таких случаях обычно не оказывается. Пойманная с деньгами проститутка и парень-водитель прекрасно понимают, что бежать или тем более драться не следует. Во-первых, бессмысленно — поймают. Догонят, и будет только хуже. А во-вторых, самое строгое наказание, которое они могут понести в случае чистосердечного признания, — это даже не штраф, а просто-напросто задушевная беседа в «полиции нравов». А утром можно идти домой и забыть навсегда о случайном инциденте.

Уголовная статья, карающая за сводничество, отменена. Своднику вообще ничего не грозит. Единственное, за что можно реально привлечь к уголовной ответственности, — это содержание притона, то есть нужно доказать, что некий человек организует сексуальные услуги в специально предназначенном для этого помещении. В бане, в массажном кабинете или, например, в снятой квартире.

Только в случае, если это все будет доказано, данному лицу грозит тюрьма.

Прямо в машине Лукоморов и Виталик провели экспресс-дознание. Пока задержанные не очухались, не пришли в себя от неожиданности, оба офицера принялись «трамбовать» их, взяв с самого начала высокий темп и не давая одуматься.

— У вас в сумочке находятся двести долларов США, — начал строгий Лукоморов, выхватывая сумочку из рук девушки. — Откуда они у вас? За что вы их получили?

— Нет у меня ничего, — замотала та испуганно головой. — Что вы пристали?

Вы не имеете права… Покажите документы, я не рассмотрела… Какие доллары?

Это была первая и наиболее глупая реакция. Впрочем, в отделе Вербина к такому давно привыкли и научились быстро приводить людей в чувство.

— Доллары у тебя в сумочке, красотка, — заметил Виталик. — Их там двести, и обе бумажки специально помечены. Они будут изъяты по акту.

— Ты получила их в качестве платы за оказание сексуальных услуг твоими подругами, которые сейчас пошли в квартиру по Коммуны, одиннадцать. Правильно я говорю? — вступил Лукоморов.

— Покажите удостоверения, — вдруг подал голос водитель. — Откуда мы знаем, кто вы такие? Помахали чем-то перед носом и спрятали.

— Молчать! Сидеть тихо! — неожиданно рявкнул Виталик, мгновенно выйдя из образа телевичка. Потом снова обернулся к девице, которая уже успела проникнуться важностью происходящего и теперь чуть не плакала. — Слушай, подруга, — угрожающе произнес он, — либо ты быстро признаешься, либо идешь в тюрьму за что-нибудь мерзкое. По Моему, у тебя в сумочке имеется доза наркоты.

Хочешь сесть за наркоту лет на пять?

— Ты красивая, — добавил Лукоморов, недобро усмехаясь. — Подумай, какая ты вернешься через пять лет лагеря.

— Нет у меня никакой наркоты, — заплакала девица. — И не было никогда, я не употребляю. Нет у меня…

— Приедем в милицию — появится, — зловеще ответил Виталик, страшно сузив глаза и состроив мрачную физиономию. — А на прошлой неделе в гостинице одного мужика девушка клофелином опоила и ограбила вместе со своим дружком. Слышали?

Мы эту парочку как раз ищем, и кажется мне, что по приметам вы оба как раз очень подходите.

Теперь уже девушка и парень убито молчали, до них стало доходить, что переплет, в который они попали, может внезапно оказаться очень жестким и неудобным.

— Пять лет за наркоту, которую мы у тебя непременно найдем, — спокойно, как бы размышляя, заметил Лукоморов. — Да еще пара лет за того парня с клофелином. Он чуть не сдох. Так что светит тебе, красавица, лет семь строгого режима. Выйдешь старухой, кому будешь нужна? А о тебе, милок, я даже не говорю, — сощурился он на водителя. — Знаешь, что с такими, как ты, в зоне делают?

Опустят по полной программе, пидарюгой лагерным станешь в два счета. Жалко мне тебя. — Он демонстративно вздохнул и посмотрел в окно машины, на улицу, где потоком двигались люди и откуда слышался скрежет по рельсам далекого трамвая…

Что-что, а создавать невыносимую атмосферу давления Лукоморов с Виталиком умели. У них был большой опыт «выступлений в паре».

И водитель не выдержал. Психологически это понятно: только что он был нормальным двадцатилетним пацаном, успешно «косящим» от армии на выгодной непыльной работе — развозил девочек по клиентам. Все было так хорошо и красиво, жизнь улыбалась каждый день, а сейчас вдруг за одну минуту все стало очень плохо.

Причем сама жизнь вокруг не изменилась: по-прежнему идут трамваи по улице, шагают по своим делам веселые люди, женщины катят коляски с детьми, а ночью в дискоклубе соберутся дружки. Но уясе без него, вся эта приятная жизнь для мальчика Бори закончилась. Все это уже не для него. Какая-то минута — и все пошло прахом. Осталась только эта машина — ив ней два строгих неприятных мента.

И мальчик Боря не выдержал — невыносимо оставаться в этой машине и слушать такие строгие безжалостные слова! Одним рывком он распахнул дверцу и кинулся вон. Куда угодно, лишь бы кончилась эта ужасная «трамбовка», лишь бы не слышать этих страшных угроз и не видеть презрительно сощуренных глаз.

Он не привык, чтобы с ним так разговаривали. Рос Боря без отца, и мама всегда баловала его. Из последних сил выбивалась, чтобы ее мальчик был хорошо одет, ни в чем не нуждался. И в школе учителя жалели его: растет без отца, в неполной семье. Так и жил Боря до двадцати лет этаким долговязым недорослем, с детства твердо уверенным в том, что ему позволено все, а сделать ему плохое никто не решится.

И вдруг — такое! Желание убежать было защитной реакцией неподготовленного человека.

Только оказался Боря слишком долговязым: много морковки кушал в детстве, вот и оказались ноги слишком длинными. За одну из них успел ухватиться капитан Лукоморов.

Водитель прыгнул из машины наружу, но нога его осталась внутри — капитан зажал ее руками и резко дернул на себя. Потом втащил Борю внутрь и ловко защелкнул наручники на запястьях. Тот корчился от боли: только что во время неудачного побега сильно ударился грудью о порог машины, и разбитого носа текла кровь, заливая подбородок и капая на грудь.

— Что ж ты так неосторожно-то? — укоризненно заметил капитан. — Тебе же, сучара, сказано было сидеть тихо, не дергаться. А ты вертишься во все стороны.

Теперь водитель просто заплакал. Он шмыгал носом, пытаясь втянуть в себя кровь, и глаза у него были потерянными. О девице на заднем сиденье и говорить нечего: увиденное произвело на нее достаточно сильное впечатление…

— Номер квартиры, — потребовал Виталик. — Быстро! Номер квартиры! Не врать! Соврете — хуже будет. Цуцики…

— А зачем мы будем ждать сорок минут? — спросила Марина, когда они с Вербиным взяли по чашке кофе и сели за свободный столик в углу. Если деньги уже изъяты и девушки пошли с клиентами в квартиру… Чего еще ждать?

Вербин покосился на нее подозрительно, как бы спрашивая себя, действительно ли Марина этого не понимает.

После короткой паузы он ответил спокойным равнодушным голосом, глядя куда-то через плечо Марины.

— Сорок минут — это то время, за которое наши подсадные успеют переспать с проститутками. Для полноты картины совокупление должно произойти. Тогда это будет полноценное задержание за оказание услуг сексуального характера за деньги. Чтоб все было точно так, как записано в законе. Ясно?

Он отчеканил все эти неприятные слова, не глядя на Марину, подчеркнуто ровным тихим голосом, как будто читал лекцию в школе милиции.

— Ясно, — ответила Марина еле слышно и уставилась в чашку, размешивая брошенный туда буфетчицей сахар. — А кто эти люди? Я имею в виду: кто эти двое мужчин, которые пошли с девушками?

Но Вербин тотчас поправил ее.

— Это не мужчины, а подсадные, — довольно резко ответил он. — А девушки — это проститутки. Подсадные пошли с проститутками — вот как следует говорить.

Марина достала сигарету и, затянувшись, выпустила струю дыма в сторону от Вербина. Потом постучала длинным ногтем по сигарете, нервно стряхивая пепел.

— И все-таки, — поинтересовалась она снова. — Кто эти подсадные? Мне ведь можно об этом знать?

Майор недовольно пожал плечами и нахмурился.

— Конечно, можно, — ответил он. — Тут нет никакого секрета, по крайней мере для сотрудников милиции. А почему ты спрашиваешь? Тебе знаком кто-то из них?

— Нет, — покачала головой Марина. — Просто они мне не понравились. Оба.

Ничего особенного, — добавила она, заметив недобрый вопросительный огонек в глазах Вербина. — Пока мы ехали сюда, они разговаривали между собой. Мне не понравилось то, что я услышала.

Майор рассмеялся и отпил кофе. Потом поморщился — разве это кофе? — и улыбнулся снова, почти облегченно.

— Ну и бог с ними, — сказал он. — Не понравились — и ладно. А я тебе нравлюсь?

Марина смутилась от этого совершенно неожиданного вопроса. Снова принялась стряхивать пепел.

— Наверное, нравлюсь, — уверенно заключил Вербин. — Если мы работаем вместе, значит, нравлюсь. И Лукоморов, и Виталик тоже тебе нравятся. Разве не так?

— Так, — подтвердила Марина. — И что же?

— А то, что те люди, которые тебе нравятся, такими вещами не занимаются, — пояснил майор. — Но кто-то ведь должен это делать. В абсолютно белых перчатках милицейскую работу не выполнишь — не та профессия. Это тебе не в школе детей литературе учить. Кто-то должен быть подсадным, иначе не выйдет.

— Так это сотрудники милиции? — попыталась уточнить Марина. Спустя пару секунд повисшей паузы она задала вопрос иначе:

— Это могут быть сотрудники милиции?

Вербин удовлетворенно хмыкнул: ему понравилось, как аккуратно был сформулирован вопрос во второй раз.

— Да, — сказал он неохотно. — Это могут быть и сотрудники милиции. Перед законом сотрудник милиции точно такой же гражданин, как и любой другой. Его слово, его свидетельство в суде не больше и не меньше, чем слово и свидетельство любого гражданина. Так что в принципе подсадным может быть любой человек, не исключая и сотрудника органов правопорядка. И задача его в данном случае проста: совершить половой акт с проституткой, а затем по нашей команде открыть изнутри дверь квартиры. А потом подписать соответствующий документ. Как видишь, большого ума не надо, не правда ли?

Владимир остался доволен своим ответом. Втайне он желал, чтобы Марина перестала задавать вопросы на эту скользкую тему. Есть вещи, о которых не принято долго и многословно говорить. Например, в недавнюю эпоху, когда практиковалась смертная казнь, ответственные лица всегда избегали публичного обсуждения вопроса о том, кто же именнo исполняет такие приговоры. Кто конкретно расстреливает осужденных преступников? Понятно, что это делает кто-то из сотрудников правоохранительных органов, но говорить об этом как-то нехорошо.

Такой же совершенно секретной темой является и вопрос об осведомителях — о той огромной армии людей, без услуг которых милиция не раскрыла бы и десятой доли преступлений. Осведомители нужны? Да, очень нужны. Они полезны? Конечно. Без них немыслима эффективная розыскная работа. Но говорить об этом громко и подробно — ох, увольте…

Такую же роль выполняли в данном случае и подсадные клиенты проституток.

Как раскроешь притон, если хоть раз не проверишь все в реальности? Если не имел место факт сексуальных услуг, то невозможно сформулировать обвинение… А для этого нужны реальные клиенты — потребители услуг.

— Такими подсадными могут быть сотрудники нашего отдела? — вдруг после недолгого размышления над словами Вербина спросила Марина и пристально, в упор посмотрела на своего начальника.

Но кризис в разговоре уже миновал, и теперь Владимир мог позволить себе немного расслабиться. Он улыбнулся и покачал головой. 

— Ты хочешь спросить, не бывал ли я сам в роли подсадного? — спросил он. — Или Лукоморов с Виталиком?

Нет, не беспокойся. По закону, как ты сама понимаешь, можем быть и мы. Мы такие же граждане, как и все остальные, и не лишены гражданских прав. Но я никогда не разрешал сотрудникам отдела бывать подсадными. Ни разу. И не разрешу.

— Почему? — Марина так и не сводила с Вербина испытующего взгляда, он даже слегка внутренне поежился — такую увидел в ее глазах глубину душевную проницательность.

— Потому что это не правильно, — без раздумий выдохнул он, допивая свой успевший уже остыть кофе. — Не правильно, — повторил он. — Аморально. Это создало бы нездоровое отношение к работе.

— А никогда не хотелось? — внезапно спросила Марина, и ее губы дрогнули в усмешке. Она задала этот вопрос неожиданно для самой себя, просто сорвалось с языка, и сейчас она сама испугалась…

Взгляд Вербина на мгновение стал жестким. Он поднял его от опустевшей чашки снизу вверх на Марину, словно замахнулся тяжелой саблей.

— Нет, — отрезал он решительно, — никогда.

Майор встал, с шумом отодвинув металлический стул, в руке у него появилась рация.

Он взглянул на часы, которые показывали, что время истекло, и пора начинать следующий этап операции.

В квартиру номер двенадцать они поднимались втроем: Вербин впереди, за ним Марина с Лукоморовым. Виталик и Иннокентий остались в машине караулить уже задержанных водителя и девицу.

Навстречу им спускалась женщина приличного вида, хорошо одетая. Заметив поднимающуюся троицу, она замерла и испуганно прижалась к стене, пропуская их.

Не было сказано ни единого слова, Марина и ее спутники выглядели обыкновенными людьми. Мало ли кем могут быть эти двое мужчин и молодая женщина в строгом костюме? Но нет, случайно встреченная дама, видимо, почувствовала в них что-то особенное: то ли угрозу, то ли сосредоточенность.

«Недаром говорят, что у всех сотрудников милиции какая-то особая аура, — подумала Марина. — А здесь нас сразу трое на одной лестнице — вот до ясенщины и докатилась наша эманация».

На площадке Лукоморов переглянулся с начальником и тотчас достал маленький мобильник. Набрал номер и, подождав, пока ответят, коротко сказал:

— Вы готовы? Мы уже здесь. Засунул мобильник обратно к себе в карман и подмигнул Марине:

— Сейчас откроют. Главное — следи, чтобы девки ничего не выбросили. Мало ли что у них в сумочках или в карманах…

Внутри квартиры было тихо, не доносилось ни звука. Прошла минута, затем другая.

— А они точно здесь? — на всякий случай нервно спросил Вербин. — Точно двенадцатая квартира?

— Да нет, точно, — ухмыльнулся Лукоморов, вытащил из кармана смятую пачку «Явы» и достал сигарету, которую тотчас принялся разминать пальцами. — Эти цуцики не соврали. Да можешь сам пойти у них спросить — вон они в машине сидят.

Точно — двенадцатая.

— А почему тихо так? — не унимался майор.

— Может, квартира большая, — пожал плечами Лукоморов. — Мало ли что.

Комнат много, двери закрыты, вот и не слышно отсюда ничего. Бывает…

В этот момент изнутри послышался какой-то шорох, топот босых ног, а в следующее мгновение дверь распахнулась. На пороге стоял абсолютно голый человек — один из тех двоих, с которыми Марина ехала сюда в машине. Она торопливо отвела глаза, хотя успела заметить, как волосат этот человек — словно орангутанг.

— Заходите, — бросил он, почесывая рукой ГРУДЬ. — Прямо по коридору — они там.

— Ты чего так долго не открывал? — недовольно Рявкнул Лукоморов, входя в прихожую и на всякий случай озираясь по сторонам профессиональным взглядом. — Мы уж заждались тут под дверью топтаться.

— Кончить не мог, — оправдываясь, сказал голый мужчина. — Ты тоже нашел время, когда звонить — у меня только кончалово пошло, а тут ты в трубке объявился. Нет, думаю, пока дело не сделаю, открывать не пойду. Вечно ты, Петя, весь кайф поломаешь.

— Да у тебя сорок минут в запасе было, — миролюбиво ответил Лукоморов, идя по длинному коридору. — Неужто за сорок минут кончить не можешь? Стар ты стал, Сергуня, стар. Не таким я тебя помню.

— Замолчите оба, — угрюмо оборвал разговор Вербин, обернувшись. — Что вы такое несете? Здесь женщина, а вы, старые кобели, распустили языки…

Вошли в комнату. Здесь стояли две сдвинутые вместе кровати со смятым бельем, на котором лежали две девушки и второй подставной — все тоже голые.

Сама квартира, состоявшая из двух комнат, кухни и длинного коридора, производила впечатление старой, давно не ремонтировавшейся. Зеленая краска в коридоре поблекла, штукатурка местами осыпалась, а пол ходил ходуном под ногами. Здесь явно не ощущалось руки хозяина, который бы имел хоть какой-то интерес к этому жилью.

Да оно и не было жильем, квартира снималась с совершенно другой целью.

Отремонтированы были только две комнаты, в которые девушки и приводили своих клиентов. Да и здесь ремонт выглядел чисто поверхностным.

Комнаты украшали развешанные по стенам картинки — безобразно грубые копии хрестоматийных работ русских живописцев XIX века. Над кроватями, где, собственно, и происходил разврат, например, висела копия картины «Мишки в сосновом бору», а в другой комнате, где также был установлен старый диван, имелось нечто напоминающее работу Левитана. Вероятно, картины оставили хозяева, сдававшие квартиру, а содержатель притона «окультурил» обстановку этими «произведениями искусства».

— Одевайтесь, — бросил Вербин, вошедший в комнату первым. — Сумки не трогать, все оставить на столе.

Ошалевшие девицы в полном молчании принялись натягивать на себя белье. Обе они были растрепанные, с размазавшейся косметикой, но приводить свою внешность в порядок у них не было времени.

Оделись и мужчины, не проявляя никакого интереса к происходящему. Видно было, что они исполнили свою роль, и дальнейшее их уже не касалось. Они даже не делали вид, будто хоть чем-то заинтересованы. Один из них, натянув штаны и рубашку, снова развалился на кровати и, взяв с прикроватной тумбочки какой-то порнографический журнальчик, углубился в рассматривание глянцевых картинок.

Второй отошел к окну и со скучающим видом уставился на улицу.

Теперь Марина смогла разглядеть как следует девиц.

Одна была совсем молоденькая. Лет восемнадцати, если не меньше. Невысокого роста, с полненькими округлыми формами и ямочками на залитых румянцем щеках.

Сейчас она была испугана и подавлена неожиданностью, однако шустрый взгляд карих глаз говорил о том, что девушка в обычной обстановке — веселая болтунья и хохотушка.

«Такой все нипочем, — с оттенком зависти подумала Марина. — Что бы ни случилось, эта пампушечка найдет смешную сторону и будет веселиться. Да и молоденькая она еще совсем — жизни не знает».

Вторая девица оказалась постарше. Да, строго говоря, это была уже не вполне девушка — на вид ей было лет тридцать. О неумолимом возрасте и бурном образе жизни говорили впечатляющие мешки под глазами, складки вокруг ярко накрашенного рта, умело замаскированные компактной пудрой, но от этого не ставшие незаметными для заинтересованного взгляда. Сейчас женщина, одевшись, взяла со стола расческу и пыталась привести в порядок растрепанные темно-каштановые волосы.

Одеты проститутки были почти одинаково: обе в узких черных брючках, подчеркивающих их довольно стройные фигуры, и ярких жакетках — одна в розовой, другая в голубой.

— Ты осматриваешь эту комнату, — скомандовал Вербин Лукоморову. — А ты, — он повернулся к Марине, — ты займись вон той. Гляди внимательно, чтоб ничего не пропустить. В этом гнездышке много всякого интересного может найтись.

— Можно закурить? — спросила молоденькая, протянув руку к лежавшим на столе сигаретам.

— Нет, — коротко отрезал Вербин, даже не посмотрев в ее сторону. — Курить нельзя.

— А почему? — недовольно протянула девушка и капризно выпятила нижнюю губку. — Я же никуда не убегаю… Почему нельзя закурить? Вы же курите сами.

— Заткнись, — вяло оборвал ее Лукоморов, уже деловито приступивший к обыску. — Сказано — нельзя, значит, нельзя. Сиди тихо. Когда спросят — будешь говорить.

Марина прошла в соседнюю комнату и приступила к ее осмотру. Сначала открыла дверцы шкафа, где оказалась батарея пустых бутылок из-под вина и коньяка. По очереди брала каждую и переворачивала вниз дном — вдруг внутри что-то спрятано.

Затем глянула под батареи центрального отопления, пошарила там рукой. Нет, ничего.

Проверила внутреннюю часть дивана и, достав оттуда скомканные простыни, потрясла их, морщась от брезгливости. Видимо, белье было недавно использованным, и потому из комка вывалилось несколько оберток от презервативов «Мускулан».

Больше в комнате ничего не было, так что оставалось для проформы на всякий случай заглянуть за висящую картину и медленно пройтись по половицам, прислушиваясь, не скрипнет ли какая-нибудь — вдруг под полом сделан тайничок?

Что может храниться в подобной квартире, превращенной в притон? Наркотики, в первую очередь. Валюта, золотые изделия — во вторую.

Сейчас ничего этого Марина не нашла. Уже во второй раз за этот вечер недовольная собой, она вернулась в первую комнату. Внешний вид помещения за несколько минут успел измениться — весь пол посредине был завален глянцевыми порнографическими журнальчиками и просто цветными фотографиями, изображающими голых и полуголых девиц, которые капитан Лукоморов успел извлечь из находившихся в комнате двух шкафов.

— Вот это коллекция, — бормотал он изумленно, вытряхивая из ящиков оставшиеся журналы.

— Сложите это все куда-нибудь, — распорядился Вербин. — В отделе разберемся, что к чему. Ну, Девочки, давайте познакомимся поближе, — обратился он к понурившимся проституткам. — Давайте займемся вашими сумочками. Это — самый короткий путь к знакомству. Марина, выложи все содержимое сумочек на стол. А потом приступим к разговору.

Обыскивать Марина умела хорошо: ей многократно приходилось делать это, работая в ИДН. Обыскивать подростков, кстати, гораздо труднее, чем взрослых: им приходит в голову спрятать что-либо в таком удивительном месте, до которого взрослый просто не додумается…

Содержимое каждой сумочки вываливалось на стол отдельной кучкой.

Набор предметов — привычный, как у всех: косметичка с помадой, тушью, носовой платок, пять-шесть презервативов в ярких пакетиках, кошелек из дешевой турецкой кожи, выдаваемой за итальянскую.

— Ничего интересного? — спросил Вербин в то время, пока Марина разбирала все это барахло. — Записные книжки есть?

Это было важно: анализируя записные книжки проституток, можно при везении найти адреса или еще какие-нибудь сведения о содержателе притона — главной цели поисков «полиции нравов». Надежды на то, что задержанная проститутка сама добровольно вдруг возьмет да и расскажет о содержателе притона, нет. Зачем ей это нужно? Во-первых, она точно знает, что уже назавтра вернется к своим занятиям, и не заинтересована в том, чтобы притон разгромили. Кроме того, боится мести за болтовню. Так что «девочки» молчат о своих хозяевах, и заставить их говорить нет никакой возможности. А как заставишь? Они могут быть какими угодно тупыми и неграмотными, но если они профессионалки, то все отлично знают: ничегошеньки им милиция сделать не может. Ну, продержат ночь, а потом все равно отпустят.

В сумочке у шатенки записная книжка имелась, и Марина передала ее Вербину, принявшемуся с интересом медленно переворачивать страницу за страницей. Иногда по ходу просмотра задавал проститутке вопросы.

— А это кто такой? — спрашивал он, указывая на непонятное имя с телефоном. — Дядя, говоришь? Проверим… Двоюродный? Ну, посмотрим… Что это за бумажка? — вытащил он из-за отворота обложки что-то свернутое, похожее на финансовый документ.

— Квитанция, — мрачно ответила шатенка, качая ногой, и отвернулась. — Не трудитесь. Всего лишь квитанция из сберкассы.

— Об оплате? — уточнил Вербин, вглядываясь в неразборчиво написанные слова, которые поясняли цель платежа. — За что произведена оплата?

— Это за детский садик, — неохотно пояснила женщина, с досадой отворачиваясь в сторону. Ее сильно накрашенное лицо сделалось совсем замкнутым и отрешенным. — Не выбрасывайте, — нервно сказала она. — Завтра последний день платежа. Если я утром не принесу, дочку в садик не возьмут, мне уже сказали.

— Поня-я-тно, — после некоторого замешательства протянул Вербин и сунул квитанцию обратно. — Раньше никогда не задерживалась? — тут же поинтересовался он, вглядываясь в лицо проститутки. — Что-то мне твоя внешность знакома… В гостинице «Палас» в прошлом месяце не ты попадалась? А, подруга?

В этот момент он тряхнул зажатой в руке записной книжкой, и оттуда высыпались несколько ярких картонных кружочков, тут же разлетевшихся по полу.

— А это еще что? — Вербин поднял один из кружочков, рассматривая его. — Для чего предназначено?

Лукоморов тоже поднял кружочек, подозрительно принялся разглядывать его на свет.

— Вроде презерватива, что ли? — засмеялся он. — Новый фасон?

Проститутка угрюмо молчала, упорно глядя в сторону и сурово поджав размалеванные губы.

— Не понимаю, — растерянно заявил майор, крутя в руке пеструю картонку.

Потом так же вопросительно взглянул на Лукоморова, но тот недоуменно пожал плечами и швырнул кругляшок с картинкой на стол. — Что это такое? Объясняй немедленно. Слышишь, красотка, не дури!

Женщина не промолвила в ответ ни слова. Она так же сумрачно сидела на стуле, только пальцы ее нервно без остановки теребили край кофточки. Она глядела в пол и не поднимала головы, как партизанка на фашистском допросе.

— Это кэпсы, — негромко сказала Марина. — Игра такая у детей. Вот этот как раз считается самым ценным — «Незнайка на Луне»…

Она не добавила, что в этот день снова забыла купить точно такие же для своего сына.

Когда Марина в ту ночь вернулась домой, она не сразу легла спать. С удовлетворением отметив про себя, что Артемка, слава богу, научился засыпать без нее, она поцеловала его спящего и вышла, притворив за собой дверь.

За окнами была непроглядная тьма. Ночной ветер, врывавшийся через открытую форточку, шевелил занавеску на окне, и на сердце у Марины было тягостно и неспокойно. Она старалась стряхнуть с себя воспоминания о прошедшем вечере, об облаве, в которой участвовала, и, чтобы забыться окончательно, уселась рисовать. Клоун получился крупный, с широкими плечами и мясистым носом, как у морского льва. Марина развела акварель и разрисовала клоуна поярче — кафтан сделала розовым, штаны — в синюю полоску, а колпак желтый с серебряными звездами по всему полю. Когда рисунок уже приближался к концу, она подумала, что можно завтра подарить его Артемке — пусть повесит над своим столом рядом с другими. По насыщенности цветами клоун обещал выйти нарядным, смешным.

А когда закончила и взглянула в целом на дело своих рук, то сокрушенно покачала головой. Нет, правильно она сделала, что не стала художником! Не умеет она преодолевать своего настроения, все ее внутреннее состояние выражается в этих рисунках, ничего не удается скрыть. Себя не преодолеешь: все в клоуне было хорошо и ярко, вот только лицо его выглядело перекошенным и даже каким-то печально-зловещим.

«Нет, — решила Марина. — Не стоит дарить это Артемке. Вот появятся положительные эмоции, тогда уж и нарисую как надо». Она порвала лист на мелкие кусочки и тщательно запихала их в мусорное ведро. Потом на последнем обрывке бумаги написала крупными буквами «Кэпсы» и засунула его в удостоверение личности — чтобы назавтра уж точно не позабыть о просьбе сына.

Глава третья

Когда стрелки часов показали ровно шесть, Вербин толкнул дверь магазинчика «Интим» и вошел внутрь. Звякнул колокольчик, и, таким образом, появление нового покупателя не прошло незамеченным.

За прилавком стоял все тот же парень, с которым Владимир уже успел познакомиться недавно. Он, несомненно, узнал его, однако никак не проявил этого.

«Конспирация, — усмехнулся майор, пряча довольную улыбку в приклеенной бороде. — Если делает вид, что не узнает, значит, что-то сейчас будет».

Он прошелся вдоль прилавка, прислушиваясь к разговору продавца с очередным покупателем, потом отошел подальше, сделав вид, будто разглядывает выставленные на витрине видеокассеты. Так прошло минут пять. Один покупатель сменился дру. гим, а продавец все не реагировал на появление уже знакомого ему любителя педофилии. Он чего-то ждал.

Ждал и Вербин, приглядываясь к входящим в магазин людям. По опыту он знал: тот, кого он поджидает, может выглядеть как угодно. В конце концов продавец подпольных видеокассет может оказаться мужчиной преклонных лет, женщиной и даже ребенком.

Наконец от прилавка отделился высокого роста мужчина и неторопливой походкой направился в тот угол, где стоял Вербин. С продавцом до этого мужчина ни о чем не говорил, так что надо полагать, тот попросту указал на Владимира глазами.

— Вы что-нибудь ищете? — вежливо спросил подошедший, и лишь тогда Вербин вскинул на него глаза.

«Хорош! — отметил он. — Прямо красавец! Кто бы мог подумать».

Хотя тут же сказал себе, что каждый раз, когда приходится иметь дело с сексуальными извращенцами, удивляешься тому, насколько не похожи многие из них на те образы, которые в подобных случаях рисует воображение.

Кажется ведь, что педофилом должен быть непременно человек преклонных лет, с отвисшими слюнявыми губами и полумаразматическим блеском в глазах. Он должен выглядеть неопрятно, как безумец, неспособный следить за своим внешним видом.

А стоявший сейчас перед Вербиным человек выглядел настоящим богатырем, причем абсолютно психически нормальным и жизнерадостным, ростом под два метра, косая сажень в плечах, а во всю щеку — здоровый пылающий румянец. Просто Илья Муромец какой-то!

Одет он был не просто хорошо, а даже богато, Вербин подумал, что незнакомец, вероятно, вполне соответствует идеалу современного мужчины. Белый дорогой плащ, облегающий стройную мускулистую фигуру, шелковое кашне на крепкой шее без признаков морщин, черные кожаные перчатки, зажатые в руке, — все это были несомненные признаки человека обеспеченного, довольного жизнью и вообще приличного члена гражданского общества, каким его изображают в рекламных роликах по телевизору.

— Вы что-нибудь ищете? — повторил незнакомец, решив, видимо, что Вербин его не расслышал. — Что-нибудь необычное?

Голос у него был низкий, грудной, а речь выдавала образованного человека.

Конечно, Россия — не Англия, где можно с первого слова определить социальное происхождение человека, степень его образования и положение в обществе.

Конечно, в России с первого слова определить такое нельзя, но с пятого — можно.

Наверное, филологи могут точно объяснить, по каким признакам в речи это делается, однако майор Вербин был практиком, и обычный жизненный опыт общения со многими людьми научил его определять такое интуитивно.

А раз перед ним именно такой собеседник, то и обхождение с ним должно быть соответствующим.

— Ищу, — столь же вежливо ответил Владимир, приглаживая левой рукой бороду, которая не вполне надежно держалась на подбородке. — Видите ли, — продолжил он негромко, переходя на шепот и намеренно озираясь по сторонам:

— Дело в том… Мне, видите ли, нужны видеокассеты с фильмами не про взрослых…

Если вы меня понимаете.

Словно демонстрируя испуг и растерянность. Наверное, так должен вести себя человек, который впервые решился на то, чтобы признаться кому-то в своей преступной страсти.

И тут же увидел, что добился своей цели: незнакомец посмотрел на него сверху вниз, и в серых нордических глазах его появились блестки пренебрежения.

Еще бы: он увидел перед собой маленького, насмерть перепуганного человечка, пытающегося лихорадочно решить свою постыдную сексуальную проблему.

«Молодец, — похвалил себя майор. — Так держать. Только не переборщить, чтобы он не принял меня за идиота».

Еще со времен своей молодости в уголовном розыске Владимир знал правило: когда начинаешь игру с преступником, пусть он с самого начала считает тебя глупее себя. Пусть считает тебя слабаком, почувствует по отношению к тебе жалость и презрение. Очень хорошо! Так он быстрее утратит бдительность.

— Нет, не понимаю, — с холодной надменностью произнес незнакомец. — Вы говорите яснее, что ищете. Как это — не про взрослых? Что вы имеете в виду?

Он тоже говорил шепотом, едва слышным, лишь шевеля губами.

— Ну, мне бы про деточек, понимаете, — засуетился Вербин. — Про маленьких таких… Мальчиков, девочек там, про всяких…

— А-а-а, — усмехнулся нордический герой. — Вот теперь понятно.

Интересуетесь этой темой, да? — Он подмигнул, и его лицо несколько потеплело.

— А у вас есть такие фильмы?

Довольно неожиданный вопрос для продавца.

— Есть, конечно, — забормотал майор. — У меня есть, все есть… Мне бы еще, а то свои я уже все пересмотрел, еще бы. А вы не знаете, где можно было бы достать?

Вербин даже полез в карман и принялся выворачивать его наружу, в чем, правда, не достиг успеха, и при этом продолжал лепетать:

— У меня есть деньги, есть, вы не подумайте… Я бы заплатил, вот я уже и молодому человеку тут говорил. — Он кивнул в сторону продавца за прилавком, но незнакомец даже не повернул головы.

— А какие у вас есть фильмы? — поинтересовался он, а потом внезапно предложил:

— Может, мы не будем тут разговаривать о таких вещах? Давайте выйдем на улицу. Как вы на это смотрите?

Он даже взял Вербина за локоть — вежливо, но довольно решительно. Вообще, он производил впечатление очень уверенного в себе человека. Владимир давно заметил, что физически крепкие люди, как правило, бывают крепки и духом — напористы и агрессивны. Верно было замечено: в здоровом теле здоровый дух.

Сам он не был слабым мужчиной, совсем нет, но, когда незнакомец потянул его за локоть на улицу, майор сквозь куртку ощутил стальную твердость пальцев и в очередной раз подивился: такой здоровяк — и вдруг педофил…

Улица, на которой находился магазин, не располагала к долгим вдумчивым разговорам. Неподалеку находился Центральный рынок, который как мед притягивал к себе множество подозрительных личностей, с которыми муниципальной милиции все недосуг разобраться до конца. Здесь паркуются грузовики, привозящие и увозящие товар. Они пытайся маневрировать, подъехать поближе, отчего их хронически неисправные двигатели изрыгают в воздух не только натужный рев, но и клубы черного дыма.

— Давайте зайдем в кафе, — предложил незнакомец, увлекая майора в какой-то погребок с веселой вывеской «Таверна», оказавшийся при ближайшем рассмотрении обыкновенной базарной разливухой.

Здесь за низким столиком, когда дымящиеся чашки дрянного кофе были принесены толстой официанткой в засаленном, бывшем когда-то белым переднике, мужчина наклонился к Вербину и заговорщически шепнул:

— Так какие у вас есть фильмы?

— А почему это вас интересует? — не сумел удержаться от контрвопроса Вербин и тотчас отругал себя за поспешность. Не выдержал стиль, сорвался.

Слишком официально спросил, слишком казенными словами.

«Сейчас насторожится, — с тоской подумал Владимир, тревожно глядя на собеседника. — Очень уж не соответствуют такие слова моему облику».

Но все сошло гладко: незнакомец ничего не за подозрил.

— Я спрашиваю у вас потому, — отрезал он строго, — что я не продаю видеокассеты. Я их готов поменять. Если у вас есть что-то стоящее, что меня заинтересует, то я готов обменяться с вами.

Это было неожиданно. Вербин на мгновение даже опешил, не зная, как отреагировать на сказанное. Поэтому попытался взять тайм-аут.

— Как вас зовут? — сказал он и протянул руку через столик. — Меня — Владимир.

— Иван Иванович, — скривился в усмешке мужчина, неохотно пожимая протянутую руку. — Какая разница, как нас с вами зовут? Если у вас есть нужные мне фильмы, то обменяемся. А если нет — разбежимся. Ну так что?

Майор отхлебнул кофе и твердо заявил:

— Я не хочу меняться. Зачем меняться? Мои кассеты мне нравятся. Я бы хотел купить еще.

Он снова сделал вид, что лезет за деньгами в карман, но «Иван Иванович» остановил его.

— Мне деньги не нужны, — отрубил он. — Расскажите, что у вас есть, и подумаем, будем ли меняться.

Была не была! При подобных операциях каждую минуту приходится наугад изобретать что-нибудь, в зависимости от непредсказуемо меняющейся ситуации.

Вербин был уверен, что идет на встречу с продавцом подпольных видеокассет, а налетел на покупателя. Что ж, и тут можно многое узнать.

Он принялся путано пересказывать содержание тех двух видеокассет с детским сексом, по которым и проводилась разработка. Если незнакомец признается, что у него такие есть, — уже зацепка: можно «взять за жабры» и выяснить, где и у кого он их приобрел. Вдруг повезет?

Но нет, так просто в жизни не бывает.

— У меня таких нет, — задумчиво проговорил «Иван Иванович», когда майор окончил свой бессвязный рассказ и принялся нервно отхлебывать успевший остыть кофейный напиток, в котором плавали неразмолотые зерна и какой-то мусор. Не пейте кофе в рыночных забегаловках — надуют.

— Да, — повторил он. — У меня таких нет. Вы где их покупали?

— Известно где — в Москве, — с готовностью пояснил Вербин. — На Ярославском вокзале. Есть там такой закуток, там бывает, если хорошенько порыться.

Примерно минуту незнакомец молчал, глубокомысленно что-то обдумывая.

— Ну хорошо, — наконец сказал он. — За эти ваши кассеты я готов дать три испанские. Я сейчас расскажу, что в них, и вы подумайте, согласны ли.

Но Вербин в данном вопросе оказался тверд ц неуступчив.

— Нет, — решительно помотал он головой. — Так я не согласен. Мне не нужны иностранные. Иностранные не хочу, там все не так, как надо. Нет живинки. Если меняться, то русские фильмы на русские.

Во взгляде «Ивана Ивановича» впервые за время разговора майор уловил тень уважения.

— Вы русские фильмы больше любите, чем иностранные? — переспросил тот, и голос его снова потеплел, смягчился. Наверняка незнакомец в этот момент вспомнил о том, какое удовольствие сам он тоже получает именно от отечественной педопродукции, и увидел в собеседнике брата…

— Да вы закуривайте, — тут же радушно предложил Владимир, протягивая мужчине пачку сигарет, чтобы немедля укрепить это внезапно возникшее чувство приязни.

— Я не курю, — отрезал незнакомец, решительно качнув головой. — Курите сами, если не боитесь. Знаете что: мне бы хотелось посмотреть на ваши фильмы. Я бы взглянул хоть краем глаза, а потом бы и решил, хочу ли меняться на свои.

Идет?

В предвкушении просмотра незнакомец оживился, его глаза заблестели.

Владимир понял, что его пересказ фильмов зацепил «Ивана Ивановича» за живое.

Теперь это был уже не человек-скала, не гранитный монумент, как прежде, — откуда-то из глубины вдруг выглянул пока еще крошечный ненормальный человечек — педофил.

Вот и отлично: рыбка клюнула на живца…

— Давайте не будем откладывать в долгий ящик, — тут же предложил Вербин, широко, но не слишком, улыбнувшись. — В конце концов, мы же собрались не для того, чтобы болтать. Поехали к вам, заберем ваши кассеты, а потом поедем ко е, и я покажу вам свои. Тогда не нужно будет дважды встречаться.

Идея мужчине не понравилась.

— Нет, — замотал он головой. — Так не пойдет. Сначала я хочу посмотреть, что есть у вас.

Но здесь уже майор решил проявить твердость. Зачем же все время уступать?

Такая сговорчивость может выглядеть подозрительной…

— Сначала — к вам, — твердо заявил он, проявляя волю. — Я же принял ваше условие. Теперь вы примите мое. Откуда я знаю, есть ли у вас вообще такие фильмы. Может, вы просто так говорите, чтобы посмотреть мои.

Наступила пауза, в течение которой собеседники думали каждый о своем: незнакомец прикидывал, не слишком ли опасно будет поступить так, как требовал Вербин, а майор лихорадочно соображал, как подцепить незнакомца понадежней, чтоб не сорвался с крючка.

Наконец мужчина кивнул. Он был согласен.

— У вас есть машина? — поинтересовался он. — Нет? Сейчас поедем ко мне.

Заскочим, заберем парочку моих фильмов, а потом сразу махнем к вам.

В салоне джипа «опель-фронтера» Владимир осмотрелся. Машина была хоть и не новая, но все равно не из дешевых. Бедные люди на джипах вообще не ездят: запчасти кусаются, резина дорогая, Да и бензина жрет гораздо больше, чем обычный автомобиль.

Перед водителем — сразу три иконки: Спасителя, Богородицы и Николая Чудотворца — все, как у людей.

— Помогает? — с улыбкой спросил Владимир, Указав глазами на иконки, пока «Иван Иванович» заводил мотор и трогался с места.

— Как видите, — сухо кивнул тот. — Не разбил, ся пока что, не погиб.

Значит, помогает.

То, как человек ведет машину, тоже немало может сказать о его характере. В особенности если коробка передач механическая. Коробка-автомат унифицирует манеру вождения — она сама определяет некий усредненный стиль. Как хочешь, с ней не поездишь. А с механической совсем другое дело: сразу видно, какой перед тобой человек.

Незнакомец вел машину уверенно и агрессивно. Его правая рука постоянно находилась на рукоятке переключения скоростей, чтобы в зависимости от дорожной обстановки, не теряя ни секунды, можно было ускорять и замедлять ритм движения.

Стоило появиться впереди просвету между идущими машинами, и «опель» с хищным рычанием истинного покорителя дорог вырывался вперед.

Такой стиль езды называется спортивным и выдает опытного водителя.

— Вы спортсмен? — неожиданно для самого себя спросил Вербин, внезапно осененный догадкой.

— Бывший, — с гордостью ответил незнакомец, не отрывая глаз от темной улицы, освещаемой лишь светом его собственных фар. — А как вы догадались?

— Лихо машину водите, — сказал майор, поежившись. — Не всякий так может, нужно иметь азарт и уверенность в себе. В своих руках. А почему бывший спортсмен? У вас возраст еще позволяет…

— Травма, — коротко пояснил «Иван Иванович». — Ничего не поделаешь. Я борьбой всю жизнь занимался, классные места на первенствах брал. Теперь все — ключица, коленный сустав… Словом, завязал, не могу больше. Одно вождение только и осталось.

Он усмехнулся и замолчал, не желая далее распространяться о своих проблемах.

Поехали молча, хотя Вербин почувствовал вдруг, что между ним и незнакомцем установилась какая-то неуловимая симпатия. Наверное, тому было приятно, что майор восхитился его ездой, а Вербин поймал себя на том, что этот человек вообще ему импонирует. Настоящий мужик, надо полагать. А Вербин всегда любил настоящих мужиков — немногословных, твердых, держащихся с достоинством, не мельтешащих.

«Да что это я? — попробовал он усовестить себя. — Этот парень же педофил.

Мразь. Скорее всего, он вообще преступник».

Они остановились.

— Давайте выйдем, — сказал незнакомец. — Вы тут постойте немного, покурите, а я сейчас приду.

Он скрылся в темноте, и Вербин не пошел следом. Если мужчина заметит слежку, все пропало. Ему даже убегать будет не нужно. Он просто развернется и скажет, что знать не знает никакого Вербина, впервые в жизни видит, а про видеокассеты вообще не желает разговаривать. И ничегошеньки у майора на него нет, кроме разговоров, а прокурор захохочет прямо в лицо и откажет даже в ордере на обыск…

Минуты через три незнакомец появился. В его руке был зажат небольшой полиэтиленовый сверток, и майор облегченно вздохнул. Вот теперь парень действительно на крючке — в руках у него пакет, на нем отпечатки пальцев, а внутри криминальные видеокассеты. Вот это для прокурора уже что-то. Мало, конечно, но хоть для начала…

— Куда едем? — по-деловому строго спросил «Иван Иванович», садясь за руль, и, услышав названный ему Вербиным адрес, принялся разворачивать машину назад прямо из правого ряда.

— Вот сюда, во двор, — указал майор, когда они Уже подъехали к зданию, где размещался отдел. — Там темновато, но проехать можно. Я покажу.

Лихо зарулив во двор, незнакомец, следуя словам своего пассажира, остановился прямо возле двери отдела, над которой, освещенная мигающей слабенькой лампочкой, помещалась красная табличка с длинной надписью, начинавшейся словами «Управление внутренних дел Унчанской области»…

— Приехали, — улыбнулся Владимир, — мы на месте. Глушите мотор и пойдемте со мной.

Он вытащил из внутреннего кармана куртки удостоверение, по обычаю опытных сотрудников прикованное металлической цепочкой, и развернул его перед лицом «Ивана Ивановича».

— Милиция. Майор Вербин, — вежливо представился он.

Того, что произошло дальше, он не ожидал. Даже не мог предвидеть: незнакомец с самого начала казался ему таким спокойным и уравновешенным…

В первую секунду Владимир с внутренним удовлетворением наблюдал, как незнакомец буквально застыл за рулем, оглушенный сделанным ему сообщением. Он просто оцепенел.

В следующее мгновение правая рука его отделилась от руля, на котором лежала, и, описав выгнутую линию, ударила Вербина по лицу. Это движение было столь стремительным, что майор даже не успел осознать происшедшее. Удар — искры из глаз — резкая боль…

В это мгновение в мозгу вспыхнула только одна мысль: как глупо. Как глупо он попался, проявив элементарную неосторожность!

Кто бы мог подумать, что опытный майор Владимир Вербин окажется столь неосмотрительным. Когда нечто подобное случается с кем-то другим, все недоуменно пожимают плечами и делают осуждающие выражения лиц: как можно было так сплоховать? Это же полное отсутствие профессионализма!

Точно так же невольно думал о своих погибших коллегах и сам Вербин. Жалел их, сочувствовал, но не мог понять, как такое случается с людьми…

А вот так и случается!

Удар был нанесен кулаком в нос, что само по себе не так опасно. Но от такого удара жертва на несколько секунд слепнет и теряет ориентацию в пространстве. Через полминуты все нормализуется, но чаще всего этой полминуты у человека уже не бывает…

Яростно моргая глазами, чтобы прорвать окутавшую его тьму, Владимир отчаянно протянул руки вперед и схватился за что-то — ему хотелось думать, что это отвороты плаща его противника.

В ответ он получил еще один удар по лицу, но сейчас он уже был готов к этому. Да что говорить: Вербин уже приготовился к смерти. Ведь преступник начинает бить сотрудника милиции не для того, чтобы отпускать его живым.

Майор снова дернулся, и его рука соскочила куда-то вниз, отчего вдруг раздался пронзительный шум — только мгновением позже Владимир понял, что это был гудок машины, его рука угодила прямо в руль «опеля». Это было здорово, и он обрадовался: появилась слабая надежда хотя бы остаться живым. Вдруг кого-то в темном дворе привлечет внезапный гудок заехавшей сюда машины и он вмешается. А не вмешается, так хоть спугнет преступника.

Но тут произошло самое неожиданное: незнакомец вдруг резко рванулся прочь из собственной машины. Он открыл дверцу со своей стороны и, оставив майора внутри, кинулся наружу.

Это было нелогично: глупо бежать на его месте! Если уж решил сопротивляться задержанию, бить офицера милиции — так уж доводи дело до конца, а не убегай стремглав. Ведь по машине легко можно Установить личность и организовать облаву.

Впрочем, размышлять об этом не было времени — Вербина буквально подбросило кверху, и он, забыв обо всем на свете, вылетел из машины с ледом за бежавшим.

Догнать! Схватить!

Если полез в драку, а потом побежал, значит действительно виновен и действительно крупная птица. Мелкие случайные сошки не дерутся с мил ционерами и никуда не бегают.

Обычные «клиенты» «полиции нравов» не зывают сопротивления — к этому Вербин давно привык, вот и расслабился. Но ведь и долгие годы, про-веденные в уголовном розыске, не прошли даром. Сейчас за считанные секунды схватки все старые навыки вернулись вновь. Снова появилось главное, стержень, который должен быть в каждом милиционере: догнать и схватить!

Зрение уже вернулось к нему, и Владимир, хлюпая носом и стараясь не думать о том, что случилось с онемевшим лицом, бросился в темноту двора, куда за несколько мгновений до этого побежал незнакомец.

Догнал он его возле самой арки ворот, под кото рую они заезжали несколько мгновений назад.

Налетев сзади, прыгнул, чтобы схватить правой рукой за шею. Это был хороший захват, майор несколько раз в жизни успешно применял его против физически более крепкого противника. Виснешь у человека на спине и душишь двумя руками — милое дело!

Но не тут-то было: Вербин забыл о том, что перед ним спортсмен-борец, можно сказать, профессионал. Никакие тренировки в спортзале не заменят реальной жизненной практики — кровавых драк с коварными противниками, которыми изобилует работа в уголовном розыске. Раньше Вербин был в форме, но сейчас давно ее утратил. Если ты в последние пять лет имеешь дело не с убийцами и грабителями, а лишь читаешь нотации проституткам, разыскиваешь продавцов порножурнальчиков, поневоле утратишь боевую форму…

Незнакомец сбросил майора с себя, как богатырь отшвыривает ногой дворовую шавку. Вербин пошатнулся, и в голове пронзительно зазвенело. Но он снова кинулся следом.

Настигнув противника снова, он бросился на землю и, схватив того за ногу, сильно дернул. На этот раз удалось — незнакомец со всего размаху грохнулся оземь.

Владимир попытался завернуть ему руку за спину, но не сумел завершить прием. Тогда он вскочил сзади на плечи лежавшему и, схватив его за голову, ударил несколько раз лицом о землю газона. Но земля оказалась мягкой, и удары получились слабыми. А в следующее мгновение незнакомец каким-то странным образом выкрутился из-под насевшего на него Владимира и внезапно оказался сверху, подмяв его под себя грузным мускулистым телом.

На фоне черного ночного неба Вербин увидел прямо над собой лицо преступника, и оно поразило его своей мрачной решимостью. Схватив Вербина за горло, мужчина не стал душить его, однако прижал к земле, а вторая рука его взметнулась кверху. Кверху, к черному небу, к луне и звездам — чтобы нанести последний сокрушительный удар. Удар, после которого майор уже точно не сможет никого преследовать по ночным дворам.

Владимир невольно закрыл глаза, стараясь не Думать о том, будут размозжены кости лица, или Дело обойдется чем-то полегче. Говорят, будто че-люстно-лицевая хирургия в последнее время научилась творить чудеса, однако вряд ли за милицейскую зарплату… И вдруг рука, схватившая его за горло и прижимавшая к земле, ослабла, а незнакомый голос где-то наверху, будто доносясь с неба, резко произнес:

— Не двигаться! Милиция!

После очередного обхода школ Марина, не чувствуя под собой ног от усталости, притащилась в отдел. Она заварила чай и уселась ждать Вербина — ей почему-то казалось, что он придет сюда, несмотря на поздний час.

Лукоморов несколько раз бросил в сторону Марины выжидательный взгляд, а потом решительно поднялся и прокашлялся.

— Так, вот что, — заметил он. — Некоторые могут сидеть тут хоть до утра, если им делать нечего. А серьезным людям пора и домой отправляться. Время позднее, нечего тут высиживать.

— А вы что, еще не все заготовки сделали? — улыбнулась Марина в ответ.

Лукоморов посуровел — она коснулась святого.

— А вот когда попробуешь сама, — сказал он почти торжественно, — тогда и не будешь больше иронизировать не по существу вопроса. Мы с женой такие заготовки делаем, что пальчики оближешь. Вот это — жизнь, не то что здесь всякой гадостью заниматься.

— «Если бы ты видел мою капусту, не звал бы ты меня на службу», — машинально процитировала Марина слова одного римского деятеля, так ответившего на призывы вернуться к государственным делам. Эти слова вырвались у нее невольно, и она пожалела о своей иронии, потому что, услышав их, Лукоморов помрачнел. Ему показалось, будто Марина издевается над ним и его увлечением.

— А мы не только капусту заготавливаем, — обидчиво сказал он, отворачиваясь к окну. — Много всякого. Хотя и капусту еще уметь надо делать.

Там ведь приправы требуются — целый комплекс, — важно заключил он.

Оставшись одна, Марина позвонила домой и обрадовала Артема: на сей раз она не забыла купить кэпсы, они лежали в ее сумочке. Вчерашний эпизод с проституткой достаточно устыдил ее. Если уж та не забыла о своем ребенке…

Марина услышала шум двигателя въехавшей во двор машины, услышала шорох шин по опавшей листве, обильно усеявшей все здесь, но не придала этому значения.

Знала, что Вербин придет пешком. Если вообще придет.

Спустя полминуты раздался резкий автомобильный гудок, заставивший ее насторожиться. Зачем машине гудеть в темном дворе?

В этом пронзительном гудке, разорвавшем вечернюю тишину, Марине внезапно почудилось что-то жалобное, зовущее — то ли призыв о помощи, то ли гневное возмущение. Что это?

Выглянув в окно, она увидела совсем рядом с входом в отдел «опель-фронтеру» с включенными фарами. В темноте видно было плохо, но Марине показалось, будто перед ее глазами мелькнула какая-то фигура. Затем послышался топот ног и звуки, явно изобличающие шум борьбы. Два человека во дворе дрались — это было понятно.

Был ли одним из этих людей Вербин, Марина не знала, но в том, что происходящее имеет какое-то непосредственное отношение к «полиции нравов», сомневаться не приходилось.

Единственный в отделе пистолет лежал в сейфе, а ключ от сейфа — в верхнем ящике стола Вербина. Вообще-то это грубое нарушение всех мыслимых инструкций, но, если бы не это нарушение, пистолет сейчас был бы вообще недоступен.

В мгновение ока метнувшись в незапертый кабинет майора, Марина схватила ключ и трясущимися от волнения руками сунула его в скважину сейфа. Она волновалась, буквально кожей ощущая, как сквозь пальцы утекают бесценные секунды, каждая из которых может быть роковой.

Вот и пистолет. Ей никогда еще не приходилось применять его в боевой обстановке. На стрельбище или в тире — совсем другое дело.

«Наверное, он не заряжен», — подумала с опаской Марина, взвесив в руке тяжесть оружия. Но проверять это уже не было времени, она слишком спешила.

Выскочив во двор, она несколько секунд всматривалась в темноту, которая лишь на расстоянии полутора-двух метров слегка разгонялась слабым светом лампочки, висящей над дверью.

Выбежав на улицу, Марина увидела лишь финальную часть погони-поединка, когда незнакомец уже сидел на груди у Вербина и готовился к нанесению последнего удара. Вот тогда она и бросилась на преступника, одной рукой схватив его за волосы, а второй приставив ствол пистолета к виску.

— Не двигаться! — крикнула она громко, с отчаянием понимая, что не знает точно, как поступит, если ее команда не подействует и преступник не остановится. Стрелять ему в голову? Убить этого человека?

К счастью, он замер, ощутив ледяную сталь у своего виска. Видимо, понял, что шуток больше не будет.

Марина так и держала пистолет у головы мужчины, пока Вербин с трудом поднимался с земли и доставал из заднего кармана наручники. Защелкнув их на запястьях незнакомца, он пошатнулся и хлопнул того по плечу.

— Пошли, — сказал он прерывисто и закашлялся. Кровь из разбитого носа продолжала хлестать, но если раньше он не обращал на это внимания, то теперь это стало некоторой проблемой. — Здесь где-то должен валяться сверток, — прошипел Влади-доио,пытаясь разглядеть нагазоне брошенный неудачником-беглецом пакет с видеокассетами. — Лужно бы поискать. Там должно быть что-то интересное.

Спустя минуту он нашел то, что искал, и заставил «Ивана Ивановича» самого поднять брошенное — пусть на пакете будут только его отпечатки пальцев. Так, на случай разных неожиданностей.

Зажав ноздри пальцами, майор отправился в туалет и подставил лицо под холодную струю воды. В целом он ощущал удовлетворение от проведенного вечера.

Еще бы: преступник задержан, на него надеты наручники и теперь, после яростного сопротивления, оказанного им милиции, работать с ним будет наверняка легко. В конце концов, своей попыткой побега и дракой с офицером милиции мужчина вполне подтвердил свою виновность…

Кровь не переставала течь, а взглянув на свое отражение в зеркале, Владимир чуть не заплакал от обиды. Ну и рожа у него теперь стала. Нос распух, сбоку на лице была длинная ссадина, полученная при падении или чуть позже, пока они с преступником катались по газону. Все лицо измазано землей, глаза дикие…

«Ну и красавчик, — подумал Вербин. — Настоящий майор милиции… Хотя что жаловаться: мне вообще-то здорово повезло — этот гад вполне мог меня убить.

Запросто убил бы, на его стороне были все преимущества — внезапность, физическая сила».

Конечно, ему было за что бранить и укорять себя. Он и в самом деле проявил поразительную беспеч-йость. Вот что значит расслабиться не вовремя. Пока Усыплял бдительность преступника, усыпил и свою собственную — слишком увлекся.

Кстати, а почему «Иван Иванович» не убил его? Имел ведь такую возможность еще в машине. Д вместо этого бросился убегать, очень глупо с его стороны.

Ошалел от страха?

Поскольку кровь не унималась, Вербин только вымыл лицо от грязи и, прижав к ноздрям носовой платок, вернулся в комнату, где Марина держала под контролем незнакомца.

Вербин опустился в одно из кресел, запрокинул голову, не отнимая платка от распухшего носа, и объявил:

— Вот перед тобой наш новый знакомый — Иван Иванович. По крайней мере, мне он представился именно так. Красивый мужчина, правда? И настоящий спортсмен, богатырь, как ты наверняка уже успела заметить.

Майор сказал все это и сам удивился тому, какой гнусавый стал у него голос — это от забитого кровью носа…

Марина молчала, пистолет лежал перед ней на столе.

— Что теперь будет? — внезапно подал голос мужчина, пошевелившись на стуле. Он выглядел внешне спокойным, но дрогнувший голос и нетерпеливый вопрос выдали его взвинченное состояние. Сейчас он уже не выглядел таким уверенным в себе, как прежде. Марине вспомнилась старинная милицейская мудрость о том, что вовремя надетые наручники быстро меняют мировоззрение человека…

Вербин никак не отреагировал на вопрос задержанного. Наоборот, он теперь всем корпусом повернулся к Марине и продолжил свою речь:

— Расскажу тебе по секрету, Марина Сергеевна, что у нашего нового знакомого есть одно маленькое увлечение. Как говорят на Кавказе — есть один такой маленький штучка… У тебя нет догадок на эту тему?

Марина уже поняла, кто перед ней. Она ведь знала, что в этот вечер ее начальник отправился на встречу с вероятным продавцом порнокассет, а события, которым она явилась свидетельницей, лишь подтверждали вину этого человека.

Сейчас она с трудом подавляла в себе закипающую ярость, и потому издевательский вопрос Вербина застал ее врасплох.

Она промолчала снова, не отрывая взгляда от заерзавшего на стуле незнакомца.

— Эта гадина любит смотреть фильмы про секс с маленькими деточками, — сказал Вербин, сбавляя тон и делаясь серьезным. — Представляешь себе? Тихими осенними вечерами вот эта тварь включает видик и наслаждается. Не так ли, гадина? А ну-ка расскажи нам о том, как ты мастурбируешь, глядя на экран, где издеваются над малышами! Не скромничай, расскажи, мы посмеемся или посочувствуем тебе. Давай начинай!

Это был длинный вечер.

Сначала задержанного заставили вытащить из пакета все три кассеты и по очереди засунуть их в видеомагнитофон. Все три оказались иностранными — две испанские и одна японская.

— Какая мерзость, — не выдержала Марина, впервые нарушив молчание.

— Достаточно мерзко, конечно, однако совсем не интересно, — заметил в ответ Вербин, у которого к тому времени утихло носовое кровотечение, и он заметно повеселел. — Испания, Япония — это не в нашей компетенции. Унчанск нас гораздо больше интересует. Скажи-ка, — миролюбиво обратился он к незнакомцу, — а где у тебя хранятся русские кассеты? Дома? Кстати, давай посмотрим твои документы и познакомимся поближе. Нам ведь уже пора оформить наши взаимоотношения официально, не правда ли?

Удивительно, что сложившееся чутье опытного сыщика до самого последнего момента ничего не подсказывало Владимиру. Потом он несколько раз с недоумением спрашивал себя, отчего так произошло? Наверное, после работы в угрозыске действительно утратил былую форму. Ведь любому оперативнику интуиция зачастую подсказывает многое…

А Вербин до самой последней минуты не чувствовал, куда привел его поиск…

Задержанный назвал себя, предъявил документы, которые Марина тотчас проверила по работающему круглосуточно адресному бюро УВД.

Поликарпов Андрей Валентинович. Тридцать один год. Женат, двое детей, обе девочки: восемь и десять лет. Проживает там-то, прописан постоянно…

Профессиональный спортсмен: окончил Московский физкультурный институт, занимался вольной борьбой, член сборной. Затем — травма плеча и ноги, больницы, две операции — и все.

— А сейчас чем занимаешься? — спросил Владимир, еще не подозревая, какой получит ответ.

Андрей Валентинович Поликарпов шевельнулся на стуле и недовольно поморщился.

— Сейчас? — переспросил он со скептическим видом. — Сейчас всякой ерундой.

Тренером в фитнес-клубе работаю.

— А чем плохо? — пожал плечами Вербин, до которого все еще не доходил смысл сказанного. — Вполне нормальная работа. Денежная, по крайней мере.

Презрительная усмешка тронула губы педофила. Он снова дернулся на стуле и даже дрыгнул ногой от возмущения.

— Да ну, — сказал он. — Что хорошего? Да, денежная, и вообще… Скучно. Я же профессиональный борец. Это — вещь, сила. Думаешь, интересно борцу быть тренером по аэробике? С бабьем этим…

Сидевшая сбоку и нервно качавшая ногой Марина не выдержала и вклинилась в разговор.

— Ну да, — с ненавистью глядя на задержанного, сказала она, — зачем вам бабье, как вы выражаетесь? Вам маленьких детей подавай!

Это было последней каплей, от которой гражданин Поликарпов взбесился окончательно. Лицо его внезапно побагровело, глаза выкатились наружу, и он, вскочив со стула, буквально взревел.

— Да что вы такое говорите! — заорал он. — Вы хоть что-то понимаете в том, что несете? Я же за всю жизнь ни одного ребенка пальцем не тронул! У меня у самого две дочки растут: я лично любому горло перегрызу, кто посмеет…

Он принялся ходить по комнате взад и вперед. При его большом росте и длинных ногах получалось три шага в одну сторону и три шага в другую. Это напоминало метания тигра, запертого в тесную клетку зоопарка. И было весьма опасно, потому что при громадной физической силе задержанного трудно, несмотря на наручники, прогнозировать ситуацию.

— Сядьте! — велел Вербин, тоже вставая и берясь за дубинку, которую предусмотрительно на время разговора положил поблизости. После неудачной для него схватки с Поликарповым он стал осторожен и предусмотрителен.

Задержанный сел, но говорить не перестал — в нем словно что-то сломалось.

— Разве я виноват, что меня перестали возбуждать взрослые женщины? — спрашивал он так отчаянно и настойчиво, будто хотел и в самом деле Услышать ответ. — Два года назад возбуждали, а теперь больше нет! Ну что я могу с этим сделать? Не возбуждают они меня, и все тут!

— Лечиться надо, — сказала Марина строго. — Вы образованный человек, и вам, кажется, не нужно объяснять…

— Я ходил, — махнул рукой Андрей Поликарпов. — Ходил, имел такое удовольствие. К сексопатологу. Думаете, самому приятно, что со мной такое творится?

— И что же? — уточнила с интересом Марина. Ей стал даже любопытен этот разговор: она не ожидала, что маньяк ходил лечиться к врачу.

— А ничего, — отрезал Поликарпов. — Ничего. Сексопатолог — заслуженный врач Российской Федерации, мать его за ногу… Прописал колоть лекарство.

Сказал, что если пройду полный курс, то интерес к детям пропадет. Все правильно он сказал, только я потом про лекарство это навел справки…

— Ну и что же?

— Да то, что это обычный тормозящий препарат для блокирования половой активности, — ответил с досадой задержанный. — Причем пролонгированного действия. Если пройти полный курс, как доктор прописал, то интерес к детям действительно пройдет навсегда. Правда, вместе с любым другим интересом. К женщинам, к мужчинам, к себе самому… И станешь ты каменным и холодным, как памятник Ленину на вокзальной площади.

«А ты такой холодный, как айсберг в океане», — невольно засмеялась Марина, вспомнив старую песенку.

Странное дело: стоило им разговориться с задержанным, и чувство ненависти к нему, буквально щемившее Марину еще недавно, совсем прошло, уступило место симпатии. На самом деле — неплохой мужик, и с юмором…

Точно такое же чувство против воли завладевало и Вербиным. Он вдруг вспомнил, как понравился ему этот человек еще при поездке в машине. Может, потому он и утратил бдительность — очень уж симпатичный попался педофил…

Но сейчас майором владела совсем другая мысль Задержанный работает в фитнес-клубе инструктором по аэробике — тут было о чем подумать. Неужели совпадение?

Вербин снял трубку телефона, набрал номер мобильника жены. Почувствовал при этом, как слегка заходили ходуном пальцы от волнения, а комок встал вдруг в горле, мешая говорить.

— Римма? — сказал он, услышав голос супруги. — Привет, это я. Слушай, Римма, а как фамилия твоего тренера по аэробике?

Спросив это, он невольно покосился на задержанного и поймал отчаянное выражение изумления и страха в его лице. Конечно, для парня это был удар…

— Поликарпов? — переспросил Вербин намеренно громко. — Ну, хорошо. Зачем это мне? Да так есть тут одна мыслишка… Нет, ничего. Да, я приду сегодня опять поздно, ты меня не жди, у меня тут работа. Много работы.

Он повесил трубку и теперь уже не таясь, с нескрываемым интересом взглянул в изменившееся лицо гражданина Поликарпова.

«Что ж, приятно познакомиться», — хотел уже было сказать Вербин, но сдержался, только хмыкнул неопределенно.

— Слушай, Марина Сергеевна, — сказал он, — ты не могла бы нас оставить на минутку одних с гражданином? У меня возник к нему вопросик. Так пустое, но нужно бы выяснить.

Он старался говорить все это спокойным голосом, но по изменившемуся лицу начальника и по перекосившемуся — задержанного Марина поняла, что .

Действительно не стоит им мешать. Ничего не понимая в происходящем, она поднялась со стула и вышла в другую комнату.

Несколько секунд стояла тишина, мужчины как бы присматривались заново друг к другу, и каждый прикидывал, чего ждать от сидящего напротив. — Послушай, — прервал наконец паузу Владимир, машинально берясь за лежавшую на столе перед ним пачку сигарет и принимаясь медленно доставать оттуда одну сигарету за другой, — скажи мне, пожалуйста…

Он запнулся, подыскивая слова, и некоторое время снова смущенно молчал.

Нелегко это — вдруг взять да и встретить лицом к лицу любовника собственной жены, да еще при таких вот обстоятельствах. Прямо не знаешь, что и сказать: в подобных ситуациях весь твой жизненный опыт оказывается бессильным…

Наконец Владимир решил, что спросить нужно напрямую, нечего играть в кошки-мышки. И спросить именно то, что его в данный момент больше всего интересовало, как бы глупо это ни могло прозвучать.

— Скажи мне, мужик, — снова начал он, разложив перед собой сигареты ровным рядочком, — если тебя не возбуждают взрослые женщины, как ты говоришь, то зачем же ты трахаешь мою жену? Она ведь уж кто угодно, но только не маленькая девочка. Разве не так?

Задержанный внезапно улыбнулся, будто какая-то тяжесть спала с его груди.

Он даже вздохнул облегченно, и его взгляд встретился с взглядом Владимира.

— Видишь ли, — начал он тихим задушевным голосом, — если уж ты знаешь об этом… Если уж ты сам заговорил об этом… Если тебя это действительно интересует… Да, ты прав, мы с Риммой — любовники. Не знаю, кто тебе это сказал, может быть, и она сама, хотя я так не думаю. Впрочем, ты мент, так что тебе и карты в руки, как говорится. Захочешь — что угодно узнаешь, тем более что мы с Риммой и не больно скрывались все это время.

Он помолчал пару секунд, как бы примериваясь, а затем продолжил:

— Она ведь у тебя совсем маленькая. Миниатюрная, можно сказать. И лицо у нее бывает совсем как у маленькой девочки.

Вербин взял со стола одну из лежавших там сигарет, и пальцы его резко дернулись — сигарета сломалась посередине, табак рассыпался по гладкой полированной поверхности.

— Чушь какая! — мрачно отрезал он. — Что ты несешь? Миниатюрная — это да, правда. Да мало ли вокруг миниатюрных женщин! Но лицо как у маленькой девочки — это же полный бред! С чего ты взял?

Андрей Поликарпов снова улыбнулся.

— Ты просто не понимаешь, — мягко ответил он, и его глаза сделались мечтательными, — или привык, или не обращаешь внимания… У Риммы лицо как у маленькой девочки, она вообще такая и есть — маленькая девочка. Она нуждается в любви, в защите, в помощи…

— Кто? — взревел Вербин, от разрывавшего его возмущения ломая вторую по счету сигарету. — Это Римма — маленькая беззащитная девочка? Это она нуждается в любви и защите?

Он демонически расхохотался, откинувшись на стуле, а потом выпалил:

— Ты сумасшедший! Настоящий сумасшедший! Тоже мне — нашел маленькую девочку.

Злость разбирала его все сильнее. Сидит перед ним на стуле человек в стальных наручниках и говорит такие глупости про его собственную жену.

— Просто ты ее совсем не знаешь, — заметил Поликарпов. — Не ценишь, она тебе не нужна. Конечно, ты ничего в ней не замечаешь. Потому что и не хочешь замечать. Она тебе не интересна — вот в чем дело.

— А тебе она интересна? — съязвил Вербин. — Так что тебе интереснее: Римма или кассеты про маленьких девочек?

Задержанный шевельнулся на стуле и заметил в ответ печально и рассудительно, как будто речь шла о чем-то само собой разумеющемся:

— Маленькие девочки мне недоступны. Ты что, не понимаешь? Это же настоящее преступление, а разве я преступник? Я — спортсмен.

Он произнес это таким голосом и с таким видом, словно это какая-то аксиома: спортсмен не может быть преступником. Будто это логическое противоречие. Подумайте, какая святая вера в спорт!

— Ага! — Вербин сломал третью сигарету. — Тебя, наверное, зовут Пьер де Кубертен, да? Ты по движник спорта и думаешь, что спортсмен не может быть негодяем. Ха-ха-ха!

Но гражданин Поликарпов неожиданно оказался очень тверд в своем мнении.

— Да, я так считаю, — заявил он. — Негодяй только называет себя спортсменом. А я спортсмен настоящий. Если хочешь знать — я вообще не способен на преступление.

— От тюрьмы да от сумы не зарекайся, — философски произнес Вербин, на самом деле весьма озадаченный таким странным поворотом темы. — Ты что, и вправду ни разу не пробовал с маленькой девочкой? — поинтересовался он, хотя понимал, что такой вопрос просто глуп: кто же признается в подобном? Но почему-то казалось, что Поликарпов не лжет, что он честен. Удивительное дело:

Вербин уже несколько раз за последние минуты спросил себя, почему так получается: задержанный не только педофил, он еще и любовник его жены, а настоящей ненависти в душе нет.

— Конечно, ни разу! — покачал головой Андрей Валентинович. — Ты можешь мне не верить, но это действительно так. Да, мне нужны такие фильмы, я на них как бы разряжаюсь. А в реальной жизни я живу, уж извини за откровенность, только с Риммой. Для меня этого достаточно.

— А с собственной женой что же? — не удержался майор, глупо улыбнувшись.

— Она такая корова, — поморщился невольно Поликарпов. — Нет, я ничего плохого не хочу сказать. Она прекрасная женщина, и у нас семья, дети и все такое. Но жить с ней я больше не могу. Она не похожа на маленькую девочку.

Он сокрушенно покачал головой и замолчал. Теперь только Вербин понял причину своей глупой улыбки: ему было приятно, что кто-то еще, кроме него, не живет со своей женой.

Поликарпову не нравится его законная супруга, потому что она не похожа на девочку. Зато, по его мнению, на девочку очень походит Римма, про которую сам Вербин бы уж точно такого не сказал… Что ж, тут дело в индивидуальном восприятии. Как говорится, кто любит попа, а кто — попадью.

Теперь, когда Вербин сломал поочередно все сигареты, перед ним на столе лежала кучка бумажек и рассыпавшийся табак. Ярко горели лампы дневного освещения, и их отблески сверкали на старом портрете Феликса Дзержинского, висящем тут с незапамятных времен.

Владимир пытался собрать воедино все свои мысли и чувства, проанализировать их, чтобы составить общее впечатление от проведенного вечера и принять решение. Теперь ведь нужно как-то поступить. А как?

— Последний конфиденциальный вопрос, — сказал майор после недолгого молчания, насупившись. — Скажи честно: почему ты меня не убил там, в машине? Ты ведь вполне мог меня замочить, у тебя была такая возможность.

Андрей удивленно посмотрел на него:

— Зачем же мне тебя убивать? Я же сказал, что я не преступник, а честный спортсмен. Просто у меня личные проблемы, но это же не значит…

— Ударить сотрудника милиции, находящегося при исполнении, — тоже преступление, — сощурился Вербин. — С этим как быть?

После короткой паузы Поликарпов сощурился в ответ и размеренно произнес:

— А пусть сотрудник милиции не занимается провокациями. Если он сотрудник и при исполнении, как ты говоришь, то нечего ему с приклеенной бородой провоцировать людей.

— То есть я сам напросился? — колюче уточнил майор, заерзав на стуле.

— Сам, — со вздохом подтвердил Андрей Валентинович. — Если бы ты при полной форме подошел ко мне, предъявил удостоверение и предложил пройти с тобой куда следует, я и не подумал бы бить тебя. А ты бороду приклеил, о кассетах со мной стал разговаривать, купить хотел. Потом сюда хитростью решил заманить…

— Так это же азы оперативной работы! — воскликнул, не удержавшись, майор.

— Без этого как же работать?

— Наверное, никак. Тебе виднее, — печально усмехнулся Поликарпов. — Но тогда и не обижайся на меня. Конечно, я хотел убежать, у меня сдали нервы. Не каждый же день попадаешь в такую историю, а у меня семья, дети. Никто не хочет приключений. Потому я тебя и ударил, уж больно ты меня своей подлянкой возмутил. Но я же не сильно: знаешь, как я мог бы приложить, если бы всерьез захотел?

— Догадываюсь, — неожиданно для самого себя улыбнулся Владимир. — И на том спасибо, что уродом на всю жизнь не оставил.

Он поднялся, распахнул дверь и позвал Марину.

— Заждалась? — спросил он, криво усмехнувшись. — Извини. Мы тут с гражданином заболтались о разных пустяках. Тебе ведь домой пора, я думаю?

Ничего, мы сейчас побыстрее разберемся. А когда Марина села на свое прежнее место за столом напротив задержанного, майор сказал:

— Давай сейчас спросим у него вместе, почему он так ретиво убегал? Что так испугало Андрея Валентиновича?

Поликарпов несколько секунд тяжело молчал, уставившись на свои руки, сцепленные стальными браслетами и бессильно лежавшие на коленях. Потом разлепил губы и негромко пояснил:

— Видите ли, у меня ведь семья, я вам уже сказал. Жена, две дочки…

Теперь с этим все кончено. Жена немедленно подаст на развод, а дочек мне и в глаза не видеть больше. Она наверняка запретит мне с ними даже видеться и будет, в общем-то, по своему права.

— Почему? — не удержалась Марина, машинально прибирая ладонями со стола рассыпанный там табак от распотрошенных сигарет. Она все прекрасно понимала, но ей хотелось, чтобы Поликарпов сам об этом сказал.

Он не увильнул, не спрятался за пустыми словами. И не промолчал в ответ.

Посмотрев на Марину пристально, он медленно произнес:

— Я успел уже заметить, что мое… Мое увлечение вызывает отвращение у многих. А у женщин в особенности.

— Тонкое наблюдение, — подтвердила Марина. — Удивительно, как вы об этом догадались? Именно отвращение — вы точно сказали.

— Жена меня бросит, семья разрушится, а дочки станут считать меня чудовищем, — не обращая внимания на слова Марины, сообщил убитьщ голосом Поликарпов.

— Но ты же сам сказал, что не живешь с женой, — нетерпеливо вставил Вербин. — Ты же сам только что нам рассказал о том, что к своей жене стал абсолютно равнодушен. Разве не так?

— Но не к детям и к семье вообще, — покачал головой Андрей. — Я об этом уже думал. Много думал. Семья — это больше, чем просто секс. Это человеческие отношения. А дочки — вообще для меня все. Теперь я этого лишусь. Поняли, охотники за безнравственностью?

Часы показывали девять вечера. После всего, что произошло, голова у Вербина гудела так, словно по ней колотили палками. Тут сказалось и общее напряжение, и те несколько минут страшной схватки в темном дворе, когда Владимир успел ууе мысленно попрощаться с жизнью.

Откинувшись на спинку стула, он вытянул ноги и позволил себе слегка расслабиться. За окном было темно, а в комнате уже который час горел яркий свет, и от этого стало резать глаза.

— Марина, выключи свет, оставь только настольный, — попросил майор. — Что-то у меня ноги не ходят, весь как изломанный. Кофе бы сейчас хорошо выпить, а то надо же дальше с гражданином беседовать по душам. Остался у нас кофе в ящике?

Марина прошла по кабинету, заглянула в заветную тумбочку, где хранились общие припасы сотрудников, и вздохнула. Осталась только пустая банка, на дне которой тоскливо перекатывалось несколько крупинок «Нескафе».

— Если вы хотите выпить кофе, — безучастным голосом вдруг произнес задержанный Поликарпов, — то можете взять у меня в машине. Я как раз сегодня купил банку, но вряд ли она мне теперь пригодится.

Марина вопросительно взглянула на майора, однако тот отрицательно покачал головой. Не положено. Брать что-либо у задержанного нельзя — это вопиющее нарушение служебной этики. Пусть так поступают патрульные сержанты из РУВД, это уж их дело, за всеми не проследишь. Но Вербин такого делать не станет.

Поликарпов понял его.

— Да ладно вам, — примирительно сказал он. — Снявши голову, по волосам не плачут, как говорится. Что уж теперь… К тому же я тебе сильно врезал пару часов назад, так что с меня причитается. Заодно и мне нальете.

Марина сходила во двор, где на заднем сиденье брошенного джипа обнаружила банку растворимого кофе «Карт нуар», и принесла ее в отдел.

Пока закипала вода в электрочайнике, Вербин, до этого молчавший и напряженно думавший о чем-то, обернулся к Поликарпову.

— Слушай, — сказал он мрачно. — А где ты брал эти твои фильмы? Я имею в виду — у кого покупал? Но не иностранные, а русские. У тебя ведь дома есть русские фильмы с детишками?

— Имеются, — кивнул Андрей Валентинович. — Три штуки. Да вы сами при обыске найдете. А у кого покупал? У мужика одного.

— Так, — выпрямился на своем стуле майор и подобрал под себя ноги, словно готовясь к решительному прыжку. В висках яростно стучали молоточки, однако он старался не обращать на это внимания. — У какого мужика? Как фамилия? Где живет? Андрей Валентинович пожал плечами:

— Фамилию я, конечно, не знаю. Мы с ним встретились возле одного видеозала. На рынке есть один такой видеозал, где показывают порнушные фильмы.

Я там как-то остановился у афиши, а он сам ко мне и подвалил. Предложил купить у него детское порно. Не знаю, как он догадался, что меня это интересует. Вроде у меня на лице не написано, а?

— Нет, не написано, — подтвердили кивками Вербин с Мариной.

— Ну так вот. Я сначала его послал подальше, но когда он сказал, что фильмы у него не импортные, а наши, отечественные, то я заинтересовался.

— Конечно, из патриотических побуждений? — невольно усмехнулась Марина, раскладывая по трем чашкам кофе и наливая успевшую закипеть воду. — Как в рекламе говорится: «Покупая наш товар, вы поддерживаете отечественного производителя»?

— Да нет, — поморщился не оценивший юмора собеседник. — Тут все просто.

Иностранные фильмы на эту тему, да и вообще порнушные — они все какие-то дистиллированные, засушенные, что ли… Слишком профессионально снято, слишком аккуратно все. А в наших все натурально. Смотришь и видишь, что все это — не искусство, чтоб деньги с тебя сорвать похитрее, а самая настоящая жизнь.

Реальность. Русские фильмы сняты плохо, пленка паршивая, камера дрожит, но зато они как бы живые.

— А вы, сударь, оказывается, любитель реализма в искусстве? — снова не удержалась Марина и съязвила в очередной раз. Задержанный Поликарпов подсознательно нравился ей, казался симпатичным человеком, и она видела, что точно такие же чувства невольно испытывает и Вербин, сидевший рядом-Но стоило вспомнить о странных и мерзких пристрастиях собеседника, как накатывала знаковая уже холодная ярость, заставлявшая непрестанно уязвлять его хоть как-то…

Однако Поликарпов снова не обратил внимания на иронию и продолжил свой рассказ.

— Он мне продал три кассеты, я купил, вот и все. Дорого заплатил, кстати: по сто долларов за каждую.

— И ты хочешь сказать, что паренька этого больше никогда не видел и знать о нем ничего не знаешь? Так? — продолжал расспрашивать Вербин.

Майор знал все заранее, недаром много лет служил в уголовном розыске, а поведение преступников и их пособников везде одинаковое. Если человек попался в руки милиции с оружием, то обязательно рассказывает, что только что нашел его на тротуаре и как раз собирался пойти сдать в отделение. Если в кармане найдены наркотики, то последует рассказ о том, как буквально только что при задержании подкинули все это злые люди… И в любом случае никто никого не знает, а если и встречался кто-то с кем-то, то лишь один раз, и все. Но сейчас вдруг вышло иначе.

— Отчего не знаю? — хмыкнул Поликарпов. — Кое-что знаю… Я знаю например, где он живет.

Сказал это и торжественно посмотрел в глаза поочередно Вербину и Марине.

— Можете записать, — добавил он не без гордости, которая в ту минуту показалась майору совершенно непонятной.

Дело в том, что каждый вечер Андрей Валентинович возвращается к себе домой из фитнес-клуба, где работает и занимается любовью с женой Верби-на, по одной и той же дороге. Живет он в новом районе, называемом «спальным», и туда для автомашин имеется только один путь — по набережной Унчи, затем по дороге, идущей вдоль берега по пустынным местам. И лишь спустя несколько минут езды по темноте из-за поворота показываются светящиеся окна жилых кварталов.

— И прямо посредине пути там как раз есть автозаправка, — рассказывал Поликарпов. — Я там обычно и заправляюсь после работы. Ну, не каждый день, понятное дело… А напротив автозаправки стоит дом. Он там один, небольшой, деревянный. Прямо на берегу реки. Я этого парня несколько раз возле того дома видел. Пока стоишь, заправляешься, делать-то нечего, вот и озираешься, разглядываешь что-нибудь. И парень этот часто там мелькает.

— Какая квартира? — хищно спросил Вербин, вскидывая голову, отчего в висках снова ударило грохотом…

— Да вы смеетесь! — спокойно ответил Поликарпов. — Откуда я знаю квартиру?

Я же просто видел несколько раз через дорогу. В доме том три этажа и одно парадное. Дальше уж легко найти. Послушайте, может быть, вы уже снимите с меня наручники? А то кофе пить неловко и руки затекли.

До этого он брал чашку сцепленными руками, что, конечно, было крайне неудобно…

Вербин знал особенности отечественных наручников: они хоть и не слишком похожи на орудия испанской инквизиции, но удовольствия приносят мало. Говорят, будто в Европе придумали какие-то особо комфортные наручники, в которых преступник якобы чувствует себя уютно, словно в объятиях любящей матери, но до России подобные новшества вряд ли дойдут в течение ближайшего столетия.

— Я с тебя сниму, а ты опять побежишь, — сощурился на задержанного Вербин.

— Куда ж я теперь побегу? — удивился Поликарпов. — У тебя мой паспорт, водительские права, ты адрес мой знаешь. Теперь ты меня сразу поймаешь, нет смысла бежать.

— Ты же хотел сбежать, оставив свою машину, — заметил майор. — По машине бы тебя нашли. Оба засмеялись.

— Поедем, покажешь тот дом, — сказал Вербия. — Заодно расскажи подробнее, что это за парень. Как выглядит, и все такое прочее. Запиши, Марина, и пусть распишется. Называться данный документ будет «Объяснение».

— А не протокол? — как бы невзначай уточнила Марина, вскидывая на начальника удивленный взгляд.

— Нет, — бросил Владимир, снимая с Андрея Валентиновича наручники. — Зачем так официально? Начинаться документ должен словами: «Я, такой-то, будучи доставленным в отдел по борьбе…» Ну и так далее… И дальше по тексту, как говорится. Где купил, что купил, у кого купил. Все подробно, словом.

Пока Марина старательно записывала то, что сообщил гражданин Поликарпов, Вербин, удалившись в туалет, снова принялся приводить себя в порядок. На этот раз ему удалось сделать больше, чем с самого начала, когда еще тряслись руки после борьбы и перехватывало дыхание.

Впрочем, нос еще пару дней останется не вполне приличным — он зверски распух и напоминал сливу. Ссадина перестала кровоточить, однако и она не прибавляла красоты майору.

Умывшись несколько раз льющейся из крана ледяной водой, Владимир всмотрелся в зеркало, висевшее над рукомойником. Лицо было теперь чистым, но общее выражение его, а также выражение глаз не понравилось Вербину.

— Все-таки ты дурак, братец, — сказал он, обращаясь к своему отражению.

— Тебе тридцать шесть лет. Чем ты занимаешься? Гоняешься по всему городу за преступниками? Ну и как — много поймал за последнее время? Шугаешь несчастных проституток, приводишь в трепет торговцев порнографией пугаешь содержателей притонов. Сегодня ты, расслабившись от подобных нехитрых занятий, чуть было не погиб. И что, ты сумел в результате поймать преступника? Может быть, ты вообще неудачник по жизни. Потому что тот, кого ты сегодня поймал, — совсем не преступник, которого ты ищешь, а просто несчастный человек — извращенец. Но привлекать его к ответственности совершенно не за что. Ко всему прочему, ты и в самом деле неисправимый неудачник, потому что пойманный тобой извращенец является любовником твоей собственной жены. Называется, приехали! Дальше уж совсем некуда!

Он выключил льющуюся из крана воду и насухо вытер лицо несвежим вафельным полотенцем вроде тех, что выдают в плацкартных вагонах дальнего следования.

Затем, внезапно решившись, ткнул пальцем в свое отражение и жестко закончил:

— И скажу еще две вещи тебе, дружище майор Вербин, — добавил он, обращаясь к двойнику в зеркале. — Хоть тебе и неприятно об этом услышать, да что поделаешь. Мы с тобой родственники и, можно сказать, близкие друзья, так что уж не обессудь за правду. Первая неприятная вещь заключается в том, что этот извращенец — любовник твоей жены, тебе, в общем-то, нравится, что само по себе о многом говорит. А вторая — в том, что этот тип гораздо счастливее тебя, майор, потому что у него есть семья и дети, которыми он очень дорожит. А у тебя, старина, ничего этого нет. Детей нет, а жена у тебя такая, что ты даже не испытал никакой неприязни, увидев ее любовника. Он тебе даже понравился, неплохой парень. Так что и жены у тебя тоже нет. Вообще ничего нет у тебя, кроме милицейской службы, которая, впрочем, в последнее время не о тебе удается.

Вечерний Унчанск в некоторых местах бывает очень красив. В особенности это касается главной улицы и той части города, где его надвое разделяет широкая река с перекинутым через нее мостом. Здесь хорошее освещение, и город, пока проносишься по нему на машине, через стекла кабины видится слегка размытым, с яркими разноцветными огнями, словно глядишь на фотоснимок, сделанный с применением светофильтров.

— Скоро приедем, — сухо произнес сидевший за рулем Поликарпов. — Свернем вот сюда, а там уж недалеко будет…

Промчавшись по набережной, джип вылетел на обычное шоссе, соединявшее центр города с новостройками. Тут было уже темно, лишь редкие огоньки по сторонам.

Автозаправочная станция находилась в таком вот диковатом месте — ни жилья кругом, ни даже иных строений. В чистом поле был возведен этот комплекс с колонками для подачи бензина, с кафе-стекляшкой, магазинчиком масел и запчастей.

— Приехали, — сказал Андрей Валентинович. — Вон тот дом, как раз напротив.

Видите?

Он указал рукой в нужном направлении, хотя это оказалось излишним: стоявший напротив бензоколонки деревянный дом был действительно один тут.

Выглядел он не то чтобы очень уж старым, но рядом с сияющей автостанцией казался допотопным анахронизмом, раритетом ушедшей эпохи.

— А на каком этаже он живет — не знаю, — твердо повторил Поликарпов. — Мне это было ни к чеглу. Поищете — и найдете сами.

— Сколько тут может быть квартир? — прикинул Вербин, приглядываясь к дому.

— Три этажа, одно парадное… Наверное, шесть квартир. Место пустынное, хотя наблюдать за домом легко — можно просто сидеть в кафе на автостанции и смотреть сколько угодно. Тепло, сухо, мухи не кусают. Конечно, если сам преступник не работает барменом в этом кафе… Бывали такие случаи…

— Ну, насмотрелись? — нетерпеливо поинтересовался Поликарпов. — Теперь куда поедем? Сразу обыск у меня дома делать будете или сначала в тюрьму?

Говорите, мне все равно.

Он сидел за рулем напряженный и, сохраняя равнодушное выражение лица, храбрился. Или уже просто смирился с судьбой?

— Марина, у тебя сигареты есть? — не отвечая задержанному, спросил Вербин, обернувшись с переднего сиденья. — Я свои-то распотрошил, сама видела…

Взял у Марины сигарету, затянулся несколько раз подряд, потом приспустил окно рядом с собой и длинно сплюнул на обочину.

— Дальше поедем в разные стороны, — сказал он спокойно. — Ты — домой, к жене и дочкам. А мы со старшим лейтенантом по своим домам отправимся. Ты нас только до автобусной остановки довези, а то затащил в какую-то глухомань.

Правда, Марина?

Она молча кивнула, испытав вдруг при этом острое чувство благодарности.

Странно, но Марине в ту секунду хотелось сказать спасибо майору. Как только она поняла смысл только что им сказанного, ей внезапно стало ясно, что угнетало ее последние два часа.

Конечно же, стоило ей понять, что Вербин отпускает задержанного на все четыре стороны, как словно тяжесть спала с души — все последнее время ей не хотелось, чтобы несчастный гражданин Поликарпов отправлялся в тюремную камеру.

Или чтобы разрушилась его семья и стали несчастными две дочки, как и он сам.

Кому это нужно? Зачем? Сломать жизнь любому человеку очень легко, а уж извращенцу — в особенности, но никакой заслуги в этом быть не может. Гордиться тут было бы нечем. Сам же гражданин Поликарпов, услышав слова майора, оцепенел.

Несколько мгновений он сидел за рулем, опешив и даже не шевелясь.

— То есть? — медленно проговорил потом он и откашлялся. — Я правильно понял, что свободен и могу ехать домой? Прямо сейчас? А обыск?

— Да не буду я тебя обыскивать, — лениво протянул Вербин. — Кассеты завтра сам привезешь в отдел и отдашь вот ей, — он кивнул назад, в сторону Марины. — Тебе же будет лучше: сам говорил, что у тебя дочери, что ты их любишь. Вот и незачем держать в доме всякую дрянь.

— Так я могу ехать? — еще раз осторожно, не веря до конца, переспросил Андрей Валентинович.

— Только до автобусной остановки довези, — напомнил Вербин. — Еще будем тут из-за тебя по темноте бродить. Спать давно пора…

Поликарпов наконец очнулся.

— Я вас до дома довезу, — сказал он и вдруг засмеялся облегченно, как ребенок, у которого потерялся, да вдруг нежданно нашелся любимый мячик — красный, с нарисованным на боку смешным медведем. — Какая может быть автобусная остановка? Глупости говоришь! Ты где живешь?

Спросил это и тут же осекся неловко: вспомнил, что отлично знает, где живет Вербин, сколько раз Римму довозил до дома…

Он крутанул ключ в замке зажигания так сильно, что мощный джиповский мотор неожиданно взревел.

— Ладно, меня не надо, — миролюбиво заметил майор. — Давай старшего лейтенанта довезем. У нее ребенок дома один сидит, маму ждет. Пока мама на работе всяких странных типов ловит, вроде тебя, ребенок целыми вечерами один.

Давай вези. Марина, скажи свой адрес.

«Опель-фронтера» развернулся и помчался обратно.

— Ты парня того опознать сможешь? — вдруг спросил майор у радостно вцепившегося в руль Поликарпова, который, как казалось, хотел продемонстрировать все свое мастерство экстремального вождения.

— Что за вопрос? — отозвался тот, пожав плечами. — Конечно, смогу. Я же его хорошо запомнил.

— Я имею в виду — на следствии и в суде. В суде готов опознать?

— Пожалуйста, — кивнул Андрей Валентинович. — Хоть в районном, хоть в областном. Нет проблем. Вот он, скажу, тот, кто мне кассеты те самые продал.

Ничего не утаю от российского правосудия.

Видно было, что неожиданная развязка казавшейся ему еще совсем недавно ужасной ситуации привела человека в состояние крайнего возбуждения и чуть ли не счастья.

— Чудак ты, — задумчиво произнес вдруг Владимир, глядя на стремительно летящие навстречу машине огни городского центра. — Сам же понимаешь, что снимать такие фильмы — преступление, что эти люди преступники. И в то же время сам у них эту гадость покупаешь. Где же логика в твоих поступках? Говоришь, что честный человек, а сам покупаешь у преступников их товар. Тем самым способствуешь их бизнесу.

Обогнав слева трамвай и с визгом промчавшись по рельсам, Поликарпов засмеялся.

— Это ты чудак, — ответил он. — При чем тут логика? Конечно, я знаю, что делать такие вещи с детьми — преступление. Знаю, что люди, которые это делают, — негодяи. Поэтому я охотно сдам их, пускай сидят, они это заслужили. Но смотреть эти фильмы мне лично необходимо. Именно потому что я не хочу этого делать в реальности. Ты как снимаешь напряжение?

— Ну, выпить могу, — признался слегка обескураженный ответом Вербин. — Спортом еще можно заняться. Всякие там тренажерные залы…

— Не знаю, как у тебя обстоит дело с тренажерными залами и с выпивкой, — сказал Поликарпов, — а для меня единственный способ снять напряжение — это посмотреть такой вот фильмик. Понимаешь? Если напряжение не снимать, я за себя не ручаюсь. И когда я вижу такой фильм, то мне уже наплевать, какие преступники его сняли.

— Вот здесь, — сказала Марина, увидев поворот возле своего дома. — Дальше не надо, тут я сама дойду. Спасибо, — выдавила она из себя, еле сдерживая вновь возникшую в сердце холодную ярость. Она обрадовалась, когда Вербин решил отпустить его, но все же… С одной стороны — чудовище, пе-дофил, страшилка для нормальных людей. С другой стороны — несчастный человек с постыдным извращением.

— Я выйду с тобой, провожу, — сказал Вербин, помрачневший после объяснений Поликарпова, и тоже вылез из машины.

— А что мне сказать Римме? — вдруг спросил Андрей.

— Скажи, что хочешь, — отозвался Вербин и отвернулся.

— А ты что скажешь?

— Я не говорю дома о своих служебных делах, — ответил Владимир, не глядя на сидящего за рулем. Повисла короткая пауза, после чего из салона машины донесся тихий смешок, и Поликарпов неуверенно произнес:

— Слушай, а ты неплохой мужик.

— Все, пока, холодно на улице. — Вербин захлопнул дверцу и взял Марину под руку:

— Пойдем, покажешь заодно, где тут твой дом. Сын-то заждался, небось. Или спит уже?

— Вот здесь я и живу, — сказала Марина, останавливаясь у своего подъезда и закидывая голову кверху, чтобы разглядеть, горит ли свет в окнах.

— Здесь и живешь? — машинально повторил за ней Вербин.

Выглядел он действительно плохо, да и чувствовал себя неважно. Пока беседовал с Поликарповым и ездил по городу, старался не думать о себе, а теперь, когда дела на сегодня закончились, накатила страшная усталость. Голова болела, в глазах прыгали мелкие зайчики, все тело ломило. Заметила это и Марина.

— Какой ты бледный, — сказала она. — И лицо какое-то перекошенное. Тебе далеко до дома ехать?

— За час доберусь, — мотнул головой Вербин, пытаясь хоть на время согнать с себя усталость и мобилизовать организм. Да и перед Мариной не хотелось выглядеть совсем уж раскисшим…

— Далеко, — заметила Марина, а потом, повинуясь внезапному импульсу, предложила:

— Хочешь, поднимемся ко мне? Я тебя с сыном познакомлю, он все равно, кажется, не спит. И ссадину уже давно пора перевязать.

— А ты умеешь? — усмехнулся майор, на что Марина даже слегка обиделась.

— Ну да, а как же, — сказала она. — В институте учили оказывать первую помощь. И пластырь у меня есть телесного цвета, я недавно купила. Со всем незаметно будет.

Вербин вдруг представил, как сейчас откажется и потащится домой через весь город. Ему будет холодно, тоскливо и одиноко. А когда приедет домой, то ощутит себя еще более одиноким. Нужно будет еще разговаривать о чем-нибудь с Риммой, а сегодня ему этого уж совсем не хотелось.

«А если я приеду попозже, — мелькнула спасительная мысль, — то у нее хватит ума лечь спать и не ждать меня. Это будет великолепно».

— Так пойдем? — повторила свое приглашение Марина, и он, кивнув в ответ, последовал за ней к парадному. Повозившись с кодовым замком, она наконец отперла его, и они стали подниматься по лестнице.

— А знаешь, — вдруг сказала Марина, решившись заговорить на до сих пор волновавшую ее тему, — по-моему, ты правильно сделал, что отпустил Поликарпова.

— Ты ему, оказывается, сочувствовала, — промычал Вербин, с трудом поднимаясь по ступенькам и волоча ноги. — Вот уж не подумал бы, что ты сочувствуешь извращенцам. По тебе не скажешь.

— Ты прекрасно понимаешь, что я имею в виду, — заметила Марина. — Да, он извращенец, но он скорее несчастный человек, чем преступник. Мне почему-то кажется, что он говорит правду, когда уверяет нас в том, что в реальной жизни никогда себе ничего не позволял и не позволит. И ты ведь тоже ему поверил?

Вербин остановился на несколько секунд на лестничной площадке, переводя дух.

— Я поверил, потому и решил отпустить, — сказал он. — Кроме того, как ты должна сама понимать, У нас не было никаких законных оснований для ареста. При нем оказались запрещенные кассеты, изготовленные преступниками. Для прокуратуры это не основание. Но вот что плохо: он ведь напоследок предупредил нас, что не станет совершать ничего предосудительного с детьми в реальной жизни, но лишь при одном условии. А именно…

— Да, я помню — перебила его Марина. — При условии, что будет и впредь иметь возможность смотреть фильмы про это. А мы как раз собираемся прихлопнуть эту фирму. И фильмов таких больше не будет. И тогда Поликарпову придется все-таки лечиться.

Майор печально усмехнулся:

— Мы прихлопнем десяток таких фирм и фирмочек, а на их месте немедленно возникнут новые. Так что фильмов для Поликарпова и ему подобных всегда будет достаточно. В этом и заключается рутинность нашей работы.

Он вздохнул и подумал о том, что уже давно собирался сказать это новой сотруднице. Чтобы у нее не было иллюзий. Милицейская работа — это процесс, а не результат. Не стоит растравлять себя пустыми надеждами. Ты будешь всю жизнь искоренять преступность, ловить и сажать, а преступность будет так же методично возрождаться, как феникс из пепла. Не следует забывать старинный совет: «Делай, что должно, и будь, что будет»… Эту фразу можно было бы написать крупными буквами на милицейских фуражках — вдоль по тулье, как пишут названия кораблей у моряков…

Они стояли уже возле двери квартиры, и Марина собиралась позвонить, потому что знала — Артемка любит открывать ей дверь сам. Но она даже не успела поднести руку к звонку, когда дверь распахнулась настеж и на пороге показался Вадим.

О боже, вот этого Марина уж точно не ожидала!

Он ведь всегда звонит перед своим приходом, пред, упреждает. А сегодня, оказывается, пришел просто так, и весь вечер сидел тут, ожидая ее возвращения.

Лицо Вадима было перекошенным и красным от злости. Вероятно, он смотрел в окно и увидел, как они с Вербиным подъехали, а потом еще некоторое время стояли возле парадной двери. Зато теперь, дождавшись, Вадим не собирался скрывать своих чувств.

— Явилась, — громко сказал он, — не запылилась. Да не одна, а с кавалером.

Ухажера себе завела?

На Вербина он пока не смотрел, направив всю злость на Марину.

— Познакомьтесь, — произнесла она, делая шаг в квартиру и оттесняя Вадима плечом. — Это мой бывший муж Вадим. Он иногда заходит навестить сына, — добавила она, обернувшись к Вербину. — Проходите, пожалуйста.

— Нет, — заявил Вадим, чуть пошатнувшись в проеме двери. — Этот сюда не пройдет. Нечего ухажеров в дом таскать, тут наш ребенок.

Марина вдруг почувствовала, что от Вадима пахнет спиртным. Это было не редкостью, потому что Вадим любил иной раз выпить.

— Не командуй здесь, — строго сказала Марина, с ненавистью взглянув в красное от злобы лицо. — Это мой дом, и я хожу сюда с кем хочу. Понятно тебе?

Она еще надеялась на то, что Вадим вовремя одумается и будет вести себя прилично. Ну, хотя бы соответственно обстоятельствам. В самом деле, какое право он имеет здесь распоряжаться?

— Владимир, проходите, — настойчиво повторила она, обращаясь к майору. — Не обращайте внимания на Вадима. Он сейчас уйдет.

Она строго взглянула в глаза бывшего супруга, все еще надеясь на понимание. Она не хотела затевать скандала.

— Кто уйдет? — возмущенно закричал Вадим. — Вот этот сейчас уйдет — это точно. А я останусь здесь, со своим сыном. Понял ты, урод? — Он обернулся к Вербину.

Марине хотелось закрыть лицо руками, но она лишь зажмурилась. В голове пронеслось сразу много разных мыслей.

Как она возмущена поведением Вадима. А как ясе стыдно перед Вербиным за это. В первый раз пригласила человека в дом, а тут, как назло, сидит этот придурок. Надо же было Вадиму притащиться именно сегодня без предупреждения, да еще и сидеть, дожидаться ее. Зачем она так долго терпела визиты Вадима? Зачем проявляла слабость?

«Именно это и должно было когда-нибудь произойти», — сказала она себе горько.

Осмысливая «урода», Вербин несколько секунд молчал. Мужчины глядели друг на друга так пристально и не отрываясь, словно играли в «гляделки».

— Кто урод? — медленно переспросил Владимир, с неохотой отрывая руку от поручня лестницы, за который до этого крепко держался.

— Посмотри на себя, — тут же отреагировал Вадим. — Тогда поймешь, кто тут урод. Сказано тебе — иди отсюда, а с ней мы сами разберемся. — Он мотнул головой в сторону Марины.

— Как ты смеешь, — выдавила она, тоже побагровев от досады. — Я тебя сюда не звала! Что ты лезешь в мою жизнь? Уходи!

Но Вадим был настроен «базарить»: спокойная реакция Вербина на его слова создала иллюзию того, что ситуация развивается под контролем.

— Никуда я не уйду, — твердо заявил Вадим. — Я отец Артема, имею право приходить и видеться с сыном. Поняла, сучка? А вот этот пусть катится колбасой отсюда. Сижу тут целый вечер с ребенком тебя все нет и нет, а ты, оказывается, мужиков в дом таскаешь — вот твоя работа.

Марина пыталась сдержать слезы, но не смогла. Наверное, слишком напряжена была в эту минуту — вот слезы обиды, досады и горечи и брызнули из глаз.

— Не реви и иди в дом, — заметил повелительно Вадим. — Тебя там ребенок ждет, пока ты с мужиками таскаешься по ночам. А мы тут с гражданином еще побеседуем наедине. Чтоб неповадно было шляться. Так ведь?

Он презрительно покосился в сторону майора. Вадим явно не правильно истолковал его замедленную и как будто вялую реакцию — решил, что незнакомец испугался. В принципе испугаться было чего: Владимир чуть ли не на голову ниже ростом, и внешне его телосложение казалось значительно более хлипким. Впрочем, в сравнении с красавцем Вадимом, имеющим фигуру былинного русского богатыря, большинство мужчин заметно проигрывали.

— Нет, не так, — внезапно покачал отрицательно головой Вербин. Несмотря ни на что, он оставался спокойным на вид и держался уверенно. — Мне показалось, что хозяйка дома попросила вас уйти, — сказал он негромко. — Именно вас, а не меня. Не правда ли, Марина? Или я ошибаюсь?

Марина поежилась: сейчас ей предстояло принять довольно важное решение.

Ну, не самое важное в жизни, однако… Ей очень не хотелось ошибиться.

— Да, так, — подтвердила она, закусив губу от волнения и стараясь не думать о том, что может произойти.

— А вы ведь здесь не прописаны, насколько я понимаю? — вежливо осведомился майор. — Если это так, вам придется немедленно покинуть квартиру. Это, видите ли, называется незаконным вторжением в жилище. Если вы раньше об этом не знали, то я рад вас информировать.

«Он здорово держит себя в руках, — невольно отметила про себя Марина, с восхищением взглянув на Владимира. — Хотя что в этом удивительного? Наверняка он не раз попадал и в более сложные ситуации. А Вадим что? По сути он, несмотря на свое телосложение, перед Вербиным щенок».

Последующие события немедленно подтвердили ее правоту.

— Да я тебя с лестницы спущу! — взревел Вадим, не выдержавший издевательского тона майора. Он еще не сумел оценить ситуацию: не понял, что стоящий перед ним человек не случайно держит себя так спокойно и уверенно.

Выскочив из квартиры, Вадим бросился на Вербина, размахнувшись для нанесения удара. Он знал, что такой удар обыкновенно оказывается и последним, после чего мгновенно поверженный противник уже не помышляет о сопротивлении.

Но произошло чудо, которого Вадим не ожидал. Никогда еще с ним не случалось подобного. Секунду назад перед ним стоял невысокий бледный человек с усталым лицом, уж никак не производящий впечатление бойца. За свою жизнь Вадиму приходилось легко накаутировать и не таких. А тут… Вербин пригнулся в самый последний момент.

Охнув, Вадим потерял равновесие и наклонился вперед. Уклоняясь от второго удара, майор чуть присел в сторону и оттуда, снизу, нанес свой удар — в солнечное сплетение, или, как говорят, «закрыл дыхалку».

Тут многое зависит от того, какой у противника брюшной пресс, сумеет ли он, сориентировавшись, блокировать силу удара. Вадим не смог и, крякнув от боли, согнулся пополам. Теперь лучше всего было бы ударить его сверху вниз по затылку. Но Вербин не сделал этого, что-то его остановило.

— Что вы делаете? — растерянно закричала Марина, опомнившись после первых ударов, которыми обменялись мужчины. — Прекратите сейчас же! Вадим, остановись!

После неудачной драки с Поликарповым Вербин так сильно переживал весь вечер, что в данную минуту сумел полностью мобилизовать все свои силы и умение.

В конце концов, для него это был вопрос профессионализма. Его честь была посрамлена в первой драке, и он подсознательно ожидал возможности восстановить ее.

Но и противник на этот раз попался другой. Поликарпов все-таки был спортсменом-борцом, а Вадим, хоть и высокий, крупный и мускулистый, все же обычный человек. Не «сделать» такого было бы для Вербина окончательным посрамлением чести мундира.

Еще не разогнувшись, Вадим бросился на майора головой вперед. Он хотел прижать его к стене и, придавив всем телом, наносить удар за ударом.

Но Владимир, снова успев отскочить в сторону, захватом зажал шею противника и принялся сдавливать ее с такой силой, будто намеревался открутить ему голову.

«Слегка придушу, — решил он. — А там посмотрим».

Но Вадиму удалось разогнуться и освободить голову из захвата. Багровый от ярости и натуги, он выскользнул из рук майора и почти сразу же ударил ногой.

Ботинок пришелся Вербину в живот, отчего в глазах потемнело, и он испугался, что вот прямо сейчас потеряет сознание.

«Стоять! — приказал он себе, стискивая зубы от боли. — Стоять!»

Но устоять не удалось, потому что в тот же момент Вадим, развернувшись, ударил его кулаком в лицо. Звездочки рассыпались перед глазами, все вокруг померкло. В наступившей звенящей тишине Вербин вдруг услышал только пронзительный вопль Марины и на мгновение отключился.

Открыв в следующую секунду глаза, Владимир увидел, как кинувшаяся вперед Марина повисла сзади на бывшем муже и, обхватив его руками, пытается оттащить в сторону. Может быть, именно это предотвратило третий, сокрушительный удар, после которого Вербин мог не оправиться…

Одним движением Вадим сбросил с себя легкую женщину, отлетевшую от него как пушинка. Марина не устояла на ногах и скатилась по ступенькам лестницы. К счастью, она успела зацепиться рукой за поручень, так что, пролетев пару метров, остановилась.

Оценив ситуацию, Вербин сориентировался в пространстве, после чего, одним рывком оттолкнувшись от стены, стремглав бросился на противника. На тот раз он должен был действовать решительно: был слишком измотан, голова кружилась и все плыло перед глазами. В таком состоянии долго он не продержится, тем более что Вадим совершенно озверел от драки и шальные глаза его не оставляли сомнений: способен на все.

Схватка происходила в ограниченном пространстве лестничной площадки, где нет места для того, чтобы развернуться. Однако для одного взмаха руки пространство нашлось. Вербину вдруг вспомнился один прием, который показывал ему старый коллега, тренировавший его в милицейской юности.

— Так делать вообще-то нельзя, — говорил он, показав прием. — Потому что запросто можешь убить человека. Может, выживет, а может, и нет. Тут не знаешь наверняка. Но на крайний случай сгодится.

За всю свою службу в уголовном розыске Верба, ну только один раз приходилось использовать этот прием, но тогда перед ним был матерый преступник, которому все равно явно светила «вышка», а потому он представлял собой особую опасность при задержании. В тот раз Владимир не сомневался, и оказался прав: преступник, кстати, не выжил после того удара, однако ни тогда, ни когда-либо после Вербин не переживал и не раскаивался в содеянном.

Однако сейчас была совсем другая история: в конце концов, как ни суди, а бывший муж Марины — не преступник, не уголовник, которого разыскивает вся милиция страны. В общем-то это обычный человек, который временно обезумел, что иногда случается с самыми разными людьми. Можно ли взять на себя смелость и право рисковать его жизнью?

«Но он-то берет на себя такое право, — с негодованием подумал майор. — В чем я провинился перед ним?»

А может быть, последней каплей, переполнившей чашу ярости Вербина, было то, как Вадим отшвырнул от себя Марину, пытавшуюся ему помешать. Так с женщинами, а тем более с бывшей женой, обращаться не положено. Свою Римму, например, Владимир никогда бы так не швырнул, ни при каких обстоятельствах…

Да, скорее всего, именно это и послужило окончательным толчком к принятию решения. И в следующее мгновение он нанес удар. Ребром ладони по открытому горлу противника — как учил старый коллега. Вот уже второй раз в жизни пригодилось…

Результат удара Вербин увидеть не успел: в следующую секунду майор ощутил внезапный сильный толчок в спину, от которого чуть не упал: он не ожидал нападения сзади. Ударили его чем-то острым, в спине возникла сильная боль.

Вербин резко развернулся в сторону нового врага и тут же ощутил боль в животе.

Это бледный, как полотно, Артем изо всех сил нажимал на зонтик, надеясь таким образом проткнуть врага насквозь…

Побелевшие губы мальчика были стиснуты, а округлившиеся глазенки выдавали как отчаянную решимость, так и ужас, охвативший ребенка, который только что увидел, как незнакомец бьет его отца.

Мальчик, видимо, услышал шум и выглянул на лестницу, где застал невыносимую для ребенка картину. Никто не смеет бить папу!

Но не всякий мальчик семи лет в подобной ситуации кинется в бой.

Большинство детей, увидевших такое, закроют глаза и убегут, чтобы не смотреть на невозможное. Или впадут в бесчувственное состояние, или закричат пронзительно и безнадежно. Ребенок может вынести многое, но далеко не каждый.

Увидев Артема, напавшего на него с зонтиком, который он, несомненно, схватил тут же в прихожей, майор от неожиданности засмеялся. И зря: смех его в ту минуту был страшен, потому что дышал он тяжело и лицо его было перекошено.

Кроме того, старая, полученная еще несколько часов назад ссадина после удара снова закровоточила. В таком виде лучше не смеяться перед и без того напуганным малышом…

Но тут подоспела Марина, которая быстро увела сына. Майору оставалось лишь обернуться и взглянуть на дело своих рук.

Вадим стоял на коленях, схватившись обеими руками за горло и пытаясь сделать хотя бы один, хотя бы самый маленький вдох…

Ничего не получалось. Лицо его мгновенно посинело и отекло, неожиданно приняв трупные очертания. Так выглядят покойники в милицейском морге, машинально отметил Вербин.

Впечатление дополнялось еще и тем, что глаза Вадима уставились в потолок.

Доступ воздуха был перекрыт, и человек, еще полминуты назад бывший грозным и неукротимым противником, сейчас умирал на глазах у Вербина. Широкая грудь Вадима судорожно вздымалась, пальцы царапали по горлу, словно пытаясь в бессилии разорвать его.

Что же делать? Теперь Вербин в полной мере осознал, что же случилось, и его охватило желание помочь несчастному. Сейчас это был уже не хулиган, а умирающий беспомощный человек — отец того смелого мальчика, который только что не побоялся защитить папу.

Колени Вадима разъехались по бетонному полу, и стремительно слабеющее тело привалилось к стене. На синих губах появились пузырьки слюны.

«Сейчас он умрет», — сказал себе майор, склоняясь над поверженным врагом и не зная, как можно помочь. А действительно, как? Делать искусственное дыхание?

Но это безумие, потому что как раз никакого дыхания-то и нет. Стучать по спине?

Может, перевернуть его вниз головой?

Да, попробуй-ка, переверни эту махину… Распахнулась дверь, и выскочила Марина. Увидев полусидящего бывшего мужа, она присела рядом на корточки и сразу же оценила его состояние.

— Он умирает, — прошептала она Вербину, и он поразился, заметив, как побелело ее лицо — будто маска.

— Извини, — хрипло произнес он. — Ты же сама видела, он был совсем не в себе. Извини меня.

— Он умирает, — как зачарованная, повторила Марина, ощупывая запрокинутое синюшное лицо Вадима. Ее губы дрожали, а руки ходили ходуном.

Хриплый стон вырвался внезапно из горла поверженного. Затем еще один, затем следующий вздох со свистом удался уже лучше. Грудь Вадима начала лихорадочно вздыматься, словно обретший вторую жизнь человек пытался втянуть в себя сразу весь кислород мира.

— Задышал, — удовлетворенно произнес Вербин, чувствуя, как с сердца сваливается камень. Не камень — глыба.

— Сволочь, — произнесла снова заплакавшая Марина. Теперь она уже могла сказать это о своем бывшем муже вслух.

Закатившиеся глаза Вадима приняли нормальное положение, и он повел вдруг бессмысленным взглядом. Дыхание было еще неровным, но постепенно и оно становилось все более глубоким.

Вербин сам помог Вадиму подняться на ноги. Сделать это ему до конца не удалось, но, поддерживаемый с двух сторон Мариной и своим победителем, он все же дотащился до комнаты, где ему помогли лечь на диван.

— Как ты думаешь, надо вызывать «скорую»? — ради вежливости поинтересовался майор мнением Марины. — Я думаю — не стоит. Если уж задышал, то жить будет. Пусть отлежится.

— Слышал? — обернулась Марина к приходящему уже в себя Вадиму, и глаза ее по-настоящему блеснули ненавистью. — Полежишь тут, и убирай-,ся. Навсегда, чтоб я тебя больше никогда не видела.

Вадим в ответ лишь слабо махнул рукой и отвел глаза в сторону. Он был слишком потрясен происшедшим, и ничего, кроме собственного самочувствия, его сейчас не интересовало.

Марина увела Вербина на кухню, где и принялась его перевязывать. Сначала смыла кровь, потом прижгла ссадину ватой, намоченной в перекиси водорода.

— Теперь кожа слезет вокруг, — улыбнулся майор. — Вот красавец-то буду.

— Я хочу отвести тебя к Артему, — сказала Марина, накладывая бинт. — Он лежит там у себя и весь трясется. Представляешь, какое для ребенка было потрясение! Я его успокоила, как могла, но он не заснет, пока не увидит тебя.

Я объяснила ему примерно, что произошло, насколько он может понять. Но он должен увидеть главного злодея. Пусть увидит, что ты не злодей и что его драгоценному папочке ничего не угрожает.

Вадим ушел через час, когда окончательно пришел в себя и понял, что лежать дальше не имеет смысла.

Марина перевязала майора, потом они вместе зашли в комнату к Артему, а затем Марина приготовила чай. А когда в дверях показался Вадим и попросил для себя тоже чашку чая, Марина, обернувшись, так посмотрела на него, что он сразу все понял.

— Убирайся отсюда, — сказала она резко и тоном, говорящим о том, что между ними действительно с сегодняшнего дня все кончено. — Я ведь тебе уже сказала.

Ты встал, можешь ходить? Вот и прекрасно — иди. Или надо наряд вызывать?

Она усмехнулась и добавила:

— Тебе было уже сказано — ты здесь не прописан. Давай двигай. А если захочешь видеться с сыном, то звони по телефону: я выведу тебе Артема в скверик.

Спорить Вадим не стал: он был слишком напуган тем, что с ним только что случилось.

Из окна кухни было видно, как в темноте перед домом зажглись фары «гольфика», как Вадим вырулил на проезжую часть и как поначалу медленно, а потом все быстрее помчался по улице. Когда задние огни машины скрылись за поворотом, Вербин поднялся.

— Прости меня за то, что так получилось, — развела руками Марина. — Я не могла предполагать, что эта скотина придет сюда и будет тут поджидать. И этот скандал… Ужасно.

— Я чуть не убил его, — пожал плечами майор. — Слава богу, обошлось.

Он улыбнулся и слегка приобнял Марину за плечи. Всего на секунду, на долю секунды.

— Не переживай, все постепенно образуется, — сказал он, сам смутившись своего жеста и отворачиваясь. — Устал я сегодня как собака. Поеду, и ты ложись спать. Завтра снова тяжелый день. Артемке привет, и пусть забудет поскорее о том, что увидел. Кстати, хорошо рисует мальчик. Он не только герой, но и художник. — Взгляд Вербина медленно скользил по стенам кухни, где были развешаны многочисленные корабли и клоуны. — Ему ведь семь лет всего, — произнес Владимир. — Для семи лет просто потрясающе нарисовано. Парусники: сразу видно, что мальчишка рисовал, о море мечтает.

Марина вздохнула и негромко заметила:

— Это мои рисунки. И я не мечтаю о море, просто отдыхаю так.

От неожиданности Вербин крякнул и закрутил головой в разные стороны.

— Ты? — изумленно спросил он. — Ты хочешь сказать… Это твои рисунки?

Он переводил недоуменный взгляд с картинок на смущенную Марину и обратно.

— А ты рисуешь еще что-нибудь?

— Нет, — качнула она головой. — Только клоунов и корабли. Корабли и клоуны — вот и все, что меня интересует в жизни. — Марина рассмеялась.

Закрыв за майором дверь, Марина ощутила опустошенность. Она долго еще сидела на кухне и курила, пуская дым длинными струйками в открытую форточку. О том, что с Вадимом сегодня все закончилось навсегда, она понимала. И радовалась этому. Называется: не было бы счастья, да несчастье помогло. Когда-то уже все равно пора было прекратить эти безумные отношения. У нее все никак не хватало собственной решимости, но вот повезло: пришел Вербин, и у него решимости хватило. Вадим навсегда покинул ее жизнь, ушел из нее.

В квартире стояла тишина, тихонько булькала вода в закипающем чайнике, а Марина сидела у окна на кухне, погрузившись в воспоминания.

«Пора спать, — несколько раз одергивала она себя. — Ты с ума сошла, ведь утром на службу. Спать!» — приказывала она себе, но каждый раз тщетно. Впервые за последние месяцы она вдруг позволила себе всерьез подумать о майоре Вербине.

И впустить в свое сознание память, то, что все последнее время она настойчиво пыталась спрятать в глубине подсознания. Потому что понимала: если будет вспоминать о том, как они встретились в первый раз, то просто не сможет работать в отделе. Не сможет находится рядом с этим человеком. Потому и не давала воли своей памяти. А сейчас вдруг словно прорвало…

Это случилось с ней на пятом курсе. Артемке исполнился годик, и тогда ему впервые поставили диагноз — нарушение работы сосудов головного мозга. Стоило мальчику чуть утомиться, побегав, как он становился плаксивым и словно чего-то пугался.

— Мама, мамочка, — испуганно лепетал он, тараща глазенки и хватая Марину за руку. — Там большое… Большое в глазах…

Сначала Марине казалось, что ребенок что-то выдумывает, сочиняет, что это просто истеричность. Но оказалось — совсем не так.

— Нарушение зрительных объемов, — объявила врачиха в диагностическом центре после мозгового исследования. — Ничего удивительного. Кровообращение в сосудах не правильное, вот оттого все и идет. Спит плохо?

Артемка никак не мог заснуть в иные вечера. Стоило закрыть глаза, как ему начинало казаться, что предметы вокруг принимают чудовищно большие размеры, меняют свои очертания. Он не спал, нервничал, зрительные объемы становились еще страшнее…

— Годам к десяти — двенадцати совсем пройдет, — успокаивала врач. — Только если сейчас же начнем лечить. Будет несколько курсов препаратов, а потом посмотрим.

А лекарства, между прочим, стоили по шестьсот рублей за упаковку… И это при том, что Марине с Вадимом стипендии едва хватало на еду. Можно, было, конечно, клянчить деньги у его родителей, они в принципе не отказывали, но Марине это делать не хотелось. Да и те ведь совсем не миллионеры.

Подвигнуть на заработки мужа Марина не смогла. Он удивленно смотрел на нее и произносил свое обычное:

— Но мне ведь нужно учиться. Ему то ли по молодости лет, то ли из-за склада характера было непонятно, что семья требует заботы и поддержки.

Вот тогда на помощь отчаявшейся Марине пришла подруга Даша со своими советами.

Еще старик Гомер сказал в давние-предавние времена: «Бойтесь данайцев, дары приносящих».

Такими дарами могут быть и советы добрых людей…

С Дашей они учились вместе с первого курса и даже считались подругами. Но дружба-это что-то большее, чем сидение за одной партой и помощь в подготовке к экзаменам. И все же с Дашей у Марины были довольно близкие отношения.

Конечно, Даша хотела как лучше, в том нет сомнений.

Однажды осенью она долго с тоской смотрела на Марину, пока та, стоя перед прилавком в магазине, мучительно пыталась сообразить: купить сразу два килограмма сахару, чтобы было подешевле на полтинник, или вместо одного килограмма стоит купить пачку печенья.

Даша молча наблюдала за этими метаниями, потом скосила глаза и как бы невзначай осмотрела старенькое пальто подруги, разношенные сапоги на ногах и вытертую сумочку из дешевой кожи. Тогда ей и пришло в голову поделиться с Мариной своим замыслом.

В кафе-стекляшке возле университета, куда они зашли после лекций, Даша рассказала Марине о своих планах.

— Мать, мы ведь так с тобой можем совсем закиснуть, — решительно и немного грубовато начала она. — Ты посмотри, на что мы с тобой похожи. Это одежда на нас? Это обувь? Ты посмотри вокруг, как люди одеваются! А нам с тобой всего по двадцать лет, только жизнь начинается. Нам сейчас как раз красоваться следует, разве не так? Потом-то поздно будет. А лекарства для твоего Артемки? Сама говорила — шестьсот рублей за упаковочку. Тебе их сколько надо? Вот я и говорю: нужно что-то нам с тобой придумать. Согласна?

Марина только пожала плечами в ответ. Она еще не понимала, к чему клонит подружка, хотя в принципе с Дашей нельзя было не согласиться. Конечно, она права. Но где же взять деньги при нынешней жизни студентке пятого курса?

— Нужна перспективная идея, — загадочно произнесла Даша, облизывая пухлые губки после сладкого кофе, и в глазах у нее внезапно мелькнул огонек, заставивший Марину вдруг содрогнуться. В глазах подружки она увидела нечто опасное.

Так и оказалось. Даша не стала долго ходить вокруг да около.

— Ты помнишь Мишку Трофимова? — спросила она.

Конечно, Марина помнила Мишку — долговязого парня, с которым они учились на первом курсе. Он слишком мало занимался, слишком уповал на счастливый случай и слишком много пил пива после лекций. Его всегда можно было увидеть прислонившимся к парапету набережной возле института, где Мишка смаковал очередную бутылочку «светлого крепкого»…

Марине он никогда не нравился, в особенности после того, как во время очередной студенческой вечеринки в общежитии поймал ее в темном коридоре и долго не отпускал, пытаясь лапать за грудь своими липкими цепкими руками. В конце концов Марина не выдержала и, залепив ему звонкую пощечину, вырвалась.

Уже потом она узнала от той же Даши, что Мишка вообще бабник и льнет к девушкам, надеясь сорвать где придется цветы случайного наслаждения. От этого он стал для Марины еще противнее. Она с дрожью и отвращением вспоминала его пальцы, мявшие ее грудь, и тяжелое несвежее дыхание, которым он обдавал ее, тиская в коридоре между дверью туалета и висящими тазами. С тех пор она больше на вечеринки в общаге не ходила. Правда, и некогда стало: она ведь замужем и у нее ребенок… После первого курса Мишку отчислили из института, и Марина больше его не видела.

— Мы с Мишкой иногда встречаемся, — призналась Даша, выйдя из кафе на улицу. — Он теперь работает в ночном клубе. Знаешь «Черный корсар»?

О том, зачем она встречается с Мишкой и каковы их взаимоотношения, судить по сбивчивым и уклончивым словам Даши было невозможно, да Марина и не пыталась.

Суть же оказалась в следующем.

— Кем именно Мишка работает в «Черном корсаре», я не знаю, — сообщила деловито Даша. — Но у них там есть какая-то фирма, которую он представляет.

Этой фирме требуются фотомодели. Так вот…

Какая девушка не мечтала хоть раз в жизни поработать фотомоделью? Если ты хороша собой. Будь ты хоть умной, хоть студенткой пятого курса, хоть матерью и женой, а мысли такие нет-нет да и приходят тебе в голову. В особенности когда стоишь перед зеркалом и глядишь на себя. И думаешь: «Мне двадцать лет. Я шатенка, волосы красивые, густые. Фигурка точеная, что надо. Такой фигурки ни у одной хваленой кинозвезды нет, как ни крути. Где надо — стройненько, где надо — округло, да еще как!»

Желание красивой женщины демонстрировать свое тело неистребимо. Его не убить ни семейными проблемами, ни пятью годами обучения в вузе. Его можно заглушать, подавлять, но внутри оно будет жить, и хоть раз, но вылезет на свет и расцветет.

А кроме того, что самое главное, — деньги.

— Один снимок — сто рублей, — говорила Даша, шагая рядом с Мариной по тротуару. — Представляешь себе: чик и сто рублей. Чик — и еще сто!

Как было можно отказаться?

— Это не порнография? — опасливо спросила Марина на всякий случай.

— Да нет, конечно, — принялась объяснять Даша. — Ничего подобного!

Сниматься полуобнаженной, но так, чтобы ничего не было видно.

— Как это — чтобы ничего не было видно? — рассмеялась Марина. — Зачем же тогда сниматься?

— Ну, ничего из интимного, — объяснила подруга. — Видны плечи, ноги… Ну, спина и всякое такое. А остальное прикрыто, или стоишь отвернувшись. Да ты сама все понимаешь…

Марина понимала: ей представлялось, что это будут снимки вроде тех, которые помещаются на обложках толстых глянцевых журналов для богатых и на рекламе женских чулок и колготок. Соблазнительно, красиво, но ничего стыдного.

Конечно, это не вполне подходящее занятие для студентки пятого курса вуза, однако никто и не осудит. Надо же как-то крутиться в тяжелое время.

А всякие неприятные мысли, о том, например, что придется встречаться с Мишкой Трофимовым, Марина старалась от себя гнать подальше. Принять предложение Даши для нее значило две вещи: во-первых, заработок, очень нужный в ее положении, а во-вторых, это ведь удивительное и слегка волнующее приключение, которое должно разнообразить и сделать поярче скучную будничную жизнь. Когда тебе чуть за двадцать и вместо молодости ты имеешь равнодушного инфантильного мужа, больного ребенка и кучу проблем, иногда хочется испытать что-нибудь интересное…

— Но вечером я не могу, — вдруг вырвалось у Марины, хотя она даже еще не дала формального согласия. — Вечером мне нужно быть дома.

Сказала это и сама испугалась: она ведь не собиралась соглашаться так быстро. И что же?

Даша все поняла правильно, она страшно обра-девалась и даже запрыгала от радости перед Мариной.

— Отлично! — воскликнула она в восторге. — Если бы ты не пошла, я бы тоже не пошла. Струсила бы и не пошла в одиночку. А вместе гораздо лучше. Завтра ты можешь? Тем более что я все от Мишки узнала — там как раз нужно днем приезжать.

Сбежим с двух последних пар и успеем вовремя.

Казино «Черный корсар» находилось на самом краю города, куда пришлось добираться в страшный мороз, преодолевая начинавшуюся метель, больно коловшую лица острыми снежинками, летевшими роем прямо из нависшего свинцового неба.

Троллейбусы ходили плохо, и на остановке в ожидании машины подруги чуть не замерзли, ощутив себя настоящими полярниками, пробирающимися куда-то сквозь ледяные торосы Арктики.

Наконец они оказались у цели — это был бывший кинотеатр-стекляшка, выстроенный еще в семидесятые годы. Тогда все поголовно ходили в кино, и потому требовались громадные махины из стекла и бетона, способные вмещать в себя сразу тысячи людей, желавших приобщиться к самому современному и массовому из искусств.

Потом наступили девяностые годы, новые времена, и людям стало не до кино.

Мало того, что приходилось очень много работать, так еще и работу приличную найти непросто. И вместо кинотеатра в здании оказалось казино. Какое заманчивое и слад— кое слово для тех, у кого есть деньги!

Пройдя через задний служебный вход, подруги поднялись на второй этаж, где оказались в целой анфиладе служебных помещений, представлявших из себя галерею небольших казенных комнат, по советской еще моде затянутых серым ковролином и хранящих стойкий запах табачного дыма и пролитого алкоголя.

— Приехали? Готовы? — раздался сиплый голос Мишки Трофимова, вышедшего им навстречу вместе с еще одним господином неопределенного возраста, имевшим испитое лицо и носившим ярко-зеленый пиджак с блестящими пуговицами.

— Замерзли? — радушно поинтересовался он, глядя на покрасневшие от мороза лица девушек. — Надо вам дать выпить, а то простудитесь.

— Выпить потом, — вмешался ярко-зеленый, с прилизанными редкими волосами.

— Снимайте пальто и проходите вон туда. Будет просмотр.

— Какой еще просмотр? — не поняла Марина, но Даша тотчас поспешила дернуть ее за руку. Видимо, Мишка уже успел заранее предупредить ее о чем-то, что Даша не сочла нужным рассказывать Марине.

— Должен ведь быть просмотр, — довольно миролюбиво, хотя и рассеянно пояснил зеленый. — Не сразу же сниматься. Вы — фотомодели, значит, нужно на вас сначала посмотреть, оценить. Давайте быстренько.

Он ушел, а Мишка торопливо сказал:

— Правда, поспешите, девочки. Сергей Валерьевич ждать не любит. Они там как раз все собрались.

Кто такой этот Сергей Валерьевич, Марина так и не поняла, но по тону Мишки было ясно, что этот зеленый господин — важный начальник здесь, от которого многое зависит.

— А ты еще похорошела, Маришка, с тех пор как мы с тобой виделись, — вальяжно заметил Трофимов, пока подруги снимали и укладывали на спинку стула свои пальто. — Говорят, замуж вышла? Вон как расцвела — настоящая красотка стала.

Марина поймала на себе его сальный оценивающий взгляд, и ее передернуло — в памяти еще остались противные воспоминания о его липких руках и зловонном дыхании там, в темном коридоре общежития. И вот ведь: пришлось снова увидеться…

Через минуту девушки вошли в соседнюю комнату, где за большим круглым столом сидело пять человек — трое мужчин и две молодые женщины.

Здесь было накурено еще сильнее, клубы дыма так и висели в воздухе. На столе стояло несколько стаканов с разными спиртными напитками, из которых присутствующие лениво отпивали по глотку. Нет, совсем не так представляла себе Марина просмотровые комиссии.

Уже знакомый Сергей Валерьевич был одним из этих пяти, очень похожим на двух других мужчин, сидевших рядом. Похож не внешностью, потому что один из мужчин был смуглым брюнетом с поджарой фигурой и хищным орлиным носом, а второй, наоборот, одышливым толстяком, поминутно утиравшим пот со лба. Нет, похожи они были внутренне — нечто неуловимое в сущности этих людей объединяло их, делало похожими.

Две молодые женщины, сидевшие за столом, напоминали бы кукол Барби своими стройными миниатюрными фигурками и аккуратными прическами, если бы не жесткие неприятные выражения куколь-ных лиц, создававшие странный диссонанс со всем остальным их обликом, как если бы базарных торговок из мясного ряда вдруг переодели в дорогие кожаные костюмчики из модного бутика…

«Ряженые, — мелькнуло у Марины внезапно осенившее ее сравнение. — Как будто специально подобрали и одели актеров для съемки фильма про „новых русских“. И какие мерзкие у них бабы…»

— Давайте, девочки, раздевайтесь, — сказал Сергей Валерьевич, стоило подругам войти в комнату — Вон туда в уголок, и раз-два, разделись быстренько.

— Как раздеться? — опешила Марина. — Что, прямо здесь?

Она была ошеломлена, но Даша снова дернула ее за руку и потащила за собой в угол комнаты.

— Конечно, — зашептала она, начав расстегивать на боку юбку. — А ты что думала? Мы же фотомоделями пришли наниматься. Должны же они на нас сначала посмотреть. Оценить. И всякое такое… Давай, давай, не строй из себя.

В какое-то мгновение Марина была готова развернуться и уйти. Просто взять да и уйти отсюда навсегда. Наплевать на работу, наплевать на деньги и на эту ненормальную Дашу с ее отвратительным Мишкой Трофимовым.

Она могла это сделать. Марина не была готова к тому, что увидела.

Уйти было можно, никто не стал бы ее задерживать, это было ясно. Ну и что?

Уйти, а потом тащиться обратно по морозу, по метели через весь город к себе домой, к больному ребенку и равнодушному мужу, думающему только о себе? Уйти и снова окунуться в опостылевшую бедность, в отсутствие денег на самое необходимое…

И потом — Даша. Она отнеслась к происходившему совершенно спокойно, с готовностью поспешно раздевалась. То ли Мишка действительно заранее предупредил ее о том, что придется делать, и она была готова, то ли просто легче смотрела на жизнь. Во всяком случае, пример подруги тоже произвел впечатление на Марину.

«Если уйду, то буду дурой, — сказала она себе. — Зачем тогда вообще ехала сюда? Зачем соглашалась быть фотомоделью? Надо же хотя бы попробовать…»

Раздеваться под пристальными изучающими взглядами пяти посторонних людей очень стыдно ц неприятно. Неловкость усугубляла еще сама обета-новка казенной комнаты. Марина представила себе как жалко и нелепо смотрятся они сейчас с Дашей когда топчутся в углу, стаскивая с себя одежду.

От волнения руки предательски дрожали, пуговки и крючки скользили во влажных пальцах.

Стащив с себя свитер и юбку, Марина на секунду замерла, прикидывая, куда можно положить одежду.

— На пол клади, — шепотом подсказала Даша, заметив замешательство подруги.

— Давай скорее, что ты возишься.

Сама она уже осталась в одних трусиках и бюстгальтере.

— Я не могу, — прошептала Марина, чувствуя, как на глаза наворачиваются непрошеные слезы. Потом стянула с себя колготки и осталась, как подруга, в одном нижнем белье.

— Это еще что такое? — строго спросил один из сидевших за столом мужчин, когда Марина с Дашей наконец повернулись лицом и застыли, опустив от неловкости глаза к полу. — Почему груди закрыты?

Еще в это время Марина могла уйти. Еще оставалась такая возможность. Но ведь как глупо будет она выглядеть сейчас, если, уже успев раздеться, примется снова натягивать на себя одежду. И перед Дашей неудобно — не бросать же ее одну…

Сняв лифчики и бросив их на груду одежды в углу, девушки еще с полминуты переминались в одних белых трусиках перед столом под неумолимыми взглядами сидящей компании.

Вынырнувший откуда-то сбоку Мишка Трофимов включил магнитофон, стоявший на низком столике неподалеку, и оттуда послышалась громкая музыка.

— Станцуйте, девочки, — кивнул Сергей Валерьевич. — Только поживее, под музыку. Покрутитесь, ножки повыше…

Повинуясь этому повелительному голосу и звучным аккордам мелодии, они принялись танцевать. Сначала робко, нерешительно, стесняясь, а потом все более заводясь. Рядом старательно подпрыгивала Даша, поводя плечами и покачивая бедрами. Мариной овладело какое-то отчаяние, она попыталась забыть про стыд и выплясывала изо всех сил. Эта ее проклятая старательность во всем!

Правда, танец продолжался недолго. Видимо, присутствовавшие оценили стати Даши и Марины.

— В фотостудию, — кивнул толстяк. — Миша, отведи. Сделайте там пробы, и обратно. Ясно?

Багровые от стыда, запыхавшиеся в танце, девушки тяжело дышали и уже плохо соображали, что происходит. Странная обстановка, резкие голоса незнакомцев, приказывающие им, танцы голышом — все это давило на них, подавляло, мешало оценивать ситуацию.

— Пошли, пошли, — заторопил Мишка, подталкивая подружек к дверям. — Одежду потом заберете. Давайте скорее.

В одних трусиках они выскочили за ним в коридор.

— Куда мы идем? — растерянно пискнула Даша, озираясь по сторонам и испуганно прижимаясь к холодной стене. Ее голубые глаза моргали, хлопая ресницами, и мордочка сделалась жалобной.

— Сказано же — в фотостудию, — не оборачиваясь, сказал Мишка. — Тут недалеко, не замерзнете.

Он быстро пошел по коридору, потом вышел на лестницу, по которой ходили вверх и вниз люди и по которой предстояло спуститься на два этажа ниже, в полуподвал. Девушки, прикрывая обнаженные груди руками и низко опустив головы, бежали За ним, вздрагивая от холода и от презрительных взглядов встречных, которые, как стало ясно, были отлично осведомлены о том, что происходит. Еще бы — работники казино прекрасно знали, чем занимается тут Мишка Трофимов.

— Новых телок потащил, — раздался насмешливый голос за спиной, и, услышав это, Марина содрогнулась как от удара плеткой. Но в ту минуту пути назад уже не было: не бежать же в голом виде обратно, требовать свою одежду.

Фотостудия оказалась большой комнатой, где ослепительно сияли лампы, была установлена аппаратура, а посредине стоял громадных размеров кожаный диван, на котором при желании могло бы уместиться десять человек.

Запыхавшихся от бега по лестницам, дрожащих девушек тотчас же усадили на этот диван, после чего они получили возможность отдышаться. Фотографом оказался смуглый молодой человек с гортанным голосом и властными вальяжными манерами развращенного римского аристократа.

— Меня зовут Бондо, — представился он важно, останавливаясь перед диваном и демонстрируя свою мощную фигуру атлета. — Я из Зугдиди. Есть такой город в Грузии. Слышали?

— Они замерзли, — подал голос Мишка. — Надо им налить чего-нибудь. У тебя есть, Бондо?

Вальяжный грузин вытащил откуда-то бутылку водки и полбутылки мартини.

Налив по трети стакана вермута, он плеснул туда водки и протянул девушкам.

— Мы не пьем водку, — попробовала протестовать слабым голосом Марина, но Бондо только снисходительно усмехнулся в ответ.

— За начало вашей карьеры, — сказал он. — К тому же вам нужно согреться.

Разве не так? А потом сразу начнем сниматься.

Он действительно сделал по несколько снимков после того, как заставил девушек выпить до дна предложенное спиртное. В фотостудии было тепло, алкоголь начал действовать, и подружки несколько оживились.

Сначала Бондо снимал Дашу, предлагая ей принимать различные соблазнительные позы. Она была снята стоя, лежа на ковре, расстеленном посреди студии, сидя на диване и стоя на коленях перед объективом.

— Улыбайся, — приговаривал поминутно фотограф. — Расслабься, что ты так напряжена. Будь ласковой, понимаешь?

Марина смущенно смотрела на позы, которые принимала Даша, и со страхом ждала своей очереди.

Нет, решительно все оказалось здесь не так, как она предполагала…

Закончив с Дашей, парни налили девушкам еще. За окнами начало смеркаться, короткий зимний день стремительно переходил в вечер. Горел электрокамин в студии, распространяя тепло, столь желанное после уличного мороза.

Может быть, сказалось то, что по дороге сюда девушки сильно замерзли, а может быть, от волнения алкоголь слишком активно проникал в кровь и будоражил чувства, путал мысли. Краем сознания Марина понимала, что пора домой, что ничего путного здесь не получится. Но сладкий вермут с водкой… Но пышущий жаром камин… Необходимость быть полуголой в присутствии мужчин, да еще принимать сладострастные позы и улыбаться в камеру объектива, как нимфа — загадочно и соблазнительно…

Пожалуй, все это походило на настоящее приключение.

После третьей порции вермута Мишка Трофимов Уже перестал казаться Марине таким уж отвратительным, тем более что она заметила, как Даша напропалую кокетничает с ним. А что касается Бондо, то этот юный кавказец казался Марине очень симпатичным…

Она ощущала легкий стыд оттого, что сидит тут с голой грудью, в одних белых трусиках, и в то же время это ее возбуждало. И обстановка вокруг была такая непривычная.

— Откинься назад, — говорил ей Бондо, щелкая затвором камеры и чуть отступая. — Чтобы груди были видны… Вот так уже лучше. Грудь вперед!

Он смотрел на нее с восхищением, и, когда их горящие взгляды томно перекрещивались, Марина испытывала легкую дрожь во всем разгоряченном теле.

Голова чуть кружилась, внизу живота растекалась приятная истома. В эти минуты мир сузился до этой фотостудии, где мерцал камин, горели яркие лампы и ничего не было снаружи — ни морозной улицы с дрянными троллейбусами, ни обычной жизни с институтом, мужем и постоянной готовкой на кухне.

Когда съемка закончилась, Марина вдруг увидела с изумлением, что Даша с Мишкой уже лежат на широком кожаном диване. Точнее, Даши не было видно — торчала только голова с рассыпавшимися волосами и голые ножки, которыми подруга обвила бедра лежащего на ней Мишки.

Рука Бондо легла Марине на лобок, а затем мягко передвинулась еще ниже. Он увлекал ее на тот же диван, оставлявший еще много места, и она с чуть слышным стоном поддавалась…

Вчетвером на диване было не очень удобно: Марина все время слышала прерывистые стоны подруги, сопение Мишки, а несколько раз Даша, дрыгнув ногой, сильно толкнула ее.

Через некоторое время, когда Марина уже окончательно обезумела, фотограф внезапно отстранился от нее и, хлопнув по пылающей щеке, сказал:

— А ты горячая. Меняемся, — тут же буркнул он Мишке, и не успели девушки ничего сказать, как обе они, задыхающиеся от страсти, оказались передвинутыми, будто безгласные куклы: тяжело дышащая Даша переползла к Бондо и легла, раскинувшись, под него, а Марина оказалась лежащей в объятиях пыхтящего ей в лицо Мишки.

— Нет, нет, — попыталась она возражать просящим голосом, но слишком она оказалась слаба в ту минуту…

Она стала проституткой. Да, именно так — стала. В течение последующего времени каждый раз, когда Марина мысленно с содроганием возвращалась к тому вечеру в казино «Черный корсар», ей хотелось сказать про себя: меня сделали проституткой.

Но сказать так она не могла: понимала, что это будет ложью себе самой. Она согласилась сама.

Можно говорить об обстоятельствах и их роковом стечении. О том, как давило безденежье, неразрешимый круг семейных проблем с больным ребенком и равнодушным мужем. Можно вспомнить о том, что умерла мама, а другие родственники совсем не интересовались Мариной и ее бедами…

Да, все так, но насилия над Мариной не было, решение стать проституткой она приняла сама. Как говорится: в здравом уме и твердой памяти.

После того как Бондо с Мишкой Трофимовым насытились девушками полностью, оба они вышли Из фотостудии. Марина с Дашей сели на диване и закурили молча.

Собственно, говорить им было не о Чем — все и так было предельно ясно. Обе отлично Видели друг дружку во время только что закончившейся оргии, слышали охи и ахи. Теперь нечего было обсуждать.

Они курили, глядя по сторонам и пытаясь прийти в себя.

— Ты очень на меня сердишься? — с виноватым видом подавленно спросила Даша. — Это ведь я затащила тебя сюда.

Марина промолчала: она отошла к зеркалу и пыталась привести в порядок безнадежно растрепавшуюся прическу. Сумочка с косметичкой осталась; наверху, а руками не много сделаешь в этой ситуации.

Что толку разговаривать о случившемся са Дашей? Виновата она или нет — не имеет никакого значения. В таких делах каждый делает выбор сам, лично отвечает за себя.

«Разве ты сама не понимала, что может с тобой случиться в казино?» — спросила Марина у собственного отражения в зеркале. Ответа она сама не знала.

Сейчас она была растеряна и смущена. После происшедшего Марина не знала, как ей следует относиться к себе самой, к Даше. Да и к Мишке — противному типу, которого она всегда презирала, а пять минут назад исступленно ласкала. Как смотреть в глаза ему? Какой позор…

— Послушай, — хихикнула вдруг Даша. — А у тебя уже было такое?

— Что «такое»? — резко переспросила Марина, оборачиваясь к сидевшей на диване подруге. Даша была еще вся мокрая от пота, ее щечки пылали игривым румянцем, а широко раскрытые глаза еще таили в своей глубине отблески недавно пережитого наслаждения.

— Ну, сама понимаешь, — снова хихикнула Даша. — Ты уже пробовала с двумя мужчинам сразу?

Марина промолчала и на сей раз. Конечно, она не пробовала. Конечно, еще сегодня утром ей и в голову не могло прийти, что с ней такое в принципе возможно. Сейчас ее интересовал вопрос, как идти обратно. Неужели придется снова в голом виде бежать по лестницам и коридорам под взглядами людей?

— Давай скорее, пока они не очухались, — послышался нервный голос Мишки за дверью, и в следующую секунду оба парня появились в студии. Вид у обоих был решительный.

— Вот что, девахи, — бойко начал Мишка, усаживаясь на диван и ради развлечения кладя руку Даше на низ живота. — Тут дело такое: есть возможность заработать. Там в отдельном кабинете два мужика отдыхают. У них сегодня хороший выигрыш был в казино, так они теперь оттягиваются, сами понимаете. Денег у них — куры не клюют. Хотят познакомиться с девушками. — Мишка мерзко ухмыльнулся.

Пожалуй, на этом можно остановиться. По крайней мере, сама Марина в течение всех последующих лет своей жизни всегда в воспоминаниях останавливалась на том первом вечере в казино и дальше не шла. Все, что было дальше, потом она старалась не впускать в свое сознание.

Лишь иногда, пытаясь проанализировать саму себя, свою сущность, Марина задавалась вопросом: когда она стала проституткой? Когда согласилась приехать в казино и разделась перед «комиссией»? Или уже потом, когда их вместе с Дашей, голых, снова прогнали бегом по коридору и, взмыленных, втолкнули в комнату с незнакомыми мужчинами? Которых, кстати, оказалось не двое, а целых четверо? И которых, превозмогая усталость и стыд, пришлось ублажать еще два часа? Там их с Дашей поили водкой, уже не добавляя мартини, и в перерывах между сексом снова заставляли плясать.

Или это еще не была проституция, а только лишь случайный срыв, временное наваждение, которому кто ж иной раз не подвластен?

Сама Марина считала, что переломным был последний эпизод, когда уже после всего они с Дашей оказались в комнате, где сидел Сергей Валерьевич, о существовании которого девушки уже успели забыть. Мишка Трофимов пришел за ними туда, где пьянствовали и оттягивались клиенты, и увел их, снова заставив бежать бегом по бесконечным лестницам и коридорам казино, точнее, его задворок.

Задыхаясь, они с Дашей бежали голые, цокая каблучками сапог — единственного, что на них оставалось из одежды, потому что трусики они давно потеряли. Бежали девушки медленно, поминутно спотыкаясь и пошатываясь, — Мишке приходилось подгонять их.

— Я не могу бежать, — простонала Марина, в очередной раз упав на лестнице и оцарапав коленку. — Дышать нечем, в глазах темно…

— Еще бы, — со злостью непонятно на кого огрызнулась Даша. — После шести мужиков не больно побегаешь.

«И правда ведь, — внезапно подумала Марина с ужасом, как бы впервые придя в себя и оценив случившееся за последние часы. — Нас ведь трахнули по шесть человек. Сначала Мишка с Бондо, а потом еще эти четверо».

На повороте с лестницы в коридор стояли два охранника в униформе, курили.

Увидев бегущих голых девушек и Трофимова сзади, один из парней весело заметил:

— А вот Мишка телок погнал. Ты их с работы гонишь или на работу?

— С работы, — отозвался Мишка спокойно. — Вон они заезженные какие.

— Ну, заезженная телка, полюби меня бесплатно, — засмеялся один из охранников, схватив Дашу за грудь, которую та пыталась прикрыть, и сжимая сосок. Второй уже протянул руку к Марине, и та беспомощно оглянулась на Мишку, невольно ища защиты, после чего Трофимов сказал:

— Нет, мужики. Бесплатно не бывает, тут вам не «субботник». Давайте, девочки, бегом марш.

В затянутом сукном кабинете девушки предстали перед Сергеем Валерьевичем.

Тот пристально оглядел их — вспотевших, задыхающихся, нетвердо стоящих на ногах. Оценил мутный блеск их хмельных глаз, их припухшие губки…

— Ну, как вам первый день работы? — поинтересовался он, улыбаясь. — Мишка, сколько клиентов они обслужили?

— Троих, — бойко отрапортовал негодяй Трофимов. — Все в порядке, все довольны.

— Четверых, — вдруг, словно очнувшись, произнесла Даша. — Там было четверо мужчин…

— Один был наш, — тут же вставил свое слово Мишка, недовольно зыркнув на осмелившуюся заговорить Дашу.

Сергей Валерьевич вытащил из кармана своего ярко-зеленого пиджака громадных размеров бумажник из натуральной кожи, приятно похрустывающий в руках, и вытащил оттуда три бумажки по десять долларов.

— Вот вам за первый день работы, — с радушной Улыбкой сказал он. — Поровну сами разделите. Ну, теперь идите одеваться. Завтра ждем к пятнадцати ноль-ноль, ваша смена. Миша ведь правильно сказал мне, что вы — студентки и можете работать только днем?

В соседней комнате, где была кучкой свалена одежда, девушки принялись одеваться. Сейчас, когда все закончилось, внутри осталось чувство опустошенности, усталость и обида, от которой хотелось плакать. Осталось тело, которое перестало быть твоим. Новое, незнакомое тело — разгоряченное вином и грубыми ласками незнакомцев, оскверненное, изломанное. Перспектива шагать сейчас по морозной темноте к троллейбусу…

Они натянули колготки, лифчики, свитера и юбки. После чего первой пришла в себя практичная Даша.

— Миша, — вдруг сказала она. — А почему ты сказал, что мы обслужили только троих? Мужчин ведь было четверо. Не считая вас с Бондо. Разве не так?

Вместо ответа Мишка приблизился к Даше вплотную и, не говоря ни слова, резко ударил ее в живот. Девушка охнула и согнулась пополам от боли, после чего Мишка нанес ей еще несколько ударов — в грудь и снова в живот.

— Ты еще разговаривать будешь, шалава, — прошипел он сквозь зубы. — Считаться захотела? Будешь у меня языком болтать, когда не спрашивают!

Четвертая часть того, что заработаете, — моя, — сказал Мишка, когда плачущая Даша разогнулась. — Это — моя доля. Я вас сюда привел. Вопросы есть?

А поскольку рыдающая от боли и обиды девушка ничего не ответила, ладонью хлестко ударил ее по лицу, отчего по всей комнате раздался звонкий шлепок пощечины.

— Я спрашиваю — вопросы есть? — угрожающе прорычал Мишка.

— Нет, — прошептала Даша, опустив глаза и облизывая разбитые губы. По ее щекам катились крупные слезы.

Марина, с ужасом наблюдавшая избиение подруги, дрожала всем телом.

— А ты что молчишь? — на всякий случай повернулся к ней Трофимов. — Что ты там застыла? Подними юбку, быстро. Спусти колготки. Иди сюда!

Двигаясь как автомат, ничего не соображая, Марина нагнулась и стащила с себя колготки до колен. Потом медленно, сминая ткань дрожащими руками, послушно задрала юбку. Заголившись так, она, путаясь ногами в колготках, приблизилась к Мишке.

Правой рукой он цепко взялся за низ ее живота — натруженный, болезненно ноющий и оттого ставший особенно возбудимым. Марина ахнула и обмякла на этой руке, слабо извиваясь и полузакрыв глаза.

— А ты согласна? — спросил Мишка.

Она не помнила, что ответила в ту минуту. Нет, совсем не помнила.

Постаралась забыть навсегда, потому что для самой себя Марина с тех пор именно эту сцену считала главной в истории своего падения.

Полученные в тот вечер тридцать долларов подруги разделили поровну, и Марина вдруг с изумлением обнаружила, что проблема лекарств для Артемки оказалась решена одним махом. По крайней мере на время.

Не нужно больше ничего выпрашивать у родственников, не нужно экономить на каждом куске хлеба и не нужно больше отказываться от масла и Фруктов. Конечно, пятнадцати долларов не может хватить надолго, но ведь ей недвусмысленно сказали, что ждут ее в казино «Черный корсар» ежедневно с трех часов дня.

Противно? Мерзко? Стыдно и отвратительно?

Но ко всему можно привыкнуть, в особенности если знаешь, что все это — временное, только для того, чтобы поправить дела. И если нет иного выхода. А двадцать — тридцать долларов в день означает простое и быстрое решение многих проблем для студентки, имеющей больного ребенка и мужа-бездельника…

Девушки в казино делились на дневных и ночных. Ночной тариф был выше — проститутка получала за одного клиента пятнадцать долларов, а не десять, как дневная, но тут Даша с Мариной не могли поступиться принципами — вечером нужно быть дома. А для Марины отсутствовать ночью вообще было невозможно: что скажет муж и как быть с ребенком? В конечном счете ведь именно ради Ар-темки, его лечения и питания она вообще пошла на все это…

Когда заканчивалась последняя лекция или семинар, они с Дашей срывались с места в аудитории и мчались в казино, чтобы успеть к трем часам. После этого у них было еще три часа на то, чтобы «поработать» с клиентами. Обслужить за это время каждая успевала двух человек и, таким образом заработав двадцать долларов, могла ехать домой. Иногда везло, и девушку брали одновременно двое клиентов: в этом случае оплата увеличивалась в полтора раза — пятнадцать долларов за двоих сразу. Хотя и обслуживать двоих сразу гораздо тяжелее, чем одного…

На самом деле клиенты платили гораздо больше — по сто долларов за один час с девушкой, но девяносто процентов этой суммы уходило казино, тому же самому Сергею Валерьевичу, так что самой проститутке от клиента доставалась лишь десятка. Да и из этой небольшой суммы четвертую часть нужно было отдавать Мишке Трофимову, который был тут главным по этой части. Бог знает, как на-зывалась его должность в казино официально: видимо, что-нибудь вроде «менеджер по работе с посетителями» или что-то в этом духе. Он заведовал проститутками, которых все тут называли телками, и не иначе.

Условия труда тут были жесткими, без послаблений. И дисциплина, заведенная Сергеем Валерьевичем и неустанно поддерживаемая Мишкой, напоминала военную муштру.

Пришедшие на работу телки сидели все в одном определенном месте, возле барной стойки казино, чтобы клиенты могли сразу обнаружить их. Когда желающих не было, девушки могли пить кофе, курить и болтать о чем угодно. Но стоило любому мужчине приблизиться к одной из них, ей следовало немедленно погасить сигарету и с любезной улыбкой встать перед ним.

Это касалось любого мужчины, что неоднократно подчеркивалось Мишкой, который строго следил тут за дисциплиной. Любого: начиная от уборщика помещений, официанта, охранника до каждого пьяного посетителя, пусть даже он еле держался на ногах.

— Каждый из них — ваш потенциальный клиент, — говорил Мишка назидательно.

— Если даже сейчас у него другое настроение или нет денег, то он может подойти в другой раз и тогда станет вашим клиентом. Вы должны это помнить и так себя и вести.

В первые дни Марине было странно и дико это ощущение того, что стоит ей переступить порог казино «Черный корсар» — и любой человек имеет право взять ее, купить как вещь. Каждый может просто подойти и помять руками твою грудь или просто шлепнуть по попе…

Пока ты сидишь на лекции, едешь в троллейбусе по городу, идешь по улице — ты нормальная молодая женщина, и никто не посмеет обращаться с тобой неуважительно. Да ты и сама этого не позволишь. Но вот ты оказываешься здесь: в баре или в отдельной комнате, и ты уже никто — ты должна вставать перед каждым мужчиной, крутиться перед ним, если он желает тебя рассмотреть, призывно улыбаться ему. А потом идти с ним и делать все, что он захочет.

Это было очень странное ощущение, которое так до конца и не прошло никогда.

Конечно, Марине не нравилось ее новое ремесло, не нравилось быть «дневной красавицей». Но тут главным оказалось приучить себя относиться к этому именно как к временному ремеслу — противному, тяжелому, но необходимому в ее нынешней жизни.

А сама по себе идея двойной жизни, которую она теперь вела, даже завораживала Марину.

Они с Дашей приезжали в казино из института, быстренько переодевались в специальной комнате и садились у барной стойки в главном зале. Там они поджидали подвыпивших клиентов, с которыми и уходили в приготовленные помещения, в которых стояли кровати и было все необходимое. Деньги они с мужчин не брали: те расплачивались с неизменно подскакивавшим в нужную минуту Мишкой Трофимовым.

Мужчины были разные. Чаще всего — совсем мерзкие, наглые, с липкими жадными руками. Или пьяные, воняющие потом и немытым телом. Обслуживать их приходилось стиснув зубы и отрешившись от всего. Просто терпеть и думать только о деньгах, которые за все это потом получишь. Которые так нужны.

Многие издевались над беззащитной проституткой кто как умел и мог.

Почему-то многим доставляет удовольствие издеваться над тем, кто не может ответить: наверное, в эти минуты каждый мелкий негодяй чувствует себя королем и властителем. Хуже всего, когда девушку брали сразу несколько человек, в складчину — это хоть и приносило ей больше денег, но почти всегда было связано с дополнительными унижениями, потому что в таких случаях клиенты зачастую соревнуются друг с другом в придумывании всяких гадких штучек и в том, кто более цинично обращается с купленной телкой. После подобных вещей Марина часто плакала, не в силах преодолеть в себе человеческую обиду. И пожаловаться некому: ни Даше, ни другим девочкам, с которыми познакомилась у стойки: среди проституток не принято рассказывать друг дружке о том, что недавно вытворяли с тобой пьяные мужики. Это как бы нарушение профессиональной этики.

Встречались и приятные клиенты — красивые, обаятельные мужчины, от ласк которых она невольно приходила в возбуждение. Человек ведь не камень, и молодая женщина не всегда способна контролировать себя. Тогда Марина кричала от страсти и, не в силах ничего с собой поделать, исступленно обнимала чужого ей человека.

Потом всегда бывало ужасно стыдно: она все еще пылала от желания, а он чаще всего уходил, даже не спросив ее имени…

Эту жизнь Марина вела несколько месяцев, до самой весны, когда внезапно наступил конец.

«Через два месяца получу диплом, устроюсь на работу и забуду обо всем, как о страшном сне, — говорила себе она. — Ведь можно забыть, можно. Тем более, я не втянулась в это дело, как многие другие».

Догадывался ли Вадим о том, чем занимается его жена? Наверное, да, хотя они ни разу не говорили об этом. Наверное, да, потому что Вадим ни разу не спросил у Марины: «Почему от тебя пахнет алкоголем? Где ты бываешь?»

Нет, Вадим не спросил ни разу. Не хотел получать ответа, не желал знать правду. На том этапе жизни происходящее его устраивало. Затем жизнь изменилась, и Вадим ушел от Марины, но это было уже потом.

В тот день она уехала из института раньше обычного: был преддипломный семинар, и профессор заявил, что хочет остаться побеседовать с теми студентами, у кого проблемы, а отличники могут идти. Даша осталась, а Марина собрала портфель и побежала на троллейбус: если она приедет в казино пораньше, то, может быть, успеет и домой пораньше.

Апрель в том году выдался ужасно холодный. Уже в конце марта потеплело, и казалось, что весна полностью взяла свое, вступила в свои права, но наступившие вдруг в апреле нежданные морозы разрушили иллюзию. Уже вторую неделю было ниже нуля, с Унчи дул ледяной пронизывающий ветер. В новостройках это ощущалось особенно, потому что ветер свободно гулял в огромных пространствах между домами. А вокруг казино «Черный корсар» вообще кружилась настоящая вьюга из мелких снежинок и поднятой с площади пыли.

Продрогшая Марина промчалась по улице, ощущая, как немеет лицо от мороза, и влетела в служебный вестибюль, где сразу столкнулась с Мишкой, словно поджидавшим ее.

— Что это ты сегодня пораньше явилась? — ухмыльнувшись, поинтересовался он. — Не терпится, что ли? Ничего, завтра у тебя «субботник» — натра-хаешься всласть.

Мишка засмеялся, и Марина обреченно промолчала. Примерно каждый месяц для проститутки устраивался «субботник», то есть она работала бесплатно, обслуживая нужных для казино и для Мишки Трофимова лично мужчин. Избежать этой работы не могла ни одна девушка — Мишка назначал их на «субботники» по очереди парами.

В комнате для переодевания Марина быстро разделась догола и достала из пакета принесенную с собой «рабочую» одежду, специально купленную еще в первые дни. Прозрачную блузку, через которую просвечивают крупные темные соски, черные чулки с подвязками и узкую юбку, такую короткую, что стоит в ней забраться на стул, как тотчас вылезают наружу голые ляжки.

Она заняла свое место у стойки бара, заказала себе чашечку кофе — уж в такой малости она не могла себе отказать. Отлично знавшая Марину барменша постаралась сварить для нее покрепче: знала, что девушка с утра в институте и сюда приезжает уже порядком уставшая.

— А ты что одна сегодня? — поинтересовалась барменша безучастно. — Дашка-то заболела, что ли?

— Скоро подъедет, — коротко бросила Марина, не пожелав распространяться о том, что сама освободилась раньше, потому что отличница и «тянет» на красный диплом. Слишком уж это глупо звучит: проститутка — отличница учебы…

В этот момент двери зала распахнулись, и на пороге появились двое. Высокие молодые люди с короткими стрижками и в дорогих костюмах прошли и уселись за столик у широкого окна. Во всем они выглядели совсем как джентльмены — «новые русские», образ которых так старательно лепит современное телевидение в рекламных роликах. Лишь Давно не чищенные ботинки говорили о том, что оба являются обыкновенными отморозками, по какому-то случаю приодевшимися. Впрочем, в казино такое совсем не редкость — это едва ли не половина здешних посетителей.

Грязные ботинки и давно не мытые машины — их отличительная черта. Впрочем, это только внешние признаки. Стоит заговорить с кем-нибудь из них, и иллюзии пропадают мгновенно — речь вперемешку с матом, блатные словечки, зековская шепелявость. Скольких подобных пришлось Марине перевидать тут за прошедшие полгода.

Однажды они уже были тут и в тот раз выбрали Дашу. Подозвали к своему столику обеих подруг и довольно долго рассматривали. Потом спросили цену и почти сразу же заявили, что берут Дашу на двоих, после чего увели ее в комнату на втором этаже. Даша вернулась через полтора часа, слегка усталая и в помятом платье. Но выглядела она довольной и даже сказала, что эти двое оказались вполне приличными клиентами…

А сейчас они снова пришли сюда. Несколько раз Марина выглянула из-за колонны в баре, надеясь, что посетители ее заметят. Потом встала, прошлась как будто в туалет, вернулась на место. Один раз ей показалось, что парни как будто глядят в ее сторону, и она приветливо помахала рукой. Но нет, все тщетно.

Марине очень хотелось, чтобы эти парни взяли ее. За двоих — сразу пятнадцать долларов. А кроме того, она знала обоих. Знала, что ничего плохого от них не будет, а это ведь немаловажно.

— Маришка замельтешила, — заметила ее старания сидевшая рядом девица — дылда по имени Катя. — Мальчики ей понравились.

Она хихикнула и, положив ногу на ногу, достала сигарету. Юбку она при этом нарочно слегка подтянула кверху, чтобы бедра были открыты.

— У тебя ноги худые, — сказала Катя, окидывая взглядом фигуру Марины. — А мужики любят полные ноги, особенно ляжки. Это замечено.

Когда-то Катя закончила два курса института культуры и с тех пор среди здешних девочек слыла знатоком искусства и вообще держалась надменно.

И вдруг оба парня поднялись из-за своего столика и направились прямо к бару. Среди нескольких сидевших рядышком девиц произошло оживление: днем клиентов вообще гораздо меньше, чем вечером, а тут сразу двое…

Сначала показалось, что парни выбрали Катю, и она уже слезла со своего стула, поспешно загасив сигарету. Но не успела она обрадоваться, как парни равнодушно шагнули мимо нее и остановились перед Мариной.

— Привет, детка, — сказал один из них. — Как она, жисть-жистянка?

— Привет, молодые люди, — весело отозвалась Марина, спрыгивая с высокого стула. Она невольно покосилась в сторону обиженно стоящей рядом Кати. Так ей и надо, высокомерной стерве. Пусть не задирается. Подумаешь, толстые ляжки!

— Поедем с нами, — произнес второй парень. — Тут недалеко. Заплатим за три часа, а потом доставим сюда обратно. Идет?

— А зачем ехать? — отозвалась Марина, надевая на лицо дежурную улыбку. — У нас отличные комнаты на втором этаже, да вы сами знаете. И ехать никуда не надо. Пошли наверх?

Она видела, что нравится этим ребятам, и, чтобы окончательно закрепить успех, состроила лукавую мордочку и сладострастно облизнула накрашенные блеском губы. Этим нехитрым вещам она уже успела хорошо научиться. Теперь нужно сделать вид, что случайно оступилась, плотно прижаться грудью к одному и как бы невзначай задеть бедром другого…

— Нет, — произнес первый парень. — Нам здесь не надо. Мы хотим товарища одного угостить. Ну, это, как бы, в натуре, подарок сделать… Секешь?

Вот этого Марине совсем не хотелось. Конечно, за последние полгода она ко многому привыкла и научилась обслуживать любых и всяких мужчин, без разбора. Но все же уезжать куда-то на сторону она боялась. Клиенты бывали разные, в том числе скандалисты и драчуны, но в помещении казино они все-таки вынуждены были сдерживаться, вести себя более или менее прилично. Потому что в случае чего имелся Мишка Трофимов, имелись охранники, и гости это прекрасно понимали…

А на выезде — другое дело. Там несчастная проститутка оказывается абсолютно беззащитной. Сколько уже пришлось Марине выслушать страшных историй о том, что вытворяют с бедными девочками!

— Нам нельзя отсюда уходить, — сделала Марина слабую попытку отказаться. — Мы все работаем здесь, в кабинетах, вы же знаете. И потом, это вам дорого будет стоить.

Парни ухмыльнулись, перестав обращать внимание на слова Марины.

— Все под контролем, — прошепелявил первый. — Где тут твой шеф?

А Мишка Трофимов уже стоял за спинами гостей, ожидая, пока к нему обратятся.

— Сто баксов в час, — сказал он. — За три часа это будет триста зеленых.

Вам только одну телку надо?

— Одной хватит, — подтвердил второй парень, кивая набыченной головой с низким лбом и выпуклыми светло-голубыми глазами:

— Нам для товарища надо. Типа, подарок сделать.

— А через три часа привезете ее обратно? — кивнул Трофимов в сторону Марины.

— Шеф, о чем базар? — возмутился первый «бычок» и даже притопнул ногой от нетерпения. — Бери бабки, и мы понеслись.

— Сейчас я вызову машину, — произнес Мишка, намереваясь сообщить охране о том, что для клиентов нужен автомобиль. Так было принято в тех случаях, когда гости хотели забрать девочку с собой. Но парни запротестовали.

— Нет, — замотал стриженой головой старший из них. — Так не катит, шеф.

Говорю привезем твою шлюху через три часа. Это не тема. А тачка у нас есть, твоей не надо. Давай отойдем на пару слов.

Пока парни о чем-то беседовали с Мишкой, Марина переминалась с ноги на ногу, и в сердце ее все больше заползало сомнение. Вернее, страх. Почему клиенты не хотят воспользоваться машиной казино? Не потому ли, что собираются сделать с ней, с Мариной, что-то плохое и не желают свидетелей? А что, такие случаи бывали. Очень страшно ехать с незнакомыми людьми неизвестно куда и понимать, что, случись что-нибудь, никто не узнает, куда тебя повезли.

— Слушай, Миша, — обратилась она к Трофимову, когда все трое вернулись к стойке бара. — Можно тебя на минутку?

И, оттащив его за локоть в сторону, Марина торопливо заговорила. Она пыталась упросить Мишку не отправлять ее с этими подозрительными людьми.

— Мишенька, ты же знаешь, здесь в казино я никогда не отказываюсь, — бормотала она, хватая сутенера за руки и заглядывая ему в глаза. — Но только здесь, а не на выезде! Мне же страшно ехать, пойми! Мало ли что…

— Дура! — прошипел в ответ Мишка. — Ничего не понимаешь! Они тысячу баксов дали. Ничего с тобой не случится. За три часа сто баксов заработаешь, мало тебе, что ли?

— Сто баксов? — протянула Марина, становясь задумчивой. Сто долларов за три часа пусть даже неприятной работы — это неплохо.

А риск? Он сопровождает профессию проститутки — это аксиома…

— Садись назад, — скомандовали парни на стоянке, когда они втроем приблизились к припаркованному джипу с грязным, наверное, уже год не мытым кузовом.

Ехали довольно долго, миновав городскую застройку и углубившись по шоссе в сторону дачных поселков. Метель усилилась, снежинки кружились вокруг и разлетались красивыми вихрями перед ветровым стеклом. Негромко играла музыка из автомагнитолы, но Марина не слушала ее: она не любила рок. Мимо проносились покрытые еще снегом поля, редкие строения с кое-где освещенными окнами, какие-то склады, бетонные заборы.

В машине было тепло: печка работала на полную мощность. Один раз они остановились: парни решили перекурить и потребовали, чтобы шлюха сделала им по очереди минет.

Марина уже расстегнула пальто и блузку и принялась вытаскивать грудь, чтобы парни могли во время минета позабавиться с ней, но ее остановили.

— Совсем раздевайся, — велел старший. — Голая поедешь, в машине тепло.

Давай не тяни, скидывай шмотки.

Спорить она не стала, тем более что печка и в самом деле нагрела салон основательно. Да и тянуть время не хотелось, скорее бы приехать, сделать работу и вернуться обратно.

Когда Марина разделась догола, парни по очереди перебрались к ней на заднее сиденье, где она, пристроившись у них в ногах на полу, обслужила обоих.

Пока она делала это, парни обменивались шуточками-прибауточками, изредка роняя пепел от сигарет ей на склоненную спину. Музыка продолжала тихо играть, изредка нарушаемая пыхтением Марины.

— Голову подними, — смеясь, сказал клиент и держал ее за волосы. — В глаза смотри.

Когда ее отпустили и машина тронулась, Марина достала из сумочки помаду и накрасила губки снова.

— Можно закурить? — спросила она на всякий случай, хотя в салоне было жутко накурено. И правильно сделала, потому что немедленно получила резкий отказ. Сидевший за рулем парень обозвал ее нецензурно и велел сидеть на своем месте тихо. Вздохнув, Марина спрятала сигареты обратно в сумочку и затихла.

— А вот и приехали, — почти сразу сообщил парень, круто выруливая вправо на проселок и тотчас останавливаясь.

Дом был небольшой, но видно, что очень богатый. Высокий забор из досок, железные кованые ворота с завитушками, а внутри, во дворе, несколько навороченных иномарок — правда, все грязные, с мутными пятнами на стеклах и на боках. Бандитские машины…

Одежду и сумочку пришлось оставить в джипе. Все еще мокрая от пота и разгоряченная после «развлечения» с парнями, Марина, ежась от холода, пробежала через двор и оказалась в доме. После чего уже в следующую секунду с ужасом поняла, что страхи ее были не напрасны. И что свои сто долларов ей придется отрабатывать очень тяжело…

— Мужики! — громогласно крикнул один из ее спутников. — Идите все сюда. Мы шлюху привезли!

Оперативная информация поступила в областной уголовный розыск только накануне. Осведомитель, официально именуемый в милицейских документах «источником», сообщил, что в Унчанск прибыл вор в законе по кличке Бык.

Преступника на самом деле звали гражданином Коровиным, но, видимо, именно поэтому он добился, чтобы все именовали его Быком — грозно и страшно.

Несмотря на свою кличку, был он человечком маленького роста, телом довольно хлипок, а на голове после двадцати лет, в общей сложности проведенных Быком за решеткой, осталось ровно три выцветшие вол осины.

Несмотря на свою жалкую внешность, Бык в свои пятьдесят лет имел репутацию гнилого и безжалостного типа.

За убийства его ни разу не удалось привлечь к суду, хотя ни у кого не было сомнений в том, что эти мутные желтоватые, как у тигра, зрачки и ублюдочное бледное лицо отразились не в одной паре предсмертно расширившихся глаз.

На этот раз Бык со своими людьми совершил зверское ограбление пункта обмена валюты в Самаре и в очередной раз был объявлен в розыск. Ограбление было действительно зверским, потому что для начала бандиты застрелили охранника пункта и девушку-кассира, что, в общем-то, по криминальным правилам, без крайней нужды делать не полагается. Профессиональные бандиты тем и отличаются от придурков-любителей, что всегда стараются соблюдать принцип «разумной достаточности» — не убивать без нужды, не лить лишней крови. Если можно только припугнуть жертву или дать человеку палкой по голове, то на этом и останавливаются. Не из гуманизма, конечно, и не по милосердию, а из элементарного соображения: незачем вешать на себя еще одно преступление.

Именно этим воры в законе отличаются от современной генерации преступников — так называемых отморозков — истериков и психопатов, которые в основном охотятся не за деньгами, а за самоутверждением.

Зачем Бык пошел на двойное убийство, хотя, судя по всему, вполне мог сделать все чисто и уйти с награбленным, не проливая при этом кровь? Что там произошло? У кого из его людей не выдержали нервы?

Чтобы получить ответы на эти вопросы и наконец уж точно «закатать» Быка на пожизненное заключение, его для начала нужно было поймать. В Ун-чанске его вообще не ждали, а тут неожиданно информатор сообщил о том, что Бык в городе и скрывается на одной из дач у местного авторитета по кличке Баклан.

Предстоящая операция выглядела очень заманчиво: имелась реальная возможность схватить Быка, а заодно еще и самого местного Баклана, на которого тоже имелась куча материала, да все не было конкретного повода для ареста. Вот и повод подвернулся.

Когда начальник областного угро собрал совещание оперов, которым предстояло принять участие в задержании преступников, его лицо сияло.

— Правильно в Индии говорят, товарищи офицеры, — торжественно сказал он. — Там говорят: «Нужно спокойно сидеть на пороге своего дома, ожидая, пока мимо тебя пронесут труп твоего врага». Вот как йоги рассуждают! Мы с вами в данном случае поступили по индийской методике. Сидели себе, ждали, а вот Бык в наших краях и объявился.

Все дружно засмеялись, а старший лейтенант Вербин тогда подумал о том, что унчанский уголовный розыск уже давно работает по индийской методике: сидит и ждет на пороге своего дома. Правда, чаще всего трупы врагов мимо так и не проносят…

Но сейчас дело обещало выгореть.

Для Вербина это была первая серьезная операция. Шел девяносто пятый год — первый год его работы в областном угрозыске. До этого он служил в РУВД, а там вечно приходится заниматься всякой мелочевкой — украденным в магазине ящиком водки и взломанной квартирой бабушки-пенсионерки, из которой вынесли поломанный телевизор «Заря» и швейную машинку тысяча девятьсот шестого года выпуска.

Но телевизор Вербин находил, как и швейную машинку. Он торжественно вручал этот хлам бабушке обратно, а местных балбесов, размазывавших слезы по щекам, увозил из зала райсуда в дальние края суровый конвой. Потому и взяли его работать сюда — в областной уголовный розыск. По этому случаю они с женой Риммой закатили шикарный ужин при свечах в ресторане «Океан» на главной улице, считавшемся тогда самым роскошным. Почему ресторан назывался так, никто не мог объяснить: от Унчанска до ближайшего моря, как писал Гоголь, «три года скачи — не доскачешь»…

Римма подарила мужу в тот вечер дорогой одеколон из своего магазина, объявив при этом, что только так должно пахнуть от сотрудника областного УВД.

— На даче будет человек пять-шесть, — пояснил полковник. — А нас с вами — двенадцать. Начальник УВД разрешил при задержании использовать автоматы. А сейчас смотрите сюда — вот план дачи и всего прилегающего участка. Глядите внимательно и запоминайте каждый свое место. Когда приедем, будет темно и некогда станет разбираться. Если хоть кого с той дачи упустим, пеняйте на себя.

А про Быка я уж не говорю.

Лицо полковника было угрожающим, он поминутно дергал себя за короткие усики. Кто-то когда-то надоумил его отпустить эти усы, уверив, что они придадут облику начальника угро более благородный, этакий гвардейский вид. Гвардейца из него все равно не получилось, но благодаря этим усикам все за глаза теперь называли его Котом в сапогах.

Обстановка среди оперативной группы была в тот вечер тревожная. Все знали, что бандиты всерьез будут обороняться. Задерживать таких орлов — это не бабулек с рынка гонять: запросто можно получить пулю.

К восьми вечера дачу оцепили. Было уже совершенно темно, когда все участники операции приблизились к забору. Машины пришлось оставить далеко, а сюда идти пешком, чертыхаясь в темноте и наталкиваясь на кочки, бугры и полуразвалившиеся заборы.

— Рациями пользоваться нельзя, — напоследок напутствовал своих подчиненных полковник. — Об этом даже забудьте. У Баклана тоже есть рация, и нашу милицейскую волну он отлично знает. У нас есть информатор среди его людей, а у него — среди наших. Сами понимаете, короче говоря. Стрелять желательно по ногам.

Вместе с напарником Вербин перемахнул через забор, и их никто не заметил.

Во дворе стояло несколько машин, что свидетельствовало о том, что все в сборе, но изнутри дома не доносилось ни звука.

Довольно странно для бандитской гулянки, но, может быть, основное веселье уже закончилось?

Дача была большая, из белого силикатного кирпича, выстроенная в два этажа.

Рядом с домом находились еще два тоже кирпичных строения: гараж на две машины и двухэтажная сауна с комнатой отдыха наверху.

В окне сауны горел свет, так что двое оперативников занялись ею: встали один у двери, а другой у окна. Остальные рассредоточились вокруг дома, чтобы окружить его и блокировать все возможные : ста отхода. ; Кто знает, сколько людей находится внутри?

Судя по донесению группы, дежурившей всю вторую половину дня на дороге, ведущей сюда, на дачу прибыли три машины с затемненными стеклами, а затем еще одна. Таким образом, теоретически в доме и в сауне могло находиться больше двадцати человек. На этот случай в полукилометре от дачи стоял автобус с задернутыми наглухо занавесками, в котором уже второй час сидели, стараясь не шуметь, двадцать бойцов спецотряда милиции. Использовать их не планировалось — они сидели тут на всякий случай, если завяжется серьезный бой. Вот тогда их помощь окажется неоценимой, но не ранее того. Идеально, если задержание проводят специально подготовленные оперативники, а не бойцы спецотряда, которые могут невзначай просто покрошить в лапшу всех тех, кого следует арестовать…

Когда командовавший операцией полковник убедился в том, что все офицеры заняли свои места, он выстрелил в воздух, давая тем самым сигнал к штурму.

В подобных случаях, когда идет задержание группы особо опасных преступников, бессмысленно затевать нелепую игру в прятки. Бессмысленно тихонько звонить в дверь и говорить старушечьим голосом: «Откройте, вам телеграмма». Такие «прибамбасы» хороши при задержании обычных людей, а не бандитов, знающих, что их разыскивают, и каждую минуту готовых к вооруженному отпору. Никто не откроет дверь на слова о телеграмме…

Пока выламывалась входная дверь в дом, оперативники, стоявшие у окон, разбили стекла и ринулись внутрь, стреляя в воздух и устрашающе выкри кивая:

— Ложись, ложись!

В течение нескольких мгновений все изменилось: фары подъехавших милицейских машин осветили дачу со всех сторон, отовсюду слышались крики и выстрелы.

Вербину с напарником выпало «брать» сауну, в которой, по предположениям, тоже могли быть люди. Кто знает: а вдруг именно там сейчас сидит знаменитый Бык?

Пока напарник рукой, специально обмотанной тряпкой, разбивал окно и лез в него, Вербин навалился на дверь, и она, оказавшись незапертой, внезапно распахнулась. Это было довольно неожиданно, и Владимир просто влетел внутрь, в ярко освещенное помещение, отчего в первую секунду ослеп. Но уже в следующий миг, преодолев резь в глазах, он увидел, что комната пуста. Здесь стоял деревянный стол из некрашеного дерева, на нем — несколько бутылок и стаканов, и повсюду валялась разбросанная одежда.

Судя по всему, люди были либо в парилке, либо в комнате отдыха наверху, куда вела деревянная узкая лестница с перилами.

Устремившись туда, Вербин увидел голые мужские ноги — это человек, услышав шум во дворе и в комнате внизу, спускался полюбопытствовать. Но не стрелять же сразу по голым ногам…

Еще через секунду Вербин увидел мужчину полностью — это был невысокого роста крепыш с широкой грудью и плечами атлета. На этих плечах сидела крошечная головка, коротко остриженная, с низким лбом и глубоко посаженными глазами. Из одежды на незнакомце имелось только пестрое банное полотенце, обернутое вокруг бедер.

Увидев друг друга, мужчины замерли.

— Стоять, милиция, — негромко произнес Владимир, поднимая руку с зажатым в ней пистолетом. Ствол он навел прямо в широкую грудь бандита, а сам оскалился.

— Руки за голову, — добавил он.

Сверху послышались еще шаги, и на верхних ступеньках почти тотчас возникли ноги еще одного человека. Этого было достаточно, чтобы первый воспользовался заминкой и метнулся в сторону, перемахнув через перила лестницы.

Владимир выстрелил не целясь в сторону мелькнувшего обнаженного тела, но промахнулся. Оказавшийся теперь внизу бандит кинулся на Вербина сзади. В мгновение он ринулся к столу и, схватив длинный нож, обернулся к старшему лейтенанту. Нож был не стальной, а обыкновенный кухонный, что отнюдь не делало его менее грозным оружием. На Вербине был тяжелый бронежилет, защищавший грудь, но ударить ножом ведь можно куда угодно — в шею, например, и твердости даже кухонного ножа достаточно для того, чтобы нанести смертельное ранение.

А сверху на Владимира уже летел второй человек, тоже голый, но успевший сориентироваться. И в руке у того, второго, уже имелся пистолет.

Забыв о первом, Вербин выстрелил во второго и на этот раз не промахнулся.

Целить в ноги уже не было времени, так что пуля вошла в низ живота бандита, отчего тот взревел и тяжким кулем повалился на стоявшего на нижних ступеньках лестницы офицера.

Они упали вместе, покатившись по полу. Вербин крепко сжимал в руке пистолет, больше всего боясь выронить его, и потому, как ни пытался, не сумел столкнуть с себя повалившегося на него человека. А тот, хотя и раненый, вовсе не собирался сдаваться и просить пощады. Напротив, продолжая вопить от боли в животе, он тянулся обеими руками к горлу оперативника. А другой бандит уже нависал сверху, примериваясь, как бы ударить ножом.

Прямо с пола, не целясь, Вербин поднял внезапно освободившуюся руку с пистолетом и выстрелил вверх.

Пуля на сей раз попала удачно — прямо в самый центр груди вооруженного ножом человека. А в этот момент в комнату влетел напарник Владимира, отчего-то промешкавший в парилке, куда попал через окно.

Но теперь уже задержание состоялось по всем правилам.

— Бросай пистолет! — гаркнул напарник, приставляя ствол к затылку бандита, до тех пор не оставлявшего попыток задушить лежащего под ним Вербина.

Вдвоем они уже сумели надеть наручники на обоих, хотя оба преступника были ранены и сразу притихли, обнаружив, что противники оказались не случайными людьми…

Вербин в тот раз впервые стрелял в людей, до этого не приходилось. Он еще задыхался после короткой схватки, но спросил себя, каковы были подлинные ощущения от происшедшего. Ведь стрелять в живых людей не каждый бывает готов, как бы хорошо заранее ни тренировался. Живая человеческая плоть — это не мишень в тире.

Сколько раз Вербину приходилось слышать рассказы бывалых оперов о том, как лихо они пускали в ход оружие. И он всегда спрашивал себя, сумеет ли поступить так же, когда наступит нужная минута.

И что же? Вот эта минута настала и даже уже миновала. Он стрелял и ранил последовательно двух бандитов. Сейчас оба они, окровавленные и корчащиеся от боли, лежали на полу сауны в ожидании своей участи. Можно сказать, что задержание прошло хорошо, а то, что пришлось применять оружие, никого не удивит: операция с самого начала считалась опасной, так что стрельба тут была вполне предусмотрена.

«Ощущаю ли я себя победителем? — задал себе вопрос Владимир, пока его напарник взбегал по лестнице на второй этаж, чтобы проверить там обстановку. — Нет, не ощущаю», — ответил сам себе. Ему не понравилось стрелять в людей.

Конечно, это было нужно и оправданно, все по закону. Но не было в душе Вербина того азарта боя, который буквально горел в глазах коллег, рассказывающих о подобном. Нет, он испытывал скорее отвращение и чувство опустошенности.

— Эй, тут еще девка, — крикнул сверху напарник. — Иди сюда, покарауль ее, пока я сбегаю наружу.

Он торопился узнать, как прошла операция в самом доме, задержан ли Бык. А заодно первым доложить начальству о том, что два бандита ранены и задержаны.

Тому, кто доложил первым, иногда и награда достается в первую очередь…

В комнате отдыха на втором этаже сауны мебели не было вовсе — только одна громадная кровать, стоящая у стены. Забившись в угол этой кровати, на смятом покрывале сжавшись сидела девушка. Глаза ее были полны ужаса: она, несомненно, слышала сверху все доносившиеся до нее перипетии схватки — короткой, но оттого не менее ожесточенной.

Грохот выстрелов вообще ошеломляет женщин…

Первое, что невольно отметил про себя Вербин, была красота девушки. Он даже невольно усмехнулся, поймав себя на этом в столь неподходящий момент. Но красота обожгла его, поразила моментально в самое сердце, так что он даже вздрогнул.

И это несмотря на то, что девушка явно выглядела далеко не лучшим образом.

Насмерть испуганная, она дрожала всем своим обнаженным телом. На девушке не было вообще никакой одежды — только серьги в ушах и маленький пластмассовый браслет на руке. Трясущиеся губы со следами стертой помады, расплывшаяся тушь, растекшаяся по заплаканному лицу.

И все же было в девушке, в ее фигуре, в лице и распущенных длинных волосах что-то настолько очаровательное, что старший лейтенант даже смутился. Он не мог представить себе, что в этом бандитском логове вдруг встретит столь совершенную, почти античную красоту.

— Ты кто? — спросил он, размышляя, стоит ли надевать на эти тонкие запястья стальные наручники. — Что ты тут делаешь?

Сначала девушка не смогла говорить. Она сделала попытку, но губы затряслись еще больше прежнего, а из горла вырвались бессвязные звуки.

— Марина, — наконец выдавила она из себя и закашлялась. — Меня зовут Марина Карсавина… А вы кто? Вы — из милиции?

Сама она рассказывать ничего не могла, была не в том состоянии. Но постепенно, задавая вопросы и получая на них короткие односложные ответы, Вербин сумел составить для себя картину происшедшего здесь.

Все это время внизу ходили люди: оперативники осматривали помещение, забирали задержанных, которые расхныкались и просили вызвать им «скорую».

Несколько человек поднялись наверх, но затем спустились, увидев там Вербина.

Заглянувший начальник окинул девушку строгим равнодушным взглядом и спросил, кивнув:

— Кто такая?

— Проститутка, товарищ полковник, — с некоторой запинкой ответил Вербин, внезапно покраснев. — Ее сюда несколько часов назад привезли. Вот…

— Ну и работай с ней, — распорядился тот, оворачиваясь. — Пока там ребята с бандитами разбираются, ты эту выспроси обо всем. А будет запираться, сам знаешь, как поступить.

Вербин не понял, что имел в виду торопливо сбежавший вниз полковник. О чем выспрашивать эту девушку? И как с ней поступить, если она вдруг не захочет говорить? Бить ее, что ли? Или зажимать пальцы между дверями? Право слово, иной раз высокие начальники не отдают себе отчета в том, что говорят…

Девушка Марина оказалась проституткой, которую двое бандитских подручных привезли сюда из казино «Черный корсар». Она думала, что придется обслужить одного клиента, и надеялась получить за это сто долларов. А обслужить пришлось всю гопкомпанию — больше десятка отморозков. Вербин легко мог себе представить, какой ужас испытывала эта девушка в течение нескольких часов, что ей пришлось провести в этой комнате, ублажая пьяное бандитское зверье.

— Они сказали, что утром отпустят, — пробормотала проститутка, все еще продолжая дрожать всем телом. — Сначала сказали, что на три часа, а оказалось… Вот…

Она снова заплакала. Слезы бессилия и унижения катились по щекам, и Вербин, глядя на это, снова занервничал: ему вдруг захотелось утереть слезы с этого прекрасного лица. И в сердце поднялась буря — это волна холодной ярости захлестнула Владимира. Впервые в жизни у него возникло желание убивать. Еще пятнадцать минут назад, когда дрался с бандитами, ярости не было. Была служба, задание, конкретная цель по задержанию опасных преступников. Но убивать он не стремился, даже стрелял как-то неуверенно. А сейчас, глядя на скорчившуюся на кровати голую девушку, которая плакала и дрожала всем телом, Вербин впервые в жизни испытал это чувство: когда кажется, что разорвал бы кое-кого собственными руками.

Ему хотелось отомстить. Вербин видел синяки на груди у девушки, кровоподтеки и ссадины на ягодицах — следы грубых бандитских рук, цинично мучивших это прекрасное тело, превративших его в жалкую игрушку для своих низких пьяных утех. И ему было обидно. Нестерпимо обидно за поруганную красоту.

И обидно за собственное бессилие. Сколько еще таких же девушек сейчас терзают по всему миру! Сколько их сейчас плачет от боли и унижения в разных квартирах и саунах? И он, Вербин, и все милиционеры и полицейские по всему свету не в силах остановить это.

Слабые люди от таких мыслей приходят в отчаяние и не хотят жить, а сильные… Сильные испытывают вдруг ясное ощущение того, что они все же могут что-то сделать. Остановить, защитить, прекратить! Если нужно — убить ради этого. Холодная ярость.

Наверное, именно тот эпизод, так поразивший Вербина, и стал основным в его жизни. Именно благодаря ему он и согласился спустя несколько лет возглавить отдел «полиции нравов»…

— Одевайся, Марина, — сказал он. — Сейчас все равно в УВД поедем. Незачем голой тут сидеть.

А когда оказалось, что одежда девушки находится в джипе, стоящем во дворе, сам спустился и все ей принес.

Заодно узнал и про то, что арест всех бандитов прошел успешно. Даже Быка взяли живым, хотя тот и пытался отстреливаться. Но не вышло: слишком много «травки» выкурил, рука подвела на этот раз.

— А ты молодец, — хлопнул Вербина по плечу уже слегка пришедший в себя полковник. — Слышал я, как вы с Сергеевым двоих бандитов положили. Молодцы.

Теперь давай девку ту разрабатывай как следует. Связи там и все такое. Сам понимаешь, она много может знать. Давай двигай.

— Ты вообще кто? — поинтересовался Владимир уже в машине, когда вдвоем ехали в город, в УВД. — Чем занимаешься? Приезжая, наверное?

Теперь он уже избегал смотреть на девушку, съежившуюся на заднем сиденье.

С одной стороны, она была такой красивой, что Вербин невольно краснел и потому отводил глаза. А с другой стороны, ему было, неловко, что он застал ее в минуту наибольшего ее унижения и подавленности. К этому примешивалось еще не вполне им самим осознанное чувство собственной вины перед ней. Ведь он — сотрудник милиции, и частично и его вина есть в том, что подобное вообще происходит на белом свете.

Он узнал, что она студентка пятого курса. Когда услышал, что оканчивает в этом году педагогический институт, ему стало совсем нехорошо. Мысли спутались.

До того момента Владимиру как-то не приходило в голову, в какое время он живет…

У нее неработающий муж и больной ребенок, которому необходимы дорогие лекарства. А где же взять деньги, если не таким вот путем?

— С тобой в первый раз случилось такое? — спросил он, и девушка кивнула.

Поглядев искоса на ее отрешенное заплаканное лицо, на ее мертвые глаза, Вербин поверил ей. И снова ему захотелось сделать что-нибудь, чтобы такие вот мертвые глаза стали у тех, кто организует бизнес, скромно именуемый «оказанием платных сексуальных услуг». — И давно этим занимаешься? — поинтересовался он.

— Полгода, — прошептала девушка. Она сидела нахохлившись, кутаясь в свое продувное пальтишко, а губы ее все еще продолжали дрожать.

Сейчас он привезет ее в УВД, оформит протокол задержания. Потом этот протокол пошлют в канцелярию педагогического института «для принятия мер».

И что будет? Ее отчислят, наверное. А если даже и нет, многое в жизни этой девушки будет кончено навсегда. Такие письма из органов внутренних дел никто не станет держать в секрете. В любом случае — позор, огласка. Пятно на всю жизнь, не отмоешься. Муж, конечно, бросит сразу же. Хотя он сам урод порядочный: нормальный муж не доведет жену до необходимости заниматься проституцией.

Кому от всего этого станет хорошо?

Сломать человеку судьбу — легче легкого. В особенности если человек и впрямь наделал глупостей, а ты — сотрудник милиции.

— Всех не пережалеешь, — как-то в назидание сказал ему один коллега.

Ну что ж, это справедливо. Всех не пожалеешь, всем не поможешь: он ведь не Бог, а старший лейтенант милиции. Но одного конкретного человека он пожалеть может. И одному он может помочь. Точнее, одной…

Закон? Инструкции? Какого черта, в конце концов! Закон не требует, чтобы наделенные властью сильные мужчины ломали жизни направо и налево молодым девчонкам!

Вербин вел машину быстро, и слабые огоньки дальних городских окраин бежали ему навстречу. Девушка сзади молчала. Он включил автомагнитолу.

Самурай скушал рис, выпил чай, Загорелся кровавый восход.

Самурай крикнет громко: «Банзай!» — И уйдет в бесконечный поход…

Он вдруг представил себя самураем. Тем самым, который с громким криком идет в дальний поход сквозь ночную мглу. Сквозь жизнь, с обнаженным оружием, против сил зла, неведомых и многочисленных…

— Вылезай, — негромко сказал Владимир, притормозив машину возле безлюдной автобусной остановки у самой черты города.

— Зачем? — чуть слышно прошелестела губами его испуганная спутница.

Вербин снова не посмотрел на нее, он отвернулся.

— Я смотрю в другую сторону, — пояснил он медленно. — А ты открываешь дверцу и бежишь. У меня нога болит, я ее подвернул, так что не смогу тебя догнать. Ты слишком быстро бегаешь.

Она не поблагодарила его, да, впрочем, Вербин ни на что подобное и не рассчитывал. Слишком устала, слишком потрясена, слишком подавлена, чтобы соображать. Разве в этом дело?

А он, в свою очередь, не стал смотреть ей вслед. Включил зажигание и тронулся, набирая скорость.

«Уж слишком она красивая», — вдруг ни с того ни с сего сказал он себе и засмеялся.

В дороге спустило колесо, он остановился, чтобы подкачать, а проститутка дала деру. Вот так это будет выглядеть в рапорте. А что не надел наручников и лопухнулся — это плохо, тянет на взыскание, но на фоне удачного задержания целой опасной банды, конечно, пройдет незамеченным. Так что можно включить магнитолу погромче и расслабиться немножко. В конце концов, он неплохо «завалил» сегодня тех двоих бандитов, а разве это не самое главное для него?

Эту ночку вдвоем мы с тобой проведем, Так смелее гляди, самурай!

Глава четвертая

С самого утра Вербин занял заранее присмотренную им наблюдательную позицию. Когда еще было темно и ледяной утренний туман стлался над рекой, он вошел в кафе, размещенное в здании автостоянки, и спросил чашку чая.

Юная продавщица облила его легким презрением и сообщила, что есть только «Липтон» в пакетиках и что он стоит десять рублей. В русских кафе вообще не любят клиентов, которые заказывают себе чай, — эти люди не могут рассчитывать здесь на уважение обслуги. Во-первых, чай дешевле, чем кофе, а во-вторых, кофе в представлении простого человека — это нечто высокое, нечто интеллигентное, как бы символ культуры и утонченности. А чай — это слишком примитивно: его дают в школьном буфете на завтрак, его же разливают в армейской столовке, и даже в тюремно-лагерном рационе присутствует такое же название напитка.

— Чай, — повторил Вербин и, взяв чашку с дымящимся кипятком, сел к окну.

Точнее, окон тут вообще не имелось — все кафе было стеклянным, так что обзор отсюда открывался просто великолепный. Дом, который интересовал майора, просматривался как на ладони.

Помешивая пластмассовой палочкой пакетик в кипятке, майор разглядывал дом и прикидывал, кто в какой квартире может тут жить. Накануне он навел все возможные справки в паспортной службе района и даже встречался с местным участковым.

Дом подлежал расселению и сносу, поэтому занятыми оставались только три квартиры из шести бывших когда-то здесь. Решение было принято городскими властями уже давно, потому три года назад и было выдано разрешение на строительство напротив автозаправочной станции. Станцию давно построили, а дом все так и стоял на своем месте.

Судя по прописке, во всех трех квартирах проживали пенсионеры: на первом и третьем этажах супружеские пары, а на втором — одинокая старушка.

«Наверняка тот парень, который продает кассеты, снимает тут комнату у кого-то, — размышлял Вербин, — либо, что даже вероятнее, является сыном или внуком кого-то из прописанных тут. Сам не прописан, но живет. А может быть, и не живет даже, а просто часто приезжает навестить. Что ж, посмотрим».

В целом Владимир был доволен: задержание Андрея Поликарпова, показавшееся на первый взгляд совершенно бессмысленным, могло все-таки принести оперативные результаты. Хоть тот и оказался обычным извращенцем, непричастным к собственно производству преступных кассет, все же он сообщил важную вещь — сумел запомнить продавца и даже указал дом, в котором тот то ли живет постоянно, то ли бывает часто. А это уже — очень серьезная зацепка…

Помещение автозаправочной станции было небольшим, но устроенным очень удобно и функционально: в одной части имелась стойка с буфетом, где на трех полках теснились бутылки, внизу стояла кофеварка, из которой шел пар, лежали приготовленные бутерброды, салаты в пластмассовых тарелочках. У противоположной стены были выставлены всякие аксессуары для машин — автомобильные масла, моечные средства, щетки. Девушка-буфетчица одновременно являлась и кассиром бензоколонки. Наливая очередному посетителю кружку пива, она другой рукой могла включить подачу бензина на указанную колонку.

Посетителей с утра тут было немало: люди ехали на работу, а по дороге заворачивали сюда заправиться и заодно выпить кофе. Машины подъезжали и отъезжали, и Вербин подумал, что для жильцов расположенного напротив дома было бы, вероятно, настоящим избавлением из ада, если бы их и вправду переселили куда-нибудь отсюда.

Просидев час и присмотревшись к дому, майор выпил еще и кофе вдобавок — не сидеть же с пустой чашкой, а от горьковатого «Липтона» остался во рту вяжущий вкус.

За прошедшие два часа из дома вышли несколько человек, и еще несколько вошли внутрь, но ни один из них не заинтересовал Вербина. Входили и выходили женщины и дети. Владимир хорошо помнил описание, которое дал Поликарпов продавцу видеокассет. «Высокого роста, худой, волосы русые, довольно длинные, зачесаны за уши. На вид примерно лет тридцать. Лицо угреватое, глаза серые».

Одежду Поликарпов описывать не стал, потому что встречался с продавцом летом, а сейчас была осень и совсем другая погода.

В одиннадцать утра Вербин поднялся со стула и, застегнув куртку на все пуговицы, вышел наружу, навстречу резким порывам ветра, дующего с реки.

Место тут было пустынное и потому особенно холодное и неуютное в ветреную погоду. Перейдя шоссе, майор оказался рядом с домом и обошел его со всех сторон. Да, как он и думал, другой своей стороной строение выходило прямо на берег реки — голый, неухоженный, покрытый мелкой галькой и усеянный пустыми пивными бутылками. Если бы не они, место можно было бы признать даже романтичным: пологий берег, медленно текущая река…

«Совсем как в американских фильмах ужасов, — внезапно пришло в голову Вербину. — Прямо какая-то „Сонная лощина“…»

Сказал это себе и тут же сам удивился: отчего столь мирное на вид место навело его именно на воспоминания о фильмах ужасов? А, вот отчего — дом был деревянный, совсем обшарпанный, с ржавыми водосточными трубами, облезлой синей краской на стенах и зловещими печными трубами, торчащими ввысь к белесому осеннему небу, словно могильные памятники на кладбище…

«Тьфу ты, совсем очумел, — ругнул он себя. — Нельзя же так увлекаться. Где это видано: эмоциональный милиционер? Дом как дом, у нас в городе четверть домов еще в худшем состоянии».

В кармане у него имелось заранее приготовленное удостоверение сотрудника областного радио, которое майор уже довольно давно выправил себе для того, чтобы иметь возможность спокойно беседовать с разными людьми. Подобные ксивы есть у многих оперативных работников органов, хотя это и не афишируется.

«В. В. Максимов. Корреспондент» — было написано в удостоверении, и любой желающий мог проверить это. О таких вещах тоже всегда заботятся заранее. Хотите проверить, действительно ли я корреспондент? Ради бога, звоните на областное радио и спрашивайте. Вот телефончик — это отдел кадров, они вам скажут.

И скажут, не сомневайтесь. На то это и отдел кадров — издавна святая святых государственного порядка в России.

— Максимов В. В.? — переспросит девушка из отдела кадров на другом конце провода. — Одну минуточку…

Опустит кудрявую головку, заглянет в некую тетрадочку, где имеется список «дополнительных» сотрудников, и поводит по странице наманикюрен-ным пальчиком.

— Да, — скажет через полминуты в трубку, — такой у нас работает. Да, Максимов В. В., именно так.

Так что проверяйте на здоровье. Конечно, такая система годится для поверхностного общения со случайными людьми. Потому что если с таким удостоверением нарвешься на настоящего сотрудника радио, будет смешно и глупо…

Вербин решил начать с третьего этажа и потом двинуться вниз.

— Чего надо? — спросил из-за двери грубый голос, после того как майор нажал несколько раз на дребезжащий звонок.

— Поговорить бы надо, — отозвался Вербин. Практика показывает, что с неотесанными людьми лучше всего сразу же взять такую же ноту. Грубияны, как правило, считают вежливость проявлением слабости.

— О чем говорить? — тут же донесся голос.

— Областное радио, — сказал Вербин. — Я корреспондент, вот у меня удостоверение.

Через некоторое время дверь открылась и на пороге появился небритый субъект лет сорока в майке, открывавшей волосатую грудь, и с куском колбасы в руке. Несмотря на поздний уже час, казалось, что человек только что встал с постели.

Похоже, так оно и было, потому что за спиной его тотчас возникла еще одна фигура, на этот раз женская — в длинном засаленном халате с торчащей из-под низу ночной рубашкой.

— Чего ему надо? — говоря о Вербине в третьем лице, спросила женщина, и мужчина, не оборачиваясь, тут же ответил ей не по-русски, на отрывистом гортанном языке.

— Я готовлю материал о расселении жилых домов в этом районе, — стараясь говорить миролюбиво, сообщил майор. — Хотелось бы узнать ваше мнение об этом.

Ваш дом ведь должен идти на расселение?

Дальше прихожей его не пустили. Встретившие Вербина люди оказались кавказцами, снимавшими ЭТУ квартиру.

— Какой расселений? — возмущенно заговорил мужчина. — Слушай, какой расселений? Хороший дом, зачем расселять?

— Люди живут, куда потом денутся? — гортанно запричитала молодая женщина, бывшая, по всей видимости, женой волосатого господина. Она плохо говорила по русски и поэтому в дополнение к своим словам сильно размахивала руками, обнажившимися по локоть из широких рукавов платья. Только сейчас майор сообразил, что на даме отнюдь не халат, а скорее платье…

— А хозяева квартиры где? — на всякий случай поинтересовался Владимир.

— Мы — хозяева, — гордо и без смущения объявил кавказец. — Были тут старичок со старушкой, жили бедно, плохо. Я их квартира снял, деньги платил — старички к детям поехали. Дети тоже плохой у них, бедный, есть нечего, хлеба нет. Я деньги платил, они живут, и квартира моя.

— То есть вы купили эту квартиру? — уточнил Вербин на всякий случай, хотя знал, что в этой квартире прописаны только два старика и больше никого.

— Зачем купил? — даже слегка обиделся мужчина и снова заговорил возмущенным голосом. — Зачем купил? Я им деньги плачу, даю на покушать, на все другой…

Все было понятно, так часто теперь бывает. Живут себе два старичка, пенсии у обоих совсем маленькие. Приезжает такой вот смуглый гражданин черт знает откуда и как бы берет старичков на содержание. Они съезжают куда-нибудь — к детям или другим родственникам, а он живет в их квартире. Один или с семейством, как в данном случае.

— А почему вы не купили эту квартиру? — задал Вербин следующий вопрос. — Вы что, не граждане России? У вас нет вида на жительство?

Спросил это и тотчас пожалел — незачем было вылезать со своей осведомленностью об этой проблеме. Для нелегальных эмигрантов из южных стран такие вопросы хуже всего — они ненавидят эти вопросы до дрожи, до ненависти.

До вопроса о документах эти люди могут говорить о чем угодно. Они будут слезно рассказывать о том, что они беженцы из «горячих точек», о том, что их притесняли хуже некуда. Или рассуждать о том, что они советские люди и приехали из «братских республик».

Но после вопроса о документах они звереют на глазах. Потому что задающий этот вопрос как бы тем самым говорит очень многое, что не выскажешь прямыми словами, но что явственно подразумевается. А именно: «Ты — нежелательный иностранец, нелегально, воровским образом проникший в мою страну. У тебя нет визы, нет вида на жительство. Ты отбираешь рабочие места у граждан России, тебя следовало бы выслать отсюда, да просто на всю вашу ораву сил не хватает».

Вот что примерно означает невинный вопрос о документах, обращенный к гортанному человеку и возмущающий его до ужаса.

И на сей раз майор Вербин не сдержался: как всякий милиционер, он не любил приезжих южан. Реакция не заставила себя ждать.

— Какой гражданин? — закричал мужчина, размахивая руками. — Какой жительства, а? Я тебя спрашиваю!

Он принялся наступать на Владимира, с каждой секундой приходя во все большую ярость. Женщина проворно отступила за спину мужа, видимо поняв, что сейчас он будет бить этого местного ханурика, посмевшего задавать некорректные вопросы.

— Ты мент, да? — орал волосатый. — Ты что за вопрос мне задавал?

Из комнат, расположенных дальше по коридору, бежали дети. Их было четверо, как успел заметить майор, отступая к входной двери: двое малышей и двое мальчиков-подростков лет четырнадцати смуглых, полуголых, в глазах которых уже вполне ясно посверкивал волчий огонек.

«Если они кинутся все вместе, что возможно, подумал Вербин, — мне несдобровать. С ними лучше не связываться».

На этот раз он захватил с собой пистолет, который висел сейчас под мышкой на ремне, но не станешь же стрелять в такой ситуации! Вдруг случайно заденешь одного из этих подростков-волчат. Потом затаскают по судам, они ведь несовершеннолетние, а суд не посмотрит на то, что в четырнадцать лет эти джигиты уже вполне могут убить человека…

Владимир толкнул спиной дверь, которая, к счастью, осталась незапертой, и выскочил на лестницу. «Хозяин жизни», купивший, по его понятиям, все в этой стране, решил не догонять несчастного «журналиста» — пусть бежит. Он только выглянул из квартиры и, перед тем как захлопнуть дверь, еще раз крикнул:

— Будешь соваться, мы с тобой разберемся! Найдем и достанем!

Майор остался один на лестнице, прислушиваясь к тому, как из-за захлопнувшейся двери доносится сразу начавшийся визгливый гвалт на чужом наречии. Видимо, довольный собой отец семейства объяснял своим волчатам, как надо разговаривать с жалкими местными людишками.

Вербин вдруг живо представил себе, как испугался бы оказавшийся на его месте настоящий журналист. Агрессия, брань, да еще угрозы «разобраться».

Интересно, кто это «мы»? Наверное, какая-нибудь из рыночных мафий, состоящая из таких вот нелегальных выходцев из «братских республик».

«Надо бы позвонить потом здешнему участковому, — подумал майор. — Рассказать ему… Хотя, скорее всего, он и сам знает, но либо боится связываться, либо давно уже куплен, берет деньги. А каково здешним детям ходить в школу вместе с этими волчатами?»

Руки у него немножко дрожали, но не от страха, конечно, а от брезгливости и бессилия.

«Вот бы врезать по этой наглой морде!» — крутилась мысль. Не убить, а врезать. Со словом «убить» у Вербина были особые, аккуратные отношения. Служа в уголовном розыске, он слишком хорошо знал, что это слово конкретно означает.

Что значит убить человека, как это в реальности выглядит. Нет, убить ему никого и никогда не хотелось — это уже совсем другое.

Вот, может быть, только тех парней, которые насилуют маленьких детей перед видеокамерами. Тех — пожалуй…

Майор вспомнил то, что удалось увидеть в покинутой столь поспешно квартире. Видел он немного, но достаточно для первого впечатления. Грязные стены, повсюду валяется хлам, накурено, люди одеты неряшливо. Настоящее логово.

Может в этой квартире располагаться притон, куда привозят детей для съемки? Не исключено.

Ниже этажом к двери долго никто не подходил, а затем послышался тихий старушечий голосок:

— Вам кого?

Представившись, как и в первый раз, Вербин попал в квартиру лишь после того, как через глазок показал свое липовое журналистское удостоверение.

— Вот и хорошо. А то откуда знаешь, кого Бог приведет? — сказала старушка, впустившая Вербина внутрь. Была она высокого роста, в длинной темно-коричневой юбке и черной шерстяной кофточке, наглухо застегнутой до самого горла.

Серебристые седые волосы туго стянуты в узел на затылке, на изборожденном глубокими морщинами лице светится приветливая улыбка.

Здесь все было совсем не так, как только что на третьем этаже.

— Проходите, — пригласила старуха, отворяя дверь в комнату. — Меня зовут Маргарита Васильевна. Только обувь уж, будьте добры, снимите, а то у меня тут кругом половички.

Оказавшись в большой комнате, площадью метров тридцать, Вербин буквально обомлел от поразившей его красоты. В углу, возле окна, находился огромный иконостас, состоящий из десятка икон разного размера. Под ним стоял столик, на котором лежала стопка книг и стояла хрустальная вазочка с положенными туда расписными пасхальными яйцами.

Маргарита Васильевна с улыбкой наблюдала за своим гостем, молча застыв рядом.

— Поразительно! — не удержался майор. — Какая красота у вас! Нечасто такое увидишь.

— В церковь надо чаще ходить, — мягко заметила хозяйка. — Там еще и не такая красота. Здесь у меня все скромно, так только, для души. Да вы проходите, садитесь вот сюда. Чай будете пить? У меня с вареньем — вишневым и сливовым.

Несмотря на отказы Вербина, она, не слушая его, ушла на кухню и загремела там чашками, а он, оставшись в комнате один, огляделся. Да, пожалуй, иконостас — единственное, что отличало эту комнату от миллионов других. Самая обыкновенная мебель, да и той мало — круглый небольшой стол посередине, три стула вокруг стола, платяной шкаф и в противоположном от икон углу — узкая кровать, будто девичья, аккуратно застеленная суконным одеялом.

Зато все очень чисто: пол вымыт как следует, обои хоть и дешевенькие, но тоже чистые, да еще ситцевые занавески на окнах — просто загляденье. Жалко только, что нет традиционной герани на подоконниках, с ней жилище выглядело бы классическим образцом счастливой и покойной старости.

Маргарита Васильевна вошла с подносом в руках, на котором стояли чашки с дымящимся чаем и две вазочки с наложенным доверху обещанным вареньем.

— Да зачем же столько? — невольно воскликнул Вербин. — Столько же не съесть зараз…

— По русскому обычаю, — снова улыбнулась довольная старуха. — Мало класть — это не по-русски. А что не по-русски — то не по мне. Пейте чай на здоровье. И я с вами выпью. Мое дело стариковское, пришел гость — и хорошо, а то скучно одной сидеть. Так вы с радио?

Владимир в ответ наплел незамысловатую историю о том, что областное радио заинтересовалось проблемой аварийных домов, которые городские власти все никак не могут расселить. Вот и ходит корреспондент, расспрашивает людей о житье-бытье, готовит передачу.

Старуха молча слушала, в такт его словам изредка кивая седой головой — соглашалась.

— Кроме всего прочего, — заметил майор как бы между делом, — такие дома, как ваш, часто становятся местами прибежища для разных антисоциальных типов, для преступников.

Сказав это, Вербин как бы бросил наживку, надеясь на то, что хозяйка подхватит тему и расскажет что-нибудь важное о соседях сверху. Старухи часто бывают очень наблюдательными…

Так и случилось. Услышав последнее, Маргарита Васильевна заметно оживилась. Лицо ее сделалось суровым, и она, поджав губы, сказала веско и неторопливо:

— Истинно так. Аминь. Вот наш дом и возьмите. Вы были уже выше этажом?

Вербин кивнул, и старушка горестно добавила:

— Сами небось видели, что там творится. А как жить с ними рядом?

— Хулиганят? — уточнил майор.

— Беспокоят, — аккуратно сказала Маргарита Васильевна. — Ну, сами посудите? Каждый вечер — крики, шум, топочут ногами по полу. Так до полночи спать не дают. Визжат как резаные, пьянствуют, таскается к ним кто угодно. И все не по-нашему лопочут. Потому что инородцы, — торжественно закончила она и, обернувшись к сияющему иконостасу, истово, с чувством перекрестилась:

— Прости, Господи, меня, грешную…

Потом снова обернулась к Вербину: губы ее по-прежнему были поджаты, а в глазах стояла горестная суровость.

— Понаехали к нам всякие, спасу от них нет.

— И куда только смотрят там, наверху? — поддакнул майор, качая сокрушенно головой.

Чай оказался очень вкусным, старушка не пожалела заварки, и аромат приятно щекотал ноздри при каждом глотке. А уж про варенье и говорить нечего — тут хозяйка оказалась настоящей мастерицей.

— А на детей их хотя бы посмотрите, — заметила старушка горестно. — Вы видели этих детей? Старшие — настоящие бандиты, сразу видно, а у младших у всех педикулез. Если бы они в школу почаще ходили, их бы сразу приметили и взялись, а так…

— Что вы сказали? — удивился Владимир. Ему было неловко признаться, что он забыл значение этого слова — педикулез. — Что это такое?

— Вшивость, — коротко пояснила Маргарита Васильевна, и майор невольно улыбнулся. Ах, ну да, конечно. Просто педикулез так редко сейчас встречается, что он даже забыл. Педикулез, вшивость — это термины из далекого прошлого: Гражданская война, Отечественная, вошебойки, сыпной тиф и всякое в таком же роде.

— Вы сами видели? — уточнил он, и хозяйка кивнула.

— Конечно, сама, — подтвердила она. — На лестнице когда встречаемся, вижу.

Я ведь сама — медик, как же мне не видеть?

— Да-а? — вежливо протянул Владимир, и старушка снова заулыбалась — на этот раз гордо.

— Я сама медик, — подтвердила она. — И сын у меня тоже стал медиком. Но инородцам этим я ничего про вшивость у их детей не говорю: сами должны видеть.

А связываться с ними опасно, тем более в моем возрасте, вы сами видели, что это за дикие звери. Вот вы и напишите про все это, — попросила Маргарита Васильевна. — По радио расскажите о том, как русскому человеку, который православный и ветеран труда, от инородцев житья не стало. Так каждый вечер и топочут, так и бьют по голове, будто обухом, управы на них нет никакой.

— Можно поближе рассмотреть ваши иконы? — спросил он и, встав из-за стола, приблизился к заветному углу. Тяжелым торжественным блеском сверкало золото и серебро старинных окладов. Под иконостасом горела крупная ажурная лампада, отбрасывая свет на изображения святых.

Форточка в находящемся рядом окне была открыта, так что врывавшиеся в комнату порывы ветра с реки иногда слабо колебали пламя в лампаде и язычок огня колебался. От этого шевеления света на иконах казалось, что строгие изможденные лица святых движутся, что они живые.

— Очень красиво, — задумчиво произнес майор, не в силах оторвать взгляд от волшебного зрелища.

Милицейская работа, в особенности в «полиции нравов», не позволяет слишком часто задумываться о душе, о потустороннем мире. Конкретная жизнь с ее безобразиями и рутинной суетой захлестывает с головой, оттого Вербин так оценил для себя эту внезапную остановку подле чего-то прекрасного, заставившего его вспомнить о том, что жизнь состоит не только из преступников и маньяков…

— А вы ходите в церковь? — с оттенком подозрительности поинтересовалась старушка.

— Нет, — покачал головой Вербин. — К сожалению, нет. Я не верю в Бога.

Наверное, это очень плохо…

— Это совсем неважно, — улыбнулась Маргарита Васильевна. — Какая разница?

Ведь вы — русский человек? Ну а раз так, то должны быть православным.

Майор вернулся к столу и сел обратно. На последние слова старушки он только пожал плечами, потому что не понял их. Ему всегда казалось, что национальность и религия — совершенно разные вещи. Хотя, наверное, ей лучше знать, раз она такая набожная…

— Мне казалось всегда, что сначала нужно все-таки верить в Бога, — осторожно заметил Вербин. — Конечно, может быть, я ошибаюсь…

— Ошибаетесь, — еще мягче, чем прежде, перебила его старушка. Ее взгляд теперь лучился добротой и почти святостью, как будто в нем отражались взгляды святых с иконостаса, висящего напротив. Она улыбалась и накладывала гостю новую порцию домашнего варенья, на этот раз из слив, распространявшего по комнате удивительно уютный аромат. — Ошибаетесь, — повторила она. — При чем тут какой-то Бог? Разве в этом дело? Мы с вами — русские люди, а православие — это родное, наше великое и мудрое прошлое. Заветы отцов, традиции народа. Разве не так?

Майор неопределенно усмехнулся в ответ и снова встал, с интересом поглядывая в сторону столика, стоявшего прямо под поразившим его иконостасом.

Он вдруг начал догадываться, к чему клонит старушка. Сделав шаг в угол и продолжая слушать Маргариту Васильевну, Вербин слегка наклонил набок голову, чтобы разглядеть корешки на книгах, стопкой выложенных под иконами.

«Протоколы сионских мудрецов», прочитал он. «Берегитесь сектантов», «Жидомасоны — кто они?». Молитвенник на церковно-славянском языке завершал перечень и лежал снизу, что и понятно — на церковно-славянском языке много не прочитаешь…

«Библии нет, — машинально отметил про себя Вербин. — Хотя что тут странного? С этими книжками Библия вряд ли сопрягается: тут уж либо одно, либо другое».

— Но вот вы же крестились на иконы, — решил спросить Вербин, — я сам только что видел. Зачем же креститесь, если в Бога не верите?

Маргарита Васильевна посмотрела на него так, словно он был несмышленым ребенком.

— Это обычай предков, — молитвенным голосом ответила старушка. — Это — святой знак, оберегающий русского человека от напастей, от зла, которым наполнен мир. Наши обычаи, обряды — лучшее, что есть на земле. Это — то, что хотят у нас отнять всякие инородцы. Они хотят, чтобы мы стали Иванами, не помнящими родства. Да вы кушайте варенье, добрый человек. Если понравится — я вам могу и с собой положить, домой деточкам отнесете.

Попрощавшись с радушной хозяйкой, майор спустился ниже этажом. От встречи у него осталось смятенное чувство. С одной стороны, он увидел перед собой необычайно чистую, опрятную старость. Старость человека, чья жизнь наполнена глубоким осознанным смыслом. Сама комната с красивыми иконами, с лампадой, с выметенными полами и аккуратно застеленной старушечьей кроватью говорила об этом. Дай Бог каждому в старости вести такую жизнь.

Но с другой стороны…

«Странная какая-то религия, — подумал Вер-бин. — Религия без Бога. Нужно только быть русским и ненавидеть инородцев, а остальное как же — само собой?»

Впрочем, думать обо всем этом не было времени. Владимир уже много лет назад положил себе за правило не предаваться размышлениям об отвлеченных вещах, которые в данный момент его не касаются непосредственно. Он только как бы помечал их в мозгу, а потом укладывал куда-то глубоко-глубоко, подальше, чтоб не отвлекали и не мучили понапрасну, в ущерб вещам реальным. А об отвлеченных предметах он подумает как-нибудь на досуге — когда выйдет на пенсию.

После того как Марина обошла все школы города, «подозрительных» детей оказалось в списке семьдесят девять человек. Со всеми следовало побеседовать, причем действовать нужно было осторожно, чтобы никого из ребятишек не напугать.

Действительно, нельзя же спрашивать ребенка: «Скажи, Петя, тебя не трахали взрослые дяденьки? А другие дяденьки в это время не снимали это на пленку?»

За такие вопросы в два счета вылетишь со службы.

Разговаривать нужно очень осторожно, очень бережно и аккуратно. Но если вести себя так, то, скорее всего, и не добьешься признания от тех, кого на самом деле ищешь. Те ребятишки, которые участвовали в съемках, наверняка не захотят признаваться.

К удивлению Марины, Инна Менделевна Збарская согласилась помочь мгновенно.

Стоило Марине рассказать старой доцентше о проблеме, с которой столкнулась, как Збарская тотчас кивнула головой и лицо ее приняло непреклонное выражение.

— Мы найдем их, — сказала она, хищно шевеля усиками над верхней губой. — Мы разыщем этих гадов, и они будут наказаны. Не сомневайтесь, Мариночка.

— Да нет, — улыбнулась та. — Вы не правильно меня поняли, Инна Менделевна.

Искать гадов будем мы — милиция, а вы могли бы помочь определить, кто из детей подвергался этим ужасам. Пока у нас семьдесят восемь человек. Вы ведь сможете побеседовать с ними? Жертвами преступников был кто-то из них.

Они сидели на кафедре, куда Марина пришла впервые после долгого перерыва.

В последний раз она была тут еще до защиты диплома, на пятом курсе. Как много в ее жизни случилось за это время, как сильно изменилась она сама! А на кафедре, казалось, жизнь остановилась, тут не было заметно никаких изменений.

Наверное, в учебном заведении так и должно быть. Студенты учатся, получают дипломы и разлетаются по всему свету. У каждого будет своя судьба, большинство может и не вспомнить потом об институте, о годах, проведенных здесь. А институт остается прежним, таким же, как годы и десятилетия назад. В нем продолжают учиться новые молодые люди, чтобы потом уступить место другим.

Правда, сама Инна Менделевна сдала за то время, что Марина ее не видела. Растолстела еще больше, и сильнее стала одышка. Громадный мастодонт с трудом теперь ковылял по коридору, но в глазах старой доцентши по-прежнему блистал неугасимый огонь, которого так боятся все окружающие.

Рассказ Марины потряс Инну Менделевну. Она разволновалась, и лицо ее не предвещало ничего хорошего.

— Мариночка, я сделаю все, что надо, — заявила она, и ноздри ее раздувались от гнева. — Все, что нужно, чтобы раздавить этих тварей. Но сначала я должна видеть это.

— Что видеть? — сначала не поняла Марина.

— Эти проклятые фильмы, — пояснила грозная старуха. — Эти фильмы, за которые люди должны сжигать этих тварей живьем, а Бог должен карать семейства их до седьмого колена. Я должна точно знать, что делали с детьми, чтобы правильно задавать им вопросы.

— Может, не надо, Инна Менделевна? — с опаской спросила Марина. — Вы знаете, такие зрелища — не для здоровых людей. Это, знаете ли, не способствует хорошему настроению. Я могла бы просто подробно описать вам все, что там происходит. Поверьте, вам будет тяжело смотреть.

Усики над губой дрогнули, а черные глаза превратились в бездонные колодцы, подобные тем, к которым когда-то давным-давно привел Моисей свой народ из Синайской пустыни.

— Знаете, Мариночка, мне приходилось в своей жизни переживать и не такое, — сказала старуха:

— Я всякое повидала. За мою нервную систему можете не беспокоиться. Давайте вместе беспокоиться за тех детей, которым пришлось все это пережить.

На следующий день специально отряженный для такого дела лысый Иннокентий заехал за Инной Менделевной в институт после лекций и привез ее в отдел. К приезду доцентши Марина специально готовилась.

— Нельзя, чтобы посторонний человек видел, какой у нас тут беспорядок, — пояснила она удивленным коллегам. — А то стыдоба какая — посмотрите сами. Что она о нас подумает?

— А что тут такого? — удивленно обвел глазами комнату Виталик. — Все нормально вроде. Рабочая обстановка.

Но тут положительный Лукоморов вступился за Марину, встал на ее сторону.

— Конечно, нехорошо, — согласился он. — Ты, Виталик, просто не понимаешь, потому что молодой и у тебя дома, наверное, такой же бардак. А солидному человеку сразу непорядок бросается в глаза. Вон что творится!

В конце концов все даже помогли Марине кое-как привести в порядок помещение.

— Как к приезду министра готовимся, — усмехнулся Иннокентий, протирая сверкающую голову носовым платком.

Инна Менделевна и прибыла как министр. Эта женщина умела себя держать.

Ничего особенного, но стоило на нее посмотреть — и любому становилось понятно, что дама серьезная.

— Ну-с, давайте посмотрим ваши страсти-мордасти, — сказала она, усаживаясь в единственное кресло, которое специально выделил Вербин из своего кабинета.

Марина была уверена в том, что стоит Инне Мен-делевне хоть краем глаза увидеть эти жуткие фильмы, она попросит немедленно выключить видеомагнитофон.

Во всяком случае, на месте старой доцентши сама Марина так бы и поступила. Она даже не притронулась к этим кассетам после того первого и последнего раза, когда майор заставил ее досмотреть их до конца.

Но Збарская смотрела фильм молча, ни на что не реагируя. В комнате стояла тишина, только слышалось возмущенное пыхтение Инны Менделевны. Ее лицо было каменным, только ноздри раздувались, как у тигра перед прыжком, и черные усики топорщились над верхней губой.

— Понятно, — произнесла она мрачно, когда обе кассеты были просмотрены. — Все ясно. Теперь давайте посмотрим еще раз, только выборочно.

— Неужели не достаточно? — удивленно поинтересовался Вербин, молчавший до этого. — С души ведь воротит…

Но Инна Менделевна только искоса бросила на майора взгляд и отвернулась.

— Вы хотите иметь результат? — сказала она. — Или вы хотите возмущаться?

Мариночка, дайте мне пульт, я сама буду крутить эти фильмы и останавливать, где нужно.

Она осталась в комнате одна, потому что все сотрудники, включая Марину, вышли.

— Зловещая старуха, — усмехнулся капитан Лу-коморов. — Настоящая Баба Яга.

Чего она там хочет высмотреть?

— Наука, — смеясь, пояснил Виталик и, подняв кверху указательный палец, добавил иронически:

— Я еще с института помню, что такое наука. Это значит сто раз посмотреть одно и то же, а потом покачать головой и сказать, что здесь может быть несколько трактовок.

— Время теряем, — сокрушенно заметил лысый Иннокентий. — Марина вон семьдесят девять детишек выявила… С ними срочно надо начинать работать, раскручивать, а мы тут сидим, кино поганое смотрим.

— А как ты их раскручивать собираешься, детишек-то? — пробурчал Вербин, без перерыва куривший одну сигарету за другой, отчего его кабинет быстро заволокло отвратительно пахнущим дымом. — Будешь им пальцы дверями защемлять?

Или другое что придумаешь?

Все резко замолчали, а сам Иннокентий окаменел на стуле. Намек, вырвавшийся у Вербина, все сразу поняли: прежде Иннокентий служил в отделе по расследованию убийств, и там у него случился нервный срыв — во время допроса чуть было не убил арестованного, не желавшего сознаваться в совершенном преступлении. После той неприятности Иннокентия освидетельствовали в поликлинике и посоветовали перевести его на более легкую службу, где не нужно каждый день смотреть на изуродованные трупы и разговаривать с убийцами. Именно из-за этого Иннокентий и попал в «полицию нравов»… — Ты на мое душегубство намекаешь? — тихим, но угрожающим тоном спросил Иннокентий, не поднимая глаза на майора. — Так чтоб ты знал, и все прочие, я скажу… Никогда я никого не пытал и не бил. Не было этого. Просто нервы не выдерживают, когда с этой сволочью общаешься. Между прочим, здесь ничуть не лучше. Просто преступления другие, а негодяи точно такие же.

В кабинет заглянула Инна Менделевна.

— Я готова, — сказала она. — Все посмотрела, во всем убедилась. Дайте мне сигарету, а то мои кончились.

Вид у нее был вполне торжествующий, она была явно довольна собой.

— И скажите мне, — заявила Инна Менделевна, затягиваясь с видом полководца, выигравшего сражение, — внимательно ли вы все смотрели эти кассеты?

Внимательно? И вы тоже, Мариночка?

Доцентша обвела всех взглядом и ухмыльнулась так, что морщины на ее лице собрались в жесткие пучки вокруг глаз и около рта.

— И никто из вас ничего не заметил? И вы не заметили, Мариночка? Ну, соберитесь и скажите честно: вы действительно не заметили ничего удивительного или придуриваетесь?

Инна Менделевна любила театрализованные действа, Марина помнила это еще со студенческих лет. Збарская любила играть и «гнать картину» — в ней было нечто актерское.

Сейчас, внимательно послушав воцарившуюся в кабинете тишину, Инна Менделевна, весьма довольная собой, снова обвела взглядом недоуменные лица и сокрушенно покачала головой.

— Боже, — сказала она. — И эти люди называют себя сыщиками… А где же ваша внимательность? Где проницательность, о которой так много пишут в книжках?

Где она, спрашиваю я вас?

Она положила ногу на ногу и опять усмехнулась.

— Я расскажу вам анекдот, — сказала Збарская. — Он не очень про сыщиков, но вам подойдет. Так вот… В медицинском институте на практическом занятии в морге профессор подводит студентов к столу,на котором лежит полуразложившийся труп. И говорит: «Будущий медик должен быть не брезглив». И с этими словами засовывает в задний проход трупа палец, а затем облизывает его.

«Сейчас же сделайте все так же, как я, — говорит профессор и повторяет:

— Будущий медик должен быть не брезглив». А студенты ведь хотят стать медиками и не хотят портить отношений с профессором… Все они по очереди подошли и сделали то, что требовалось. И лишь после этого профессор назидательно сказал:

«Запомните, друзья и будущие коллеги! Медик должен быть не только не брезглив, но и наблюдателен! Я-то засунул один палец, а облизал совсем другой… А вы?»

Когда все смущенно рассмеялись и умолкли, не понимая, к чему клонит гостья, Збарская, усмехаясь, продолжила:

— Вот и я вас спрашиваю — а вы? А вы проявили наблюдательность? Нет, говорю я вам. Таки не проявили, а называетесь сыщиками, молодые люди. Сколько вы там насобирали в школах подозрительных детей, Мариночка?

— Семьдесят девять, — ответила Марина и протянула бумаги. — Вот список.

— Можете его выбросить, — заявила Збарская решительно. — Это негодный список. Никто из этих детей в фильмах не снимался.

— Почему? — не выдержал издевательств Вер-бин и даже встал со своего места. — Почему вы так думаете?

— Сядьте, — ничуть не испугалась Инна Менделевна. — Не надо вскакивать, я все объясню и без этого. По школам вы ходили впустую и списки составили тоже пустые. Бессмысленные. Потому что в списках у вас нормальные дети. Ну, скорее всего нормальные, раз учатся в обычных школах. Вы ведь ходили по обычным школам, да? Напрасно. Достаточно ведь было повнимательнее посмотреть эти ваши фильмы, и все стало бы ясно. Удивляюсь я на вас, Шерлоки Холмсы.

Оборвав себя на полуслове, Инна Менделевна, видимо, решила, что хватит уже издеваться.

— Дети на экране — глухонемые, — сказала она твердо. — Они ничего не слышат, им все показывают жестами. А кроме того, их реакции… Одним словом, искали вы не там.

Новость была ошеломляющей. Марина чуть не заплакала от обиды и злости на себя: ведь столько времени и сил потрачено впустую на хождение по школам! Ну, пусть другие сотрудники не обратили внимания на странные реакции детей, но ведь она-то педагог — могла бы заметить.

Как глупо!

Но уже в следующую минуту всеобщее смятение и растерянность сменились почти что радостью.

— Конечно, — тут же заявил Вербин. — Глухонемых гораздо легче искать! Их же гораздо меньше, чем обычных детей.

— Это вы так думаете, — сурово заметила Збарская. — Их меньше, но тоже довольно много. Но искать нужно именно среди них.

— Работать по этому делу будем все, — объявил Вербин после того, как довольная собой Инна Мендел евна уехала домой. — Из прокуратуры уже дважды звонили, интересовались, как идут дела. И в УВД меня тоже спрашивали…

Оказывается, мы потеряли кучу времени.

Майор был собран и деловит: чутье подсказывало ему, что сейчас они вышли на верный путь и победа близка.

— Виталик с Иннокентием разделят между собой все районы города и в районных детских поликлиниках составят списки всех глухонемых детей, — распорядился он. — А затем, не теряя времени, всех нужно обойти, сверить с фотографиями. Понятно?

— Такие списки, скорее всего, не в поликлиниках, а в райсобесах, — вставил умудренный жизнью Лукоморов. — Глухонемой — это же не болезнь, а состояние.

Инвалидность, а где инвалидность — там райсобес.

— Ладно, — махнул рукой Вербин. — Их двое — они разберутся. Тебе, Петр, другое поручение будет. Ты — мужчина тертый, положительный. Займись-ка ты детским приемником УВД. Сам знаешь, туда всех беспризорных детишек свозят, там всякие попадаются. Самое что ни на есть подозрительное место. Присмотрись там к работникам, только аккуратно, понял?

Лукоморов кивнул, задание было нелегким, но ясным до предела. Если в детском приемнике собраны сотни беспризорников, кому-то из сотрудников может прийти в голову использовать ситуацию и заработать. Почему бы и нет? Люди разные попадаются, а желание денег вкупе с ощущением безнаказанности иной раз творит чудеса даже со старыми службистами…

— Марина, — продолжал Вербин, — сколько в городе специальных детских школ для глухонемых? Ими займись, это будет твоя епархия.

Для себя он оставил дом на берегу реки. В прошлое посещение Вербину сильно не понравилось это место. Посетить квартиру на первом этаже ему не удалось: дверь не открыли, как он ни стучал. Что же касается кавказцев на третьем этаже, то с ними требовалось разобраться как следует. Несмотря на то что у них самих имеются дети…

«Мало ли что, — говорил себе майор. — Своих детей они не трогают, заботятся. А кто поручится за то, что именно эти люди не занимаются преступным бизнесом с видеосъемками?»

Правда, Поликарпов ничего не упомянул о том, что человек, продавший ему кассеты, был кавказцем. Ну и что из этого? Во-первых, мог попросту забыть сказать об этом, а во-вторых, те же самые кавказцы могли нанять белого человека для того, чтобы он занимался розничной торговлей.

Получить ордер на обыск не составит в данном случае никакого труда. Если в квартире нелегально проживают иностранцы, прокуратура охотно даст согласие на обыск.

…В этот же вечер у Лукоморова был день рождения. По отдельным репликам сослуживцев Марина догадалась, что этого события здесь ждут с особенным нетерпением. Поэтому, как только деловая часть закончилась, все принялись поглядывать на часы и многозначительно — на Вербина, которому, как начальнику, следовало сказать первое слово.

Он знал это и потому не спешил. День рождения у Пети Лукоморова давно уже стал ежегодной традицией в отделе. К нему готовились, его ждали, и прежде всего сам виновник предстоящего торжества.

— Поздно уже, — сказал Виталик, поглядывая по сторонам с равнодушным видом. — Хватит уже работать-то. Успеется.

— Известное дело: работа не волк, в лес не убежит, — подхватил Иннокентий, усмехаясь. — Кино страшное посмотрели, какая теперь служба?

— Милиционер всегда на службе, — улыбаясь, заметил Вербин, делая вид, что не понимает, куда клонят его товарищи.

— Смеркается, — после недолгой паузы добавил Лукоморов, поглядывая в сторону огромной сумки, которую притащил сегодня с собой утром.

Пора было сдаваться. Вербин засмеялся и поднялся из-за стола.

— Домой пора идти, — потягиваясь, сказал он. — По домам, телевизор смотреть. Ба! Да что же это у Пети за сумка здоровенная? А нет ли там запрещенных видеокассет?

— Или снова порнографическими журнальчиками запасся? — заверещал Виталик, поняв поданный сигнал.

— Ну-ка покажи, Петр Петрович, что у тебя там спрятано?

Груды документов, валяющихся на столах, тотчас смели в ящики. Иннокентий сбегал и запер изнутри дверь отдела, чтобы никто уж с улицы не заходил, не беспокоил. Два стола сдвинули вместе и аккуратно застелили белой бумагой, оставшейся еще с прошлого года для подобных случаев.

— Мариночка, ты у нас теперь будешь хозяйкой — сказал Лукоморов, хитро улыбаясь. — Организуй тарелочки и приборчики вообще всякие, и ты увидишь, чем я занимаюсь осенью по вечерам, вместо того чтобы гоняться как очумелому по городу.

Он принялся одну за другой доставать из казавшейся бездонной сумки стеклянные банки. Тут были малосольные огурчики — совсем маленькие, проложенные листьями червой смородины, с вкраплениями долек чеснока и пятнышками черного перца. Помидоры в такой лее банке — тоже очень маленькие, цельные, не лопнувшие, с чесноком и нарезанными стручками красного жгучего перца. И еще очень многое, начиная от «синеньких» до аппетитных белых грибов домашней засолки.

— А за водкой уже сбегали? — озабоченно поинтересовался Иннокентий, который глядел на яства, появляющиеся на столе, и потирал руки, громко сглатывая набегающую слюну.

— Я к тому, что если надо, то могу сбегать, — добавил он, и глаза его заблестели от предвкушения…

— Водку на службе? — притворно изумился Вербин. — В служебном помещении?

Да где это видано, капитан Виноградов? Как можно!

Он даже изобразил начальственный гнев, хотя с краешками губ ничего не смог поделать: они у него подрагивали от подступающего смеха — несколько часов назад он лично указывал Виталику магазин, в котором нужно купить хорошую, не паленую водку.

— Холодильника у нас нет, — сокрушенно произнес теперь Виталик, вытаскивая из шкафа полиэтиленовый пакет с бутылками. — Водка теперь теплая будет. Вот, заметьте, — добавил он, оглядывая всех присутствующих, — в каждом паршивом притоне, который мы «берем», имеется холодильник. Потому что шлюхи заботятся о своих клиентах, стараются, чтоб у них была всегда холодная выпивка. А наше начальство разве так о нас думает? Где холодильник, я спрашиваю?

— А ты шлюхам пожалуйся, — посоветовал с самым серьезным видом Иннокентий.

— Так и скажи им, что вот, мол, страдаем без холодильника. Оттого, мол, мы такие злые, все время вас хватаем и работать мешаем. Так после этого у нас назавтра уже тут от холодильников проходу не будет.

— Ну да, каждый будет сидеть в персональном холодильнике, — засмеялась Марина, которая тоже успела проникнуться духом веселья и предстоящего маленького праздника. А почему бы и нет? Сколько можно тянуть унылую лямку? — Боже! — тут же испугалась она, заметив выстроившуюся на столе батарею бутылок.

— Разве можно столько выпить? Что с вами будет?

Все дружно рассмеялись.

— Почему это с нами? — спросил Лукоморов. — И с вами будет то же самое. Мы разве не вместе собрались?

— Но я столько не пью, — возразила Марина, что снова вызвало общий смех.

— Никто столько не пьет, — заметил Виталик. — Да мы по чуть-чуть. По граммулечке. Что тут пить-то? Смешно.

— Конечно, что тут пить? — тут же согласился Иннокентий. — Подумаешь, выпивка… По бутылке на брата. Разве это выпивка? Не-ет, одно слово — «полиция нравов». Разве тут оттянешься культурно, как подобает?

— А где было культурно? — усмехнулся Вербин, вспомнив, как страшно напивался вместе с коллегами, когда служил в уголовном розыске. Каждое удачное задержание опасного преступника сопровождалось возлияниями — надо же отметить успех и заодно снять напряжение.

И это не шутки: как не выпить, если за час до этого ты вполне мог погибнуть? В тебя стреляли, тебя пытались достать ножом, об твою голову хотели разбить кирпич. Кого-то из твоих товарищей зацепило, кого-то увезли в больницу.

А дело сделано, и опасный преступник теперь обезврежен и сидит в камере. Ну, при такой жизни не захочешь, да выпьешь…

— Культурно было в «убойном» отделе, — принялся за свои воспоминания Иннокентий. — Вот, бывало, подпишет гад чистосердечное признание. Или, в крайнем случае, явку с повинной. А то бывало…

— Помоги банки открывать, — прервал его на полуслове суровый Лукоморов. — И накладывать тоже. И ты, Мариночка, принимайся, женской рукой чтобы…

Это было очень веселое застолье. Пожалуй, отметила про себя Марина, у нее в жизни никогда и не бывало такого. Убогое служебное помещение? Столы, накрытые белой бумагой? Старые тарелки и отсутствие ножей?

Да, конечно, но разве это главное?

Зато Иннокентий принес домашнее сало — с розовыми нежными прожилочками и абсолютно восхитительное на вкус. И он учил Марину, как надо закусывать за таким столом.

— Сначала берешь вот эту стопочку, — говорил он, всовывая Марине в руки граненый стакан. — Но не пьешь сразу, а готовишь себе закуску — это самое главное. Берем кусок хлеба, на него кладем вот этот кусок сала, а сверху — то, что притащил Петя: нарезанный маринованный сладкий перец, например. И грибки обязательно, но только это — отдельно. Вот сюда положим, на тарелочку с краю.

Так, теперь можно пить. Петя, твое здоровье, расти большой и красивый! Ну вот, до дна пить не обязательно, мы не гвардейские офицеры. А теперь закусываем быстро: сначала грибочком, чтоб он легко проскочил в горло, проклятый… Ага, хорошо. Холодненький, скользкий и пахнет лесом. У Пети всегда такие получаются.

А сейчас откусываем вот этот хлеб с салом и прочими маринадами. Ну как? Научил я тебя?

Иннокентий был очень доволен своей ролью наставника молодежи, но Марина заметила ревнивые взгляды, устремленные на них Вербиным и Виталиком, и потому слегка отстранилась.

Она ощущала теплоту почти семейного праздника — давно уж у нее подобного не бывало.

«А что тут странного? — вдруг подумала она. — Ведь с этими людьми я работаю вместе. Мы почти все время проводим рядом друг с другом. Разве это не семья, хотя бы отчасти?»

Лукоморов сидел гордый и довольный собой. Каждый год он приносит на свой день рождения домашние заготовки, и каждый год срывает аплодисменты. Никто лучше него не умеет все это делать! Вечером, когда вернется домой, в очередной раз расскажет жене о том, как угощал товарищей и как они были довольны.

— Только перца мы в огурцы в этом году многовато положили, — озабоченно скажет супруга, подперев голову рукой. — Не горчили огурцы-то?

— Да нет, все в норме, — солидно ответит Лукоморов. — Вербину особенно перцы сладкие понравились. Ну, те, что еще с прошлого года остались…» В этом-то году какие-то плохие были, я и брать не стал.

А потом они пойдут спать, и сон их будет счастливым, потому что жизнь, как калейдоскоп, состоит из самых разных частичек, но есть ведь в ней и хорошие — вот как эти, например…

В десятом часу вечера стали расходиться. Вербин пил наравне со всеми, но, как показалось Марине, совсем не пьянел, только в лице все сильнее проступала бледность и глаза с каждым стаканом становились все темнее.

Когда все вместе вышли и заперли дверь снаружи, Виталик взял Марину под руку и предложил проводить до дома. Она еще раньше, в середине вечера, заметила, как он стал все чаще и с большим интересом поглядывать на нее. Что поделаешь, спиртное часто возбуждает нескромные желания и необоснованные надежды.

— Знаешь, — заговорщицки сказал Виталик, беря Марину под локоть в темном дворе. — Ты очень красивая. Особенно сейчас, когда немножко выпила.

Его глаза блестели, и Марина рассмеялась в ответ.

— Ну да, — ответила она шутливо. — Не бывает некрасивых женщин, бывает мало водки. Это известно. А поскольку водки сегодня было достаточно, я и показалась тебе красивой. Не правда ли?

— Да нет, — обиженно принялся объяснять что-то Виталик, но подошедший сбоку Вербин тронул его за рукав.

— Виталик, — сказал он строго. — Тебя дома Жена ждет. Ведь правда? Давай двигай домой, и без приключений.

— Как будто тебя жена дома не ждет, — начал Хорохориться тот, но, увидев внезапно сощурившиеся глаза майора, осекся и отпустил локоть Марины.

— Меня — не ждет, — чуть слышно процедил Вербин и добавил совсем негромко:

— Марина, я провожу тебя?

Они шли по городу пешком. Вечер выдался не слишком холодным, по крайней мере без ледяного ветра, обычно дующего с реки. Вербин шагал рядом с Мариной, крепко держа ее под руку, как будто боялся, что она вдруг вырвется и убежит. А она, ощущая руку майора, слыша его шаги рядом и дыхание возле своего уха, внезапно подумала о том, как же давно она не ходила вот так по городу — под руку с мужчиной. Действительно очень давно.

За вечер Марина выпила очень мало, как ни старался заботливый Иннокентий подливать ей, но все равно с непривычки голова немного кружилась и во всем теле ощущалась какая-то непривычная легкость. Будто не было тяжелого дня, оживленного вечера…

На мгновение Марина вдруг представила себе, что идет не с начальником, провожающим ее с вечеринки, а с мужем или с возлюбленным. Они идут домой, где будут вместе.

«Какая чушь, ты просто пьяна, — сказала она себе строго. — Расслабилась, распустилась».

— Послушай, — вдруг сказала она Вербину, решившись. — А почему ты только что сказал, что жена тебя не ждет?

Эти слова резанули по ее сознанию, она их запомнила, как и тон, каким они были произнесены.

Спросила и тотчас сама смутилась: зачем полезла с бестактным вопросом?

Вербин оказался не склонным к откровенностям.

— Да так, — пожал он плечами. — Так уж в жизни получилось. Мало ли у кого как случается. Слушай, ты очень торопишься домой?

Марина остановилась и удивленно уставилась на него.

— Да нет, — произнесла она растерянно. — Артем наверняка уже спит. В последнее время нам удалось как-то с ним договориться, и теперь он засыпает один, не ждет меня. А в чем дело?

Увидев печальные и абсолютно трезвые глаза Вербина, Марина пожалела о том, что столь деловито задала последний вопрос.

— Мы можем зайти еще куда-нибудь посидеть, — ответил майор, сам чуть смутившись в свою очередь. — Если некуда спешить, то почему бы не поболтать еще немножко? Вон кафе напротив, оно открыто. Пойдем?

— Хочешь «заполировать»? — усмехнулась Марина. — А чем «полировать» станем? Обычно водку «полируют» пивом, но мне бы не хотелось.

— Коньяком, — коротко сообщил Вербин. — Водку лучше всего полировать коньяком. С лимончиком, хоть это и считается дурным тоном. Впрочем, для тебя возьмем шоколадку. Идет?

Кафе находилось в подвальчике, куда вели скользкие каменные ступени.

Наверняка раньше тут был просто какой-нибудь не нужный никому склад, а в последние годы деятельные люди привели все такие подвалы в приличное состояние и сделали в них магазинчики или небольшие кафе.

Народу было не слишком много, но достаточно: работающие круглосуточно кафе всегда привлекают людей, которым неохота идти домой.

Взяв у стойки коньяк в графинчике и нарезанный ломтиками лимон, они уселись за столик в дальнем углу, подальше от динамика, изрыгающего негромкую, но назойливую музыку.

И вот здесь, за этим столиком, на Марину, что называется, «накатило». Она сидела напротив Вербина, видела прямо перед собой его бледное лицо с очень темными глубоко запавшими глазами и внезапно ощутила такую теплоту, идущую от него к ней, что чувство доверия к этому человеку пересилило сдержанность и здравый смысл.

— Послушай, — тихо сказала она. — Я не оби-дела тебя тем вопросом? Ну, про твою жену?

— Да нет, — снова пожал плечами Владимир и даже слегка улыбнулся, одними губами. — Ничего страшного. Не бери в голову. Просто я не хочу об этом говорить. Но ведь у каждого есть такие темы, о которых ему не хочется говорить.

Он сказал это не для того, чтобы как-то уязвить ее: скорее всего, имел в виду только себя и такими словами пытался оправдать собственную нелепую жизнь и нежелание говорить о ней.

Марина опустила глаза к бокалу с плещущимся на дне золотистым армянским коньяком и, дрогнув длинными ресницами, упрямо прошептала:

— А я хотела бы об этом поговорить.

— О чем? — не понял Владимир и даже улыбнулся от растерянности. — О моей жене?

— Нет, — упорно повторила Марина, не отрывая взгляда от янтарных капелек на стеклянных стенках пузатого бокала. — Я хотела бы поговорить о том, о чем не хочется говорить… Мы с тобой никогда и не говорили об этом, как будто условились заранее. А сейчас я хочу спросить у тебя…

Теперь Вербин перестал улыбаться и опустил глаза. Они оба теперь сидели, не глядя друг на друга.

— О чем? — коротко и глухо спросил он.

Музыка в динамике на противоположной стене сменилась на нежную, лирическую.

Это была песня об одинокой женщине и о ее любви к женатому мужчине…

Но, от любви устав, Испытывая страх, Она следит за стрелкой на часах…

— Почему ты меня отпустил тогда? — спросила Марина, сделав над собой последнее усилие, которое, против ее ожидания, далось ей легко.

Она сидела замерев, даже не моргая и страшась следующего мгновения. С одной стороны, она неожиданно набралась храбрости и спросила о том, о чем смертельно боялась даже подумать, но что волновало ее. С другой стороны, Марине было страшно: ведь она коснулась темы, которая была запретной между ней и Владимиром. Да не просто коснулась, а впрямую задала вопрос. Как он может на это отреагировать?

Вербин медленно поднял на нее взгляд, помедлил еще, а затем улыбнулся. Он понял ее состояние.

— Ты нарушила правила, — сказал он. — Мы ведь с тобой еще в первый раз молча условились не вспоминать об этом. Было такое? А сейчас ты сама спросила.

Марина вздрогнула, легкий холодок пробежал у нее между лопаток. Но она всегда доводила начатое до конца. Будь что будет.

— Может быть, пришла пора изменить правила, — совсем тихо произнесла она.

— Зачем лгать себе и говорить, что ничего не было? Это было, это не приснилось нам обоим. Ты отпустил меня тогда. Почему ты это сделал?

Опять последовала пауза. Из динамика доносился голос Алены Апиной:

Любовь ее грешна, Но ангелы живут на небесах…

Прислушавшись к словам песни, майор неожиданно усмехнулся.

— Вот примерно поэтому, — сказал он, кивнув в сторону динамика. — Ангелы живут на небесах. А на земле все не ангелы, и каждый человек может оступиться, попасть в дикую историю, наделать ошибок. Всякий и каждый. Совсем недавно я на твоих глазах отпустил с миром гражданина Поликарпова. Помнишь? Отпустил, потому что не хотел портить ему жизнь. Ты ведь не удивилась и даже сама сказала мне потом, что я правильно поступил. Знаешь, я уже давно придумал для себя такую заповедь: если можешь не ломать человеку судьбу — не ломай ее.

Он поднял бокал и залпом выпил остатки коньяка. Потом поставил бокал на стол и закончил:

— А когда я увидел тебя в своем кабинете шесть лет спустя и узнал, кем ты стала и почему пришла, — понял, что не ошибся в тот раз. Правильно поступил.

Разве не так? И еще у меня есть к тебе просьба.

— Какая? — прошептала Марина, все еще глядя в свой бокал и как будто окаменев.

— Во-первых, всегда смотри мне в глаза — спокойно и уверенно, — улыбнулся Вербин. А затем, когда Марина подняла на него взгляд, посуровел и добавил:

— И второе… Больше никогда не возвращайся к этой теме. Сейчас ты захотела спросить меня, сама заговорила. Я ответил тебе, и хватит об этом. Проехали.

Навсегда. Договорились?

Она не успела даже кивнуть, потому что сидевший за дальним столиком мужчина вдруг обернулся.

До этого Марина вообще не видела лиц сидящих в кафе людей: их было немного, и они ее не интересовали. К тому же тот, что обернулся сейчас, все время сидел спиной, разговаривая со своим собеседником.

Но сейчас их взгляды внезапно встретились, и Марина с ужасом узнала Вадима…

Черт! Он что, преследует ее? Нет, непохоже, потому что и сам бывший супруг, недавно получивший окончательную отставку, выглядел страшно удивленным.

Вербин заметил, как изменилось выражение лица Марины, и проследил за ее взглядом.

— По-моему, мы с этим товарищем уже встречались, — заметил майор. — Он что, повсюду таскается за тобой? Выслеживает?

— Да нет, — затрясла головой Марина. — Вовсе нет. Никогда он за мной не следил, да и незачем ему… Откуда я могла знать, что мы его здесь встретим?

Ей было ужасно неудобно перед Вербиным за то, что снова все так глупо получилось: опять нарвались на Вадима. А вдруг он снова полезет в драку?

Но нет, все обошлось. После секундного замешательства Вадим увидел рядом с Мариной Вербина и понимающе усмехнулся. Но с места не встал — только скользнул взглядом и отвернулся. Спустя пару секунд обернулся снова, на этот раз помахал рукой приветственно и больше уже не обращал внимания на бывшую свою супругу.

Слава богу!

Вадим сидел за столиком не один, но его собеседника Марина не знала: наверное, это был какой-то новый знакомый. Неприятный какой-то субъект средних лет с довольно длинными светлыми волосами, зачесанными назад и убранными за уши. Угреватое длинное лицо, напоминающее лошадиную морду, а на носу — очки в металлической оправе. Вид довольно стильный, в общем-то, но и отталкивающий.

Собеседники были увлечены разговором. Тот, очкастый, пил пиво, делая большие глотки и двигая при этом острым кадыком, который был отчетливо виден из расстегнутого ворота рубашки. Вадим же нервно двигал рукой по столу пустую чашечку из-под кофе. Когда двое собираются в кафе и один пьет пиво, а другой кофе — это очень неравноценно. Потому что кружку пива можно пить долго, а с чашечкой «эспрессо», если ты не итальянец, долго не просидишь.

— Пойдем отсюда, — сказала Марина, поднимаясь из-за столика и нервно сжимая в руке сумочку. — Извини меня за то, что я привязалась к тебе с серьезными разговорами. Пришли в кафе поболтать, а я и привязалась. Да еще этот Вадим…

— Тебе неприятно, что он увидел нас с тобой вместе? — уточнил Вербин, на что Марина в ответ даже изумленно засмеялась.

— Нет, что ты, — совершенно искренне сказала она. — Наоборот, пусть смотрит. Пусть знает, что у меня есть друзья, которые могут меня защитить от его приставаний. Хотя надо сказать, — на этот раз Марина, выйдя на улицу, уже сама взяла Вербина под руку, — что после вашего знакомства, — Марина хихикнула.

— Вадим больше ни разу не появлялся у меня дома. И не звонил. Честное слово.

Они вышли на улицу. К ночи стало подмораживать, и поднявшийся ветер гнал осенние листья, хрустящие под ногами. Лужица перед входом в кафе затянулась чуть заметным ледком.

— И как я не заметила его машины? — удивилась Марина, указывая на припаркованный рядышком «гольфик» Вадима. — Вот растяпа. А еще называюсь милиционером…

В городе оказалось две школы для глухонемых детей и один закрытый интернат. Искать детей при таком раскладе было уже гораздо легче — всего три объекта, но стоило Марине наведаться в первую же такую школу, как стало ясно, что и на этом пути легко отнюдь не будет.

Снова началось то же, что было и в обычных школах — ахи и вздохи и пожимание плечами.

— Вроде вот этот мальчик похож на Груздева из шестого класса, — говорила завуч, тыча пальцем в предъявленную ей фотографию. — А девочка эта — ну прямо вылитая Аня Гнезд и лова из пятого. И на Катю Токареву тоже очень похожа.

Сгрудившиеся во время перемены в учительской педагоги тоже не могли сказать ничего определенного.

— Тут дети раздетые, — заметил учитель истории. — А мы ведь наших воспитанников голыми никогда не видели…

— А лица? — уточнила Марина, которая от всей этой бестолковщины и неразберихи начала терять самообладание. — Лица ваших воспитанников вы видели?

В конце концов удалось даже встретиться самой с некоторыми из детей, на которых указали учителя. После урока в кабинет директора школы привели троих детишек: одного мальчика и двух девочек.

Ну и как с ними разговаривать?

Едва увидев детей, Марина ощутила свою полную беспомощность. Когда ребенок с младенчества ничего не слышит и не может говорить, это накладывает сильный отпечаток на всю его личность. Такой ребенок может быть не глупее своих нормальных сверстников, но он иначе видит мир, иначе общается с окружающим миром.

Общаться через переводчика, владеющего языком знаков? Дурацкая ситуация, но пришлось беседовать именно так, с помощью одной из учительниц.

— Тебя когда-нибудь снимали на видеокамеру? — спросила Марина у мальчика, который спокойно сидел перед ней на стуле и глядел прямо ей в глаза своим безмятежным взором. До него не долетал ни единый звук, он жил в абсолютной тишине. Голубые глаза его были устремлены на губы Марины, когда она задавала вопрос.

После короткой паузы, в течение которой мальчик обдумывал заданный ему вопрос, он поднял лежавшие до того на коленях руки и сделал несколько мелких жестов.

— Володя не понял, что такое видеокамера, — пояснила учительница.

Она в свою очередь замахала руками возле лица, быстро-быстро, после чего ребенок кивнул. Он напрягся и принялся делать жесты в ответ.

— Его снимали, — переводила учительница. — Много раз снимали. На новогоднем вечере, и дома тоже — папа снимал, и еще дядя… Когда шефы приезжали с завода, они тоже фотографировали Володю вместе с другими ребятами… Знаете, — добавила учительница. — Кажется, он все-таки не понимает, что такое видеокамера. Он явно имеет в виду фотоаппарат.

Марина откашлялась.

— Спросите его, фотографировал ли его кто-нибудь, когда он был обнаженным, — попросила она и встретила осуждающие взгляды переводчицы и сидящей сбоку директрисы школы. Мальчик понял вопрос и густо покраснел.

— Нет, никогда, — перевела учительница. — Это неприлично.

Точно такой же разговор состоялся и с двумя девочками. Понимать друг друга трудно, все смущались, и девочки сидели будто каменные. Трудно определить, были они искренни или нет.

— Надо бы поговорить с их родителями, — задумчиво заметила Марина.

Учительница и директриса переглянулись.

— Попробуйте, конечно, — сказала директор школы, поджимая губы и глядя в окно на школьный двор, где налетевший внезапно ветер раскачивал ветки густого кустарника. — Только родители ведь тоже глухонемые. Еще неизвестно, захотят ли они вообще с вами общаться.

Очень трудно работать, когда тебе никто не хочет помочь. В последнее время Марина почувствовала это с особенной силой. На инспектора ИДН в школах глядят как на неизбежное зло, а потому привычное и не слишком опасное. Когда же ты приходишь и говоришь, что из «полиции нравов», отношение к тебе оказывается двояким. С одной стороны, вроде бы серьезный человек и занимаешься каким-то важным делом, но с другой…

Директор школы сразу начинает нервничать. Ему неприятно, что именно к нему вдруг пришли из «полиции нравов». Как же так? Почему? Учителя стесняются, не понимают, чего от них хочет эта странная женщина в форме старшего лейтенанта.

«Полиция нравов»? А что это такое? И нет ли тут чего-нибудь безнравственного?

А поскольку все почти педагоги заботятся о своих детях, то они стараются защитить их от тебя. Не дай бог, задашь им не тот вопрос, смутишь.

— Медицинская экспертиза, — твердо сказала Марина, набрав предварительно в легкие воздуха. — Если от детей в разговорах ничего узнать нельзя, а с родителями беседовать бессмысленно, как вы говорите, то что ж делать? Будем проводить медицинскую экспертизу.

— Нет, — вырвалось совершенно непроизвольно у директрисы. Она даже вздрогнула и перестала безучастно смотреть в окно. — Кто вам такое разрешит?

Кто вам позволит волновать детей такими вещами?

— Кто разрешит? — Стараясь держаться спокойно, Марина пожала плечами. — Прокуратура разрешит. И наш областной комитет по образованию тоже разрешит. Не думайте, что это невозможно. Мы расследуем чрезвычайно опасное преступление, и некоторым детям и взрослым придется слегка поволноваться.

Марина произнесла это, а потом, очаровательно улыбнувшись, негромко добавила:

— Вы ведь не хотите, чтобы какие-то подонки продолжали мучить ваших детей?

Так что о медэкс-пертизе я в ближайшие дни договорюсь. До свидания.

Она легко встала со стула и уже с высоты своего роста с затаенным удовлетворением посмотрела в побагровевшее лицо директрисы. Вот так! Сказала и сейчас уйду!

Но настоящим испытанием для Марины оказался визит в интернат для глухонемых детей. Это вам не школа! Сюда помещают тех детей, от которых отказались родители, либо тех, у кого родители умерли или находятся в заключении. Триста детей, от семи до семнадцати лет, и все глухонемые. Да это бы еще что! Среди них много умственно отсталых, ведь до интерната с ними никто не занимался.

Едва Марина переступила порог интерната, у нее закружилась голова от топота сотен ног и от одуряющей вони, доносящейся из столовой, расположенной на первом этаже.

На каком сале здесь жарили и какие овощи отваривали — с этим следовало бы разбираться отдельно, и еще неизвестно кому — комитету по образованию или Управлению по борьбе с экономическими преступлениями…

Но сейчас у Марины была иная задача. В кабинете директора девушка-секретарь объяснила, что директор, господин Быков, болен и неизвестно, когда поправится.

Заметив, что Марина смущенно оглядывается, девушка улыбнулась:

— А, вы не привыкли к нашему шуму. Это дети. Они же сами не слышат, какой шум производят. Так что привыкайте. Вы ведь к нам на работу пришли устраиваться? — добавила она, взглянув в удивленное лицо Марины.

— Нет, с чего вы взяли? — нервно отреагировала та, с ужасом представив себе, что при определенных обстоятельствах это могло бы быть правдой: она ведь учительница по образованию, а с этой девушкой они, наверное, ровесницы…

— Нет, не на работу.

Она расстегнула плащ и продемонстрировала серый мундир с погонами:

— Я тут по одному делу. По срочному, так что мне бы с кем-нибудь быстро поговорить.

Поговорить оказалось возможным только с заместителем директора по внеклассной работе. Пока Марина спускалась этажом ниже, она в очередной раз подумала о том, что не все люди одинаковы. Например, те, которые работают здесь, видимо, бескорыстны, добры, сострадательны.

У педагога всегда есть выбор при поиске работы. Но чтобы пойти работать сюда, в интернат для глухонемых детей, необходимо иметь определенные душевные качества. А зарплата тут вряд ли намного выше, чем в других местах…

Интернат выглядел так, как, наверное, испокон веку и выглядят на Руси богоугодные казенные заведения. Облупившаяся зеленая краска на стенах в коридоре, облезлая побелка на потолках, расшатанные двери учебных кабинетов и спален, поскольку жилые помещения шли вперемешку с классными.

Заместитель директора как раз закончила вести урок в компьютерном классе, там ее и застала Марина. Немолодая женщина с серыми глазами и гладкими волосами, зачесанными назад, выглядела усталой и задерганной.

— Мы можем поговорить прямо здесь, — сказала она. — А то ко мне в кабинет долго подниматься. Меня зовут Кира Владимировна. Что у вас за дело ко мне?

Вместо ответа Марина вытащила из сумки приготовленные снимки детей и протянула их женщине.

— Это кадры из видеофильмов, — пояснила она. — Из фильмов про педофилию.

Посмотрите внимательно: эти дети никого вам не напоминают?

За закрытой дверью класса продолжался шум и топот бегущих ног, но Кира Владимировна не обращала на это внимания: во-первых, давно привыкла, а во-вторых, углубилась в изучение фотоснимков. Смотрела она довольно долго, не отрываясь.

— Вам кто-нибудь знаком? — не выдержав, спросила Марина. — Это вполне могут быть дети из вашего интерната.

Кира Владимировна как будто с неохотой оторвалась от изучения снимков и посмотрела внимательно на Марину.

— Нет, — сказала она, медленно покачав головой. — Должна вас огорчить, милочка. Наших детей на этих фотографиях нет. И вы ошибаетесь, — добавила она, возвращая Марине снимки. — Наших детей тут и не может быть. У нас ведь закрытое заведение, дети не выходят на улицу без сопровождения взрослых. Это попросту невозможно.

От внимания Марины не укрылось три обстоятельства: слишком долгое разглядывание фотографий — это раз. Слишком категоричное утверждение, что знакомых детей на снимках нет, — это два. Если дети совсем незнакомы, зачем так долго на них смотреть? Да и как можно на все сто процентов отвергать такую возможность? Третье обстоятельство — руки Киры Владимировны, когда та возвращала фотографии, явственно дрожали.

Но выдавать свои вдруг возникшие подозрения Марина не стала. Кто знает, а вдруг сидящая перед ней женщина просто утомлена? А руки дрожат от нервного тика…

— Вы не хотите посмотреть еще раз? — спросила она. — Или показать фотографии другим педагогам? Вдруг кто-нибудь узнает детей.

— В этом нет никакой необходимости, — твердо заявила Кира Владимировна.

Потом вдруг засуетилась, полезла в сумку, висящую на спинке стула. — Вы курите?

— спросила она. — Давайте покурим. Отойдем к окну и покурим. У меня все равно нет следующего урока, так что помещение успеет проветриться. Ну а теперь расскажите мне, почему вы ищете этих детей и что это за фильмы такие, — сказала она сразу же после того, как закурила от поднесенной Мариной зажигалки. — А то я что-то не поняла…

Говорить или не говорить? Лучше сказать: если эта дама имеет какое-то отношение к преступлению, то она и так все знает. А если нет — ничего, послушает. Может быть, после этого не будет столь категорична: наши дети не могут выйти отсюда без сопровождения взрослых! Фу-ты ну-ты, какие мы гордые!

Марина тоже, как говорится, «не первый год замужем» и слышала кое-что про порядки в интернатах. Здесь же не тюрьма с охраной и железными решетками.

Конечно, детям запрещается выходить одним — это правда, в инструкциях так и записано. Да кто же выполняет все эти высокоумные инструкции? И физически обеспечить выполнение такого правила вряд ли возможно — в интернате ведь нет охраны…

— В наших руках находятся несколько видеофильмов порнографического характера, — начала Марина, глядя в блеклые глаза заместительницы Директора, — на которых засняты сцены совокупления с детьми восьми-десяти лет. Сцены очень подробные и реалистичные. Так называемая запрещенная порнопродукция. Это преступление карается сразу несколькими статьями Уголовного кодекса и влечет за собой…

— Конечно, это ужасно, — махнула рукой Кира Владимировна, не дослушав — но почему вы пришли к нам? Почему вы думаете, что это наши дети?

На ее лице появились красные пятна волнения а голос дрогнул.

— Потому что дети в фильмах — глухонемые, — пояснила Марина, решив, что и это скрывать глупо. — Вот почему. Так вы действительно ничего не можете сказать?

Она испытующе посмотрела в глаза Кире Владимировне, и несколько секунд две женщины не отводили глаз, словно, сговорившись, играли в «гляделки».

— Я работаю здесь уже двадцать четыре года, — медленно и с расстановкой, как будто прислушиваясь к собственным словам, сказала учительница и нервно дернула худым плечом под темно-серой блузкой. — Двадцать четыре года, — повторила она. — Это ведь целая жизнь. Как пришла сюда девчонкой после института, так никуда и не уходила. Знаете, сколько ребят я выпустила отсюда?

Двадцать четыре выпуска — это сотни человек. Они иногда приходят, мы подолгу болтаем, как старые друзья или родственники. Хотя «болтаем» — это сильно сказано, — тут же добавила она, заметив недоумение Ма-ны. — Мы не можем болтать — они же глухонемые… пу да все равно, ты очень олизки со всеми нашими выпускниками. Они знают, что могут всегда прийти сюда и посоветоваться. Здесь ведь почти все дети брошенные, одинокие, и ближе нас, педагогов, воспитателей, у них никого нет. И часто на всю жизнь так и остается.

Она выкурила сигарету за четыре глубокие затяжки и тут же нервно полезла в сумку за новой.

— Три урока дала подряд и ни разу не курила, — заметила Кира Владимировна.

— Вы знаете, я страшная курильщица. Знаю, что плохо, но ничего не могу с собой поделать. Работа нервная. У меня восемнадцать часов в неделю, да еще все по воспитательной части — голова кругом идет.

— Вы программирование преподаете? — поинтересовалась Марина.

— Да, — подтвердила учительница. — Уже десять лет. Знаете, это перспективное дело для глухонемых. Сами понимаете, для них с самого детства закрыто многое, они ощущают свою неполноценность. Не каждая работа им подходит, а программирование и вообще компьютеры — это просто идеально для них. Ведь все происходит на экране и у ребят в голове — не нужно ничего слышать или говорить.

Она обвела взглядом класс и добавила немного растерянно:

— Хотя вы сейчас скажете, что мои старания уходят впустую. Да? Я и сама понимаю… У нас ведь компьютеры «Корвет», еще советские. Представляете, насколько они устарели? Спонсоры обещали купить новые, но потом грянул кризис, и больше уже никто ничего не обещает.

Кира Владимировна загасила вторую сигарету, буквально раздавив ее пальцем в стеклянной банке, приспособленной под пепельницу, и взгляд ее снова метнулся к лицу Марины.

— Я потому так твердо вам ответила сразу, — заявила она, — что я тут работаю двадцать четыре года и знаю, что в нашем интернате такого быть не может. Теперь вы меня поняли?

— Но я ведь и не сказала, что видеосъемка проводилась в вашем интернате, — осторожно сказала Марина. — При чем здесь это? Я имела в виду, что Кто-то из ваших детей мог попасть под дурное влияние кого-то из взрослых…

— У нас не может быть таких взрослых, — еще тверже парировала учительница.

— Те, кто работают здесь, никогда не пойдут на такое. Никогда, слышите вы? А посторонних у нас не бывает, — закончила женщина и посмотрела на Марину так, как, вероятно, глядела на врага старая императорская гвардия под Аустерлицем…

«Merde», — заявила гвардия в ответ на предложение сдаться. Усатые гвардейцы смотрели в жерла английских пушек, и ответ их был именно таков.

«Merde», — мысленно произнесла худенькая пятидесятилетняя женщина в старой блузке и черной юбке, и Марина услышала ее.

— Да, — сказала она в некотором замешательстве, не зная точно, как следует поступать дальше. С подобным противодействием ей еще не приходилось сталкиваться. В школах педагоги неохотно шли навстречу, но все же не так явно.

А это, да еще вкупе с дрожанием рук Киры Владимировны, наводило Марину на подозрения…

— Знаете, — проговорила нерешительно Марина. — мне бы все-таки хотелось посмотреть на ваших детей.

— Зачем? — резко спросила Кира Владимировна, и красные пятна на ее скулах выделились еще ярче.

— Вы утверждаете, что среди ваших детей нет тех, которые нас интересуют, — неторопливо, тщательно подбирая слова, говорила Марина, переминаясь с ноги на ногу у окна, из которого нещадно дуло ледяным ветром. — Пусть так, но я хотела бы в этом убедиться. Вы ведь не имеете оснований запретить мне это? В конце концов, я показала вам удостоверение и объяснила причину моего визита.

— Завтра, — вдруг сказала Кира Владимировна, будто приняв какое-то важное решение. — Приходите завтра, если уж вам так нужно. Сегодня я не могу, нет времени. И у детей нет времени на то, чтобы вы их разглядывали. Учебный план и так очень насыщен.

Марине не осталось ничего иного, как недоуменно пожать плечами.

— А что, завтра учебный план будет менее насыщен? — иронично поинтересовалась она. И добави-' ла, пристально посмотрев в глаза собеседнице:

— Хорошо, пусть будет завтра. Хотя от этого ведь ничего не изменится, не так ли? Вы и сами должны это понимать.

Она вздохнула и, укладывая выложенные на стол фотографии в сумку, сказала напоследок тихим проникновенным голосом:

— Если вы настаиваете, чтобы развязка наступила именно завтра, — пусть так и будет. До свидания, Кира Владимировна.

Уже у самой двери она остановилась и, обернувшись, почти шепотом произнесла:

— Только я прошу вас… Завтра я приду сюда не одна, и мы будем внимательно разглядывать ваших детей. Всех до единого. И пусть они все будут на месте, фокусы тут не пройдут. Договорились?

Выйдя из интерната, Марина глубоко вдохнула и, набрав в легкие воздуха, резко выдохнула. Это называется успокоение нервной системы. Говорят, что йоги так поступают. Интересно, как поступают йоги, когда сталкиваются с очевидной ложью? И как поступают йоги, когда чувствуют, что подошли очень близко, почти вплотную к цели?

— Что ж, завтрашний день все расставит по своим местам, — сказала себе Марина. — Но, кажется, след я взяла верный. Тут что-то очень нечисто, в этом интернате. Странная особа эта Кира Владимировна. Она явно лжет и выкручивается, но почему? Все-таки она очень уж не похожа на преступницу, занимающуюся съемкой порнофильмов. Или я плохая физиономистка и ошибаюсь? Впрочем, завтра и поглядим.

Марина еще не знала, что развязка действительно наступит завтра, однако предвидеть развитие событий она не могла. Наверное, йоги смогли бы, но она ведь всего лишь старший лейтенант милиции…

На обыск Марину не взяли.

— Там могут быть эксцессы, — заметил Вербин. — Ни к чему тебе туда соваться. И вообще: посиди вечером хоть раз дома, а то сын у тебя все один да один. Порадуй ребенка, а пока без тебя разберемся.

Он взял с собой Виталика и Иннокентия, а еще по пути прихватили участкового лейтенанта, очень недовольного тем, что придется работать полночи.

— Сегодня матч по телевизору, — бурчал он, усаживаясь в машину. — Раз в кои-то веки соберешься отдохнуть, а тут опять… Да и не найдете вы в той квартире ничего, нормальные «азеры» там живут. Дети у них в школу ходят, я проверял. Они на гражданство подали, справку показывали. Дело их рассматривают.

— Пускай не торопятся, — жестко усмехнулся Вербин. — В тюрьму их и без гражданства посадят.

Он подозревал, что недовольство участкового связано с тем, что этих людей тот лично опекает за деньги. Они ему платят, и он молчит, прикрывает все их «художества». А сейчас, конечно, боится, что кавказцев поймают на чем-то действительно серьезном, и тогда уж заодно выяснится, что он брал с них деньги…

Машину оставили через дорогу от дома, на автозаправочной станции, сбоку.

Часы показывали десять вечера. К этому времени, особенно осенью, все восточные люди уже собираются дома.

— Пошли, — скомандовал майор, и вчетвером они перебежали через дорогу.

Тихо поднялись на третий этаж, постояли у двери.

— Давайте уж скорее, — вздохнул участковый нетерпеливо. — Что тут топтаться?

— Молчать, — негромко сказал Иннокентий, который в такие минуты весь подбирался и, вспомнив свое «убойное» прошлое, становился очень серьезен. — Не тявкай. Развел у себя на участке черт знает что, так теперь не выступай.

За дверью была тишина. Затем послышался телефонный звонок и громкий разговор на горском наречии.

Вербин решительно нажал на звонок. Потом еще раз и еще. Звонил нетерпеливо, коротко и резко, чтобы с самого начала настроить обитателей квартиры на серьезный лад. Чтобы не думали, что с ними пришли шутки шутить.

— Открывай, милиция! — рявкнул Иннокентий, как только за дверью послышались аккуратные шаги.

— Какой милиция? — спросил кавказец из-за двери, но голос его заметно дрогнул.

— Русская милиция, какая еще! — взревел Иннокентий, поддав дверь плечом. — Открывай, кому сказано!

Дверь распахнулась, и уже знакомый Вербину волосатый человек в майке возник на пороге. На этот раз он был куда любезнее, чем тогда, когда видел перед собой не четверых сильных представителей власти, а одного скромного «журналиста».

— В чем дело, товарищ начальник? — улыбаясь весьма радушно, обратился он к Иннокентию. — Проходите, пожалуйста. Только у нас тесно тут, Дети спят маленькие. Из школа пришли, каша поел и спать легла все, — затараторил он, отступая назад в прихожую и вопросительно, ищуще скользя масленым взглядом по лицу участкового, с которым, несомненно, имел какие-то отношения…

Мужчина, конечно, был встревожен таким визитом, но Вербин отметил, что говорил тот намеренно громко, даже визгливо, явно давая знать другим обитателям квартиры об опасности.

Обитатели и не замедлили тут же появиться, высыпали все в коридор, который уже в следующую минуту заполнился гомоном, смуглыми лицами и курчавыми черными, как смоль, волосами. Тут была жена хозяина с распущенными волосами в неряшливо распахнутом на груди халате, двое молодых людей — его сыновья с глазами некормленых волчат, а также двое малышей, вовсе не думавших спать.

Вербин выступил вперед, и только теперь кавказец узнал в нем давешнего «журналиста», с которым обошелся так неласково в прошлый раз.

Представившись, майор показал ордер на обыск из прокуратуры, приказал всем присутствующим собраться в одной из комнат и никуда оттуда не, выходить.

— А ты приведи понятых, — повернулся он к безучастно стоявшему рядом участковому. — Только быстро, понял? Давай организуй.

Пока проверялись документы всех находившихся в квартире, Вербин обошел все три комнаты и, окинув их беглым взглядом, понял, что работы предстоит немало.

Много мебели, много всякого хлама. Чего стоят одни только громадные коробки со всяким барахлом, которыми буквально забита квартира…

Никто здесь не имел российских паспортов. Никто не имел даже временной прописки. Со стонами и жалостливым плачем демонстрировались помятые документы на азербайджанском языке, какие-то справки. И каждая подобная невразумительная бумажка сопровождалась выталкиванием вперед немытых чумазых детишек.

— Посмотри, начальник, — вопила женщина. — Маленький дети у меня!

Четверо дети, два совсем маленький! Как жить? Тут ютимся, без угла своего, без двора! Хлеба простой нету, понимаешь, как дети кормить?

Детишки как по команде принимались орать, размазывая слезы по грязным щекам, а женщина от этого переходила на визг. Создавалось впечатление, что это не импровизация, а неоднократно повторяемая тщательно выверенная процедура.

Появился участковый, который мрачно ввел в квартиру двух парнишек лет восемнадцати в перемазанных комбинезонах. Это были парни-заправщики с находившейся напротив бензоколонки: участковый привел их оттуда, попросив быть понятыми при обыске.

— А что соседку не привел со второго этажа? — механически поинтересовался Вербин, подумав, что при ее взглядах на национальный вопрос Маргарита Васильевна наверняка бы не отказалась поучаствовать в акции.

— Закрыто там, никто не отпирает, — пояснил лейтенант.

«Странно, — подумал майор. Он прекрасно помнил, что, когда они десять минут назад подходили к дому со стороны шоссе, окна старушки были ярко освещены. Неужели ушла куда-то на ночь глядя? — Наверное, она просто боится открывать в вечернее время», — догадался он.

Многие старики боятся…

Начался обыск. Иннокентий осматривал одну комнату, Виталик — вторую, а третьей занялся сам Вербин. Орущее семейство усадили на кухне, и с ними оставили для присмотра участкового, которому Вербин все равно с самого начала не доверял.

Проводить обыск — противное дело. И вовсе не такое легкое, как кажется на первый взгляд. Вербин искал прежде всего порнографию и все, что связано с ее производством: видеокассеты, видеокамеру.

«Должно быть, ищи, — говорил себе майор, с отвращением заглядывая в шкафы и вываливая оттуда на пол горы тряпья. — Не случайно же именно возле этого дома Поликарпов часто видел того, кто продал ему видеокассеты. Если этот тип бывает здесь, то, скорее всего, не напрасно».

Он перевернул вверх дном всю комнату и даже походил медленно по полу, прислушиваясь к скрипу старых рассохшихся половиц. Потом заглянул за шкафы и под них, чихая от поднявшейся пыли.

Нет, ничего, никаких следов.

В этот момент из соседней комнаты послышался крик Виталика. Он стоял на коленях перед картонной коробкой, из которой вынимал один за другим какие-то тяжелые свертки.

— Володя, посмотри, — позвал он Вербина, взвешивая увесистые штуки в обеих руках. — Вес мне что-то напоминает…

— Понятые, сюда, — скомандовал майор и, убедившись в том, что парнишки явились и уставились туда, куда было им велено, первым развернул один из свертков.

Так и есть — оружие. Чувство веса не обмануло Виталика. Пистолет системы Макарова в заводском масле, новенький, прямо с конвейера.

Всего свертков было три — три пистолета.

— А ну-ка, хозяина сюда, — скомандовал Вербин. — Подайте сюда этого почтенного отца семейства.

Приведенный в комнату хозяин несколько секунд молча пялился на выложенное перед ним найденное оружие, после чего заявил, что никогда его не видел и ничего не знает. То же самое повторили его старшие сыновья, когда и их, в свою очередь, привели сюда. Все трое так яростно трясли головами и таращили «честные» глаза, что неподготовленный человек мог бы даже поверить.

— Не мое, — говорил каждый.

— Нэ наше, — говорили они все вместе. — Падбросил, начальник. Падбросил!

В путаной безграмотной речи, наполовину состоящей из азербайджанских слов, вдруг стали появляться знакомые Вербину и другим сотрудникам слова: «адвокат», «вынужденные переселенцы» и даже «права человека».

Но не тут-то было. Подобными речами можно еще напугать кого-то в гражданских учреждениях, однако не милицию.

— Видели все? — обратился Вербин к понятым. — Виталик, уведи их в другую комнату, и пусть подпишут все, как полагается.

Когда понятые с Виталиком вышли, гомон в комнате возобновился. Снова послышались слова о притеснениях беженцев и о предвзятости.

— Молчать! — взревел флегматичный до того Иннокентий. — Убью на месте!

Понаехали сюда оружием торговать! Чеченцам помогаете, им оружие шлете! Мы все про вас знаем!

Он выхватил из-под куртки пистолет и, размахнувшись, слегка ударил рукояткой отца семейства в лицо. Удар был точно выверен и рассчитан: результатом его была только разбитая нижняя губа.

Конечно, в этом было много игры: Иннокентий умел ловко изображать в нужные минуты гнев и ярость, чтобы напугать преступника. Сейчас нужно было привести этих паршивцев в трепет, чтобы они признались во всем, — вот Иннокентий и разбушевался напоказ…

Вербин отошел к окну и равнодушно выглянул на улицу. Взгляд его скользнул по бензоколонке, где где сияли фонари и было гостеприимно освещено огромное стеклянное окно кафе. Потом посмотрел по сторонам, туда, где расползался мрак ночи, а уж под конец — ниже, на площадку перед самым домом…

Посмотрел и внезапно вздрогнул. Сзади слышались грубые выкрики Иннокентия, его угрозы, невнятное бормотание торговцев оружием, но Вербин уже почти не слышал всего этого. Его глаза были устремлены вниз с немым изумлением. Вот этого он действительно не ожидал настолько, что сначала даже не поверил себе.

Может быть, он обознался?

Внизу стоял темно-синий «гольф». Тот самый, который накануне вечером Вербину показала Марина. Она ткнула в эту машину пальцем и сказала, что «гольфик» принадлежит ее бывшему мужу. Как, бишь, его? Кажется, Вадим…

Сколько машин этой марки в Унчанске? Сколько «Гольф-3» у небогатого населения областного центра? Штук пятьдесят, наверное, есть. А сколько из них темно-синих? Наверное, меньше десяти.

«Надо взглянуть на номер», — решил Владимир, хотя это уже было для него пустой формальностью. Он был почему-то уверен в том, что «гольф» принадлежал именно Вадиму. Почему? Вербин не смог бы ответить на этот вопрос: прежде он никогда не связывал бывшего мужа своей сотрудницы с этим делом о педофильских кассетах — ему и в голову такое не приходило. Строго говоря, и сейчас не было никаких оснований связывать эти две вещи между собой, но майор привык доверять своей интуиции. А именно это в данный момент и произошло: в голове у Владимира что-то загадочно щелкнуло, и внутренний голос трезво и буднично сообщил ему: машина принадлежит Вадиму. И не случайно она тут стоит.

…Да, номер совпадал — об этом сообщил сбегавший вниз Виталик. Он не понимал, что происходит, но по загоревшемуся взгляду майора увидел, что, кажется, они наконец-то напали на след.

Обыск в квартире у кавказцев дал блестящий результат: три пистолета, готовых для перепродажи. Из этого можно слепить отличное уголовное дело. Но собственно изначальная цель обыска не была достигнута: они ведь пришли сюда за порнографией, за какими-то следами оргий и насилия над детьми, и что же?

Три пистолета — это хорошо, но никакого отношения к расследуемому делу не имеет. Более того, это даже не подследственно «полиции нравов». Как только закончится обыск и оформят задержание, все материалы нужно будет немедленно передать в другой отдел — туда, где занимаются незаконным оборотом оружия.

— Позвони в УВД, — велел Виталику майор. — Пусть они приедут, пусть дальше сами разбираются. Больше ничего интересного не нашли?

Нет, в квартире не было и следа каких-либо видеокассет. Судя по всему, у семейства была строгая специализация — торговля оружием.

Но к кому же приехал на своей машине Вадим? Что у него за знакомые в этом доме на берегу реки?

Он приехал к кавказцам? Нет, в этом случае он бы поднялся в квартиру. В машине его тоже нет. Куда же он пошел? Неужели к Маргарите Васильевне? Но зачем и почему?

К тому же старушка не открыла дверь участковому час назад. А Вадиму, значит, открыть не побоялась…

А не является ли Вадим тем самым человеком, о котором говорил Поликарпов?

Нет, конечно. Вербину припомнились слова Поликарпова о том, что человек, который продал ему преступные кассеты и которого он видел неоднократно возле этого дома, выглядит совсем не так, как Вадим.

— Через час приедут, — сообщил Виталик, входя в комнату. — Говорят, сейчас ночь, народу никого нет… Но через час обещали приехать, разобраться.

— Ладно, — решил майор. — Ты, Виталик, тут оставайся вместе с участковым, ждите группу из УВД. А мы с Иннокентием пойдем, у нас тут одно маленькое дельце образовалось.

О том, что дельце образовалось совершенно неожиданно, Вербин говорить не стал: пусть подчиненные думают, что начальство все предусмотрело заранее и выполняет некий сложный и хитроумный план. Людям легче бывает работать, если они не видят промахов руководства и верят ему — в этом случае им кажется, что все их действия наполнены глубоким смыслом и не напрасны…

Вербин с Иннокентием перебежали шоссе и обосновались в кафе на автозаправочной станции, откуда и принялись наблюдать за припаркованной возле дома машиной Вадима.

К бензоколонкам подъезжали на заправку машины: отечественные выстраивались в очередь к девяносто второму бензину, туда же становились недорогие иномарки, и лишь для желающих залиться девяносто пятым очереди почти не было.

— Вон как подморозило, — потирая руки заметил Иннокентий. — Наверное, градуса три ниже нуля. Рановато в этом году.

В течение вечера и вправду температура успела сильно понизиться — это было заметно по густым облачкам выхлопных газов, вырывавшихся у автомашин.

— Пойду возьму кофе, — сказал Иннокентий. — Может, еще долго ждать придется. Мы ведь ту машину «сечем», правда?

Об этом он догадался сам, задействовав сообразительность старого оперативника. Но не успел Иннокентий подойти к стойке за кофе, как Вербин встрепенулся. Дверь в доме отворилась, и на пороге показались две мужские фигуры. А рядом… О боже, а рядом…

Следом за мужчинами вышли дети. Трое детей, тут не было никаких сомнений!

Три маленькие фигурки, закутанные в пальто, суетясь, забирались в «гольф».

Машина была трех-дверной, поэтому пока мужчины откидывали переднее сиденье и детишки проталкивались назад, у Вербина было время рассмотреть все внимательно.

Дети были детьми, а не карликами или лилипутами — это он точно установил.

Одним из взрослых был Вадим: после двух встреч, из которых первая была весьма бурной, майор хорошо запомнил фигуру этого человека. Второго мужчину он не знал, но сразу попробовал прикинуть его на описание внешности, которое в свое время дал Поликарпов. Что ж, может быть…

— Быстрее, — бросил Вербин Иннокентию, который уловил его движения и подскочил к столику. — Сейчас они поедут. Бегом в машину!

Выскочив из кафе, они пробежали к краю маленькой автостоянки, где были оставлены служебные «Жигули». Пока Иннокентий отпирал дверцу, майор, лихорадочно оборачиваясь, следил глазами за тем, что происходит возле дома напротив. «Гольф» сдал немного назад и начал разворачиваться.

— Скорее, — проговорил Вербин, плюхнувшись на сиденье рядом с водителем. — Главное — не отстать. Если даже нас заметят — наплевать, пусть замечают.

— Возьмем с поличным, — жестко усмехаясь, хохотнул Иннокентий, и в его глазах зажегся недобрый службистский огонек. — Ну, не совсем с поличным, однако не отопрутся. Все по кайфу, шеф! Здорово, что дети с ними, можно сразу на экспертизу отвезти.

Он сунул ключ в замок зажигания и крутанул его. Затем еще раз, снова. И еще раз.

Машина не заводилась. Вспыхивали огоньки на приборной доске и тотчас гасли. Вспыхивали и гасли опять.

— Аккумулятор, — выдохнул Иннокентий. — Подсел от холода. Сейчас, шеф, сейчас…

Он до упора вытащил подсос и попробовал снова. Машина затряслась, приборная панель осветилась, однако через несколько секунд все погасло снова.

«Гольф» выехал на шоссе и помчался, набирая скорость, в сторону центра города.

Чувствуя, как трясутся поджилки и захватывает дух от отчаяния, Вербин выругался и выскочил из машины.

Огляделся по сторонам, затем бросился к «Волге», выезжавшей с бензоколонки.

— Мужик, — почти закричал он в лицо недоуменно глядящему на него водителю.

— Мужик, у нас аккумулятор сел на холоде, а срочно нужно ехать. Поедем, а?

Вон за той машиной. — Он указал рукой в сторону быстро удалявшихся огней «гольфа».

— Да нет, — помотал головой водитель — широкомордый толстяк в кожаной тужурке. — Мне вообще в другую сторону…

— Я заплачу, — попробовал было договориться Вербин, но лицо водителя осталось каменным.

— Не подвожу я, — сказал он сурово. — Мне по своим делам надо. Извини, тороплюсь.

За спиной Вербина слышалось бесплодное тарахтение «Жигулей», аккумулятор которых «сдох» окончательно. Иннокентий продолжал делать попытки, но уже ясно было, что это ни к чему не приведет.

— Милиция! — с отчаянием в голосе выкрикнул майор, вытаскивая прикованное цепочкой к внутреннему карману пиджака удостоверение и раскры-\ вая его. — Милиция! Помогите, гражданин, преступник удирает.

Спустя полминуты Вербин с Иннокентием уже сидели в салоне «Волги», водитель которой плюнул и решил не сопротивляться милиции.

— Куда ехать? — демонстрируя недовольство, мрачно спросил он. — Где ваш преступник?

— Туда, — указал Вербин на шоссе, ведущее в город. — Если поддадим газу, догоним. Он только что отъехал.

— Газу? — скептически переспросил владелец «Волги». — С газом ничего не получится. У меня резина лысая, а сейчас сами знаете, какой гололед. По радио каждый час передают. Разобью машину — кто мне платить станет?

«Гольф» они не догнали. Проехали по шоссе до самого центра города, но водитель все время осторожничал, ехал медленно, и, когда показалась главная улица с ее огнями и потоком машин, стало окончательно ясно, что погоня не удалась.

Можно было вытирать потные от волнения руки и расходиться по домам.

Водитель развернулся и уехал, оставшись в полной уверенности, что наглые менты просто хотели добраться до центра, а ему морочили голову. Стоявшим на тротуаре Вербину и Иннокентию оставалось лишь посмотреть друг другу в глаза.

— И так каждый раз, — покачал головой майор. — Правда ведь? Каждый раз либо одно, либо другое…

— «А счастье было так близко, так возможно», — процитировал, усмехаясь, Иннокентий, успевший уже прийти в себя. — А я тысячу раз говорил, что аккумулятор нужно сменить, — добавил он. — Тысячу раз! Говорил, что в самый нужный момент подведет! И что теперь? В ГИБДД нужно быстренько установить, кому принадлежит машина. Ты номер запомнил?

— Я знаю, кому она принадлежит, — мрачно остудил его Вербин. — Не в этом дело. Просто сейчас их можно было взять действительно с поличным. А теперь снова тягомотина. И как назло!

Он помолчал, в бессилии растоптав окурок сигареты так, словно это и был ускользнувший только что преступник.

— Тебе домой надо? — неуверенно спросил он, взглянув на Иннокентия. — Или пойдем куда-нибудь выпьем?

Следующий день был последним днем операции и запомнился Марине на всю жизнь, хотя утро не предвещало ничего хорошего.

Отводя Артема в школу, Марина не смогла даже от сына скрыть своего состояния.

— Тебя всю трясет, — заметил Артем, с удивлением глядя на маму. — У тебя рука дрожит. Ты что, заболела?

— Нет, — помотала головой Марина. — Просто волнуюсь немножко. Понимаешь, я целую неделю работала над одной проблемой, и казалось, что ничего не получится, а теперь вдруг может получиться… Вот я и волнуюсь.

— Так ты здоровая? — недоверчиво уточнил Артем. — А почему тогда ты со мной не разговариваешь?

— О чем?

— Но я ведь тебе уже двадцать минут рассказываю про то, что нам предлагают записаться в бассейн, — сердито сказал сын. — Серафима Игоревна сказала, что есть абонементы в бассейн для детей. Тысяча восемьсот рублей в месяц. Я тебе говорю, говорю, а ты не слышишь. Я хочу в бассейн.

Сын, маленький и сердитый, деловито шагал рядом, горбясь под своим тяжелым твердым ранцем. Обижается на невнимание матери, и правильно делает. Марина приобняла его за плечи, ей стало немного стыдно за себя.

— Боюсь, что с бассейном ничего не выйдет, — заметила она. — Тысяча восемьсот в месяц — это не по моей зарплате. Если только… — начала она и осеклась.

— Если только у папы попросить, — понял ее невысказанную мысль Артем. — Попроси у него, мама, а? Ну попроси!

— Сам проси, — наконец сказала Марина. — Вот позвони ему по телефону и попроси. А я больше не хочу. Но ты можешь. Договорились?

В отдел она примчалась, представляя себе, как сразу же расскажет Вербину о подозрительном интернате, куда следует сегодня же пойти и как следует разобраться. Но, увидев мрачное осунувшееся лицо майора, сразу поняла: что-то случилось.

— У меня есть новости, — только сказала она и умолкла.

Вербин посмотрел на нее и отвел взгляд, сурово поджав губы.

— Интересные новости? — спросил он, и в голосе его Марина уловила что-то непривычное: то ли издевку, то ли иронию, то ли печаль…

— Еще не знаю точно, — спокойно ответила она, пытаясь понять, что же случилось и отчего майор сегодня такой смурной. И отчего старается не смотреть в ее сторону…

— Пойдем ко мне в кабинет, поговорим, — произнес Вербин, и теперь Марина явственно услышала в его тоне чуть ли не угрозу. К тому же непривычно выглядело приглашение в кабинет: обычно майор разговаривал со всеми сотрудниками в общей комнате — странно таить секреты в общем деле.

— Чем занимается твой муж? — сразу спросил Вербин, как только они остались одни.

— У меня нет мужа, — чувствуя, как заливается краской, ответила Марина. — А в чем дело?

Напоминание о Вадиме было ей сейчас особенно неприятно. Но Владимир только отмахнулся от уточнения.

— Ну, твой бывший муж, я хотел сказать, — раздраженно поправился он. — Кто он такой? Чем занимается? У него есть семья?

Начало разговора сразило Марину наповал. Она растерянно оглянулась, как бы ища поддержки у стен, и, не найдя ее, запинаясь, спросила снова:

— А в чем дело? Что произошло? Я ничего не понимаю.

Вербин пожал плечами, лицо его оставалось замкнутым и суровым.

— Я тоже не слишком понимаю, — сказал он. — Видишь ли… Дело в том, что…

Он глубоко вдохнул, будто собираясь нырнуть с трамплина, и закончил уже решительнее:

— Дело в том, что твой бывший муж имеет отношение к делу о педофилии. К этим самым фильмам. И боюсь, что имеет самое непосредственное отношение. И не таращи глаза: я знаю, что говорю, и отдаю себе отчет. Что там еще принято говорить в таких случаях? Если бы я не был уверен, то никогда не позволил бы себе…

Впервые в жизни Марина вдруг поняла, что означает выражение: земля уходит из-под ног.

Кабинет внезапно сделался совсем маленьким, как будто стены сдвинулись и наехали со всех сторон. Потом в глазах потемнело, и голова закружилась.

— Этого не может быть, — произнесла Марина, вцепившись в сумочку и чувствуя, как заныли кончики стиснутых пальцев. Больше ей нечего было сказать, но она не верила. Все ее существо протестовало против такого предположения. — Он не может, не может, — повторила Марина, и на глаза ее навернулись слезы. Не обиды, нет, а страдания, как от физической боли.

Владимир уловил ее состояние.

— Лучше послушай, — сказал он. — Я тебе все расскажу, а ты уж сама решишь, имею я право так говорить или нет.

Когда он закончил рассказ о вчерашнем вечере и о неудачной погоне, Марина сидела не шелохнувшись, окаменевшая, с глазами, уставленными в одну точку.

Потом, словно очнувшись, произнесла:

— Ты не подумай… Я верю твоим словам. Я знаю: все, что ты сейчас рассказал, — правда. Просто я не верю в то, что Вадим способен на такое. Тут недоразумение… Не знаю какое, но недоразумение. Совпадение…

Вербин чуть заметно усмехнулся.

— Наверное, ты правильно себя ведешь, — сказал он после короткой паузы. — Наверное, человек так и должен себя вести. Нормальный человек, я имею в виду.

Если этот Вадим был твоим мужем и является отцом твоего ребенка, то ты и не должна верить в то, что он способен на преступление. Да еще на такое… Жить с такими предположениями о близком человеке невыносимо.

— Он мне не близкий человек, — невольно вырвалось у Марины, и она вдруг, не выдержав напряжения, заплакала. Сунувший в дверь голову Лукоморов испуганно исчез…

Несколько минут оба они молчали, потом Вербин потянулся за сигаретами и сказал успокаивающе:

— Ладно, это пустое, тебя не касается. Давай лучше покурим, и расскажи, что у тебя за новости. Ты ведь обещала новости, не забыла? Расскажи-ка мне что-нибудь из жизни глухонемых.

Марина невольно улыбнулась этой шутке, и Вербин обрадовался. У него со вчерашнего вечера болело сердце, когда он думал о том, как сообщит Марине о ее бывшем муженьке…

А когда она закончила свой сбивчивый рассказ об интернате, майор задумчиво произнес:

— М-да, действительно… Какой интересной жизнью живут глухонемые. Кто бы мог подумать… Спасибо этой твоей Менделеевне — просветила.

— Она не Менделеевна, а Менделевна, — поправила Марина, и на этот раз они оба улыбнулись.

— Срочно туда, — скомандовал Вербин, вставая из-за стола. — Хватит разговоров. Очень может быть, что ты действительно подошла вплотную к разгадке этого дела. Гораздо ближе, чем я, например. Если найдем этих детей, то дальше уже дело техники.

— Значит, будем идти от детей, — повторил слова Вербина Лукоморов, когда они уже ехали по направлению к интернату. С Мариной поехали все сотрудники, кроме Виталика, оставшегося в отделе на всякий случай.

— От детей, — глухо повторил за Лукоморовым насупленный Иннокентий. Он покрутил лысой головой и добавил:

— Непривычно это — ходить от детей. Обычно идешь от трупа. От тела, как говорится. Есть тело — есть дело, а нету тела — нету дела, — вспомнил он старинную шуточку оперов-» убойщиков».

— Типун тебе на язык, — заметил Лукоморов. — Что ты такое говоришь? Какие тут могут быть тела? Привык ты у себя в «убойном» отделе…

Иннокентий только фыркнул в ответ, а между тем именно он оказался прав.

В приемной директора интерната толпилось довольно много народу, и на вошедших сотрудников «полиции нравов» никто поначалу не обратил внимания.

Заплаканная секретарша окинула вошедших мутным взглядом и, не спрашивая ни о чем, кивнула в сторону директорского кабинета.

— Вам, наверное, туда, — сказала она, и недоумевающие Вербин, Марина, Иннокентий и Лукоморов двинулись вперед. Несколько стоявших здесь же учительниц негромко между собой переговаривались. Все они были какие-то перекошенные, с влажными от слез красными глазами.

В самом кабинете директора не было — он так и не появился на работе.

Видно, действительно болел. Зато сидело несколько плотного телосложения мужчин, один вид которых навевал серьезные мысли. Иннокентия они сразу узнали.

— А ты тут что делаешь? — обратился к нему один из сидящих за длинным столом. — Ты вроде теперь по другой части…

— Выходит, по этой же, — ответил Иннокентий, пожимая последовательно руки сотрудникам своего бывшего отдела. Это были «убойщики» из УВД, с которыми он прежде работал.

Киру Владимировну нашли рано утром — ее успевшее окоченеть тело обнаружил дворник, принявшийся было за уборку листьев вокруг здания интерната. Место тут было глухое: кругом склады, высокие заборы, людей ходит мало, потому труп и пролежал незамеченным с вечера.

— Удар сзади по черепу тупым тяжелым предметом, — прокомментировал один из «убойщиков». — Тело уже увезли, вот предварительный осмотр. — Он протянул лист бумаги сперва Иннокентию, а потом, сообразив, кто из вошедших начальник, — Вербину.

— Посмотрите, если вам интересно, — добавил он, и глаза оперативника блеснули любопытством.

— А вы тут почему? — тотчас же спросил он. — Может, это все как-то связано?

Вербин посмотрел на Марину, как бы приглашая ее ответить на этот вопрос.

Она кивнула.

— Это связано непосредственно, — сказала она. — Я была здесь вчера. Мы разговаривали с Кирой Владимировной… С потерпевшей… С пострадавшей. — Марина спуталась от волнения, сбилась. Действительно, как ей теперь следует называть убитую женщину — заместителя директора интерната? Подозреваемая?

Потерпевшая? Нет, наверное, все-таки раз ее убили, то она не подозреваемая и не потерпевшая: потерпевшими ведь называют тех, кто остался жив…

Черт, как все сразу запуталось и как одновременно прояснилось.

Лица «убойщиков» как по команде сделались очень похожими: в них появилось что-то хищное, они будто тянули воздух носами, чуя добычу.

— Кто это сделал? — быстро спросил старший опергруппы, и его руки, опирающиеся о стол, на-пружинились, словно он собирался мгновенно вскочить и устремиться в погоню. — Вы знаете, кто убийца?

Марина растерялась — она впервые оказывалась свидетелем при начале расследования убийства. Да что там свидетелем — она вмиг сделалась участницей.

— Когда вы виделись с убитой? — резко спросил старший «убойщик» — О чем вы с ней разговаривали? Что вас привело сюда?

Марина вдруг вспомнила много раз слышанные ею в милиции разговоры о том, что «убойщики» — люди, не слишком-то похожие на других милиционеров. Люди с мертвой хваткой, как волкодавы. Они занимаются страшными кровавыми преступлениями, и это накладывает на них определенный отпечаток.

— Подождите, — вмешался Вербин. — Что вы так сразу? Старший лейтенант Карсавина все вам расскажет, но несколько позже. У нас есть своя работа, а у вас — своя. Вы сейчас чем занимаетесь, товарищи офицеры?

— Опрашиваем сотрудников этой богадельни, — мрачно ответил один из оперов. — А что?

— Детей не опрашиваете?

— Пока нет, — так же угрожающе сказал «убойщик». — Понадобится, и детей будем опрашивать.

— Ну, так вот. — Вербин заставил себя улыбнуться, чтобы разрядить обстановку. — Пока дети вам не нужны, мы как раз пойдем поговорим с ними.

Ладно? А вы пока беседуйте с сотрудниками, только никого не отпускайте. И знаете почему? Потому что убийца — один из них. это точно.

— Кто? — разом спросили все трое, и снова у всех троих появилось одинаковое выражение на лицах. Схватить и вырвать признание!

— А вот это мы вам сейчас сказать не можем, — усмехнулся Вербин. — Вот побеседуем с детками, и тогда уже станет понятно. Но в целом картина ясна, в общих чертах по крайней мере. Мы хоть и не такие важные люди, как вы, но тоже кое-что умеем.

— Вы же из «полиции нравов»? — уточнил старший «убойщик». — Правильно я понял? Так тут что все — с нравами не в порядке?

— С нравами везде не в порядке, — покачал головой Вербин — Не только в этом интернате. Сюда нас привело конкретное дело.

Они вышли в приемную, а затем в коридор. Уже выходя, Марина внезапно поймала устремленный на нее взгляд. Кто-то из находившихся в приемной пронзительно посмотрел на нее и тотчас отвернулся.

На мгновение задержавшись в дверях, Марина машинально оглянулась, но не увидела ничего примечательного. Три учительницы, мнущие в руках носовые платки, секретарша и невзрачного вида мужчина в сером пиджаке, стоящий вполоборота к окну.

Марина увидела его профиль, и внезапно он показался ей знакомым. Где-то она уже видела этого человека. Но где? Память молчала, и Марина решила отложить это на потом — сейчас самым важным делом было найти тех троих детей. Она закрыла за собой дверь и присоединилась к коллегам, вышедшим в коридор и обменивающимся впечатлениями.

— Все ясно, — хмыкнул Иннокентий. — Эта тетка, как, бишь, ее… Она вчера поговорила с Мариной и сразу сообразила, чьих это рук дело. Деток своих узнала и, конечно, поняла, кто их в фильмах снимает. Видно, у нее были какие-то подозрения, но она точно ничего не знала. А как Марина ей фотки показала и все объяснила, до тетки моментально доперло. Но она не хотела ничего говорить, хотела сама сначала разобраться. Вот и разобралась…

Происшедшее действительно теперь вырисовывалось достаточно выпукло. Сейчас Марина уже понимала, чем было вызвано такое странное поведение Киры Владимировны накануне. Конечно, она сразу узнала детей. И, видно, сразу сообразила, кто из сотрудников может быть в этом замешан. Но не могла поверить!

Не могла заставить себя поверить, не разобравшись предварительно.

Что ж, Марина понимала покойную, понимала ее смятение. Ведь она сама час назад не могла поверить в то, что Вадим имеет отношение к преступлению.

Точно так же случилось и с Кирой Владимировной. Если женщина почти двадцать пять лет отработала в этом интернате, он стал для нее родным домом, ее родной семьей, то для нее слишком невыносимой была мысль о том, что кто-то из ее коллег, из людей, которым она всегда доверяла, оказался преступником.

Бог знает, о чем она думала вчера! Какие мысли роились в голове этой женщины?

О чести интерната? О предстоящем позоре для всего коллектива? О том, что она виновата в том, что недоглядела?

Кто теперь может это знать… Ясно только, что Кира Владимировна решила оттянуть развязку хотя бы на один день, чтобы самой поговорить с тем человеком, которого она заподозрила. С тем, кого она всем своим чистым сердцем считала коллегой и который, как вдруг выяснилось, оказался чудовищем.

Может быть, она до конца не могла поверить и хотела лично убедиться в том, что имела дело с чудовищем?

А с чудовищами нельзя разговаривать с глазу на глаз…

Заплаканная секретарша вызвалась проводить в классы.

— Нам нужно с третьего класса по шестой — объяснила Марина.

Занятия в интернате не были прерваны из-за гибели Киры Владимировны, но испуг учителей и присутствие в здании сотрудников милиции создавало тревожную атмосферу. Поэтому педагоги были даже отчасти рады, когда узнавали о том, что нужно помочь следствию.

— Распределимся по классам, — сказал Вербин. -: Так будет быстрее.

Незачем всей командой ходить, детей пугать.

Глухонемые дети реагировали на появление Марины по-разному. Когда учительница объяснила детям, кто к ним и зачем пришел, реакция была различной.

Кто-то кивнул и серьезно уставился на Марину. Кому-то очень понравился ее красивый серый мундир с блестящими пуговицами и красным кантом на узких погонах.

— Вы можете спокойно спрашивать и сами, — сказала учительница Марине. — Вы же видели, дети понимают по движениям губ. Только артикулируйте четко.

— Да, собственно, тут нечего объяснять. — Марина вытащила из сумки уже порядком поистрепавшиеся фотографии троих детей. — Кто-нибудь может узнать их?

Она развернулась к классу, держа снимки в поднятых руках.

— Дети, вы узнаете кого-нибудь на этих фотографиях?

В классе установилась тишина, все внимательно глядели, куда им было ведено. Учительница обошла Марину и тоже взглянула.

Дети начали переглядываться, а потом как по команде замахали руками: сначала обращаясь друг к другу, а потом и к стоящей перед ними Марине.

Наверное, им казалось, что язык жестов понимают все…

— Что они говорят? — поинтересовалась Марина у учительницы.

Та пожала плечами и неуверенно сказала:

— Они говорят, что на снимках Mania Сорокина, Валя Пыхтина и Максим Яковлев. Эти ребята — их одноклассники.

От неожиданности Марина разжала пальцы, и глянцевые снимки с шелестом разлетелись по полу.

В первые мгновения она даже не поверила в такую быструю удачу. Хотя, с другой стороны, должно же было это когда-то произойти. В конце концов, поиски длятся уже неделю…

— Где эти дети? — собравшись наконец с мыслями, спросила Марина, чувствуя, как от нетерпения задрожал ее голос.

— Я в интернате недавно работаю, — начала с виноватым видом объяснять учительница. — И этих ребят никогда еще не видела. Они значатся в классном журнале, так что мне только фамилии знакомы. А сами дети болеют все время и на занятия не ходят.

Дети в классе тем временем успели подобрать разлетевшиеся по полу три фотографии своих одноклассников и теперь разглядывали их, передавая друг другу по партам.

Марина на всякий случай уточнила:

— Ребята, вы уверены в том, что на снимках ваши товарищи: Маша, Валя и Максим? Точно уверены?

Затем, получив подтверждение и собрав фотографии, едва попрощалась с учительницей и выскочила в коридор. Вербина она нашла в соседнем классе, застав его за процедурой персонального осматривания детей. Вербин с фотографиями в руке медленно шел по проходу между партами и внимательно вглядывался в лица, сверяя их с изображенными на снимках.

— Володя! — позвала его Марина. — Иди сюда. Я нашла их.

Забывшись, она и не заметила, как впервые назвала Вербина по имени…

Медицинская часть в интернате находилась на первом этаже, неподалеку от столовой.

— Послушайте, чем вы тут кормите детей? — раздраженно заметил сопровождающей его секретарше Вербин, когда ноздри его уловили скверные запахи с кухни. — Вам что, только гнилые продукты поставляют?

— Это не мы кормим, — обиженно ответила секретарша, отворачиваясь. — Это не мы, а комбинат школьного питания. У нас с ними договор. Кира Владимировна уж сколько раз с ними ругалась, чтоб готовили получше, но все без толку.

— Кира Владимировна, — повторил Вербин имя убитой женщины. — А сам директор что же? Питанием он должен заниматься.

— Директор болеет, — отрезала секретарша, как будто это было исчерпывающим ответом на возникающие вопросы.

На двери висела металлическая табличка белого цвета с надписью синими буквами «Здравпункт». Такие казенные таблички остались в учреждениях с пятидесятых годов.

Толкнув дверь, Марина с Вербиным оказались внутри медицинской части, где сразу заблудились в темноте.

— Сейчас я включу свет, — пробормотала секретарша, шаря рукой по стене. — Странно, зачем Сергей Сергеевич выключил, темно ведь. И где же он?

— Болеет, наверное, — сострил раздраженно Вербин. — У вас тут, я вижу, все болеют.

Всего здесь было четыре комнаты: кабинет врача, процедурная и две палаты с пятью койками в каждой — для мальчиков и для девочек.

Именно здесь и нашлись дети — все трое, в одной палате. Маша, Валя и Максим.

Увидев их, Марина даже вздрогнула — да, это были они. За последнюю неделю она столько раз вглядывалась в фотографии, что сейчас моментально узнала каждого. Это было совсем не то, что прежде в школах, когда смотришь на ребенка и, сличая его со снимком, гадаешь предположительно: он или не он. Нет, в данном случае гадать было нечего, это были те самые дети.

Они сидели на своих койках в стареньких розовых пижамах с наброшенными на плечи тонкими суконными одеялами коричневого цвета. Видно, им было прохладно, окна еще не заклеены, а на улице разбушевалась настоящая поздняя осень.

— Здравствуйте, дети, — сказала Марина, входя в палату. — Ну, расскажите нам, чем вы болеете. Давно болеете, да?

По документам всем детям было по десять лет, но выглядели они даже моложе, в особенности мальчик. Бледные замурзанные личики, тонкие руки и ноги, тонкие шейки, которые, казалось, вот-вот подломятся… И глаза, какие чаще всего бывают у детдомовских детей: непередаваемое выражение беспомощности, постоянного испуга и безоглядной дерзости.

Все трое глядели на вошедших недоумевающе.

— Ну хорошо, — заметил майор, присаживаясь на стоящий в углу единственный стул. — А где же почтенный эскулап? Где этот ваш Сергей Сергеевич?

— С утра был, — ответила секретарша. — Я его видела. Наверное, наверх пошел. Вам его позвать?

— Конечно, — кивнул Вербин. — Эти дети нас очень интересуют. Диагноз и все такое прочее. Давно они тут находятся и не ходят на занятия?

— Не знаю, — пожала плечами секретарша. — Сейчас пойду позову Сергея Сергеевича.

Она вышла, а Иннокентий тотчас последовал за ней.

— Пойду провожу, — как бы нехотя, но с едва скрытым возбуждением негромко заметил он. — Сдается мне, что этот Сергей Сергеевич не горит желанием с нами встречаться.

— Попроси заодно прийти сюда кого-нибудь из учителей, — сказал Вербин. — Кто умеет понимать язык глухонемых.

И в этот момент до Марины внезапно дошло: она как будто наяву воспроизвела в своем сознании ту короткую сцену в приемной полчаса назад. Вот кто смотрел на нее, пока она проходила в коридор, а затем сразу отвернулся! Это был здешний врач Сергей Сергеевич!

В интернате вообще работает мало мужчин, они тут наперечет. А тот мужчина наверху, стоявший вполоборота к окну, и был врачом!

И смотрел он на Марину так пристально, потому что узнал ее. Да, именно узнал. А она его в ту минуту — нет. В мозгу Марины вспыхнула картинка: они с Вербиным сидят поздним вечером в кафе. Между ними — серьезный разговор, столь памятный и важный для обоих. Они не совсем трезвы, по крайней мере Марина. В ярко освещенном пространстве зала плавают столики, немногочисленные посетители… За одним из столиков Вадим. А рядом с ним… Да-да, рядом с ним мужчина с зачесанными назад и за уши довольно длинными волосами и в очках с металлической оправой. Да, это и был он — Сергей Сергеевич!

От сделанного открытия Марину буквально заколотило так, что она даже встала с койки, на которую присела перед этим. Дети продолжали молча смотреть на вошедших взрослых — сурово и без всякого интереса.

— Этот доктор, — сказала Марина, чуть запнувшись. — Этот доктор, я видела его только что в приемной. Знаешь что? Это тот самый человек, который сидел с Вадимом в кафе тогда ночью. Помнишь? Я сначала не узнала его и только сейчас вспомнила.

Казалось, Владимир нисколько не удивился.

— Сергея Сергеевича нигде нет, — сообщила вошедшая секретарша. — Я посмотрела везде, где можно, но он куда-то пропал. Вообще-то он редко ходит по зданию, всегда здесь сидит. Она выглядела растерянной.

— А теперь не сидит, — мрачно заключил Вербин. — И боюсь, что будет сидеть в другом месте. Судя по тому, что он пропал…

Следом за секретаршей в дверь просунулась голова немолодой женщины.

— Мне сказали, что просят зайти, — испуганно сказала она.

Это была учительница, которую Вербин тотчас же взял в оборот.

— Пожалуйста, спросите у этих детей, где они были вчера вечером, — попросил он. — Куда их возили на машине?

Женщина удивилась, ее глаза под толстыми стеклами очков округлились.

— Куда же их могли возить? — спросила она, недоуменно пожав плечами. — Они ведь больные, в медпункте…

— Вы спросите, а дальше уж наше дело, — отрезал майор. — И кстати, поинтересуйтесь, кто их возил. Сергей Сергеевич?

Допрос детей был недолгим. Сначала они отрицательно мотали головами, отвечали, что никто их никуда не возил. Но испуг был налицо, дети боялись.

— Скажите им, что мы из милиции, — попросил Вербин. — Сергея Сергеевича они больше никогда не увидят, так что нечего бояться. А если у них память плохая, то мы можем помочь: покажем им видеозаписи. Их ведь снимали на камеру во время этих поездок. Которых, кстати, было немало. Ну-ка скажите им все это.

— Я не буду, — затрясла головой в кудряшках женщина. — Нельзя пугать детей. Вы что? Зачем вы их запугиваете? Какие еще видеозаписи?

— Какие видеозаписи, — спокойно ответил майор, складывая руки на коленях, — это вы услышите в суде. Там будут читать обвинительное заключение, и вы все поймете. Думаю, что суд будет закрытым, но вас, как педагогов, непременно пригласят, я не сомневаюсь. А сейчас будьте добры, не тяните время и переведите детям мои вопросы.

Голос Вербина иногда мог становиться железным, в такие вот моменты.

Да, детей возили вчера в одно место. Они не знают, где это. Возили туда не раз, но сколько именно, они не помнят. Там было трое взрослых, один из них Сергей Сергеевич, а других дети не знают. Смогут узнать, если понадобится?

Конечно, смогут. Что с ними там делали? Вчера — ничего. Привезли, а через какое-то время повезли в интернат обратно.

А обычно что делали?

Дети замялись, но Вербин снова напомнил о том, что все равно все видел на кассете. Их ведь снимали? Да, снимали. Так что же именно делали?

На этот вопрос ответила только одна девочка, Валя. Остальные двое сидели, втянув головы в узкие плечи, и затравленно глядели на взрослых. Когда Валя короткими знаками рассказала о том, что делали с ними, учительница побагровела и охнула.

— Я не могу этого сказать, — забормотала она испуганно. — Этого не может быть. Фантазии… Дети больные, у них воображение. Знаете, в этом возрасте бывают странные дикие фантазии, они сочиняют…

— Черт с вами, не переводите, — махнул рукой Вербин. — Если не можете повторить этого вслух за ребенком — не надо. Мы и так все знаем, сами видели.

Пока дети отвечали на вопросы и рассказывали о том, что с ними происходило в последние полгода, Марина наблюдала за ними За полгода этих детей приучили к разврату, и сейчас Марина с ужасом ловила себя на смешанном чувстве жалости и брезгливости по отношению к этим затравленным существам.

Пришла в голову странная мысль: а если бы с Артемом случилось подобное, мои чувства были бы такими же? Или нет — родной ребенок ближе и понятнее?

Тут же вспомнились слова Инны Менделевны, сказанные Марине на третьем курсе: нужно любить всех детей.

— Нет его нигде, — объявили входящие в палату Иннокентий с Лукоморовым. — Кстати, «убойщики» его тоже ищут. Выяснилось, что этот Сергей Сергеевич вчера до самого вечера тут сидел, как и убитая. Так что они, может быть, и вышли вместе. Хотя это не точно.

— Точно, — сурово заметил Вербин. — Все точно. Женщина пришла к нему под вечер и рассказала о том, что узнала от Марины. И прямо заявила, что если все это правда, то…

— Вероятно, у них тут был крупный разговор, — сказал Лукоморов. — Потом они вышли отсюда порознь или вместе. И уже на улице этот гад ударил ее. Только вот чем?

— Чем-чем, — перебил Иннокентий. — Сказано же: удар тупым тяжелым предметом. Молотком, должно быть. Да какая разница? Схватят — сознается. К нему домой уже поехали, облаву будут устраивать. Никуда не денется, он же не профессионал. Куда побежит? Подельников серьезных у него наверняка нет, ксиву фальшивую ему кто делать будет? Никто.

В такие минуты Иннокентий тосковал по своей прежней работе. И сейчас было заметно, с» каким удовольствием он включился бы в поимку убийцы… Марина тем временем смотрела на Вербина, лицо которого долгое время было строгим, серьезным, а сейчас внезапно чуть ли не осветилось внезапной догадкой. Он о чем-то напряженно размышлял, стараясь что-то припомнить, и это было мучительно — даже брови съехались вместе, образовав прямую линию.

А потом все сцепилось, все в голове у майора легко и плавно легло по своим местам. Он нашел последнее звено, которое требовалось для того, чтобы рассыпанные, будто картонные пазлы, люди и события сложились в единую аккуратную картину.

— Вот что, — сказал он Иннокентию и Лукомо-рову. — Вы сейчас поезжайте в отдел, а мы с Мариной еще одно место посетим. Чтобы уж была полная ясность.

Машину мы возьмем, нам далековато. Поедем? — Он обернулся к ней.

По дороге Вербин молчал, желваки на его лице играли, перекатываясь. Ручку коробки передач он дергал так, словно собирался вырвать ее вместе со всей арматурой. За окнами бежали городские дома, складывавшиеся в улицы, присыпанные быстро тающим первым снежком. Начиналась метель, состоявшая из мокрого снега, который кружил перед ветровым стеклом и стекал вниз по нему извилистыми струйками.

Вообще-то Вербину всегда нравилось такое свое состояние — щемящее сердце ощущение холодной ярости. Он считал это нормальным рабочим состоянием оперативника. А сейчас оно присутствовало в полной мере: он знал, что преступники определены. Поймать их, задержать — теперь уже дело десятое, никуда не денутся, как верно заметил только что Иннокентий. Они накрыли это гнездо — осталось лишь навести окончательный «марафет», чтобы у следствия уж не было никаких неясностей.

— Выходи, — сказал он Марине, круто свернув с шоссе к одиноко стоящему на берегу реки дому. — Сейчас мы нанесем визит одной очень милой старушке. Не скажу, чтобы она была рада нас видеть сейчас, но разговор у нас с ней получится.

— К старушке? — переспросила Марина, ничего не поняв. — Старушка, что ли, снимала эти фильмы с детьми?

— Наверное, нет, — ответил майор, запирая машину и проверяя на всякий случай кобуру под мышкой. — Но она, видишь ли, бывший медик. Она сама мне так сказала, и я склонен верить. Но это не так интересно. Интерес представляет тот факт, что старушка сумела вырастить сына. И он тоже стал медиком. Почему-то мне кажется, что этот замечательный сын-медик работает врачом в интернате для глухонемых детей.

Ветер, налетавший порывами с реки и несший с собой крупные снежинки, залеплявшие лицо, мешал говорить и слушать, так что Марина не слышала многих слов майора, а лишь догадывалась о них.

Они поднялись по лестнице на второй этаж, и Вербин позвонил в дверь. Долго ничего не было слышно, потом послышались шаги.

— Кто там?

— Откройте, Маргарита Васильевна, — сказал через дверь майор. — Вы меня помните, я был у вас несколько дней назад. Помните? Ну, журналист с радио.

После некоторой паузы старушка глухо ответила:

— Я не могу вам сейчас открыть. Больна, плохо себя чувствую. Потом приходите.

Отказ впустить в квартиру о чем-то говорил: Вербин ощутил знакомое по прежним временам чувство азарта. Еще раз пощупал кобуру под курткой: так, для пущей уверенности.

— Маргарита Васильевна, — бодро и громко проговорил он. — Нужно открыть сейчас. Это милиция, открывайте. Сами понимаете — упираться бессмысленно. Я не один, и мы просто сломаем дверь — она у вас хлипкая.

Дверь открылась, на пороге стояла Маргарита Васильевна, но сейчас Вербин едва узнал ее. Седые волосы, так аккуратно уложенные в их первую встречу, сейчас были распущены и висели по плечам. Морщины, ранее придававшие лицу некоторое благородство, теперь казались глубже и вместе с мятущимися нечистыми глазами производили совершенно обратное впечатление: лицо казалось порочным.

— Милиция? — дрожащими белыми губами переспросила старуха, и в голосе ее явственно услы-шалась враждебность. — А что вам надо?

— Позвольте войти, — решительно шагнул вперед Вербин, оттесняя хозяйку глубже в полутемную прихожую. — Мы с вами в прошлый раз не договорили о религии. Захотелось снова на ваш иконостас поглядеть — уж больно красиво. Вы ведь не возражаете? Заходи, Марина. Смотри, какая красота — вон там, в комнате.

Майор прошел в комнату, остановившись перед иконами и горящей лампадой.

— Вот здесь наша почтеннейшая Маргарита Васильевна молится, — громко объявил он. — Тут она рассуждает о том, как нужно любить свою родину и ее традиции. Впрочем, черт с ними, с традициями…

— Как вы смеете? — заговорила дрожащим голосом старуха. Ее глаза гневно сверкнули. — Что вы такое говорите? Кто вы вообще такие?

Сейчас она предстала разъяренной фурией, но Вербин только криво усмехнулся и продолжил:

— Скажите, а что в вашей религии говорится о наказаниях за преступления?

Что в Библии Бог говорит о наказаниях за грехи? За тяжкие грехи? А, не помните?

Впрочем, вы ведь сказали, что в Бога вы не верите, и Библии у вас, насколько я вижу, нет. Только книжечка «Берегитесь сектантов». — В сердцах он схватил брошюрку и швырнул ее на пол. — Вот ваша религия, — добавил он, не в силах совладать с подступающей к горлу ненавистью. — Вот это, а еще ваша религия — деньги, которые может заработать ваш сыночек-медик, растлевая беззащитных детей, доверенных ему.

— Есть, — вдруг севшим голосом просипела стаpyxa. Непонятно было, о чем она думает в настоящую минуту.

— Что «есть»? — не понял Владимир.

— Библия у меня есть, — твердо заявила Маргарита Васильевна и кивнула:

— Вон там на полке стоит.

Майор шагнул к полке и, взяв книгу, развернул ее на первом попавшемся месте.

— Вот и поглядим, что Бог говорит о таких, как вы и ваш милый сыночек, — сказал он. — Сыночек-медик, как вы давеча изволили выразиться.

Его взгляд упал на строчки, и он прочел:

— «Чистым очам Твоим не свойственно глядеть на злодеяния, и смотреть на притеснения Ты не можешь. Для чего же Ты смотришь на злодеев и безмолвствуешь?..»

Вербин прочел эти слова и засмеялся: до того неожиданно попал в самую точку.

— А Бог не безмолвствует, — торжествующе заключил он, захлопывая книгу. — Бог совсем не безмолвствует. Он посылает нас — маленьких грешных людей. Чтобы мы исполнили Его волю — нашли и наказали злодеев. Бог же не станет сам спускаться с небес для того, чтобы покарать всяких подонков. Нет, для подонков имеется милиция…

Вербин не успел договорить. Он как раз повернулся для того, чтобы поставить Библию на место, когда дверь из соседней комнаты резко распахнулась и на пороге появился тот самый Сергей Сергеевич, уже дважды виденный Мариной.

Кроме очков в металлической оправе, ничто не говорило о том, что этот человек — врач из интерната, а не дикий зверь. Длинные темно-русые волосы были всклокочены, глаза под стеклами очков блестели безумием и ненавистью.

Видимо, он сидел, затаившись, в задней комнате и ждал, когда незваные гости уйдут. Видно, надеялся сбежать…

А когда понял, куда поворачивается дело, решил спастись иным путем.

— Убью! — выкрикнул Сергей Сергеевич и стремительно бросился прямо на оцепеневшего от неожиданности Вербина. В высоко поднятой правой руке безумного врача был зажат молоток.

«Так вот почему „убойщики“ не нашли орудие убийства», — мелькнуло в голове у майора в то мгновение, когда преступник налетел на него всем телом.

Все же Владимир успел отскочить, и удар молотка пришелся по книжной полке, которая тут же с грохотом обрушилась на пол. Снова подняв свое оружие, Сергей Сергеевич развернулся всем корпусом и, перехватив молоток поудобнее, приготовился к следующему удару.

«Все свои проблемы решает с помощью молотка».

Она не знала, как ей поступить. Пистолета у нее не было, а для того чтобы прийти на помощь майору, нужно было огибать большой круглый стол, стоящий посредине комнаты.

Однако ее вмешательство не потребовалось. Уклонившись от второго удара, Вербин схватил руку преступника и одним резким движением заломил ее так, что тот выпустил молоток, который с глухим зловещим стуком упал на пол.

Повалив при помощи подножки доктора на пол рядом со столом, Вербин завел ему руки за спину и крикнул Марине:

— Наручники! Давай наручники!

Наручники они оба забыли в отделе, так что Сергея Сергеевича пришлось связать брючным ремнем.

— Очень туго, — застонал он, багровея от напряжения. — Вы не имеете права…

— Ну да, — равнодушно сказал Вербин, вставая с колен и вздыхая. — Конечно, мы не имеем права. Только ты имеешь право совершать преступления. Молчи, падаль.

Сергей Сергеевич и вправду собрался бежать из города. Видимо, утром в интернате, увидев Марину, он понял, что кольцо вокруг него замкнется уже очень скоро. Поэтому, сбежав, он кинулся не к себе домой, а к матери. Конечно, не для того, чтобы трогательно попрощаться, а для того, чтобы забрать приготовленные для продажи видеокассеты. Было их тут штук сто, если не больше. Сложенные в два громадных баула наподобие тех, с которыми ездят по стране «челноки», приготовленные к транспортировке кассеты стояли посредине соседней комнаты, где и пытался спрятаться загнанный доктор.

— В Москву собирался везти? — поинтересовался майор, входя в комнату. И тут же застыл на месте. — Марина, пойди сюда, — позвал он. — Да плюнь ты на него, он не развяжется. Я как следует затянул. Смотри. Тебе эта комната ничего не напоминает?

Марина взглянула и обомлела. Конечно, это была та самая комната, в которой и велась видеосъемка.

Те же обои, те же занавески на окнах. И кровать та же — сексодром.

Тихий приют милой старушки…

— Так у тебя, значит, в одной комнате иконостас висит, — сказал Вербин, возвращаясь назад и буравя Маргариту Васильевну взглядом, — а в другой комнате детишек насилуют? Так получается, да? И лампадку не гасила?

— Меня это не касается, — коротко и злобно ответила старуха, оскалившись.

— Меня сын попросил помещение предоставить. Кто же сыну своему не поможет?

— А деточек не жалко было? — убирая руки за спину, чтобы удержаться и не ударить старуху, спросил майор. — Деточки маленькие, их не жалко было? Они ведь вроде не инородцы и не сектанты.

— Нет, — отрезала Маргарита Васильевна. Она будто выплевывала слова, и они вылетали с ее языка веские, жалящие. — Ублюдков этих не жалко. Они все равно неполноценные.

Марина, оценив состояние Вербина, тихонько подошла сзади. Взяла за руку, потянула к себе.

— Не надо с ними разговаривать, — сказала негромко, успокаивающе. — Не надо, побереги себя. Это бесполезно. Есть такие люди…

— Нет таких людей, — оборвал ее Владимир. — Подонки такие бывают. А людей таких нет.

Марина хотела возразить, что подонки тоже люди, но смолчала: это был уж слишком философский разговор.

Эпилог

На другое утро выяснилось, что Артем в школе страшно простудился — там окна не заклеены и дует из всех щелей. Пришлось срочно взять больничный по уходу за ребенком, и всю неделю Марина просидела дома.

Она давала лекарства, микстуру, делала компресс на ночь и строго следила за тем, чтобы Артем побольше пил: специально сбегала на рынок и купила клюкву, из которой сварила морс, как велела докторша из детской поликлиники.

Но мысли ее были далеко. Даже ночью, когда сын просыпался от температуры и плакал, Марина утешала его, ложилась к нему в постель, но думала о другом.

И, словно почувствовав это, однажды вечером в гости пришли Вербин с Лукоморовым. Поскольку грянули ранние морозы, оба были одеты в дубленки и пыжиковые шапки — униформу мужчин среднего класса в провинциальных городах.

Выглядели они хорошо — красивы и веселы.

Они принесли букет цветов для Марины и маленький круглый торт «Сказка» — для Артема.

— «Детям — мороженое, бабе — цветы», — процитировал Вербин. — Но поскольку дети простужены, то вместо мороженого — тортик.

А Лукоморов торжественно достал из полиэтиленового пакета банку с домашней заготовкой — помидоры и перец.

— По новому рецепту, — важно пояснил он. — Сами еще не пробовали.

Прокуратура выдала ордера на арест всех участников преступной группы. Не взяли под стражу только Маргариту Васильевну — по старости и болезненности.

Сбежать она все равно не сможет, а сажать ее в камеру — себе же больше хлопот.

Вадима задержали вечером того же дня, что и Сергея Сергеевича.

Когда Лукоморов тактично вышел на лестничную площадку покурить, Вербин негромко произнес, наклонясь в сторону Марины:

— Кстати, я хотел тебе сказать. Если тебе это почему-либо важно… В общем, этот твой Вадим сам не занимался сексом с детьми. Он только снимал на камеру, а потом отвозил кассеты в Москву на продажу и для тиражирования.

— То есть был организатором? — уточнила Марина и сжалась всем телом от гадливости.

— Ну, — пожал плечами Владимир, которому самому было неловко от этого разговора, — я тебе сказал. Все-таки он отец твоего ребенка, и я думал, что для тебя важно. Организатор или нет и как у них там были поделены роли — это потом суд окончательно установит. Но детей твой Вадим лично не трогал — это я хотел тебе сказать. Это делал только Сергей Сергеевич, но он, кажется, действительно больной человек.

— То есть его не посадят? — вскинула на майора глаза Марина.

Вербин засмеялся и налил себе еще чаю из электрического самовара, уютно стоящего у Марины на кухне в уголке.

— Посадят, конечно, — успокоил он. — Всех посадят, дело ясное. Ты когда на службу собираешься?

— На той неделе уже, — сказала Марина. — А что, нужно торопиться?

— Нужно, — кивнул Владимир. — Нужно поправляться, идти в школу и на службу. Там много работы. И тебя уже ждет следующее дело. А поскольку с первым ты справилась неплохо, второе будет посложнее. — Он улыбнулся и добавил:

— Но ты обязательно справишься. Я уверен.