Жизнь Тулуз-Лотрека

      1 Позже, в Арле, Ван Гог, вдохновившись полотном Анкетена, напишет "Жнеца" в своей манере.
      Анкетен был бы поражен, если бы ему предсказали тогда, что судьба его произведений в будущем - это полное безразличие к ним. В 1897 г. Синьяк сказал о нем: "Он хорошо владел ремеслом, был искусен, даже слишком искусен, и казался бы мощным, если не знать оригиналов, которым он подражал. Это добротная смесь Домье, Мане, Микеланджело, Ренуара и Дега. Десятая доля его таланта, будь она дана оригинальному художнику, могла бы сотворить чудеса" (из дневника Синьяка, опубликованного в "Газет де боз ар" в апреле 1952 г.).
      Ван Гога возмущала официальная оппозиция новаторам, и он задумал устроить большую выставку, на которой будут представлены Анкетен, Бернар, Лотрек, он сам и еще несколько художников, в том числе его друг Гоген и один из его соотечественников - голландец Конинк. Их группа наконец заявит о своем существовании! Но где и каким образом раздобыть помещение? Винсент иногда ходил в рабочий ресторан на авеню Клиши, недалеко от "Ла Фурш", и ему пришло на ум, что огромный зал этого ресторана с великолепным освещением удивительно подходит для выставки. К тому же, решил человеколюбивый Ван Гог, это совсем неплохо - попробовать непосредственно воздействовать на благородное сердце "простого человека". Переговорив с хозяином, Ван Гог получил разрешение повесить на стены все картины, какие он пожелает. Итак, "Группа Малого бульвара" (так называл ее Винсент в отличие от группы импрессионистов, которую он именовал "Группой Большого бульвара", то есть бульвара Монмартра) весной представила свои произведения на обозрение посетителей ресторана.
      "Простой народ" принял их с изрядной долей недоумения и, хлебая суп и уплетая жареную картошку, отпускал иронические замечания по поводу этой новаторской живописи. Пришли посмотреть на выставленные картины и несколько художников и любителей живописи. А Бернару и Анкетену даже посчастливилось продать по одному холсту. Однако вскоре это предприятие лопнуло. Из-за неприязненного отношения к выставке посетителей ресторана между хозяином и Ван Гогом произошел резкий разговор. Голландец в бешенстве помчался за ручной тележкой и, свалив на нее все картины, увез их. "Малый бульвар" бесславно закончил свое существование.
      Лотрек мало обращал внимания на всю эту шумиху. К тому же и дивизионизм и синтетизм в общем не волновали его. Но к дискуссиям, которые вели Анкетен и Бернар, он, конечно, прислушивался, понимал значение их новаторства и заимствовал у них то, что находил интересным. Они советовали упростить цвет и рисунок, и это соответствовало его манере. Но он не собирался ни проповедовать какую-либо теорию, ни примыкать к какой-либо школе или защищать их. Любая школа инстинктивно отталкивала его. Он идет и будет идти своей дорогой, только своей, ничего не проповедуя.
      В этом отношении ему был гораздо ближе Ван Гог, чем Анкетен и Бернар. Ван Гог никого не предавал анафеме и всегда, даже в тех произведениях, которые были ему совершенно чужды по духу, находил что-нибудь хорошее и поучительное. Восторженность была его обычным состоянием 1. Когда он приехал в Париж, он компоновал крупными темными пятнами, прописанными битумом. Познакомившись с импрессионизмом, он начал высветлять свою палитру. Он вообще легко поддавался самым противоречивым влияниям и с удивительной быстротой усваивал все новое, применяя его на практике. Лотрек тоже охотно извлекал пользу из уроков других, прислушивался и присматривался. У Ван Гога это объяснялось дружелюбием, которым были окрашены все его поступки, и непреодолимой потребностью высказаться, у Лотрека - скромностью, полным отсутствием тщеславия. И ни того, ни другого нельзя было обвинить в догматизме.
      1 Четверть века спустя Эмиль Бернар честно признается: "Ничто так мало не походило на мой слепой абсолютизм, как эклектизм Винсента. Сегодня я признаю его правоту..." (Предисловие к "Письмам Ван Гога", Париж, Амбруаз Воллар, 1911.)
      Лотрек с неослабным вниманием следил за настойчивой работой Винсента. С каждым днем его все больше тянуло к этому голландцу. Его упорство, неистовость, страстная убежденность - все эти черты были сродни самому Лотреку. Он, как никто, понимал такие бурные натуры, они отвечали его душевному миру. Многим молодым художникам Монмартра Ван Гог казался странным, непонятным, экзальтированным. Но все, что удивляло и смущало других - его возбужденность и вспыльчивость, - Лотрек находил вполне естественным. В конце концов, Ван Гог был не более сумасброден, чем граф Альфонс, который с невозмутимым видом, под насмешки толпы, прогуливал в экипаже по улицам Парижа своих соколов, чтобы они подышали свежим воздухом. Да, Ван Гогу было далеко до графа Альфонса, да и вообще само слово "сумасброд" совсем не вязалось с ним - ведь жизнь графа Альфонса, неспособного поставить перед собой достойную цель, была совершенно пустой, в то время как жизнь Ван Гога отмечена стремлением к абсолюту. Глядя на Ван Гога, Лотрек понял, что, будь он, Лотрек, бездельником, он превратился бы в такого же сумасброда, как и его отец, что живопись не только дает ему возможность жить, но и является для него искуплением, оправданием перед... Перед чем? Он ни во что не верил. Но разве люди с ярко выраженной индивидуальностью всегда могут объяснить свои поступки? Они так поступают, вот и все...
      Лотрек тихо, но упорно трудился. Ему исполнилось двадцать два года. Он созревал как художник. Особенно тщательно изучал японские эстампы, коллекцией которых Ван Гог увесил стены своей комнаты. В доме, где жили Винсент и его брат, на улице Лепик, 54, помещалась также лавка мелкого торговца картинами Портье, тонкого знатока произведений Хокусая и Хиросиге, Утамаро, Тоёкуни и Харунобу. Лотрек часто заходил к Портье, покупал у него эстампы или, если тот соглашался, менял на японские гравюры свои работы.
      Сейчас, больше чем когда-либо, на Лотрека оказывал влияние Брюан. Общение с этим куплетистом, а также с Ван Гогом, который беспрестанно делился с ним своими филантропическими планами, рассказывал о том, как он среди шахтеров Боринажа проповедовал слово Божье, о фаланстере 1 художников, который он мечтал бы создать, заострили внимание Лотрека на "социальных" сюжетах. В "Мирлитоне" в трех номерах подряд - январском, февральском и мартовском - на обложке были напечатаны рисунки Лотрека, изображавшие уличные сцены: рабочих, девушку-посыльную, к которой пристает старик-прохожий в цилиндре, с моноклем и седой бородой: "Сколько тебе лет, девочка? - Пятнадцать, мсье... - Хм... Старовата..."
      1 Огромный дворец, в котором должны жить и работать члены фаланги, в данном случае художники. - Прим. пер.
      Текст к этой композиции ("На панели") несомненно принадлежал Брюану, да и тема, видимо, подсказана им.
      Примерно такой же смысл вложен в картины, где Лотрек изобразил сцены в "Мулен-де-ла-Галетт" и в "Элизе-Монмартр", написанные им в то же время. Реалистические, документальные сцены. В этих произведениях, требующих большего мастерства, чем портреты, чувствуется, что замысел художника превосходит его возможности. Ему надо еще работать и работать. Работать, как Ван Гог - с тем же смирением, с той же энергией. "Я заслуживаю лишь небольшого снисхождения и поощрения вроде: "Милый юноша, продолжайте"", писал Лотрек 15 мая дяде Шарлю.
      Лотрек посещал все выставки. Как бы утомительно ни было для него ковылять по натертым до блеска паркетным полам, он поспевал всюду. Иногда он пытался уговорить кого-нибудь из друзей повозить его по залам в кресле-каталке. "Покатаемся, вот будет здорово!" Он настаивал, смеялся. Ну и потеха! "Не хотите, толстяк? Жаль, упустите такой случай позабавиться!"
      И Лотрек мужественно протискивался сквозь толпу, которая глазела на него; переваливаясь с боку на бок, шел вдоль перил, до которых не мог дотянуться, переходил от одной картины к другой, останавливался, ковылял дальше, потом вдруг надолго задерживался у какого-нибудь полотна. Может быть, эта картина была и в самом деле прекрасна? Нет, лицо Лотрека было искажено гримасой, он просто отдыхал, прежде чем двинуться дальше. Но ничто не могло удержать его. Он побывал в Салоне, где Кормон познакомил посетителей этого года со своими "Победителями Саламинского сражения" ("Саламинка" - насмешливо назвал картину Лотрек), осмотрел выставку Милле, Международную выставку в галерее Жоржа Пти, где Ренуар показал своих "Купальщиц" с гладкими, перламутровыми телами, для которых позировала Валадон...
      "Такое женское тело, красивое женское тело, - восклицал Лотрек, знаете ли, оно создано не для любви... Оно слишком прекрасно, не правда ли? Для постели может сойти что угодно... Сойдет что угодно... что угодно... А?"
      Случайно, конечно же, совершенно случайно, на глаза Лотреку попались рисунки Валадон. Хитрая девица сама никогда не решилась бы показать их ему. Лотрек был поражен: каждый, увидев эти работы, приписал бы их какому-нибудь мэтру, настолько чувствовалась в них энергичная мужская рука. Шутки ради он повесил несколько рисунков Валадон в своей мастерской. Они приводили в замешательство гостей Лотрека. "Чьи это рисунки?" И вот однажды скульптор Бартоломе заявил, что Валадон обязательно должна показать свои работы Дега. "Вы наша", - заявил ей Дега - комплимент исключительной ценности в устах этого женоненавистника.
      "Страшная Мария", как называл ее Дега, находилась с Лотреком в интимных отношениях. Пошла ли она на это с какими-то определенными намерениями или нет - трудно сказать. Кто мог разгадать побуждения этой изворотливой женщины, которая легко увиливала, когда ее пытались изобличить? Чего она добивалась? Она заставляла Лотрека выполнять все ее капризы, позировала ему только тогда, когда ей вздумается, иногда надолго исчезала, потом появлялась снова. Но, что бы ни случилось, раз в неделю, в тот день, когда у Лотрека в мастерской собирались художники, она всегда была там.
      Мастерская Лотрека, огромная комната, из которой спускалась лесенка в небольшую комнатушку, поражала главным образом царившим в ней беспорядком. Можно было подумать, что это лавка старьевщика. Древний сундук, диван, табуретки, стулья, круглый на одной ножке столик из кафе, мольберты, подиум, стремянка, начатые полотна, подрамники, рамы, картон для рисунков. Повсюду разбросаны самые разнообразные предметы: розовые балетные туфельки, репродукции Паоло Учелло и Карпаччо, истрепанные старые газеты, персидский фаянс, книги без обложек, клоунские колпаки, ботинок с тоненьким каблучком, гантели, японские свитки и безделушки из слоновой кости, бильбоке, японский парик и пустые бутылки. На стене, напротив большого окна, висела пародия на "Священную рощу".
      Лотрек постоянно рылся в этой груде хлама, покрытого слоем пыли, и хвастался перед гостями то блестящей каской самурая, то обыкновенной корзиной, в которой мать прислала ему продукты. "Смотрите! Какая красота, а? Чудо!" Любая вещь, точно отвечающая своему назначению, казалась ему настоящим произведением искусства. Логичность и предельная простота, которыми была предопределена форма предмета, восхищали его. Показывая складной нож с деревянной ручкой и поглаживая лезвие, Лотрек с упоением говорил: "Тех-ни-ка убийства!" - отчеканивая слово "техника", которое он вообще часто употреблял.
      "Давайте выпьем!" Надвинув фетровую шляпу на глаза, которые весело сверкали за стеклами пенсне, сняв куртку, Лотрек суетился за низкой стойкой, обитой, как в настоящем баре, цинком и заставленной разноцветными бутылками и всеми прочими орудиями производства истинного бармена, нарезал лимонную цедру, толок лед, манипулировал одновременно добрым десятком посудин, приготовляя для своих гостей коктейли.
      Хочешь не хочешь - у Лотрека надо было пить. Только такой ценой завоевывалось его уважение. И пить отнюдь не освежающие напитки. Лотрек одним из первых во Франции постиг искусство приготовления коктейлей, обожал смешивать вина, придумывал и испробовал сам новые смеси, усиливая действие алкоголя немыслимыми сочетаниями, которые порой получались ужасными, порой - приятными. Он был на седьмом небе, когда гость, щелкая языком, одобрял небывалый коктейль, который он ему подавал, он радовался не меньше и тогда, когда ему удавалось свалить кого-нибудь с ног новой, выдуманной им самим смертоносной отравой. Он разражался дьявольским смехом и как ни в чем не бывало выпивал это пойло. В этом у него не было достойных соперников. Он мог выпить любую смесь.
      В то время как Лотрек накачивал алкоголем гостей и себя, Ван Гог сидел в углу мастерской около одного из своих полотен, которые он, принеся с собой, ставил под наиболее выгодным углом по отношению к свету, и ждал, чтобы кто-нибудь обратил на него внимание и соблаговолил бы с ним о нем поговорить. Он ловил каждый взгляд, но никто никогда не интересовался его произведением. Потеряв терпение, он забирал свою картину и уходил.
      Подобная сцена повторялась каждую неделю, и Валадон заметила это. Еще вчера молчаливая, она вдруг заговорила. "Художники - свиньи!" - заявила она однажды после ухода Винсента.
      Чего ждет она от Лотрека? Жизнь - это поножовщина. Нужно всегда быть при оружии. Из своего опыта натурщицы она знала, что "Форен кидает на пол деньги, которые он должен несчастным девушкам, а один из членов Института расплачивается с ними фальшивыми монетами" 1. "Тех-ни-ка джунглей", - как сказал бы Лотрек.
      1 Роберт Бичборд. "Проклятая троица".
      Валадон ни капли не волновали ни попойки любовника, ни его причуды. Время от времени Лотрек приглашал ее поужинать у себя на квартире, где он жил с Буржем, на улице Фонтен. Хозяйство у них вела старая служанка Леонтина, великолепная кухарка, но закоренелая мещанка, и Лотрек любил подразнить ее.
      Однажды вечером, когда Валадон ужинала у него, он вдруг предложил ей: "Ну-ка разденься, посмотрим, какая физиономия будет у Леон-тины". Валадон сняла с себя все, оставив только чулки и туфли, и с гордым видом села на свое место. Леонтина, войдя в столовую, вздрогнула было, но не проронила ни слова и с непроницаемым лицом продолжала подавать к столу.
      На следующий день она все-таки пожаловалась Буржу, что "мсье Анри ее оскорбил". Бурж - спокойный, толстый молодой человек на коротеньких ножках, с неизменным котелком на голове, серьезный и работящий, - пожурил Лотрека. Но попробуй-ка поговори с этим озорником! "Ведь Леонтина знает, как сложена женщина. А я был одет, я снял только шляпу", - сказал в оправдание Лотрек. Ну а что касается самой Леонтины... Что поделаешь, ведь "мсье Анри" так щедро дает чаевые! И никогда не проверяет ее счета!
      Бурж, которого огорчало и беспокоило поведение друга - он считал, что это результат комплекса неполноценности, вызванного болезнью, - без конца читал ему нотации и докучал советами. Он находил, что вся жизнь Лотрека, его постоянные ночные бдения, попойки действуют на него губительно. Ему хотелось наставить Лотрека на путь истинный, и он умолял его остепениться. Но Лотрек, конечно, пренебрегал советами "Би", как, впрочем, и всеми другими советами. Он отшучивался, брал свою палку ("Мсье, мсье! "Вы забыли вашу трость", - жестоко пошутили однажды, протягивая Лотреку карандаш) и, напевая последнюю песенку Брюана, отправлялся в "Элизе-Монмартр" или в "Мирлитон".
      * * *
      Пробыв часть лета в Мальроме, Лотрек вернулся на Монмартр.
      В замке он написал несколько портретов: матери, кузена Паскаля, который работал теперь в страховом обществе, мадам Паскаль. Он просто упражнялся, "набивал себе руку". Эти портреты были выполнены в близкой к импрессионистам манере.
      Вернувшись на Монмартр, Лотрек сделал пастельный портрет Ван Гога, в три четверти, передав позой напряжение и волевой характер художника. Особенность этого портрета заключалась в том, что Лотрек заимствовал у Винсента технику раздельного штриха, которая позволяет гораздо лучше, чем тщательные анализы импрессионистов, передать схваченное на лету движение.
      Эта техника настолько пришлась Лотреку по душе, что он сразу же взялся еще за одну работу, в которой сочетались эстетическое влияние Ван Гога и духовное воздействие Брюана. Для этой весьма натуралистичной картины "Похмелье, или Пьяница" - снова позировала Валадон. Опершись на столик, где стоят бутылка вина и рюмка, она, скорбно сжав губы, устремила куда-то вдаль пустой, бессмысленный взгляд. Винсент проявлял к этому полотну живой интерес - ведь в нем так отчетливо сказывалось его влияние.
      Зимой Ван Гог впал в меланхолию. Вторая попытка вместе с Лотреком, Бернаром и Анкетеном организовать народную - и к тому же постоянную выставку в ресторане-кабаре "Тамбурин" на бульваре Клиши потерпела неудачу так же быстро, как и первая. Винсент взял от Парижа и от художественных школ все, что мог. Он жаждал больше солнца, больше света, он стремился к полыхающим землям, к тому, что называл Японией: юг Франции, Африка. Ах, когда же наконец будут основаны фаланстеры для художников, эти убежища среди пустыни жизни, "бедные извозчичьи лошади" живописи будут в тепле. Лотрек, видя, как нуждается Ван Гог, не раз помогал ему. Но Ван Гога волновала не собственная судьба: Лотрек богат, так почему бы ему не создать общинную мастерскую? Он не давал Лотреку покоя, делясь своими идеями.
      Когда у Ван Гога созревал какой-нибудь план, он уже не мог думать ни о чем другом. Лотрек по складу своего характера ненавидел всякую филантропию, и настойчивость Ван Гога раздражала его. Он не знал, как ему отделаться от такой беспокойной дружбы, не обидев голландца, этого он ни в коем случае не хотел. Узнав, что Ван Гог собирается покинуть Париж, Лотрек решил ускорить отъезд.
      Ван Гог колебался: куда податься? В Африку или Прованс - в Марсель, в Экс... Он пускался в длинные рассуждения, спорил... Всюду были свои "за" и "против". А почему бы не остановиться на Арле? - предложил Лотрек; хороший городок, еще не облюбованный художниками. Там кисть Винсента смогла бы "посоперничать с солнцем". К тому же и жизнь в этом городке недорогая. Ван Гог загорелся. Арль будет его Японией. И кто знает, может, позже, когда он обживет этот край, добрые друзья приедут к нему и они сообща откроют "Южную мастерскую"? И вот в один из февральских вечеров Ван Гог вдруг объявил: "Завтра я уезжаю".
      До отъезда из Парижа Ван Гог уговорил своего брата Тео приобрести для галереи "Буссо и Валадон" несколько полотен Лотрека. Еще раньше, зимой, по поручению Октава Мауса, секретаря брюссельской "Группы двадцати", Лотрека для ознакомления с его работами посетил Теодор Ван Риссельберг. "Этот коротышка совсем недурен, - заявил Ван Риссельберг, - у него есть талант, и он определенно подходит для "Группы двадцати"". И Лотрека пригласили принять участие в выставке 1888 года. Он ликовал. Открытие Брюссельской выставки, на которую Лотрек прислал одиннадцать полотен и один рисунок, как раз совпало с отъездом Ван Гога в Прованс.
      "Группа двадцати" была одной из самых активных ассоциаций нового искусства. Художники, входившие в нее, не только не боялись скандала, но даже, скорее, стремились к нему. Каждый год их выставка вызывала в бельгийской прессе бурю негодования: "Что нам покажет Маус на этот раз? Зеленых кроликов и розовых дроздов?" Февральская выставка 1888 года, на которой были представлены Синьяк, Энсор, Уистлер, Форен и другие, ничем особым не отличалась от предыдущих, если не считать Лотрека, который обезоружил большинство критиков. Они упрекали его за "иногда слишком жесткий рисунок", за "негармоничные и грязные краски", но в то же время отдавали должное его аналитическим способностям, благодаря которым он "проникал в душу и в мысли людей", его "довольно злому остроумию", его "хорошо поставленным фигурам".
      Ободренный этим многообещающим началом, Лотрек трудился не покладая рук. Десятого марта в еженедельнике галереи "Буссо и Валадон" "Пари иллюстре" появился его рисунок "Бал-маскарад", где он изобразил силуэт Ла Гулю в пачке и своих друзей, старых знакомых по мастерской Кормона, и среди них - добряка Адольфа Альбера, который, как и Бурж, тщетно призывал его быть более благоразумным. Для того же "Пари иллюстре" Лотрек сделал серию из четырех рисунков к статье о "Лете в Париже" 1. Вдохновленный одной из песенок Брюана, полной сочувствия не только к обездоленным людям, но и к животным, Лотрек решил изобразить пристяжную лошадь, которую впрягли в омнибус при подъеме. Помимо этого, его сатирический ум дал себе волю в реалистической композиции "День первого причастия", где он показал принаряженных мужа и жену с отпрысками.
      1 Рисунки были напечатаны в номере от 7 июля
      Рисование не было для Лотрека побочным занятием. Он выполнял свои рисунки с такой же тщательностью, как и картины, делал бесконечное количество эскизов, пока не наступал момент, когда он мог сказать, что наконец-то вполне удовлетворен. Такова была его натура. К любой работе нужно относиться серьезно, добросовестно - это было его глубокое убеждение. Он ценил и уважал тех, кто тщательно, без претенциозности, предельно честно выполнял свою роль. Это требование он предъявлял и к вещам. "Все должно отвечать своему назначению", - любил повторять он. Он не выносил небрежности, равно как и украшательства и рисовки.
      Для отца семейства в картине "День первого причастия" он попросил позировать тулузца Гози, своего товарища по мастерской Кормона. Их дружба еще больше окрепла, после того как Гози снял мастерскую на улице Турлак, по соседству с мастерской Лотрека. Веселый характер Гози, его непосредственность очень привлекали Лотрека, и он дважды писал его портрет. Они встречались почти каждый день, вместе ходили в "Мирлитон", в цирк Фернандо на бульваре Рошешуар - облюбованный такими художниками, как Дега, Сёра, Ренуар. Лотрек тоже без устали мог наслаждаться зрелищем наездниц, воздушных гимнастов и клоунов.
      Жадный до всего нового, он стремился познать человека во всех его проявлениях. Он не давал покоя Буржу, который теперь работал в доме для умалишенных в Бисетре, прося ввести его в это заведение. После долгих уговоров Бурж наконец сдался. Он согласился показать Лотреку, Гози и Гренье одного больного - писателя, страдавшего манией преследования.
      В сопровождении Буржа художники сначала должны были пройти маленький дворик, где под наблюдением надзирателя гуляли больные дети. Увидев Лотрека, некоторые из них бросились к нему, беспорядочно жестикулируя, "крича хриплыми голосами и издавая странные звуки, напоминавшие лай" 1. Эти слабоумные дети явно решили, что прибыл новичок, их "братик". Вскоре вокруг Лотрека, смеясь, шумно выражая свою радость, собрались все дети. Но Лотреку было не до смеха. Под охраной своих друзей, которые были очень смущены этой сценой, он поскорее заковылял прочь. Только когда доктор и его гости добрались до сада, где их ждал писатель, они отделались от ватаги больных детей.
      1 Франсуа Гози.
      Но на обратном пути им предстояло пройти через тот же дворик. Лотрек почти не обратил внимания на больного манией преследования. Он не мог забыть детей, которые приняли его за своего и с которыми он вынужден будет снова встретиться. Мало того, писатель, который до сих пор считался тихим больным, вдруг пришел в буйство и стал кричать Буржу, что его незаконно засадили сюда, что он отнюдь не сумасшедший. Тот пытался его успокоить, но было ясно, что задерживаться больше нельзя, и художники двинулись к выходу - в сопровождении бедных малышей, которые, увидев, что Лотрек уходит, выражали свое разочарование.
      Можно не сомневаться, что Лотрек никогда больше не испытывал желания осмотреть дом для умалишенных. Это было бы для него слишком большое унижение - снова увидеть нелепую и жестокую карикатуру на себя. Он никогда не забывал о своей судьбе, - судьбе, которой он старался управлять, ограждая себя от угнетенности и одиночества сумбурной жизнью. "Мне нельзя по утрам нежиться в постели, иначе - крышка!" - признался он однажды Гози.
      Увы, удары судьбы продолжали сыпаться на него. Валадон вела с ним все ту же непонятную игру. Она исчезала, вновь появлялась; объясняя свое отсутствие, сочиняла всякие небылицы, раздражавшие Лотрека. "Воображения у нее предостаточно, ей ничего не стоит солгать", - с горечью говорил он.
      Однажды днем, когда Гози работал над этюдом, в мастерской раздался резкий звонок. Не успел художник положить палитру, как позвонили еще раз, более требовательно. Гози бросился к двери, отворил ее. Перед ним с искаженным лицом стоял запыхавшийся Лотрек. "Иди скорее. Мария хочет покончить с собой". - "Да что ты! Это, наверное, шутка!" - "Нет, дело серьезное. Скорее, иди за мной". И Лотрек торопливо заковылял вниз по лестнице.
      На втором этаже Лотрек и Гози толкнули приоткрытую дверь в квартиру Валадон и застыли на месте - из кухни, которая находилась у самого входа, доносились голоса. Разговаривали в повышенном тоне. Судя по всему, между Валадон и ее матерью вспыхнула ссора. "Ну что ты натворила! Он испугался и больше не вернется. Вот все, чего ты добилась!" Лотрек, мертвенно-бледный, слушал.
      Потом раздался озлобленный голос Валадон: "Он не шел на это. Я пустила в ход крайнее средство". "Могла потерпеть еще немного!" - ответила мать.
      Лотрек, а за ним Гози прошли на кухню. Застигнутые врасплох, женщины сразу замолчали.
      "Вот так история! - воскликнул Гози. - К чему эта комедия?" И, обращаясь к Лотреку, добавил: "Бедный друг, ты же видишь, над тобой посмеялись!"
      Лотрек смотрел на женщин. Они на него. Никто из них не произнес ни слова. Потом Лотрек резко повернулся и молча вышел. С того дня он больше не виделся со "страшной Марией".
      На лестничной площадке он протянул руку Гози: "До свидания, до завтра!" Гози был огорчен. Он догадывался, что сейчас сделает его друг. И не ошибся. Войдя в свою мастерскую, Лотрек бросился на диван, чтобы вдали от всех выплакать свое горе.
      В подобные минуты он всегда, как он сам говорил, оставлял людей за дверью.
      * * *
      "Ты, лапушка моя, пристраивай свои жиры здесь, рядом с дамой. А ты, сарделька, втискивайся между этими двумя дураками, которые гогочут, сами не зная чего".
      Брюан наживал состояние. Худо-бедно, кабаре приносило ему в год в среднем пятьдесят тысяч золотых франков 1. Уступая просьбам "света", он учредил день для изысканной публики - это была пятница, когда "постреленок" стоил уже не восемь су, а пять франков. В этот день Брюан превосходил в ругани самого себя. За каждым столиком он заказывал себе по "почетному постреленку" и к концу вечера выпивал за чужой счет на двести-триста франков пива, восклицая при этом: "Черт побери, какая дрянь!" К счастью, "постреленок" вмещал мало пива.
      1 Около девяти миллионов теперешних франков.
      Брюан оставался верен себе. На самой вершине холма, на углу улиц Корто и Соль, он снял саманную лачугу, затерявшуюся на огромной пустоши, заросшей травой и редким кустарником. Там было несколько деревьев и виноградных лоз. В этой хижине, в тиши, вдали от тех, над кем он насмехался, он отдыхал от своей работы и был счастлив. В сабо, в старой кепке, он нежился на солнце среди своих кур и псов. Все собаки Монмартра знали, что у Брюана они всегда найдут миску супа.
      В два часа ночи, подсчитав выручку и заперев на все замки дверь кабаре, Брюан поднимался в свое "поместье" по уличкам Монмартра, никого не остерегаясь. Шпана его не трогала. Все сутенеры наизусть знали его песенки, относились к нему с уважением, да и просто не осмелились бы напасть на него. Не зря же их возлюбленные называли Брюана "генералом шпаны". Все эти девицы в душе вздыхали по Брюану. Одна из них вытатуировала его имя у себя на заднице.
      Ах, девочки, и я цвела,
      И девственна я была,
      И девственницей, сев на мель,
      Я переехала в Гренель...
      Когда на Монмартре устраивали облавы, все уличные девки, за которыми гнались блюстители нравственности, спасались в кабаре Брюана. Он бесцеремонно усаживал их за столики своих посетителей, в общество светских дам. В эти минуты он даже переставал браниться, и когда обращался к проституткам, в его голосе слышались нежные нотки.
      "Гренель", "Батиньоль", "Бастилия" - так назывались три из многочисленных песенок Брюана. Так же он называл картины Лотрека, которые пополнили собрание "Мирлитона". Это были портреты проституток и в своем роде хорошие иллюстрации к песенкам Брюана.
      Лотрек без устали писал.
      И пил тоже без устали. Хорохорясь как петушок, он щеголял своей беспутной жизнью, с циничной беспечностью отмахиваясь от нравоучений Буржа, Альбера и всех, кого огорчало его поведение.
      Он смеялся: "Надо уметь мириться с собой".
      Он писал уличных женщин Монмартра, "девочек", как их называли. Теперь от его картин, на которых он изображал девиц легкого поведения, отупевших и несчастных, веяло грустью. Но сам он смеялся, смеялся так, будто никакой грусти не было. Иногда, правда, у него вырывались слова: "Тому, кто говорит, что ему наплевать, на самом деле совсем не наплевать... потому что тот, кому действительно наплевать, об этом просто не говорит". Трудно было сказать, о ком и о чем он думал в этот момент.
      С некоторых пор внимание Лотрека привлекала одна постоянная посетительница "Элизе-Монмартр", с рыжими волосами, которые прямыми прядями падали на ее узкое худое лицо.
      Взялась откуда эта Роза,
      Лохмата и рыжеволоса?
      Эта девица с печальным и животным выражением лица вскоре стала одной из любимых моделей Лотрека. Он сделал с нее несколько этюдов. В картине "В Монруже", которую Брюан повесит у себя в кабаре, Лотрек написал ее стоящей у окна в темной комнате, вполоборота к свету, со спадающей на глаз прядью волос. Ее взлохмаченные волосы и профиль выделяются на светлом фоне. Чарующий трагический образ!
      Кто-то из дружеских побуждений предупредил Лотрека, что ему не следует заводить слишком близкое знакомство с Рыжей Розой: "Будь осторожен, дорогой, она может сделать тебе такой подарочек, от которого не отделаешься никогда".
      Но Лотрек пренебрег этим советом. Рыжая Роза заразила его.
      * * *
      Лотрек работал все более и более плодотворно. Он увлеченно писал картину за картиной - сцены в "Элизе-Монмартр", портреты, этюды с танцовщиц и клоунов 1. Осенью он написал большую картину - размер ее метр на два: на арене цирка Фернандо гарцует наездница, а мсье Луаяль с хлыстом в руке подгоняет лошадь. В этой картине - картине мастера, хотя художнику всего двадцать четыре года! - композиция решена смело и необычно, здесь Лотрек как будто нашел свою формулу, освоил "ремесло штукатура".