— А почему на «Толедо» столько времени не слышат нашего присутствия?

— Ну помнишь, я тебе как-то рассказывал о теплых и холодных слоях, которые влияют на скорость прохождения звука в воде? Так вот, американцы идут под самой поверхностью, в теплом слое воды. Я тебе объяснял тогда, что морские глубины очень неоднородны, и в океане выделяются отчетливые слои, каждый из которых отличается температурой, концентрацией солей и звукопроходимостью. Подводным лодкам, находящимся в разных слоях, труднее заметить друг друга. Звук как бы отражается от зеркала, которое может быть более или менее прозрачным, в зависимости от изменения температуры. Если точно выбрать место и глубину, то можно надежно спрятаться за таким «зеркалом» и стать практически невидимым для остального мира. Границу между слоями воды — эту самую поверхность «зеркала» — американцы называют «термоклин», а мы — горизонтом слоя скачка. Американские подлодки любят находиться в верхних, более теплых слоях воды, где их собственный незначительный шум поглощается акустическим фоном перемешивающейся воды. Мы же все время удерживаемся в нижнем слое, оставаясь по другую сторону «зеркала», что делает нас практически невидимыми для сонаров «Толедо» и локаторов сопровождающего её эсминца.

— И мы могли бы её отсюда торпедировать?

— В любую минуту.

— Так почему же мы этого не делаем?

— Видишь ли, я не хочу уподобляться той же «U-9» и топить кого-то исподтишка. Задача ведь не в том, чтобы просто удовлетворить свое чувство мести, пустив из-за угла торпеду, так что никто и не поймет, что произошло. Я хочу, чтобы они видели, КТО ИМЕННО приводит им в действие исполнение приговора. А для этого, как ты понимаешь, нужен соответствующий момент. Завтра мы входим в зону, где встречается сразу несколько подводных течений, благодаря чему образуется не одно, а несколько таких вот «зеркал», о которых я тебе только что рассказывал. Это дает нам возможность почти вплотную приблизиться к «Толедо», оставаясь при этом до последней минуты незамеченными. Я хочу, чтобы у них как можно шире открылись глаза от осознания происходящего. И чтобы они при этом успели прохрипеть сообщение об охватившем их ужасе на главную базу Атлантического флота в США Норфолке. Или же — прямо в Пентагон. Или в Белый Дом. А ещё лучше — всему миру…

— И когда это может произойти?

— Скоро. Мы уже на самой границе этой зоны. Так что, может быть, все случится уже завтра утром.

Но ждать пришлось ещё целых два дня…

…Собственно, я-то ничего из того, что делалось в то утро в отсеках лодки и за её бортом, не понимал как следует и не видел, а только ощутил вдруг всем своим существом, что окружающий меня воздух словно бы сдавило какое-то странное напряжение. Наверное, так раньше бывало в старинных графских усадьбах, когда у кого-нибудь из членов семейства вдруг случался неожиданный сердечный приступ или начинались внезапные роды — так что дом вдруг оказывался охваченным лихорадочной беготней, на всех этажах хлопали двери, летали туда-сюда няньки и бабки с полотенцами и тазами горячей воды в руках, раздавались из открытых окон какие-то громкие распоряжения для дворового люда…

И только когда мне потом пересказали в подробностях картину всего случившегося, я смог отчетливо представить себе, что именно и как тогда происходило на самом деле.

Как оказалось, до самого последнего момента Лячин все ещё не мог разрешить для себя дилемму: атаковать ли ему «Толедо» настоящими боевыми торпедами или же выстрелить по ней только активным высокочастотным импульсом, послав в сторону американской подлодки направленный звуковой луч большой мощности — так, чтобы в ней аж зазвенело всё, словно внутри железной бочки, по которой ударили кувалдой. Видя, как в предчувствии приближения родного берега американская субмарина все дальше и дальше отрывается от корабля сопровождения, Лячин вырвался на несколько десятков миль вперед по её курсу и, почти полностью заглушив работу винтов, засел на 600-метровой глубине, ожидая её приближения.

Можно только догадываться, что испытал экипаж спокойно идущей в приповерхностном слое к своему дому «Толедо», когда откуда-то из самых океанских пучин перед ними вдруг начал всплывать затонувший семь месяцев назад на их собственных глазах «Курск». А в том, что это был именно он, сомнений быть не могло — обмануться мог кто угодно, но только не американский бортовой компьютер, который мгновенно идентифицировал шум работающих винтов всплывающей подлодки с записанным в его памяти «голосом» потопленной ими в Баренцевом море К-141. Да и как он, спрашивается, мог его не идентифицировать, если это и на самом деле был шум работающих двигателей «Курска», записанный в свое время на компьютерный диск и хранившийся на всякий случай в фонотеке «звукомаскировки» нашей лодки, а в этот момент специально «прокрученный» Лячиным для акустиков «Толедо»! (С учетом того, что наши собственные винты в это время молчали, идентификация была стопроцентной.) А несколько минут спустя сонары обрисовали и габариты всплывающей подлодки, которые тоже один к одному совпадали с погибшим «Курском»!..

В момент этой встречи «Толедо» шла на перископной глубине и с поднятыми для связи антеннами. Возможно, считая себя уже полностью дома, экипаж вел переговоры с береговыми службами или даже со своими домашними, американцы это себе могут позволить, — и тут прямо перед носом их субмарины вдруг появилась из трехкилометровой океанской бездны эта расстрелянная ими несколько месяцев назад русская подводная лодка «Оскар-II».

Судя по тому, что «Толедо» несколько минут не предпринимала никаких действий, паралич на ней был полный. Удовлетворившись произведенным эффектом, Лячин уже хотел было отдать приказ о проведении условного выстрела звуковым импульсом, как в эту минуту наш радист перехватил и расшифровал (оказывается, наши дешифровальщики работают не хуже натовских, хотя нам-то никакие ихние Бакатины своих шифров не передавали) сообщение командира «Толедо», посланное в штаб Атлантического флота США в Норфолке: «Вижу „Оскар-II“. Она не потонула! Она передо мной! Что делать?» А через минуту-другую из Норфолка поступил ответ, который, собственно говоря, и сыграл решающую роль в этой ситуации. «Торпедируйте её повторно!» — гласила расшифрованная радистом депеша. И это увиденное Лячиным слово «ПОВТОРНО» стало той последней каплей, которая помогла ему сделать выбор в столь мучительно решаемом все эти дни вопросе.

— Боевая готовность торпедными аппаратами правого борта! Цель прямо по курсу!.. Торпедные аппараты… товсь! — решительно приказал Лячин и, услышав ответное: «Товсь выполнено», непроизвольно поднял и резко, как делали виденные когда-то в фильмах про Бородинскую битву командиры пушечных батарей, опустил руку: — Торпедные аппараты! Пли!

Наверное, для застывшего в ужасе экипажа «Толедо» это показалось самым настоящим залпом с того света. Вряд ли они успели что-нибудь толком осмыслить в случившемся, а тем более начать хоть какую-нибудь борьбу за плавучесть субмарины.

Алексей мне потом рассказывал, что когда затихло эхо взрыва торпедных разрывов, он услышал зловещий шум воды, врывающийся в корпус расколотой подлодки. Минуту спустя «Толедо» начала свешиваться носом книзу и затем, войдя в вертикальный штопор, со всевозрастающим ускорением стремительно заскользила вглубь океана. Гул, скрежет и сейсмическое громыхание тонущей АПЛ наполнили рубку акустика. Шум этот казался ему почти ощутимым, лодка развила скорость около сорока узлов и все убыстряла свое погружение. Казалось, грохот её падения наполняет не только его рубку, но и все закоулочки нашей лодки. Потом два подряд глухих тяжелых удара сотрясли тонущую субмарину и стало ясно, что в ней что-то взорвалось. А минуты через три-четыре ещё одна ударная волна сотрясла лодку, и он понял, что «Толедо» ударилась о дно…

И случилось это — точнехонько в День Защитника Отечества, 23 февраля самого первого года наступившего третьего тысячелетия. Я не поверил бы этому, зная, как у нас любят привязывать выполнение планов к всевозможным датам, даже если для этого надо фальсифицировать реальные сроки, но на руке у меня были часы с календарем, и они показывали именно эту дату…

…А потом мы несколько бесконечно долгих дней отрывались от преследования.

Сразу же после гибели «Толедо» в район нашего нахождения были стянуты десятка полтора кораблей ВМС США, отрезавших нас от отхода по своему собственному следу, и несколько беспрерывно кружащихся над поверхностью океана противолодочных самолетов «Орион», так что нам в эти дни пришлось немало поманеврировать. Прикрываться фонограммами работы чужих двигателей мы могли только при сброшенных до минимума оборотах наших собственных винтов, а для нас в данной ситуации было важно не в последнюю очередь сохранить скорость.

Нужно было уходить из опасного района, но обратная дорога через Атлантику была прочно перекрыта, и командир принял парадоксальное решение двинуться сначала к берегам самой Америки и, потерявшись там за шумовым фоном тысячи рыболовецких, пассажирских и каботажных судов, прошмыгнуть вдоль побережья США на юг, вокруг Саргассова моря, и уже потом пересечь Атлантический океан и возвратиться вдоль побережья Европы домой, в Видяево. И кто знает, может быть, эта затея нам и удалась бы, но в самом её начале приключилась одна непредвиденная история, заставившая командира подлодки изменить планы на прямо противоположные.

Это случилось в два часа ночи — я хорошо помню это, потому что ещё не спал, дочитывая какой-то из обнаруженных в лодочной библиотеке журналов. Находясь на положении не пленника, не гостя и не члена команды, я мог позволить себе читать хоть всю ночь напролет, так как утром мог не вылезать из постели не до обеда, так до ужина — мне ни разу ещё никто не сказал, что, мол, хватит, тебе мять бока, попробуй заняться хотя бы чем-нибудь полезным. Все-таки я находился на лодке не по своей воле, да и, самое главное, какой из меня мог быть помощник в том, о чем я только читал в газетах?..

Итак, я лежал в постели, глядел на часы, которые показывали два часа ночи, и понимал, что где-то там, над поверхностью океана, в это время, наверное, так удивительно сияют сейчас не заслоненные никакими домами звезды.

Наглухо отрезанные от возврата на просторы Атлантического океана кораблями ВМС США, мы к тому времени уже миновали Бермудские острова и как раз повернули на юг, двигаясь по Саргассову морю в режиме полнейшей тишины и удерживая скорость в пределах 6 — 8 узлов, что обеспечивало нам максимальную скрытность от натовских акустиков. Поэтому меня аж подбросило на кровати, когда в абсолютно молчащей субмарине вдруг на всю мощность рявкнули динамики общекорабельной связи, и по отсекам загремели четкие отрывистые команды:

— Всплываем на глубину сорок метров, осмотреться в отсеках!.. ГКП готовность номер один!.. Глубина сорок метров, осмотреться в отсеках!.. Всплываем на перископную глубину!..

Поняв, что происходит нечто неординарное, я выскочил из-под одеяла и принялся быстро одеваться. Не знаю, что там вдруг стряслось, но на всякий случай надо быть хотя бы в штанах. А то вдруг объявят какой-нибудь экстренный сбор, и придется бежать на него в трусах.

И словно подтверждая мои опасения, по всем ходам и отсекам лодки зарычал ревун, а по трансляции объявили:

— Боевая тревога! По местам стоять к всплытию!

Раздалось шипение воздуха высокого давления, хлопки клапанов, и подводная лодка закачалась на океанской волне. Какое-то время она так и шла в надводном положении, хотя приказа отдраивать люки не поступало.

А через несколько минут прозвучало снова:

— Аппарат ВИПС для выстреливания сигнального патрона приготовить! Подать воздух на тифон и сирену!

И в то же мгновение даже в прочном корпусе лодки стали слышны завывания сирены. А после того как из специального аппарата, предназначенного для выстреливания имитационных и сигнальных патронов, был произведен выстрел, опять раздались команды:

— Приготовиться к погружению! Срочное погружение!

Раздались частые рыканья ревуна, и подводная лодка, приняв балласт, стала быстро погружаться.

— Опустить перископ! Глубина двести! Совершить разворот на сто восемьдесят градусов! Скорость максимальная! — последний раз прозвучал голос Лячина и я почувствовал, как лодка совершила маневр разворота и устремилась по новому курсу.

Встретив на следующий день командира, я поинтересовался у него, чем была вызвана эта ночная тревога и куда теперь следует наша лодка.

— Видишь ли.. Обстоятельства сложились так, что вчера ночью я нарушил режим скрытности и демаскировал наш атомоход перед противником. Это навлекло на нас очень большую опасность, но я думаю, ты сейчас поймешь, что меня вынудило так поступить, — сказал он, и мы пошли ко мне в каюту, где я узнал подробности того, что происходило ночью в океане.

А случилось следующее. В два часа ночи акустики доложили Лячину, что слышат шумы винтов двух гражданских судов, причем одно из них быстро удаляется в западном направлении, а второе, меньшего тоннажа, похоже, его преследует. Убедившись, что никаких плавсредств непосредственно над лодкой нет и военных кораблей поблизости не наблюдается, Лячин дал команду всплывать на перископную глубину, а когда появилась возможность смотреть, увидел в окуляры грузовое судно, которое пыталось уйти от идущего ему наперерез небольшого корабля. Когда преследователи открыли по уходящим пулеметный огонь трассирующими пулями, а беглецы подняли норвежский флаг, ему все стало понятно и он принял решение вмешаться.

Когда мы всплыли, морские пираты (а это были именно они) уже почти вплотную подошли к норвежскому судну, но, увидев внезапно появившуюся рядом с ними из-под воды черную махину, которая издавала жуткие звуки, резко повернули в сторону и стали набирать ход. Выстреленный нами сигнальный патрон ещё больше напугал грабителей, и они врезались с разгона в плавающую льдину. Норвежцы, скорее всего, тоже испугались, но зато они были избавлены от опасности ограбления, а возможно и гибели. Они прибавили скорость и очень быстро исчезли в ночном океане.

— …Теперь мы полностью демаскированы, и какое-то время спустя в этом квадрате будет полно натовских кораблей и самолетов, — подытожил он свое повествование. — Поэтому я принял решение как можно быстрее прижаться к северо-восточному побережью США, где, имитируя шум надводных судов, мы сможем спрятаться от систем американского слежения и хотя и потихоньку, со скоростью не более 7-8 узлов, обогнуть острова Ново-Бретон, Ньюфаундленд и мыс Сент-Чарлз, а затем через Лабрадорскую котловину и море Баффина выйти к Канадскому архипелагу, чтобы через один из многочисленных проливов попасть в Ледовитый океан и, прячась под его ледяной шапкой, выйти сразу в район западной оконечности котловины Нансена. Ну, а оттуда между островами Шпицберген и Землей Франца-Иосифа можно уже без труда войти в Баренцево море и вернуться в наше родное Видяево.

— Вы и на самом деле любите этот городишко? — поинтересовался я, когда он потом ещё пару раз повторил его название.

— Видишь ли, — раздумчиво произнес Лячин. — У Видяево, на мой взгляд, имеется не одно, а сразу два обличья: первое — то, которое нам всем уже давно опротивело своей обшарпанностью и убогостью, и которое мы с радостью покидаем, отправляясь в очередной свой далекий поход; ну и второе — то, которое мы всякий раз с нетерпением ожидаем увидеть вновь после нескольких месяцев патрулирования у чужих берегов… А может быть, таковым и является свойство Родины — одновременно отталкивать своим внешним несовершенством и притягивать своей внутренней необходимостью. Ведь глаза бы уже, кажется, не смотрели бы на эти бочки на берегу, обшарпанные четырехэтажки, грязные улицы… А проторчишь в автономке три месяца — и летишь потом ко всему этому как к самому лучшему месту на свете! И ведь и в самом деле все эти бочки и четырехэтажки словно бы обретают при встрече какую-то не замечаемую раньше эстетику. Ты меня понимаешь?..

— Да, Геннадий Петрович. Понимаю.

— Спасибо. И можешь, кстати, больше не называть меня чужим именем. Экипаж «Курска» под руководством капитана 1-го ранга Геннадия Петровича Лячина свое дело сделал. Теперь они уже далеко — там, где их не достанут ни глубинные бомбы, ни натовские «Орионы», ни какие другие проблемы.

— А как вас зовут на самом деле?

— Илья Степанович. Капитан 1-го ранга Илья Степанович Муромский…

— Хорошо, Илья Степанович. И спасибо за откровенность…

А на следующий вечер ко мне зашли с термосом горячего кофе бывший «двойник» Дмитрия Колесникова (который оказался на деле Дмитрием Рябухиным) и знакомый мне ранее под именем Алексея Коробкова инженер гидроакустической группы старший лейтенант Михаил Озеров.

— …А этим маршрутом раньше кто-нибудь ходил? — спросил я их, когда разговор коснулся решения каперанга Муромского идти вокруг Гренландии.

— Ходили, — отозвался Дима. — Битва за скрытный выход в Атлантику тянется уже не один год. Ведь в зону контроля Северного флота входят сразу два океана — Ледовитый и Атлантический, а попробуй — выйди незаметно на водные просторы, когда путь всем нашим кораблям перекрыт глубоко эшелонированными противолодочными барьерами!

— Их так много? — уточнил я.

— Да мы огорожены ими, как телята в загоне! — подал голос Михаил. — Контроль за нашими подводными лодками ведется на огромной территории, начинающейся с линии: мыс Нордкап — остров Медвежий и заканчивающейся Фареро-Шетлендским и Шетлендско-Исландским рубежами. А кроме того, десятки патрульных противолодочных самолетов, стартовав с аэродромов Норвегии, Англии и Исландии, могут кружить над водами Баренцева, Норвежского и Гренландского морей, выискивая российские АПЛ, пробирающиеся подводными желобами и каньонами в сторону Атлантики. Поэтому командовавший в 1986 году Северным флотом адмирал Владимир Чернавин и поручил капитану 1-го ранга Владимиру Протопопову проложить совершенно новый для нас — в обход всех противолодочных рубежей — путь в Северную Атлантику: вокруг Гренландии, через лабиринты вмерзших во льды полярных архипелагов. Для этого была выбрана АПЛ К-524 с хорошо сплавленным экипажем. Старшим на борту назначили молодого контр-адмирала Анатолия Шевченко, чья энергия и дерзость должны были дополнять собой осмотрительность и неторопливость Протопопова.

— Я как-то, когда был на практике, ходил в Ледовитый океан на гидрографическом судне «Колгуев», — припомнил вдруг Дмитрий. — Глянул раз на экран радара — мать честная! — на нем сплошные засветки: айсбергов вокруг, как пшена на лопате! А у «Колгуева» борт всего в три миллиметра стали, и оба локатора скисли по закону подлости…

— Да, лед и корабль — вещи очень плохо совместимые, — подхватил Озеров. — Их столкновение — это всегда поединок, причем нередко с трагическим исходом. Когда-то из-за этого ушел на четырехкилометровую глубину «Титаник», распоровший свое днище о ледяной клык айсберга. После героического единоборства погрузился в пучину «Челюскин», раздавленный льдами. Можно вспомнить также геройски осваивавшие Северные морские пути корабли «Ермак», «Вайгач», «Таймыр», «Вега». Да и разве только они одни?.. Короче, в этом походе наша АПЛ К-524 впервые прошла проливы Земли Франца-Иосифа под водой и подо льдом. Потом она взяла курс на Гренландию, обошла передовую зону противолодочных сил НАТО и двинулась в узкий и неглубокий проливчик, перекрытый мощным паковым льдом. Самое сложное было в том, что не было точных промеров, так как никто этим путем никогда не ходил. Просвет между грунтом и нижней кромкой льда все время сужался, лодка в любой момент могла оказаться зажатой, как в тисках. Из-за сплошных айсбергов не было безопасных глубин и в море Баффина, но лодка все-таки вышла в Атлантику и даже произвела условную атаку атомного авианосца «Америка», после чего незамеченной возвратилась домой.

— А в марте 1987 года аналогичный рейд провели силами уже целой дивизии, — подхватил тему Дмитрий. — Операция называлась «Атрина» и в ней участвовали сразу пять наших АПЛ: К-298, К-244, К-288, К-255 и та же К-524, которой на этот раз командовал капитан 2-го ранга Смелков, а возглавлял весь отряд опять контр-адмирал Шевченко.

— И мы теперь пойдем домой именно этим путем?

— Да. На сегодня это наша единственная безопасная дорога.

— Не нравится она мне почему-то, — поежился я, будто мне предстояло плыть среди этих льдов голышом.

— Да и нам она не очень по душе, но что делать?

Делать было действительно больше нечего, кроме как смириться и ждать окончания этого затянувшегося путешествия. Или, точнее сказать — путе-плытия, хотя моряки и не любят, когда кто-то употребляет по отношению к ним выражения типа «плыть» или «плавать». «Плавает», по их мнению, только дерьмо в проруби, а моряки по морям — «ходят». (Особенно, надо заметить, с такой скоростью хода, как у нас, ибо, приблизившись к штатовскому побережью, мы потащились вдоль него, как самая настоящая черепаха, держа лодку строго на шести-семи узлах, что обеспечивало нам максимальную скрытность продвижения. Кроме того, обеспечивая себе наилучшую маскировку, мы надолго замирали и пересиживали кажущиеся опасности, а то вдруг пускались выписывать некие умопомрачительные загогулины, прикрывая их фонограммой шумов работы двигателя какого-нибудь туристического катера и запутывая тем американские службы слежения.)

Для меня это были едва ли не самые тяжелые недели похода. Все члены экипажа были заняты своим конкретным делом, и ни Дмитрий, ни Михаил, ни тем более Илья Степанович ко мне в эти дни с разговорами не заглядывали. Я просто физически ощущал разлитое по лодке напряжение, не позволявшее мне шататься туда-сюда, раскрывая заблокированные перемычки между отсеками.

Только один раз я ненадолго зашел в рубку акустиков к Озерову да заглянул минут на пять на центральный пост к Муромскому, но всем было в эти дни откровенно не до меня, и я засел в своей каюте, обложив себя спасительными книгами. Большинство из них были посвящены морской тематике, но я уже чувствовал, что мне от этой темы не уйти ни в книгах, ни в жизни, а потому, увидев переплетенную стенограмму Всероссийской научно-практической конференции в Москве от 30 марта 1999 года, раскрыл её на первом попавшемся месте и углубился в написанное.

«…Отсутствие государственной морской политики РФ привело к тому, что в вопросах разоружения мы необоснованно поспешили. Россия кардинальным образом освободилась от всех нагромождений „холодной войны“, полностью вывела свои войска и силы флота с территорий других государств, более чем вдвое сократила свои Вооруженные Силы, в том числе и состав своего ВМФ, изменила районы присутствия своих военно-морских сил в Мировом океане.

Однако так поступили не все.

США и другие морские державы Европы и Дальнего Востока не прекращают наращивать ударную мощь своих флотов и усиливать их активность в Мировом океане. Так, например, Пентагон ожидает вступления в строй в ближайшие годы нового атомного авианосца «Рональд Рейган», новой атомной подводной лодки «Джимми Картер» с баллистическими ракетами[4], полностью компьютеризированного корабля «Арсенал», оснащенного пусковыми установками с высокоточными ракетами и экипажем всего в 20 человек.

Франция строит атомный ударный авианосец «Шарль де Голль» и четвертую атомную подводную лодку с баллистическими ракетами «М-45».

Наращивают свои флоты и другие морские государства: Великобритания, Германия, Турция, Италия, Япония и прочие.

Вследствие этого равновесие ударной мощи нашего ВМФ и ВМС США, достигнутое в годы «холодной войны» огромными усилиями народа, оказалось утраченным, военно-политическая обстановка в мире и стратегическая стабильность в Мировом океане — нарушенными. Теперь корабли НАТО спокойно, как дома, плавают, например, в Черном море и даже пытаются использовать в своих целях Севастополь…»

Следом за этим, давая возможность мозгам переключиться на другую тональность, я прочитал вырезку из газеты «Неведомое вокруг нас» под названием «Мистические тайны войн», в которой раскрывались всякие неведомые стороны военной истории. Так, например, под конец статьи я наткнулся на рапорт командира немецкой подлодки, которая во время Первой мировой войны в Атлантике торпедировала английский пароход «Ибериец». Немецкий подводник написал, что среди обломков парохода неожиданно показалось огромное (18 метров в длину), чем-то похожее на крокодила чудовище с четырьмя мощными перепончатыми лапами и длинным хвостом, сужающимся к концу. Монстр бился в агонии и вскоре исчез в глубине.

В этой же газете рассказывалось и о ещё одной тайне войны, связанной с немецким флотом — речь идет о так называемом проклятом корабле.

«То, что произошло с гордостью немецкого флота — огромным боевым кораблем „Шарнхорст“, можно назвать цепью роковых случайностей, а можно — проклятием, — писал автор публикации. — Еще до спуска на воду в 1936 году этот корабль сполз на верфи и раздавил 60 рабочих, ранив при этом 110 человек. Не удалось избежать конфуза и при его спуске на воду: „Шарнхорст“ порвал трос и врезался в баржи. Через три года во время обстрела Гданьска с интервалом в день одна за другой неожиданно взорвались две из его орудийных башен, при этом погибло 28 человек. Во всех стычках с британцами гордости немецкого флота не удалось потопить ни одного корабля. Зато несчастья просто преследовали „проклятый“ корабль. Во время обстрела Осло норвежский корабль повредил рулевое управление линкора, а при возвращении в порт „Шарнхорст“ столкнулся с пароходом „Бремен“. Конец гиганта был также бесславным: во время боя с британским флотом торпеда угодила ему в склад боеприпасов. И это привело к мощнейшему взрыву и затоплению корабля. Линкор стал могилой для 1422 моряков. Англичане подобрали только 36 человек. Два моряка считали себя счастливчиками: на обломках судна им удалось добраться до берега и избежать плена. Однако при попытке приготовить чай на захваченной с тонущего „Шарнхорста“ паяльной лампе она взорвалась, и последние жертвы „проклятого корабля“ умерли в ужасных мучениях…»

Закончив читать серьезную литературу, я взялся за стихи. Здесь, правда, было гораздо меньше интересного, но все-таки это тоже помогало коротать время. Впрочем, одно стихотворение я даже решил переписать себе в тетрадь — оно называлось «Акула», и над ним стояло имя неведомого мне поэта: Виталий Нефедьев.

Первая строфа показалась мне замечательной и, записывая, я с удовольствием повторял про себя её строки. Дышали энергией и последующие четверостишия:

(Собственно, то же самое теперь делал и я, пытаясь заполнить этот, невесть откуда взявшийся в моей жизни, досуг чтением случайных стихов. А чем ещё заниматься между поверхностью и дном океана, если ты не член экипажа и для тебя на лодке нет никакого дела? Было бы это на суше, там бы я мог хоть территорию подметать или, скажем, таскать дрова и воду для кухни, а здесь каждое элементарное дело требовало для себя определенного опыта и знаний. Я же всю свою жизнь имел отношение только к буквам, поэтому и теперь вынужден был проводить время, уткнувшись в столбцы рифмованного текста…)

Я думал, что стихотворение на этом и заканчивается, мне показалось, что оно уже полностью и весьма удачно завершено, и больше добавить нечего; я вообще любил, когда поэт оставляет разрабатываемую тему как бы с «полуприоткрытой дверью», давая мне самому кое-чего докумекать умом и дочувствовать душой. Но автору «Акулы» сказанного в предыдущих строфах показалось мало, и на следующей странице он принялся морализаторствовать, и этим своим морализаторством почти окончательно убил так неплохо начинавшееся стихотворение:

Не отвечая на риторические вопросы автора, я откладывал тетрадь и ручку и погружался в дремоту, ожидая, пока мы преодолеем очередную сотню миль.

Но как бы там ни было, а хотя и сверхмедленно, но день за днем мы все-таки ползли на север в сторону Лабрадорской котловины и моря Баффина, уходя из-под контроля американских локаторов и сонаров и приближаясь к Канадскому архипелагу. За ним нас принимал под свою защиту надежный, как многометровая панцирная броня, зонтик Ледовитого океана, пронырнув под которым, мы были бы уже фактически дома.