Оторвавшись от тарелки с кашей, я сказал, что после обнаружения подводной лодки я их больше и не видел, так как безвылазно сижу дома. «Он чуть себе ногу не сломал, — пояснила мама, — пришлось даже скорую вызывать. На какую-то бочку на стройке полез, да свалился с нее». «Это никакая не бочка, а подводная лодка, — пояснил я. — Из степей Украины. Витька с Сашкой в неё залезли, а я тоже хотел, но упал». «Какая бочка, где она? — встрепенулся отец Витьки. — Это не та ли цистерна, что стоит возле стройки? И ты говоришь, что они в неё залезли?» «Да-а, — с опаской протянул я, чувствуя, что сейчас мне может за что-то крупно влететь, хотя я ещё и не понимал, за что. — Но они туда сами полезли, я их не заставлял…» «Господи! Так, может, они в ней до сих пор и сидят, не зная, как выбраться? — заторопилась мать Сашки. — Пойдемте скорее туда и поглядим. У кого-нибудь есть с собой фонарик?» «Сейчас, сейчас я возьму», — неожиданно засуетилась моя мама и, накинув на плечи кофту, взяла с собой наш электрический фонарик и вышла вместе со всеми за дверь.

Отсутствовала она минут сорок, за это время успел вернуться со второй смены работавший тогда в метрострое отец и, наложив сам себе на тарелку макароны, принялся ужинать. Мне уже пора было ложиться спать, но, пользуясь маминым отсутствием как уважительной причиной, я, хотя и переоделся в свою ночную пижамку, но все еще, как говорится, тянул резину и не ложился.

И вот щелкнул в замке ключ, и я услышал, что мама вернулась. Мне было слышно, как она прошла на кухню и о чем-то долго рассказывала там отцу, потом растворилась дверь в мою комнату и они оба появились на пороге. «Я уже ложусь», — упреждая возможные упреки, доложил я на всякий случай и залез под одеяло. Отец остался стоять возле двери, а мама подошла и села рядом со мной на край кровати. «Вот и хорошо, — прошептала она. — Вот и спокойной тебе ночи.» И, крепко сжав в своей руке мою ладошку, вдруг уткнулась в мое одеяло и, мелко-мелко трясясь, заплакала…

Потом, несколько дней спустя, уже успокоившись, она рассказала мне, что в тот вечер ей пришлось помогать Витькиным и Сашкиным родителям доставать из цистерны их мертвых мальчишек, которые мгновенно задохнулись в ней от паров находившегося там ранее то ли бензина, то ли керосина, и, глядя на их остывшие фиолетовые лица, она с ужасом думала, что если бы я не упал тогда с цистерны и не вывернул себе ногу, то сейчас бы вместе с двумя их трупиками ей пришлось вынимать из чрева этой «подводной лодки» и меня.

— …Так что у меня на этот вид транспорта весьма давняя, можно даже сказать, уже укоренившаяся отрицательная реакция, и если бы происшествие с «Курском» не всколыхнуло общественный интерес к этой теме и мне не поручили в газете собирать соответствующую информацию, то сам я, скорее всего, изучением подводных катастроф и историей подводного флота заниматься никогда бы не взялся. С чего бы?..

— Ну а теперь — не жалеешь, что начал?

— Да что вы! Мне открылось столько интересного, причем материал такой, что не статьи надо писать, а романы… Вот, скажем, о Петре Грищенко вы что-нибудь слышали?

— Ну ещё бы! Когда-то его имя не сходило со страниц газет, его дружбой гордились писатели и поэты, а самые красивые женщины были счастливы, когда он одаривал их мимолетной улыбкой. В годы войны ему не было равных по количеству потопленных кораблей врага, о его мастерстве, хитрости и удачливости ходили настоящие легенды. Его подчиненные становились адмиралами и пристегивали к кителям Золотые звезды героев. Он писал книги и научные трактаты. Его ненавидело начальство и боготворила флотская молодежь. Он ушел из жизни забытый и непонятый, недоделав многого из того, что ещё мог и хотел сделать. И его подвиги до сих пор остаются окруженными каким-то молчаливым табу.

— Почему? — спросил сидевший у стола Колесников.

— А вот послушай, он тебе расскажет, — кивнул он в мою сторону, — а мне надо сходить на центральный пост. Я потом ещё загляну к вам, — и он вышел из каюты.

Видя устремленный на меня выжидающий взгляд Дмитрия, я прикрыл глаза и словно бы увидел перед собой страницы журнала «GEO», где однажды наткнулся на эту удивительную историю.

…К началу Великой Отечественной войны капитан 3-го ранга Петр Грищенко был уже одним из опытнейших командиров подводных лодок. К этому времени он успел закончить Высшее военно-морское училище, прослужить несколько лет на различных подводных лодках и после этого окончить ещё и Военно-морскую академию. Выпускников академии в то время назначали, как правило, не ниже чем командирами дивизионов или бригад, но Грищенко попросился командовать простой подводной лодкой. И был назначен командиром минного заградителя Л-3, носившего гордое имя «Фрунзевец».

22 июня 1941 года застало его в Либаве, и едва на западной границе ударили первые орудийные залпы, Грищенко получил приказ о немедленном выходе в море.

Но не так-то просто оказалось выполнить этот приказ и выйти из аванпорта — либавский фарватер был узок и извилист, а с неба уже заходили в пике шесть ревущих немецких бомбардировщиков. Однако Грищенко все же сумел уклониться от их атак и вырваться в море, к Стейнортскому маяку, где ему было предписано нести боевое дежурство.

Поднимая по ночам перископ, командир «Фрунзевца» видел, как над городом вздымается багровое зарево, и понимал, что там из последних сил отбивают атаки врага его товарищи. Но как им можно было помочь в этой ситуации?

«Всплыть! — приказал военком Баканов, увидев в перископ, что немцы штурмуют Либаву. — Подойти к берегу и вступить в бой с фашистами!»

Но Грищенко от выполнения этого приказа отказался. На лодке было одно-единственное семидесятимиллиметровое орудие и, не оказав никакой существенной помощи защитникам города, лодка была бы в считанные минуты расстреляна с берега прямой наводкой. Ввиду очевидной абсурдности приказа, это неподчинение не принесло беды командиру Л-3, хотя нервы потрепало изрядно.

Впрочем, вскоре Грищенко получил новую боевую задачу: выставить неподалеку от Клайпеды минное заграждение, что он и выполнил с наилучшим результатом. На выставленных им минах подорвались груженые немецкие транспорты «Эгерау» и «Хенни».

Едва возвратились на базу, как лодка получила новое задание: выставить минные заграждения в Данцигской бухте, можно сказать, в самом логове врага. И она их выставила. Пристроившись в кильватер минным тральщикам немцев, расчищавшим проход для своих кораблей, Грищенко прямо вслед их работе выставил в бухте новые мины, на которых тут же подорвались три немецких корабля, и благополучно вернулся в Кронштадт. А в сентябре — он уже снова на задании…

В свой четвертый поход лодка вышла 9 августа 1942 года, при этом на её борту находился писатель-маринист Александр Зонин. Минзагу Л-3 была поставлена боевая задача: выставить возле острова Борнхольм два минных заграждения, а затем начать торпедную охоту за судами противника.

18 августа Грищенко обнаружил в перископ большой караван транспортов и, выбрав самый крупный из них, незамедлительно атаковал его. Две торпеды в клочья разорвали танкер водоизмещением пятнадцать тысяч тонн. Переждав атаку глубинными бомбами, Грищенко снова идет в атаку и топит ещё один танкер с 10 тысячами тонн горючего.

25-26 августа Л-3 выставила две банки мин в заданном районе и атаковала конвой из транспортов, поразив четырехторпедным залпом сразу два транспорта. Через несколько дней ещё одна атака, и в результате — потопленный эсминец и крупный транспорт.

9 сентября лодка возвращается на базу, и военком Долматов пишет на Грищенко донос: мол, командир Л-3 нерационально использовал торпеды (хотя найденный Грищенко способ атаки двумя торпедами сразу будет позднее признан на флоте наиболее оптимальным). Но после столь победного похода наказать командира лодки не решились, а наоборот — наградили его орденом. К тому же в эти дни к нему на лодку пожаловали писатели Александр Фадеев, Всеволод Вишневский и поэтесса Ольга Берггольц. Художник Гуляев написал большое живописное полотно о торжественной встрече Л-3 после боевого похода в Кронштадте: в центре картины командующий флотом В. Трибуц жмет руку Грищенко.

После небольшого отдыха, 27 октября 1942 года «Фрунзевец» уже опять вышел на боевое задание в море…

А в феврале 1943 года происходит необъяснимое: приказом наркома Кузнецова Грищенко переводят на берег, где он и пробыл до конца войны. И это после того, как он потопил (с учетом судов, подорвавшихся на выставленных им минах) 18 неприятельских кораблей, пустив на дно 65 тысяч тонн груза! Но вместо награды, его сразу же после войны начали активно вытеснять с флота… Отстраненный от действующей службы, Грищенко начал серьезно заниматься наукой, анализирует тактику действий подводных лодок во время войны, защитил диссертацию, преподавал в военно-морских училищах. Более десяти раз командира легендарной Л-3 представляли к званию Героя Советского Союза, но так Звезду и не дали! Ходили слухи — из-за того, мол, что он увел прямо из-под носа у одного из балтийских адмиралов первую красавицу Кронштадта, из-за того, что в Нью-Йорке вдруг обнаружилась сестра его первой жены, уехавшая туда ещё в двадцатые годы, из-за того, что…

Впрочем, разве важно, из-за чего? Умирал Грищенко в одиночестве, на руках своего верного друга — жены. Проводить его в последний путь пришли только старые ветераны флота да офицеры-подводники, для которых он был кумиром…

— Да… Но разве он был один такой на нашем флоте? — выслушав эту историю, произнес Дима. — А знаменитый командир С-13 Александр Маринеско, которого Гитлер назвал своим личным врагом № 1?.. Кстати, ты любишь такие совпадения — к началу войны на Балтике состояло 13 подводных лодок типа «С», но до дня Победы уцелела только С-13 под командованием А. И. Маринеско. И в самый знаменитый свой рейд, во время которого он пустил на дно сначала девятипалубный океанский лайнер «Вильгельм Густлов» водоизмещением 25484 тонны с девятью тысячами немецких военных специалистов на борту, а потом военный крейсер «Генерал фон Штойбен» водоизмещением 15400 тонн с четырьмя тысячами фашистов, он вышел именно 13 января 1945 года…

— Выходит, кому-то и чертова дюжина приносит удачу.

— Но, видимо, до поры. Потому что в конце войны Маринеско обвинили в пьянстве и нарушении дисциплины и перевели на тральщик, что для подводника № 1 было чуть ли не оскорблением. Потом его понизили в звании до старшего лейтенанта, а вскоре и вовсе уволили в запас. Какое-то время он работал на различных сухогрузах, ходил в порты Бельгии, Голландии, Англии, говорят, что крепко выпивал, потом тяжело болел, а 25 ноября 1963 года скончался. И только горбачевским указом от 5 мая 1990 года ему было посмертно присвоено звание Героя Советского Союза. Ровно через 45 лет после совершения его подвигов! На Западе за это время целая куча книг вышла, в которых его торпедирование «Вильгельма Густлова» получило название «атаки века», а у нас, чтобы воздать должное его геройству, надо было сначала разрушить целую страну…

— Но он хоть посмертно, но все-таки восстановил свое имя и славу, а сколько их так и ушло из этой жизни, не дождавшись никаких наград?

— Да что далеко ходить! Тот же Геннадий Лячин, который в 1999-м году утер нос всему НАТО с его мощнейшими ВМС и системой слежения, так при своей жизни Звезду получить и не успел. Говорят, рапорт на звание Героя России в Москву посылали, но подписан он Президентом не был. Теперь, вроде, Путин пообещал вручить за него Звезду его вдове Ирине. А сам Лячин не получил при своей жизни ничего — ни Звезды, ни нормальной квартиры в необоссанном подъезде…

— Да уж, видел я по телевизору этот подъезд! — хмыкнул я, вспомнив показанный в августовские дни прошлого года по ТV сюжет о посещении Путиным квартиры вдовы Лячина, когда, последовав вослед за Президентом от двери квартиры командира «Курска», камера показала всему миру оббитые и ободранные стены лет тридцать не ремонтировавшегося подъезда, которые каждый раз встречали подводника после его многомесячных походов.

— Мы вот приходим домой с боевых дежурств героями — грудь колесом, жены и дети суетятся вокруг, делают все, чтобы мы отдохнули получше после «геройской вахты», а это ведь, если разобраться, не мы герои, а они — те, кто оставался и ждал нас дома, — с горечью продолжил тему Дмитрий. — У нас ведь тут что? Тепло, светло и мухи не кусают. Сауна, бассейн, видеомагнитофон, запасы еды на полгода… А у них там — холодище в квартирах, веерные отключения электричества, размороженные котлы в котельных, лопнувшие от мороза батареи, не выплачиваемая месяцами зарплата, болеющие из-за хронического недоедания и холода дети… Иной раз поневоле вспомнится поступок мятежного Саблина…

— Кого-кого? — переспросил я. — Что это за Саблин?

— Да был такой, — тихо ответил Дмитрий. — В семьдесят пятом году еще. Капитан 3-го ранга Валерий Михайлович Саблин, заместитель командира большого противолодочного корабля «Сторожевой» по политчасти — замполит, короче. Да о нем последнее время несколько раз писали в газетах, неужели ты не читал?

— А что он сделал? Я как-то пропустил мимо себя эту информацию.

— Да что?.. Переворот хотел совершить. Советскую власть улучшить. В ноябре 1975 года, представляешь?.. Их ракетоносец тогда специально перевели из Балтийска в Ригу для участия в морском параде, приуроченном к 7 ноября — типа как «гвоздь программы». БПК «Сторожевой» как раз возвратился перед этим из длительного плавания с заходом на Кубу… Говорили, что замполит Саблин был душой экипажа. При этом именно под его руководством на корабле вызрела идея заговора. Его участники собирались перевести корабль сначала в Кронштадт, а оттуда — в Ленинград, а там добиться у властей прямого эфира на телевидении, чтобы выступить перед народом с программой «по исправлению ошибок, допущенных руководством страны». Наслушавшись, видимо, песенок про «комиссаров в пыльных шлемах», Саблин был искренне влюблен в образ лейтенанта Шмидта, октябрь 1917-го года и иную высокую романтику, вследствие чего чистосердечно верил, что горстка отчаянных и наивных смельчаков и в самом деле может разбудить страну, подняв её на новую революцию… Чтобы удержать власть от применения силы, решение о выступлении было принято ими только после того, как весь штатный боекомплект корабля был сдан на хранение на береговые склады. Хотя именно этого, на мой взгляд, делать было никак нельзя… Однако, как бы там ни было, а вечером 8 ноября на БПК «Сторожевом», стоявшем в парадном строю боевых кораблей в устье Даугавы, по внутрикорабельной связи был объявлен «Большой сбор». К выстроившимся на палубе матросам и старшинам обратился замполит Саблин, призвавший их выступить против тогдашнего (а это было ещё при Брежневе) режима. Как это ни странно, но большинство членов экипажа его поддержали, а командир БПК Потульный и часть воспротивившихся заговору офицеров была изолирована во внутренних помещениях. Правда, нашелся один, кого они не углядели — офицер-механик Фирсов (кстати, секретарь комитета комсомола, что говорит о высоком идейном уровне тогдашних комсомольских работников) сумел незаметно, по швартовым тросам к бочкам, переправиться на соседний корабль и сообщить командованию о начавшемся антигосударственном выступлении моряков. Естественно, тут же пошли доклады по инстанциям, доведенные аж до министра обороны Гречко и самого Леонида Ильича Брежнева. А тем временем БПК «Сторожевой» начал движение на выход из устья Даугавы в Рижский залив, чтобы следовать, как было намечено, в Кронштадт. Поднятые по тревоге пограничные катера, получив разъяснение с мятежного корабля о его мирных намерениях, применять против него оружие не стали. Но зато его применили летчики, получившие впоследствии за это боевые ордена и медали. Сброшенные ими на бунтовщиков бомбы повредили рулевое устройство и частично — бортовую обшивку «Сторожевого», а освободившийся из-под стражи Потульный ранил управлявшего кораблем с мостика Саблина и застопорил ход. К «Сторожевому» подошли корабли. На его борт высадились десантники. Указание генерального секретаря ЦК КПСС Л. Брежнева и министра обороны А. Гречко об остановке БПК «любой ценой, вплоть до потопления» (несмотря на то, что на его борту находилось 200 членов экипажа, в том числе и не примкнувших к мятежникам) было выполнено.

— И что с ними сделали?

— Ну, сам «Сторожевой» чуть позже отремонтировали и перевели в другой класс кораблей, заменив ему при этом название, тактический и бортовой номера, а потом отправили дослуживать на Тихоокеанский флот. Из вахтенных журналов всех балтийских кораблей, участвовавших в подавлении «бунта», «особисты» вырвали страницы, датированные 8 и 9 ноября, и это событие как бы автоматически исчезло из реальности.

— А что стало с людьми?

— Что касается судьбы самого Саблина, то она, конечно, была предрешена. Ему с самого начала следствия инкриминировалась статья 64 УК РСФСР («измена Родине»), и 13 июля (число-то какое, а?) 1976 года ему был оглашен смертный приговор с конфискацией имущества. Вместо предоставления последнего слова сразу же после оглашения приговора к нему подскочили охранники, заломили за спину руки, надели наручники и, залепив рот черным пластырем, выволокли из зала. Ну а потом, скоропалительно отклонив его прошение о помиловании, 3 августа 1976 года (смотри-ка, опять август — не зря его, видно, называют «черным»!) Саблина расстреляли. Родители его, не вынеся такого известия, вскоре умерли, а вдова, сын и два брата вынуждены были жить на положении членов семьи «изменника Родины». И только в 1994 году — то есть уже при демократах! — коллегия Верховного суда Российской Федерации пересмотрела «дело Саблина», но не реабилитировала его, а всего лишь заменила статью об «измене Родине» на статью «о воинских преступлениях»! Хотя, казалось бы, он бросил свою жизнь на алтарь того же дела, которому посвятили себя и академик Сахаров или писатель Солженицын.

— А что сделали с рядовыми участниками заговора?

— А про рядовых как правило не пишут. Ну вот что ты, к примеру, знаешь о тех солдатах, которых декабристы вывели на Сенатскую площадь?.. То же и здесь. Знаю только, что помогавший Саблину матрос Шеин был приговорен к восьми годам тюремного заключения. А в девяносто четвертом году Верховный суд пересмотрел его дело и снизил срок до пяти лет. После того, как он уже все отсидел. Вот такая история…

Я уже хотел было что-то на это сказать, что, мол, лес рубят — щепки летят и тому подобное, уже даже рот открыл для первого слова, но в это мгновение раздались команды по громкоговорящей циркулярной связи:

— Внимание! Все стоят по местам! Командиру турбинной группы — прибыть в свой отсек! Акустику слушать внимательно — «Толедо» в сопровождении одного корабля прикрытия покинула порт и выходит в открытое море. ГКП, БИП, штурман! Готовность номер один! Рассчитать элементы движения цели и доложить курс!

— Все, я побежал, — подхватился с места Дима. — Потом договорим, — и выскочил из каюты.

А по связи все продолжали раздаваться команды:

— Глубина шестьдесят пять метров, скорость шестнадцать узлов! Начальный курс девяносто три. Доложить готовность по отсекам!

Минуты полторы в лодке стояла тишина, видимо, на центральный пост поступали доклады от командиров отсеков. Потом опять раздался голос Лячина:

— Удифферентовать лодку для плавания на глубине шестьдесят пять метров на ходу шестнадцать узлов. Держать ориентир на шум винтов корабля сопровождения…

Мы опять выходили на океанский простор, выслеживая убегающую от нас субмарину, как лев выслеживает ускользающую от него в бескрайней прерии добычу. Оставив в Англии так, по-видимому, и не восстановившую свою форму «Мемфис» и один из кораблей сопровождения, «Толедо» вышла из Холи-Лоха и продолжила путь к американскому берегу.

Сейчас над нашей головой было шестьдесят пять метров воды, но впереди, как я понимал, нас ожидали и более глубокие погружения. Лодка рассчитана на глубину до восьмисот метров, каково-то оно там, в эдакой бездне? От одной мысли об опускании на такую глубину мне становилось не по себе. Тем более, что, по словам нашего лодочного замполита Огурцова, «выйти в море и погрузиться может любой дурак, а вот всплыть и возвратиться — только настоящий подводник».

Моряцкие шутки вообще не переставали поражать меня своей жесткой неэстетичностью. Ну, например, такие. Вопрос: «Когда военный моряк бывает человеком?» — Ответ: «Когда он падает в воду и подается команда: „Человек за бортом!“ Или: „Какая пробоина для корабля самая опасная?“ — „Самая опасная пробоина на корабле — это дыра в голове командира“, и тому подобные. Хотя я, конечно, и понимал, что этот их слегка „черноватый“ юмор обусловливался не благоприобретенными садистскими наклонностями моряков-подводников, но самими условиями их службы. Как сказал когда-то герой-подводник Магомет Гаджиев: „На подводной лодке или все побеждают, или все погибают“, — так что стоит ли удивляться, что юмор этих людей постоянно вертится вокруг темы возможной гибели? Шутки подводников рождаются вовсе не для хохмы — это их тайные формулы выживания, облаченные ради лучшего запоминания в одежды смеха. „Удвоим тройную бдительность“. „За пять минут до катастрофы — разбудить“. „Если лейтенант всё знает, но ещё ничего не умеет, то старики всё умеют, но уже ничего не знают“. Или же абсолютно конкретное: „Да, ты очень хороший парень! Но на корабле — нет такой должности…“

Совершенно другой характер носило флотское остроумие в советские времена. Тогда проблема физического выживания моряков в различных авариях едва ли не перекрывалась проблемой выживания нравственного, требующего ежедневного противостояния самодурству флотского начальства и выработке адского терпения по отношению к дурости воинского устава и требованиям повседневной службы. Отсюда в юморе этого времени так много негатива.

Вот некоторые из образчиков моряцкого шуточного фольклора того периода разных жанров (по записям ленинградского писателя Александра Покровского).

Философский:

Бытовой:

Филологический:

Мировоззренческий:

Медицинский:

Поведенческий:

Или вот помню, как уже здесь, на лодке, во время того нашего новогоднего праздника, наш лодочный кок Валентин Иванович припомнил такой эпизод:

Я вспомнил, как мы тогда хохотали в кают-компании, как было всем хорошо и весело, и я даже почувствовал тогда себя на время не случайным узником лодки, а членом её большой подводной семьи. Помнится, я даже сам тогда какой-то анекдот рассказал… А! Про Несси. Как приехал турист в Шотландию, на знаменитое озеро Лох-Несс, и интересуется у сторожа: а когда, мол, у вас тут обычно чудовище появляется? А тот ему в ответ: да, как правило, после пятого стакана…

Хорошо мы тогда посидели, хоть и без водки, дружно. Мне даже с друзьями в городе никогда так уютно не было. Даже у Димки Кузнецова в Калуге. Правда, кто-то, как всегда, заскулил, что не хватает девчонок (отчасти я сам в этом виноват, так как настроил их на это тем своим стишком), но где их взять посреди океана? Разве что, как припомнил кто-то, пойти по стопам некоего пирата по имени Бен Бел, который орудует в Южно-Китайском море, грабя туристические и торговые суда и забирая себе наряду с драгоценностями и товаром самых красивых женщин. По слухам, его пиратский гарем на сегодняшний день насчитывает уже около 600 красавиц самых разных национальностей.

Кто-то ещё по этому поводу сказал тогда, что…

— Все стоят к погружению! — снова прервала течение моих мыслей очередная команда по громкоговорящей связи. — Принять главный балласт! Боцман, погружаться на глубину 200 метров с дифферентом на нос три градуса. Курс — по пеленгу шума винтов корабля сопровождения!

Как я узнал, зайдя чуть позже к Алексею в акустическую рубку, в течение нескольких дней мы шли над обширной горной цепью Средне-Атлантического хребта. Но если на поверхности земли покорение вершин кажется делом невероятно трудным, то здесь, в подводном мире, самая высокая вершина находилась не над нами, а под — в трех тысячах метров от нашего днища!..

Несмотря на далеко не экскурсионный характер нашего плавания, экипаж подлодки уже давно втянулся в размеренный ритм подводной жизни и, казалось, напрочь забыл об ожидающей его впереди страшной работе и потенциально возможной опасности. Еда, вахта, сон и снова еда, вахта сменяли друг друга, как кадры закольцованной кинопленки. Коки на камбузе готовили прекрасно, баня клубилась паром круглосуточно, избавляя желающих от накопленного за день пота. Единственным реальным противником на этом этапе пути была только тоска по дому. Ни погода, ни морские волны не доходили сюда, чтобы напомнить нам о том, где мы находились.

Центральная Атлантика была слишком обширна, чтобы американцы могли её всю контролировать. Слишком много каньонов и подводных хребтов обеспечивали нам надежное укрытие от их прослушивающей аппаратуры. К тому же впереди нас шли их собственная «Толедо» и оставленный при ней один из надводных кораблей сопровождения, которые как бы заслоняли нашу лодку, фиксируясь на экранах слежения береговой службы.

Но мы приближались к берегам Америки, через день-другой нам предстояло спуститься с гор Северо-Атлантического хребта и через разлом Атлантис просочиться в Саргассово море, поэтому надо было думать о том, не пора ли осуществить задачу, ради которой, собственно говоря, и затеяно всё это небезопасное плавание.

— …А как происходит торпедирование? — поинтересовался я как-то у Лячина. — С какого расстояния мы можем поразить противника?

— Да хоть с пятидесяти километров! Сегодняшние торпеды — это ведь совсем не те, что применялись во Вторую мировую войну и имели дальность хода от 12 до 22 кабельтовых, то есть от 2-х до 4-х километров (1 кабельтов = 0,1 морской мили = 185,2 м). Из-за небольшой скорости подводных лодок, бывших не в состоянии гоняться за уходящими от них надводными кораблями, существенным фактором тогда был момент обнаружения судна противника, с которым было желательно встретиться на небольшом удалении да ещё и на носовых курсовых углах. Чтобы провести результативную атаку, писал в своей книге «Победа под водой» американский офицер-подводник Уильям Холмс, командир подводной лодки с момента обнаружения судна противника должен действовать быстро и точно, иначе лодка окажется за кормой противника, и тогда неприятельский корабль, как и возможность желанной победы, пройдут мимо. Если судно обнаружено, когда его корпус скрыт за горизонтом, а над поверхностью моря едва-едва виднеются лишь верхушки мачт (а подводные лодки тогда большей частью плавали в надводном положении и только не надолго «ныряли» по мере надобности под воду), первой задачей командира является определение направления движения цели. Обычно, говорит он, это можно быстро сделать, взяв курс прямо на цель и наблюдая в течение нескольких минут, как изменяется пеленг на неё — вправо или влево. Установив таким образом общее направление движения, подводная лодка, приведя цель на траверз, ложится на курс сближения с целью, при этом курсовой угол должен быть равным 90 градусам. Этим курсом лодка идет несколько минут, пока не прояснится обстановка. Если расстояние до судна-цели уменьшилось так, что стал виден его корпус, можно определить курсовой угол цели. После этого, решив простую тригонометрическую задачу, можно определить курс цели. Затем достаточно пару раз ввести в торпедный автомат стрельбы пеленг и расстояние до судна-цели — и можно будет определить его скорость. После этого командир может уточнить курс сближения с целью и скорость, обеспечивающие выход на позицию атаки без излишней затраты энергии аккумуляторной батареи. Если после нескольких минут хода на максимальной скорости подводная лодка окажется впереди цели, вполне вероятно, что она сможет занять позицию для атаки. Если же цель окажется впереди подводной лодки, а расстояние до цели будет значительно превосходить максимальную дальность хода торпеды, положение безнадежно, судно уйдет целым и невредимым, даже не подозревая, что за ним следила подводная лодка… Так что, как видишь, для того, чтобы воевать под водой, раньше требовались весьма и весьма немалые способности. И при всем при этом, командиры некоторых подлодок умудрялись делать буквально чудеса. Тот же наш Маринеско, например, на своей С-13. Или вот 500-тонная германская «U-9», которая 22 сентября 1914 года в течение 1 часа 15 минут потопила сразу три британских броненосных крейсера — «Кресси», «Абукир» и «Хог». Британия при этом потеряла больше людей, чем при Трафальгарском сражении — полторы тысячи человек! Всего же за время Первой мировой войны Германия потопила более 5800 судов, хотя надо признать, что её действия носили большей частью пиратский характер. Уже к концу Второй мировой на подводных лодках появилась масса всевозможных усовершенствований. Они стали заряжать аккумуляторные батареи, не всплывая. Акустические торпеды стали сами наводиться на шум винтов цели. Увеличилась разрушительная мощность оружия, скрытность, дальность действия, субмарины обрели ночное зрение с помощью радаров, а также подводное чутье благодаря гидролокаторам-сонарам. Они научились пеленговать не только неприятельские радиопередатчики, но и лучи его радиолокаторов.