Они, конечно, «пасли» нас в морях, но приоритет, безусловно, был тогда на нашей стороне, это однозначно… А вот за последние десять лет мы оказались вытесненными со всех морей, наши АПЛ сегодня почти не ходят в Атлантику, и в мировом океане безраздельно царствуют субмарины НАТО. Ради этого они и финансируют программы по утилизации наших подводных лодок. Пилите, мол, ребята, пилите. Зачем вам эти долгие плавания и прочее?.. Они уже стопроцентно сбросили нас со счетов и надеялись больше никогда не увидеть наших АПЛ за пределами российских доков, как вдруг произошло нечто, от чего их чуть не хватила кондрашка.

— И что же это?

— Летом 1999 года подводный крейсер под командованием капитана 1-го ранга Геннадия Петровича Лячина совершил невероятно дерзкий поход по Атлантике, утерев нос расслабившимся от собственного величия американцам! Это был воистину шедевр в жанре подводных рейдов! «Курску» удалось незамеченным выйти из Баренцева моря…

— Как? — не понял я. — Баренцево море — это ведь почти что российская акватория, от кого же там прятаться?

— Увы, — горько усмехнулся каперанг. — Это капитан Немо, признаваясь в своей любви к морю, ещё мог сто лет назад утверждать, что оно «не подвластно деспотам». Это на поверхности морей, говорил он, «они могут ещё чинить беззакония, вести войны, убивать себе подобных, но тут — их могущество кончается! Тут, единственно тут, настоящая независимость! Тут нет тиранов! Тут — я свободен!..»

— А сегодня?

— Сегодня деспоты добрались и до дна океанов. Практически все выходы из наших морских баз контролируются специальными автоматическими системами слежения, за каждым морским «углом», чуть ли не у самых выходов из наших бухт, нас караулят натовские субмарины; мировой океан буквально утыкан гидрофонами, отслеживающими каждое появившееся на воде или под водой судно! На пути в Атлантический океан необходимо пересечь Фареро-Исландский рубеж с его суперчувствительными гидроакустическими станциями SOSUS, кроме того, надо постоянно помнить о противолодочных самолетах, эхолотах, спутниковом наблюдении из космоса…

— А ещё говорят о каком-то партнерстве во имя мира!

— Эти разговоры ведутся — на суше, а под водой творится совсем иная картина… Помнится, я однажды читал такую повесть — «Ватер(по)лоо» называется, забыл, правда, кто автор. Так там описывается некое условное государство, в котором процветает своя особенная философия игры в водное поло. Основа тренировки игроков заключается там в том, что их учат, сохраняя самые добродушные улыбки на лицах, совершать в это самое время под мутной водой наижесточайшие щипки и удары ногами, выводя таким образом из строя игрока команды противника. Фактически то же самое происходит сегодня и с нашими флотами. На встречах в Брюсселе американские адмиралы говорят о сотрудничестве во имя мира, а под толщей морской воды ведут самую настоящую охоту за нашими подлодками. И вдруг они узнают, что капитану Лячину удалось обойти все расставленные на пути ловушки и провести свой корабль незамеченным сначала по Баренцеву и Северному морям, потом проскользнуть через заграждения Фареро-Исландской линии, пройти Атлантику и выйти прямо к Средиземному морю! Американцы обнаружили К-141 только на обратном пути, уже где-то после Гибралтара… О-о, это была настоящая паника! Ведь российская подводная лодка (а тем более — такого класса) в этот район не заходила уже очень, очень давно… По тревоге был поднят весь 6-й флот США, одного только топлива, израсходованного на поиски нашей подлодки, было истрачено американцами на 10,5 миллионов долларов, а расходы на поиски и попытки слежения за «Курском» обошлись им в 20 миллионов долларов! Но экипаж Лячина выполнил все (ты понимаешь — ВСЕ!) боевые задачи и благополучно возвратился домой…

— Вот это класс!

— Да. Но могли ли после всего этого в НАТО спать спокойно, зная, что где-то в океане дежурит наша суперподлодка, способная в любую секунду нанести удар по их хваленому Белому дому вместе с его знаменитым оральным кабинетом? Да они занесли её в список личных врагов Америки, причем под первым номером!

— И все это время искали возможности столкновения с «Курском»?

— Не только столкновения… Помнишь, я тебе говорил, что в нашей погибшей в 1968 году подлодке К-129 обнаружилось шесть трупов в двух первых отсеках, что означает, что в лодке успел прозвучать сигнал боевой тревоги, и она готовилась к отражению чьей-то атаки?

— Вы хотите сказать, что американцы…

— Да, натовские подводные лодки уже давно позволяют себе вести атаку наших АПЛ на поражение.

— И «Курск» стал жертвой такой атаки?

— А вот ты сам посуди… Еще 11 мая 2000 года Агентство военных новостей дало сообщение, что в рамках планируемых на июль-август военно-морских учений на Северном флоте атомный подводный ракетный крейсер «Курск», имитируя аварию, должен будет лечь на грунт, а спасательное судно «Михаил Рудницкий» (проект 05360) проведет операцию по выводу на поверхность его «пострадавшего» экипажа. Как, по-твоему, могли охотники за К-141 пройти мимо такой ситуации?

— Но ведь в район учений незаметно не войдешь — там же десятки наших кораблей, самолеты…

— Вот именно. Куча надводных и подводных судов на небольшой акватории, десятки работающих эхолотов, масса учебных целей. Да плюс ко всему малая глубина моря, делающая почти невозможной точную работу гидроакустиков. Да кучи учебных мишеней на дне, которые затонули тут в ходе проводившихся раньше в этом районе стрельб… Ты представляешь себе, что такое учебная мишень?

— Смутно, — признался я.

— Это сваренные друг с другом в огромные секции металлические понтоны, которые после попадания в них торпеды идут на дно и создают там своей массой радиолокационные помехи. Так что сам подумай, возможно ли в таких условиях отследить каждое появившееся в районе учений судно? Тем более что, по данным журналов «Scientific American» и «Зарубежное военное обозрение», уже к 1990-м годам американские АПЛ были тише наших подлодок на целых 30 дБ. Практически это значит, что при скорости 6 — 8 узлов их шумность не превышает уровня шума моря. Добавь к этому привычку натовских субмарин держаться в приповерхностном слое воды, который имеет свою собственную температуру. В частности, в Баренцевом море в районе гибели «Курска» в дни трагедии этот слой был прогрет до +10 градусов по Цельсию, тогда как температура придонных слоев была около +4 градусов по Цельсию. При таком соотношении образуется слой, в котором при незначительных изменениях глубины резко изменяются значения температуры воды, от чего как раз очень сильно зависит скорость звука. В таких гидрологических условиях возможно возникновение различных акустических «теней», «линз», «зеркал» и «завес», под прикрытием которых лодки, обладая даже высокой шумностью, могут скрываться и оказываться «невидимыми» даже для самых совершенных средств гидроакустического обнаружения. Что-то, конечно, можно зафиксировать и в такой обстановке, но пока у нас об этом доложат начальству, пока согласуют, что это за объект, пока разберутся, чей он… А вокруг идут показательные стрельбы, а с «Петра Великого» шмаляют экспериментальными ракетами… Подходи, расстреливай под шумок ненавистный тебе «Курск» хоть с трех метров — пока поймут, что он затонул взаправду, а не лег на грунт, «имитируя аварию», лодка-убийца будет уже надежно спрятана в каком-нибудь из портов Норвегии.

— И все так и было на самом деле?

— Да.

— Но как вы это могли «видеть», если на лодке нет ни иллюминаторов, ни телекамер?

— Ну, во-первых, при помощи сонаров — они дают достаточно ясную картину того, что происходит вокруг, — а у нас установлена аппаратура абсолютно нового поколения, способная четко отделять все помехи даже в таких неблагоприятных условиях, как я описал. А во-вторых, мы перехватили радиосообщение (мы ведь тоже находились на перископной глубине), которое натовский командир на радостях отправил в Норфолк, и наш дешифровальщик сумел его тут же прочитать. Текст говорит сам за себя: «Оскар сдох! Я его сделал!..»

— Кто-кто? — не понял я.

— «Оскар-II». Такое наименование имеет по натовской классификации наша К-141.

— А-а, да-да… Но почему же вы не уложили эту лодку-убийцу прямо там же рядом с «Курском»?!

— Да потому, что между ней и нами как раз и находился сам «Курск»! Это я тебе тут рассказываю все по порядочку, чтобы ты успел нарисовать себе мысленную картину, а на деле все происходило далеко не так однозначно. На хвосте у «Курска», как ты сам говорил, висели в тот день не одна и даже не две, а сразу целых три натовские субмарины — «Мемфис» и «Толедо» ВМС США, и британская АПЛ «Сплендид». Все они находились на перископной глубине и на очень маленьком расстоянии друг от друга, «Мемфис» и «Сплендид» не более мили от «Курска», а «Толедо» прямо под носом — чуть ли не в 300-х метрах! Натовские подлодки вообще любят находиться в приповерхностной зоне, где слои воды интенсивно перемешиваются, и это значительно ухудшает гидроакустический контакт. При этом американцы с их более совершенной аппаратурой наши подводные лодки все же фиксируют, а мы их, как правило, нет. Именно так, похоже, было и в тот раз, когда между тремя натовскими субмаринами и нами всплыл для сеанса связи Лячин, передавший в штаб флота свое сообщение о намерении срочного отстрела обнаруженной на борту «Курска» дефектной «толстушки».

— Разве его переговоры не были закодированными?

Лячин-2 вздохнул.

— Были. Но после того, как Бакатин — или кто там, я уже не помню, возглавлял у нас КГБ в начале перестройки? — сдал ЦРУ почти всю нашу заграничную резидентуру, у нас словно соревнование началось — кто спустит на Запад больше секретов. Так что я за наши переговорные шифры сегодня не дам даже понюшки табака — американцы читают их не хуже, чем наши собственные дешифровальщики. Впрочем, как и мы — их…

— Так вы думаете, что они поняли смысл его запроса о предполагаемом сбросе «толстой» торпеды?

— Мне кажется, да. Иначе как объяснить тот факт, что практически сразу же после того, как Лячин передал шифрограмму о своей готовности к отстрелу бракованной «толстушки», он был атакован двумя торпедами, причем обе были нацелены в область того самого торпедного аппарата, в котором как раз и находилась взрывоопасная «толстая» торпеда?

— И они попали?

— С трехсот-то метров отчего ж не попасть? От этого попадания и сдетонировала «толстая» торпеда в аппарате, выбросившая шлейф огня внутрь первого отсека. Одновременно с этим в правый борт подлодки (в районе 24 шпангоута на стыке 1-го и 2-го отсеков) угодила вторая торпеда, вследствие чего могли взорваться носовые цистерны главного балласта и произойти мгновенное стравливание воздуха, а это — огромные массы под давлением 400 килограмм на квадратный сантиметр! При этом неизбежно произошло разрушение прочного корпуса, вода хлынула внутрь первого отсека, который размером с хороший спортивный зал…

— Так вот что имел в виду один из разработчиков оружия, когда говорил в интервью нашей газете, что «Курск» имеет пробоину «с загнутыми вовнутрь оплавленными краями», а это, мол, свидетельствует о том, что он «мог быть потоплен только специальным боеприпасом»! — вскричал я, перебивая рассказ капитана. — Да и Лесков тогда на организованном мною в редакции «круглом столе» утверждал, что причиной гибели ракетоносца явился «фактор внешнего воздействия огромнейшей силы». Это же означает, что его просто-напросто расстреляли! Да ещё и практически в упор, с трехсот метров! Но кто это сделал? «Мемфис»?

— Нет… Это была «Толедо».

— «Толедо»! А вы? Неужели ничего нельзя было предпринять?

— Я же говорю, что между «Толедо» и нами оказался подбитый «Курск». Видимо, ещё не поняв, что произошло, Лячин успел отдать приказание аварийно продуть балласт и увеличить обороты, но поскольку в носу уже была гигантская пробоина (2 х 3 метра!), в которую врывалась вода, то вместо экстренного всплытия на поверхность лодка резко дернулась вперед и, протеревшись правым боком о корпус своей убийцы, изменила дифферент на нос и, вследствие почти мгновенного поступления воды в первые отсеки, стремительно пошла вниз. Винты ещё продолжали крутиться, гоня её ко дну, «Толедо» продолжала катиться вдоль её корпуса, сминая рубку, крыши ракетных шахт, комингс-площадку кормового аварийно-спасательного люка… Остававшиеся до дна 70 — 80 метров «Курск» прошел за какие-то 10 — 20 секунд, а там, на дне — крепчайшие базальтовые породы, только сверху чуть «присыпанные» илом. Удар форштевнем об эту плиту был страшнее любого возможного столкновения, от него, как я понимаю, сорвалось с мест все тяжелое оборудование, повылетали сальниковые уплотнения на валах, сдетонировали и начали рваться стеллажные торпеды…

— И это — при том, что, как стало сегодня известно, переборки между отсеками «Курска» были в три раза тоньше, чем это предусматривалось первоначальными рассчетами. Если прочный корпус лодки просчитывали на давление в шестьдесят атмосфер, то внутренние переборки — уже только на двадцать, — припомнил я попавшуюся мне где-то ранее на глаза информацию. — А кроме того, в целях экономии материалов, на лодке вырезали целые километры трубопроводов, уменьшили размеры аварийных аккумуляторных ям и чуть ли не вполовину сократили объем охлаждающего контура реакторов.

— Безумие! — поморщился командир. — Это же не лодка, а просто плавучий гроб. Я слышал, что она сделана с отклонениями от проекта, но чтобы до такой степени…

— Но разве ваша — не является её полной копией?

— Во всем, кроме технологических отступлений. Я сам курировал её строительство и следил за выполнением проектных требований. Последние четыре года я прожил практически не дома, а на заводе…

— Ну так и что произошло дальше? — вернул я его к прерванной мною самим же первоначальной теме разговора.

— Дальше… Дальше произошло невероятное. По какому-то дикому, иначе и не назовешь, стечению обстоятельств, почти одновременно с падением на дно погибающего «Курска», с нашего крейсера «Петр Великий» была выпущена разрабатываемая в химкинском ЦКБ «Алмаз» экспериментальная ракета-торпеда «Гранит», курс которой пересекался с курсом К-141… Представь себе пять сошедшихся на сравнительно небольшом пятачке моря подводных лодок — три натовских, «Курск» да ещё мы неподалеку… Итого — общая масса металла около 100 тысяч тонн!

— Прямо «Курская» аномалия…

— В том-то и дело! И могла ли пролетающая над ней самонаводящаяся ракета не среагировать на такое громадное магнитное поле? Нет, конечно. И она изменила траекторию своего полета и, нырнув в воду, клюнула носом-болванкой (жаль, что без боевого заряда!) в корпус оказавшейся ближе всех к её курсу «Мемфис».

— Так, значит, «Мемфис» все-таки не просто так заходила в Хоконсверн, а и правда подлатывала там свои повреждения!

— Ну да. После того, как «Курск» рухнул на дно, они тут же кинулись врассыпную. «Сплендид» мы потеряли из виду почти сразу, а обе американки пошли прямиком в Норвегию зализывать раны — у «Мемфис» оказался поврежденным легкий корпус в районе рубки, а «Толедо» во время столкновения с подстреленным «Курском» и трения о его борт потеряла часть своего рубочного ограждения. Так что сейчас они обе находятся в поле нашего зрения, и мы ждем, когда они покинут норвежские причалы. Особенно «Толедо».

Мы оба немного помолчали — я, переваривая услышанное, а он, видимо, размышляя над тем, правильно ли сделал, что посвятил меня в свои тайны.

— Ну вот, — резюмировал он. — Теперь ты знаешь, куда и зачем мы движемся. И вообще… Все остальное.

— Простите, — приподнялся я, поудобнее усаживаясь на кровати. — Но почему вы не перестанете называть себя фамилиями погибших? Это ведь так нелегко — нести на себе тень чужой жизни. Я вот даже в мыслях и то до сих пор спотыкаюсь, когда называю вас Лячиным… Да и какой теперь в этом смысл?

— Я думал об этом, — кивнул он в знак того, что понимает меня. — И я бы уже давно отменил употребление имен наших погибших двойников, но хочу завершить начатое нами дело ОТ ИХ ИМЕНИ.

— То есть… торпедировать «Толедо»?

— Да, — жестко кивнул каперанг.

— Но разве… разве для русских людей характерна… характерно такое чувство как мстительность? Ведь Господь как раз и призывал нас прощать обидчиков и молиться за врагов наших, а вовсе не мстить им?..

— А это, парень, никакая и не месть, — спокойно ответил он, пожав плечами, и поднялся с табурета. — При чем тут месть? Просто — мир должен знать, что какими бы слабыми и беспомощными мы ни казались, но никто не смеет унижать нас безнаказанно. И если бы даже мы и хотели закрыть глаза на произошедшее с «Курском», то не имеем права нарушить закон неотвратимости кары, так как это может привести к очередному дисбалансу добра и зла на планете.

Пожелав мне быстрой поправки, он покинул «лазарет», и я снова остался в одиночестве. Какое-то время я просто лежал, продолжая глядеть в закрывшуюся дверь и переваривая свою беседу с командиром, а потом вспомнил про принесенную мне ранее акустиком статью Николая Черкашина («На, изучай историю подводного флота, раз уж ты стал его частью», — ещё пошутил он тогда, отдавая мне её в руки), которая так до сих пор и лежала под подушкой, куда я её в тот раз сунул, и, вытащив её, раскрыл на первой странице:

«После того как в 1914 году германская подводная лодка „U-9“ потопила сразу три английских крейсера, морские бои из линейных стали превращаться в вертикальные: смертоносные снаряды понеслись из глубины на поверхность и с поверхности в глубину», — увлекая меня в историю появления подводных флотилий, писал во вступлении автор.

«Подобно самолету — с появлением бомбардировщиков граница между фронтом и тылом несколько стерлась, — подводные лодки свели на нет это различие на море.

…Невыносимая тоска и ужас охватывали капитана, увидевшего вдруг, как из воды появляется и вырастает черная глазастая округлая рубка, похожая на тело спрута без щупалец.

Правда, в те времена — в начале века — субмарины относились к своим жертвам с некоторым рыцарством: перед торпедным залпом давался сигнал: «Спустить шлюпки. Команде и пассажирам покинуть судно». Капитана вместе с судовыми документами забирали на подводную лодку.

По мере же ожесточения войны на море, подводники стали топить корабли, не всплывая, — из-под перископа. И тогда сотни тревожных глаз высматривали с высоты марсовых площадок и из корзин воздушных шаров: не вынырнет ли где из-под волны длинношеяя головка с огромным циклопическим глазом. За ней, словно капюшон кобры, вздувался белый бурун. Лучше было повстречаться в пустыне с коброй, чем в открытом море с перископом…»

«…С первого взгляда подводная лодка кажется чем-то враждебным и фантастическим, — цитировал далее автор дневник Хасхагена, командира одной из первых германских подводных лодок начала века. — Устройство самолета понятно. У него крылья, как у птицы. Ну а подводная лодка? Она плывет на поверхности совершенно так же, как и другое судно. И, однако, она менее чем в минуту исчезает бесследно под водой… Еще ни один затонувший корабль не всплыл самостоятельно. Субмарина уходит в пучину так же, как и гибнущее судно. Однако она сама возвращается с „того света“, побывав по ту сторону видимого нам мира, как это делают призраки и оборотни. Она всплывает сама, и в этом есть что-то мистическое…»

Казалось, что за те четыре месяца, в течение которых через меня шла информация об аварии на К-141, я прочитал о подводных лодках уже столько, что меня теперь невозможно даже заставить слушать об этом, однако лежащая передо мной статья неожиданно захватила меня, и я сам не заметил, как перевернул следующую страницу:

«Никто не знает, где и когда появилась первая подводная лодка. Если верить Аристотелю (а не доверять ему нет причин), то ещё Александр Македонский спускался под воду в стеклянной (предположительно) бочке с вполне конкретной боевой целью — на разведку боновых заграждений перед входом в порт Тира.

Можно считать первыми подводниками тех сорок запорожских казаков, что подкрались к турецкому судну в подводном челне, обшитом воловьими шкурами, и взяли его на абордаж.

Можно считать, что глубоководное плавание началось с погружения подводной галеры голландца Корнелиуса ван Дреббеля в 1620 году, а первым командиром подлодки — английского короля Якова I, сына Марии Стюарт.

Можно считать, что боевые корабли глубин пошли от «потаенного судна» Ефима Никонова, чей проект одобрил Петр Первый. Причем не просто одобрил, а сам испытал в одном из парковых озер Сестрорецка. Ныне на месте тех испытаний установлены бюст царя-подводника, часовня и памятный камень.

Бесспорно одно: подводная лодка родилась как оружие мести — тайной и беспощадной. Всякий раз, когда к берегам страны, обладавшей слабым флотом, подступали чужие эскадры, патриоты-энтузиасты убеждали своих адмиралов разгромить неприятеля из-под воды: проекты подводных тарано-, мино — и даже ракетоносцев выдвигались один за другим.

Так было в 1776 году, когда североамериканцы вели неравную войну с «владычицей морей» — Британией за свою независимость. Строительство одноместной подводной лодки «Черепаха» финансировал сам Джордж Вашингтон. Сколько надежд было связано с этим неуклюжим яйцеобразным агрегатом из бочарных досок и листовой меди…

Так было и четверть века спустя, когда только что пришедший к власти Наполеон Бонапарт не прочь был нанести удар по могущественному британскому флоту из-под воды. Будущий император отпустил нужные суммы американскому изобретателю Роберту Фултону, и в Париже застучали клепальные молотки. Но… Единственное, что блестяще удалось тогда Фултону, так это придумать имя — почти родовое, переходящее из века в век, из поколения в поколение подводных кораблей — «Наутилус».

Так было накануне Крымской войны, когда владелец лучшей в Петербурге фотографии Иван Федорович Александровский, будучи в Англии по делам своего ателье, увидел на рейде грозный флот, готовившийся к нападению на Россию. «Воодушевленный патриотическим движением помочь русскому флоту, — свидетельствует историк, — Александровский начал конструировать подводную лодку». В 1866 года она была построена и спущена на воду. Впервые ход подводному кораблю давала не мускульная сила экипажа (как у Шильдера), а механический двигатель, работавший на сжатом воздухе. Увы, запаса его хватало всего лишь на три мили (это около 6 километров), да и скорость оставляла желать лучшего — всего полтора узла. И все-таки это уже был точный прообраз субмарины с единым двигателем. Иван Александровский опередил свое время на добрую половину века…»

— …Ну что, папарацци, все выучил? — заглянул как-то ко мне в каюту Колесников.

— Да почти, — похвастался я. — Можешь проэкзаменовать, если есть желание.

— А про летающие лодки и ныряющие катера выучил?

— Не-е, — протянул я, листая статью. — Тут про это ничего не написано.

— То-то! Не все ещё зафиксировано на бумаге, есть тайны…

— Расскажи, — попросил я, откладывая в сторону страницы.

— Ладно, слушай… Это — было в 1958 году, когда Никита Сергеевич Хрущев приезжал в Крым инспектировать Черноморский флот. Привезли его, значит, на военно-морскую базу в Балаклаве, посмотрел он налево — там стоят подводные лодки, посмотрел направо — стоят ракетные катера… И тут главу державы осенило: а слабо, мол, для обеспечения скрытности действий флота погрузить его весь под воду? Ну — сделать для начала катер, который бы мог поджидать врага под водой, а потом вдруг всплывал, давал залп и на полной скорости уносился восвояси… Озадачил всех таким образом и уехал. И что ты думаешь? Лучшие конструкторские умы и огромные государственные средства и вправду были брошены на разработку гибридной модели судна под названием «Малый погружающийся ракетный корабль проекта 1231». Ученые, правда, сразу отнесли задумку Хрущева к разряду супер-глупостей, так как слишком уж велики были противоречия между надводным и подводным судостроением. Правда, в результате трехлетней работы они слепили-таки некоторого уродца — невиданную ранее в морской практике модель катера-подлодки, вооруженного четырьмя крылатыми ракетами П-25. Был даже построен уменьшенный макет ныряющего катера, однако на этом работы и остановились, а тут ещё вскорости Хрущева скинули с должности и проект был окончательно похоронен… А вот идея летающей подлодки пришла в голову курсанту — кажется, Ушакову. Да, точно — Борису Ушакову, который в апреле 1936 года создал схематический проект, который и представил на рассмотрение Научно-исследовательского военного комитета. Идея была одобрена и началась работа над проектом. Внешне эта лодка больше напоминала самолет — имела фюзеляж, большие крылья, хвостовое оперение… В воздух её должны были поднимать три тысячесильных авиамотора. Под водой она должна была двигаться при помощи гребного электромотора, скорость имела — примерно 3 узла. Экипаж такой летающей подлодки (ЛПЛ) — 3 человека, потолок полета — 2500 метров, глубина погружения — 45 метров, вооружение — две 18-дюймовые торпеды и два спаренных пулемета. Обнаружив противника с воздуха, это летающее чудо должно было садиться на воду за горизонтом видимости и погружаться на линии движения корабля. При его приближении лодка давала торпедный залп. В случае промаха или отклонения от цели она снова всплывала, взлетала и готовилась к новой атаке. Проект был почти доведен до завершения, но накануне Второй мировой войны стало не до его разработки, и работы свернули… А то представляешь, какие бы сейчас вокруг нас водились лодкозавры?..

…Прошло несколько дней, и я начал понемногу выходить на прогулки. Сначала на мои перемещения по лодке смотрели с подозрением, но очень быстро привыкли к ним и разрешили заглядывать даже в выгородки специалистов. Особенно после того, как я принял участие в составлении радиогазеты, посвященной встрече Нового года, о скором наступлении которого я, честно говоря, уже успел окончательно забыть.

— Э, Бабицкий! Или как там тебя? — окликнул как-то меня один из офицеров, на которого, как я понял, была возложена на лодке функция существовавшей ранее должности замполита. — Ты поздравления писать умеешь?

— Да как вам сказать? — замялся я, чувствуя, что сейчас на меня навалят какую-то работу.

— Да так и скажи, мать твоя женщина!..

— У меня другой профиль.

— Ничего, всему можно научиться. Я вот тоже не Евтушенко, но куда деваться? Командир сказал: надо, чтоб к Новому году была выпущена радиогазета. Так что садись, будем вместе работать. Бери бумагу, ручку и сочиняй.

— В стихах или в прозе?

— Да пофиг! Сочиняй в стихах.

Я взял чистую страницу и, отойдя в угол, минут десять подбирал рифмы. Получается, что я не зря когда-то сочинял поздравления шоферам и дояркам в «Старицком вестнике». Пригодился вот опыт…

Закончив работу, я подошел к офицеру и подал ему написанное:

— О! Вот это класс! — пошевелив губами, восторженно прочитал он написанный мною текст. — «Жаль, не хватает на подлодке — немного снега, баб и водки!..» А? Молодец. А говорил, не умеешь.

— Пойдет?

— Ну что ты! Нет, конечно.

— Почему?

— Как почему? Ты же журналист, должен понимать, что пресса — даже такая локальная, как лодочный радиоузел — это участок идеологической работы. Газета должна воспитывать своего адресата, а не будоражить его низменные инстинкты ненужными соблазнами. Так что давай, сочиняй заново.

— Ну… Ладно, давайте страницу, я поправлю, — протянул я руку за своим листком.

— Возьми другую, эта уже, считай, сдана в архив…

Пожав плечами, я взял новую страничку и, посидев ещё минут десять, выдал очередной вариант:

— Ну! Вот это — то, что надо! Я же знал, что ты умеешь. Сейчас мы его вложим в папочку… От так!

— А то можно ещё две строки добавить.

— Что ещё за строки?

— «И где б ни бегала трусливая „Толедо“ — её настигнет наша меткая торпеда!»

— О?.. — с удивлением вскинул он брови. И некоторое время помолчав, добавил: — Так ты все знаешь?

— Да.

— Ну ладно. В газету мы это вносить не будем… А себе на память я, пожалуй, что нацарапаю, — и он приписал это окончание к моему четверостишию на листке.

Еще два дня после этого мы выстраивали сочиняемые мною на ходу стихи в подобие какого-то сюжета, соединяя их логическими репликами, шутками, поздравлениями членам экипажа и более-менее приличными анекдотами. Я тоже вспомнил для этого дела один, но замполит его в «эфир» выпускать не стал, хотя зачем-то и записал в моем исполнении на магнитофон. Анекдот был на армейскую тему. Собрал, мол, однажды наш министр обороны своих генеральных штабистов и говорит им: «Только что я получил от Путина приказ приступить к сокращению штатов. Какие у кого есть предложения на этот счет?» «Я предлагаю начать с Флориды, — взял слово один из генералов. — Потом можно сократить Огайо, Алабаму… ну и ряд других штатов…»

Сначала мы все это записывали словами на бумаге, а потом мой «редактор» либо сам, либо, вызвав кого-нибудь из молодых членов экипажа, записывал на магнитофон. Каким-то чудом я вдруг до точности вспомнил читанное мною среди вороха редакционной почты шуточное стихотворение капитана первого ранга Игнатия Белозерцева «Подводный стадион», которое ради поднятия настроения предложил тоже включить в нашу радиогазету:

— Гм-м… Ну ладно, хрен с ним! Наши ребята, вообще-то, больше стихи Виктора Верстакова любят, но если ты говоришь, что это может поднять настроение, то давай включим и его, — согласился он. — Только бери тогда сам и записывай. С выражением, как положено…