– Ты ходишь в эту церковь?
– Я живу в паре миль отсюда, в другом приходе, но и сюда хожу регулярно. – Том преклонил колени, потом легко прошел к левому приделу. – Я люблю храмы. Всякие, всех конфессий. Мое понимание отдохновения – это уход в монастырь в Нью-Мексико.
В тусклом свете Донован видел, что крест нарисован в испанском стиле. И хотя церковь отличалась от тех, в которых он бывал в детстве, он и с закрытыми глазами понял бы, что находится в католическом храме. Десятилетиями курившийся ладан пропитал дерево и гипс.
– Как тебе удается совмещать официальное отношение церкви к геям и веру?
– Церковь – это нечто большее, чем кирпичи, раствор и постановления церковного совета. Я принимаю все ее недостатки, даже если церковь не примет меня. К счастью, в Сан-Франциско есть приходы, которые не отвергают геев. Это одна из причин, по которой я переехал сюда.
Том остановился у подсвечника, где едва-едва, уже затухая, горела единственная свеча. Бросив несколько монет в металлический ящик, взял новую свечу и зажег от той, что догорала.
– За упокой души моего отца, – тихо проговорил он, – с его твердокаменной головой и щедрым сердцем.
Уже много лет Донован не ставил в церкви свечи, и теперь его поразил символизм этого действа.
Победа света над тьмой. Может быть, очищение огнем, если испытываешь какие-то смешанные чувства. Он вынул из портмоне десятидолларовую банкноту и сложил так, чтобы она прошла в прорезь ящика. Потом взял короткую белую свечку и зажег от свечи Тома.
– За упокой души Сэма, который был для меня, наверное, лучшим отцом, чем для тебя.
Другую свечку он поставил за Мэри Бет, его милую младшую сестричку, которая так и не стала взрослой. Еще одну – за мать, которая осталась глубоко религиозной, несмотря на пережитые трудности. Потом за отца, который хоть и поступал плохо, но не всегда был плохим человеком.
Теперь горело достаточно свечей, чтобы ощущалось легкое тепло. Поддавшись импульсу, Донован зажег еще одну свечу.
– За упокой души Мика.
Том бросил на него острый взгляд.
– Кейт рассказала мне. Я знаю, как тяжело потерять любовь, какой бы ни была причина, – пояснил Донован. – Что бы там ни казалось, я был огорчен не столько твоей… ориентацией, сколько тем, какое впечатление это известие произвело на твоего отца. Я всегда жалел, что мое желание поддержать Сэма расценивалось как враждебность по отношению к тебе.
– Я понял это, но не сразу. И даже был рад, что у Сэма есть ты, ведь он фактически порвал со мной и Кейт. – Том зажег еще одну свечу, поставив ее в верхний ряд. – Чего ты хочешь от Кейт?
Они достигли кульминации в беседе.
– Почему ты решил, что я чего-то хочу?
– Без игры, Донован.
– Кейт говорила тебе, почему она оставила меня?
Том кивнул.
– Насколько я знаю, она сказала только двум людям.
– Я хочу, чтобы она забыла о том горе, что я причинил ей. Потом… хочу, чтобы она снова полюбила меня.
После долгой паузы Том спросил:
– Ты хочешь вернуть ее саму или это чувство безумной влюбленности девятнадцатилетнего?
– Только саму Кейт. Видит Бог, я ее не заслуживаю, но она действует на меня так, как никто и никогда. Я… я сделал бы все ради нее.
– Это только слова. А что получит она, возобновляя отношения?
Хороший вопрос.
– Как бы там ни было, я сомневаюсь, что кто-то другой будет любить ее так же сильно, как я.
– Поэтому ты бил ее? – осведомился Том ледяным тоном.
Простые и ясные слова прозвучали как пощечина.
– Самое ужасное то, что любовь и ярость были неразрывно связаны.
– Понимание – это шаг в верном направлении, но секс и насилие – страшная смесь. Иногда смертельно опасная. – Том обеспокоенно посмотрел на Донована. – Ты должен это знать.
– Я не забывал ни на секунду. – Он подумал, имеет ли смысл поставить свечку погибшему браку. Можно попробовать. Прикасаясь фитилем к пламени, Донован спросил: – Ты передашь Кейт все, что я только что сказал?
– Если она спросит. Сестра должна решать сама.
– Хорошо.
Донован не был еще готов раскрыть Кейт свое сердце. Вдруг она решила бы растоптать его…
Том отошел от свечей, снова преклонил колени. На этот раз Донован поступил так же. Было какое-то очарование в исполнении древних ритуалов.
Когда они выходили из церкви, Том произнес:
– Пора, пожалуй, к Кейт. Я созрел для кофе и «слоновьих ушей».
– И я хочу кофе, а вот что касается «слоновьих ушей», тут мне потребуются некоторые пояснения.
– Это печеные воздушные листы теста размером с суповую тарелку, обсыпанные сахарной пудрой и кардамоном.
– А-а. Афганский вариант «хвороста». С этим я справлюсь.
Они прошли несколько кварталов, и Том спросил:
– Мой отец. Он когда-нибудь говорил обо мне?
– Многие годы молчал, но как раз перед тем последним обходом сказал, что, может, на днях позвонит тебе.
– Боже мой! Это правда?
– Да.
– Он, должно быть, много думал об этом, раз внес меня в завещание. Жаль, что он так и не смог позвонить.
– Завещание и стало своего рода извинением. Сэм не мог сделать первый шаг, вот и начал, сделав последний.
– Иногда я думал: а что, если полететь в Балтимор и просто войти в родной дом, без особого приглашения. Как ты считаешь, что бы он сделал?
– Если честно, не знаю. Сэм мог и взбеситься, но есть вероятность, что он протянул бы тебе стакан красного вина и показал видеосъемку последнего взрыва.
– Может, мне стоило попытать счастья и навестить родителей, но… я боялся. Моя жизнь сложилась, я был счастлив. Я ужасно боялся, что если вернусь в Балтимор и увижу Сэма, то… потеряю себя, – проговорил Том. – Когда это произносишь вслух, звучит глупо.
Донован вспомнил, как сам несколько раз собирался лететь в Сан-Франциско к Кейт, а потом решал, что не стоит.
– Обидно, когда тебя отвергают. Очень. Не кори себя за то, что не хотел снова нарваться на слепое неприятие Сэма.
Том тихо сказал:
– Спасибо, Донован.
– Да не за что. Сейчас, после того как у тебя была возможность заклеймить меня, презренного, пришла моя очередь. Почему ты не приехал повидать мать? Джулия скучает по тебе, но не попросит навестить ее.
– Я пытался уговорить маму погостить у меня.
– Этого мало. Она должна знать, что ради нее ты готов на что-то, чего мог бы избежать. Вы с Джулией уже не так близки, как были когда-то, но она по-прежнему твоя мать. Она в невыносимой ситуации делала все, что могла. Не позволяй, чтобы твои проблемы с Сэмом препятствовали добрым поступкам.
Туман сгущался, холодный и таинственный. Когда они поднялись до вершины холма, Том сказал:
– Терпеть не могу, когда кто-то говорит мне, что я веду себя как ничтожество, и он при этом прав.
– Ты не ничтожество, но от Корси унаследовал свою долю упрямства и гордыни.
– Грустно слышать. Впрочем… ты прав.
Учитывая, какое опустошение принесла гордыня в их жизнь, Донован понял, почему она считается смертным грехом.
Глава 24
Дом Кейт был типичнейшим в Сан-Франциско – небольшим, в викторианском стиле, с окнами, выходящими на залив. Кейт и Лиз расположились на угловом диване, болтая и отхлебывая из чашечки капуччино, а пестрый кот с видом собственника урчал на коленях у Кейт. Даже если бы сама Кейт отсутствовала, Донован догадался бы, что это ее дом, как только вошел бы. Здесь все отражало ее индивидуальность.
Он огляделся, отметив, что она расширила пространство, не пожертвовав при этом уютом. Кейт предпочла стиль личного комфорта. Тепло излучала и любовно отделанная мебель, и обивочные ткани, к которым так и хотелось прикоснуться, и многочисленные безделушки, стоявшие на свободных от книг местах в шкафу, и фотографии членов семьи и друзей в рамочках на стенах.
Донован сам менял обстановку и отделку с большой самоотдачей, но он был инженером, технарем до мозга костей. Особые мелочи, которые делали дом неповторимым, были ему недоступны.
– Милый у тебя дом, Кейт.
– Спасибо. После общения с эксцентричными клиентами так приятно вернуться домой и делать все, что захочется. – Кейт встала с дивана. – Капуччино?
– С удовольствием.
Донован отдал свое пальто Тому, потом стал рассматривать коллекцию фотографий. Кейт и ее четыре давние подружки. Рядом – фото Тома и мужчины с рыжей бородой, очень худого, но с чудесной улыбкой. Должно быть, это был Мик. Здесь имелись фотографии всех членов семьи и друзей, включая незнакомых Доновану. Но ни одной – бывшего мужа.
В промежутках между фотографиями красовались грамоты от различных общественных организаций. Очевидно, Кейт часть времени и сил посвящала тому, чтобы разрабатывать дизайн, например, детских игровых площадок.
Войдя в комнату, Кейт подала ему прозрачную чашечку с кофе, украшенным сверху взбитыми сливками.
– Надеюсь, вам с Томом удалось зарыть топор войны, не метнув его в спины друг другу?
– Да. Хорошо, что мы разобрались во всем.
Они присоединились к Лиз и Тому.
Вечеринка закончилась в половине десятого. Том и Лиз ушли. Попрощавшись с ними, Кейт вышла на маленький балкончик.
– Не могу себе представить Сан-Франциско без холмов. Когда я впервые сюда приехала, я все гадала: как люди ходят по этим крутым улочкам, когда гололед?
– Меня тоже это заинтересовало. Наверное, ответ такой – здесь не бывает гололеда.
– Правильно. – Она повернулась к Доновану, лицо ее было серьезным. – Я выйду ненадолго. Мне надо кое с кем повидаться.
Он напрягся.
– С твоим другом.
– Верно. – Кейт сняла с гнутой викторианской вешалки пальто. – Я не задержусь.
Донован с трудом сдерживал себя, пока она спускалась по ступенькам. Он закрыл дверь, потом, ничего не видя, вернулся в комнату.
Кейт ушла к другому мужчине.
Боже! Когда-то он ударил бы кулаком по стене или разнес на куски стул, но потом понял: выплескивая гнев, он только сильнее распаляется.
– Перебори себя, – произнес он вслух. – Брак с Кейт – это уже древняя история.
Какими бы ни были его тайные надежды, он не имел ни моральных, ни юридических прав на нее. Кейт могла завести любовников, если хотела. Он и сам не соблюдал обет целомудрия.
Донован заставил себя представить Кейт в постели с другим. Улыбающуюся в разгар интимной близости. Большие мужские руки и тело на ее теле, Кейт с готовностью отвечает на ласки, ее карие глаза словно тают от наслаждения – о, как он это помнил…
Вначале эти картины вызывали у него тошноту. Постепенно злоба, душившая его, стала стихать. Наверное, он должен был быть доволен собой, тем, что ему удалось сдержать себя и не выплеснуть гнев. Но вместо этого Донован задумался, придет ли когда-нибудь день, когда ярость перестанет вскипать в нем, намереваясь вырваться наружу.
Может быть, и нет.
В доме Алека горел свет. Кейт сидела в машине, вспоминая, как они познакомились год назад. Алек нанял их с Чен для перепланировки кухни. Ему понравилась и ее работа, и она сама. Симпатия оказалась обоюдной, и у них легко завязались близкие отношения.
Утром Кейт звонила ему в офис, и ей ответили, что к вечеру мистер Грегори вернется из поездки по Азии, поэтому она сказала ему на автоответчик, что заедет. Она знала его обычный распорядок. Он проведет вечер дома, разбирая почту и занимаясь стиркой. Раньше он пригласил бы ее, если бы она была свободна.
Собравшись с духом, Кейт выбралась из машины и поднялась по ступенькам, чтобы позвонить в дверь. Он открыл быстро, встретив ее улыбкой. Алеку Грегори исполнилось тридцать пять, у него были волнистые темно-русые волосы и квадратная челюсть, которая хорошо смотрелась бы на плакате, призывающем ребят идти служить в армию. Его вкус к дорогам вещам сейчас подчеркивал серый кашемировый свитер, который прекрасно оттенял светло-серые глаза.
Лиз при появлении Алека фыркала, как рассерженная кошка, и говорила, что он – юппи, трудоголик и позволяет только модельной одежде прикасаться к своему холеному телу. Может, она и была права, но он был милым юппи.
– Кейт, как вовремя. Я собирался звонить тебе. Только что прилетел из Сингапура, схожу с ума от разницы во времени, но желудок довольно уверенно заявляет, что он пуст. Поедим вместе?
Она быстро прошла в дом, пока он не успел поцеловать ее.
– Прости, я не могу остаться. Зашла только для того, чтобы поговорить.
Он проследовал за ней в комнату, где на стуле громоздилась почта.
– Лучше несколько минут, чем ничего. Как поживает твоя мама?
Он встречался с Джулией, когда та навещала дочь в Сан-Франциско, и они понравились друг другу.
– Хорошо, насколько хорошо может себя чувствовать женщина, только что потерявшая мужа, с которым они прожили тридцать пять лет.
– Ты права, дурацкий вопрос, – неловко проговорил он. – Передай ей привет от меня.
– Цветы, которые ты прислал, были очень милы. – Достаточно вежливое вступление, подумала Кейт. Пора переходить к сути. – Мой отец оставил безумное завещание, по которому следующий год я должна провести в Мэриленде. Я уже переехала и теперь просто наношу визит. Я… я хотела сказать – до свидания.
– Так вот почему твои послания были такими краткими! Ну ладно, мы сможем продержаться один год. Я довольно часто езжу на восточное побережье, и ты сможешь когда-никогда прилетать сюда. Все будет не так уж плохо. – Мужчина улыбнулся. – Разлука заставляет сердце любить сильнее, да и на другие части тела тоже действует.
– Нет, Алек. Так не получится. По условиям завещания я должна жить в одном доме с моим бывшим мужем. В этом соглашении нет ничего романтического, но я не могу себе представить, как одновременно с этим и на таком расстоянии еще поддерживать наши с тобой отношения.
Он не сводил глаз с Кейт.
– Ты шутишь, да? Никакое завещание не может заставить тебя поступать так… как в средневековье.
– Никто меня не заставляет.
– Тогда зачем это тебе? Что для тебя настолько важно, чтобы отложить на год всю свою жизнь?
Она вновь, как впервые, взвесила все мотивы своего поступка.
– Я возвращаюсь, во-первых, потому, что впервые получила возможность работать в семейном бизнесе, а во-вторых, потому, что это дает мне шанс разобраться с эмоциональным багажом, который я старалась не замечать все эти годы.
– Другими словами, ты настолько будешь занята разборкой багажа со своим бывшим мужем, что для меня у тебя не останется времени.
– Я… я думала, что ты вряд ли захочешь сохранить отношения, когда я буду за три тысячи миль отсюда.
Казалось, его лицо осунулось и стало на десять лет старше.
– Да? А я надеялся, что постепенно мы достигнем такой близости, что следующим шагом станет свадьба. Наверное, я обманывал сам себя.
Если бы Алек сделал предложение, приняла бы она его? Может быть. Он нравился ей больше, чем кто-либо, с тех пор как она развелась. Возможно, что желание завести семью заставило бы ее стать миссис Грегори.
Но легкость общения – далеко не любовь. Любовь – это страсть к другому человеку, ощущение полноты бытия только в его присутствии. Кейт не испытывала таких глубоких чувств много лет и почти забыла, что они существуют.
Снова встретив Патрика, она вспомнила, что такое любовь, а вспомнив, не могла удовольствоваться меньшим.
– Прости. Я… я не знала, что ты так к этому относишься.
– Ты не хотела знать.
Гнетущее молчание повисло между ними.
– Ты прав. Я не хотела знать многого. Вот почему я должна остаться в Мэриленде – чтобы понять, где сошла с рельсов и как вернуться обратно. Прости, Алек. Я вовсе не хотела причинить тебе боль.
– Знаю, Кейт. Просто… не выбрасывай мой номер телефона. Я не собираюсь сидеть дома в бесплодном ожидании, но если ты захочешь вернуться, может быть, я еще буду выставлен на продажу.
– Я вернусь. А пока – до свидания, и храни тебя Бог.
– Береги себя, Кейт. – Мужчина притянул ее для последнего объятия. Его голос звучал бесцветно. Ей захотелось заплакать, и, когда он прошептал: – Я люблю тебя, – Кейт выбежала в ночь со слезами, струившимися по щекам.
Лечь спать было невозможно, поэтому Донован просто расположился на одном из диванов, а разные мысли все крутились и крутились у него в голове. Звук ключа в двери заставил его внутренне собраться.
Вошла Кейт, светлые локоны разметались вокруг ее лица, словно их ласкала чья-то рука. Он лежал очень тихо, не позволяя себе показывать какие-либо чувства.
– Кстати, – сказала она, – мужчину, с которым я спала последний год или около того, зовут Алек.
– Мне незачем это знать.
– Он обалденный любовник. Удивительно игрив для финансового гения. Мы срывали друг с друга одежду. Давали прозвища любимым частям тела. – Она остановилась возле Донована так близко, что они почти касались друг друга. – Лучше всего было по утрам в воскресенье. Еда, секс и «Кроникл». Секс был даже лучше, чем бельгийские вафли. Алеку особенно удавались штучки с сиропом. Он, бывало…
– Прекрати! – Донован вскочил, схватив Кейт за плечи, чтобы она не упала от его внезапного прыжка. – Что ты делаешь? Зачем? Провоцируешь меня, чтобы доказать, что я такой же плохой, как и раньше?
– Может, именно этого я и хочу. А потом… потом у меня будет повод сбежать. Повод кричать, вопить и драться. – Ее голос дрожал.
– Это безумие. Будь я проклят, если помогу тебе в этом!
Он отпустил ее руки и отступил на шаг. Злость в душе Кейт уступила место горечи и печали.
– Он сказал, что любит меня, Патрик. Он никогда до этого не говорил ничего подобного, потому что знал: я не хочу такого слышать. Между нами могло быть столько всего, но я не позволяла. Я даже не понимала! Что со мной случилось – я не могу любить и не могу позволить мужчине любить себя.
Донован усадил ее на диван, обнял, она рыдала.
– Ты способна любить, кара. – Он пригладил ее шелковистые волосы. – Способна дарить самоотверженную, великодушную любовь. Может, эта способность пока спит, но она не могла исчезнуть. Это часть твоего существа.
Он подумал о Вэл и о том, как был слеп, не видя всех возможностей, которые предоставляли ему их отношения. Они с Кейт, двое так называемых умных людей, превратили свои жизни черт знает во что.
Кейт успокаивалась, а Донован испытывал все большую неловкость при мысли, что хочет продолжать обнимать ее. Изгиб ее прильнувшего тела был так же близок и знаком ему, как собственное сердцебиение. Он погладил ее по спине, чувствуя, как ослабевает ее напряжение.
Ожило сексуальное влечение, которое нельзя было спутать ни с чем другим. У него заколотилось сердце…
Донован замер, представив себе, что случится, если он нежно поцелует ее или если его рука скользнет к одной из хорошо знакомых выпуклостей. Кейт так одинока, так жаждет успокоения…
Мерцающий огонек разума не давал ему потерять контроль над собой. И, разумеется, он обещал не прикасаться к ней, хотя об этом было трудно помнить, когда она сама, плача, кинулась к нему.
Еще секунду он сидел очень спокойно, чувствуя колдовской зов ее тела. А вдруг близость поможет навести мосты через пропасть, так долго разделявшую их?..
Нет. Во время их совместной жизни секс был всего лишь украшением на торте, повязкой, скрывавшей раны, но он не помог решить ни одной проблемы. Не помог бы и сейчас.
Кроме того, Донован не хотел снова становиться злодеем, а это произошло бы, если бы он воспользовался ее расстроенными чувствами. Прерывисто вздохнув, он высвободился и перебрался на дальний конец дивана. Стараясь, чтобы его голос звучал ровно, как будто они вели обычную беседу, Донован проговорил:
– Первая любовь легка, Кейт. Почти инстинктивна. Но ты очень сильно обожглась и теперь должна научиться любить снова.
Она выпрямилась с мило порозовевшим носиком.
– Я готова выслушать любые предложения, как это можно сделать. Что ты скажешь?
– Мы начали этот совместный год, а сами как будто заперты в старых ящиках. Ты не хотела, чтобы к тебе прикасались. А я… – Он покачал головой, не в силах объяснить.
– А твой ящик?
– Ненависть к самому себе и усталость от этого.
– Не очень приятное заключение для нас обоих. Что ты предлагаешь взамен?
– Уничтожить ящики. Открыть дорогу будущему, полному возможностей, а не тупиков и минных полей.
– Возможностей, – повторила Кейт тихим голосом.
Какое-то мгновение он был готов признаться, что по-прежнему любит ее, но инстинкт подсказал ему, что еще слишком рано. Хрупкое взаимопонимание, которого они достигли сегодня, могло рухнуть под тяжестью признания.
Вместо этого Донован положил левую руку на спинку дивана. Несколько секунд ничего не происходило. Потом Кейт решительно потянулась и положила свои прохладные пальцы сверху. Он неторопливо переплел свои и ее пальцы.
Возможности.
Глава 25
Дома, в своей собственной кровати Кейт должна была бы сразу уснуть, но этого не случилось. Тихое признание Алека очень расстроило ее. Она недооценила их отношения и недооценила его. Как выразился Донован, заперлась в старом ящике.
Кейт покраснела в темноте, поняв, как близка она была к тому, чтобы броситься на шею бывшему мужу. Когда Патрик обнял ее, она почувствовала, будто вернулась домой. Если бы она намекнула, что не против близости, то он почти наверняка откликнулся бы на ее призыв.
У них было бы короткое, страстное слияние, которое заставило бы ее забыть свою печаль – и она бы угодила из огня да в полымя. Кейт чувствовала, что любой физический контакт между ними станет роковым, и была права. Эти минуты, когда они находились так близко друг от друга, пробудили воспоминания о чувственной, опьяняющей стороне их супружеской жизни. Теперь ей придется принимать во внимание и возобновившееся физическое притяжение, которое невозможно перебороть, пока Донован является частью ее жизни.
Кейт скользнула взглядом по темным очертаниям мебели в спальне. Этот дом был ее проектом и ее убежищем. И так же старательно, как дом, она обустраивала свое спокойное, уютное существование в Сан-Франциско. Эта жизнь казалась красивой, как кукольный домик, но была так же нереальна. Годами Кейт дрейфовала, избегая эмоционального риска, приберегая самые глубокие чувства для брата, питая самую крепкую привязанность к старинным подружкам. Это было безопасно.
Даже если Донован, как и она, избегал обязательств перед кем-либо, он по крайней мере принял всю суровую правду о самом себе. Он вел себя как взрослый, в отличие от нее.
Это была еще одна неприятная мысль. Вести себя со спокойной уверенностью всегда было очень важной частью ее имиджа. Ей не хотелось признавать тот факт, что она скорее растерянная девчонка, чем зрелая женщина. Но она хотя бы могла признать это.
Вздохнув, Кейт обняла теплое тельце Джинджера. Он хрипло мяукнул, когда она погладила его по спинке. Неудивительно, что многие заводят домашних животных. Все, что от вас требуется, – это кормить собаку или кошку и просто любить ее. Насколько проще, чем налаживать отношения с людьми.
После теплой зимы в Неваде и Сан-Франциско холод Мэриленда любого превратил бы в сосульку. По пути из аэропорта Кейт и Донован заехали к Джулии, чтобы повидаться и чтобы Кейт смогла захватить зимнее пальто.
Джулия обрадовалась, тепло обняла обоих. Под ее глазами залегали тени, но она настояла, чтобы они остались пообедать, и извлекла различные полуфабрикаты из заполненной морозильной камеры. Наверное, она занималась готовкой, чтобы отвлечься от своего горя. Кейт попросила добавки.
К тому времени, как их машина въехала в гараж на Бренди-лейн, Кейт уже зевала.
– Из-за всех этих поездок я больше недели не могу выспаться и потеряла всякое ощущение времени.
– На следующий месяц у нас не запланировано никаких путешествий. Сегодня Лютер начал подготовку здания «Конкорда». Можешь поработать там под его руководством, когда не будешь занята в офисе.
Донован вытащил оба чемодана из багажника и понес в дом. Она не возражала. Беседа прошлой ночью помогла им подняться на новую ступень взаимопонимания. Кроме того, Кейт не могла больше разыгрывать миссис Независимость после того, как разревелась у него на глазах. Кейт вспомнила об этом, и ее бросило в жар.
Она сняла черное шерстяное пальто с капюшоном, которое взяла у матери, и пошла к себе в комнату распаковывать веши. Когда она собирала белье для стирки, зазвонил телефон. Донован тотчас же поднял трубку.
Через несколько минут он появился в дверях ее комнаты.
– Это был Стански, следователь из главного пожарного управления. Все еще никакого заключения по поводу смерти Сэма. Стански хочет завтра снова допросить меня.
– Боюсь, они могут так и не докопаться до истины. – Кейт подхватила корзину с бельем. – У тебя есть что постирать? Я собираюсь сделать пару загрузок.
– Было бы неплохо. Я возьму свои шмотки и приду через минуту.
Придерживая белье одной рукой, Кейт открыла дверь и стала нащупывать выключатель. Не успела она найти его, как что-то мохнатое ракетой пронеслось из темноты, задев ее руку. Через мгновение какие-то вопящие создания задели ее щиколотки. Кейт от неожиданности вскрикнула и отпрыгнула назад, уронив белье.
Через пару секунд примчался Донован.
– Кейт? – Он обхватил ее одной рукой. Трясясь от пережитого, она уткнулась лицом ему в плечо. Теплое, крепкое. Волнующе-желанное.
– Здесь что, кто-то был?
Он обвел взглядом темноту прачечной, посмотрел в сторону окна, которое выходило в лес.
Приказав себе не распускаться, она отошла от него.
– Нет. Я… просто открыла дверь, и выскочили какие-то животные. По меньшей мере два из них меня задели. Не поранили, нет, но я так испугалась, что чуть не выскочила из собственной кожи.
– Какие животные? Летучие мыши?
– Вряд ли. Белки или, может, большие крысы.
– Я пришел из спальни и ничего не видел, значит, они должны быть на кухне.
Они проверили кухню и столовую. Все было в порядке. Потом Донован включил свет в большой комнате и увидел трех одичавших кошек. Одна, полосатая, притаилась в углу, а пестрая и тощая черно-белая шарахнулись от человека.
Донован закрыл за собой дверь кухни.
– Эти звери просто хотят выбраться отсюда. Ты оставайся на месте, а я открою входную дверь.
Он впустил в дом порцию морозного воздуха. Кошки поняли, что от них требуется, одна за другой выбежали наружу и исчезли в ночи. Он спросил: – Это все?
– Наверное. Глупо было паниковать из-за трех кошек, но мне показалось, что на меня напали дикие звери или того хуже.
– Кто бы мог ожидать налетчиков в прачечной? – Донован запер дверь.
– Эти несчастные киски худые, как рельсы. Сейчас так холодно. У тебя нет кошачьего корма?
– Есть консервы из тунца, так что эту ночь они продержатся. А завтра я куплю пару пачек сухого корма.
Кейт всегда кормила голодных бродячих кошек. Джинджер был костлявым уличным котом, когда она его подобрала. Пока Донован отыскивал, каким путем кошки проникли в дом, она открыла две банки тунца и, выложив рыбу в мелкие миски, поставила на крыльцо.
Потом Кейт вернулась в прачечную, по дороге прихватив корзину Донована, которую тот бросил, когда его бывшая жена завопила. Он как раз появился в дверях подвала.
– Изобретательные звери, – доложил Донован. – Проникли на угольный склад через вентиляцию. Потом порвали изоляцию и попали в теплую трубу. – Он указал в другой конец прачечной. – Этот вентилятор прилегал неплотно, так они его выбили и залезли сюда.
– Уютно устроились.
Кейт огляделась. Свернутые полотенца на стиральной машине были сдвинуты, образовав вмятину размером с баскетбольный мяч. Здесь явно кто-то спал.
Кейт уже собиралась сортировать белье, когда услышала тихий писк. Он доносился из узкого прохода между стиральной и сушильной машинами. Она опустилась на колени и увидела ярко-зеленые глаза и крошечную треугольную мордочку.
– Кого-то тут забыли.
Она положила руку ладонью вверх на пол между машинами. Котенок зашипел и отпрыгнул. Сделав быстрое движение, Кейт схватила его обеими руками. Пару секунд зверек дергался, пытаясь вырваться, потом успокоился, но смотрел на нее настороженно.
Успокаивая котенка, Кейт поднялась на ноги. Он был светло-серым, с рыжевато-коричневыми и белыми пятнами и почти ничего не весил. Она почувствовала, что ее сердце тает.
– Ой, Патрик, у нее такие славные зеленые глазки.
Донован с сомнением оглядывал малыша.
– Знаю, знаю, чего тебе хочется, но как мы можем завести котенка, если собираемся постоянно разъезжать?
– Мы сможем оставлять ее у Джулии. Мама любит кошек. – Кейт погладила котенка. – Я не могу просто взять и выбросить ее. Ей, наверное, всего около двух месяцев. Удивительно, что она выжила в такую морозную зиму.
– Она? А ты уверена?
– Цвет шерстки кремово-голубой, один из вариантов трехцветных кошек, а они все самочки. – Котенок внезапно забрался вверх по руке Кейт и уцепился за ее плечо острыми, как иголки, коготками. – Бывают полосатые, черепахового окраса и кремово-голубые.
– Подумать только, а я дожил до преклонных лет, не зная этого!
Кейт отцепила котенка от свитера и передала Доновану.
– Подержи ее, крутой парень.
Он поднял киску на уровень глаз. Они уставились друг на друга.
– Ты права. У нее красивые глазки.
– Этот котенок завоевал твое сердце.
– Не будь такой самодовольной. Ты уже придумала ей имя?
– У нее столько энергии. Как насчет Динамитки? Можно просто – Дина.
– Сейчас угадаю. Следующим будет пес по имени Детонатор.
Пытаясь подстроиться под его легкомысленный тон, она ответила:
– Если мы найдем бездомного щенка под трубой отопления, так и будет.
Он почесал пальцем крохотный подбородок Дины.
– У тебя остался еще тунец?
– Одна банка плюс молоко, которое мы купили по пути домой.
Направляясь на кухню, Кейт подумала, что дом становится совсем другим, когда в нем появляется ребенок. Пусть даже кошачий.