- Я Роза Тельман, - она раскрыла свою видавшую виды сумочку. - Мне необходимо поговорить с Герингом.
      Толпа зашумела, задвигалась, стала вдруг плотнее, напряженнее.
      "Едут! Едут!" - послышались голоса.
      Эсэсовец отдал какой-то приказ, потонувший в людском гуле и криках приветствия. Эсэсовцы вместе с начальником побежали к главному входу. Охранять Розу остался толстый полицейский.
      Сжимая в руке маршальский жезл, Геринг, одетый в нарядный мундир авиационного генерала, легко, несмотря на свою грузность, взбежал по ступенькам. Повернулся к толпе и приветственно поднял руку. Улыбаясь, выслушал он восторженные крики, озаренный дымными вспышками магния, и проследовал сквозь живой коридор почетных лиц в отель.
      Энтузиазм несколько схлынул, но никто не сдвинулся с места. Ожидали, что будет дальше, хотя за высоким гостем в дверях отеля скрылись и почетные лица в парадных мундирах всевозможных ведомств и орденах.
      - Зря вы пришли, - сказал шупо. - Вас все равно не пустят к нему.
      Но в этот момент возвратился эсэсовский начальник вместе с элегантным авиационным офицером.
      - Что вам угодно, фрау? - вежливо спросил, козырнув двумя пальцами, офицер.
      - Я хочу поговорить с Герингом, у меня есть для него письмо, - все так же спокойно и тихо ответила Роза.
      - Я его адъютант, - улыбнулся офицер. - Рейхсмаршал сейчас очень занят. Можете поверить: я передам письмо лично ему. - Он снял белоснежную перчатку и протянул руку. - Давайте ваше письмо.
      Роза достала из сумочки конверт и отдала его офицеру. Он еще раз козырнул и, повернувшись, как на параде, удалился. Эсэсовец махнул кому-то рукой и побежал вслед за летчиком. С двух сторон к Розе подступили два здоровенных парня в таких же блестящих резиновых плащах, которые она уже видела сегодня в своей квартире.
      - Пойдем, - один из гестаповцев грубо схватил, ее за локоть.
      - Никуда я не пойду! - она резко вырвала руку. - Можете делать со мной что хотите, но никуда я с вами не пойду.
      - Не собирайте толпы, - зашипел гестаповец. - Что подумают люди, которые встречают Геринга?
      - Да чего там с ней церемониться! - буркнул второй.
      Они быстро схватили ее под руки и потащили через боковой проход к черному "мерседесу".
      - Куда вы меня тащите? - она упиралась ногами в землю как могла. Сейчас же отпустите меня!
      - Не вздумай кричать, - процедил сквозь зубы один из гестаповцев. Это плохо для тебя кончится.
      Открыв заднюю дверцу, они вдвоем втолкнули ее внутрь.
      - В ратушу! - приказал гестаповец шоферу, обрушиваясь на сиденье рядом с ней.
      Глава 45
      АСТРОЛОГИЯ
      Лидеру гонок Луиджи Амендола оставалось пройти всего семь кругов. Немецкий гонщик отставал от него на целых полтора круга, и разрыв медленно увеличивался.
      Забрызганные грязью машины с ревом и треском проносились мимо трибун, окутанные едким дымом выхлопов, дышащие горячим металлом и маслом.
      "Спорт смелых и мужественных" вызывал у Гейдриха отчаянную скуку. Жаль было времени. Дениза Эрколь, подруга бельгийского гонщика, не стоила такой жертвы. Тем более что сам гонщик выбыл еще в начале соревнований и был увезен в госпиталь. Это наверняка задержит Денизу в Берлине, и события можно было не форсировать. Но кто мог знать?
      Красная машина итальянца вдруг подпрыгнула, и от нее отделился черный комок. Несколько мгновений оторванное колесо катилось рядом с машиной, но вот она опять подпрыгнула и, развернувшись поперек дороги, завертелась волчком и опрокинулась. Рванулось облако дыма, и в страшном треске ломающегося металла прорезался тонкий-тонкий, отчаянный, нечеловеческий вопль.
      Густой зловещей лужей растекалось масло. Над искалеченной машиной курился белый магниевый дымок.
      Еще две машины ударились друг о друга и, оттолкнувшись, как бильярдные шары, перевернулись и покатились вниз, чадя и разваливаясь. И тут же в машине итальянца взорвался бензин. Черный столб взметнулся к небу. Его прорезала красная раскаленная полоса. Рев и грохот заглушили крики на трибунах. Все сделалось вдруг черным и белым, как в кино. Белые лица людей и черные провалы ртов, белое пламя, черный дым и черные, медленно падающие обломки.
      С Амендолой все было кончено. В оглохшие уши врезалась сирена. "Скорая помощь" и красная пожарная машина сорвались с места. Но гонки продолжались.
      Гейдрих поднялся, спрятал бинокль и футляр и пошел к выходу. Зрелище окончательно разочаровало его. Право, работа давала куда более сильные ощущения.
      Оставив в гараже записку для Денизы, он вышел на площадь и, как простой смертный, сел в автобус, идущий в старый город. Он решил пообедать в "Урании", где совсем недавно весьма интересно провел время с Шелленбергом.
      Да, черт возьми, это был острый момент!
      Он сам наполнил тогда рюмки коньяком и предложил тост "за дружбу". Шелленберг выпил и по привычке провел пальцем по ободку рюмки, чтобы послушать, как поет хрусталь.
      - Сейчас вы проглотили яд, Вальтер, - сказал Гейдрих, заглянув Шелленбергу в глаза. - Если вы скажете мне правду, всю правду, Вальтер, я дам вам противоядие. - И он отставил в сторону свою наполненную рюмку.
      - Какую правду? - Шелленберг побледнел. - Надеюсь, вы шутите, Рейнгард?
      - Нисколько! Я хочу знать, что было у вас с госпожой Гейдрих. Но только правду, Вальтер! Какова бы она ни была! Ложь будет стоить вам жизни. И торопитесь. Яд начнет действовать через полчаса.
      - Что вы хотите знать? - высокомерно спросил Шелленберг. Надо отдать ему справедливость, он прекрасно владел собой.
      - Как вы провели вчера время с моей женой, Вальтер? Учтите, я заранее принял меры и знаю все. Сейчас я хочу проверить только вашу искренность. Говорите же, Вальтер, и не дай вам бог солгать!
      Да, Гейдрих играл тогда наверняка. Вот уже больше года знал он о том, что его жена и Шелленберг питают друг к другу искреннюю симпатию. Госпожа Гейдрих стремилась бывать в обществе, любила искусство. Ей нравились красивые остроумные люди, непринужденность истинно светской обстановки, рауты, блеск. Она часто говорила, что чувствует себя графиней, заточенной в башне. Ей остро не хватало своего маленького двора, рыцарского почитания, изящных кавалеров и юных пажей. И все это она, кажется, нашла в Шелленберге. Он сопровождал ее во время визитов, они вместе бывали в опере и на скачках. Причем Шелленберг, с присущей ему тонкостью, старался одеваться так, чтобы особенно выгодно подчеркнуть всю прелесть ее новых туалетов.
      Но дружба между госпожой Гейдрих и Шелленбергом протекала настолько открыто, что не вызывала никаких пересудов. И Гейдрих решил наконец создать для них более интимную обстановку.
      У себя на Фемарне он устроил конференцию руководящих сотрудников осведомительной службы.
      - Я нарочно выбрал Фемарн, - сказал он тогда Шелленбергу. - Завтра свободный день и, когда все разъедутся, мы сможем отлично провести время: сыграем партию в бридж, поговорим о поэзии, а вечером я исполню что-нибудь на скрипке.
      Но сразу после конференции он сослался на срочное задание фюрера и на личном - 8244 - "дорнье" вылетел в Берлин.
      Шелленберг и госпожа Гейдрих остались одни в замке, среди мачтовых сосен, на суровом балтийском острове.
      А через несколько дней Гейдрих за бокалом вина поинтересовался, что же, собственно, они там делали. Ситуация была острая и забавная. Вглядываясь в холеное лицо Шелленберга, он ловил малейшую игру теней под глазами, подстерегал невольное дрожание век, считал каждый прыжок адамова яблока. Он долго ждал этой минуты и теперь наслаждался ею.
      Из всех подчиненных ему нравился только один Шелленберг. Он растил и продвигал этого человека, готовил его для больших дел. И ему нужна была полная в нем уверенность и полная, неограниченная власть над ним.
      - Торопитесь, Вальтер, - сказал он, следя за секундной стрелкой. Мне бы не хотелось, чтобы противоядие опоздало.
      Шелленберг поправил острый уголок платка в кармашке английского пиджака и налил в стакан воды из сифона.
      - Мы допоздна гуляли с госпожой Гейдрих по берегу, - сказал он, сделав небольшой глоток. - И говорили о поэзии миннезингеров... Потом ужинали в каминном зале, а во втором часу разошлись по своим комнатам. Мне казалось, что вы вот-вот возвратитесь. Я вас ждал, - он медленно допил воду. - Но вы не прилетели.
      - Да. Я вынужден был остаться в Берлине.
      - Понимаю, - Шелленберг наклонил голову с безупречным пробором. Давайте ваше противоядие. Я сказал вам все.
      - Все ли, Вальтер?
      - Вы же говорите, что приняли меры. - Он забарабанил было пальцами, но сразу же убрал руку под стол. - Тогда вы должны знать, что я сказал вам правду.
      - Верно! - Гейдрих рассмеялся, налил Шелленбергу коньяку. - Пейте спокойно, никакого яда не было. - Он взял свою рюмку и медленно высосал ее, улыбаясь, не отрывая глаз от лица собеседника.
      У Шелленберга чуть дрогнули ноздри.
      - Вы, кажется, хотели выпить за дружбу, Рейнгард? - спросил он и, обмакнув палец в коньяк, провел по ободку. - Нет, это не баккара, - сказал он, прислушиваясь к мелодичному, какому-то очень отдаленному звону. - Но это хороший богемский хрусталь.
      - Богемия будет наша! - Гейдрих налил себе еще. - Фюрер решил назвать ее протекторатом, - он засмеялся. - Мы возьмем за основу колониальный договор Франции с тунисским беем. Как вам это нравится? Пусть чехи знают! Они же всегда тянулись к Франции. За дружбу, Вальтер. Нам предстоят с вами большие дела.
      - За дружбу... Хорошо, - сказал Шелленберг и пригубил вино.
      - Вы обиделись? Напрасно... Мне кажется, что теперь мы с вами даже стали как-то ближе... Мы служим с вами, обер-штурмбанфюрер, великому делу, - он повысил голос. - И ничто постороннее не должно мешать нам выполнять нашу историческую миссию. Вы понимаете меня?
      - О да, обер-группенфюрер, - Шелленберг разрешил себе иронически улыбнуться. - В чем дело, Рейнгард?
      - Австрия - наша. Судеты - наши. Это только начало, Вальтер...
      - Знаю.
      - Фюрер поручил нам вплотную заняться Данцигом и Польским коридором.
      - И это знаю.
      - Разумеется, Вальтер, разумеется... Но речь идет вовсе не о Данциге.
      - Догадываюсь.
      - Конечно... Фюрер поручил СД создать повод или поводы для начала операции.
      - Вот это интересно.
      - К 1 сентября 1939 года должен быть обеспечен конкретный предлог для войны с Польшей, так, чтобы перед лицом истории поляки выглядели бы агрессорами. Да, черт возьми, мы не будем рады, если поляки уступят и просто вернут нам Данциг.
      - Конечно, - Шелленберг, подавляя нарочитую зевоту, посмотрел на часы; он явно старался взять реванш за только что пережитые минуты страха и смятения.
      - Это очень серьезно, Вальтер. Проведение мероприятия фюрер возложил на меня... Как "Салон Китти"? - словно между прочим, спросил Гейдрих.
      - Превосходно. От клиентуры отбою нет.
      - Еще бы! - Гейдрих причмокнул. - Такие девочки...
      - Между прочим, там работают не только девочки. Многие весьма высокопоставленные замужние дамы не прочь послужить рейху на этом, так сказать, поприще.
      - В душе все они потаскухи, - усмехнулся Гейдрих. - Так и тянет в постель. Работа на вас для них только благовидный предлог. Не так ли?
      - Я бы этого не сказал, - осторожно ответил Шелленберг, уклоняясь от щекотливой темы. - Это не суть важно. Главное - дело идет.
      - Что нового?
      - Граф Чиано, например...
      - Зять самого дуче? - с улыбкой спросил Гейдрих. - Очень хорошо. И насколько богат материал?
      - Полный набор: фотографии, звукозапись. Есть пикантные места.
      - Кто же эта ловкая прелестница?
      - Номер 371 дробь 8, Матильда. Работает за плату.
      - Профессионалка! - уважительно покачал головой Гейдрих.
      - О, да!
      - Хорошо бы прощупать англичан... В связи с возможным развитием польской темы. Но это не спешно. Еще многое не готово. А сейчас есть специальное задание, Вальтер, - Гейдрих наклонился к Шелленбергу. - Нужно залучить Графа.
      - Понятно. Что именно?
      - Это тонкая материя, Вальтер. - Гейдрих повернулся к собеседнику боком, как это делал обычно Гиммлер, говоря о важных вещах.
      Разговор предстоял самый серьезный. О планах польской кампании Шелленберг был осведомлен, об этом можно было спокойно поговорить и в кабинете. Другое дело Граф, личный астролог Гитлера. Тут надо было держать ухо востро.
      Беседа была обоюдоопасной. Гейдрих, по сути, должен был признать, что собирает досье на самого фюрера. Конечно, прямо он об этом не скажет и подпустит туману, но такого человека, как Шелленберг, не проведешь.
      Потому-то и нуждался Гейдрих в неограниченной власти над Шелленбергом, что не мог обойтись без его ума.
      - Это очень тонкая материя, Вальтер... Видите ли, меня занимает одна загадка... Кстати, я забыл сказать вам, что рейхсфюрер благосклонно отнесся к моему ходатайству о присвоении вам очередного звания.
      - Благодарю, Рейнгард. Так что это за загадка?
      - Мне непонятно, почему фюрер так церемонится с этим осточертевшим всем нам Тельманом.
      - Зачем нам понимать это, Рейнгард. У нас есть приказ.
      - Рейхсфюрер считает, что Тельмана надо передать СС.
      - Насколько я знаю, возражает министерство юстиции. Юридически Тельман все еще подследственный.
      - Не совсем. После моей резолюции он скорее стал превентивно заключенным. Но вы-то понимаете, что дело здесь не только в юридических тонкостях и даже не в соображениях политики.
      - В чем же еще?
      - Вот это-то я и хотел бы узнать.
      - А фюрер хочет, чтобы вы это узнали? - Шелленберг, как всегда, бил в самую точку. Но, зажав своим вопросом Гейдриха в угол, он тут же непринужденно отступил назад и дал шефу выйти. - Впрочем, это не мое дело: я подчиняюсь непосредственно вам и, как всякий ландскнехт, предпочитаю выполнять приказы, а не рассуждать. Чего вы хотите, Рейнгард? Кажется, вы говорили о Графе?
      - Да, Вальтер, спасибо... Я решил прощупать с этой стороны. По крайней мере, рейхсфюрер будет знать, как себя вести, если разговор опять зайдет о Тельмане. - Он выставил Гиммлера как щит, словно и впрямь выполнял задание рейхсфюрера.
      - Что навело вас на мысль о Графе?
      - Одно совпадение, Вальтер, всего лишь одно совпадение. Случайное и, возможно, странное совпадение: Адольф Гитлер родился двадцатого апреля, а Эрнст Тельман - шестнадцатого. Они родились под одними звездами, Вальтер. Вы же знаете, какое значение фюрер придает этой... - он хотел сказать "чепухе", но быстро нашел более подходящее слово, - материи, Вальтер, этой тонкой материи... Не тут ли таится ответ на загадку?
      - Что ж, очень возможно... Надо проверить, Рейнгард, только и всего. Надо проверить. Я просмотрю досье Графа и что-нибудь придумаю.
      - Оно не слишком обширно, Вальтер.
      - Но известно, по крайней мере, какой тип женщин он предпочитает?
      - Беда в том, что астролог Граф импотент.
      - Это значительно осложняет дело. Бедный человек!
      - И все равно нужно что-то придумать.
      - Конечно, Рейнгард, мы ему что-нибудь подберем. Мы дадим ему надежду.
      В тот день Гейдрих лишний раз убедился, что Шелленберг в своем деле незаменим.
      И вот сейчас, сидя в автобусе, он понял, почему решил пообедать сегодня именно в "Урании": он шел по следу своей удачи. Чисто профессионально... А еще он подумал, что Дениза будет очень на месте в "Салоне Китти". Не сейчас, разумеется, а после, потом...
      Глава 46
      ДОЖДЬ В ГАМБУРГЕ
      Когда Роза добралась на трамвае до Поппенбютеля, пошел дождь. Угольно-серые, словно закопченные стены гамбургского пригорода растворились в пронизанном шипящими струями тумане. По мостовой, смывая желтые пятна опавших листьев, побежали мутные стремительные ручьи.
      Роза быстро раскрыла зонт и поспешила к афишной тумбе, где за волнистой завесой дождя мерещилась чья-то темная искаженная тень.
      - Давно ждешь? - спросила она съежившегося мокрого Эдвина, накрывая его зонтом.
      - Нет! - Он тряхнул головой, и во все стороны полетели холодные брызги. - Только что пришел, но уже промок совершенно и даже озяб.
      - Еще бы. Конец октября. Ты, как всегда, налегке?
      - Как всегда. - Он оглушительно чихнул и вытер лицо мокрой рукой. Ну, как здоровье?
      - Спасибо, недурно. - Роза едва заметно улыбнулась. - Старик передал мне записку о Мюнхенском соглашении. Я, конечно, поняла, что она должна вас заинтересовать, но сомневалась, писать вам или нет. Ну и все же написала... Письмо опустила со всеми предосторожностями. Не знаю, верно ли я сделала, но мне было так одиноко, Эдвин, так одиноко!
      - Ты поступила совершенно правильно. Надо было написать сразу. Как видишь, мы перехитрили их и смогли встретиться... Лучше скажи, как тебе удалось получить эту записку? Как он сумел ее передать? Свидание же было отсрочено.
      - Да. Из-за близости войны. Но оно состоялось, хоть и значительно позже. Прокурор и тюремный инспектор сидели, как обычно, за столом, а Тельман напротив меня. Он толкнул меня ногой, и я заметила, что он протянул под столом руку. В этот момент инспектор спросил меня, получила ли я курительную трубку. "Ну конечно", - сказала я и раскрыла сумочку, чтобы показать эту самую трубку, которую они отобрали у Эрнста. Тогда-то я бросила в сумку записку. Никто ничего не заметил.
      - Счастливый случай, - хмыкнул Эдвин. - Вы шли на большой риск.
      - Конечно. Пойдем куда-нибудь?
      - Зачем? - удивился Эдвин. - Здесь никого нет и за шумом дождя нельзя услышать, о чем мы с тобой говорим.
      - Но на нас могут обратить внимание. Согласись, что это выглядит странно, когда двое стоят под дождем на трамвайной остановке.
      - Мало ли что...
      - Нет, на влюбленную пару мы не похожи. Дама уж слишком пожилая... Здесь недалеко тихий ресторанчик, пойдем лучше туда.
      - Ладно. Записка у тебя?
      - Я передам тебе ее, когда ты немного обсохнешь, - улыбнулась Роза. А то, боюсь, размокнет бумага.
      - У меня есть непромокаемый карман. Записка большая?
      - Двенадцать страниц на машинке. Ее нужно как можно скорее доставить товарищу Вальтеру.
      - Он теперь в Москве, Роза, в Исполкоме Коминтерна. "Мостом жизни" руководит сейчас Франц Далем, но, конечно же, о записке Старика будут знать и в Москве.
      Напор дождя ослабел, но холодный белый туман стал плотнее. Тусклым ленивым серебром отсвечивали улицы и жестяной навес керосиновой лавки.
      В маленьком скверике, где находился ресторанчик "Морская раковина", уныло мокли голые кусты жасмина и старая облетевшая липа. Эдвин помог Розе снять пальто, затем осторожно стянул с себя мокрый плащ.
      Роза раскрыла сумочку, достала сложенную в несколько раз газету и бережно разгладила ее. Так она и вошла в зал с "Гамбургер цайтунг" в руке.
      В ресторане было пусто. Эдвин придвинул газету к себе и небрежно раскрыл ее.
      "Идея, объединившая нас до самой смерти, идея, которая увлекла и сделала счастливыми миллионы людей, идея, которая сидит у каждого из нас в костях и в крови, - эту великую, живую и могучую идею нельзя загасить даже в эти тяжелейшие годы"... - успел он прочесть бросившиеся в глаза строки на вложенном в газету листке. "При использовании этого документа следует соблюдать величайшую осторожность", - прочел он начальную строчку записки и неторопливо сложил газету.
      - Миноги в горчичном соусе, - сказал он кельнеру, - и сосиски с капустой.
      - Пиво? - спросил кельнер.
      - Да, - кивнул Эдвин, - "старый Карлсон".
      В ресторан вошел высокий мужчина в мешковатом костюме и, оставляя за собой мокрые следы, направился к соседнему столику. Кельнер обернулся, внимательно оглядел нового посетителя и быстро прошел за стойку, где всаживал кран в свежую пивную бочку лысый хозяин в белом переднике. Кельнер бросил быстрый взгляд на столик Розы и Эдвина и, наклонившись к хозяину, что-то шепнул.
      Хозяин отложил кран, тяжело выпрямился и тоже, прищурившись, оглядел зал. Он вытер руки полотенцем и выдвинул из-под стойки телефон.
      Обостренный слух Эдвина уловил дребезжание наборного диска. Мужчина за соседним столиком ковырял зубочисткой во рту. Мокрые волосы его топорщились ежом, на тяжелом подбородке проступала синева.
      Прикрывая трубку рукой, хозяин что-то взволнованно объяснял, но слов разобрать было нельзя.
      - Уйдем? - одними губами спросила Роза.
      - Поздно, - так же тихо ответил Эдвин.
      Малиновый от натуги хозяин повесил трубку, задвинул телефон обратно и вновь, прищурившись, воровато стрельнул глазами.
      - Пусть это лучше найдут у меня. - Роза накрыла рукой газету, быстро сложила ее по сгибам и спрятала в сумку. Но убрать сумку она уже не успела. В зал вбежали трое полицейских. С синих взъерошенных шинелей стекала вода. Каскетки и ремни сверкали дождевым глянцем. Один из них сжимал в руке револьвер. Еще с порога он крикнул:
      - Где? - с жестких его усов взлетели маленькие брызги. - Где он?
      - Вот! Вот! - кинулся им навстречу хозяин. - Здесь он! - и кивком указал на мужчину в мешковатом костюме.
      - Но позвольте! - тот грузно приподнялся и насупил мохнатые брови. Что это значит?
      - Сейчас узнаешь! - усмехнулся усатый полицейский. - Взять его!
      Щелкнули никелированные наручники.
      - Да вы знаете, кто я? - взревел вдруг арестованный. - Я обер-шарфюрер СС Вальтер Симон!
      - Тебя-то нам и нужно. А ну, пошли!
      Полицейские потащили обер-шарфюрера в штатском к выходу. В дверях усатый вахмистр задержался и, обернувшись к столику, за которым сидели Роза и Эдвин, вежливо козырнул.
      - Прошу прощения за беспокойство, - сказал он уходя.
      Роза и Эдвин только молча переглянулись.
      - Знаете, кто это был? - оживился, облегченно вздохнув, хозяин.
      Эдвин покачал головой.
      - Убийца и грабитель!
      - В самом деле? - проявил сдержанный интерес Эдвин.
      - Ну конечно же! - хозяин присел за их столик. - Знаете, что он вытворял? После той ночи, когда громили евреев, он с двумя дружками стал врываться в арийские магазины. - Хозяин многозначительно поднял палец. Вы понимаете? Будто бы по ошибке! Прямо с порога - бах из револьвера, и к кассе. Потом, для порядка, выбьют несколько стекол и намалюют на витрине: "Вон евреев!" - для отвода глаз, значит. Что выдумал? А?.. Хорошо, что его Зепп узнал, - он кивнул на кельнера. - Теперь получишь двести марок награды, Зепп!
      - Как же он его узнал? - поинтересовался Эдвин.
      - По фотографии. Из полицай-президиума прислали. Его же по всей Германии ищут. Везучий ты, Зепп! Шутка ли: двести марок!
      - А вахмистр, который его арестовал, не наш, не из Гамбурга, заметил кельнер Зепп. - Наверно, это и есть тот самый Лендциан, которого прислали из Берлина. Мне о нем брат рассказывал.
      - Точно, - подтвердил хозяин. - Я слыхал, что этого Лендциана нарочно убрали из Берлина, чтоб не мозолил глаза.
      - Кому? - спросил Эдвин.
      - Известно кому... - опомнился Зепп и ушел на кухню.
      - Не нашего это ума дело, - хозяин тоже сразу скис и с опаской оглядел Эдвина. - Мало ли что говорят...
      - Это верно, - согласился Эдвин. - Получите-ка с нас. Дождь, кажется, уже прошел.
      Роза посмотрела в окно.
      За стеклом, покрытым клинописью капель, чуть посветлела белесая туманная даль. Дождь вроде бы и в самом деле прекратился.
      Из записки Тельмана о Мюнхенском соглашении
      Прежде всего, краткая гипотеза: что произошло бы, если бы из-за
      чехословацкой проблемы возникла война с Германией?
      В общем и целом эта война означала бы конец
      национал-социалистской системы. Об этом свидетельствуют почти все
      факты... Гитлеру удалось, при сознательной и весьма твердой поддержке
      Муссолини, успешно, и даже чересчур успешно, вести свою опасную игру
      ва-банк. Это удалось ему еще легче из-за нетвердой политики
      английского и французского правительств. Решающим при этом был и
      страх английского и французского правительств перед коммунизмом в
      случае затяжной войны. И, наконец, играет также роль переоценка
      вооруженных сил Германии и Италии в сравнении с вооруженными силами
      Англии, Франции и Советского Союза. Тем самым Мюнхенское соглашение
      не только спасло национал-социалистскую систему от ожидаемой и
      неизбежной гибели в случае европейской войны, но и в значительной
      степени способствовало дальнейшему подъему и укреплению этой системы.
      Кроме того, соглашение и вытекающие из него последствия означают
      новый, очевидный поворот в Европе к тоталитарным государствам, в
      частности, к Италии и Германии, несмотря на существующие в Англии,
      Франции и других странах еще довольно сильные контртечения и довольно
      значительные оппозиционные силы.
      Глава 47
      ПОСЛЕДНИЙ ДЕНЬ ПРОТЕКТОРА
      Новый протектор Чехии и Моравии выбрал для своего рабочего кабинета один из залов южного флигеля Пражского Града. В соседних покоях разместились шифровальное отделение и группа связи.
      Бесшумно распахнулась кремовая с золотыми венками дверь, и вошел адъютант-шифровальщик.
      - Обер-группенфюрер! - молодой штурмфюрер четко, как на параде, взмахнул рукой и щелкнул каблуками.
      - Записывайте, Вилли. - Протектор Чехии и Моравии, обер-группенфюрер СС и генерал-полковник полиции Рейнгард Гейдрих подошел к окну и, отомкнув бронзовый шпингалет, толкнул раму. Свесившись вниз, жадно вдохнул теплый душистый воздух Ледебургского парка. - Секретно. Управляющему имперской канцелярией Борману. Ставка фюрера. - Он раздвинул трепещущие под легким ветерком шелковые занавеси и еще выше поднял плотные шторы затемнения. Дорогой партайгеноссе Борман! Сообщаю вам в дополнение к моим предшествующим донесениям, что сегодня в 11 часов имперское радио в Чехии огласит следующие смертные приговоры, которые завтра будут вывешены на улицах... Записали?
      - Да, обер-группенфюрер!
      - Вот список, - Гейдрих вернулся к рабочему столу и взял отпечатанный на машинке листок, где против каждой фамилии стояла карандашная пометка "экзекутирован". - Зашифровать и передать по прямому проводу.
      - Будет исполнено, обер-группенфюрер, - адъютант сделал шаг назад, и дверные створки сомкнулись за ним.
      Косая солнечная дорожка легла на молочно-белый, с легким янтарным оттенком паркет. По лепным украшениям высокого потолка побежали волнистые отсветы дрожащих на утреннем ветру буковых листьев. Оживились птицы в парке, зашумела с треском вырвавшаяся из поливного шланга вода.
      Гейдрих глянул на штурманские часы с черным светящимся циферблатом: 7.30. Часа полтора еще можно поработать.
      - Подготовьте самолет, - распорядился он по селектору. - В 11.40 вылетаю в Берлин.
      В личном распоряжении Гейдриха было теперь три самолета. Старый верный "дорнье" предназначался для полетов по завоеванным столицам Европы вместе со штабом. Прибывая в Осло, Копенгаген, Брюссель или Париж, Гейдрих любил располагаться с полным комфортом. Всюду он хотел чувствовать себя как дома - в Берлине или Пражском Граде. И это ему легко удавалось. Во всяком случае, шефы местных отделений гестапо и СД не жалели сил, чтобы угодить начальнику РСХА.
      Трехмоторный "юнкерс-52", который в эту минуту, наверно, уже выводят из ангара в Кбелях и готовят к заправке, служил только для регулярного сообщения с Берлином, куда Гейдрих наведывался довольно часто. Как правило, он летал один и лишь иногда брал с собой кого-нибудь из адъютантов.
      Когда же требовалось вылететь на линию фронта, он садился в новенький военный истребитель. Сменив генеральский мундир на шлем и реглан офицера люфтваффе, он молодцевато залезал в кабину и, задвинув стеклянный колпак, небрежным мановением перчатки просил взлета. В такие минуты он особенно остро ощущал себя сверхчеловеком. Зорко прищурившись, всматривался он в солнечную голубизну. Время от времени он все же отпускал штурвал и ласково касался гашетки турельного пулемета.
      Чертовски жаль, что ему так ни разу и не попался воздушный противник. О, с каким удовольствием прошил бы он в ближнем бою русского Ивана трассирующей очередью! Или в стремительном перевороте через крыло поджег бы какой-нибудь "спитфайер". В Берлине это произвело бы впечатление. Но небо вокруг было безгрешным и пустым, как в день творения. Возможно, по той причине, что лучшие асы рейха прикрывали в это время воздушный коридор. Но об этом высокопоставленный пилот старался не вспоминать. Во всяком случае, на военные аэродромы он садился в одиночестве. И садился классно. Отстегнув парашют и забросив планшет за спину, козырял встречающим его гестаповским и армейским чинам и тут же, прямо на аэродроме, включался в работу.
      С той памятной ночи "длинных ножей" он привык всюду иметь под рукой все средства связи: радио, телефон, телетайп. Едва стащив с головы шлем, он уже подписывал приказы и приговоры, диктовал инструкции руководителям гестапо и зондеркоманд, отдавал шифровальщикам секретные распоряжения для резидентов разведки. Он любил замаскированные аэродромы прифронтовой полосы, куда глухо доносится грохот артиллерии главного калибра, а от разрывов полутонных авиабомб едва заметно содрогается земля и дребезжат стекла в офицерской столовой.
      Но последнее время громовая музыка Одина перестала радовать истинно нордическое сердце. В победном оркестре войны все чаще начинали проскальзывать тревожные ноты.
      Ничего не поделаешь: нужно трезво смотреть на вещи. И хотя война, несомненно, будет выиграна, победа достанется дорогой ценой. Блицкриг, во всяком случае, провалился. Особенно тяжела была прошедшая зима. Гейдрих выезжал однажды в разрисованном черно-белыми маскировочными пятнами гиеноподобном "мерседесе" на Волоколамское шоссе. Что и говорить, вермахт оказался плохо подготовлен к зимней кампании. Это Гейдрих видел собственными глазами. Он один знает, каких трудов стоило ему выжить из генштаба фельдмаршалов-интриганов. И все для чего? Чтобы к кормушке пробрался бездарный Кейтель? Воистину не Кейтель, а Лакейтель...
      Но победа тогда все же казалась близкой. На берлинской конференции держав антикоминтерновского пакта Риббентроп имел все основания сказать, что большевистский колосс сломлен. Впрочем, болтать они все мастаки. А ведь это он, Гейдрих, расчистил путь Риббентропу. Напыщенное ничтожество! Стоило ради него спихивать гнилого аристократа Нейрата с министерского кресла... Но Нейрат, конечно, свое отжил. На посту чешского протектора он тоже проявил себя как жалкая размазня. Он, Гейдрих, целых два месяца потратил, чтобы искоренить в протекторате либеральный дух.