Алексей Иванович Пантелеев
      (Л.Пантелеев)
      Из старых записных книжек
      1924-1947
      {1} - Так обозначены ссылки на примечания соответствующей страницы.
      СОДЕРЖАНИЕ
      1924-1931
      1932-1937
      1938
      1939
      1940
      1941
      1942
      1943
      1944
      1945
      1946
      1947
      Примечания
      Недавно перелистал второй том Краткой литературной энциклопедии и крайне удивился, не обнаружив там объяснения такого понятия, как записная книжка. В толковом словаре объяснение есть: маленькая тетрадь для заметок. Да, совершенно верно, маленькая тетрадь, но ведь кроме того записная книжка - это еще и литературный жанр. В собраниях сочинений им отводится особое место. Мы знаем записные книжки Пушкина, Чехова, Стивенсона, Уитмена, Блока, Ильи Ильфа, Мих.Пришвина, Юрия Олеши... Однако не могу сейчас вспомнить случая, когда записная книжка публиковалась хотя бы в выдержках при жизни автора. Исключение, пожалуй, одно: публикация "Выдержек из записных книжек" П.Вяземского.
      Обычно, если речь идет о записной книжке писателя-классика, ее печатают полностью, в других случаях друзья и наследники отбирают то, что, по их представлениям, заслуживает внимания читателя. Но и в том и в другом случае делается это уже после смерти автора, то есть без его участия.
      А ведь, пожалуй, жаль.
      Записная книжка ведется, как правило, для себя, в нее заносится то, что, по мнению автора, может пригодиться ему в работе: увиденное, услышанное, подсмотренное, наблюденное. Так называемые сценки с натуры. Сюжеты. Характеры. Характерные словечки и выражения. Пейзажные зарисовки. И наряду с этим - выдуманное, сочиненное, вымышленное. А также и выдержки из чужих книг, цитаты.
      Далеко не все из накопленного таким образом идет в дело. Даже у такого мастера, такого блестящего профессионала, каким был Чехов, в его записных книжках осталось очень много невычеркнутого, то есть не использованного в работе. Кое-что просто не пригодилось. А есть заметки, которые и не могли быть использованы. Они живут сами по себе, как особый жанр наимельчайшего, микроскопического рассказа. Например, в 1897 году Чехов записал:
      "Гимназист угощает даму обедом в ресторане. Денег у него 1 р. 20 к. Счет 4 р. 30 к. Денег нет, он заплакал. Содержатель выдрал за уши.
      С дамой разговор об Абиссинии".
      Это - сюжет, который невозможно развить. Заметка эта - уже готовый рассказ. Каждое новое слово, междометие, запятая окажутся тут лишними.
      Много таких заметок и в записных книжках Ильфа. Это не заготовки, не эскизы, а уже законченные миниатюры. И сама книга Ильфа меньше всего похожа на черновик, этюдник, набросок. Думаю, что тут сыграло роль то, что в отборе материала, в составлении и редактировании этой прекрасной книги принял участие очень близкий Ильфу человек, его бывший соавтор.
      На материале записных книжек талантливой рукой составителя - М.Громова - сделана (лучшая на мой взгляд) книга Ю.К.Олеши "Ни дня без строчки".
      Записные книжки ведут далеко не все писатели. Например, никогда не делал никаких записей, заготовок И.А.Бунин. Где-то я уже говорил, что не могу представить за ведением дневника или записной книжки моего друга и учителя С.Я.Маршака.
      Сам я пользуюсь записными книжками с семнадцати лет, то есть теперь уже больше полустолетия. За эти годы у меня скопилось, как я недавно подсчитал (разумеется, весьма приблизительно), около двадцати тысяч заметок. Из них, вероятно, больше половины - выдержки из чужих книг. Остальное - то самое, о чем говорилось выше. Наблюдения. Зарисовки. Сюжеты. Путевые заметки.
      В прошлом году я впервые за много лет стал читать свои записки подряд. И как-то незаметно сама собой моя рука стала ставить на полях птички и крестики... В результате стало вырисовываться нечто такое, что, на мой взгляд, может представить интерес не только для автора, его друзей и близких, но и для читателя широкого.
      Показалось, что можно сделать книгу.
      Но сделать ее было не легко и не просто. За полтора года я несколько раз "перепахивал" рукопись. Вымарывалось все, что вызывает хоть какое-нибудь сомнение. Выдержки из чужих книг я беру в очень редких случаях и только те, которые мною комментируются или оцениваются, подтверждают что-нибудь, подчеркивают или, наоборот, берут под сомнение.
      На первый раз я предлагаю вниманию читателя записи предвоенных, военных и первых послевоенных лет: 1924-1947 гг.
      1924-1931
      "Тупому ножу трудно резать".
      В.Хлебников{265}
      * * *
      Современный автор на каждой странице щеголяет такими симпатичными метафорами:
      "Прыщавое звездами небо".
      "Барахолка кишела людьми, как рубище беспризорника кишит вшами".
      Роман его назывался: "Вшивый самум".
      * * *
      - Девочка симпатичного формата.
      * * *
      Маленькая Ляля просит:
      - Мамочка, сыграй "Умирающий гусь"!..
      Она же просила мать сыграть на рояле "сатану Бетховена".
      * * *
      Гришина мама - тетя Люба:
      - Все справедливо на свете, только люди живут несправедливо.
      * * *
      Человек с лицом карточного валета.
      * * *
      Гришина бабушка, показывая гостю маленький фаянсовый чайник для заварки:
      - Этот чайничек - хорошенький чайничек. Мне его покойный Иван Сидорович подарил.
      И, помолчав, подумав, добавила:
      - За пять копеек.
      * * *
      Любимое слово Жоры Ионина: мистика.
      Разносчик несет лоток на голове:
      - Мистика!..
      Он же:
      - Единственная хорошая фраза, написанная Луи Буссенаром: "Крокодил самое жестокое животное после человека".
      * * *
      От подушки пахло псиной.
      * * *
      Жорж К-н со времен гражданской войны страдает бессонницей. Неврастеник. Приехал с Кавказа, поселился у родственников жены на Васильевском острове. Ночью, часа в четыре, будит всех:
      - Где у вас бритва? Хочу бриться.
      И в самом деле бреется.
      Другой раз - тоже ночью - явился с Васильевского острова на канал Грибоедова к матери.
      Оглушительный звонок. Мать испуганная открывает:
      - В чем дело, Жоржинька?
      - Дай стакан воды.
      Выпивает и уходит.
      * * *
      Призыв Шуры К. в армию. 1919 год. Тамбовщина. Тетя Зина, акушерка, единственный представитель медицины в комиссии военкомата. Но Шура ее единственный сын. Спекулянт. Мешочник. Смотрит на мать наглыми улыбающимися глазами. У него легкое плоскостопие. Мать пишет: годен.
      * * *
      По дворам ходит чернобородый мужик с черным клеенчатым чемоданчиком. Отрывистым голосом кричит:
      - Вылегчаю котов! Кота подрезать кому не надо ли? Кастрация котиков!
      * * *
      Он шел высокий, сутулый. Седую бороду его трепал ветер, очки закрывали его глаза, а сыновья - Шурка, моряк и комсомолец, и младший Колька, только что выпущенный из тюрьмы, оставили его, отреклись от него.
      Брючник. Торгует вразнос брюками на Александровском рынке.
      * * *
      - Ты слишком мало жил, если тебе надоело жить.
      * * *
      В мясной лавке. Пожилая дама в трауре обращается к девушке в платочке и с двумя провизионными сумками в руках:
      - Будьте любезны, понюхайте этот кусок мяса. Я не могу различать запахи - стара.
      Девушка услужливо нагибается, но в эту минуту ее обрывает, набрасывается на нее накрашенная и расфуфыренная барыня:
      - Даша! Не смейте! Это еще что!
      И обращаясь к старухе в трауре:
      - Что еще за новости! Нюхайте сами. Прошло ваше времечко - не при старом режиме чужих прислуг нюхать заставлять!..
      * * *
      Инженер карманной тяги.
      * * *
      Мать кричит из окна сыну:
      - Лёвик, не бегай так!
      - Почему?
      - Скоро захочешь кушать.
      * * *
      - Ребята! Аэропуп летит!
      * * *
      - Бородка а ля Анри Катарр.
      * * *
      Когда мы в 1919 году приехали из Ярославской губернии в Мензелинск, первым делом отправились в коммунальную столовую. Там нам навалили полные миски гречневой каши. Ели, ели и не могли доесть. Изголодавшись за полтора года, мы уже хорошо знали цену такой вещи, как гречневая каша. Не доели надо взять с собой. Но - как, в чем? Елена Ивановна, бывшая наша бонна, снимает с пятилетней Ляли панталончики, завязывает каждую штанину узелком и - кашу туда.
      * * *
      На лекциях студенты-медики заигрывают с курсистками. Перебрасываются шейными позвонками и скуловыми косточками.
      * * *
      Его усыпанное прыщами лицо напоминало те лица, которые изображают на журнальных объявлениях и на аптекарских плакатах с надписью: "До употребления".
      * * *
      Купил на толкучке "Полный словарь-толкователь иностранных слов" и учит их одно за другим.
      Выражается так:
      - Читал одну книжку. Ничего не понял. Какая-то невралгистика, мораль.
      - Он был не в своем интеллекте.
      * * *
      Фамилия: Вселенный. Жена его - Аделаида Матвеевна Вселенная.
      * * *
      - Какие у тебя узкоколейные взгляды!..
      * * *
      Генеральша Соколова с февральской революции и до самой смерти не мыла рук. Объясняла знакомым:
      - Вспомните, милая, Великую французскую революцию. Тогда аристократов узнавали по рукам. Белоручек отправляли на гильотину. Я не хочу, ма шер, на гильотину!..
      * * *
      - Как называется столица Соединенных Штатов? - спросили барышню.
      Пожала плечами:
      - Голливуд?
      * * *
      Он не закричал только потому, что был нем, как сорок тысяч кинематографов.
      * * *
      В дни юности нашей мамы за ней ухаживал некий юноша, сын крупного сенновского мясоторговца, Вася П. В письме к маме он написал:
      "Ваше милое бытие не дает мне покоя".
      * * *
      Крепкое имя:
      Варвара Романовна.
      * * *
      Рабфаковец, читая вслух Тургенева, всюду, где нужно было прочесть: "г.Кирсанов", произносил:
      - Гражданин Кирсанов.
      * * *
      На рабфаке. Преподаватель говорит о Толстом:
      - По Толстому бог в каждом из нас. Вот в этом товарище бог, и в этом товарище бог, и во мне бог.
      * * *
      Какими путями приходит в наше сердце радость? Неясны, загадочны эти пути.
      В сумерках сидел у открытого окна, пробовал читать. Непонятная, глухая тоска душила меня.
      Вдруг на улице бабий звонкий голос крикнул:
      - Иван Ягорыч!
      И стало вдруг радостно, легко, весело и светло на душе.
      * * *
      Дети прозвали большой граненый стакан: двухспальный стакан.
      * * *
      Детство запомнилось ему лишь одной-единственной фразой из давно забытой книжки:
      "Эге, малыш, да ты на лыжах?!"
      * * *
      - Лицо, у него бэж-цвет.
      * * *
      Рыночная поговорка:
      - Цена не стена, ее подвинуть можно. Нынче и стены двигают.
      * * *
      Прелестная испанская поговорка:
      - Кое-кто может сказать о себе - я был храбр, но никто - я храбр.
      * * *
      Колька Маргарита в разговоре с барышнями - на каждом шагу:
      - Разговор исчерёпан.
      * * *
      У отца был товарищ - офицер, который признался ему, что носит всегда два кошелька: один, с деньгами, для себя и другой, пустой, для друзей, которые могут попросить в долг. Отец перестал здороваться с этим Ш.
      * * *
      Одесса.
      В Дитячому мiстечку (детском городке) имени III Интернационала. Иду по Тополевой улице. Слышу за забором:
      - Хлопци! Хлопци! Письменник иде!
      * * *
      - Дядя, правда, что у вас в Ленинграде только два раза в пятидневку бывает солнце?
      * * *
      Вечером девочки в обнимку гуляют по аллее.
      * * *
      - Ша! Зашейте рты!
      * * *
      И здесь идет дождь. И здесь ребята прыгают и кричат:
      Дождик, дождик, перестань...
      Это заклинание путешествует по всей России. Но в каждом новом месте ребята заканчивают его по-своему. В раннем детстве, где-нибудь в Петергофе или в Островках, мы кричали:
      Дождик, дождик, перестань,
      Я поеду в Иордань!
      В Мензелинске ехали, помнится, уже "во Казань".
      Одесские ребята громче других кричат:
      Дождик, дождик, перестань,
      Я поеду на Фонтан.
      * * *
      На Ришельевской парикмахерская "ДВА БРАТА". Где-то на другой улице другая "перукарня":
      "БАСТИЛИЯ"
      Очень симпатичная традиция.
      * * *
      Поезд "Батум - Тифлис" отходит в девятом часу вечера. В сумерках проплывают низенькие станционные постройки, пестрый батумский базар, низкорослый, одноэтажный и двухэтажный, город. Милый город с его субтропической флорой, с пальмами, кипарисами, с запахами моря, угля, кофе, пеньки, машинного масла, - город, скорее, какой-то южно-американский, чем черноморский. Не хватает только королей и капусты.
      * * *
      Задавили осла, ишака. Стояли в степи минут двадцать. Я видел, как мальчик-азербайджанец, рыдая навзрыд, нес отрезанную колесами паровоза голову осла. Держал ее за ухо, нес как ведро с водой, припадая на одну ногу, семеня мелкими шажками...
      * * *
      В поезде, спасаясь от скуки, показывают фокусы, рассказывают анекдоты, загадывают загадки, вроде такой:
      - Из Тифлиса вышел скорый поезд, делающий семьдесят верст в час. А из Москвы вылетела муха, летящая со скоростью три версты в час. Где они встретятся?
      * * *
      Сухопарая девушка в красном платье на глазах у всех чистит молоком свои белые туфли-спортсменки. Через минуту ее пожилой сосед вдруг начинает черные свои штиблеты чистить помидором. Скучно, наверно, очень.
      * * *
      У бабушки в Боровске. Здесь я не был шесть лет. В 1924 году, по пути "к Перестиани", когда мы направлялись с Гришей на поиски кинематографического счастья, мы заходили сюда дня на три. Были еще совсем мальчики. Курили потихоньку - во дворе, в уборной.
      - Думаешь, мы не видели? - говорит, улыбаясь, бабушка. - Войдете в уборную - оттуда из всех щелей дым как на хорошем пожаре!
      * * *
      Закрытый и запущенный, разрушающийся Пафнутьевский монастырь. Святой Пафнутий Боровский жил, если не ошибаюсь, в XVI веке. В деревне Высокая сохранилась (и, кажется, действует) церковь, построенная этим святителем. Оттуда же берет начало река Текижа. Предание гласит, что Св.Пафнутий, ударив жезлом о землю, воскликнул:
      - Теки же!
      И возник источник, и забил ключ, и потекла река Текижа.
      * * *
      У бабушкиных знакомых - швейная машина, которая не будет работать, если ее не подержать полчаса в русской печке или в духовке.
      * * *
      В 1919 году приезжали в Боровск из окрестных деревень мужики, ходили по домам, спрашивали:
      - А не продается ли тут комод с белыми зубами?
      - Что за комод с зубами?
      - А на котором ребятишкам побренчать можно.
      Имелся в виду рояль.
      Был, говорят, случай. Купил - выменял на муку и картошку - один мужичок рояль. А рояль был большой, полуконцертный, ни за что не лезет в избу. Пришлось пропиливать стену. Белые зубы оказались в горенке, а хвост - в сенях. Заменял стол. На нем стояли горшки, чугуны, крынки...
      * * *
      За чаем бабушка рассказывала:
      - Жил-был в купеческой Москве Савва Никитич, фабрикант, владелец кирпичных заводов. Богатырь, силач и росту как Петр Великий или Гулливер. И при том этот Савва Никитич был чудак первой гильдии.
      Зимой у Кацеповых собрались гости. Вздумали после чая играть в снежки. Вышли во двор и стали кидаться снегом.
      У Кацеповых жила гувернантка Ольга Егоровна, маленькая, шустрая старушоночка. Она все старалась подскочить и кинуть Савве Никитичу за шиворот снега. Все бегает вокруг и никак не может допрыгнуть до его великанской шеи.
      А ему надоело так... Он взял уважаемую Ольгу Егоровну за талию, поднял, перевернул и сунул ее вверх ногами в снег.
      Так она и дрыгала своими коротенькими ножками в полосатых чулках.
      * * *
      Боровский водовоз. Крепкий немолодой мужичок в вытертой кожаной фуражке. Развозит воду по хозяевам. Его ждут, не уходят гулять, чтобы не остаться без воды.
      Взволнованный голос у соседей:
      - Водовоз приехал!
      Первого числа каждого месяца, когда водовоз получает с хозяев деньги, он напивается. Но и пьяный развозит воду.
      Как частника, его лишили избирательного голоса. Очень обиделся, хлопотал:
      - Какой же я частник? Я на общество работаю!
      Наконец вернули голос.
      На радостях крепко выпил и пьяный возил свою бочку по городу. Подошел к милиционеру:
      - Милиционер! Я право голоса получил! Могу я петь?
      - Пой.
      И он шел рядом с коричневой своей, дубового цвета, бочкой, лихо крутил в воздухе вожжами, будто на свадьбу ехал, и пел.
      * * *
      Настоящая московская речь:
      - Жира стояла уж-жасная.
      - Шилун ты какой!
      - Два шига сделал и стаит.
      * * *
      Бабушка:
      - Юлию Николаевну не узнать. Старенькая, согнутенькая ходит.
      * * *
      Бабушкин муж Аркапур. Отчим нашего отца. Читает Библию. Книгу Притчей Соломоновых. На полях делает карандашом пометки, некоторые стихи подчеркивает. Например:
      "Лучше жить в углу на кровле, чем со сварливой женою в пространном доме".
      "Глупость привязалась к сердцу юноши, но исправительная розга удалит ее от него".
      "Не оставляй юноши без наказания: если накажешь его розгою, он не умрет; ты накажешь его розгою и спасешь душу его от преисподней".
      "Удали неправедного от царя и престол его утвердится правдою".
      На полях: Распутин.
      "Непрестанная капель в дождливый день и сварливая жена - равны".
      "Соблюдающий закон - блажен".
      "Розга и обличение дают мудрость".
      "Где слово царя, там - власть; и кто скажет ему: что ты делаешь?"
      "Кто наблюдает ветер, тому не сеять; и кто смотрит на облака - тому не жать".
      Приписано: колхозы.
      Вот так и вырисовывается, как на фотографической пластинке, весь характер человека и взгляды его...
      У Аркапура трое детей. Дочь Лёлю в семнадцатом году он проклял. Да, проклял самым настоящим, классическим образом. Узнав за обедом от старшего сына Сергея, что Лелин жених Леонид Гельфенбейн - не русский немец, за которого он себя выдавал, а крещеный еврей, Аркапур задрожал, поднялся над столом, вытянул руку и страшным голосом возгласил:
      - Проклинаю!..
      Леля и жених ее уехали в Москву, там венчались (вчетвером, две пары, потому что брат Леонида Анатолий влюбился по фотографической карточке в Лелину кузину Настю Кацепову) и уехали в Симферополь к Гельфенбейнам старшим. После Перекопа и прочего оказались в Константинополе.
      Теперь они в Сербии. Леонид - королевский судья.
      Бабушка украдкой от мужа переписывается с Лелей.
      * * *
      Аркапур - член Русского собрания. Монархист. Шовинист. Патриот из тех, кого называют квасными.
      Хорошо помню отпечатанные в типографии плакатики, висевшие на каждой площадке парадной лестницы пурышевского дома на Фонтанке, 54:
      "По-немецки говорить запрещается".
      Я и тогда, маленький, удивлялся: кому придет в голову говорить по-немецки на лестнице!
      Для Леонида Аркапур сделал исключение. Очень уж приглянулся, понравился ему этот молодой, белозубый, статный и веселый немчик в русской земгусарской форме. И при этом какой ум, какая деловая хватка! Тот еще не стал женихом, еще обручения не было, а Аркапур уже дня не мог провести без него.
      Старший сын Аркапура Сергей, помогавший отцу в делах, испытывал ревность совершенно женскую.
      Возникли у него подозрения. Уговорил сводную сестру Тэну, и они вместе поехали на Васильевский остров в университет. За синенькую бумажку канцелярист разыскал бумаги братьев Гельфенбейнов и подтвердил:
      - Да, крещеные евреи.
      В тот же день, за обедом, как бы между прочим Сергей сказал:
      - А вы знаете, папаша, ведь Леонид - жид?
      Тут вот и затряслась седая патриаршая борода Аркадия Константиновича. Тут он и побагровел, и поднялся над столом, и протянул задрожавшую руку в сторону Лели:
      - Проклинаю!..
      * * *
      Аркапур - внутренний эмигрант. Он живет в своем медвежьем углу и слышать не хочет о возвращении в Ленинград до тех пор, пока тот снова не станет Петроградом.
      Борода его бела. Ноги плохо слушают его. Память изменяет ему. Но он мечтает прожить сто лет и твердо уверен, что проживет.
      * * *
      Судьба Аркапура, его жизненная и деловая карьера типичны для целого круга моих родственников. Две линии Спехиных, семья Кацеповых, семья Сидоровых, Носановы... Капиталисты первого поколения. Дедушка Василий мальчиком приехал из своей холмогорской глуши буквально с пятачком в кармане. Перед революцией был владельцем пятиэтажного универсального магазина на Садовой.
      Мальчиком из родной Устюжны приехал в Петербург и Аркаша Пурышев. "Мальчиком" работал он в чайных магазинах - на Васильевском острове, у Владимирской церкви, на Невском. Потом поступил на счетоводные курсы Езерского, где познакомился и подружился с другим учеником - Петром Сойкиным. Впоследствии строил для Сойкина дом на Стремянной, 12 - адрес, известный многим любителям книги.
      Окончив курсы, работал какое-то время у Езерского помощником. Потом получил приглашение в Ташкент, в только что завоеванные области.
      * * *
      В Петрограде, в Полюстрове, у него был куплен еще в 1915 году большой пустырь. И вот у всякого приезжающего из Ленинграда он спрашивает:
      - Не знаете, там не построили ничего?
      Потому что по законам Российской империи здания и предприятия, самочинно возведенные на чужой земле, переходят в собственность владельца участка.
      * * *
      Газет не выписывает. "Не хочу обогащать Советское государство", говорит он. Но это неправда, на самом деле газету не выписывают из экономии. Берут ее у хозяев, а на сэкономленные за год 12 рублей покупают ведро меда.
      * * *
      Пьет чай с медом, отсчитывает и глотает каждые два часа гомеопатические шарики, утром и вечером подолгу молится, гуляет в саду и ждет... ждет, что его позовут.
      А сын Сергей уже восьмой год не пишет ему.
      А в Белграде, в Сербии, у него растет внучка Таня, и он не знает об этом. Не знает о ее существовании.
      * * *
      В поезде "Калуга - Москва".
      Народу еще не много. Почти все спят. Типично для времени: из каждых трех пассажиров два - строители. С топорами, пилами, фуганками, желтыми "футиками" за голенищем...
      * * *
      Молочницы садятся тем больше, чем ближе к Москве.
      * * *
      Парень ходит по вагонам, торгует яблоками. Продал корзину, сходил в свой вагон, принес еще.
      - Угощаю коричневыми! А вот замечательные коричневые!
      * * *
      Прибыли в Москву ранним дождливым утром.
      Вокзал уже понемногу оживал. Ждали прибытия одесского поезда.
      В киоске продавали свежие, сегодняшние "Известия".
      На улице лил дождь.
      * * *
      Москва 5.IХ.30.
      На четвертом номере добрался до Николаевского вокзала, отдал на хранение вещи, в буфете выпил чаю с бабушкиными пирожками.
      На той же четверке проехал на Центральную городскую станцию. Билетов на сегодня нет. Пошел на станцию международных вагонов. Простоял в очереди два часа, билет получил.
      Весь день в Москве. В Третьяковке, на Сухаревке, в часовне Владимирской Божьей Матери, в ЦПКиО. Там поужинал.
      Сейчас на вокзале.
      Поезд должен был уйти в 21. 30, но опаздывает на пять часов, уйдет, дай бог, в четыре.
      Сижу, пью чай, любуюсь молодой американкой.
      Был на почтамте в смутной надежде поймать Катю, но, как и следовало ожидать, Катю не поймал.
      Москва по-прежнему неуютная.
      "В муках рождается новый мир".
      Спать хочется.
      Предыдущую ночь спал два с половиной часа. А перед тем несколько ночей тоже недосыпал. Сознательно.
      Без десяти два.
      В буфете со столов убрали скатерти, и люди спят, положив головы на грязные доски.
      Пьют чай в стаканах без блюдечек. Напоминает девятнадцатый год. Ярославль, Рыбинск, ст. Лютово...
      Болел зуб. Сейчас, слава богу, утих.
      Американка познакомилась с молодым американцем, этаким киногероем, вроде... не скажу вроде кого, не вспомнить.
      Их много таких.
      В белом клеенчатом пальто, в широкополой шляпе.
      * * *
      Может быть, она и не американка. Нет, американка. Кричит на весь вокзал.
      Привела отца, седого, морганистого, пирпонтистого, но еще здорово крепкого господина из Сан-Франциско. Только, пожалуй, этот чуть-чуть повыше, чем тот господин.
      Познакомила отца с фрайером. Отец долго тряс фрайеру руку.
      Молодые ушли.
      Старик поблескивает золотым пенсне. Лицо красное. Волосы серебряно-белые.
      Боюсь, как бы не хватил и этого господина удар.
      Чего они лезут в Эсэсэсэр?
      Сегодня из-за них чуть не остался без билета.
      * * *
      Впрочем, кто его знает, может быть, старик тоже не американец. Может быть, он Макдональд{275}. Похож на Макдональда.
      Курит, конечно, трубку.
      Слева сидит Мейерхольд{275}. Похож на Мейерхольда.
      У меня все люди похожи на кого-нибудь. Только Зощенко ни на кого не похож. И на него нет похожих.
      * * *
      Видел на Рождественке негра. Этакий солидный негр.
      Купил книгу немецкого психиатра Молле "Пророчества и ясновидения". Этакая "разоблачающая" книжица.
      К американцу пришел шофер. Присел, стал что-то говорить. Старик засуетился, вынул бумажник, стал совать ему деньги. Тот не взял: "Но, Но". Говорит: пора ехать. Ждать не могу. Морган в восторге: "Русский отказывается от денег!" Угощает его папиросами "Люкс". Шофер снял свою кожаную перчатку, взял деликатно папироску, закурил, затянулся, встал и протянул миллионеру руку.
      Тот руку пожал. Потом вскочил, похлопал парня по плечу.
      Небось будет писать или рассказывать о "прекраснодушии и бескорыстии" русских.
      Ну, и правильно.
      Откуда я взял, что он миллионер? Может быть, он Вандервельде. Или профлидер какой-нибудь.
      Черт их знает, этих иностранцев!
      Пришел 28-й поезд.
      Молодые не возвращаются.
      Зал опустел.
      Миллионер сидел, сидел и захотел пить.
      Подошел к буфету, знаками попросил чаю. Буфетчица налила.
      - Ложку, - попросил он, помешав в воздухе пальцем.
      - Возьмите, - буркнула она и показала на груду мокрых, почему-то лоснящихся, неаппетитных ложек. Морган взял ложечку, подцепил двумя пальцами стаканчик и пошел к своему месту.
      Смешно очень.
      * * *
      Какое-то революционное настроение: попили нашей кровушки. Не мальчики вам стаканы носить. Сами поносите.
      * * *
      Жалким выглядел господин из Сан-Франциско в своих кремовых ботинках, в мятом костюме.
      * * *
      Следующий день (6.IX.30).
      В четыре часа утра в буфет пришел носильщик и объявил:
      - Международный вагон двадцать второго поезда подан. Занимайте места.
      Я побежал, думая, что уже отправляется поезд.
      Миллионер, не поняв русской речи, продолжал сидеть, сжимая в руке зеленоватый граненый стакан с чаем.
      Вагон я с трудом нашел. Он был прицеплен почему-то к 28-му поезду.
      В пять часов утра поезд ушел. Но так как до пяти часов утра не явилось четверо пассажиров, наш вагон отцепили и 28-й поезд ушел без нас.
      В нашем купе - трое. Кроме меня два молодых "спеца". Кажется, ленинградские инженеры. Один - коротышка - очень горячий и смешной.
      * * *
      Американца в шестом часу утра привел какой-то сердобольный человек. Оказывается, Вандервельде все сидел и сидел в буфете за стаканом холодного чая, помешивая его грязной ложкой.
      Уморительная сцена произошла у него с проводником.
      - Где ваши вещи? - спрашивает проводник. - Багаж! Багаж! - поясняет он.
      Тот сует ему "чеки", квитанции на хранение багажа.
      - Сам, сам иди, - кричит проводник. И бедняге, уже начавшему раздеваться, пришлось опять идти на вокзал.
      Пожалел акулу, пошел вместе.
      Камера хранения была закрыта. На трех или четырех языках, а также с помощью пальцев, я объяснил гидре, что откроется она в 6 часов.
      В глазах американца горел самый настоящий ужас.
      В шесть часов, перед самым отходом поезда, снова побежали в камеру. Американец не волновался, волновался я. И напрасно. Поезд наш отошел от платформы ровно в 9.30 утра. Опоздал ровно на двенадцать часов. Пунктуальность исключительная!
      Перед сном читал Молле о ясновидцах.
      * * *
      Молодой человек называет цветы душистый горошек - "душистый горшочек". Барышни краснеют.
      * * *
      Человек постоянно интересуется, у всех спрашивает:
      - Сколько Иуда получил на наши деньги?
      * * *
      - Меня худо воспитывали. У других там всякие няньки и гуверняньки, а у меня - Везенбергская улица и Балтийский вокзал.
      * * *
      Старуха 93 лет:
      - Аннушка, ты с мужем живешь, ай как?
      - Что вы, Марья Артемьевна! Мой муж тридцать два года как помер.
      - Помер? Ах ты, несчастье какое!
      * * *
      На первомайской демонстрации несли большую куклу, на животе которой было написано:
      ПАПА ПИЙ.
      Какой-то человек на тротуаре с добродушным, но искренним злорадством:
      - А он и не пьет!..
      1932-1937
      Трамваи. Запомнить! Как я шел по Вознесенскому и по Садовой, и как в каждом следующем вагоне событие (задавили человека) отдалялось, бледнело, становилось все более далеким, абстрактным, неинтересным. В первых трамваях люди плакали, в следующих сидели нахмурившись. А у какого-нибудь одиннадцатого или пятнадцатого вагона стояли и сердились: долго ли еще будут задерживать?!
      * * *
      Отдал в починку замок от велосипеда. Прихожу через два дня в мастерскую, мне слесарь говорит:
      - Ничего не выходит с вашим замочком. Закрывается он хорошо, но открывается - еще лучше, без ключа. Потяни за дужку, он и откроется.
      Я говорю: