«Так я нашла Дениса Андерсона».
      Логика повествования требовала здесь восклицательного знака, а может быть, и не одного, ведь речь о счастливом исходе долгих поисков, где было место и опасностям, и лишениям, и бессонным ночам, и нерегулярному питанию. Палец же упорно выбивал на клавиатуре точку, которая означала не радостный вопль победы, но усталый вздох, боль в мышцах, пропахшую дымом одежду… Ноги уже не держали ее, и Настя села на землю, уперлась подбородком в колени, стала ждать, когда же все кончится и можно будет ехать домой.
      И Денис тоже выглядел неважно, в этих его кое-как заштопанных обносках, с расцарапанным лицом и светлыми полукружьями растертых слез на грязном лице.
      – Ничего-ничего, – сказала ему тогда Настя. – Все уже кончилось. Все будет хорошо.
      Наверное, не надо было произносить такое вслух. Наверное, это было излишним. Наверное, эти Настины слова достигли ушей какой-то злобной завистливой твари, и та, мерзко повизгивая, вытащила из чулана магическое кривое зеркало, отразившее произнесенные слова и вернувшее Насте их полную противоположность.
      – Настя, – сказал Денис и огляделся по сторонам. Он не увидел и не мог увидеть никого подозрительного: пара лионейских солдат, внимательный врач. Обезглавленные трупы горгон также были совершенно безвредны.
      – Я тебе должен кое-что сказать, – Денис понизил голос, а потом зашептал ей в ухо…
      И он сказал.
      – Я люблю тебя, я всегда помнил о тебе, но… Эта девушка, ты видела ее… В общем, у нас с ней кое-что было…
      Нужные слова всегда являются с запозданием, как будто их отправляют из Владивостока в Калининград гужевым транспортом. В данном случае следующая убойная реплика пришла Насте в голову лишь пару месяцев спустя:
      – Ты не мог бы выражаться яснее? Что значит это ваше «кое-что» – совместные прогулки по лесу? Занятия в кружке кройки и шитья? Секс? Ритуальные убийства? Или все сразу?!
      Но тогда Насте было не до сарказма, она отстранила Дениса рукой, оборвав поток ненужных ей слов, и зашагала наугад, не желая ни вопросов, ни ответов. Слова о том, что все уже кончилось и все будет хорошо, умерли, едва родившись. На их свежих могилах были выставлены предупреждающие знаки: «Ничего не кончилось» и «Все никогда не бывает хорошо».
      Как раз в это время некто подошел к Денису сбоку и исполнил свой долг сына ночи, привнеся немного справедливости в этот несправедливый мир, отплатив за жестокое и бессмысленное убийство, даже если платить приходилось наследному принцу династии Андерсонов.
      Проще говоря, вампир по имени Марат ударил Дениса тесаком, мстя за гибель графа Валенте. Марат прекрасно понимал, что времени на удар у него немного, поэтому он сэкономил на замахе, метясь в такое место, где и одного точного удара будет достаточно – в шею. Денис, оцепенело глядя Насте вслед, представлял превосходную цель для такого удара, но в последний момент то ли рука Марата дрогнула, то ли Денис шагнул за Настей…
      Самое забавное – если в неудавшемся убийстве можно найти забаву – заключалось в том, что все могли быть довольны. Вампиры публично исполнили свой акт мести, Андерсоны не потеряли наследника престола, так что…
      Так что на самом деле никто не был доволен. Марата ждал суд, а потом скорее всего смертная казнь. Андерсоны также намеревались найти и обратить в пыль остальных участников заговора. Вампиры требовали отпустить Марата и зловещим шепотом выражали мнение, что если расследование заговора и состоится, то это будет их сугубо внутреннее дело. Постепенно все теряли терпение. Король Утер перестал общаться с послом детей ночи при Лионейском Большом Совете и перепоручил все переговоры главе королевской администрации, Эндрю Фишеру; это было своего рода последнее предупреждение. Но и Фишер со своим пронзительно-леденящим взглядом и прочими немалыми талантами не мог пробить дорогу из тупика.
      А Насте было на все это плевать с высокой колокольни. Ее вообще в это время не было в Лионее.
      «Так я нашла Дениса Андерсона и сразу же потеряла его. Мне, конечно, было его жалко, но и себя мне тоже было жалко, потому что получалось, что он снова меня предал, только по-другому».
      Ей захотелось написать «в особо извращенной форме», но это было бы несолидно для «Подлинной истории Анастасии Колесниковой», хотя доля истины тут, конечно же, содержалась. Та, кого Денис назвал «эта девушка», на самом деле была не совсем девушка. Анжела… Какое все-таки пошлое имя! Не мог подобрать ничего поинтереснее, а еще принц называется.
      «Эту девушку звали Анжела Маринкина, ей было шестнадцать лет, когда она сбежала из дома, а дом у нее был, кажется, где-то в Краснодарском крае. Не знаю, сколько точно ей лет было, когда она связалась с Денисом, будем считать, что больше восемнадцати, а то ведь Андерсонам для полного счастья не хватает только обвинений в растлении несовершеннолетних. Но прежде чем она встретилась с Денисом, она встретилась с горгонами. Естественно, когда молодая девушка убегает из дома и перебивается случайными заработками, она рискует вляпаться в крупные неприятности…»
      В последней фразе было что-то поддельное, заставляющее морщиться и перепрыгивать на следующие строчки. Наверное, это было слишком похоже на выступления мрачной золотозубой тетки из детской комнаты милиции (дивные школьные воспоминания!), а еще, наверное, не Настино это было дело – осуждать молодых девушек, которые шатаются вне дома и университета, находя себе на мягкую часть тела приключения одно хуже другого.
      «Горгоны схватили ее, но не для еды и не для того, чтобы превратить в статую. Им как раз была нужна новая „сестра“, и они потащили Анжелу в леса, чтобы в спокойной обстановке совершить обряд перехода и сделать из Анжелы полноценную горгону. В плену она и встретила Дениса Андерсона, который тоже был у горгон. Вот так у них и случилось…»
      Да, вот именно. Случилось. Все, что может случиться между парнем и девушкой, когда они находятся в плену у жутких тварей со змеящимися головами и не знают, проживут ли хотя бы еще один день. Насте хотелось думать, что это все-таки был страх, а не страсть. Страх в ее глазах, его успокаивающий голос, ее отчаяние, его сострадание…
 
       Наверное, это было так: «О, Денис, неужели я умру, так и не узнав большой и светлой любви?!» И он: «Не бойся, Анжела, я помогу тебе! Вот он я, с моими сильными руками, с романтично ниспадающими на глаза волосами… Давно не мытыми, правда, но для сельской местности сойдет…» Помощник, блин. Знаешь, Денис, горгонами можно оправдать что угодно. Раз уж нависла неминуемая гибель, так давайте пустимся во все тяжкие! Раз уж нависла неминуемая гибель, то ну ее на фиг, контрацепцию! Что называется, живем сегодняшним днем, а последствия пусть потом расхлебывают остальные. В смысле – весь остальной мир, и Настя Колесникова в том числе.
       Я, конечно, тоже не святая, случались и на моем жизненном пути всякие истории типа Михаила Гарджели, но то была магия, Денис, а против магии не попрешь! А тебя никто не заколдовывал, у тебя был выбор, и ты выбрал…
       Хотя чего это я разошлась? Кто сказал, что Денису попадется на глаза моя писанина? А кто сказал, что это вообще кто-то будет читать? Это ведь все исключительно для души. Выпустить пар. Как поорать из окна на верхнем этаже «Оверлука».
       Все равно никто не услышит.
 
      «Вот так у них и случилось. А потом горгоны сделали то, что и собирались, то есть обряд перехода. Анжелу превратили в горгону, не зная, что в это время она уже была беременной. Это случилось где-то за месяц или два до моего появления в лагере горгон. Процесс перехода занимает некоторое время, вот Анжела и шаталась сама не своя, еще не горгона, но уже и не человек, да еще и в положении. Когда в лагерь вломились бойцы Смайли, Денис бросился спасать Анжелу, потому что для лионеиского спецназа она ничем не отличалась от других горгон. Ему это удалось, хотя…»
      Хотя если вспомнить, как Смайли тогда посмотрел на сидящего в пыли Дениса в обнимку с Анжелой…
      Хотя если представить, каким было лицо начальника службы королевской безопасности, когда он узнал о беременности Анжелы…
      Будущее Анжелы и ее ребенка после этого выглядело уже не так безоблачно.
      Роберт Д. Смайли смотрел на этот мир под вполне определенным углом. Он считал, что ничто не происходит само по себе, что «случайность» – это миф, а синоним слова «причина» – «заговор». И когда Роберт Д. Смайли оценил, чем может стать для династии Андерсонов, Большого Совета и всех двенадцати Великих Старых рас появление такого незапланированного наследника лионеиского престола…
      Он решил принять меры. И это было еще только полбеды.

      – Включите свет, – сказал Смайли.
      – Выключите немедленно! – закричала Настя.
      Некоторое время они молчали. Потом Настя вытерла рот платком, сцепила дрожащие пальцы за спиной и спросила:
      – И что… что это значит?
      – Труп, – коротко сказал Смайли.
      – Ага. Труп. И как это вы определили, что это женский труп, интересно мне знать?
      – Женский? Почему женский? А, понятно. Вы не поняли, Анастасия, это не то тело, о котором мы разговаривали утром. Это не тело женщины, застреленной на французской границе, его еще не доставили.
      – То есть это другой труп?
      – Да.
      – Второй за сегодняшний день.
      – Да.
      Настя покачала головой, обвела взглядом выложенный светлой плиткой подземный коридор с дверями по обеим сторонам и выдохнула:
      – Отлично.
      – Это ведь ирония?
      – Да. Или нет. Или я уже не знаю и не понимаю… Ох.
      – Что – «ох»?
      – Мистер Смайли, – Настя морщилась от едкого запаха, стоявшего в камере, и, может быть, поэтому ее тянуло говорить едкие вещи. – Любая порядочная девушка верит, что день ее свадьбы будет лучшим днем ее жизни. Это как вершина карьеры, это как… Короче говоря, у меня только что отняли лучший день моей жизни. И это отвратительно. И этого я не прощу… Только я пока не знаю, кому я это не прощу.
      – Вообще-то, Анастасия, свадьба у тебя была вчера, – напомнил Смайли. – Значит, самый счастливый день в твоей жизни тоже был вчера. А потом…
      – Вы хотите сказать, что потом сразу же наступает худший день в жизни?
      – Нет, потом жизнь просто продолжается.
      – Как-то хреново она продолжается… Зачем вы меня позвали? Это ведь даже не труп, это просто куча…
      – Ларссон, подойдите сюда, – попросил Смайли, и на его просьбу откликнулся облаченный в темно-синюю униформу гном с аккуратной рыжей бородкой.
      – Натан Д. Ларссон, начальник смены, – представился он Насте.
      – Какой такой смены?
      – Смены по контролю за изоляцией на первом уровне Северного крыла, – гордо объявил Ларссон.
      – Он тюремщик, – пояснил Смайли.
      – Согласно Высочайше утвержденному реестру, – четко отрапортовал Ларссон, уставившись Насте в подбородок. – В блоке 214 содержался Артем Покровский, человек, поступил в июле прошлого года…
      Смайли с интересом наблюдал за реакцией Насти. Та продолжала морщиться и прикрывать нос платком.
      – Покровский? Артем? Тот самый?
      – Тот самый, Анастасия. Что скажешь?
      – Когда я видела его в последний раз, он выглядел немного иначе.
 
       Видела в последний раз… Конечно же, я не думала, что это будет последний раз, и Покровский тоже не думал. Прошлой осенью Армандо устроил мне что-то вроде экскурсии по закоулкам и подземельям королевского дворца, и в том числе мы посетили с дружеским визитом подземную тюрьму в Северном крыле. Официально она называлась «изолятор», и у меня в этом изоляторе обнаружилось несколько знакомых.
       Мы поболтали.
       Он был одет в широкие желтые штаны и такую же куртку, которые мне показались совсем непохожими на тюремную одежду, скорее этот ансамбль напоминал уютную домашнюю пижаму, которой не хватало разве что нарисованных зайчиков или мишек. Впрочем, я плохо разбираюсь в тюремной, точнее, в изоляторной моде.
       На время нашей беседы щиколотка Покровского была прикована тонкой цепью к ножке кровати; похоже, это больше смущало меня, чем его. Странно такое говорить, но Покровский производил впечатление довольного жизнью человека.
       – Я помню время, когда все было иначе, – сказал он и ностальгически прищурил глаза. – Помню растерянную девочку с мокрыми волосами. Она сидела на кровати, завернувшись в халат, дрожала от холода и пила чай из большой чашки. Это была ты, Настя…
       – А я помню одного усатого мужчину, который прикидывался майором, и это была самая маленькая ложь из тех, что он вбивал в голову растерянной девочке с мокрыми волосами, – ответила я, может быть, чуть жестче, чем следовало. – Спецслужба. Спецоперация. Ущерб национальной безопасности. А оказалась, что нет никакой спецслужбы, нет никакого майора Покровского, а есть лишь горстка лжецов и убийц.
       – Как будто тебе никогда не приходилось лгать.
       – Приходилось.
       – Как будто тебе никогда не приходилось убивать.
       – И это было.
       – Тогда чем ты лучше нас? Тем, что твой парень – наследный Лионейский принц?
       – Дело не в парне, – ответила я, сдерживая раздражение. – Парень тут совсем ни при чем. Дело в том, что я не продавала свою душу Леонарду. Не записывалась в команду к сумасшедшему, который возомнил о себе невесть что.
       – Он думает, что он бог. Или может стать богом.
       – Я же говорю – сумасшедший.
       – Если бы ты видела то, что видел я…
       – Я бы попросила, чтобы меня заперли в подземной камере-одиночке?
       – Нет, не в этом дело. Ты бы поняла, что это не горстка лжецов и убийц. И что Леонард – не сумасшедший волшебник. Ты бы поняла, что это – будущее. Новое будущее.
       – Я в курсе, «Новое будущее», так называется фонд Леонарда. У него есть офис в Лондоне и веб-сайт, правда, довольно бестолковый. Зачем сумасшедшему волшебнику веб-сайт, а?
       – Вы не понимаете, – разочарованно сказал Покровский. – И ты не понимаешь, и этот гном, и все остальные. Я не у психа на подхвате работал, я помогал создавать новое будущее. Когда в безумную идею вкладывают такое количество энергии, денег, сил, она перестает быть безумной идеей, она становится неизбежной реальностью, нравится тебе это или нет.
       – Сильно сказано. Только ведь ты потом сбежал от Леонарда, ты говорил, что сыт по горло его трюками.
       – Я тогда надеялся, что от Леонарда можно сбежать.
       – Но ведь ты и сбежал.
       – Да, в подземную камеру-одиночку. Хотя… Здесь действительно спокойно. Здесь, – он перешел на доверительный шепот, – мне уже две недели не снятся сны.
       – А раньше?
       – Раньше… – Покровский поежился. – Вся честная компания. Леонард. Сахнович. Лиза. Локстер. Поодиночке и все вместе.
       – И что именно тебе снилось?
       – Они были мной недовольны, – сказал Покровский. – Очень недовольны.
       Похоже, в конце концов они нашли способ выразить свое недовольство.
 
      – …выглядел немного иначе.
      Настя инстинктивно пятилась, пока не уперлась спиной в противоположную стену коридора. Значит, вот так это все и происходит. Вот так внезапно люди исчезают из твоей жизни, оставляя после себя… Лучше было не думать, что же именно оставил после себя Артем Покровский. Настя вспомнила, что во время той последней встречи с Покровским на языке у нее вертелось злорадное «не рой другому яму, сам в нее попадешь», однако вслух она этих слов не произнесла. Сколько бы зла ни причинил ей Покровский, в яме теперь сидел именно он, и плевать в эту яму с высоты нынешнего Настиного положения было уж как-то совсем неприлично. Тем более что Покровский сам решился сбежать от Леонарда, поняв…
      Нет. Дело было не в том, что он понял нечто важное про Леонарда. Просто это было в природе Покровского – перебегать с одной стороны на другую, причем так легко, что слово «предательство» было бы здесь неуместным усложнением, все равно что высчитывать «два плюс один» на супермощном компьютере. Если его когда-то и мучила совесть, то это осталось строго между Покровским и совестью.
      – С тобой все в порядке? – спросил Смайли.
      – Ага, – кивнула Настя. С ней было все в совершенном порядке, просто немного не хватало воздуха. – Я просто хотела сказать… Майор Покровский был здоровый такой мужик с усами… Когда я видела его в последний раз, у него еще и борода была. А то, что здесь разбрызгано по стенам… Совсем непохоже на него.
      Смайли вздохнул:
      – Мы, конечно, проведем анализ ДНК, на всякий случай, хотя вряд ли кто-то мог забраться сюда, выпустить Покровского, запереться в камере и потом взорваться изнутри.
      – Взорваться изнутри?
      – А какую бы ты указала причину смерти? Сердечный приступ? Вряд ли. А вот если вспомнить, как в прошлом году, когда ты с Покровским искала Дениса Андерсона…
      – Однажды ночью он пропал. И потом обнаружился уже в лагере горгон.
      – Помнишь, почему он перестал тебе помогать?
      – К нему явился призрак Сахновича, его друга. И призрак сказал, что внутри Покровского есть какая-то штука… Что-то типа бомбы.
      – Скорее типа сети, оплетшей все жизненно важные органы. Источник этой сети – что-то вроде крохотной опухоли на задней стенке желудка Покровского.
      – Подарок от Леонарда.
      – Да, чтобы держать Покровского на коротком поводке. Человек, управляемый с помощью пульта дистанционного управления.
      – Какого еще пульта?
      – Я имею в виду, что под влиянием внешнего сигнала сеть внутри Покровского активизировалась и причиняла ему дикую боль. Если сигнал был слишком сильным или слишком долгим….
      – Да, я поняла. Он сидел тут с прошлого лета, неужели нельзя было вытащить из него эту сеть?
      – Мы попытались. Первая попытка едва не убила его, поэтому решено было провести дополнительные исследования. Он сам попросился в подземный блок, чтобы люди Леонарда не смогли достать его этим сигналом.
      – Но они его достали.
      – Вот именно. Он сидел здесь с прошлого лета, все было нормально. До прошлой ночи.
      – Вы хотите сказать…
      – Кто-то из свадебных гостей.
      – Или из этой телевизионной банды! Они же…
      – Мы уже проверяем их аппаратуру…
      – Знаете, мистер Смайли, здесь становится как-то жутковато.
      – Сейчас мы поднимемся наверх, Анастасия.
      – Я не про подземелье, Роберт. В Лионее становится жутко.

      «Дениса удалось спасти, потому что рядом был врач и рядом были вертолеты, на которых его быстро вывезли из лагеря горгон. Две недели он пролежал в клинике под Екатеринбургом, а потом его состояние стабилизировалось, и Дениса отправили долечиваться в Лионею. Я с ним не полетела, я осталась дома. Не очень-то хотелось снова встречаться нос к носу с Амбер и выслушивать всякие гадости, а гадостей у нее для меня хватило бы. Наверняка именно я оказалась бы виноватой в том, что Денис лежал в реанимации, хотя Смайли, например, считал меня чуть ли не героиней. А может быть, это он так издевался. Я знала, что жизнь Дениса в безопасности, и считала, что выполнила свой долг и теперь могу гулять на все четыре стороны. Все равно Денис был не в том состоянии, чтобы вести со мной долгие задушевные разговоры о том, что было, и о том, чего не было. Задай я ему тогда вопросы, что вертелись у меня на языке, он бы, чего доброго, впал в кому. Я не хотела портить жизнь Андерсонам, я просто ушла, тем более что Давид Гарджели теперь не держал на меня зла, Покровский попал в руки к Андерсонам, а про Лизу давно уже ничего не было слышно. К тому же, раз Денис вернулся в Лионею, какой от меня был прок? Даже Люциус больше не действовал мне на нервы. Я осталась одна, и я могла делать то, что я захочу…»
      И оказалось, что мечтать об одиночестве, о возвращении домой и о свободе выбора – совсем не то же самое, что получить все эти вещи в реальности.
      «Я вернулась в университет, это оказалось сделать довольно просто, потому что об этом позаботился Михаил Гарджели, когда еще был жив. Я встретила Монахову, которая тогда переживала свой очередной любовно-экономический кризис, и мне пришлось ее утешать, и я вдруг поняла, что Монахова со всеми ее бизнесменами и полетами на уик-энд в Турцию гораздо несчастнее меня. Мне-то жизнь, конечно, настучала по башке, но я хотя бы видела Лионею, видела, как рушится и горит дом Старейшей Горгоны, гостила в уютном жилище демона посреди Праги, ездила в лимузине на королевский бал и вернулась оттуда в обеих туфельках, держала в руках древний меч… Я видела мир, который существовал с обратной стороны панельных многоэтажек, грязных маршрутных такси, пожизненных выплат по кредитам, бесконечных осенних дождей, пыльного лета вперемешку с тополиным пухом, вечно промокающих сапог и еще миллиона вещей, которые меня бесят и которые у меня не хватит терпения перечислять. Не то чтобы это был совсем другой мир, он безусловно существовал в том же измерении и, более того, в неразрывной сцепке с реальностью первых девятнадцати лет моей жизни, но…
      Скажем так, мир, частью которого была Лионея, имел больше прав на существование. В нем был хоть какой-то смысл, и, честно говоря, когда у меня наконец нашлось время посидеть и подумать, я решила, что набитые мною шишки стоили полученного знания.
      Так что, когда к общежитию подъехала Лиза и сказала…»
      Она тогда много чего сказала. Она сказала, что Леонард одержим идеей стереть этот мир как неудачный карандашный набросок и заменить его своей собственной картиной. Она сказала, что при последней своей встрече с Иннокентием она исполнила свою давнюю мечту и уничтожила того, кто когда-то именовался Ка-Щи или Инносентиус. Она еще что-то сказала…
      Однако Насте было достаточно и первых двух заявлений.
      – Леонард просил передать, – сказала тогда рыжеволосая Лиза и протянула Насте цилиндрический пластиковый футляр. Свернутая в трубку бумага оказалась сертификатом, где по-русски и по-английски было напечатано: «Данным документом подтверждается, что Анастасия Колесникова (АК…609 по общему классификатору) в период с…. по…..оказала существенные услуги фонду „Новое будущее“. Со всеми вытекающими отсюда последствиями». Печать. Подпись.
      – Что это за услуги? – спросила Настя. – И что это за последствия?
      – Услуги? Ну как же, Михаил Гарджели, Иннокентий, потом вся эта история с Денисом Андерсоном… Смотри не потеряй, эта бумажка может тебе пригодиться, когда начнется финальная стадия…
      – Финальная стадия чего?
      – Создания нового будущего. В сертификате написано, читай внимательно.
      – То есть с этой бумажкой меня пропустят в новое будущее, которое пытается создать Леонард? – спросила Настя, чувствуя, как закипает в ней то, что древний поэт называл «ярость благородная».
      – Не совсем так. Скорее всего, тебя не сразу ликвидируют.
      Настя аккуратно вложила бумагу в пластиковый футляр. Такими вещами действительно не разбрасываются.
      В идеале это пластиковый футляр стоило забить в глотку Леонарду, чтобы тот раз и навсегда перестал распоряжаться человеческими жизнями, как завалявшимися в кармане мелкими монетками, чтобы не смел присваивать им какие-то номера по классификатору, не смел расставлять людей, как деревянные фигурки на бесконечной шахматной доске, не смел заставлять их выглядеть теми, кем они на самом деле не являются, не смел убивать, запускать под кожу червяков и еще, и еще…
      Не смел делать то многое, на что, по мнению Леонарда, боги имели безусловное право.
      Кто ты такой, чтобы говорить мне, где мое место в этой жизни?! «Оказала существенные услуги»?! «Со всеми вытекающими последствиями»?!
      Знаешь, похоже, что последствия действительно потекут.
      «Потом я поняла, что в этой дурацкой бумажке словно было написано между строк скрытым шрифтом: „Сим я, Леонард, заявляю свои права на звание Вселенского Зла, и кто со мной – тот со мной, а кто против меня – тот против, и пусть каждый теперь да выберет свою сторону“. Если верить книжкам по истории династии Андерсонов, раньше имели привычку выражаться именно таким витиеватым образом, и Леонард с его амбициями словно выскочил из пыльного тома с рассказами про злых волшебников с разными фамилиями и отважных рыцарей (все по фамилии Андерсон). Он хотел не контрольный пакет акций нефтяной компании, не губернаторский пост, не участок под перспективную застройку и даже не двенадцать юных девственниц. Он хотел все и сразу, собираясь вытереть ноги о существующий порядок вещей.
      Ну что же, за язык его никто не тянул. Назвался богом – полезай туда, куда они там обычно лазят. На гору Олимп или еще куда.
      Так что правильнее было назвать Леонардову бумажку не сертификатом, а чем-то вроде приглашения на Апокалипсис.
      Галочка: «Получено». Подпись: Колесникова.

      Ларссон проводил их до лифта, сам нажал нужную кнопку и качнул рыжей бородой в уважительном поклоне.