Опубликована также большая статья "Что происходит на подступах к Крыму". Ее автор корпусной комиссар Николаев, член Военного совета 51-й армии, тот самый, с которым Симонов ходил в атаку на Арабатской стрелке. В статье дается обстоятельный обзор первого этапа битвы за Крым в сентябре октябре сорок первого года.
      Замечу кстати, что обзорные статьи крупных военачальников печатаются в газете все чаще и чаще. Вот и в следующем номере "Красной звезды" появится такого же рода статья командующего 30-й армией генерала В. Хоменко "Борьба за Калинин".
      Отклики, стекавшиеся в редакцию со всех фронтов и со всех концов страны, свидетельствовали, что читатели проявляют к ним повышенный интерес. Обзорные статьи помогали осмыслить текущие события, увидеть их в укрупненном плане, в развитии и перспективе. Не могу, однако, утверждать, будто все наши обзоры были удачны. В одних случаях для достижения полной удачи нам недоставало каких-то материалов, в других - автор не справлялся с темой, в третьих - надо было считаться с необходимостью сохранить военную тайну. Словом, хлопот и забот тут всегда было немало, а результаты получались разные.
      29 октября
      Обстановка на фронте трудная. Идут ожесточенные бои на можайском, малоярославецком, волоколамском направлениях... Готовим очередной номер газеты. Звонит секретарь ЦК партии А. С. Щербаков. Просит подготовить для зарубежной печати очерк о командующем одной из армий Западного фронта. О ком? Я не задумываясь называю Рокоссовского. Александр Сергеевич соглашается.
      Константин Константинович Рокоссовский пользовался большой популярностью. Его армия, можно сказать, - на острие Московской битвы. Под его началом, как уже отмечалось выше, воевали здесь такие талантливые командиры соединений, как Доватор, Панфилов, Белобородов, Катуков.
      Конечно, я далек от того, чтобы утверждать, будто эти яркие личности сгруппировались вокруг Рокоссовского только по его или их желанию. Но думаю, что какую-то роль сыграли все же и притягательная сила полководческого дарования Константина Константиновича, его личное обаяние.
      Высокий, стройный, с мягким взглядом серых глаз, он был и весьма деликатным человеком. Помню, задержался я однажды на его КП. При мне входили и выходили разные люди. Генерал никого из них не встретил сидя садился лишь тогда, когда усаживал вошедшего. Ни на кого не повысил голоса. Нетерпимый к расхлябанности, а тем более к нерадивости, искоренял эти пороки не окриками, не "разносами", а внушениями, иногда очень строгими, но неоскорбительными для провинившегося или допустившего какую-то ошибку.
      ...Кого же, однако, послать к Рокоссовскому с заданием, полученным от Щербакова? В редакции осталось лишь несколько сотрудников. Хорошо, что "подскочил" из Тулы Павел Трояновский. Не дав ему оглядеться, мы опять усадили его в машину и отправили в 16-ю армию. Заодно поручили собрать материал для передовой статьи "Ни шагу назад!".
      - А еще лучше будет, - сказал я, - если статью на эту тему напишет Рокоссовский. Он же наш испытанный автор!..
      Трояновский не застал Рокоссовского на его КП. Командарм находился в дивизии Панфилова. Вернулся лишь вечером, очень усталый, но все же принял нашего корреспондента. Выслушал и сказал:
      - Очерки надо писать не о командующих, а о рядовых бойцах. И статью от меня не ждите. Я приказываю бойцам: "Ни шагу назад!" А в газете призывать их к этому должны другие - скажем, их же товарищи, отличившиеся в боях. А поговорить - поговорим.
      По просьбе корреспондента, очень кратко, с обычной для него скромностью Рокоссовский рассказал о своем жизненном пути, о гражданской войне, о воинской службе в мирное время. Коснувшись текущих событий, заявил:
      - Теперь я вот тут, где вы меня видите. Время для Отечества тяжелое, но, думаю, не безвыходное. Враг, правда, еще силен, а все-таки уже не тот, каким начал против нас войну 22 июня. Допускаю, что немцы еще могут добиться частичных успехов. Но только частичных, а не решающих... - И после короткой паузы добавил: - Надо воевать с перспективой. Вы что думаете, мы все время будем сидеть под Москвой? Нет, мы будем и в Берлине!
      - Конечно! - горячо откликнулся журналист. - А не смогли бы вы, товарищ командующий, написать мне на память эти слова на карте?
      Трояновский вынул из полевой сумки карту Подмосковья. Генерал взглянул на нее и позвал адъютанта.
      - Попросите в оперативном отделе карту Европы. И когда та была принесена, написал на ее уголке: "Специальному корреспонденту "Красной звезды" политруку Трояновскому П. И. Воюя под Москвой, надо думать о Берлине. Обязательно будем в Берлине! К. Рокоссовский. Подмосковье, 29 октября 1941 года".
      Вот так, коротко и ясно!
      А ведь как раз в те дни гитлеровцы захватили Волоколамск, их нажим на этом направлении усиливался.
      Под утро Трояновский вернулся в редакцию. Зашел ко мне, подробно пересказал свою беседу с Рокоссовским. Затем достал карту с надписью генерала. Долго мы разглядывали горящими глазами этот необыкновенный, прямо скажу - вещий, документ. Я посоветовал Павлу Ивановичу:
      - Берегите эту карту. Пригодится.
      Трояновский возил ее по многочисленным фронтам. Сберег. И в свой срок на ней появилась еще одна надпись:
      "Удостоверяю, что мы в Берлине. Генерал-полковник М. Малинин, бывший начальник штаба 16-й армии, которой командовал Рокоссовский. 26 апреля 1945 года. Берлин".
      Невольно из глубин памяти всплывает и другая, если не аналогичная, то, по крайней мере, в чем-то схожая история. Воевал на Западном фронте командир стрелкового полка подполковник Бабаджанян Амазасп Хачатурович, будущий главный маршал бронетанковых войск. На второй или третий день после падения Смоленска страшно исхудавший, болезненно покашливающий подполковник сидел вместе с полковыми разведчиками в укрытии на опушке леса и видел, как хлынули в образовавшийся здесь прорыв немецкие танки. Какой-то краснощекий вражеский офицер-щеголь, желавший, видимо, избежать пыли, поднятой танковыми гусеницами и тысячами солдатских сапог, свернул с дороги. Наши разведчики подстрелили его, и через несколько минут в руках Бабаджаняна были документы убитого. В том числе записная книжка в новеньком кожаном переплете.
      На первой ее странице четкими круглыми буквами были написаны немецкие фразы и тут же их русский перевод: "Вы есть пленный?", "Руки вверх!", "Как называется терефня?", "Сколько ферст до Москвы?" и т. п.
      Бабаджанян, охваченный ненавистью, вынул из кармана гимнастерки огрызок красного карандаша и написал поперек этой страницы: "Не увидите вы Москву! Придет день, и мы спросим: сколько верст осталось до Берлина?"
      В руки корреспондента "Красной звезды" писателя Василия Гроссмана эта записная книжка попала в те дни, когда Бабаджанян - уже командир танкового корпуса - был на подступах к немецкой столице и наши бойцы действительно спрашивали: "Сколько верст осталось до Берлина?" По дорогам наступления то и дело появлялись таблички с надписями: "До Берлина - 100 километров", "До Берлина - 50 километров" и т. д. Оставалось все меньше и меньше. И Берлин был покорен!
      30 октября
      В этом номере газеты выделяется статья нашего спецкора И. Васильченко "Как был оставлен Харьков". Она, конечно, не столь эмоциональна, как, скажем, выступление Ильи Эренбурга после ухода наших войск из Киева, зато изобилует важными подробностями. Битва за Харьков длилась почти полтора месяца. Гитлеровские генералы рассчитывали овладеть Харьковом с ходу, в сентябре. Но с тех пор им не раз пришлось менять намеченный срок. Расчеты их были опрокинуты упорством, героизмом, тактическим искусством советских бойцов и командиров.
      В статье подробно освещен каждый этап оборонительных боев за Харьков. Особенно мощный контрудар был нанесен врагу корпусом генерала П. А Белова под Штеповкой. Кстати отмечу, что генерал Белов был у нас на примете с первых же дней войны. С ним встретился Денисов еще в июне на Пруте, а затем под Харьковом. У него побывал Марк Вистинецкий под Москвой в дни битвы за столицу и напечатал очерк "В корпусе Белова". Был у него под Калугой Алексей Толстой, когда собирал материалы для своих "Рассказов Ивана Сударева". Заезжали к нему и наши фоторепортеры, и не раз снимки прославленного генерала и воинов корпуса, а затем и его армии появлялись на страницах "Красной звезды". И сегодня мы были рады отметить его доблесть в тяжелых боях за Харьков.
      Именно в результате стойкости и активной обороны наших воинов противник, несмотря на свое численное превосходство в технике и живой силе, смог продвигаться на харьковском направлении на 1-2 километра в сутки. А тем временем шла эвакуация города. Полностью были эвакуированы тракторный и турбогенераторный заводы, завод "Серп и молот"... И об этом рассказал автор статьи.
      Словом, не повторилась здесь ни вяземская, ни киевская трагедии: наши армии, оборонявшие Харьков до последней возможности, избежали окружения. И хотя тяжки были потери, они не подорвали у войск веры в свои силы.
      Несколько необычно представлены в этом номере писатели. Перед нами убедительное свидетельство, что никто из писателей, работавших тогда в "Красной звезде", не чурался повседневной газетной работы.
      30 октября в газете опубликован небольшой, строк на пятьдесят, репортаж Симонова с Северного фронта о морском десанте. Славин прислал почти такого же размера заметку о семейной переписке немецких солдат и офицеров: письма, изъятые у них после гибели, убеждают, что не только на фронте, но и в глубоком немецком тылу утрачены надежды на захват Ленинграда. Александр Корнейчук в краткой заметке с Юго-Западного фронта сообщает о кровавой провокации фашистских воздушных пиратов. Намалевав на плоскостях своих самолетов красные звезды, они расстреляли с бреющего полета мирных жителей села Красная Слобода и нескольких других населенных пунктов, а затем разбрасывали листовки, в которых утверждалось, будто это злодеяние совершено советскими летчиками...
      Да, такого рода репортаж - будничная работа журналиста. Но и писатели порой присылали краткие сообщения, информацию, хотя редакция старалась не загружать их текущей информацией. Справедливо сказал уже после войны Николай Тихонов о стиле работы "Красной звезды": там понимали, "что писатель в газете не только корреспондент, но и рассказчик...". И если писатели обращались к этому жанру журналистики, то потому, что считали для себя невозможным обойти те или иные события или факты, попавшие в их поле зрения. В этом также проявлялась их забота о своей "Звездочке"...
      Ноябрь
      2 ноября
      Ушел очень трудный для нас октябрь. Немецкие войска за этот месяц продвинулись на 230-250 километров. К концу октября фронт вытянулся здесь по линии: Волоколамск - Дорохово - Наро-Фоминск - Тула - Алексин. Красная Армия понесла большие потери в людях и технике. Однако героизм, стойкость, активные действия наших войск сорвали гитлеровский план захвата Москвы в середине октября. Силы фашистских войск истощились, его ударные группировки были обескровлены, растянуты и потеряли наступательную мощь. Враг был остановлен.
      Иные пошли сообщения Совинформбюро. Исчезла в них зловещая формулировка: "особенно ожесточенные бои". Ее сменила более спокойная просто "бои с противником". В репортаже наших корреспондентов с Западного фронта сказано несколько больше, чем в сводке:
      "Вчера противник значительно снизил свою активность на всем фронте. Упорное сопротивление частей Красной Армии на подступах к Москве и тяжелые условия, создавшиеся в связи с наступившей осенней непогодой, измотали германо-фашистские войска".
      Однако в Ставке я узнал, что враг подбрасывает на московское направление свежие дивизии и крупные резервы боевой техники, создает здесь новые ударные группировки, готовится к новому наступлению. Какие силы он подтянул? Сколько? Где именно последуют новые удары врага? Все это мы узнаем позже. А пока ясно для нас одно: угроза Москве не снята. Об этом и надо было сказать нашему читателю. В общей форме об этом говорилось на страницах газеты в репортаже с Западного фронта. Теперь необходимо объяснить задачи, вставшие перед защитниками столицы. Лучше всех это смог бы сделать, считал я, командующий Западным фронтом генерал Г. К. Жуков. Я решил съездить к нему в Перхушково.
      Выехал спозаранку, сразу же как только подписал к печати очередной номер газеты, не дождавшись даже сигнального экземпляра. Еду по Можайскому шоссе и в пути вспоминаю наивные опасения, терзавшие меня в первые дни войны: как бы должность ответственного редактора "Красной звезды" не помешала бывать в войсках, видеть войну своими глазами, без чего невозможно хорошо делать военную газету. Мог ли я предположить, что для поездки в штаб фронта мне потребуется меньше часа, а в дивизии первого эшелона - часа полтора? По иронии судьбы "Красная звезда" оказалась гораздо ближе к фронту, чем фронтовая газета "Красноармейская правда". Редакция и типография фронтовой газеты располагались в нескольких десятках километров восточнее Москвы, на железнодорожной станции Обираловка. Той самой, где кинулась под колеса поезда Анна Каренина...
      Остались позади московские заставы, Кунцево. У села Перхушково, при повороте с Можайского шоссе на Власиху - бывшую помещичью усадьбу, где, собственно, и размещался штаб фронта, пришлось объехать несколько глубоких воронок от авиабомб. Их еще не успели засыпать - значит, с момента бомбежки прошло не так уж много времени. Но неказистые кирпичные и деревянные домики, занятые штабом фронта, хорошо замаскированы в лесу, фашистские бомбардировщики не обнаружили их.
      Я заблаговременно поручил Хирену собрать материал для интервью с Жуковым. Он, как всегда, выполнил задание на совесть - накопил десятки интереснейших фактов и поджидал меня у начальника политуправления фронта дивизионного комиссара Д. А. Лестева. Вместе мы пошли в старинный барский дом, где работал Жуков. Георгия Константиновича застали в просторной комнате с высоким потолком. Он, видимо, только что оторвался от дел и собирался отдохнуть - сняв китель, прохаживался по комнате. Вслед за нами ввалилась могучая фигура Владимира Ставского, специального корреспондента "Правды".
      Жуков встретил нас - всех троих - доброй улыбкой. Пригласил:
      - Рассаживайтесь, халхингольцы!..
      Многие из тех, кто пишет о Жукове, почему-то очень напирают на крутость жуковского характера. А ведь его отличали и иные примечательные черты, прежде всего - доброе расположение к людям, прошедшим вместе с ним через горнило войны. Не ошибусь, пожалуй, если скажу, что особую симпатию он питал к побратимам по Халхин-Голу, где ему впервые довелось самостоятельно руководить большой боевой операцией.
      На этот раз тоже, конечно, не обошлось без воспоминаний о тех далеких уже днях, но вскоре мы приступили к делу. Хирен раскрыл блокнот и стал читать свои записи, которые, мы полагали, должны послужить фактической основой для статьи командующего фронтом или интервью с ним. Жуков внимательно слушал, продолжая шагать по комнате. Ставский иногда прерывал Хирена нетерпеливыми репликами. Наконец Хирен выложил все, чем располагал, и умолк. Теперь мы стали слушать Жукова. Он очень обстоятельно говорил о положении на фронте, ближайших перспективах, значении боев за Москву. Хирен сумел записать его высказывания почти стенографически. Я знал эту способность Хирена и с уверенностью обратился к Жукову:
      - Георгий Константинович, все, что вы сказали, записано слово в слово. Может быть, все-таки превратим эти записи в статью или интервью?
      - Нет, - решительно возразил он. - Придумайте что-нибудь другое... Что за этим стояло, я уже рассказывал. Для меня было ясно, что уговаривать его бесполезно. Мы попрощались с Георгием Константиновичем и вернулись в Москву.
      На мой редакторский взгляд, поездка к Жукову дала нам готовые тезисы для очень нужной и важной передовой статьи. По возвращении в редакцию мы сразу же засели за нее. Вызвал еще и Вистинецкого. Хирен читал свои записи беседы с Жуковым, Вистинецкий выстраивал абзацы, а я редактировал их. Когда передовая была готова, сам собой напросился заголовок - "Значение боев за Москву".
      Перечитывая ее теперь, спустя сорок с лишним лет, я невольно задерживаюсь на том, что выделено в тексте жирным шрифтом, это слова Жукова:
      "Мы вступили в самую серьезную фазу боев за Москву..."
      "Отстояв Москву, мы опрокинем все расчеты фашистского злодея, еще больше ухудшим моральное состояние Германии..."
      "Отстояв Москву и перемолов на ее подступах новые фашистские дивизии, мы этим самым обескровим германскую армию, истощим, измотаем ее..."
      "Отстояв Москву, мы покажем путь к успеху нашим войскам, сражающимся на других фронтах Отечественной войны..."
      "Отстояв Москву, мы отстоим честь нашей Родины, гордость и святыню нашего народа..."
      "Ни шагу назад! - таков приказ Родины защитникам Москвы..."
      После появления в "Красной звезде" эта статья в тот же день была передана по радио, ее перепечатали многие другие газеты, как военные, так и невоенные. Она вызвала широкие отклики по всей стране и за рубежом.
      Запомнил ее и сам Жуков.
      4 ноября
      О мере откровенности, с какой мы освещаем Московскую битву, легко можно судить по репортажам с Калининского фронта. Скажем, в прошлом номере сообщалось: "На левом крыле фронта в районе самого Калинина в течение двух дней явственно обозначилось стремление неприятеля продвинуться на юго-запад к Волоколамску. Сегодня на Волоколамском шоссе снова наблюдалось большое движение автомашин, танков, артиллерии".
      А теперь вот, в новом репортаже с характерным в этом отношении названием "Сорвать перегруппировку вражеских войск" приводятся и вовсе конкретные данные: "На участке обороны Масленникова ясно обозначилось стремление противника повторить неудавшийся ему в самом начале наступления маневр прорыва вдоль шоссе. На фронте отмечено появление новых немецких дивизий. По неуточненным данным в их составе - 91, 3, 41, 31, 39 пехотные полки, переброшенные сюда из-под Ленинграда..." Иногда мы задумывались: а правильно ли поступает редакция, обнародуя такие данные? Разумеется, противник и без нас знал, куда направляются его автомашины, танки, артиллерия, и не секрет для него, что с Ленинградского фронта часть сил переброшена на Калининский. Но надо ли раскрывать перед ним нашу осведомленность о его действиях и намерениях? В другое время, в иной обстановке от этого, вероятно, надо было бы воздержаться. Однако чрезвычайность тогдашнего положения подсказывала нам, что такой откровенностью перед нашими читателями мы больше выиграем, чем проиграем. Ясно представляя себе картину битвы за Москву, ощущая пульс этой битвы, защитники столицы проявляли еще большую самоотверженность.
      Не менее обстоятельны материалы с Западного фронта. Они идут непрерывно. Теперь нашим корреспондентам не нужен был телеграф, а порой даже и телефон. Если прежде - скажем, месяц или даже две недели назад - все их материалы сопровождались ремаркой "По телеграфу от нашего спецкора" или "По телефону...", то теперь писали просто: "От нашего спецкора". Почти ежедневно они сами появляются в редакции, успевают за день побывать в войсках, примчаться в Москву, сдать свою корреспонденцию в очередной номер газеты и снова вернуться на фронт. Заходя ко мне, все они свидетельствуют, что противник наращивает силы, и все спрашивают:
      - Писать об этом?
      У меня один ответ:
      - Обязательно пишите...
      Хирен рассказал о встрече с жителем Наро-Фоминска, пробравшимся к нам через линию фронта. Он сообщил спецкору, что в десятиметровой полосе, прилегающей к городу, гитлеровцы не оставили никого из местного населения всех выгнали. Туда прибывают танки, артиллерия, пехота. И снова тот же вопрос: "Писать?"
      - Обязательно. Надо быть готовыми к новым испытаниям...
      Вот и Илья Эренбург очередную свою статью назвал именно так "Испытание".
      "Ветер гасит слабый огонь. Ветер разжигает большой костер. Испытание не задавит русского сопротивления..."
      Заканчивалась статья призывом:
      "Друзья, мы должны выстоять! Мы должны отбиться. Когда малодушный скажет: "Лишь бы жить", ответь ему: "У нас нет выбора... Если немцы победят, они нас обратят в рабство, а потом убьют. Убьют голодом, каторжной работой, унижением. Чтобы выжить, нам нужно победить. Если честный патриот хочет спасти родину, он должен победить. Другого выхода нет.
      Россию много раз терзали чужеземные захватчики. Никто никогда Россию не завоевывал. Не быть Гитлеру, этому тирольскому шпику, хозяином России! Мертвые встанут. Леса возмутятся. Реки проглотят врага. Мужайтесь, друзья! Идет месяц испытаний, ноябрь. Идет за ним вслед грозная зима. Утром мы скажем: еще одна ночь выиграна. Вечером мы скажем: еще один день отбит у врага. Мы должны спасти Россию, и мы ее спасем".
      * * *
      Временное затишье перед новой бурей советское командование тоже использовало для накапливания сил и совершенствования оборонительных рубежей на подступах к Москве. В Горьком, Саратове, других городах завершалось формирование резервных армий. Об этом, конечно, в печати не сообщалось. Лишь в статье Эренбурга "Испытание" проскользнула одна строка: "В тылу готовится мощная армия".
      Главным образом для этих новых армий мы стали публиковать одну за другой статьи о боевом опыте. 4 ноября напечатана статья Коломейцева "Бой танков", в ней много поучительного, в том числе из боевой практики бригады Катукова.
      Рано похолодало, зима, как говорится, на носу, и к ней тоже надо готовиться. Пришел в редакцию один из работников Военно-инженерного управления Наркомата обороны, военинженер 1-го ранга И. Салащенко. Принес статью о строительстве зимних землянок с приложенным к ней чертежом. И прямо-таки взмолился:
      - Напечатайте, пожалуйста, и как можно быстрее. Управление пошлет в войска директиву с этим же вот чертежом. Но вы же знаете, как долог путь такого рода документа до исполнителя. Сколько времени уйдет на одно лишь копирование чертежа!
      Конечно, эта статья имела весьма отдаленное отношение к газетной публицистике. Но военинженеру не пришлось долго уговаривать нас. Статья его опубликована под заголовком "Немедленно начать на фронте строительство землянок". Дан и чертеж таких землянок.
      Вслед за тем с Ленинградского фронта поступила аналогичная статья генерал-майора Н. Соколова. Ее мы тоже напечатали под тем же заголовком: "Немедленно начать строить землянки. Ленинградский опыт".
      Потом я узнал, что статью Салащенко по указанию военных советов перепечатали многие фронтовые и армейские газеты...
      * * *
      За четыре с лишним месяца войны в газете прошло немало материалов о комиссарах. Но, пожалуй, самым впечатляющим на эту тему был очерк Бориса Галина о комиссаре стрелковой дивизии Алексее Кузине. Писатель побывал в этой дивизии неоднократно, присмотрелся к Кузину, увидел его в деле, много хорошего услышал о нем. Понравился ему этот высокий, широкоплечий человек в потертом кожаном пальто. От него прямо-таки веяло какой-то неодолимой силой. Был он несуетлив, немногословен, но, где бы ни появлялся, чего бы ни касался, любое дело исполнялось как бы само собой. Проглядывало в нем что-то от фурмановского комиссара из "Чапаева".
      Вот что пишет о нем Галин:
      "Когда однажды ночью у высоты 144, простреливаемой немцами вкруговую и прозванной высотой "Пуп", часть бойцов дрогнула и даже побежала, комиссар стал на дороге в узкой лощинке, задерживая бегущих. Остановившись, бойцы растерянно молчали... Не время было митинговать. И комиссар отнюдь не митинговал! Он вплотную подошел к ближайшему бойцу...
      - Середа, - с усмешкой сказал комиссар, - куда же ты, брат, бежишь? Ведь немец вон где. - Он взял Середу за плечи и повернул в ту сторону, где вспыхивали ракеты и со свистом рвались мины. - Вон куда надо идти в атаку, и там, брат, бить немца..."
      Этого оказалось достаточно для восстановления порядка.
      У Бориса Галина наметанный глаз. Работая до войны в редакции "Правды", он тесно общался с партийными работниками тяжелой индустрии, много писал о них. Думается, что именно поэтому Галин лучше многих других наших корреспондентов справился с "комиссарской темой" - верными, запоминающимися штрихами набросал портрет представителя партии в армии.
      В тот же день мы получили очерк Федора Панферова с неожиданным названием "Рябая курочка".
      Писатель продолжает работать над материалами, собранными в октябре на Западном фронте. Побывал он тогда в одной отбитой у противника деревне. Впрочем, деревни-то уже не было, были черные головешки да уродливые остовы печей. Местные жители ютились в подвалах и наспех отрытых щелях. Пожилой крестьянин Иван Степанович Емельянов рассказывал о бесчинствах гитлеровцев:
      - Пришли в село, а ушли - села-то и нет. Сожгли все начисто. А чего же? Не жалко - не ихнее ведь. Жги. Чего жалеть - добро чужое.
      Подошла женщина. Назвалась Машей Баландиной и добавила:
      - И-и-и, чего тут немцы творили! Сначала стали отбирать коров, потом свиней, потом за хлеб взялись. А потом уже такое пошло, чего и ждать-то нельзя было. Полы во всех домах выдрали.
      - Это зачем же?
      - На блиндажи. А ведь кругом - лес. Так нет же, за полы взялись... Курятину любили, ух как! Как курицу увидят, так цоп ее в котелок, водки достанут и лопают!
      - Одна курица на все село уцелела, - подхватил Иван Степанович. Ну-ка, сынок, - обратился он к появившемуся рядом с ним мальчонке, - дай-ка ее сюда.
      Мальчик нырнул в щель, подал оттуда рябую курочку. Далее Панферов продолжает:
      "На шее у курочки голубенькая ленточка, такие же, только розовые, ленточки на ногах... Курочка пошла по рукам. Ее гладили, ее называли самыми ласковыми именами: Хохлаточка, Куруша, Курынька.
      Иван Степанович улыбаясь рассказывал:
      - Вот ведь какая, спаслась. Чуть свет - в поле, а ночью - в щель и сидит там. Соображает: дескать, в руки немцу не попадайся, сожрет. И спаслась. Глядите, какая умница... На развод нам осталась..."
      В очерке Панферова щемящая сердце концовка: "Долго-долго мы видели это погорелое село, обугленные березы, полураздетых людей и рябую курочку..."
      6 ноября
      В мирное время в газетах за 7 ноября преобладали обычно так называемые официальные материалы. Поэтому все остальное - неофициальное, но тоже праздничное: стихи, очерки, публицистические статьи - редакторы стремились опубликовать накануне. Но на сей раз трудно было предугадать, какие именно официальные материалы поступят в завтрашний номер. Велик ли будет их объем? Не окажемся ли мы в затруднительном положении, если опубликуем шестого числа все самое яркое из того, чем располагает редакция?
      И все же традиции мы не нарушили. 6 ноября "Красная звезда" вышла с праздничными материалами.
      Передовая - "Кровь, пролитая недаром". В ней твердо и веско прозвучало: "Как бы суровы ни были переживаемые нами дни, мы встречаем свой светлый праздник с поднятой головой, уверенно и гордо..."
      Очерк Славина "В рабочем батальоне". Это - о москвичах-добровольцах. Как раз накануне праздника мы вызвали Льва Исаевича из Ленинграда. Увидел я его - и ужаснулся: как он исхудал! Щеки ввалились. Синева под глазами...
      Славин ни на что не жаловался, ни о чем не просил. Но я в тот же день подписал приказ о предоставлении ему двадцатидневного отпуска. Это был, пожалуй, единственный такой случай. В тот неимоверно тяжелый военный год никому в нашей редакции передышки не давалось. Для Славина сделал исключение.
      Впрочем, очень скоро мне пришлось нарушить собственный приказ: попросил Льва Исаевича съездить к московским ополченцам и написать о них очерк в номер.
      И вот очерк у меня:
      "Он зауряден, этот батальон. Он не выдается особенно. Он типичен для большинства рабочих батальонов, во множестве организовавшихся сейчас в столице.
      Люди батальона знают, на что идут. Я разговаривал со многими из них. Им понятны слова: "победить или умереть". Но произнести такие слова обыкновенному человеку трудно. И инженер Скобелев, и кровельщик Юдин, и метростроевка Нина Медведева, и повар Могин выражаются проще, но смысл их слов остается таким же сильным и возвышенным:
      - Сделаем все, что нужно.
      - Отступать не собираемся.
      Здесь все добровольцы. Это то, что объединяет людей батальона. В остальном они разные. Разные по возрасту, по профессии, по уровню развития. Объединяет их одно сильное чувство, которое Лев Толстой называл: "Скрытая теплота патриотизма". Да, их спаивает одно желание, вырастающее до размеров страсти: отстоять родную Москву от ненавистного врага".
      Напечатали мы также и очерк Павла Трояновского из Тулы о рабочих батальонах. Он рассказал удивительную историю.
      "...В одном из батальонов тульских рабочих дерется с врагами Иван Никифорович Прохоров, токарь оружейного завода. Иван Никифорович - рослый, широкоплечий человек. У него чисто выбритое, добродушное лицо и прозрачные синие глаза. Говорит он густым басом.
      - Вы пришли посмотреть мою винтовку? Вот она, пожалуйста. Знаменитая винтовка у Ивана Никифоровича. Сделана его дедом в 1899 году. Дед в японскую войну воевал с ней. На ложе - 76 чуть заметных его зарубок, по числу убитых врагов. В 1914 году с ней на войну пошел Никифор Прохоров. Провоевал он только шесть месяцев, сделал 51 зарубку и был убит. Товарищи сохранили винтовку, привезли в Тулу. В 1918 году ее взял молодой, тогда еще 16-летний, Иван Прохоров. Три года Иван крушил белогвардейцев и сделал столько зарубок, что на ложе места не хватило.
      - Да, сейчас надо бы прибавить еще семь заметок, - говорит за Прохорова сосед, - он уже семь фашистов подстрелил".
      Недавно я спросил Трояновского:
      - Павел Иванович! Ты помнишь свой очерк "В Туле"?
      - Нет, - ответил он.
      - А винтовку с зарубками помнишь?
      - Винтовку помню.
      - Сам видел ее или тебе о ней рассказали?
      - Сам видел и знаю, что теперь она хранится в музее...
      * * *
      Как нельзя более кстати пришелся в предпраздничный номер первый из серии очерков Сергея Лоскутова "У партизан". Вовремя подоспел и новый очерк Симонова "По дороге на Петсамо" - о боевом рейде роты пограничников по тылам врага. Вот его начало: