Июнь-декабрь сорок первого

      - Ребята, может быть, вам что-нибудь нужно? Корреспонденты промолчали. Еще поговорили о положении на фронте, и снова Федюнинский спрашивает:
      - Может быть, вам все-таки что-нибудь нужно?
      - Бензин, - выпалил Славин.
      Наутро у гостиницы "Астория", где проживали спецкоры, был не только бензин, но и машина, выделенная для них по собственной инициативе Ивана Ивановича.
      После ожесточенных сентябрьских боев немцы вынуждены были прекратить свои бесплодные атаки на несокрушимую ленинградскую оборону и перешли к планомерному разрушению города бомбовыми ударами с воздуха и артиллерийским огнем.
      Ленинград по-прежнему не сходил со страниц нашей газеты...
      9 сентября
      После двадцатишестидневных боев освобождена Ельня. Сегодня опубликовано официальное сообщение Информбюро о взятии этого города.
      Ельнинской операции предшествовала резкая полемика между Сталиным и Жуковым. Она произошла 29 июля и повлекла за собой освобождение Жукова от обязанностей начальника Генерального штаба. В то время я узнал об этом лишь в самых общих чертах. Мне рассказали, что произошло в кабинете Сталина:
      - Показал Жуков свои зубы...
      Подробнее же я узнал об этом уже после войны. В середине 60-х годов мне было поручено подготовить сборник очерков "Маршалы Советского Союза". О Жукове я попросил написать Константина Симонова и вскоре получил от него такой ответ:
      "Милый Давид. Со статьей о Г. К. - все сделаю. Уже был у него, говорил с ним. Он слал тебе привет, выразил желание: повидаться бы..."
      Некоторое время спустя Симонов представил мне запись беседы с Жуковым. Есть там такая страничка:
      "В конце июля 1941 года, еще находясь на должности начальника Генерального штаба, анализируя обстановку, я пришел к выводу, что немцы в ближайшее время не будут продолжать наступать на Москву до тех пор, пока не ликвидируют угрозу своей нацеленной на Москву группировке со стороны правого фланга нашего Юго-Западного фронта.
      В связи с этим я письменно изложил свои соображения о необходимости оставить Киев, занять прочную оборону по восточному берегу Днепра, усилить правый фланг Юго-Западного фронта и сосредоточить за ним две резервные армии для парирования удара немцев. По моим предположениям, они могли нанести этот удар по правому флангу Юго-Западного фронта с выходом на его тылы.
      Прочитав написанный мною документ, Сталин вызвал меня к себе. У него находился Мехлис. Сталин в его присутствии обрушился на меня, говоря, что я пишу всякую ерунду, горожу чепуху и так далее. Все это в очень грубой форме.
      Я ответил:
      - Товарищ Сталин, прошу вас выбирать выражения. Я - начальник Генерального штаба. Если вы, как Верховный Главнокомандующий, считаете, что ваш начальник Генерального штаба городит чепуху, то его следует отрешить от должности, о чем я и прошу вас.
      В ответ на это он сказал:
      - Идите, работайте, мы тут посоветуемся и тогда позовем вас.
      Я снова был вызван к нему через сорок минут, и Сталин уже более спокойным тоном объявил мне:
      - Мы посоветовались и решили освободить вас от обязанностей начальника Генерального штаба..."
      Позже Георгий Константинович рассказал об этом обстоятельнее в своей книге "Воспоминания и размышления".
      Он был смел во всем. И в разработке фронтовых операций, и в осуществлении их, и под огнем противника, и в своих отношениях с начальством, в том числе со Сталиным. В тех же записях беседы с Симоновым имеется еще один эпизод, любопытный с этой точки зрения:
      "...по своему характеру я в некоторых случаях не лез за словом в карман. Случалось даже, что резко отвечал на грубости Сталина... Шел на это сознательно, потому, что иногда надо было спорить, иначе я бы не мог выполнить своего долга.
      Однажды полушутя-полусерьезно, обратившись к двум присутствовавшим при нашем разговоре людям, Сталин сказал:
      - Что с вами говорить? Вам что ни скажешь, вы все: "Да, товарищ Сталин", "Конечно, товарищ Сталин", "Совершенно правильно, товарищ Сталин", "Вы приняли мудрое решение, товарищ Сталин"... Только вот один Жуков спорит со мной..."
      Уход Жукова из Генштаба глубоко опечалил меня. Наши добрые отношения, начавшиеся на Халхин-Голе, были очень полезны "Красной звезде". Жуков не только ориентировал нас в обстановке на фронтах, но и частенько подсказывал животрепещущие темы для выступлений в газете, давал рекомендации, куда следовало бы заблаговременно послать корреспондентов "Красной звезды". Словом, был нашим добрым советчиком.
      Узнав, что он назначен командующим войсками Резервного фронта, я съездил к нему под Гжатск. Резервный фронт представлялся мне тихой заводью, и я, по правде сказать, не рассчитывал увидеть там Жукова таким, каким привык его видеть. Но он выглядел, как всегда, бодрым, деятельным, оживленным; никаких внешних признаков недовольства переменой в судьбе!
      - Есть здесь твои корреспонденты? - спросил он меня. Я невзначай допустил бестактность:
      - Георгий Константинович! Нам для действующих фронтов не хватает корреспондентов, а здесь резервный...
      Спохватившись, попытался исправить оплошность:
      - А что, может быть, настало время и сюда подбросить наших людей?
      - Не мешает, - ответил Жуков.
      В тот раз я впервые услышал о готовящейся ельнинской операции и понял ее значение. Немцам удалось захватить Ельню 10 августа. Так называемый ельнинский выступ был важным исходным плацдармом для наступления на Москву, и противник держался за него цепко. Жуков предложил разгромить ельнинскую группировку, срезать этот выступ. Сталин и к этому его предложению отнесся скептически, но все же дал согласие на проведение такой операции.
      Осуществлялась она главным образом силами 24-й армии генерала К. И. Ракутина. Имела успех. 6 сентября Жуков доложил Сталину: "Ваш приказ о разгроме ельнинской группировки и взятии города Ельни выполнен. Ельня сегодня занята нашими войсками. Идут ожесточенные бои..."
      К началу операции "Красная звезда" сосредоточила на Резервном фронте большую группу корреспондентов: Иван Хитров, Петр Корзинкин, Василий Гроссман, Василий Ильенков, Михаил Бернштейн. Кроме того, непосредственно в район Ельни были переброшены с Западного фронта Михаил Зотов и Давид Минскер. Поработали они все хорошо. Каждый день поступал материал из района боев. Но от публикации его мы некоторое время воздерживались. Уже набранные и даже сверстанные корреспонденции лежали на талере, а ставить их в полосу нельзя. Дело было в том, что замышлялось окружение и полное уничтожение ельнинской группировки противника. До завершения операции решено было ничего о ней не печатать. Однако сомкнуть кольцо не удалось - сказалась нехватка танков и авиации. Враг, неся большие потери в людях и технике, пробился все же через узкую горловину на запад. Когда это стало очевидным, то есть 9 сентября, появилось сообщение о взятии Ельни. Одновременно пошли в печать материалы и наших корреспондентов. А до этого публиковались только фотографии Миши Бернштейна с подписями, по которым трудно было определить, где же производились съемки: "N-я часть", "деревня А.", "город Е." - поди угадай!
      Зато после сообщения Совинформбюро Ельня склонялась нами во всех падежах. Наряду с корреспондентскими материалами широко были представлены авторы из войск. Появилась, в частности, статья командующего 24-й армией генерала К. И. Ракутина.
      Вспоминается одна драматическая история. На столе у меня лежит сверстанная на две колонки статья комиссара артиллерийского полка М. Орлова. Вычитал я ее и отправил в секретариат. Занялся следующей, только что полученной корреспонденцией. И вдруг не в глаза, а в самое сердце ударили слова: "В боях за Ельню пал смертью храбрых комиссар артполка Орлов". Вот она, судьба людей на войне! Статью Орлова мы напечатали с врезкой: "В бою под Ельней пал смертью храбрых комиссар артиллерийского полка Михаил Васильевич Орлов. Доблестные артиллеристы вписали немало славных страниц в историю победоносного ельнинского сражения. Накануне боя герой-комиссар написал для "Красной звезды" статью. В ней он рассказывает о мужестве партийных и непартийных большевиков полка. Ниже печатаем посмертную статью комиссара М. Орлова".
      Немало таких трагедий ожидало нас впереди. Эти статьи подавались нами и воспринимались читателями как завещание павших, обращенное к живым и борющимся. Не помню точно, как озаглавил свою статью сам Орлов, в последний момент мы сменили заголовок, дали другой - призывной: "Коммунисты и комсомольцы, ваше место впереди".
      У каждого из наших корреспондентов, писавших о Ельнинской операции, была своя тема, свое видение боя, и людей в бою. Острый глаз Василия Гроссмана подметил многие детали, характеризующие моральный облик гитлеровцев:
      "У офицерского блиндажа валяются груды консервных банок, конфетные коробки, пустые бутылки - вся эта жратва была свезена из оккупированных стран. Французские вина и коньяки, греческие маслины, желтые небрежно выжатые лимоны из "союзной", рабски покорной Италии. Банка варенья с польской наклейкой, большая коробка рыбных консервов - дань Норвегии, ведерко с медом - доставлено из Чехословакии... Жадные коричневые пауки опутали Европу, они сосут ее соки...
      У солдатских блиндажей иная картина - тут уже не увидишь конфетных коробок и недоеденных сардин. Зато попадаются банки прессованного гороха да ломти тяжелого, словно чугун, хлеба. Красноармейцы, взвешивая на руке эти хлебные брикеты, не уступающие асфальту ни цветом, ни удельным весом, ухмыляются и говорят: "Да, брат ты мой, вот это хлеб!"
      Иван Хитров напечатал большую, очень интересную и полезную статью со схемой "Система немецкой обороны под Ельней".
      Нашел свою тему и наш художник Борис Ефимов.
      ТАСС передало сообщение такого содержания: "Мировая печать отметила разгром германских фашистов под Ельней и их беспорядочное бегство из этого старинного русского города. Однако фашистская болгарская газета "Дневник" решила угодить гитлеровцам... Читатели этой газеты, привыкшие уже ко всяким ее антисоветским басням, были изумлены, когда прочли вчера, что "немцы после 26-дневных боев заняли Ельню".
      Борис Ефимов дал такую карикатуру: комната, на стене висит портрет, но видны только сапоги - ясно, что это сапоги фюрера; на стол взобрался Геббельс и с умилением смотрит на редактора "Дневника", который, перевернувшись с ног на голову, пишет то самое сообщение о Ельне. Под эту карикатуру мы заверстали стихотворную подпись Михаила Голодного:
      Доволен Геббельс: это - труд!
      Вот это - вдохновенье!
      Вниз головою подают
      И факт, и сообщенья.
      Подобное, как сон, впервой
      Встает перед глазами:
      Сидит холуй вниз головой
      И брешет вверх ногами.
      Ельнинские бои дали обильный материал для постоянной нашей рубрики "Герои Отечественной войны". Василий Ильенков написал очерк о командире полка полковнике Иване Некрасове. В прошлом лесоруб и строитель кораблей, потом унтер-офицер старой русской армии, он вернулся с первой мировой войны "полным георгиевским кавалером" - с тремя крестами - и с медалью за храбрость. В Красной Армии - со дня ее создания.
      Воевал в гражданскую. И вот вновь воюет, не зная страха и сомнений, подавая личный пример подчиненным. В полку его сложена и поется частушка:
      Страшны некрасовцы врагу
      Крепки в плечах,
      В бою суровы
      Не знают слова "не могу"...
      Ильенков пишет:
      "Полковника контузило взрывной волной. Три дня он ничего не слышал, звенело в ушах. Но едва был получен приказ о наступлении, полковник поднялся. Глубоко запавшие глаза строго смотрели из-под густых черных бровей туда, где на высоте прочно окопался враг. Подступы к высоте были открыты для немецких пулеметов и пушек. Полковник знал, что огонь будет губительным. Значит, нужно действовать хитростью.
      Общее наступление началось в 21 час. Немцы открыли сильный огонь. Не доходя полкилометра до вражеских окопов, полковник приказал лечь и окопаться, соблюдая полную тишину. Немцы, считая, что своим огнем они отбили атаку, успокоились. Четыре фашистских офицера, решив, что на сегодня все кончено, ушли из окопов в блиндаж.
      А в это время первый батальон некрасовцев готовился к тихой атаке. Бесшумно ползли они по клеверу и нескошенной ржи, за которой начинались окопы.
      По ржаным нивам шли чуть согнувшись. Все ближе окопы, но некрасовцы идут молча, не издавая ни малейшего звука.
      И страшна же была эта немая атака!.."
      В тот же день, когда мы получили очерк о Некрасове, пришел Указ о присвоении ему звания Героя Советского Союза.
      * * *
      Да, радостно было сознавать, что наконец-то наши войска наступают. А все же при освещении Ельнинской операции мы не теряли чувство меры: тон всех материалов был строгий, трезвый. Понимали, что, хотя эта операция и важна для судьбы Москвы, не она является решающей. Общее положение на фронтах оставалось крайне тревожным: были сданы Кременчуг и Чернигов, приближалась киевская катастрофа. Я помнил звонок Сталина по поводу наших неумеренных восторгов успехами "частей командира Конева"...
      12 сентября
      В тот день, когда мы получили сообщение о подвиге Сковородина, Ветлужских и Черкашина, в Гомель сразу же ушла редакционная телеграмма нашим корреспондентам: прислать корреспонденцию или очерк - в своем роде литературные их портреты. Прошла почти неделя - ничего не поступило от спецкоров. А в наших сердцах не угасало волнение, вызванное геройской гибелью трех авиаторов. Хотелось какими-то особенными словами сказать об этом.
      В те дни в редакцию заглянул Алексей Толстой. Мы рассказали ему о наших заботах и спросили, не напишет ли он о подвиге Сковородина и его друзей.
      - Охотно, - сказал писатель. - Что говорить - великое мужество. Да, Гастелло живет в душе и сознании наших людей...
      Так в сегодняшнем номере газеты появилась статья Алексея Николаевича "Бессмертие". В ней были те же факты, что и в сообщении корреспондентов и в передовице, но освященные пером большого мастера художественного слова. Толстой нашел проникновенные слова, чтобы возвысить подвиг летчиков, раскрыл его истоки:
      "Война, как бы резцом гениального скульптора, изваяла перед нами, перед всем миром фигуру нового советского человека. Ему перед смертным боем есть на что оглянуться: на им самим облюбованную в мечтах и построенную, политую трудовым потом громаду государства..."
      * * *
      Опубликован новый очерк Вадима Кожевникова "В полете".
      С очерками и корреспонденциями о пехотинцах, артиллеристах, танкистах, саперах в нашей газете дело обстояло как будто благополучно. Наши корреспонденты могли быть и были с ними рядом на переднем крае. И, даже рассказывая о летчиках-истребителях, они тоже нередко писали о том, что сами видели, - воздушные бои разыгрывались нередко над расположением наших войск или в ближнем тылу. Иначе было с бомбардировщиками. Они часто улетали далеко, и приходилось нашим корреспондентам писать о них только по рассказам летчиков.
      Но вот в очерке Кожевникова читаем:
      "Командир авиачасти разрешил нам участвовать в боевом вылете.
      В небе белая луна и сырые, тяжелые тучи. Днем шел дождь. Почва мягкая, вязкая. Глубокий, почти танковый след от колес самолета заполнен черной водой. Каково будет стартовать из этой лужи?
      Поспешно затягиваю лямки парашюта, чтобы успеть надеть его до взлета. Но мы уже в воздухе. Командир экипажа В. Филин почти мгновенно поднял гигантскую стальную птицу с размокшего поля.
      Слева от меня моторы, из патрубков бьют голубые огни, глушители покраснели от накала. Больше ничего не видно! Сплошная туманная пелена. Идем в облаках".
      Были и такие строки:
      "Наш корабль плывет над расположением врага. На земле кружат и гаснут летающие светляки ракет. Они мелькают параболой, ярко вспыхнув, потом исчезают...
      Штурман взялся за прицел. Припав к нему, глядит вниз.
      Воздушная струя тяжело бьет по затылку. Цепляясь парашютом, пробираюсь назад. Бомбардировочные люки открыты. В кассетах уложены крупнокалиберные бомбы. Бортмеханик Мейстер наклоняется над люком. Сажусь с ним рядом. Внизу земля. Внизу враг.
      Отрывается и падает бомба. Еще одна, еще...
      Мейстер берет из ящика мелкие бомбы. И мы бросаем их с силой вниз, руками, вперемежку с большими бомбами..."
      Словом, очерк Кожевникова сразу же заинтересовал нас. В редакции любили, когда корреспондент писал о том, что он видел своими глазами. Это ценили и наши читатели. Понятно, почему мы ухватились за этот очерк и немедленно его напечатали.
      О том, как летал Кожевников, что делал сам, что переживал, можно было прочитать, как говорится, между строк его очерка, но многое осталось за его пределами. Узнал я об этом позже.
      Кожевников несколько раз выезжал на аэродром в Юхнов, писал свои очерки по рассказам летчиков. Но почувствовал, что передать все, что происходит в воздухе, трудно, тем более что летчики по своей природной скромности не очень-то распространялись о своих боевых делах. Да это я и сам запомнил по той беседе с Талалихиным.
      "Выдумывать" же писателю не хотелось, и в один из поздних вечеров, когда бомбардировщики уже были заправлены, Кожевников стал уговаривать командира полка, чтобы его взяли в полет. Командир вначале отказал, объяснив, что самолеты загружены 250-килограммовыми бомбами до предела и, чтобы взять корреспондента, надо снять одну бомбу, что нежелательно.
      Потом подумал о другом. Летали они на старых бомбардировщиках "ТБ-3". Эти тихоходные, громадные и неуклюжие машины еще в довоенное время занимались главным образом тем, что перевозили всякие грузы. Но в войну им нашли применение, используя для ночных бомбардировок и полетов в тыл, к партизанам; и, надо сказать, удачно. Но об их боевых действиях очень мало писали, а кое-кто даже подтрунивал над "тихоходными авиаторами".
      Командир полка пришел к выводу, что, пожалуй, корреспондент "стоит" одной бомбы. Сняли одну из них, большую, как кабанья туша. Подсчитали. Кожевников, молодой, худощавый, весит меньше. "Недовес!" Тогда решили взять еще контейнер с мелкими бомбами, которые и доверили метать вручную писателю в "заданном районе".
      В полете все было: и тревожное и комическое. Командир корабля Филин поручил Кожевникову наблюдать за обстановкой: появятся ракеты - это линия фронта, докладывай. Писатель старался изо всех сил. Наблюдал. Увидел замелькавшие над самолетом желто-красные вспышки и докладывает командиру, что пересекли линию фронта. А Филин смеется:
      - Линию фронта уже давно пролетели. Это не ракеты, а разрывы снарядов немецких зениток.
      За годы войны наши корреспонденты не раз летали на бомбардировщиках и штурмовиках. Но первую страницу боевых вылетов журналистов и писателей нашей газеты открыл Вадим Кожевников.
      Писатель мне рассказывал, что после этого полета ему стало легче работать в авиационном полку. Летчики как бы приняли корреспондента в свою семью, считали его своим человеком, более доверительно и щедро с ним разговаривали о боевых и житейских делах. И не надо было ему спрашивать о том, что они чувствовали, что переживали в полете. Это он и сам пережил. Так было, вспоминает Вадим Михайлович, и в пехоте: лежишь в роте на передовой, кругом стрельба, шкура в гармошку собирается, но бойцы видят рядом корреспондента - и раскрывают ему свою душу.
      - И потом, - как бы в "оправдание", замечает он, - писатель, журналист должен быть любопытным...
      * * *
      Был еще один, сугубо "земной" эпизод, о котором без улыбки вспомнить нельзя.
      На второй или третий день после опубликования в "Красной звезде" очерка "В полете" ко мне прискочил наш спецкор Василий Коротеев и сообщил, что редактор фронтовой газеты "арестовал" Кожевникова за то, что он без его ведома послал очерк в "Красную звезду", нарушив этим "приоритет" его газеты, где писатель состоял в штате. Кожевников, мол, безвыходно сидит в палатке, с него даже ремень сняли.
      И смех и грех!
      Надо принимать меры. Вечером я был в ГлавПУРе, пожаловался на редактора фронтовой газеты. Мне сказали: "Составьте телеграмму начальнику политуправления фронта". Я набросал довольно лояльную депешу - мол, передайте своему редактору, чтобы не препятствовал сотрудничеству своих корреспондентов в "Красной звезде". Главначпура прочитал, крест-накрест перечеркнул ее и написал другой текст: "Какой чудак запретил Кожевникову печататься в "Красной звезде"?" Сейчас могу.сказать, что в тексте вместо слова "чудак" было другое, более строгое, резкое, в духе и характере армейского комиссара... Во всяком случае, Кожевникова сразу же освободили из-под "ареста".
      - Эта телеграмма, - рассказывал мне писатель, - выручила всех нас, работавших во фронтовой газете, мы стали беспрепятственно печататься в центральной прессе.
      13 сентября
      Читатели привыкли, что каждый день или через день на страницах "Красной звезды" печатаются искрометные статьи, памфлеты, фельетоны, заметки Ильи Эренбурга. Мне рассказывали, что, когда политруки раздают бойцам свежий номер нашей газеты, непременно кто-нибудь да спросит:
      - А Эренбург сегодня есть?
      Рассказывали также, что в одном партизанском отряде был отдан письменный приказ: "Разрешается после прочтения употреблять "Красную звезду" на раскурку, за исключением статей Эренбурга". Не знаю, действительно ли существовал такой приказ - сам я его не видел, - но даже если это легенда, то и она говорит о многом.
      И вдруг с 6 сентября его статьи почти на неделю исчезли со страниц "Красной звезды". Читатели звонили в редакцию, спрашивали:
      - Что с Эренбургом?..
      Его очерк, напечатанный 13 сентября, дал исчерпывающий ответ на подобные вопросы и запросы.
      В середине августа резко ухудшилась обстановка на Юго-Западном фронте. Гитлеровцы продвигались в направлении Чернигова - Конотопа - Прилук, имея целью обойти киевскую группировку наших войск. Чтобы помешать осуществлению вражеского замысла, был создан Брянский фронт. Во главе его поставили генерала А. И. Еременко. Перед войсками фронта была поставлена задача разгромить танковую группу Гудериана. Наряду с сухопутными войсками, в том числе танками и артиллерией, к этой операции привлекалось около 500 самолетов, что при тогдашних наших возможностях считалось весьма внушительной силой.
      "Красная звезда" командировала на вновь созданный фронт корреспондентов - Петра Коломейцева, Павла Трояновского, Василия Гроссмана, Зигмунда Хирена и фоторепортера Олега Кнорринга. Затем собрался туда и я. Накануне отъезда, вечером заглянул в комнату номер 15. Там, как всегда, Илья Григорьевич, весь в табачном дыму, усердно выстукивал на своей машинке очередную статью. Сказал ему, куда я отправляюсь, и пригласил, если он желает, поехать со мной.
      Эренбург сразу же перестал печатать, вскочил с кресла и, словно боясь, как бы я не передумал, произнес скороговоркой:
      - Готов, хоть сейчас...
      - Сейчас нельзя, - успокоил его я. - Сейчас нужна ваша статья - для нее оставлено место в полосе. Приходите завтра с рассветом. Я скажу начальнику АХО, Одецкову, чтобы он вас экипировал.
      Илья Григорьевич давно рвался на фронт, но мы его не пускали. Все-таки он был уже не молод и делал в редакции очень важное дело. Никто не мог упрекнуть Эренбурга за "тыловой образ жизни". А свое бесстрашие он доказал еще в Испании.
      Однажды, в июле кажется, когда немецкие самолеты стали прорываться к Москве, а Илья Григорьевич - в который уже раз! - завел разговор о командировке на фронт, я предложил ему:
      - Поезжайте к нашим летчикам. Чем там не фронт?
      Эренбург рад был и этому. Тотчас отправился в авиаполк, сбивший уже с десяток немецких бомбардировщиков. Пробыл там день и целую ночь, а утром прямо с аэродрома зашел ко мне. Его будто подменили. Куда девались недавняя угрюмость и суховатая сдержанность! Он словно бы сбросил с плеч стопудовую тяжесть переживаний, давивших в те трудные дни каждого из нас. Увлеченно стал делиться со мною впечатлениями, навеянными поездкой. Потом поделился этим и с читателями "Красной звезды":
      "Идиллические окрестности Москвы - леса, речка, лужайки с яркими цветами, запах смолы и сена. Никто не догадается, что здесь командный пункт аэродрома. Воздух Москвы охраняют смелые летчики.
      Под вечер тихо. Некоторые летчики спят, другие читают газеты или валяются на траве. Близок час ночной работы. Телефон: "Группа бомбардировщиков замечена над Вязьмой". Летчики наготове. Мощные прожекторы пронизывают небо, их лучи рыщут, мечутся, настигают незримого врага. Вот он... И тотчас вдогонку несется истребитель.
      Двадцать минут длится воздушный бой. Слышны пулеметные очереди. В небе огоньки. И вдруг над лесом пламя - это летит вниз "юнкерс".
      Эренбург познакомился тогда с незаурядным летчиком - лейтенантом Титенковым и довольно подробно рассказал о нем в газете. Писательское чутье не подвело Эренбурга. Вскоре Константину Титенкову было присвоено звание Героя Советского Союза.
      Грешным делом, я рассчитывал, что эта поездка хоть на какое-то время угомонит Илью Григорьевича. Куда там! После нее он еще настойчивее стал домогаться командировки на фронт. И я решил: пусть уж едет вместе со мной, все же, полагал я, мне легче будет совладать там с ним, чем кому-нибудь другому, - где не достанет силы убеждения, выручит редакторская власть.
      ...Рано утром Илья Григорьевич впервые облачился в военную форму. Вид у него был далеко не бравый. Из того, что имелось на нашем вещевом складе, Василий Иванович Одецков с трудом подобрал для сутулой фигуры Эренбурга мало-мальски сносные гимнастерку и бриджи. А вот с сапогами оказалось хуже - голенища болтались на тонких икрах, как порожние ведра. И с пилоткой не ладилось: из-под нее все время выползали космы; это раздражало Эренбурга - он сдвигал ее то к правому, то к левому виску.
      Мы сразу же отправились в путь. С нами поехал еще писатель Борис Галин: редакция продолжала усиливать свою спецкоровскую группу на Брянском фронте.
      Дорога пролегала по живописным местам центральной Руси: пологие спуски и подъемы, тихоструйные реки, сосновые рощи и березовые колки, села с деревянными домами и пылающими рябинами. Ночевали мы в Орле, в каком-то штабе. Эренбург улегся на диване, Галин примостился на столе. Поднялись на заре, но произошла задержка. Дома Эренбургу не понравились почему-то выданные Одецковым портянки, и его жена Любовь Михайловна заменила их какими-то бело-розовыми полосками более мягкой, что ли, материи. И вот теперь Илья Григорьевич мучился: наматывал эти полоски на ногу, разматывал, снова наматывал, пока не пришел на помощь Галин.
      К полудню мы были под Брянском. Командный пункт фронта, по данным Генштаба, располагался восточнее города, в районе станции Свень. Туда мы и держали путь. Однако Илья Григорьевич попросил хотя бы на часок заехать в город. Недавно, читая радиоперехваты, писатель увидел сообщение о том, что Брянск занят войсками Гудериана 3 сентября. Эренбург располагал также неотправленным письмом убитого лейтенанта Горбаха из штаба Гудериана. Этот лейтенант еще 21 августа писал какому-то господину в Германию: "Сомкнем через Брянск и Тулу за Москвой последнее кольцо вокруг советов. Вы, очевидно, удивлены, что я открыто рассказываю об этом? Но когда вы получите мое письмо, все то, о чем я пишу, станет действительностью".
      Илья Григорьевич убеждал меня, что ему обязательно надо побывать в Брянске, увидеть все своими глазами, чтобы ответить брехунам.
      Что ж, повернули на Брянск. Магистраль оживленная. Обгоняем замаскированные зелеными ветками военные машины. А навстречу по обочинам дороги движутся крестьянские подводы. Это колхозники возвращаются из Брянска с базара. Преимущественно женщины и старики.
      Миновали мост через Десну. На каждом шагу - следы недавних бомбежек. На многих улицах торчат одни печные трубы. Кое-где еще тлеют очаги пожаров. Но жизнь протекает здесь вообще-то нормально.
      Пульс прифронтового города бьется учащенно, но паники нет. Открыты магазины, почта, телеграф. Возле горсовета очередь - там выписывают ордера на жилье тем, кто остался без крова. По улицам шагают патрули истребительных отрядов: местные рабочие с трехлинейками за плечами. На железнодорожных путях дымят паровозы. Возле них снуют машинисты со своими сундучками. Приходят и уходят поезда.
      Словом, нет и не было в Брянске немцев. Не считая, конечно, пленных. Их везли на грузовиках под охраной наших автоматчиков в штаб фронта. Туда же повернули и мы.
      Андрея Ивановича Еременко нашли в деревянном домике с верандой. Встретил он нас тепло, как старых знакомых. Посидели на веранде за чашкой крепкого чая. Командующий неторопливо рассказывал о делах фронтовых. Его войскам пришлось вести тяжелые оборонительные бои. Однако выстояли, задержали танки Гудериана.
      - К Брянску немцы подходили? - допытывался Эренбург.
      - Подходить-то подходили, - отвечал командующий, - но мы их отбросили километров на шестьдесят, а сейчас вот уже восьмой день ведем наступление. Первые успехи достигнуты. Очищен от противника правый берег Десны. Между Десной и Сожем, особенно на трубчевском направлении, наши войска нанесли немцам сильный удар.
      Андрей Иванович был настроен оптимистически, а все-таки нетрудно было понять, что операция протекает далеко не так, как требовала Ставка.
      Подошел еще какой-то генерал и вмешался в наш разговор. Из его реплик следовало, что у гитлеровцев все идет к развалу. Мы с Эренбургом понимающе переглянулись: хотелось бы верить! Чувствовалось, что этот генерал стремится взбодрить не столько нас, сколько самого себя.
      - Все равно разобьем этого подлеца Гудериана! - в тон ему воскликнул Еременко.
      Фамилию "Гудериан" Андрей Иванович произносил не иначе как с добавлением - "подлец". Что ж, подумалось мне, каждый волен по-своему выражать свою ненависть к разбойничьей фашистской армии. Вот Эренбург всех ее представителей наградил презрительной кличкой "фрицы". И кличка эта прижилась, вошла в наш разговорный лексикон, в печать.
      Только после войны разгадал я окончательно, почему Андрей Иванович все время величал Гудериана подлецом. Помогла мне в этом запись переговоров Еременко с Верховным главнокомандующим, состоявшихся 24 августа 1941 года. Вот краткая выдержка из этого документа:
      "У аппарата Сталин. Здравствуйте! У меня к вам несколько вопросов... Если вы обещаете разбить подлеца Гудериана, то мы можем послать еще несколько полков авиации и несколько батарей РС. Ваш ответ?