Статья Эренбурга начинается так:
      "Наши летчики везут немцам гостинцы. Иногда они берут не бомбы, а листовки. В листовках мы говорим немецкому народу: погляди, чем ты был и чем стал. Ты был народом Канта и Гёте, Маркса и Гейне. Ты стал солдатом шулера Геббельса, бандита Геринга, сутенера Хорста Весселя. Ты был усидчивым тружеником и философом. Ты стал кочевником и убийцей. До Гитлера ты строил больницы и школы, заводы и музеи. С Гитлером ты разрушил Роттердам и Варшаву, Орлеан и Белград...
      Сосчитай, сколько твоих знакомых уже убиты в России. Пока ты еще можешь их сосчитать. Потом тебе придется считать уцелевших..."
      И о василиске:
      "В древности люди считали, что существует мифический зверь василиск. По описанию Плиния, василиск - ужасен. Когда он глядит на траву, трава вянет. Когда он заползает в лес, умирают птицы. Глаза василиска несут смерть. Но Плиний говорит, что есть средство против василиска: подвести василиска к зеркалу. Гад не может выдержать своего собственного вида и околевает.
      Фашизм - это василиск. Он несет смерть. Он не хочет взглянуть на самого себя. Германия боится зеркала: она завешивает его балаганным тряпьем... Но мы ее загоним к зеркалу. Мы заставим немецких фашистов взглянуть на самих себя. Тогда они издохнут, как василиск.
      Кидайте бомбы, товарищи летчики! Кидайте и листовки... Гитлеровцы не уйдут от фугасок. Они не уйдут и от зеркала".
      * * *
      Мне позвонил Дмитрий Мануильский - секретарь исполкома Коминтерна. Ему понравилась статья Эренбурга, он сказал, что решено перевести ее на немецкий язык и забросить в тыл противника. Когда я сообщил об этом Илье Григорьевичу, он ответил:
      - А я уже сам перевел ее и на немецкий, и на французский. Для радио...
      Немецкий перевод мы сразу же переслали Мануильскому.
      Стали появляться в "Красной звезде" партизанские материалы. Вначале шли небольшие заметки. Но уже 16 июля газета напечатала развернутую корреспонденцию украинского писателя Ивана Ле о подвиге партизан из колхоза "Красный луч", истребивших фашистский отряд. Затем опубликовали статью секретаря ЦК партии Белоруссии П. Пономаренко "Разгорается пламя партизанской войны в Белоруссии". Печатались также красноречивые документы - приказы, дневники, письма, в которых гитлеровские офицеры и солдаты вынуждены были признать, что местное население встречает оккупантов не хлебом и солью, а штыками, гранатами и топорами.
      6 августа мы получили Указ Президиума Верховного Совета СССР о награждении орденами и медалями большой группы советских граждан, отличившихся в партизанской борьбе на территории Белоруссии. Первые награды партизанам! Первые Герои Советского Союза из партизанских командиров Тихон Бумажков и Федор Павловский!
      Вспоминаю, каким взволнованным прибежал тогда ко мне секретарь редакции Александр Карпов.
      - Зевнули наши корреспонденты. О партизанах нет в нашем портфеле ничего.
      - Звоните в Гомель Трояновскому и Гроссману, - распорядился я. - И давайте думать, что можем сделать сами.
      У нас уже был опыт: научились немедленно откликаться на такого рода события.
      Прежде всего - передовая. Ее подготовили через два часа. Стали искать в Москве белорусских поэтов. Нашли Петруся Бровку. Показали ему Указ.
      - Тихона Бумажкова я знаю, - сказал поэт. - Это один из секретарей райкомов партии. С удовольствием напишу о нем.
      Вечером Бровка принес свое стихотворение "Партизан Бумажков". Мы поставили его на первую полосу, сразу после Указа. Непритязательные строки, а запомнились:
      Свой отряд среди лесов
      Вел товарищ Бумажков...
      Сто четыре храбреца
      Каждый верен до конца.
      Им, отважным, не страшна
      Партизанская война.
      Командир их впереди,
      Гнев пылает в их груди.
      ...
      Обходя своих бойцов,
      Тихо молвил Бумажков:
      - Бейте гада прямо в лоб,
      Загоняйте гада в гроб!
      И от залпа дрогнул шлях,
      Получил гостинцы враг.
      - Ты за хлебом прешь, подлец?
      Получай и жри свинец.
      - Наш забрать ты хочешь сад?
      Так отведай же гранат!
      Крови жаждешь, волчий сын?
      На бутылку, пей бензин!
      ...
      Партизаны напролом
      Били пулей и штыком.
      И меж соснами в пыли
      Двадцать танков полегли.
      Враг нам смерть и ужас нес,
      Но погиб кровавый пес.
      И опять среди лесов
      Водит хлопцев Бумажков.
      А на следующий день мы уже развернулись пошире: Василий Гроссман и Павел Трояновский прислали из Гомеля подборку разных материалов. В ней беседа с секретарем ЦК партии Белоруссии Г. Б. Эйдиновым о подвигах партизан, отмеченных наградами, очерк о Бумажкове и Павловском...
      Чутье подсказывало нам: вероятно, скоро последует еще один Указ - о награждении украинских партизан. Чтобы он не застал нас врасплох, заблаговременно дали задание корреспондентам по Юго-Западному фронту: срочно сделать полосу о партизанах Украины.
      Они сработали оперативно. Все материалы передали по телеграфу. Здесь и статья члена Военного совета фронта дивизионного комиссара Е. Рыкова, и дневник партизанского разведчика Николая Хромова, большой очерк Бориса Лапина и Захара Хацревина "Лесная армия" и др.
      По общему мнению, полоса - от первой до последней строки - была, как у нас говорили, читабельной, то есть интересной, впечатляющей. Особенно хотелось бы отметить писательский очерк "Лесная армия". Лапин и Хацревин рассказывают о своих встречах с партизанами:
      "Это было при разных обстоятельствах: на опушке леса, где появлялся бородатый крестьянин с косой на плече, прошедший в расположение Красной Армии; на траве у полевой кухни, где партизаны кормились после нескольких дней блужданий по лесу на самой линии фронта; в деревенской хате перед обратным уходом "туда"; ночью при свете пылающего пожара, на окраине села, в трагический и полный величия момент, когда только что организованный отряд колхозников прощался с красноармейцами, переходившими на новые позиции..." То есть оставлявшими это село.
      Один из отрядов писатели провожали в тыл врага. Десять дней спустя им удалось снова встретить двоих партизан этого отряда:
      "В дубовом лесу, невдалеке от переднего края, они сидели на траве. Парень и девушка... Сегодня ночью они пришли из фашистского тыла. Через час им предстояло снова вернуться к своим... Они приобрели все навыки старых бойцов "потайной войны". Они научились ориентироваться в темноте, спали под дождем, укрывшись ветками, пили болотную воду, перекликались друг с другом птичьими голосами..."
      И дальше - рассказ о первых боевых делах отряда. И прощание с партизанами - щемящая душу пророческая концовка:
      "В глубоком волнении мы глядели ему вслед. Придет время - его имя и имена боевых его товарищей будут названы перед лицом всего народа - на вечную славу..."
      Однако и эта полоса, и все прочие наши публикации о народной войне в тылу врага делались не так, как мы привыкли делать для газеты фронтовые материалы, по крайней мере большую часть из них. Те писались, как правило, под впечатлением лично увиденного корреспондентом, а здесь пока только с чужих слов.
      Начал я подумывать: не забросить ли кого-нибудь к партизанам? Случай такой подвернулся. Работал у нас корреспондентом по Юго-Западному фронту лейтенант Евгений Свиридов. Разговаривая с ним однажды по телефону, я высказал недовольство тем, что он не пишет о партизанском движении.
      - Пошлите меня к партизанам, напишу, - отвечает Свиридов.
      - Хорошо, подумаем, - пообещал я.
      В тот же день позвонил в Военный совет фронта, дивизионному комиссару Рыкову, попросил его организовать переброску Свиридова через линию фронта. Рыков обещал мне сделать это и обещание свое выполнил. Первая попытка не удалась: немцы обнаружили лодку, на которой корреспондент переправлялся через реку, и потопили ее. Свиридов вернулся обратно вплавь. Через несколько дней его посадили на самолет и сбросили с парашютом далеко от линии фронта в какой-то лес. Увы, ему не повезло и в этот раз. С партизанами он связаться не сумел и вернулся с пустыми руками...
      * * *
      Через некоторое время получили телеграмму от нашего корреспондента по Южному фронту: "Выехал в специальную командировку. Вернусь - доложу. Лильин". Тщетно пытались мы разгадать, что это за "специальная командировка"? Через неделю все разъяснилось само собой. Лильин прислал четыре очерка под рубрикой "Письма из партизанского отряда".
      Раньше чем знакомить читателей с этими очерками, хочу рассказать немного об их авторе - Теодоре Яковлевиче Лильине. Он был, кажется, единственный среди сотрудников "Красной звезды", кому довелось начать свою журналистскую деятельность еще в годы гражданской войны в армейской газете "Красный боец" на врангелевском фронте. После разгрома Врангеля были долгие годы работы в местной печати, затем более десяти лет Лильин работал корреспондентом "Правды" на Украине. Незадолго до Отечественной войны перешел в "Красную звезду" и возглавил у нас отдел информации.
      Немало сделано им для привлечения к сотрудничеству в нашей газете видных советских писателей, о чем свидетельствует хотя бы такая записка:
      "Уважаемый тов. Лильин! Очень обрадовало меня Ваше любезное письмо. С удовольствием буду сотрудничать в такой замечательной газете, как "Красная звезда"... Привет тов. Ортенбергу.
      С искренним уважением М. Бажан".
      Когда началась Отечественная война, удержать Лильина в Москве не удалось - выпросился на фронт. Писал оттуда немало, но еще больше добытых материалов передавал в редакцию для писателей, хотя мог бы и сам написать. Но Лильину было чуждо тщеславие. Он заботился прежде всего о том, чтобы выступление газеты получило бы наибольшее общественное звучание.
      Вот еще одна из характерных записок Лильину:
      "Дорогой товарищ Лильин! Хочу Вас поблагодарить за присылку интересных материалов. Все то, что я не использую для "Красной звезды", даю в заграничную печать. Ваши материалы о Франции и Бельгийских легионах имели успех во Франции (даю через радио и газеты де Голля). Всегда с увлечением читаю Ваши корреспонденции.
      С приветом Илья Эренбург".
      Хорошо известна храбрость Теодора Яковлевича в боевой обстановке. Мне довелось видеть его при форсировании Днепра войсками 6-й армии южнее Днепропетровска. Выдержка у него была подлинно солдатская!
      Дочь Лильина, писательница Лариса Исарова, рассказала мне о любопытной ее беседе с одним из бывших фотокорреспондентов "Красной звезды". Когда она назвала фамилию отца, собеседник ее отозвался о нем так:
      - Жестокий, беспощадный человек! Всех нас гнал в огонь. Ему, видите ли, нужны были только подлинные боевые кадры.
      - А сам он где находился в это время? - спросила Лариса Теодоровна.
      - Ну, сам-то лез только на передовую. Да ведь не все же такие, как он, заговоренные.
      - Вы с ним ссорились?
      - Еще бы.
      - Боялись, что он начальству пожалуется?
      - Нет, этого он никогда не делал. Сам любил воспитывать...
      Я не знал об этой истории - Лильин не подводил товарищей. Зато отлично знаю, что к самому себе он был гораздо требовательнее, чем к другим, отличался редкостной скромностью и искренностью. Позволю себе обнародовать выдержку из одного его письма жене (их обоих давно уже нет в живых):
      "На протяжении двух месяцев на меня сразу свалились две правительственные награды, которые, особенно последняя, буквально подавила меня своей неожиданностью и высоким значением. 22/IV мне был вручен орден Красного Знамени. Я просто был ошеломлен такой высокой оценкой моих заслуг. До этого, в мае, я тебе писал, не знаю, дошло ли до тебя, я получил из Москвы телеграмму, что награжден медалью "Партизану Отечественной войны". Я чувствую себя в долгу за эти награды и просто не знаю, чем их еще оправдать.
      Меня особенно растрогало награждение орденом Красного Знамени, первым, учрежденным в нашей стране орденом, к которому я привык всегда относиться с огромным уважением и меньше всего думал, что когда-нибудь получу его и я. И вот в такие минуты душевной растерянности, пусть хотя и радостной, мне не хватает тебя, или, по крайней мере, твоих писем, моя любимая..."
      После того немногого, что я рассказал здесь о Лильине, ни у кого, по-моему, не возникнет вопрос: почему именно он первым из сотрудников "Красной звезды" (да, пожалуй, даже первым из всех корреспондентов центральной печати) пробился к партизанам, чтобы написать о них не по чужим рассказам, а по собственным впечатлениям.
      И вот опубликован первый из четырех его очерков - "В плавнях". Прежде всего автор знакомит читателей с экстремальными природными условиями, в которых действуют партизаны:
      "На многие десятки тысяч гектаров раскинулись днепровские плавни. Лоза, ива, верба, высокие зеленые травы образовали здесь речную тайгу. Плавни лежат на воде. Глубина на два штыка, говорят партизаны о почве, а там снова днепровская вода. Чужому человеку в зарослях плавней - гибель. В двух шагах от вас могут скрываться люди, а вы и не заметите этого. Плавни изрезаны реками, речонками и бакаями. Бакаи - местное название небольших оврагов, всегда заполненных водой. Здесь часто глубина в человеческий рост".
      Дальше рассказывается, как формировался партизанский отряд, который возглавил Федор Тихонович Рыжиков - в прошлом грузчик, перед войной директор одного из местных предприятий, коммунист с 1919 года, партизанивший всю гражданскую войну.
      Непрост был путь корреспондента в партизанский лагерь.
      Но об этом Лильин не желает распространяться. Ограничивается скороговоркой:
      "Партизанский катер захватил нас на левом берегу Днепра... У одного из рукавов катер останавливается. Дальше мелко, и он не рискует туда двигаться. Пересаживаемся на плоскодонки и медленно плывем по тихим заводям. Много зеленой ряски, плавают широкие, похожие на лопухи листья водяных лилий, тихо колышутся ветви склонившихся над водой серебристых ив... Нас осторожно окликают часовые. Пароль - и мы в партизанских владениях".
      Основу первого очерка составляют зорко подмеченные автором специфические подробности партизанского быта, который только-только начинал складываться. В трех последующих речь идет уже о боевых делах партизан. Пересказывать и даже цитировать их не буду: теперь, когда вышло столько превосходных книг о партизанской борьбе с немецко-фашистскими захватчиками, очерки Лильина могут показаться не такими уж яркими. А тогда все это было внове, своеобразное окно в неизведанное.
      Эти очерки перепечатали "Правда", многие областные газеты. Их передали по радио, они вышли без ведома автора отдельной книжкой в издании "Огонька".
      Да, честно заработал Лильин свою партизанскую медаль.
      К слову сказать, когда мы представляли его к награждению, никаких реляций я не писал. Просто приложил к нашей просьбе четыре напечатанных нами очерка корреспондента. Этого было достаточно.
      23 сентября
      Немецкое радио объявило, будто бы в районе озера Ильмень германскими войсками разбиты крупные силы трех советских армий и что эти армии потеряли много людей и боевой техники. Для пущей убедительности были названы цифры наших потерь: 53 тысячи человек, 320 танков, 695 орудий.
      Я пошел в Генштаб проверить эти данные. Там картина прояснилась. Да, наши войска понесли большие потери в людях: ранеными и убитыми до 30 тысяч человек. Немало потеряно и артиллерии, хотя значительно меньше, чем объявил Берлин. А в отношении танков просто бессовестное вранье: на всем Северо-Западном фронте их было несколько десятков. Но главное в другом: наши армии не разбиты, они живут, действуют, упорно сопротивляются врагу, наносят ему тяжелые потери.
      Надо ответить гитлеровским брехунам. К военному проводу был вызван корреспондент по Северо-Западному фронту Леонид Высокоостровский. Я посвятил его в наши намерения и спросил: кто из фронтового начальства смог бы выступить на страницах газеты. Корреспондент сразу же назвал генерал-лейтенанта Н. Ф. Ватутина. В ту пору Ватутин был уже известным военным деятелем: в начале войны он занимал пост первого заместителя начальника Генштаба, потом возглавил штаб фронта.
      Ватутин с готовностью откликнулся на нашу просьбу и вот статья его "Правда о боях в районе озера Ильмень" - уже напечатана. В ней подытожены результаты боевых усилий армий Северо-Западного фронта на протяжении целого месяца:
      "Стараясь выйти к озеру Ильмень, фашисты сгруппировали крупные силы и повели наступление в направлении Сольцы - Шимск. Они оттеснили наши части прикрытия и на узком участке прорвались в глубь обороны примерно на 12-15 километров. Так появился клин, столь излюбленный гитлеровскими генералами. Однако, говоря фигурально, клин этот был вышиблен клином же..."
      Не имела успеха и другая попытка противника - обойти оборону советских войск с севера. "Если обозначить этот путь карандашом, - продолжает Ватутин, - то графически получится почти сомкнутая линия круга, в которой оказались наши части. Надо полагать, что генералы из 16-й немецкой армии именно так и рассуждали, объявляя об окружении советских войск. На самом же деле фашистские мотомехколонны прокатились лишь по нашей тыльной дороге, а затем сами попали в окружение и перешли к обороне. Концентрическим наступлением нашей пехоты враг был почти полностью разгромлен. Только небольшим его группам удалось прорваться обратно, на соединение со своими войсками".
      В статье были точно названы группировки и дивизии противника, потери врага. При этом подтверждалось все трофейными документами и показаниями пленных.
      После того была еще одна статья Ватутина с Северо-Западного фронта, и я все время помнил о нем как о возможном авторе новых выступлений в "Красной звезде" по крупным военным вопросам. Однако долго не представлялось случая поговорить с ним об этом. Встретились мы только зимой 1943 года в ходе Изюм-Барвенковской наступательной операции войск Юго-Западного фронта. Ватутин возглавлял уже этот фронт, а до того командовал Воронежским фронтом, силами которого успешно осуществил Острогожско-Россошанскую наступательную операцию, участвовал в Воронежско-Касторненской - тоже наступательной - операции.
      Николаю Федоровичу едва перевалило тогда за сорок. Он был не по летам грузноват, но очень подвижен и деятелен. За тот день, что я провел у него и наблюдал его работу, он столько дел переделал, что диву даешься.
      За скромным обедом зашел, конечно, разговор и о "Красной звезде": в каждой поездке по фронтам я стремился проверить эффективность и прицельность выступлений газеты, их соответствие запросам действующей армии. Сказав несколько добрых и даже лестных для нашего коллектива слов, Ватутин выразил пожелание, чтобы "Красная звезда" лучше освещала опыт наступательных операций. Притом были помянуты и Острогожско-Россошанская и Воронежско-Касторненская. Я не замедлил воспользоваться этим:
      - Слово за вами, Николай Федорович. Готовы дать вам целую полосу на любую из этих операций, а равно и на ту, которую вы проводите теперь. Помните, как сильно прозвучала ваша статья о боях в районе озера Ильмень? Вот так бы и сейчас...
      - Сейчас - другое дело. Как можно писать о самом себе?.. А впрочем, подумаю, - пообещал он.
      Интересный это был человек. Не могу забыть эпизод, связанный с назначением его на пост командующего войсками Воронежского фронта. По свидетельству А. М. Василевского, на совещании в Ставке при подборе командующего для этого фронта возникли затруднения. "Назвали несколько военачальников, но Сталин отводил их. Вдруг встает Николай Федорович и говорит:
      - Товарищ Сталин! Назначьте меня командующим Воронежским фронтом.
      - Вас?.. - Сталин удивленно поднял брови..."
      Ах, как я жалею, что ничего не знал об этом при моей встрече с Ватутиным зимой 1943 года. Непременно бы расспросил о подробностях. Случай-то, как говорится, из ряда вон. Надо было обладать большой верой в свои возможности, свои силы и, конечно, незаурядной решимостью, чтобы сделать такое заявление Верховному, пренебрегая ради великого дела мелочными условностями. Ватутин обладал всем этим. И Верховный утвердил его в должности командующего фронтом.
      ...Прощаясь в тот раз с Николаем Федоровичем, я попросил у него самолет - слетать до Изюма. В Изюм меня тянуло неудержимо. И не только потому, что хотелось побывать в боевых частях. В Изюме я жил и работал в 20-е годы. Там протекала моя комсомольская юность. Там в 1922 году меня приняли в члены партии. В Изюме я впервые взял в руки рабселькоровское перо, а впоследствии там же редактировал окружную газету. Очень хотелось взглянуть, что осталось от родного мне города.
      Каково же было мое изумление, когда Ватутин, так хорошо принявший меня, вдруг отказал мне. Отнюдь, как выяснилось, не по скупости, а по доброте своей и трезвости взглядов: не хотел подвергать меня необязательному риску.
      Все же я уговорил его. Дал он мне и даже не один, а два самолета.
      - На всякий случай... - объяснил Николай Федорович эту свою щедрость.
      * * *
      Владимир Лидин принес фельетон с интригующим заголовком: "Мед и пчелки". В руки писателя попал дневник старшего фельдфебеля 305-го пехотного полка Карла Баумана. Фельдфебель с педантичной аккуратностью записывал каждый день все, что происходило на его глазах, и свои переживания. Событий было много, переживания же связывались, главным образом, с едой - автор любил пожрать, особенно обожал мед.
      Вот выдержки из дневника:
      "22 июня. Война с Россией. Переход через Прут в 2 часа... Говорят, в России хороший мед.
      25 июня.
      Наша атака отбита.
      2, 3, 4 июля. Сильное сопротивление русских (Абель и Кельман убиты...).
      28 июля. Убит Раумер..."
      И так каждый день - то убитые, то тяжело раненные. Но при этом автор не забывал о меде:
      "7 августа. Александровка. Дождь. Расположились в крестьянском доме. Наконец мы достали мед. Блаженство было бы полным, если бы не бомбежка.
      11 августа. Выход в 6 часов. Отдых в фруктовом саду. Осталось немного меда из Михайловки. Мед - прекрасная вещь!..
      20 августа. Прибытие в Бобринец в 6 часов. Отдых - фруктовый сад, пиво и чудесный мед. Почему я такой сластена? Решено: я остаюсь в России. Здесь можно будет даром заполучить огромную пасеку вместе с рабочими. Эмма приедет сюда, и мы будем жить как в раю".
      Наконец последняя запись:
      "30 августа. 9 человек убитых, 3 человека раненых. Сильный артогонь, воздушная атака..."
      К этому дневнику - колючий комментарий писателя, раскрывающий суть заголовка:
      "В общем, мед действительно был. А потом прилетели пчелки. Пчелка ужалила старшего фельдфебеля Баумана, и ему пришлось расстаться и со своим дневником, и с надеждами на хорошую жизнь. Любители чужого меда должны знать: наши пчелки больно кусаются".
      Хотя номер газеты был уже сверстан, все же эту заметку втиснули на четвертую полосу.
      25 сентября
      Сводка Совинформбюро совсем краткая: "В течение 24 сентября наши войска вели бои с противником на всем фронте". За этой краткостью кроются драматические события. Армии Юго-Западного фронта бьются уже в окружении. Реальная угроза нависла над харьковским промышленным районом и Донбассом. Ленинград - в блокаде. Крым отрезан от страны. Правда, на центральном стратегическом направлении враг остановлен. Надолго ли? Нет сомнений, что немцы готовятся к новому прыжку на столицу. Не прекращаются налеты на Москву фашистских бомбардировщиков.
      В эти грозные дни вновь прозвучал вдохновенный голос Алексея Толстого. Опубликована его большая статья "Нас не одолеешь!". Эта статья доставлена в редакцию из Горького. Как туда попал Толстой? А вот так.
      Позвонил мне секретарь ЦК партии А. С. Щербаков и сказал, что решено эвакуировать Толстого с семьей в Горький.
      - Почему?
      Почувствовав в моем голосе протестующую нотку, Александр Сергеевич объяснил:
      - Он ведь не только ваш корреспондент, но и... Толстой! Не можем мы рисковать его жизнью...
      Признаться, не все мне было понятно в этом решении. Враг не так уж близок к Москве. А что касается бомбардировок, то все мы, и Алексей Николаевич в том числе, уже как-то приспособились к ним.
      Не сомневался я, что Толстой воспримет это решение, мягко говоря, без энтузиазма. Он не в тыл рвется, а на фронт - хочет видеть войну своими глазами. Выпрашивая у меня командировку в действующую армию, не перестает повторять одно и то же:
      - А знаете ли вы, что я в первую мировую войну был военным корреспондентом?
      Напомнил про Испанию, где побывал в окопах под Мадридом.
      Все это давно известно всей нашей редакции, и мои ответы Алексею Николаевичу тоже однообразны. Я объяснял Толстому, что и время другое, и война другая.
      На второй день после моего разговора со Щербаковым Толстой пришел в редакцию явно расстроенный и, чувствовалось, был крайне смущен неожиданным поворотом в своей судьбе. Сказал негромко:
      - Выгоняют меня из Москвы...
      Что мог я ответить ему? Чем успокоить? Молча развел руками - это означало, что сделать ничего не могу. Алексей Николаевич понимающе кивнул и пообещал:
      - Буду там писать. Для вас, для фронта...
      Через несколько дней после его отъезда редакция командировала в Горький Дмитрия Медведовского. Писатель встретил нашего посланца дружески, забросал его вопросами:
      - Как Москва?
      - Часто ли бомбят?
      - Что нового на фронте?..
      С Медведовским мы послали Толстому кое-какие материалы для статьи. Должен признаться, что они были сухи и однообразны - голые цифры и факты. Но я надеялся, что перо маститого писателя оживит их. Однако Толстой не стал "оживлять" наши материалы. Сам выехал на заводы. Встречался и беседовал там с рабочими, инженерами, партийными работниками, комсомольцами. Из огромного числа накопленных таким образом фактов Алексей Николаевич отобрал самые характерные, самые впечатляющие. Статья получилась чудесная, отличалась конкретностью. Автор намеренно избегал общих мест. Он рассказывал о героических свершениях народа лишь в одном из уголков нашей необъятной родины - Горьковском крае.
      Заканчивалась статья такими строками:
      "Бойцы и командиры Красной Армии из одного теста с нами, - говорит слесарь - бригадир и изобретатель, товарищ Токарев, пятьдесят три года работающий на заводе. - Эта война ужасная, конечно, но Красную Армию немцу не одолеть... Нас не одолеешь..."
      Последними словами сормовского рабочего Алексей Николаевич и озаглавил свою статью.
      * * *
      Вместе с Толстым в этом же номере газеты выступают Илья Эренбург, Борис Галин, Елена Кононенко, Михаил Светлов. Стихи, присланные из блокадного Ленинграда, назывались "Клятва".
      Здесь мы на Родину завоевали право,
      Здесь в Октябре ударил первый гром,
      Здесь преданность,
      Здесь мужество и слава
      Живут, как в общежитии одном.
      Мы стали снова в боевой тревоге,
      И молодость знамена пронесет,
      Чтоб сквозь туман победные дороги
      Опять увидеть с пулковских высот.
      Мы нашу клятву повторяем снова!
      Нет! В этот город не войдут враги.
      Здесь не замолкнет ленинское слово,
      Здесь не затихнут Кирова шаги!
      Звучит приказ - и все пришло в движенье.
      И пушек строй, и четкий шаг бойца,
      И корабли, идущие в сраженье,
      И к испытаниям готовые сердца.
      В одном строю идут отец и брат твой,
      И ленинградец принимает бой,
      И боевою нерушимой клятвой
      Советский город дышит пред тобой!
      26 сентября
      Более месяца назад в сводке Информбюро впервые появилось новгородское направление. Сообщалось: "В течение 19 августа наши войска вели бои с противником на всем фронте и особенно упорные на... новгородском направлении". Спустя два дня формулировка относительно боев на новгородском направлении изменилась. Совинформбюро характеризовало их как "особенно ожесточенные". Тогдашний читатель был чуток к языку сводок, хорошо понимал его. И на этот раз безошибочно понял, что немецкие войска уже прорвались к Новгороду, идет жестокий бой в городе, через три дня горестное известие: наши войска оставили Новгород.
      Прошла неделя, другая, месяц. Ни о Новгороде, ни о соседствующих с ним городах нет никаких сообщений. Где же враг? Остановлен он или прорвался дальше? Если остановлен, то где? Если прорвался, то как далеко? Предположения были разные, но все сходились на том, что Новгород для противника - ворота к жизненным центрам Советской страны: на север - к Ленинграду, на юг - к Москве!
      В редакции центральной военной газеты была, конечно, известна линия фронта. Но обнародовать такие сведения в газете не полагалось. Надо было как-то иначе информировать читателей о положении под Новгородом. Но как? Опыт подсказывал, что ответ на этот вопрос надо искать на месте, и я решил выехать в новгородскую армейскую группу.
      Уточнил в Генштабе, где располагается командный пункт группы, и отправился в путь-дорогу вместе с фотокорреспондентом Олегом Кноррингом. По Ленинградскому шоссе, основательно износившемуся за три месяца войны - в колдобинах и выбоинах, - мы добрались до 351 километра, свернули там влево и в густом лесу, под темными соснами, заметили несколько серых палаток. Возле одной из них я увидел хорошо знакомого мне по Монголии командующего армейской группой И. Т. Коровникова. На гимнастерке стального цвета черные бархатные петлицы танкиста, но не с генеральскими звездочками, а с ромбом комбрига. Иван Терентьевич перехватил мой недоуменный взгляд:
      - Ты не удивляйся. Сам себе у нас никто званий не присваивает... Боевой командующий армией - в старом звании комбрига. Как было не удивиться!
      Коровников кратко ознакомил меня с обстановкой, и мы сразу же направились на передовую. Дорога шла лесом, через волховские болотные хляби. Наши "эмки" часто застревали, да так глубоко, что приходилось рубить сосняк и жердями вытаскивать их.
      - У нас есть дороги и получше, но объезд велик. Я хотел как поближе, оправдывался Коровников.
      Потом лес как-то внезапно оборвался, машины выскочили на гребень высотки. Внизу зеркальной лентой извивалась река Волхов. До Новгорода отсюда - не более километра. Отчетливо виден Кремль, купола Юрьевского монастыря, зеленые пригороды. Кнорринг сфотографировал командарма на фоне этой новгородской панорамы, и мы продолжили свой путь уже пешком, скрываясь за кустами ивняка.