- Ступайте, - приказала она свите, - прогуляйтесь в роще. Мы побеседуем с поэтом наедине.
      Когда все удалились, Гатиба обернулась к Ильясу и повелительно сказала:
      - Садись.
      - У меня есть свое место, где я сижу, - ответил Ильяс, продолжая стоять.
      - Далеко ли отсюда?
      - Не очень.
      - В таком случае, пойдем и присядем там.
      Гатиба пошла следом за Ильясом. Они приблизились к поваленной иве. Места было достаточно для обоих. Они сели рядом, очень близко друг к другу, - к тому их вынуждала длина ствола.
      - Неужели в этой большой роще ты не нашел более живописного места? спросила Гатиба.
      - Когда я сижу здесь, моим глазам открываются многие удивительные прелести природы. Взгляните на реку! Сколько в ней жизни, целеустремленности. Вы не находите, что эти мятежные волночки можно сравнить с человеческими душами, окрыленными страстной мечтой? Волночки мчатся, желая обогнать друг друга. Не это ли поучительный пример для каждого молодого человека, желающего достичь своей цели?
      Гатиба откинула с лица покрывало.
      - Сегодня большое счастье показало мне свой лик, поэтому и я впервые в жизни открываю лицо передружим мужчиной. Не буду стесняться.
      - Есть ли смысл стесняться столь простых вещей? Однако нельзя забывать и того, что из-за этой простой вещи безвинно пострадала старая поэтесса. Ваш отец не переносит, когда женщины ходят с открытым лицом. Или вам неизвестно, какое несчастье постигло Мехсети-ханум?
      - Как можешь ты сравнивать меня с Мехсети-ханум? Я показываю свое лицо только тебе, а она - всему городу. Больше того, она добивалась, чтобы все девушки и женщины Арана ходили без чадры, с открытыми лицами, хотела узаконить это. Твоя Мехсети сделала несчастным Амир-Ахмеда, сына хатиба Гянджи. А ведь Амир-Ахмед слыл человеком праведным и все свое время посвящал молитвам. Ей удалось заманить влюбленного беднягу в свое логово в квартале Харабат. Она советовала девушкам Гянджи ходить без чадры, и это послужило причиной кровопролития.
      Ильяс, желая пресечь несправедливые нападки на Мехсети-ханум, протянул руку к кусту розы, пригнул одну из веток и спросил:
      - Скажите, что вы видите на этой ветке?
      Лицо Гатибы изобразило удивление.
      - Бутон.
      Ильяс взял рукой другую ветку.
      - А на этой?
      Гатиба продолжала недоумевать.
      - Здесь - цветок.
      - Скажите мне теперь, что из них красивее? Что лучше - когда роза остается бутоном, или когда она, сбросив чадру зеленых листочков, превращается в цветок?
      - Распустившаяся роза гораздо красивее.
      - Вы правы, распустившаяся роза красивее бутона. А раз так, почему вы требуете, чтобы наши девушки и женщины скрывали себя под чадрой, оставаясь навеки бутонами?
      - Выходит, ты тоже на стороне тех, кто хочет, чтобы женщины ходили с открытым лицом?
      - Вы с первой же встречи не стали скрывать от меня свое лицо, и это помогло мне побороть робость.
      - Я осуществляю сбои идеи только в применении к самой себе. Попытайся я распространять их на общество, пожелай превратить их в закон - меня также осудят, как и Мехсети-ханум. Это бесспорно.
      - Вы от Мехсети-ханум переняли манеру открывать лицо?
      - Нет, не от нее.
      - Но вы все-таки отбросили чадру.
      - Есть ли смысл прятать лицо от человека, которому ты хочешь открыть свое сердце? Да, я отбросила чадру, но ты должен знать, что я все равно считаю это недозволенным. А Мехсети считала дозволенным.
      Ильяс оставил без ответа слова Гатибы, так как избегал говорить с ней слишком откровенно. Гатиба была способна передать отцу мысли, которые он мог высказать в разговоре совершенно случайно.
      Молчание затянулось. Гатиба почувствовала, что Ильяс уклоняется от откровенной беседы.
      - Не стесняйся, не бойся говорить искренне! - сказала она с жаром. -Ты поэт, у тебя чуткое сердце. Ты обязан многое понимать без слов. Видишь, я откинула чадру. Это значит, что и в нашем разговоре со многих вещей должна быть сброшена чадра. Я разрешаю. Скажи, почему ты побоялся написать ответ на мое письмо? Как нехорошо!
      - Ваше письмо - опасная вещь.
      - Оно говорит об уважении, которое я питаю к тебе, -- больше ни о чем. Да и как можно называть опасным письмо, написанное внучкой халифа?!
      - Потому-то я и назвал его опасным, что оно написано дочерью эмира и внучкой халифа. - Я бедный поэт. Вам самой хорошо известно, что в краю, управляемом вашим отцом, нет людей более бесправных и презираемых, чем поэты. Имеется немало вещей, на которые мне хотелось бы открыть вам глаза, но ведь их нельзя взвешивать весами вашего разума. Это может привести к нежелательным последствиям. Многое из того, о чем я хотел бы вам сказать, вы хорошо знаете и без меня. Нет такой вещи на свете, которая не подчинялась бы законам природы. Если бы надо было, чтобы женщины ходили с закрытыми лицами, природа не забыла бы этого и не прошла бы мимо. Теперь подумайте сами, что лучше - ходить в чадре или любоваться этой прекрасной рощей и рекой, не закрывая лица, не пряча глаз? Ответьте на мой вопрос правдиво, со всей искренностью.
      - Бесспорно, приятнее ходить с открытым лицом, чем в чадре - не задумываясь сказала Гатиба. - Но если женщина не будет прятаться под чадрой, если каждый без исключения получит возможность видеть ее лицо, это уменьшит ей цену. Скрываемая вещь более притягивает и пробуждает любопытство, чем открыта! Разве я ошибаюсь?
      - Если говорить о неодушевленных предметах, то уважаемая ханум права. Но ведь мы говорим не о вещах, а о людях. И тут надо отметить следующее: когда живой человек ходит с
      закрытым лицом, это может пробудить к нему не столько любопытство, сколько настороженность. Прятаться под чадрой станет скорей всего женщина с недугом, лицо которой покрыто страшными язвами и которая не хочет оттолкнуть от себя мужчин. Вы скажете, в чадре ходят и очень красивые женщины. Да,верно. Но не лишаются ли этим мужчины возможности лицезреть самые прекрасные творения природы? Если человек часто видит красивые, приветливые лица, это возвышает его, заставляет забывать жизненные невзгоды. Человек начинает верить в свое величие! Вы говорите, если каждый без исключения получит возможность видеть лицо женщины, это уменьшит ей цену? Ошибаетесь. Можно ли ценить то, чего не видишь? Раньше я смеялся над теми, кто, скрываясь в роще, пытался вас увидеть. Я слышал, что их за это бьют, оскорбляют, штрафуют, - и мне бывало жаль их. Но теперь я не смеюсь над ними. Сейчас, увидев ваше лицо, я заявляю: вы жестоки и несправедливы!
      Гатиба нахмурилась,
      - Я - жестока и несправедлива?
      - Да, извините, но в данном случае виновны прежде всего вы. Если бы вы ходили с открытым лицом, никто бы не прятался в роще, а это значит, никого бы не били, никого бы не оскорбляли. Не трудно понять, что в некоторых людях, несмотря на возраст, сохраняется ребячество, им хочется все видеть, все знать. Скрываемая вещь, как вы сами изволили заметить, пробуждает любопытство. Но красота не должна сопутствовать уродству души. Природа искусный, волшебный мастер, поэтому я люблю ее. Природа преподнесла нам букет цветов, от которого веет ароматами арабских, тюркских и греческих садов. Мы вправе любоваться этим чудом!
      - А где можно увидеть этот букет цветов, столь превозносимый поэтом? кокетливо спросила Гатиба. - Вы видите его ежедневно,
      - Где?
      - В зеркале.
      - Значит, во мне течет не только, арабская и тюркская, но и греческая кровь?
      - Да, и греческая. Вы не знали этого?
      - Не знала. Прошу тебя, объясни, действительно ли это так?
      - Разумеется.
      - Прошу, объясни!
      - Вы происходите из рода Шеанин-ханум, жены халифа Мутеваккиля. Говорят, она была знаменита тем, что хорошо пела и сочиняла стихи.
      - Верю, верю, - прервала Гатиба Ильяса. - Конечно, во мне течет кровь гречанки Шеанин. Свидетельство тому - моя страсть к музыке и поэзии. Продолжай дальше!
      - Отец Шеанин-ханум был известным священнослужителем, настоятелем одного из монастырей близ Дамаска..Однажды халиф Мутеваккиль, совершая путешествие в Дамаск, остановился в гостях у настоятеля этого монастыря, увидел там юную Шеанин, влюбился в нее и взял себе в жены. Ваш дед халиф Мустаршидбиллах женился на одной из внучек Шеанин-ханум, от которой родилась ваша мать Сафийя-ханум. Надо отметить, что все халифы, исключая Мансура и Харуна, родились не от арабок. Как прежде, так и теперь, в гаремах халифов много армянок, девушек тюркских народностей, грузинок и гречанок.
      Наступила пауза. Гатиба задумалась, а Ильяс с интересом разглядывал лицо собеседницы и украшения, которые были на ней.
      Гатиба была красива. От тюркской нации она взяла черные волосы, от арабской - ей достались веселые искристые глаза, от греческой матово-розовый цвет лица.
      Сидящая на стволе ивы Гатиба походила на прекрасную картину, написанную яркими, живыми красками. Пояс, украшенный алмазами и яхонтами, плотно схватывал ее тонкую талию; на ней был парчовый чепкен40 с пуговицами из изумрудов и топазов; на голове красовался алмазный венец миндалевидной формы; на белых тонких щиколотках ног были надеты браслеты, усыпанные жемчужинами; к груди, с двух сторон, были приколоты два полумесяца, выложенные алмазами. Эти-то украшения и делали Гатибу схожей с павой. Да, она была непередаваемо хороша.
      - Скажите, Гатиба, что это за материя? - спросил Ильяс. - Где ее соткали?
      - В Гяндже. Неужели ты этого не знаешь? - В ответе Гатибы прозвучало искреннее удивление.
      Ильяс улыбнулся.
      - Знаю, разумеется, но я неспроста задал этот вопрос.
      - С какой же целью?
      - Мне казалось, вы скажете, что это привезено вам в подарок из другой страны, и тем самым захотите принизить нашу родину, Гянджу, которая может считаться богатейшей сокровищницей во всех отношениях.
      Гатиба молчала.
      - Значит, вы любите поэзию и музыку? - спросил Ильяс.
      - Поэзия и музыка - единственная пища, моей души.
      - А кого вы больше всех цените среди музыкантов, певиц и поэтесс?
      - Когда я училась в Багдаде, я увлекалась искусством Тюрфы-ханум и Зааф-ханум. Они там считаются знаменитыми мастерами музыки и поэзии. Известную певицу и красавицу Дюррэтюльбагдад мне удалось видеть и слышать всего один раз.
      - А вам известно, что Мехсети-ханум тоже поет и играет?
      - Мне говорили об этом, но сама я не слышала ее
      - Вы могли бы помочь ей вернуться в Гянджу?
      - А ты дашь мне слово не любить ее?
      Ильяс улыбнулся.
      - Я люблю и всегда буду любить Мехсети-ханум как талантливую поэтессу. Я очень молод, прекрасная барышня, а Мехсети-ханум уже в летах. Я люблю ее не как женщину - как мастера поэзии.
      - Ты можешь поклясться в этом моей жизнью?
      - Могу, только не знаю, неужели клятвы достаточно, чтобы вы поверили почти незнакомому мужчине? - пошутил Ильяс.
      - Более чем достаточно. Человек, обладающий сердцем поэта, никогда не обманет девушки, которая верит ему.
      - Что-ж, пожалуй, вы правы. Так вы поможете Мехсети-ханум вернуться на родину?
      - Даю слово, я это сделаю. А теперь скажи, почему ты не ответил на мое письмо?
      - Мы оба молоды, Гатиба-ханум. Между нами разница лишь в том, что я живу на воле, на свободе, а вы - как затворница, за толстыми стенами. Поэтому у меня больше жизненного опыта.
      - Может, ты счел мое письмо оскорбительным для себя? - перебила Гатиба Ильяса.
      - Вижу, я недостаточно ясно выразил свою мысль. Нет, я не счел ваше письмо оскорбительным, но расцениваю его как неосторожный шаг с вашей стороны. Извините меня, я буду говорить откровенно. Люди, которые служат во дворце вашего отца, - двуличны, каждый стремится во что бы то ни стало выведать что-либо о другом, а затем разносит сплетни. Старому садовнику, передавшему мне ваше письмо, ничего не стоит поделиться чужой тайной с другими. Кто знает, возможно, секрет Гатибы-ханум уже известен очень многим во дворце. Именно поэтому ваша неосторожность сильно встревожила меня. Теперь вы понимаете, почему я не спешил с ответом на ваше письмо? Поверьте, я говорю правду.
      Гатиба задумчиво смотрела на Ильяса.
      - Я очень признательна тебе за советы. Я помогу Мехсети-ханум вернуться в Гянджу. Если у тебя есть еще какое-нибудь желание - говори.
      - Не цените меня так высоко - вот мое самое большое желание! Будьте со мной холодны.
      - Ты -- поэт. Подумай, что ты говоришь. Можно ли требовать подобное от девичьего сердца?
      - Ваш отец и без того плохо ко мне относится. Наша встреча может послужить причиной, моего несчастья. Очень вас прошу, пусть ваше отношение ко мне не переходит границ дружбы.
      ХЮСАМЕДДИН
      Гатиба, подперев голову руками, внимательно слушала Хюсамеддина. Сипахсалар41 разглагольствовал около часа,.но все это было уже знакомо дочери эмира, ибо Хюсамеддин при встречах с ней говорил одно и то же. Более всего он любил похваляться своей храбростью и ратными заслугами.
      - Я не только герой Арана, я прославился по всему Азербайджану! превозносил он себя. - Вы сами знаете, власть вашего отца хазрета эмира крепка исключительно благодаря моему мечу. Свидетельство тому разгромленные армии, подавленные восстания, пролитая кровь, сотни жертв. Не случайно ваш отец в награду за мою службу обещал подарить мне вашу красоту. Хазрет эмир и сейчас не отказывается от своих слов. Однако я не замечаю в вас благосклонности к вашему обожателю. Вы смотрите на меня как на простого смертного, не цените моего героизма. Приходится сожалеть, что мою любовь, мое счастье вы готовы променять на благосклонность какого-то нищего поэта!..
      Гатиба оборвала Хюсамеддина:
      - Напрасно мой отец дает подобные обещания. Он ошибся. Вся эта история попахивает далекой, стариной. В прошлом, говорят, похожие вещи случались. Падишах, оказавшись в трудном, безвыходном положении, объявлял: "Тому, кто захватит такую-то крепость и принесет голову такого-то пехлевана, отдаю в жены свою дочь!..". Не так ли все обстоит и у нас, Хюсамеддин? А что касается твоего героизма, тебе пока еще неудалось проявить его ни в Аране, ни в Азербайджане. Ты сравнительно молод. Настоящей войны не видел, крепостей не завоевывал. Пока ты прославился лишь подавлением бунта, вспыхнувшего из-за Мехсети-ханум. Ты врывался в дома безоружных людей, ломал их дэфы42, уды, кеманчи43 и из окон выбрасывал обломки. Возможно, подобная удаль чего-то и стоит, но это ничтожная цена для красавицы Гатибы. Пусть мой отец попробует продать меня так дешево - я сегодня же соберусь и уеду в Багдад! Ты хвастаешься, будто Аранское государство сильно благодаря твоему мечу? По-моему, это совсем не так. Тебе должно быть известно, что меч, который не может опереться на большой авторитет, на мудрую власть, является всего лишь куском железа, в чьих бы руках он ни был. Внемли моим наставлениям. Я повторяю: ты должен любить Дильшад и жениться на ней. Я против ее встреч с Фахреддином. Дильшад и красива и умна. Она хорошо играет на уде и поет. Если ты послушаешься моего совета, наша дружба будет продолжаться и впредь. Иначе я положу конец нашим встречам и этим сердечным разговорам..Я запрещу тебе приближаться ко мне.
      Хюсамеддин, побледнев от злости, опять заговорил о своих достоинствах и принялся перечислять великие заслуги своего рода перед арабскими халифами.
      - Да вы знаете, кто я?! Я правнук великого Буги!44
      Гатиба даже глазом не моргнула.
      - Да, это мне известно, - сказала она. - Ты - внук человека, которому дали прозвище Шараби45
      - Прошу не оскорблять моего прадеда упоминанием этого прозвища! Его дали ему азербайджанцы, потому что Азербайджан покорился халифу Мутеваккилю благодаря мечу моего прадеда. Если у вас есть какие-нибудь основания питать отвращение к роду, который был удостоен почестей и уважения халифов-аббасидов, вы должны сказать мне об этом открыто.
      Гатиба продолжала оставаться невозмутимой и хладнокровной.
      - Где твой разум, Хюсамеддин? Подвиги предков могут быть безгранично велики, но какова в этом заслуга их потомков? Я не говорю, что у тебя нет никаких достоинств. Но они не столь блистательны, чтобы покорить мое сердце и заставить его пылать страстью к тебе. Умные девушки, выходя замуж, должны думать не о прошлом, а о будущем своего избранника. Я. Как раз из таких девушек. Я не выйду замуж за человека, если не буду уверена в его незаурядности. Советую тебе, перестань упиваться славой своих дедов, ибо отпрыски прославленных родов становятся ленивыми и бездарными, если живут только былой славой предков.
      Хюсамеддин видел, что Гатиба перестала к нему благоволить. Это неприятно поразило его, и он решил, что виноват во всем поэт Низами, с которым Гатиба встретилась в ивовой роще на берегу реки.
      - Я не так уж наивен, мне все ясно, - сказал он многозначительно и потупил голову.
      Гатиба нахмурилась.
      - Наивность присуща детям, я же знаю, что ты не ребенок, потому и советую действовать в сердечных делах не по-ребячьи.
      - Не будем говорить обиняками, Гатиба, - выдавил из себя Хюсамеддин задыхаясь. - С того дня, как вы встретились с поэтом Ильясом, вы сильно переменились. И ваши мысли, и манера говорить, и поступки - все стало другим. Или вы не помните, как сказали мне: "Хюсамеддин, из всех, кого я знаю, ты - один настоящий мужчина". Не.так давно вы сами заставляли меня слать сватов к вашему отцу. Вы торопились с нашей женитьбой. Что же изменилось с тех пор? Или я принизился, или вы возвеличились за такое короткое время?!
      Гатиба поднялась с края бассейна и, вдыхая аромат гвоздики, сказала:
      - Ни то, ни другое. Дело в том, что мысли и мечты людей способны изменяться и становиться более возвышенными. Если человек каждый день будет думать одно и то же, в жизни не наступит прогресса. Сегодня человек не тот, что был вчера; минувший вчерашний день уже очень далек от нас, а будущее близко, если даже до него сотня лет. Жизнь не может строиться на прошлом, это значило бы пятиться назад. Умные люди стараются строить жизнь, глядя в будущее. Наше прошлое - это могила, в которой похоронено детство человечества. Посидеть с часок у надгробного камня, проливая слезы по загубленной молодости, не грешно, но жить постоянно на кладбище бессмысленно. Мы должны жить будущим и упорно строить его. Ответь мне, Хюсамеддин, какими возможностями обладаешь ты, чтобы строить будущее, о котором я говорю?
      Хюсамеддин смутился, не зная что ответить. Он не обладал богатством, достойным внучки халифа.
      - А какими возможностями обладает нищий поэт, которого вы преследуете по пятам? Каким образом этот бедняк сможет; обеспечить вам ваше воображаемое будущее? Интересно, как он это сделает? Уж не с помощью ли сломанного пера да дюжины измаранных листочков, которые торчат из его сумки?!
      Гатиба расхохоталась.
      - Ты меня не понял. Я тебе и раньше говорила, что люблю людей, в которых есть нечто своеобразное. Пусть Ильяс беден, но он велик, так как обладает редчайшим талантом. В будущем я прославлюсь благодаря ему. Люди будут с завистью смотреть на меня и говорить: "Это жена великого поэта!" Приняв участие в его жизни и творчестве, я смогу попасть в историю. Все дело именно в этом. Я ответила на твой вопрос. Но решение мое еще не окончательно. Если тебе вдруг удастся стать всемирно известный героем, я никогда не посмею ослушаться своего отца.
      Хюсамеддин не успел ответить, - в сад вошли рабыни, призывая Гатибу:
      - Ваш отец ждет вас к обеду!
      ФАХРЕДДИН
      При встрече Ильяс показал Фахреддину письмо, полученное им от хагана46 Ширвана-Абульмузаффера, в котором тот приглашал молодого поэта на жительство к себе во дворец:
      "Я прочел Ваши последние стихи, - писал ширваншах. ---Они произвели на меня непередаваемое впечатление. Более всего меня очаровало стихотворение о весне, которое, как в жизни, позволило мне ощутить прелесть пробудившейся природы.
      Но одна тревожная мысль не дает мне покоя. Я имею в виду тяжелое положение, в котором находится государство Арана. Аран, а также Южный Азербайджан превратились в арену нежелательных событий. Если бы аранцы, и вообще азербайджанцы, были сейчас теми, какими они были в 515 году, положение не пугало бы меня. В настоящий момент я не могу быть уверенным в том, что на жизнь молодого поэта не будет свершено покушение, ибо, повторяю, свободолюбивые чувства азербайджанского народа не таковы, какими они были в 515 году. Похоже, что его былой традиционный свободолюбивый дух погас47.
      Именно поэтому я советую замечательному поэту переселиться в Ширванское государство. Здесь, в обществе поэтов, литераторов и благородных людей Вы сможете спокойно работать, писать стихи, развивать и совершенствовать свой талант. Я не могу хладнокровно думать о том, что такой редкий и талантливый человек, как Вы, является подданным эмира Гянджи- прислужника рабов48.
      В настоящий момент свободолюбивые аранцы в ожидании своего освобождения, как и освобождения всего Азербайджана, снова обращают взоры к своей исконной родине, Ширванскому государству, которое является их родным государством. Мне кажется, эта истина известна большому поэту. Такие художники, как Вы, равно как и вся влиятельная интеллигенция Арана, должны, не жалея сил, бороться за то, чтобы Азербайджан не попал под пяту иноземных владык. Вам известно, что! джасусы хорезмшахов ведут деятельность за присоединение Вашей страны к Хорезмскому государству. Вы должны разъяснять народу, что хорезмшахи несут аранцам не свободу, а неволю и рабство.
      Владыка Ширвана хаган Абульмузаффер".
      Ильяс не спешил высказаться по поводу полученного письма, он хотел сначала узнать мнение друга.
      Фахреддин, прочитав послание ширваншаха, вернул его Ильясу и со вздохом сказал:
      - Нам известно о торгах, которые издавна идут между правителями Гянджи и ширваншахами. Абульмузаффер не прочь захватить власть во всем Азербайджане, при этом оу обещает уступить правителю Гянджи свое место в Ширване. Правитель Гянджи может принять это предлжение, ибо он на распутье и не знает, как отнесется к нему новая династия, - ведь тесть халиф далеко. Словом, пока среди просвещенных лиц Азербайджана не воцарится единство, в стране будет господствовать произвол власть имущих и нам не видать успехов в борьбе против общего врага. А до единства пока далеко. Люди, способные создать его, стремятся к разобщению и в конце конров все попадают под влияние хагана. Вот и ты получил от него письмо.
      Фахреддин вопросительно посмотрел на Ильяса, желая поскорей узнать, собирается ли тот принять приглашение ширваншаха.
      Ильяс положил руку на плечо друга.
      - Ты должен понять, Фахреддин, проблему Арана нельзя решать отдельно, она может решиться лишь в масштабах всего Азербайджана. Я считаю, еще рано говорить о независимости
      Арана. Стратегическое положение нашего государства не позволит нам существовать самостоятельно. Поднимать сейчас вопрос о независимости Арана - значитглубоко заблуждаться. Пойми, Фахреддин, это приведет к еще большему раздроблению Азербайджана. Вот если бы ты, вместо независимости Арана, заговорил сейчас об объединении Северного и Южного Азербайджана, я был бы твоим единомышленником и поддержал бы тебя. Сильное войско врага способно проглотить нас в один момент. Вчера ты очень некстати затронул один вопрос.
      - Какой? - быстро спросил Фахреддин.
      - Вопрос о восстании в Аране. Вчера я не хотел подробно говорить об этом, так как это смешная идея.
      - Восстание в Аране - смешная идея?! Интересно, почему?
      - Зачем и против кого надо поднимать восстание? Подобные замыслы только способствуют беспорядку, из-за них государство может попасть под пяту иноземцев. В настоящий момент нам нужно не восстание, а крепкая сплоченная организация. После того, как мы с помощью такой организации объединим север и юг, уместно будет поднимать .вопрос о независимости. Прежние восстания должны послужить для нас поучительным уроком. Мы не можем повторять ошибки наших предшественников. Народ Азербайджана свободолюбив, это бесспорно. Однако всякое восстание, не возглавленное крепкой организацией, обречено на поражение. Азербайджанцы испытали это на своем горьком опыте, когда к власти пришел Тогрул-бек.49 Весь Северный Азербайджан не хотел признавать халифа. Тогда халиф отдал свою тринадцатилетнюю дочь за шестидесятипятилетнего Тогрул-бека, и участь повстанцев была решена. Тогрул-бек произвел мобилизацию в Южном Азербайджане и повел армию южан на север, - к сожалению, братские узы севера и юга не были крепки. Подобная трагедия случалась и в период борьбы Алп-Арслана с султаном Мелик-шахом, а затем сынов Мелик-шаха -.Мухаммеда и Баркиярука. Вот почему, Фахреддин, я решительно требую: сначала - единение, сплоченность, потом - восстание!
      Доводы Ильяса были подкреплены историческими примерами. Фахреддину было трудно возражать.
      - Ты говоришь очень убедительно, Ильяс, - сказал он. Но сейчас такой удобный момент! Упустить его - значит совершить политическую ошибку. Мы должны по крайней мере свергнуть правителя Гянджи.
      - Каким образом? - спросил Ильяс.
      Этого Фахреддин не знал.
      - Надо подумать, - ответил он.
      - Для свержения эмира Инанча нужны оружие и сила,- начал объяснять Ильяс. - У эмира - войско, за его спиной стоят все предатели страны, а кто стоит за нами? Скажи мне, проводится хоть какая-нибудь разъяснительная работа среди войск эмира Инанча? Известны ли простым солдатам наши идеи, наша цель? Нет! Было что-нибудь сделано для распространения
      наших идей среди жителей Арана? Опять же нет! Так пусть Фахреддин мне скажет, каким образом он собирается прогнать эмира из Гянджи?
      Подумав, Фахреддин ответил:
      - Надо поссорить эмира с халифом.
      - Предположим, ты поссорил эмира с халифом. Но разве этим ты достигнешь независимости Арана? Уйдет один эмир - на его место явится другой. Кроме того, чтобы поссорить эмира с халифом, надо иметь такую возможность.
      - Возможность есть. Я организую в его семье измену.
      Ильяс решительно возразил:
      - Нет, Фахреддин, козни, интриги-не метод борьбы. Нехорошо, когда счастье одних строится на несчастьи других. Я не одобряю твоей идеи!
      Фахреддин усмехнулся.
      - Смешно думать о судьбе нескольких людей, когда дело касается интересов целого государства. Политика требует крови и жертв.
      Ильяс покачал головой.
      - Проливать кровь без пользы - и преступление и глупость. Я выступаю за единение севера с югом!
      Но Фахреддин упорно стоял на своем:
      - Ты, Ильяс, совсем не принимаешь во внимание невежества народа и того, что он находится в сетях сектанства и фанатизма. В селах Северного и Южного Азербайджана су шествуют, сотни сект. Арабы и персы, стремясь отвлечь внимание народа от политических событий и привить ему политическую тупость, создали множество религиозных учений. Нужны нечеловеческие усилия, чтобы объединить и помирить тысячи людей, которые принадлежат к различным сектам и считают друг друга гяурами.
      - Ты верно объяснил, почему иноземцы насаждали у нас секты. Хотели ослепить.народ. Наша задача - вернуть соотечественникам зрение, а поэтому мы должны объявить сектантству войну.
      - Ах, Ильяс!.. - Фахреддин глубоко вздохнул. - Я понимаю твои мысли. Ты думаешь, в Азербайджане каждое столетие будет рождаться Бабек?50 Увы, Бабек был один, он пришел и ушел.
      Ильяс упрямо тряхнул головой.
      - Ошибаешься, Фахреддин! История не стоит на месте. У нашего народа боевой характер. На этой земле со времен Мидии рождаются герои. Лично ты, Фахреддин, должен многое сделать для будущего нашей страны.
      Друзья так и не смогли прийти к единой точке зрения.
      Настало время прощаться. Они вышли из дому.
      - Я сам начну действовать, - тихо сказал Фахреддин на пороге. - У меня есть план, как найти дорогу во дворец эмира.
      - Знаю, что у тебя на уме. Хочешь использовать любовь Дильшад. Скажи мне честно, ты любишь ее?
      - Люблю, безумно!
      - Если любишь, не принуждай ее заниматься опасными делами. Предупреждаю тебя, будь осторожен, иначе ты потеряешь эту девушку.
      ДИЛЬШАД
      В этот вечер эмир Инанч напился больше, чем обычно. От нестерпимой жары его совсем развезло, и в конце концов он лишился чувств.
      Танцовщицы и девушки-виночерпии, воспользовавшись моментом, поспешили убежать к себе на покой. Большинство служанок и рабынь старалось не попадаться никому на глаза.
      Пьяного эмира положили на ковер и отнесли в его опочивальню. Дворцовые стражники с жадностью набросились на остатки яств и напитков.
      Жизнь во дворце замерла. В комнатах потухли свечи. Фитили в заправленных жиром светильниках, обгорев, упали набок.
      В пламени фонарей над воротами эмирского дворца гибли, сгорая, тысячи мотыльков. Серыми снежинками падали они на головы дремлющих у тротуара стражников.
      В бесконечных коридорах дворца было пустынно. Только главный евнух хадже Мюфид бродил в белом ночном одеянии, похожий на вставшее из могилы привидение, - он стерег двери эмирского гарема. Но вот и он удалился к себе.
      Ночную тишину изредка нарушали выкрики стражников, которые расхаживали вокруг эмирского дворца и сада. Время от времени слышалось: "Эй, смотри хорошо!.. Я здесь!.. Кто идет?.. Зарублю!.. Не трожь замок!.."
      И как бы в ответ на эти возгласы глухо лаяли сторожевые псы.
      Все спали. К одной Дильшад не шел сон. На сердце было тревожно: вот уже несколько дней она не видела Фахреддина. Девушка написала ему несколько писем, но ответа так и не дождалась. Она была почти уверена в том, что Фахреддин не придет и этой ночью, и все-таки не спала. Дильшад решила пойти к бассейну в саду, у которого она всегда встречалась с Фахред-дином.
      Дильшад поднялась, некоторое время сидела на постели, улавливая ночные звуки, затем встала, выглянула из окна в сад, прислушиваясь к голосам. Выждав немного, открыла дверь, выглянула в коридор. Хадже Мюфида нигде не было видно.
      В эту ночь Фахреддин нужен был Дильшад больше, чем когда-либо. Она спешила встретиться с ним, чтобы поговорить о важном деле.
      Она опять смотрела из окна в сад и, заломив руки, думала: "Фахреддин разлюбил меня! Да и с какой стати он будет любить меня всю жизнь?.. Фахреддин - герой, и к тому же красивый. А кто я?.. Рабыня эмира, девушка-крестьянка из Байлакана. Зачем ему любить меня? - За мою красоту?.."