Мечь и перо (Часть 1)

Эти глинобитные стены - колыбель упомянутого вами величия. Я буду растить свой талант в этой колыбели и не расстанусь с родным домом до тех пор, пека не познакомлю мир со своим творчеством. Если я действительно обладаю величием, то оно принадлежит не мне, а моему народу, ибо я - сын Азербайджана. Верно, но дворце хагана меня ждут подарки. Но богатство и дары нужны тем, кто падок до них... А для души истинного поэта это
      слишком грубая пища, я не смогу переварить ее. Вы говорите, во дворце ширваншаха мое вдохновение обретет могучие крылья? Неверно! Вдохновение не сможет жить, если его оторвать от народа и заточить меж высоких стен дворца. Если поэт расстанется с источником своего вдохновения, уйдут от народа и будет нежиться и дремать в четырех стенах, талант его не сможет развиваться! Откуда он будет черпать вдохновение? Чтобы стать всемирно известным поэтом, надо вариться в котле мировых событий, как бы ни был ярок талант поэта, он не сможет из-за дворцовых стен осветить мир подобно солнцу. Случается, и в дворцовых стенах рождается поэтическое солнце, но оно лишено возможности светить народным массам. Люди любят солнце, которое родилось среди них. Чабаны ждут его восхода из-за зеленых лесов и цветущих садов, моряки высматривают дневное светило за обгоняющими друг друга волнами, а крестьяне радуются солнцу, которое поднимается над зелеными нивами и полями. Потому-то никогда не согреть нашего народа солнцу, выглядывающему из-за башни шахского дворца. Джанаб Наджмеддин изволил сказать: "Только во дворце, перестав думать о презренных жизненных нуждах, вы сможете посвятить все свои мысли поэтическому творчеству". Но я не знаю, где я возьму темы и вдохновение для творчества, если не буду видеть нужды своего народа, не буду делить вместе с ним горе, порожденное этими нуждами, если вместе с ним не буду вариться в котле наших общих нужд? Для хекмдаров гораздо выгоднее, если поэты будут жить не во дворцах, а за их стенами. Ведь если поэт напишет обо всем увиденном во дворце, расскажет об
      этом в стихах всему народу, не будет ли это ударом по престижу хагана? А живя среди народа, поэт будет писать о его горестях,- это пойдет на пользу и народу, и государству хагана. Конечно, живя припеваючи во дворце, тоже можно создавать прекрасные, благозвучные стихи. Но эти прекрасные, благозвучные стихи способны услаждать лишь слух придворных, то есть высшего слоя общества, как их изволил назвать хазрет хаган. Я считаю, свобода за стенами дворца дороже свободы в дворцовых стенах. К тому же я с детства привык к простой жизни. Дворцовая жизнь доставит мне не больше радости, чем золотая клетка птице, попавшей в силок. Передайте от меня хазрету хагану почтительный привет и скажите: хазрет хаган не желает снизойти до изучения азербайджанского языка, - мы же умеем не только говорить по-фарсидски, но и писать стихи на этом языке. Если все будет благополучно, надеюсь с вами увидеться после завершения поэмы "Лейли и Меджнун".
      Беседа гянджинцев с посланцами ширваншаха длилась долго. Мужчины пили прохладный душистый шербет.
      Наджмеддин и его спутники остались довольны искренним приемом. Наконец они простились и ушли.
      Фахреддин расцеловал Ильяса.
      - Твой язык, твой слог - острее моего меча!
      Стемнело. Фахреддин вспомнил о свидании с Себой-ханум, которая должна была принести письмо от эмира и проводить его во дворец. Он поднялся, начал прощаться.
      - Будь осторожен! Это очень коварная особа, - напутствовал Ильяс друга. - Кто знает, она может заманить тебя в ловушку у мельницы Мусы, где тебя убьют.
      Глаза Фахреддина грозно сверкнули.
      - Посмотрим!
      -Они обменялись рукопожатиями. Фахреддин ушел.
      После обеда эмир был пьян. Ему предстояло написать письмо Фахреддину, принять Себу-ханум и дать ей наставления. Поэтому он пораньше отпустил танцовщиц.
      Под вечер к Себе-ханум заглянул хадже Мюфид и сказал, что эмир ждет ее.
      Себа-ханум облачилась в новое платье, поверх которого накинула кофту, расшитую жемчугами и изумрудами; на голову надела красную тюбетейку, всю в крошечных алмазных венчиках; вложила в волосы гребень со шпильками, усыпанными яхонтами и топазами; надела перстни, ожерелье, защелкнула на белых тонких лодыжках ног браслеты, украшенные изумрудами.
      Во всем этом блеске Себа-ханум вошла в комнату эмира. В свете люстры из сорока свечей ее драгоценности сверкали и переливались так, что эмиру почудилось, будто перед ним стоит прекрасная фея, укутанная в снятую с весеннего неба радугу.
      Эмир никогда не видел Себу-ханум столь прекрасной. Он встал, прижал ее к груди, поцеловал.
      - О, как ты хороша! Разве может сердце, вдохновленное тобой, не стать источником поэзии?!
      Себа-ханум прильнула к эмиру, повела плечами.
      - Верно, мой господин, верно, владыка моей души! - сказала она. - Не случайно старый поэт Абульулла заплатил за меня двадцать тысяч золотых динаров. Всегда, сочиняя стихи, он звал меня к себе, усаживал напротив, задумчиво смотрел в мое лицо и писал. Помню содержание стихотворения, которое Абульулла сочинил в первый же день после того, как купил меня. Ах, как чудно он написал! Вот: "Себа, знай, я спрячу тебя в моих глазах, будто ты - мой зрачок. Не покажу тебя другим мужчинам. Буду омывать тебя своими слезами. Твой стройный стан похож на кипарис. Ты расцветаешь как весенний цветок. Лишь боюсь, как бы ты однажды не убежала от меня, как слезинка, выскользнувшая из глаза!"
      Эмир еще крепче стиснул Себу-ханум в своих объятиях.
      - Ты убежала из его зрачков прямо в мои объятия! Отныне тебя буду лелеять я. Старик-поэт не мог ценить тебя по достоинству.
      Себе-ханум давно было пора идти на свидание к Фахреддину.
      В комнату вошел хадже Мюфид, чтобы унести таз и кувшин. Эмир Инанч приказал:
      - Оставь все здесь, не дай Аллах, кто-нибудь в коридоре увидит. Спрячь это за занавеску и ступай, позови Тохтамыша.
      Хадже Мюфид удалился. Себа-ханум, вскочив с тахты, начала приводить в порядок прическу, одеваться, прикалывать драгоценности. Пьяный эмир мешал ей, не давал облачиться в платье.
      Старому Тохтамышу пришлось подождать за дверью около получаса. Наконец хадже Мюфид осмелился войти и сказать, что визирь давно ждет. Эмиру пришлось отпустить губы Себы-ханум.
      Вошел Тохтамыш и начал наставлять юную наложницу эмира;
      - Я верю, Себа-ханум, ты умная девушка. Не сомневаюсь, если ты захочешь, то сможешь успешно выполнить любое поручение. Но две вещи меня пугают. Первая - твоя красота, вторая - то, что ты в прошлом любила Фахреддина.
      Себа-ханум поспешила разуверить Тохтамыша:
      - Джанаб визирь не должен ничего бояться, приняв во внимание два другие обстоятельства. Первое - то, что я горю желанием отомстить Фахреддину, второе - мое положение женщины, которая "удостоилась чести" хазрета эмира. Я никогда не променяю эту честь на любовь простого смертного.
      Тохтамыш усмехнулся и покачал головой.
      - Мы вас очень хорошо знаем. Женщина все забывает, стоит лишь руке мужчины, особенно руке молодого мужчины, коснуться ее тела.
      - Это поручение я исполню в качестве благодарности эмиру за честь, которой он меня удостоил. Я буду верна своему слову, клянусь головой хазрета эмира. Вы видели много женщин, но Себа-ханум не похожа ни на одну из них. Этой ночью Фахреддин будет лежать у ног хазрета эмира. Рабы хазрета эмира будут хлестать его плетями, а я буду стоять рядом и радоваться: наконец-то сбылись мои мечты!
      Себа-ханум еще раз поклялась головой эмира, затем священной чалмой халифа багдадского, после чего Тохтамыш немного успокоился.
      Было написано письмо такого содержания:
      "Уважаемый Фахреддин!
      Благородство Вашей семьи и Ваши личные достоинства и мужество дают Вам право на великую честь. Истек срок, о котором мы писали в своем письме месяц тому назад. Поэтому Вам следует явиться во дворец для обсуждения вопроса о Вашем браке. Свадьба должна состояться до приезда в Гянджу атабека Мухаммеда. После его приезда голова наша будет занята другими делами. Письмо передаст Себа-ханум, можете довериться ей во всем.
      Эмир Инанч".
      Эмир скрепил подпись своей печатью. Письмо заклеили. Себа-ханум взяла его и вышла из комнаты.
      Тьма еще не сгустилась, когда она сбегала по ступенькам дворца. Стараясь, чтобы никто не увидел ее, она вышла через садопую калитку и двинулась к реке.
      По совету Тохтамыша эмир вызвал четырех наиболее верных слуг.
      - Спрячьтесь вблизи садовой калитки! - приказал он. - Этой ночью во дворец явится мужчина. Он будет один или в сопровождении Себы-ханум. Часовой отопрет садовую калитку и впустит его. Вас он не должен видеть. Но едва он вступит в коридор, набросьте ему на голову палас и тащите в темницу. Не давайте ему кричать. Обитатели дворца не должны ничего знать. В тюрьме, прежде чем стащить с его головы палас, обезоружьте, Когда я приду взглянуть на него, свяжите ему руки. Это опасный, сильный человек. Поэтому в тюрьме сразу же избейте его до полусмерти, иначе он никого не подпустить к себе. А теперь ступайте в сад! За малейшую оплошность ответите своей головой.
      Слуги ушли.
      Эмир Инанч, желая отметить "историческую" ночь, распорядился устроить пир. Старый визирь одобрил эту идею.
      Девицам-виночерпиям, танцовщицам, прекрасным рабыням, молодым симпатичным рабам пришлось порядком потрудиться. Пир затянулся до двух часов ночи. Однако ни о Себе-ханум, ни о Фахреддине не было ни слуху, ни духу. Эмир Инанч и Тохтамыш начали беспокоиться.
      Правитель Гянджи, осушив бокал с вином, поставил его на скатерть и обернулся к визирю.
      - Кажется, твои опасения были не напрасны.
      Тохтамыш, пригубив бокал, сморщился и с горечью во взоре сказал:
      - Все живые твари на земле стремятся к свободе действий. То, что им хочется делать, - делают, то, что не хочется, - не делают. Этим свойством обладают мужчины, животные и даже крохотные муравьи. Не обладают этим свойством лишь женщины. Они не властны распоряжаться собой. Стоит им оказаться рядом с мужчиной, особенно с любимым мужчиной, и они отдают ему всю свою волю, всю власть над собой. Себа разоделась и помчалась на свидание к Фахреддину, словно любовница, рвущаяся в объятия возлюбленного в первую ночь. Фахреддин молод, а Себа-ханум не хуже Дильшад. Почему бы им не простить друг друга?
      Тохтамыш погрузился в мрачное раздумье. Эмир осушал бокал за бокалом.
      Настало три часа ночи - они все ждали. Ни о Себе-ханум ни о Фахреддине не было известий. Каждый звук, каждый шорох в саду заставлял их сердца трепетать, глаза - зажигаться лихорадочным блеском.
      Эмир думал о Фахреддине. Отсутствие Себы-ханум сильно тревожило его. Упаси Аллах, если она попадет в чужие руки и ее честь будет поругана!
      "Своей рукой нарядить и отправить на свидание редкой красоты женщину!.. Ну не глупец ли я?! Ах, простофиля!" - ругал себя в душе эмир.
      Тохтамыш задумчиво бормотал:
      - Наша оплошность состоит в том, что мы поручили важное дело простой рабыне. В женском сердце так же трудно разобраться, как и счесть волосы у них на голове. Я всегда говорил: легче достать звезду с неба, чем постичь характер женщины. Разве она думает о том, что мы здесь околеваем от беспокойства?! Сидит себе и развлекается с молодым человеком. Это ей дороже эмира и чести, пожалованной эмиром.
      Правитель Гянджи попытался разубедить Тохтамыша:
      - Ты должен верить Себе-ханум. Она не станет зря клясться моей жизнью. А если твои опасения подтвердятся, я велю повесить ее этой ночью за волосы.
      Тохтамыш продолжал сомневаться в Себе-ханум. Эмир стоял на своем. Он верил в ее искреннюю любовь и уважение к нему. Вдруг в коридоре раздались шаги. Эмир и Тохтамыш едва не лишились рассудка от радости.
      Вошедший в комнату хадже Мюфид с поклоном доложил:
      - Пришли Себа-ханум и четыре стражника.
      - Стражники пусть ждут, а Себу-хапум впусти, - приказал эмир.
      Правитель Гянджи и его визирь не сомневались в том, что Себа-ханум вернулась с победой. Но, едва она переступила порог зала, оба застыли в изумлении,- Себа-ханум была в одном нижнем белье. Увидев эмира, она разрыдалась и лишилась чувств.
      Хадже Мюфид принес воды. Через полчаса Себа-ханум открыла глаза, но, заметив у своего изголовья повелителя, опять потеряла сознание. Лишь к пяти часам утра ее с трудом удалось привести в чувство.
      - Что за вид? Где ты шаталась всю ночь?- спросил эмир.
      Себа-ханум залилась слезами и начала рассказывать:
      - Я немного опаздывала. Предчувствие говорило мне, что Фахреддин не будет долго ждать в ивовой роще у мельницы Мусы. Я почти бегом поднялась от реки наверх. В ивовой роще было темно - хоть глаз выколи. Подождала несколько минут - никто не подошел ко мне. Пойти вперед было страшно. У меня тряслись поджилки, я решила вернуться назад и, пробираясь меж камней, двинулась к берегу реки. Ивовая роща была все еще рядом. Однако я заметила, что потеряла тропинку. Тем не менее спуститься к реке.было возможно. Пробираясь в зарослях орешника, я вдруг услышала чей-то голос: "Пришла Тайиба-.ханум!". Вслед за этим меня окружили несколько незнакомых мужчин, подхватили на руки, потащили е кусты и поставили на землю перед каким-то человеком. Тот привлек меня к себе, поцеловал и спросил: "Где ты задержалась, моя красавица Тайиба? Ты должна была прийти час тому назад. Не сама ли обещала?..". Дрожа от страха, я начала клясться: "Меня звать не Тайиба! Не трогайте меня! Я - Себа-ханум! Я - возлюбленная Фахреддина! Пришла к нему на свидание! "Один из них засмеялся; "Коль так, добро пожаловать, рады тебя видеть! Спасибо Фахреддину! Этой ночью, благодаря ему, будешь нашей гостьей". Сказав так, он протянул руку и сорвал с моей головы чаршаф99. Стоило им увидеть мои драгоценности, как все набросились на меня, точно муравьи. Подлецы срывали мои жемчуга и бриллианты подобно тому, как дети срывают в поле цветы. Они забрали все. Я продолжала плакать и умолять их, но скоты не вняли слезам и продержали меня в кустах до двух часов ночи, потом, забрав всю мою одежду, отпустили.
      Эмир чуть не задохнулся от гнева.
      - Ах, низкая тварь, я велю повесить тебя за волосы!
      Себа-ханум забилась на полу в истерике, сорвала с головы платок и простонала:
      - Я хотела сослужить службу хазрету эмиру, и за это мне пришлось принести в жертву свои полосы. Негодяи, боясь, что в ночной тьме могут оставить а моей прическе что-либо из драгоценностей, отрезали мои косы и унесли с собой. На прощание они сказали: "Ступай, передай Фахреддину, если он действительно герой, пусть отомстит нам за твою честь!"
      Эмир позеленел от злости.
      - А мое письмо Фахреддину?!
      - Все отобрали - и письмо, и даже яд, который хазрет эмир дал мне, чтобы я отравила поэта Низами. Эмир вскочил и залепил Себе-ханум пощечину.
      - А моя честь?!
      Себа-ханум не нашлась, что ответить, - как никак она пять часов провела в обществе незнакомых мужчин.
      Тохтамыш счел нужным вмешаться.
      - Если бы это гнусное преступление было совершено людьми Фахреддина, нам следовало бы опасаться последствий. Но Себа-ханум уверена, что негодяи совершенно посторонние лица, враждебно настроенные к Фахреддину. Коль скоро это так, бояться нечего. Сокровищница эмира полна драгоценностей, подобных тем, каких лишилась наша Себа. Волосы за месяц отрастут. Приставная коса может помочь делу. Что касается вопроса о чести, и здесь нет ничего страшного. Негодяи запятнали не ту честь, которая была оказана ей вами, а честь Фахреддина. Возможно, знай они, что Себа-ханум носительница чести эмира Инанча, они не посмели бы совершить насилие.
      Гнев эмира погас. Слова визиря показались ему разумными. Он вызвал хадже Мюфида и приказал:
      - Принеси одежду Себы-ханум! Любая ее просьба для тебя - закон! Но обо всем этом никому ни слова.
      Дздже Мюфид вышел.
      Тохтамыш стал утешать Себу-ханум:
      - В жизни часто случаются подобные неприятности. Человек не должен падать духом. Завтра же начни действовать. Постарайся увидеть Фахреддина и узнать, почему он не ждал тебя в роще. Если насилие над тобой-не дело его рук, пытайся заманить молодчика во дворец. Что касается Низами, вот мой наказ: не теряй из виду своих нищенок. Говоришь, у тебя отобрали яд? Пусть. У хазрета эмира его много. На этих днях надо покончить с семьей Низами. И он, и его жена Рена, и живущая с ними поэтесса Мехсети-ханум должны умереть!
      Из глаз Себы-ханум брызнули слезы радости.
      - Все выполню, жизни не пощажу! - воскликнула она.
      ХИТРОСТЬ
      Встреча атабека Мухаммеда прошла сравнительно успешно, так как была заранее хорошо подготовлена.
      Аранцы не смогли ни увидеть атабека, ни пожаловаться ему, ни подняв руки, передать свои челобитные. Десятки тысяч крестьян, которые стекались к дороге, ведущей от Карабаха в Гянджу, чтобы приветствовать нового хекмдара, были вынуждены вернуться в свои деревни, так и не повидав атабека, ибо многих крестьян, пришедших к тракту Карабах - Гянджа, схватили и бросили в тюрьму.
      Повсюду распускались слухи: "В Аране действует тайная организация, подготавливающая покушение на атабека!"
      Вслед за этим были арестованы сотни азербайджанцев, которых объявили "членами тайной организации". Страх сковал
      население Арана.
      Жители деревень Пюсаран, Базарджук, Барда, Хюрсанак, Исфаган и Ханегах в ожидании проезда атабека Мухаммеда попрятались по своим домам и, чтобы не попасть под подозрение, боялись показываться на улице.
      Люди, которые совсем недавно собирались подать атабеку. жалобы, теперь в страхе не смели рта раскрыть, а жалобы были сожжены.
      Однако, несмотря на столь успешный ход дела, эмир продолжал принимать все новые и новые меры предосторожности. С обеих сторон дороги, по которой следовал атабек Мухаммед, плотной стеной выстроились вооруженные отряды.
      Атабек, пораженный тем, что на всем протяжении пути от границы Северного Азербайджана не видно населения, спросил визиря Тохтамыша:
      - Мы проделали большой путь и видели много деревень. Разве в них никто не живет? От Карабаха до Гянджи тридцать четыре ферсаха100, но я не встретил ни одного крестьянина. Почему так?
      Тохтамыш еще ниже склонил свою седую голову.
      - Верно, элахазрет, верно. Вы не встретили ни одного крестьянина, и оттого сердце вашего смиренного слуги сравнительно спокойно. Несколько дней назад была раскрыта тайная организация, поставившая целью убить элахазрета. Но, слава всемогущему Аллаху, благодаря неусыпной бдительности хазрета эмира, нам удалось предотвратить готовившееся покушение на элахазрета.
      Слова Тохтамыша заставили атабека Мухаммеда призадуматься. Сколько раз брат его Кызыл-Арслан писал ему о добросердечном отношении азербайджанского народа к атабекам!
      Тохтамыш, видя, что атабек охвачен мрачными мыслями, решил еще больше поколебать его веру в искренность азербайджанцев.
      - Во все бунтарские деревни посланы карательные отряды, - сказал он. Я докладываю об этом мудрейшему элахазрету атабеку с тем, чтобы познакомить с положением в его владениях. В день, когда элахазрет атабек ступил на землю Арана, должно было начаться грандиозное восстание. Джанаб эмир с молниеносной быстротой отсек дракону голову. Все это свидетельствует об искренности и преданности джанаба эмира новой династии.
      Задумчивость атабека не означала, что он поверил словам Тохтамыша об азербайджанцах.
      Въехав в Гянджу, атабек Мухаммед велел остановить тахтреван и подать коня.
      Эмир склонился в подобострастном поклоне.
      - Приказ элахазрета - закон для его слуг. Но я опасаюсь за жизнь нашего повелителя, если он въедет в город верхом...
      Атабек пропустил слова эмира мимо ушей,
      - Коня! - повторил он.
      Подвели красивого жеребца. Атабек вышел из тахтревана и вскочил в седло. Он впервые был в Гяндже, и ему не терпелось осмотреть город и познакомиться с, его жителями. Но куда бы атабек ни обращал свой взор, он видел только стену из иракских всадников. Лишь возле дворца его встретила небольшая толпа горожан, специально подобранных эмиром. Тут были мюлькедары, духовенство, высокопоставленные чиновники эмира и тому подобные.
      Впереди и позади свиты атабека Мухаммеда ехали два отряда персидских всадников по две тысячи человек в каждом. У атабеков стало правилом: отправляясь в поездку к тюркским народам - брать с собой охрану из персов, а направляясь в края, где говорили по-фарсидски-окружать себя телохранителями - тюрками.
      Эмир и его визирь заранее все продумали. Чтобы атабек не заподозрил обмана, на ближайших улицах толпились гянджинцы, желавшие подать атабеку прошения. Завидев хекмдара, они подняли вверх руки со своими челобитными. Люди атабека брали эти челобитные и опускали в запертый ящик. Содержание их было примерно одинаково, - в них писалось о справедливости и любви эмира Инанча к жителям Арана, о том, что бунтари уничтожены и в стране восстановлены покой и порядок, выражались просьбы оставить эмира на посту правителя Арана.
      В челобитных было много жалоб на азербайджанцев от арабов и персов, владеющих в Азербайджане большими деревнями и поместьями.
      Как Фахреддин и его сторонники ни пытались пробиться вперед, ближе к атабеку, этого им не удалось, и они не смогли передать ни одной жалобы.
      Атабек, в душе которого росло недоумение, доехав до ворот дворца, спрыгнул с коня и вошел внутрь.
      Три дня атабек Мухаммед никого не принимал. С утра до вечера ему читали челобитные жителей Гянджи. Атабек хотел познакомиться с положением в стране. Однако в челобитных говорилось исключительно о справедливости и мудрости эмира.
      Вечерами атабек развлекался на богатых пирах, где было все хорошенькие девушки-виночерпии, мютрибы101, танцовщицы, прекрасные рабыни, певицы, музыкантши, шуты, скоморохи.
      Атабек не принимал ни гянджинскую знать, ни посланцев соседних государств. Он хотел вначале разобраться в обстановке. Но это было невозможно, так как эмир Инанч оградил его от внешнего мира, заперев в стенах своего дворца.
      СЛУЧАЙ
      - Никогда не падай духом, - говорил Ильяс Фахреддину.- Случившееся нельзя назвать поражением, ибо борьба не окончена. Еще неизвестно, кто выиграет решающую схватку. Два враждующих стана могут попеременно брать верх, но истинный победитель тот, кто в последнем бою нанесет противнику завершающий удар. Эмир одержал временную победу, но он ничем не закрепил ее до сих пор. Мне кажется, эта победа в конечном счете завершится его разоблачением.
      Однако Фахреддин потерял надежду на успех и пребывал в унынии. Он был уверен, что атабек Мухаммед покинет Аран, так и не узнав обстановки в стране, не познакомившись с жизнью народа. Отсюда шло его неверие в свои силы.
      - Теперь эмир без труда рассчитается с нами. Атабек уже три дня в Гяндже и еще никого не принял, не вызывал к себе представителей народа. Это не сулит нам ничего доброго.
      - Собери жалобы аранцев на эмира и храни. Старайся, чтобы те, кто в страхе сожгли челобитные, вновь написали их. Нет сомнения, все поданные атабеку челобитные написаны если не против нас, то уж, конечно, в пользу эмира. Атабек Мухаммед непременно призовет меня к себе. Даю тебе слово, я лично передам атабеку жалобы аранцев, которые ты соберешь. Эмир ничего не сможет сделать мне. Если бы он мог погубить меня, он бы не стал ждать приезда атабека. Рано или поздно мне предстоит столкнуться с ним лицом к лицу. Сейчас очень удобный момент. Надо сказать ему открыто о всех его подлостях. Верь мне, я разоблачу эмира перед атабеком. Атабек Мухаммед переменит о нем свое мнение. Одного лишь боюсь...
      Ильяс, не договорив, умолк. Фахреддин забеспокоился, последние слова друга неожиданно встревожили его.
      - Ты можешь сказать мне, чего боишься?
      Низами встал и в задумчивости прошелся по комнате.
      - Трудность нашей борьбы заключается в том, что человек, с которым мы боремся, способен на любую подлость. Наш век богат подобными людьми. Это бездарные мерзавцы, стремящиеся возвыситься самыми недостойными путями. Эмир, с которым мы ведем борьбу, - человек именно такого рода. Благодаря мерам, принятым его хитрым визирем Тохтамыщем, ему удалось не допустить к атабеку жителей Арана с жалобами. Но это временная победа. Эмиру Инанчу не жить в Азербайджане. Есть лишь одна сила, способная помочь ему удержаться у власти в Гяндже, - его дочь, молодая прекрасная Гатиба. Фахреддии недоумевал:
      - Нет, нет, я не верю. Гатиба совсем ребенок, а атабек уже в летах.
      - Вспомни историю. Халиф Каимбиэмриллах отдал свою тринадцатилетнюю дочь Сейиду за Тогрул-бека, когда тому было шестьдесят пять лет. Он сделал это неспроста. Точно с такой же целью наш эмир способен выдать двадцатидвухлетнюю красавицу Гатибу за шестидесятилетнего атабека Мухаммеда. Теперь ты понял меня? Этого-то я и боюсь. Мы живем в эпоху, когда подлость и бесстыдство одерживают верх над правдой. Что поделаешь?! Но мы будем продолжать бороться с подлостью и бесстыдством правдой и только правдой. Возможно, сегодня мы потерпим поражение, но наше дело победит в веках. Я дам тебе дружеский совет, никогда не верь тем, кто, толкая тебя вперед, говорит: "Идите, не бойтесь, мы следуем за вами!" Такие друзья при первой же серьезной опасности сбегут, повернув вспять, или же, продавшись врагу, нанесут тебе удар в спину. Это предательство ты должен ждать только от высшего сословия. Простой же народ ты увидишь в первых рядах сражающихся против насильников. Они не боятся умереть за свои права, за своих вождей, ибо жизнь их так неприглядна, что они, можно сказать, несколько раз в день умирают и воскресают. Смерть не страшна им.
      Фахреддин пожал руку Ильяса.
      - Верно, мудрый поэт! Но бедняки, на которых мы опираемся, подчас неопытны и простодушны, грабителям и насильникам нетрудно обмануть их. Эмир Инанч ежедневно пытается подстроить мне какую-нибудь пакость. Каждый день я жду новую авантюру. Од подсылает ко мне Себу-ханум, эту испорченную особу!..
      Низами нахмурился.
      - Неужели и ее действия ты считаешь авантюрами?
      - Разве это не коварная авантюра - пытаться заманить меня во дворец?!
      - Нисколько. Она пригласила тебя во дворец, ты - уклонился. Что в этом необычайного?
      - Есть необычайное. Произошло большое событие. В тот вечер я не пошел к ней на свидание, послав вместо себя несколько отчаянных голов. Они раздели Себу-ханум, отобрали у нее все драгоценности, хорошо позабавились и даже отрезали у нее волосы.
      - Как у тебя хватило ума проделать все это?! Измываться над женщиной, отрезать ей волосы - на что это похоже?! Подобают ли подобные действия человеку, который считает себя героем?! Не обижайся, Фахреддин, но я вижу, память о нашей детской и юношеской дружбе не помешает нам расстаться. Мы вынуждены это сделать. Я протестую против такого безжалостного отношения к женщине!
      Упреки Низами задели Фахреддина, но не смутили.
      - Задам тебе один вопрос, - сказал он, твердо глядя в глаза Ильяса. С какой целью эта бессовестная женщина хотела обманным путем завлечь меня во дворец? Может, она вела меня на пир? Думаешь, там не расправились бы со мной? Как я должен был наказать предательницу, которая добивалась Моей гибели? Ее надо было убить, но я ограничился предупреждением, велев отрезать ее волосы.
      - Ты не ошибаешься, тебя хотели убить во дворце. Ты поступил благоразумно, что не пошел туда. Тебе следовало спрятать в карман принесенное Себой письмо эмира и хорошенько отчитать ее, сказать: "Я должен был умертвить тебя за твое предательство, но содеянное тобой и без того станет причиной твоего вечного несчастья!" Уверен, проявленное тобой благородство пристыдило бы ее, и она не стала бы больше заниматься предательством.
      - Ошибаешься, Ильяс, горбатого могила исправит. Никакие наставления, никакие кары не выведут Себу-ханум на честный путь. Причина ее личной ненависти ко мне понятна. Эмир пользуется этим и дает ей подобные поручения. А Себа вынуждена их исполнять. Я защищал себя и хотел указать врагу его место. Почему же я неправ?
      Низами хранил молчание. История с Себой-ханум, издевательства над ней нарушили его душевное равновесие.
      Фахреддин, стоя у окна, растерянно смотрел во двор. На душе у него было нехорошо. Выходит, он снова допустил ошибку, в результате чего может потерять верного друга. Сердце Фахреддина сжалось от страха. Он не хотел думать о том, что они расстанутся. Ведь Ильяс не может долго сердиться и носить в душе обиду. Он не раз гневался на Фахреддина, даже, случалось, не разговаривал с ним по несколько, дней, но потом сам же первый приходил и мирился. Впрочем, последний поступок Фахреддина, кажется, по-настоящему рассердил его. Лишить женщину волос!..
      Ильяс ходил по комнате.
      - Вообразить невозможно! - негодуя говорил он.- Мало того, что женщину обесчестили, ты еще приказал отрезать у нее волосы!
      Фахреддин молчал. Он по-прежнему стоял у окна, задумчиво глядя во двор.
      Вдруг с улицы во двор шмыгнула оборванная нищенка. Увидев, что у дома никого нет, она быстро подбежала к мангалу102, воровато глянула по сторонам, достала что-то из-за пазухи и бросила в казан, в котором варилась еда. После этого нищенка кинулась назад к калитке.
      Фахреддин, как безумный, сорвался с места.
      - Стой, подлая! - закричал он.
      В один миг Фахреддин оказался у ворот и, схватив нищенку за руку, потащил к мангалу. Старуха в страхе тряслась. Фахреддин швырнул ее на землю и выхватил из ножен кинжал,
      - Говори, что ты бросила в казан?
      Нищенка взмолилась:
      - Пощади! Не убивай, я ни в чем не виновата.
      - Говори, что ты бросила в казан? - гневно повторил Фахреддин.
      Низами недоумевал: что происходит? О чем они говорят?
      - Что это значит? - громко спросил он Фахреддина. - Как ты смеешь обижать в моем доме несчастную нищенку?
      Фахреддин будто не слышал этих слов и пнул нищенку ногой.
      - Если не скажешь правду, я убью тебя, не посмотрю ни на кого!
      Нищенка простерла руки к Низами.
      - Пусть твой друг не убивает меня! Я все расскажу, без утайки. Да разрушит аллах дом этой девицы! Зачем я связалась с ней?!
      - О какой девице ты говоришь? - спросил Низами.
      - Имени ее я не знаю, но самое ее знаю хорошо. Живя в доме Абульуллы, она всегда щедро одаривала меня.