Все это было хорошо известно Дильшад.
      - Верно, Фахреддин, дворец - гнездо интриг, там царят зависть, ненависть и ревность. Рабыни и наложницы эмира страдают от гнета его главной жены Сафийи-хатун. Живущим во дворце рабыням приходится выслушивать от нее такую грязную брань, какую ты не услышишь из уст самого безнравственного проходимца. Извини меня, Фахреддин, во дворце даже те, кого нельзя назвать в полном смысле слова продажными женщинами, ведут развратный образ жизни. Они вынуждены быть безнравственными, чтобы распалить страсть эмира и удостоиться его чести. Во дворце трудно не быть льстецом. Все помыкают несчастными рабынями, начиная от хадже Мюфида, кончая последним слугой. Они могут наговорить на бедных рабынь эмира все, что им вздумается. Во дворце трудно жить, если ты не сплетничаешь, не лжешь, не продаешь другого. Сафийя-хатун, приревновав меня к мужу, приставила ко мне шпионом своего личного евнуха хадже Зюрраса. Это отвратительный араб. Всякий раз, когда я вижу его, я едва не лишаюсь чувств от омерзения. Подумай сам, от какого гадкого человека зависит моя судьба! Если ты не пожалеешь меня и не изменишь моей жизни, мне останется одно покончить с собой.
      Фахреддин утешил Дильшад и простился с ней, потому что сзади приближался роскошный тахтреван, сопровождаемый четырьмя всадниками. В нем находилась Себа-хакум, а сопровождающие ее всадники были из личной конной охраны эмира, из чего всем становилось ясно, что между Себой-ханум и эмиром существуют весьма близкие отношения. Многие обитатели дворца, принимавшие участие в шествии, чувствовали: Себа-ханум замышляет новую интригу, - и сердца их наполнялись страхом.
      Окно нарядного тахтревана не было занавешено, и Фахреддин узнал Себу-ханум. Она сделала вид, будто не замечает его,- увидев, что Фахреддин разговаривает с Дильшад, она поняла, что ее проделки разоблачены.
      Себа-ханум двигалась за тахтреваном Дильшад, чтобы следить, с кем она будет разговаривать. Увидев Фахреддина на коне, она в страхе замерла, так как чувствовала, что он не простит ей ее козней. Себа-ханум послала к нему одного из всадников с просьбой, чтобы он подъехал к ней. Но Фахреддин пренебрег приглашением.
      Группа гянджинцев во главе с Низами встретила поэтессу Мехсёти-ханум и совопровождающих ее лиц у источника "Али-булагы". Первыми с коней спрыгнули Низами и Фахреддин. Тахтреван Мехсети-ханум был вмиг окружен многоголовой толпой. Здесь были поэты, литераторы, музыканты, любители поэзии и музыки. Друзья и ученики Мехсети-ханум засыпали букетами цветов ее тахтреван. Раздались звуки приветственной музыки.
      Фахреддин и Низами, поддерживая старую поэтессу под руки, помогли ей сойти на землю. Мехсети-ханум обняла, расцеловала друзей.
      - В моей жизни не было дня более радостного, чем этот! - Голос ее дрожал от волнения, но она, взяв себя в руки, продолжала: - Я постоянно боролась со смертью и не пускала на порог своей лачуги Азраила77. Мне хотелось еще раз подышать воздухом родины, увидеть друзей, поговорить с ними и уже тогда умереть. Моя мечта сбылась. Теперь смерть не страшна мне.
      Поэт Мюджирюддин с грустью смотрел на Мехсети-ханум. Когда поэтессу высылали из Гянджи, у нее была небольшая седина, а сейчас голова совсем побелела. Серебро волос, разбросанных на вороте черного шелкового платья, придавало ее лицу особую привлекательность и свежесть.
      Именно поэтому Мюджирюддин писал потом в своих стихах:
      В этом теле неюном бодрость еще сохранилась. В волосах непокорных гордость еще сохранилась.
      Приблизилась группа, посланная встречать Мехсети-ханум от имени правительства Арана.
      Хюсамеддин, спрыгнув с коня, подошел к тахтревану Гатибы. Слуги поднесли лесенку. Хюсамеддин открыл дверцу тахтревана и помог дочери эмира спуститься на землю. Окружающим показалось, будто из клетки, разукрашенной шелком, и дорогими коврами, выпорхнула пестрая райская птица.
      Едва Гатиба ступила на землю, ее тотчас окружили десятки служанок и рабынь. Дочь эмира направилась к тому месту, где стояла Мехсети-ханум в окружении друзей. Когда до поэтессы осталось несколько тагов, свита Гатибы остановилась, и она подошла к Мехсети-ханум одна.
      Дочь эмира низко поклонилась, затем сделала шаг назад.
      - Поздравляю вас с возвращением на свободную родную землю, - сказала она. - Я уполномочена передать вам искренний привет от своего отца и матери. Пользуясь случаем, я поздравляю также весь народ Арана с большим событием: его любимая поэтесса вернулась на родину! Этот день исторический праздник всех любителей поэзии и музыки, и я горда тем, что тоже принимаю в нем участие. Мое сердце переполнено радостью.
      Гатиба поцеловала руку Мехсети-хаиум. Поэтесса в свою очередь, поцеловала Гатибу в лоб.
      Затем Гатиба, подойдя к Фахреддину и Низами, поздравила также их.
      - Вы должны больше всех радоваться сегодняшнему празднику. И я всем сердцем радуюсь вместе с вами. Это праздник всех просвещенных людей Арана. В нашей стране может быть изобилие всего, но у нее никогда не будет столько достойных людей, сколько того требует жизнь. Поэтому мы все должны позаботиться о том, чтобы великая поэтесса жила еще много-много лет.
      Низами и Фахреддин поблагодарили Гатибу, однако не придали большого значения тому, с какой искренностью и любовью она говорила о Мехсети-ханум.
      Пора было двигаться к городу. Жители Гянджи и Шамкира высыпали на дорогу, стремясь увидеть Мехсети-ханум.
      Поэтессе помогли подняться в тахтреван.
      Хюсамеддин, возглавлявший правительственную группу встречающих, хотел направить тахтреван Мехсети-ханум по центральной улице Гянджи, но Мехсети-ханум воспротивилась:
      - Прошу вас, проводите меня к кварталу, где я родилась, выросла и прожила свою сознательную жизнь. Проводите меня туда, где живут люди искусства. Иными словами, отвезите меня в квартал. Харабат. Только там мне будет радостно жить.
      Низами что-то тихо сказал на ухо Мехсети-ханум, и сейчас же ее лицо омрачилось печалью, на глазах заблестели слезы. Она шепотом повторила слова, сказанные Ильясом:
      -- Квартала Харабат не существует. Мюриды по приказу хатиба и эмира Инанча сравняли квартал Харабат с землей...
      Мехсети-ханум не хотела жить в доме, подготовленном для нее людьми эмира. Низами и Фахреддин также были против этого. Они рассматривали действия правительства как временную игру. Заранее было решено, что Мехсети-ханум поселится в доме Низами. Все было готово к этому. Фахреддин прислал из дома своих родителей, служанок и рабынь, которым поручили прислуживать поэтессе.
      Толпа, сопровождающая Мехсети-ханум, остановилась перед домом Низами. Фахреддин и Ильяс, взяв поэтессу под руки, помогли ей выйти из тахтревана. Затем помогли сойти на землю дочери эмира.
      - Я надеюсь, это не последняя наша встреча, - сказала Гатиба, прощаясь. - Надеюсь, мы будем часто удостаиваться посещений большого мастера рубай!
      Мехсети-ханум простилась с народом и вошла во двор дома Низами. Ее встретили служанки и рабыни. Низами облегченно вздохнул.
      - Какая большая радость, - тихо сказал он. - Мы удостоились счастья служить великой поэтессе и любить ее до конца жизни как родную мать.
      Мать Фахреддина и женщины, живущие по соседству с Низами, окружив Мехсети-ханум, повели ее в дом.
      ВЫСОЧАЙШИЙ ФИРМАН
      Война между Бахрам-шахом и атабеком Мухаммедом окончилась. По соглашению, заключенному возле города Кирмана, большая часть Кирманского государства отошла к атабекам. Салтанат Тогрула еще больше упрочился.
      Войска, находившиеся на персидских землях, вернулись в столицу и были оттуда посланы в различные части страны для устранения беспорядков и самоуправства.
      В Северный Азербайджан вступило большое войско, сформированное из арабов, персов и иракцев. В город Гянджу, столицу Арана, были посланы крупные силы, состоящие из личных отрядов атабека Мухаммеда.
      Прибытие войска, его действия, провозглашение новых законов атабека Мухаммеда, посылка в деревни, отказавшихся платить подати, чиновников казны в сопровождении вооруженных отрядов - все это красноречиво говорило о том, какие события произойдут в будущем.
      Цель заявлений эмира Инанча относительно независимости Азербайджана была и без того многим хорошо известна. Ими хотели на время ослепить народ, дабы выиграть момент. Патриоты Арана добыли документы, подтверждающие, что агитация, направленная против ширваншаха Абульмузаффера, была делом обоюдного сговора ширваншаха с эмиром Инанчем.
      Помимо войск, прибывших в Аран, в распоряжение ширваншаха были предоставлены большие воинские отряды, состоящие исключительно из персов.
      Суть этих действий атабека Мухаммеда была ясна: в случае, если бы Северный Азербайджан не принял новых законов атабека Мухаммеда, расположенные в Ширванском государстве войска совместно с военными силами самого ширваншаха ударили бы с тыла по Северному Азербайджану. Ходили слухи, будто между атабеком Мухаммедом и ширваншахом Абульму-заффером заключено военное соглашение.
      И вот слухи, уже давно повергавшие в смятение и тревогу жителей Арана, начали воплощаться в действительность.
      Солнце только поднялось над крышами Гянджи и горожане едва начали просыпаться, как улицы города огласились множеством криков:
      - Эй, собирайтесь в мечеть Сельджука!.. - призывали глашатаи эмира.Эй!.. В мечети будет зачитываться фирман халифа!
      Была пятница. Площадь Мелик-шаха заполнилась народом. Крестьяне, идущие на базар из деревень Дехи, Пюсаран, Хюр-санак, Исфаган, Юрт, Руд, Аксиван и Ям, тоже пришли на площадь Мелик-шаха, желая узнать, что сообщит халиф в своем фирмане.
      Неискушенные люди, которые прежде, когда в Аран вступило войско атабека, успокаивали себя: "Оно прибыло защитить нашу независимость!", - на этот раз твердили: "Халиф прислал фирман, утверждающий нашу независимость!"
      В большой мечети, купол которой подпирался сорока колоннами, яблоку негде было упасть. Даже в той ее части, где обычно находились женщины, тоже нельзя было повернуться. И тем, кто знал истинное положение вещей, и тем, кто предавался иллюзиям, не терпелось послушать фирман халифа. Знать и интеллигенция Гянджи также были здесь.
      Фахреддин и Низами сидели впереди всех в той части мечети, где всегда собиралась интеллигенция. Они, как и все, с нетерпением ждали появление эмира, хатиба и кази78 Гянджи.
      - Если от нас потребуют присягнуть на верность отечеству, что мы ответим? - шепотом спросил Фахреддин.
      - Посмотрим, о чем говорится в фирмане, - после этого станет ясным и наш ответ, - сказал Низами.
      В мечеть вошли эмир Инанч, хатиб Гянджи, кази и старый визирь эмира Тохтамыш.
      Правитель Гянджи и Тохтамыш заняли свои места в той части мечети, где обычно сидели правительственные лица, а хатиб, протиснувшись в толпе, взобрался на минбер.
      Хатиб прочел короткую молитву, которая начиналась с прославления халифа Мусташидбиллаха, султана Тогрула и его атабека Джахана-Нехлевана Мухаммеда и прославлением этих же лиц заканчивалась.
      Когда хатиб умолк, к минберу приблизился Хюсамеддин с круглым серебряным подносом, покрытым зеленым атласом. Хатиб, протянув руку, сдернул с подноса покрывало и воскликнул:
      - Хвала Аллаху милостивому и милосердному и святому пророку Мухаммеду!
      Мечеть огласилась молитвой, превозносящей пророка Мухаммеда. Стоящие на площади присоединили свои голоса к этой молитве.
      Хатиб, поднявшись во весь рост на минбере, приказал правоверным опуститься на землю, затем начал читать по-арабски фирман.
      Старый визирь эмира Тохтамыш кратко переводил его слова на азербайджанский язык:
      - По воле всевышнего и всемилостивейшего Аллаха и мудрейшего из мудрых пророка Мухаммеда судьба исламских народов и исламских государств вручена халифам. А посему мы возложили на полномочных султанов защиту ислама, распространение по всему миру законов святейшего корана, а также заботу о благосостоянии и процветании исламских государств. Защиту мирового салтаната я решил поручить преемнику Мелик-шаха султану Тогрулу и его атабеку Джахану-Пехлевану Мухаммеду. Всем народам Азербайджана, Персии и Ирака вменяется принести непосредственно присягу на верноподданство заслужившим доверие повелителя правоверных султану Тогрулу и достойному отпрыску Эльдегеза - Джахану-Пехлевану Мухаммеду. Столицей салтаната Тогрула, как и прежде, будет город Хамадан. Правительство Азербайджана возглавит брат атабека Мухаммеда - Кызыл-Арслан, столица его - город Тебриз. Ширваншах Абульмузаффер утверждается хаганом Ширванского государства. Правителем Арана назначается эмир Инанч, который будет подчиняться атабеку Мухаммеду.
      Окончив читать фирман, хатиб передал его Тохтамышу, а тот, подняв фирман вверх, сказал собравшимся в мечети:
      - Фирман подписан лично повелителем правоверных, нашим светлейшим халифом Мустаршидбиллахом и подтвержден печатью халифата.
      Тохтамыш положил фирман на серебряный поднос, покрыл его опять зеленым атласом и передал эмиру.
      Правитель Гянджи поднялся. Принимавшие фирман должны были по одному подходить и, целуя фирман, говорить о своем согласии с ним. Первыми приложились к фирману хатиб Гянджи и важные, сановные лица из диванханы79 эмира.
      Собравшийся в мечети народ не спускал глаз с Низами и Фахреддина. Никто не двигался с места, не целовал фирмана, не говорил: "Принимаю!"
      Тохгамыш, почувствовав сложность момента, обратился к знати:
      - Народ ждет, когда его авторитеты принесут присягу на верноподданство представителям халифа. Пусть хазреты изволят подойти и принести присягу.
      В мечети воцарилось молчание.
      - Что ты предлагаешь? - шепотом спросил Фахреддин у Низами.
      Низами обратился к Тохтамышу:
      - Мы не арабы, - сказал он, - но знаем этот язык не хуже арабов. Мы вынуждены знать арабский язык. Содержание фирмана, присланного светлейшим халифом, не позволяет вам принимать здесь от народа присягу на верноподданство султану Тогрулу и атабеку Мухаммеду.
      Слова Низами оказали на присутствующих магическое действие. Сотни людей, обратившись в слух, боялись пропустить одно его слово.
      Тохтамыш изумленно пожал плечами.
      - Меня поражают высказывания молодого поэта. Я не понял смысла его слов, которые, очевидно, были брошены для того, чтобы посеять сомнение в сердцах людей. Во-первых, в фирмане очень ясно говорится о необходимости принести присягу на верноподданство. Во-вторых, не подобает молодому человеку, недавно вступившему в жизнь, спорить с почтенными людьми в присутствии белобородых стариков и хазретов, старших его по возрасту и более богатых.
      Тохтамыш надеялся в душе, что присутствующие встретят его слова возгласами: "Верно! Верно! Визирь правильно говорит!". Однако в мечети по-прежнему царила гробовая тишина.
      Фахреддин поднялся с места.
      - Я не хочу оскорбить своими словами ни почтенную знать, ни людей, которые старше нас. Но истина требует признать, что Азербайджан обязан высокой культурой, а также знаменитым на всем Востоке искусством поэзии и музыки не старикам, о которых сейчас упомянул почтеннейший визирь, а молодежи. Если хазрет эмир посмотрит вокруг себя, он увидит молодого Низами, молодого Мюрджирюддина, молодого Нззюддина и других талантливых молодых людей. Нельзя отказать в уважении и почитании тем, кто старше нас, однако следует отметить, что та общественная жизнь, которая является продуктом их мыслей и дел, устарела и заплесневела. Молодыми руками создается новая общественная жизнь, новые общественные отношения. Естественно, молодые родились после стариков, поэтому и взгляды их на жизнь и явления также молоды. Мне кажется, наши старые деды и отцы, завещавшие свои дела нам, молодому поколению, подтвердят это"
      В мечети раздались выкрики:
      - Да здравствует Фахреддин! - Да здравствуют идеи молодых! Эмир зашептал что-то на ухо визирю, после чего тот мягко сказал:
      - Мы не станем отрицать того, что Азербайджан обязан современной культурой молодому поколению. Но, с другой стороны, разве это не бескультурье, когда молодые люди, искажая фирман халифа, вводят народ в заблуждение?!
      Низами встал.
      - Я никогда не искажал истины, - сказал он, обращаясь к народу.Напротив, я всегда непримиримо боролся с теми, кто ее искажает. Прошу достопочтенного визиря не считать мои слова оскорбительными для себя. Если он готов выполнить это условие, я смело скажу: он первый, кто искажает фирман халифа. Что говорит халиф в своем фирмане? Слушайте внимательно, сейчас я вам объясню. Халиф в своем фирмане ясно говорит: "Всем народам Азербайджана, Персии и Ирака вменяется принести непосредственно присягу на верноподданство заслужившим доверие повелителя правоверных султану Тогрулу и достойному отпрыску, Эльдегеза - Джахану-Пехлевану Мухаммеду!.. Что означает слово "непосредственно"? Это значит, присягу следует принести не через посредничество других, а им лично. - С этими словами Низами обернулся к хатибу: - Надеюсь, достопочтенный хатиб не станет отрицать столь очевидной истины?
      Хатиб оказался в затруднительном положении, но не признать справедливость слов Низами было немыслимо,
      - Молодой поэт говорит правду, - сказал он, обращаясь к присутствующим.
      Народ начал расходиться.
      Низами, Фахреддин и их товарищи, простившись с эмиром, вышли из мечети...
      В комнате, кроме Низами, никого не было, и Фахреддин решил открыто высказать свои мысли по поводу восстания.
      - Откровенно говоря, некоторые твои поступки вызывают во мне сомнение. Да, да, я сомневаюсь... Есть у меня на это право или нет? - спросил он друга.
      - Сначала объясни, что именно вызывает в тебе, сомнение, а после этого спрашивай, имеешь ли ты право сомневаться или нет.
      - Всякий раз, когда я начинаю говорить о восстании, ты призываешь меня к терпению и спокойствию. Но ведь всякому терпению и спокойствию рано или поздно наступает конец.
      Низами гневно посмотрел на Фахреддина. Тот, подумав, что впервые видит подобный взгляд, тотчас сообразил, что ошибается, и желая исправить оплошность, добавил:
      - Ильяс, не думай, что я хочу обвинить тебя в бездеятельности, подчеркнуть, будто ты не сторонник восстания и свободы. - Я понимаю тебя. Тебе тоже хорошо известен образ моих мыслей. Я не только всегда призывал тебя к терпению и благоразумию, но и давал другие советы, из которых ты не выполнил ни одного. Я, в свою очередь, не могу присоединиться ни к одной из твоих мыслей о восстании. Фахреддин пожал плечами.
      - О каких советах ты говоришь? Не могу припомнить.
      - Я говорил и тебе и другим, когда разговор заходил о восстании, надо подготовить к нему народ. Если бы в восстании участвовали только ты, я да еще несколько наших товарищей, можно было бы прямо сегодня взять в руки мечи и начать восстание. Но, ясно, подобное восстание закончится бесславно, и каждый справедливо скажет потом: "Их необдуманные, глупые поступки привели к тому, что они погибли сами и других бросили в объятия смерти". Я не желаю этого. Я хочу, чтобы и через тысячу лет люди, читая историю восстания в Гяндже, сказали: "Выступление было организовано умно и предусмотрительно. В нем приняли участие не только жители городов, но и крестьяне". Вот чего ты не можешь никак уразуметь. Мы должны подготовиться ко всему. В настоящий момент крестьян Арана угоняют на принудительные работы, и они покорно, безропотно идут, потупив головы. Крестьяне считают, что таков закон жизни. Никто не хочет объяснить им, никто не говорит им, что подобный массовый труд нужен лишь на общественных земляных работах и стройках. Народ должен трудиться только для народа, то есть для себя. Например, нет ничего плохого в том, если крестьяне всей деревней выйдут на общественные работы - сооружать мост, делать дорогу, восстанавливать размытые ливнем каналы. Но, когда тысячи азербайджанцев плетьми и палками сгоняются строить для атабеков имения, деревни, базары,- это называется беззаконием, гнетом, бесчеловечностью. Об этом надо непременно говорить народу. Прежде следует пробудить в сознании крестьян вольнолюбивые мысли, а затем сплотить их в организацию. Ты должен хорошо понимать меня, Фахреддин. Я ценю твою смелость, твой героизм и поэтому не хочу, чтобы ты погиб в результате какой-нибудь глупой оплошности или в пути к никчемной цели. Можно сказать очень кратко: народ должен знать, почему он восстает, почему идет на смерть. Об этом же настойчиво свидетельствует опыт восстания, вспыхнувшего два года назад. Когда в то время крестьян спрашивали: "Почему вы бунтуете?", - они отвечали: "Люди бунтуют, вот и мы тоже". Восстание должно иметь определенную цель. Восстание без цели - это сплошные случайности. Необходимо ко всему учитывать особенности мышления простого народа. Когда к власти приходит новое правительство, ненависть к властям в его душе может временно погаснуть, - таков уж нрав людей, в них пробуждается любопытство ко всему новому. Народ ждет от нового правительства исполнения своих сокровенных желаний, надеется на новую жизнь. Правительство же в этот момент заигрывает с народом и лезет вон из кожи, чтобы смягчить его гнев. Сейчас мы не в состоянии распалить народную ненависть к правительству атабеков. Ненависть аранцев была направлена только против старой династии. К, власти пришло новое правительство - и число недовольных сразу уменьшится. Беспорядки в Азербайджане создавались сторонниками халифа, который стремился подорвать влияние сельджукских правителей. Поднимая народ против династии сельджуков, сторонники халифа добивались ее падения. Теперь, достигнув своей цели, они стараются покончить с беспорядками. Вторая причина беспорядков - это враждебная деятельность в Азербайджане хорезмшахов и персов. Атабек Мухаммед победил Бахрам-шаха, к границам Хорезмского государства посланы войска. Таким образом, скоро будет положен конец враждебной деятельности иноземцев в Азербайджане. Я не сторонник мелких вылазок и неорганизованных выступлений. Они настораживают правительство, заставляют его готовиться к подавлению возможного большого восстания. Кроме того, бесконечные мелкие бунты наносят ущерб нашей культуре, приводят в упадок деревни и города. Разрушать национальную культуру, замедлять ее развитие - равносильно для нас большому поражению. Правительство, которое служит этой культуре и ведет борьбу против ее врагов, - наше правительство. А всякое другое правительство- наш враг!
      Фахреддин упрямо покачал головой.
      - Я опять ничего не понял. Ты так и не сказал определенно, стоит или нет поднимать восстание. Ты говоришь: "Правительство, которое служит этой культуре и ведет борьбу против ее врагов, - наше правительство". Не знаю, что ты хочешь этим сказать?
      - В моих словах нет ничего таинственного и непонятного. Прежде чем готовить оружие для восстания, надо подготовить сознание народа. Что касается проблемы правительства, тут все ясно. Стремясь ликвидировать в Азербайджане арабско-персидское влияние, новая династия должна действовать с нами заодно. Персы и арабы прежде всего стараются лишить нас родного языка. Им отлично известно, что народ, лишенный родного языка, не может иметь и своей национальной культуры. Новая династия в своих действиях не должна опираться на шпионов, лицемеров и изменников родины - наследие старой династии. Правительству атабека Мухаммеда следует опираться только на волю народа. Если этого не будет, если новая династия начнет проводить политику старой династии, тогда я выступлю против нее. Если новая лииастия не избавит Аран от эмира Инанча, я приложу все силы для того, чтобы поднять народ на восстание против него.
      Фахреддин обнял и крепко поцеловал друга.
      - Я с самого утра жду от тебя эти слова.
      И он начал излагать свой план восстания против эмира Инанча.
      Однако Фахреддину не удалось договорить до конца, - в дверь постучали, и в комнату вошел сипахсалар Хюсамеддин в сопровождении четырех вооруженных нукеров80.
      - Салам алейкюм, - сказал он, кланяясь. - Если поэт не возражает, я хотел бы поговорить с ним. Впрочем, я сначала должен извиниться за то, что потревожил поэта.
      Хюсамеддин бросил взгляд на Фахреддина. Ясно было, он разговаривает с Низами вежливо лишь потому, что рядом находится его друг.
      Фахреддин невозмутимо смотрел на нежданного гостя.
      - Прошу садиться, - обратился Низами к Хюсамеддину. - Добро пожаловать в мой бедный дом. Вы принесли нам радость.
      Хюсамеддин сел.
      - Ждите меня во дворе! - приказал он нукерам, Хюсамеддин с любопытством осматривал дом поэта, его бедное убранство.
      Все богатство поэта, покорившего сердце дочери правителя Гянджи, заключалось в нескольких стареньких паласах, постельных принадлежностях, книгах и посуде для еды. Стены были обмазаны саманной глиной. В одной комнате жила поэтесса Мехсети-ханум, во второй - сам поэт.
      Оглядев внимательно комнату, Хюсамеддин обернулся к Назами.
      - Я получил ваше письмо.
      Поэт удивился.
      - Я не посылал вам писем. Вы - полководец, я - бедный поэт. О какой переписке между нами может идти речь?
      Хюсамеддин полез за пазуху и достал письмо.
      - Возьмите и прочтите. Разве не вы написали это?
      Низами развернул письмо и прочел:
      "Уважаемый Хюсамеддин!
      Мне известно, что Вы прославились в Аране доблестью и мужеством. Но в сердечных делах ни мужество, ни слава не способны помочь делу. Советую Вам оставить в покое дочь эмира Инанча Гатибу. Героям и знатным людям не подобает вмешиваться в судьбу других. Верно, я бедный поэт, но способен дать Отпор тем, кто встанет на моем пути".
      Прочитав письмо, Низами рассмеялся.
      - Не понимаю, что нужно от меня этой бессовестной рабыне поэта Абульуллы? - сказал он, обращаясь к Фахреддину, затем обернулся к гостю Уважаемый Хюсамеддии, прошу у вас прощение за то, что Себа-ханум, воспользовавшись моим именем, потревожила вас. Согласитесь, если бы это письмо было написано мною, я не просил бы у вас прощения, ибо я не боюсь вас. Эта бессовестная девица отправила клеветническое письмо от имени Гатибы-ханум моей будущей подруге жизни. Теперь несколько слов о наших отношениях с Гатибой. Вы умный человек и знаете жизнь. Подумайте сами, может ли поэт, чье богатство состоит из этого саманного дома и вещей, которые у вас на виду, мечтать о женитьбе на такой богатой девушке, как Гатиба? Зачем она мне? Неужели вы считаете меня столь бесчестным и низким? Жениться на Гатибе-ханум и питаться подаянием со стола змира Инанча?! Вам известно, эта девушка безумно влюблена. Вы знаете, что я бегу от нее. Знаете, что она не дает мне покоя. Стоит Гатибе-ханум встретить меня где-нибудь - в роще, в саду, на улице, на площади, она тотчас приглашает меня к себе во дворец. Что мне делать? Я поэт и понимаю, что рушить надежды молодой девушки - это большой грех. Я боюсь козней людей, подобных Себе-ханум, - они ищут такие ситуации, превращают их в коммерческое дело и зарабатывают на этом деньги. Неужели вы, Хюсамеддин, еще плохо знаете Себу-ханум? Разве вы не слышали, как она обещала дочь Абульуллы в жены сразу восьмерым мужчинам и со всех брала подарки и плату за труды?
      - Это я знаю, - ответил Хюсамеддин. - Итак, вы не будете мешать моей любви?
      - Поверьте, Гатиба-ханум красива, умна, образованна, из очень известной семьи, но все это не для меня. Даю вам слово поэта, я не люблю ее. Я лишь два раза пожал ей руку, того требовала от меня вежливость. Кто знает, возможно, случится так, что я буду вынужден еще раз пожать ей руку, но не принимайте это за проявление сердечных чувств. Фахреддин - мой друг детства. Он знает меня хорошо, как себя. Ему известно, что привязанность Гатибы-ханум мне не по сердцу, да и мой разум против этого.
      Хюсамеддин с жаром пожал руку Низами.
      - Я нахожусь в доме честного человека и буду говорить честно. Ваше благородство велико и мне хочется служить ему. Поскорей женитесь на своей возлюбленной Рене, потому что Гатиба, желая разлучить вас, внесла ее в список девушек, которые будут отправлены в Багдад халифу. Думаю, после того, как вы приведете ее в свой дом, эмир постыдится отнимать у мужа жену и отсылать ее в Багдад. - Он обернулся к Фахреддину: - Я уважаю тебя, молодой герой. Берегись эмира. Дильшад предназначена другому. Прошу вас, пусть этот разговор останется между нами.
      Хюсамеддин простился с Низами и Фахреддином и вышел из комнаты.
      ПОСЛЕДНЕЕ СЛОВО ПОЭТА
      Смеркалось. Тепло солнечного дня постепенно отступало, теснимое порывами вечернего ветра. Время прогулок прошло. Гуляюших на берегу Гянджачая становилось все меньше и меньше.
      Низами поднялся и берегом реки направился к городу. Выйдя из ивовой рощи у мельницы Мусы, он шел к площади Санджара.
      Вдруг кто-то сзади окликнул его:
      - Уважаемый поэт, остановитесь на минутку!
      Обернувшись, Ильяс увидел, что к нему приближается старый садовник Гатибы-ханум-Салим. Голова старца тряслась.
      - Извините, что я потревожил вас.
      Низами засмеялся.
      - Вы, старый человек, должны знать: тревожить рабов Аллаха - грех.
      Салим низко поклонился.
      - Есть люди, вынуждающие меня к этому греху, который, смею утверждать, очень близок к делу богоугодному. Вы догадываетесь, о ком я говорю? Уважаемая ханум сидит там и желает вас видеть.
      - Где?
      - На обычном месте.
      - Что значит - на обычном месте?
      - Она ждет вас на поваленном стволе ивы, на котором вы всегда сидите и пишите стихи.
      - Откуда ваша ханум узнала, что я в роще?
      - Ханум каждый день следит за вами, садится после вашего ухода на ваше место и думает о вас. Вчера ханум тоже приходила в рощу и слышала, как вы с товарищами читали стихи. Она была также свидетелем ваших встреч с Реной. Поэтому хочу вас предостеречь: Гатиба-ханум очень сердита, будьте с ней осторожны и постарайтесь успокоить ее, иначе она может погубить вашу Рену. Погасите ее гнев.
      Поэт шел, внимая словам садовника и думая, как ему избавиться от назойливой любви дочери эмира. Более всего Низами беспокоило то, что против Рены замышляется недоброе.
      Когда до поваленного ствола ивы осталось шагов пятьдесят, старый садовник остановился.
      Низами пошел дальше. Девушка, увидев поэта, затрепетала. Он впервые видел ее в таком состоянии. Она поднялась, сделала несколько шагов навстречу, потом остановилась, будучи не в состоянии двигаться и все еще продолжая дрожать.