Вампиры замка Карди

Завтра Курт верхом на Герде возглавит свадебный кортеж, который торжественно проедет по улицам города. А потом будет банкет и бал, и Курт наверняка будет королем бала, потому что во всем замке Гогенцоллернов не останется ни одной девушки, которая не влюбится в него! Ведь он такой красивый – как юный Зигфрид! Или, скорее, как Лоэнгрин, рыцарь с лебедем… Когда он скачет на легконогой послушной Герде и его белокурые волосы сверкают на солнце, словно серебряный шлем!

Гели прижала к груди книгу так пылко, словно это Курт чудом оказался в ее объятиях.

Чудом… А почему, собственно, чудом?! Разве не предназначены они друг другу самой судьбой?! И пусть в него влюбятся хоть все наследницы Гогенцоллернов и Круппов – женится-то он на ней, на Гели!

Это она знала наверняка.

Потому что иначе и быть не могло.

Иначе ей незачем было бы и на свет родиться…

Да, он женится на ней. Они суждены друг другу. Гели не просто полюбила Курта в тот самый миг, когда впервые увидела его – нет, она узнала его, узнала того, ради которого пришла в этот мир скорбей!

Поразмыслив таким образом, Гели решила, что самый подходящий момент для объяснения – не завтра, на балу, а сегодня, прямо сейчас. Очень уж хотелось увидеть Курта вблизи, поговорить с ним… Она слезла с подоконника и принялась судорожно рыться в своем весьма скромном гардеробе. К сожалению, легких романтических нарядов, подобающих случаю, у нее не было. Мачеха по-прежнему заказывала для нее скромные синие и коричневые платья с плиссированной юбкой и белым воротничком, а в качестве выходных – «матросские костюмчики»: белые, с короткой юбочкой, синим квадратным воротником и галстучком. Вообще-то так было принято одевать девочек от семи до двенадцати лет. Но никак не пятнадцатилетних подростков! Но Магда твердила, что Гели выглядит моложе своего возраста и вполне может носить матросские костюмчики… Спорить с Магдой было попросту некому. Дяде Хельмуту этот вопрос был совершенно безразличен. А Гели не осмеливалась.

А зря. Может быть, если бы она хоть раз решилась поперечить Магде во время визита к портнихе, мачеха удивилась бы – и уступила! В конце концов, ей дела нет до Гели, и какая разница, матросский костюмчик она носит или длинное розовое платье с кружевами? Или – не розовое, а голубое… Что-нибудь, что подошло бы для решающего свидания с Куртом и для завтрашнего бала.

Но выбирать не приходилось, и Гели надела белоснежный, тщательно накрахмаленный и отутюженный матросский костюмчик. Он хотя бы новый… Правда, именно по этой причине ей не следовало бы появляться пред светлые очи Магды! Впрочем, ради того, чтобы предстать перед Куртом в красивом наряде, Гели готова была на все: даже получить от Магды очередной унизительный выговор.

В конюшне царила полутьма – после ослепительного полуденного солнце полутьма казалась настоящей темнотой. Здесь было тепло, приятно пахло сеном, лошадиным потом, навозом и кожей седел – возможно, кто-то счел бы приятным только запах сена, но Гели обожала все здешние запахи! Она любила ездить верхом. У нее это здорово получалось. Она мчалась по полям, взлетала на холмы… Она чувствовала себя окрыленной. Могущественной. Во время скачки верхом ей лучше всего мечталось! К сожалению, Магда делала все, чтобы отнять у нее и эту радость. В частности, она заявила Хельмуту, что из-за верховой езды ноги у Гели непременно станут кривыми! А в будущем возникнут проблемы во время родов – якобы верховая езда в мужском седле развивает у женщин какие-то внутренние мышцы, которых у них вовсе не должно быть… Гели не верила Магде, потому что знала, что Магда – вредина и ненавидит ее, Гели! Но Хельмут, к сожалению, верил, потому что Магда была медиком, хоть и не настоящим врачом, но все-таки разбиралась в медицине. И теперь Гели разрешали садится на коня только тогда, когда целая компания молодежи совершала верховую прогулку. Но какое же удовольствие можно получить от скачки, если вокруг тебя компания неприятных людей? Если вдобавок надо придерживаться того же темпа, как и все… А мало кто из них рискнул бы скакать так лихо, как Гели! Разве что Курт. Но Курт никогда не предлагал ей прокатиться верхом.

Сейчас он чистил свою серую в яблоках любимицу – водил по шерсти скребком такими легкими, неторопливыми, ласкающими движениями, что по суди дела, это скорее было лаской, нежели необходимой лошади гигиенической процедурой. Раньше Гели не случалось видеть его в подобных ситуациях. Одет он был, вопреки обыкновению, небрежно. Светлые волосы растрепаны, на макушке топорщатся хохолком, и спереди на лоб свисает кудрявый чубчик. Выражение лица у него было самое мечтательное, глаза полузакрыты, на губах – нежнейшая улыбка. Гели и предположить не могла, что Курт может так улыбаться! Сейчас он выглядел не суровым героем из древних германских саг, каким она привыкла его воспринимать, а мальчишкой… Красивым мальчишкой. Растерянным и грустным. Каким, наверное, он и был на самом деле! Несмотря на очевидную крамольность этой мысли, Гели умилилась до слез, до щемящей боли в сердце. Сразу забылись все те слова, которые она собиралась ему сказать. И даже те, которые она надеялась от него услышать. Она просто стояла и смотрела на него. А когда Курт, каким-то звериным чутьем, ощутил ее взгляд и, вмиг помрачнев, повернулся к ней – Гели хватило только на то, чтобы улыбнуться ему. Улыбка получилась на редкость глупая. Глаза Курта злобно сощурились, уголки рта поползли вниз.

– Чего тебе? – буркнул он.

Гели все еще не могла найти слов, а потому стояла и улыбалась…

– Чего тебе здесь надо? Чего ты все время так на меня смотришь? Ты чего, шпионка? – обиженно спрашивал Курт. – На кого ты работаешь? На Гестапо? На СД? На русских? На англичан?

Гели рассмеялась и замотала головой: так глупо все это звучало… Какая же из нее шпионка? Ей же только пятнадцать лет!

– Чего ты ржешь? Ну, чего смешного? Господи, ты дурочка совсем, да? Ну, оставь ты меня в покое! Перестань на меня пялиться! Уйди!

– Нет, Курт, я… – пролепетала Гели, но Курт перебил ее.

– Я хочу побыть один!

К величайшему изумлению Гели, в голосе Курта звенели слезы! И лицо исказилось так, словно он вот-вот расплачется…

– Курт! – Гели шагнула к нему, распахивая объятия.

Она действительно хотела обнять его, приголубить, утешить.

Но он, видимо, как-то не так понял ее намерения.

Злобно ощерившись, он ринулся к выходу, отшвырнув ее с пути ударом в грудь – так, что у нее дыхание перехватило и она не смогла удержаться на ногах и упала… Упала прямо на тачку с конским навозом, которую приготовили для того, чтобы везти на огород, но почему-то не увезли!

От неожиданной боли слезы брызнули из глаз Гели, а потом на смену боли пришла обида, такая жгучая, что девочка едва не задохнулась, и только новый поток слез мог как-то смягчить ее страдания.

Ее Курт!

Ее кумир!

Но почему?…

Почему все так произошло?!

Ведь все должно было случиться совершенно иначе… Она так хорошо все придумала… То есть, не придумала, а спланировала – за себя и за него, потому что Курт, как и все храбрые мужчины сейчас, слишком занят войной, чтобы думать о любви. Так что об их совместных чувствах должна позаботиться Гели.

Это была катастрофа!

Она вся в навозе… И беленький матросский костюмчик, и носочки, и волосы! Волосы еще можно отмыть, а костюмчик погиб, безвозвратно погиб… Может, еще возможно его отстирать? Но приказания горничной доктора Гисслера может отдавать только Магда! Значит, придется ей сказать! И что тогда будет?! Господи, что будет, когда Магда узнает, что Гели без спроса надела новый костюм и упала в нем в навоз?

Гели разрыдалась еще горестней.

Курт! Ее любовь! Он ударил ее… Как он мог?!

Ее костюм! Магда!

Ее не возьмут завтра на свадьбу…

Магда никогда не забудет и вечно будет дразнить ее…

Гели разрыдалась еще горестней. Если бы она могла сейчас исчезнуть, раствориться, умереть… Небытие казалось ей сейчас таким желанным! Умереть! Она частенько мечтала о смерти и представляла себе, как это будет, как все они пожалеют о ней, когда она умрет. Но сейчас ей было так плохо, что в мысли о смерти она искала только небытия. И ничего иного. Пусть не жалеют о ней, пусть сразу забудут… Лишь бы укрыться в небытие от наказания, от насмешек!

– Господи, убей меня! Убей! – отчаянно прорыдала Гели, поднимаясь из тачки с навозом – и падая на колени.

Ее показалось, что полоса солнечного света, стлавшаяся от двери по полу конюшни, померкла, но в отчаянии своем Гели не придала этому значения. Она колотила кулачками по полу, устланному соломой, и в рыдала в голос. Ей казалось, что у нее разрывается сердце.

– Что с тобой, девочка? Что случилось? – прозвучал над ней встревоженный женский голос.

Гели в испуге взглянула вверх. Рядом с ней стояла Лизе-Лотта Гисслер, внучка грозного доктора Гисслера, хозяйка этого дома и, следовательно, этой конюшни! Та самая Лизе-Лотта, о которой она слышала столько странного… Лизе-Лотта, чьего голоса она не слышала никогда, до сего момента! От удивления Гели даже перестала рыдать. Но только на мгновение. Потому что через мгновение ей в красках представилось, как Лизе-Лотта отведет ее к Магде и что скажет Магда по поводу испорченного костюма. Гели взвыла и слезы хлынули у нее из глаз с новой силой.

Лизе-Лотта повела себя несколько необычно для взрослого человека. Обычно взрослые бывают безразличны к чужим трагедиям… Любой другой взрослый на ее месте отвел бы Гели к Магде и предоставил бы мачехе самой разбираться в произошедшем. Но Лизе-Лотта вдруг опустилась на колени рядом с Гели и тихо спросила:

– Что с тобой? Что он с тобой сделал?

«Он».

Она видела Курта, выходящего из конюшни!

И, возможно, она слышала…

Но тогда она не стала бы спрашивать – что он сделал!

Гели сильно потянула носом и икнула, пытаясь перестать рыдать и сказать что-нибудь связное. Но не получилось – рыдания оказались сильнее ее. Она снова заскулила.

– К-к-ку-у-урт! М-м-магда-а-а! – выдавила она сквозь слезы. – Он ударил… Я только хотела сказать… А он… Костюмчик… Магда не велела… Я не послушалась… А теперь она будет смеяться! Всю жизнь! И на свадьбу меня не возьмут! Теперь не в чем! Я хочу умереть… Умереть…

Лизе-Лотта ласково коснулась рукой ее волос – и тут же отдернула руку, брезгливо осмотрела ладонь со следами навоза.

– Бедная девочка, – вздохнула она. – Анхелика – тебя ведь так зовут? Ты можешь мне все сказать. Я тебя не выдам. Я тебе помогу… Он тебя только ударил? Или… сделал еще что-нибудь нехорошее?

«Только ударил»! Нет, ну надо же! От возмущения у Гели перехватило дыхание и она наконец-то сумела справиться со слезами. «Только ударил»! А что костюм и волосы в навозе – этого Лизе-Лотта не видит? Что может быть хуже случившегося?!!

– Он ударил меня. Не захотел слушать. И назвал дурочкой. Я испортила костюм. Магда убьет меня. И я не попаду на бал, – отчеканила Гели, с ненавистью глядя в участливое лицо Лизе-Лотты.

Лизе-Лотта снова вздохнула – теперь уже с облегчением – и слабо улыбнулась.

– Всего-то? И из-за этого ты так кричала?

– Я не кричала! Я… Я плакала.

– Ты не плакала. Ты рыдала и звала смерть. Так, как будто… Потеряла все. А тебя всего лишь уронили в тачку с навозом!

– Всего лишь?!!

– Мне приходилось слышать такие рыдания… Когда женщина зовет смерть… И я думала, что с тобой случилось что-то по-настоящему ужасное, – прошептала Лизе-Лотта. – Он ведь мог… Что угодно… Он – зверь. Не посмотрит, что ты – совсем еще ребенок. Никогда больше не оставайся с ним наедине, слышишь? Считай, что сегодня тебе повезло. Ты дешево отделалась.

– Не правда! – еще сильнее возмутилась Гели. – Он не зверь. Он хороший. Я сама виновата. Вела себя глупо.

Она резко поднялась с колен.

Лизе-Лотта, все еще сидя на полу, удивленно воззрилась на Гели снизу вверх.

– Ты что… Ты влюблена в него?!

– Я… Я… Нет! – испугалась Гели.

Ей и в голову не пришло бы, что ее могут прямо так вот спросить об этом!

– Влюблена… Бедный ребенок. Ты в него влюблена. Ну, конечно. Он – юный. И может показаться красивым. Породистое животное… Он ведь тебе кажется красивым, да? – пробормотала Лизе-Лотта.

– Он красивый, – буркнула Гели.

Видя, что ее секрет все равно раскрыт, она решила, что скрытничать дальше будет уж совсем глупо.

– И еще – он умный. И храбрый! И благородный! Он… Он…

– Ну, да, конечно, – криво улыбнулась Лизе-Лотта.

Она поднялась с колен, хотела было вытереть ладони об платье, но вовремя спохватилась.

– Пойдем, – скомандовала она.

– К Магде? – всхлипнула Гели. – Спасибо, я лучше тут посижу… До темноты. Вы только не выдавайте меня… Вы обещали!

– Ко мне. Не бойся, я проведу тебя через черный ход. Никто не увидит, что ты в… В таком виде.

Гели не оставалось ничего другого, кроме как доверить свою судьбу этой странной женщине. Конечно, обидно, что Лизе-Лотта столь низкого мнения о Курте… Но на то она и странная, чтобы иметь странное мнение обо всем! И потом – что еще оставалось делать? Сидеть здесь до темноты? Гели поплелась за Лизе-Лоттой. Они действительно прошли черным ходом, мимо дверей кухни, по узкой лестнице – на третий этаж, где Гели еще не приходилось бывать. Она была уверена, что там располагаются комнаты прислуги. Но, оказалось, на третьем этаже находились аппартаменты Лизе-Лотты. Три смежные комнаты и ванная. Комнаты – маленькие, заставленные старинной мебелью, заваленные книгами. Ванная – вполне приличная.

– Раздевайся. Всю свою одежду клади в таз. Я прикажу горничным как следует отстирать. Будет, как новенькая. А сама вымойся. И вымой волосы. Вот мыло. Потом ополосни волосы водой с одеколоном. Может, избавишься от запаха. Вот халат. После ванны надень и иди ко мне.

Гели и представить себе не могла, чтобы тихая, незаметная, пугливая Лизе-Лотта могла разговаривать таким решительным тоном! И потому повиновалась ей без лишних вопросов. Мыло, лежавшее в серебряной мыльнице, было изумительным – нежным, сливочно-белым, с ароматом каких-то весенних цветов. Оно давало такую обильную и пышную пену, что Гели, принявшись было намыливаться с привычным рвением, едва в этой пене не утонула! Одеколон благоухал все теми же весенними цветами. Гели вылила четверть флакона в воду для полоскания. Она была совершенно очарована всей этой роскошью, прежде ей вовсе неведомой. Конечно, Хельмут был богат. Но у Гели не было ни такого мыла, ни такого одеколона… Ни теплого халата из бархата винного цвета! Возможно, все это было у Магды?

Почти совершенно успокоившись, Гели завернулась в халат и прошлепала босыми ногами из ванной в комнату. И здесь ее ожидало новое потрясение. Платья! Изумительные бальные платья! Сначала Гели показалось, что их в комнате десятки, сотни… Но в конечном итоге она насчитала только шесть. Бледно-розовое с черной бархатной аппликацией, ярко-розовое с черными кружевами, белоснежное с вышивкой ришелье, алое бархатное с гирляндой черных атласных роз у талии, бирюзовое с васильковыми оборками, и еще изумрудное – из сверкающей тафты. Гели рассматривала их, замерев и затаив дыхание. Когда ее отправляли купаться, этих платьев здесь не было! Так неужели же… Неужели Лизе-Лотта хочет предложить ей одно из них? Вместо испачканного костюмчика? Нет, не может быть… Это было бы невероятным счастьем! У Магды роскошные платья – но все-таки не такие роскошные! И все равно она не позволит надеть такое платье… Ведь Гели – еще ребенок. И какая женщина в здравом уме согласится расстаться с таким платьем? Впрочем, про Лизе-Лотту говорят, что она совсем не в здравом уме…

Приглядевшись, Гели заметила на платьях глубокие поперечные складки – словно их долго-долго хранили в сундуке. А потом почувствовала чуть затхлый запах лаванды – мешочками с лавандой прокладывают вещи от моли, когда прячут на долгое хранение! Действительно, Лизе-Лотта ведь никогда не посещает праздники… И она всегда так скромно одета!

И тут из соседней комнаты появилась Лизе-Лотта. В руках у нее – было еще три платья: небесно-голубое с кремовым кружевом, розовое с белым кружевом и лимонно-желтое, из нежнейшего шелка. С сосредоточенным лицом она подошла к Гели, набросила ей на плечи с одной стороны – голубое, с другой – желтое… Поморщилась, кинула платья в кресло. Гели стояла – ни жива, ни мертва. Даже дышать боялась. Не верила своему счастью. Лизе-Лотта полезла в шкаф и извлекла из недр шелковую комбинацию телесного цвета и батистовые штанишки с прошивками.

– Вот, возьми, надень. Платья надо мерить. И не поверх халата.

Гели трясущимися руками скинула халат и, совершенно позабыв о стыдливости, прямо здесь натянула на себя белье. У нее никогда не было шелковой комбинации! Белье ей шили самое простое, полотняное.

А потом они принялись мерить платья. И это само по себе было настоящим праздником! Платья были прекрасны. В каждом из них Гели чувствовала себя не то – принцессой, не то – феей. Правда, некоторые были длинноваты и все до единого – широки в груди… Но Лизе-Лотта подкалывала булавками – и платья сидели просто чудесно. Сама Гели ни за что не смогла бы выбрать среди них – одно. В своих мечтах она всегда представала перед Куртом в длинном розовом платье с кружевами… Но здесь были не менее красивые белое, алое, изумрудное! И выбор сделала Лизе-Лотта. Небесно-голубое с кремовым кружевом. К нему полагалась еще и лента в волосы – из той же ткани с кремовой атласной розой. И туфельки – но Гели в них не влезла: они были крохотные – как для Золушки! И, хотя Гели ощущала себя именно Золушкой, которую добрая крестная наряжает перед балом, эти туфли она никак не могла бы натянуть. Она ужасно огорчилась, но Лизе-Лотта подала ей другие – не такие красивые, не голубые, а черные, бархатные. Но зато они пришлись в пору!

– Хорошо, что хотя бы мои туфли подходят. А то твои – вовсе никуда не годятся. А у нее была крохотная ножка… Как у Золушки. Все так говорили. – тихо пробормотала Лизе-Лотта, словно бы и не обращаясь к Гели.

Казалось, она вообще не видит перед собой собеседницы: лицо у нее сделалось такое странное, словно Лизе-Лотта вдруг заснула и продолжает разговаривать уже во сне:

– Да. Голубой – твой цвет. А ей больше шло розовое и алое. Я хотела бы, чтобы ты была в алом. В ее самом любимом платье – на ИХ балу. Но тебе не идет. Алый тебя убивает. Ты слишком блеклая. Истинная арийка.

Она взяла алое бархатное платье, ласково провела по нему рукой, потом аккуратно сложила. В ее медленных торжественных движениях было что-то жуткое… И Гели вдруг вспомнились похороны бабушки. Люди у гроба движутся так – торжественно и медленно. Если бы не радость из-за платья, возможно, она бы испугалась странного взгляда Лизе-Лотты. Но она была слишком счастлива, чтобы переживать из-за мелочей.

– Я ушью его за ночь. А сейчас мы с тобой должны кое-куда съездить. Тебе надо сделать прическу, подходящую к платью. Только ты не должна показываться на глаза Магде до завтра.

– О, это я умею! – радостно сообщила Гели.

Лизе-Лотта невесело рассмеялась. Впрочем, возможно, она просто не умела смеяться весело? Для поездки она дала Гели кремовую блузку и коричневую юбку. Очень скромные вещи – но из дорогих тканей. А главное – абсолютно взрослые. Гели не поняла, кому принадлежали прекрасные платья. Но блузку и юбку она видела на Лизе-Лотте. И они пришлись Гели почти впору. Лизе-Лотта была миниатюрна. И мала ростом! А та женщина, для которой шились платья, была и выше, и пышнее! Здесь была какая-то тайна… И Гели радостно подумала, что она получит не только платье для завтрашнего бала, но и новую тему для своих фантазий. Это само по себе уже было бы здорово – она обожала фантазировать. Воистину, сегодня был великий день!

Они поехали в город. На машине с шофером! Ни Хельмут, ни Магда, ни Курт, ни доктор Гисслер – никто не видел, как они уезжают. Всю дорогу Лизе-Лотта молчала. А Гели наслаждалась! В городе они – в смысле, Лизе-Лотта, но Гели тоже присутствовала! – отпустили шофера с тем, чтобы он приехал за ними к восьми. И направились в парикмахерскую. Где Гели сделали перманент. Первый в ее жизни. Из парикмахерской она вышла кудрявая и элегантно подстриженная. До восьми еще было время – и они с Лизе-Лоттой направились в кондитерскую, где пили кофе с пирожными. Счастье и благодарность переполняли сердце Гели, и там, в кондитерской, она принялась говорить, и говорила, говорила, пока не рассказала Лизе-Лотте все-все про себя, всю свою жизнь, и даже о любви к Курту… Ей казалось очень важным, чтобы Лизе-Лотта поняла ее, чтобы не считала ее просто глупой девчонкой, плачущей из-за того, что упала в навоз, но – оценила силу и глубину ее чувств к Курту. Кажется, Лизе-Лотта оценила. Она слушала с растерянной и печальной улыбкой.

В дом Гисслеров они вернулись лучшими друзьями. Гели удалось избежать встречи с Магдой. А рано утром Лизе-Лотта прокралась к ней с готовым платьем и настоящими шелковыми чулками в руках! Лизе-Лотта причесала ее по-взрослому, пропустила в волосы ленту с розой! И даже подкрасила ей губы розовой помадой! Гели смотрела на себя в зеркало – и не могла налюбоваться. А Лизе-Лотта вдруг расплакалась.

– Когда-то это платье было самым модным… Мы были так счастливы! – пролепетала она сквозь слезы и ушла, оставив Гели в растерянности.

Слезы Лизе-Лотты огорчили Гели.

Но каким упоительным счастьем было для нее слушать, как Магда вопит:

– Гели! Спускайся! Тебя все ждут! Мы уезжаем! Мы не можем опоздать!

Слушать – и ждать, когда на самом деле останется мало времени… И в последний миг спуститься! Когда все уже собрались в вестибюле! Спуститься к ним ко всем, праздничным и нарядным, будучи самой праздничной и нарядной из всех!

Перекошенное лицо Магды…

Улыбка Хельмута и его слова:

– Какая прелесть! Гели, ты совсем взрослая! Магда, какой же у тебя великолепный вкус! И какая ты умница… Я и не подумал, что Гели уже пора иметь бальный наряд!

Слова, после которых Магда уже не могла оставить Гели дома или заставить переодеться!

И почему-то – ужас на лице старого доктора Гисслера… Такой смертный ужас, словно он увидел привидение. Ужас, сменившийся злостью.

Они были злы весь вечер – и Магда, и доктор Гисслер.

Но Гели это было безразлично.

Ее мечты сбылись.

Не все – потому что Курт ни разу не пригласил ее танцевать, и уж подавно – не попросил ее руки!

Но все-таки она была на балу, в бальном платье, и несколько раз танцевала, и услышала шепот за спиной – голоса двух женщин:

– А маленькая Андерс – не такая уж дурнушка!

– Да что вы, она хорошенькая, как куколка! Я всегда это видела!

Гели торжествовала. На балу – и много дней после.

И Курт после этого перестал относиться к ней, как к ребенку! Был по-прежнему холоден… Но – как со взрослой!

И всем этим она была обязана Лизе-Лотте. Ей одной.

Гели никогда не забывала о благодарности. И Лизе-Лотту с тех пор считала своим лучшим другом. Они, конечно, редко встречались… Но в каждую встречу Гели старалась провести с Лизе-Лоттой как можно больше времени. И как можно больше рассказать ей о себе, о своих чувствах, мыслях. Она надеялась, что со временем и Лизе-Лотта станет откровеннее с ней. Она мечтала об этом – как о любви Курта.

Да, полтора года прошло с тобой бала… Гели стриглась и делала перманент раз в четыре месяца – вопреки протестующим воплям Магды, твердившей, что Гели испортит себе волосы. Пусть испортит… Когда-нибудь потом. Зато сейчас будет хорошенькой!

Со времени свадьбы у Гогенцоллернов, Гели побывала на нескольких празднествах. И к каждому Хельмут заказывал ей новое платье у портнихи! Хотя Гели предпочла бы надеть какое-нибудь из тех, которые Лизе-Лотта хранила в большом сундуке.

Голубое платье осталось у Гели. Она время от времени надевала его. Она очень сильно выросла за эти полтора года, но, к счастью (или к несчастью?) оставалась по-прежнему такой же худой и плоской. Поэтому платье налезало. Хоть и стало коротковато. Правда, черные бархатные туфли она не могла бы надеть при всем желании. Потому что ноги тоже выросли!

А Магда всякий раз, видя Гели в этом голубом платье, злилась так, что зеленела. И становилось видно, что у нее все-таки есть веснушки… А то все говорят: «Какая красавица! Огненные волосы, персиковая кожа – и ни единой веснушки!» Как же – ни единой! Посмотрели бы они на нее, когда она злится.

Голубое платье оставалось самым любимым, хотя у Гели теперь была целая куча нарядных платьев. Правда, одеть их было некуда. В последние два года праздновать совсем перестали… Эти бомбежки… И поражение под Сталинградом… Но можно надевать нарядные платья просто для того, чтобы выйти к ужину! Наверное, в этом замке они будут торжественно ужинать в большом зале, за старинным длинным дубовым столом! Надо взять все свои платья… А то куда их еще надеть?

Глава IV. Кошмары Лизе-Лотты Гисслер

Услышав от деда о предстоящей поездке в Румынию, Лизе-Лотта испугалась настолько, что до самой ночи не могла унять сердцебиение и дрожь в коленках. Только забравшись под одеяло и затушив ночник она смогла перевести дух. В темноте она почему-то чувствовала себя в безопасности. Наверное, потому что все самое страшное в ее жизни случалось при свете дня. Лежа с закрытыми глазами, прислушиваясь к спокойному дыханию Михеля в смежной комнате, Лизе-Лотта понемногу начала успокаиваться. В конце концов, вряд ли что-нибудь по-настоящему ужасное произойдет в Румынии, если они с Михелем будут вместе и рядом будет дед – дед хоть и не любит их, но все-таки не допустит… Наверное, не допустит… Однако настоящее успокоение не приходило и сон тоже не шел.

Вообще-то в последние годы весть о любой перемене в жизни повергала Лизе-Лотту в ужас. Она уже привыкла к тому, что все перемены бывают только к худшему. И, хотя с 1941 года ничего по-настоящему кошмарного с ней не случалось, она не переставала бояться ни на секунду – даже во сне Лизе-Лотта была настороже, ожидая какой-то неведомой опасности – а уж известие о том, что нужно что-то менять в их налаженной жизни, собирать вещи и ехать куда-то, вовсе оглушила ее и почти лишила рассудка. До самой ночи Лизе-Лотта не могла успокоиться и сосредоточиться на том, что же им с Михелем нужно взять с собой, а без чего они вполне смогут обойтись… Дедушка всегда ругал ее за то, что она брала с собой слишком много вещей. Даже когда они уезжали из дома совсем ненадолго. Но Лизе-Лотта слишком хорошо знала, как переменчива жизнь, что “ненадолго” очень легко может превратиться в “навсегда”, а лето так быстро сменяется осенью, а осенью не выживешь без теплой одежды… Во всяком случае, маленький Михель и она с ее больными легкими точно погибнут. Хотя, скорее всего, если случится то, чего она боится на самом деле, им не придется особенно долго мерзнуть. ТАМ селекция проводится сразу же по прибытию поезда, и их с Михелем, скорее всего, забракуют и отправят налево. Налево – старики, дети и больные. Направо – те, кто еще может работать. Лучше – налево. По крайней мере, без мучений. Потому что она больше не выдержит… А Михелю без нее лучше не жить. Он и так один остался на белом свете. Никого родных… И даже она… Даже она… Хоть он и не знает… Впрочем, никто не знает. И знали-то – только трое: Эстер, Аарон и Лизе-Лотта. Двое из троих уже мертвы.

Сегодня дед, как всегда, уговаривал Лизе-Лотту оставить Михеля дома.

И Лизе-Лотта, как всегда, проявила твердость: Михель поедет с ней.

Дед объяснял, что они едут в важную научную экспедицию, где будут ставиться очень серьезные и опасные эксперименты… Что ему понадобятся услуги Лизе-Лотты в качестве лаборантки и его личной горничной, что времени на Михеля у нее не будет, что охранять объект будет особый отряд СС – страшные люди, настоящие головорезы, расценивающие убийство как развлечение, снятие неравного напряжения… Михелю опасно находиться рядом с ними – без присмотра. А присматривать за ним Лизе-Лотте будет некогда. К тому же сам по себе объект опасен… Чем опасен – дед отказывался объяснять. Опасен – и все тут.

Но Лизе-Лотта устояла. Стараясь говорить спокойно, но так и не сумев скрыть предательскую дрожь в голосе, Лизе-Лотта заявила, что, пока она жива, она с Михелем не расстанется.

Дед рассердился, конечно. Он всегда на нее сердился. Но поделать он ничего не мог. А применить силу он никогда и не пытался. Наверное, он понимал, что Михель – единственное, что привязывает Лизе-Лотту к жизни. К тому же дед все-таки считал Михеля своим родным праправнуком. Хоть и подпорченным еврейской нечистой кровью, но все-таки – родным. Интересно, если бы он узнал правду, он отправил бы Михеля в лагерь? Или все-таки пожалел их с Лизе-Лоттой? И свойственны ли доктору Фридриху Гисслеру хоть какие-нибудь человеческие чувства?

Лизе-Лотта все детство боялась своего дедушку. Она рано осталась сиротой – родители погибли в автомобильной аварии. И, хотя она их почти не помнила, ей отчего-то всегда страшно было вспоминать о дне их смерти. Она вообще была робкой, боязливой, очень тихой девочкой. Друзей у нее долгое время не было, потому что деду и в голову не приходило, что девочке нужно общаться со сверстниками. Ласки она не знала – часто сменявшиеся в доме няньки подходили к своим обязанностям слишком сухо. Лизе-Лотта все детство мечтала о собачке, но собачку ей, конечно же, не завели. Так что единственной радостью для нее стали книги. Их в доме было много, причем дед не препятствовал ей в чтении и даже сам снимал с высоких полок заинтересовавшие ее тома. Запах книг – особый, сладковатый пыльный запах – стал для Лизе-Лотты самым приятным и “счастливым” запахом. Даже сейчас, раскрывая старую книгу, она на миг ощущала себя счастливой.

Подруга появилась у Лизе-Лотты, когда ей исполнилось четырнадцать лет.