Вампиры замка Карди

Кажется, был какой-то раздор между офицерами-южанами и офицерами-янки. Впрочем, это – нормально, обычно, южане и янки до сих пор не могут примириться… Южане не могут простить янки их победу в той войне. Янки не могут простить южанам ту обособленность, с которой они держались в любом обществе, и некий врожденный аристократизм, присущий выходцам из старинных семейств.

Натаниэль Калверт и Гарри Карди как раз и были выходцами из старинных семейств Флориды. На “Георге” их, таких, было только двое. Но, к счастью, они были не просто одного происхождения – но земляки, близкие друзья и даже родственники! А двое южан, спаянных столь тесно, – это сила! Офицеры-янки их не задирали в открытую, но и “не воспринимали”. Но зато их поддерживали офицеры-южане и матросы-южане из семейств попроще, сразу признавшие за “господами” негласное лидерство в этом странном тайном противостоянии южан и северян. А еще – их поддерживали чернокожие, к которым офицеры-янки и белые матросы-янки относились с нескрываемым презрением. И это при том, что они до сих пор звали всех южан “рабовладельцами” и считали, что каждый белый южанин обязательно состоит в Ку-клукс-клане! Впрочем, Гарри всегда знал, что янки не понимают и в глубине души побаиваются негров. Южане же жили рядом с чернокожими с семнадцатого века. Со времен образования первых фортов, вырубки лесов под первые плантации. С тех пор, как африканцев в цепях привозили на рабовладельческих судах, и приходилось учить их всему – языку, работе, христианской вере… Многие южане жили со своими рабами почти что в родственной гармонии. Писательницу Маргарет Митчелл, впервые осмелившуюся сказать правду об отношениях белых и негров в южноамериканских штатах, янки заклеймили презрением, как лгунью, – несмотря на популярность ее книги и снятого по книге фильма. Но Митчелл скорее преуменьшила, нежели преувеличила степень близости между потомками первых плантаторов и потомками их рабов. Слово “черномазый”, применявшееся северянами по отношению ко всем неграм без разбора, южане употребляли, только когда говорили о чернокожих наглецах и бездельниках, приезжавших, кстати сказать. по большей части с севера… А вообще – выражать презрение по отношению к чернокожим считалось неприличным.

Гарри смутно помнил о каком-то конфликте, который произошел между ним и двумя офицерами-янки…

Он помнил их лица, но не помнил имен.

У него был список личного состава “Георга”, но он не мог соотнести имена – с лицами, всплывающими из бездн памяти.

Впрочем, имена не важны.

Все равно эти ребята погибли.

Они были белые, офицеры, янки…

А из всего офицерского состава “Георга” выжил только один человек: южанин Гарри Карди.

А помимо него уцелели только несколько чернокожих матросов.

Да… Он тогда поссорился с этими янки как раз из-за того, что они издевались над одним чернокожим – малорослым, хиленьким пареньком, призванным, кажется, из Джорджии – из родного штата знаменитой писательницы Маргарет Митчелл. Паренек привык относиться к белым с уважением, держаться на расстоянии – но он никак не ожидал, что его станут травить и мучить. У него на родине такое было просто невозможно! Он привык к тому, что белые господа ведут себя с неграми даже вежливее, чем с другими белыми… Отстраненно – но вежливо! А на корабле он оказался сразу – хуже всех, потому что был самый маленький и слабый, потому что был черный, из нищей многодетной семьи, потому что был неграмотным, наивным пареньком с плантации… Эти янки относились к нему, как к недочеловеку. Как будто они были такие же, как те нацисты, с которыми американцам уже совсем скоро придется сражаться…

Гарри проходил мимо, когда эти двое белых придурков в очередной раз решили поизголяться над несчастным пареньком. Он мыл палубу – а они выплеснули на уже вымытый им участок бутылку кетчупа. Мало того – работу испортили, тогда как парень был настолько хил, что едва не подыхал, отдраивая палубу… Так еще и кетчуп не пожалели! А Гарри учили уважительно относиться к еде. И никогда не оставлять в беде слабого… Особенно – если можешь помочь!

Хотя, вообще-то, он не стал бы с ними связываться. Очень не хотелось. И так он у начальства был на плохом счету. Да и Нат все время повторял: «Это – армия, а не богадельня, нравы здесь жестокие, и ты не в силах их изменить!» Нат был прав, на все сто процентов прав. Но только этот чернокожий парнишка ТАК посмотрел на Гарри… На белого джентльмена, на южанина! Нет, Гарри не мог остаться в стороне.

Кажется, он обменялся оскорблениями с этими офицерами… А потом они подрались? Или нет?

Он не помнил…

Это было за некоторое время до бомбежки… В последний день? В предпоследний?

Он не помнил!

Гарри помнил, как во время бомбежки седьмого декабря, он стоял рядом с Натаниэлем возле орудия. Потом – взрыв. Его только ушибло, а у Натаниэля была разворочена грудь. Ребра торчали, как корни из-под земли, а внутри этого месива из крови и осколков костей трепыхался черный комочек сердца… Натаниэль еще жил, болезненно кривил рот и хватался рукой за торчащие ребра, за разверстую рану и за свое открытое сердце. Возможно, все это длилось мгновенья – но эти мгновенья показались Гарри вечностью. Натаниэль жил с развороченной грудью… И взгляд его был сознательным. В его глазах было удивление! Даже не боль…

А потом был новый взрыв – и Гарри ударило в голову чем-то острым, и голова взорвалась вместе со всем окружающим миром.

А потом этот хиленький чернокожий паренек спас ему жизнь. Вытащил его, бесчувственного, из воды на берег. Да. Именно так и было.

А остальное, что ему чудилось, – бред.

Измышления больного мозга.

Галлюцинации.

Джонни – кажется, так звали этого парня? – он просто вытащил его из воды, а потом Гарри пришел в себя, лежа на песке…

…воззвал громким голосом: «Лазарь! Иди вон».

И вышел умерший…

…он пришел в себя, лежа на песке…

…А прежде был огонь, и боль, взорвавшая ему голову, а потом – невесомость, полет сквозь черноту, по какому-то бесконечному, многократно изгибающемуся коридору, и он уже почти достиг конца коридора, он уже видел свет в конце, когда его вдруг вырвали и бросили на песок…

…воззвал громким голосом: «Лазарь! Иди вон».

Боль обрушилась ему на голову, он хотел кричать – и не мог, воздуха не было в легких, он лежал с открытыми глазами, он видел происходящее, он слышал происходящее, он чувствовал страшную боль, но не мог кричать, потому что он не дышал, он не дышал, он был мертв, когда его Джонни выволок его из воды и положил на песок!

Горел костер и обнаженные черные тела извивались в каком-то древнем и страшном танце, и Гарри понимал – творится недоброе, а они танцевали и пели на незнакомом ему языке, они выкрикивали в ночное небо слова заклинаний – о, да, теперь он знал, что это были заклинания! – и небо отражало их громом… Они танцевали и пели. Пошел дождь. Но костер не погас. И они танцевали под дождем вокруг пылающего костра. Чернокожие матросы с утонувшего «Георга». А боль в голове утихала, и скоро он начал дышать, и ощущать себя – налипшую на тело одежду, упругие струи дождя, сырую твердость песка…

И вышел умерший…

И он попытался подняться.

И, кажется, спросил про Натаниэля.

Но Джонни уложил его обратно на песок.

Ответил, что не знает ничего про Натаниэля.

…А за спиной Джонни стоял тот, кого Гарри не знал и боялся.

Боялся больше, чем возвращения боли.

Больше, чем смерти.

Лучше было бы ему не оживать вовсе, лишь бы не видеть Его!

Этот чернокожий был не с их корабля. Огромного роста, с огромными вздутыми мускулами, каменными шарами перекатывавшимися под темной кожей. Прекрасный, как статуя, в своей бесстыжей наготе.

И у него были зеленые глаза. Горящие зеленые глаза, каких не бывает у негров… И вообще – у людей.

Изумрудные глаза. С узким, вертикальным, как у змеи, зрачком.

Он стоял за спиной Джонни и смотрел на Гарри.

И Гарри, заплакав, вцепился в руку Джонни, и умолял не оставлять его, не отдавать его тому, страшному…

И Джонни его не отдал.

Джонни тоже лежал в госпитале, но вышел прежде, чем к Гарри вернулась память.

Гарри искал его – но, оказалось, что домой Джонни не вернулся и вообще неизвестно, куда он пропал.

Врачи удивлялись – череп Гарри, казалось, был собран из мелких кусочков, чудом вставших на места и сросшихся между собой. На кости были отчетливо видны места прилегания кусочков друг к другу. И на коже осталась целая паутина шрамов. Волосы из-за этого росли неровно и торчали вихрами в разные стороны.

Удивительно – его даже головные боли не мучили!

Абсолютное выздоровление – если не считать седины на висках и некоторых провалов в памяти.

Только вот в церковь он больше не мог ходить…

И даже молиться не мог.

Потому что вспоминалось сразу Евангелие от Иоанна, глава десятая:

«…воззвал громким голосом: «Лазарь! Иди вон».

И вышел умерший…»

Лазаря поднял Иисус.

А потом Лазаря убили иудеи – за то, что он был живым свидетельством чуда, сотворенного непризнанным ими Мессией.

А кто поднял Гарри Карди?

Кто сказал ему, когда он мчался по черному коридору: «Гарри! Иди вон»?

Кто был тот зеленоглазый?

Не с их корабля…

А откуда?

И кто теперь он – Гарри Карди?

Человек?!!

Через неделю после возвращения Гарри напился до поросячьего визга и пошел на кладбище. Ноги не держали его – временами он передвигался на четвереньках. Он нашел могилу Натаниэля. И начал ее методично разрывать. Бедный Нат… Не давали ему даже в могиле покоя! Сначала – Луиза, теперь – Гарри…

Кстати, именно Луиза нашла его. Он рыл землю и плакал. И говорил, что должен лечь рядом с Натом, что там его место – в земле, с могильными червями.

Луиза надавала ему пощечин и отвела домой.

Но Гарри знал, что на самом деле он был прав: его место на кладбище, под землей.

Мертвецы не должны находиться среди живых!

Но он знал так же, что окружающие считают его живым. И ради них он должен притворяться. И он притворялся…

Только в церковь ходить не мог.

Часть вторая

Носферату

Глава VII. Восставший из гроба

Сначала в замок Карди прибыли солдаты под командованием Августа Хофера. Первым делом поставили серебряные решетки на окна всех помещений, предназначенных для жилья. Провели электричество. Согнали местных жителей для уборки территорий и жилых помещений. Переоборудовали конюшню в гараж. Поставили в молельне стеклянные шкафы, покрытые жестью столы и оборудование для лаборатории. И только потом вызвали доктора Гисслера.

Странную картину являли собой эти немцы, появившиеся в древнем замке Карди июньским утром 1943 года.

Старик-доктор, похожий на сушеную крысу.

Рыжеволосая красавица-ассистентка.

Худощавый, нервный ученый.

Миниатюрная молодая женщина, крепко сжимающая в своей руке ручку худенького черноволосого мальчика.

И высокий, стройный красавец-блондин, словно сошедший с агитационных плакатов.

Они въехали в ворота замка на четырех автомобилях. Рокот четырех моторов затих одновременно, защелкали дверцы, выпуская людей наружу… И воцарилась тишина. Они стояли и смотрели на замок.

Доктор Гисслер – с живым интересом.

Профессор Хофер – с восторженной надеждой.

Магда – с нескрываемой скукой.

Лизе-Лотта – со страхом.

Михель – со странным, почти непередаваемым словами выражением напряженного ожидания.

Правда, на замок смотрели не все: Курт с тревогой и нежностью смотрел на Лизе-Лотту, а генерал Хофер надменно смотрел на своих вытянувшихся в струнку солдат.

Наконец, словно наваждение спало, и все засуетились, забегали, начали расхватывать вещи, и в конце концов отправились на экскурсию по замку. Пыль и паутину солдаты по мере возможности вымели. Удивительно, что большинство вещей сохранилось: книги в библиотеке, поблекшие ковры на полах и на стенах, дивной красоты светильники, резная мебель, даже посуда и мелкие личные вещи! Поскольку к вещам строжайшим образом приказано было не прикасаться, – путешественники поминутно находили то хорошенькую фарфоровую табакерку, то изящный веер из костяных пластинок, расписанных узорами, то лайковую перчатку, ссохшуюся от времени, то охотничий хлыст, оставленный где-нибудь на перилах… Этот замок производил странное впечатление. Словно обитатели его покинули внезапно, спасаясь бегством от неведомой опасности, или – умерли все в одночасье. Забавно, что истине соответствовало и то, и другое. Кто-то умер, кто-то спасся бегством, а кто-то так и живет среди этих развалин странной, призрачной жизнью, и им не нужны уже табакерки, перчатки и веера.

Некоторые комнаты преобразили для жилья, постели застелили чистыми простынями, солдаты уже перенесли туда личные вещи путешественников. Сами солдаты разместились на первом этаже замка, превратив столовую и парадную гостиную – в казармы. В общем-то, жилые комнаты в замке можно было бы назвать даже благоустроенными… И в любом случае – очень красивыми.

Лизе-Лотта порадовалась, что у них с Михелем смежные комнаты, хотя ее огорчило, что в комнату Михеля можно проникнуть через отдельную дверь.

Магду очень насмешила общая ванная комната, в которой стояла дубовая ванная, а воду надо было накачивать с помощью насоса, и то шла только холодная – горячую нужно было кипятить на кухне и таскать ведрами.

Профессор Хофер завел старинные напольные часы и они оказались удивительно точными – хотя, скорее всего, их не заводили с 1910 года, с тех пор, как последний Карди – наследник из Америки – покинул замок, чтобы вернуться к себе на родину.

Генерал Хофер заглянул внутрь механизма, прочел название фирмы и удовлетворенно сообщил: «Немецкая работа!».

А доктор Гисслер, зайдя в свою новую лабораторию, расхохотался при виде фресок со сценами из священного писания и мраморной статуи пресвятой девы с пронзенным семью мечами сердцем.

Профессору Хоферу не терпелось как можно скорее начать поиск места упокоения вампиров, но доктор Гисслер настаивал на том, чтобы дождаться прибытия хотя бы нескольких детей: если ученым повезет и они обнаружат-таки вампиров, этих вампиров надо будет чем-то кормить. И профессор Хофер, скрепя сердце, смирился. К счастью для него, первые подопытные прибыли уже к полудню следующего дня. Две девочки: одна – хрупкая грациозная синеглазка с длинными, золотыми, как колоски, косичками, другая – похожая на пасхального ягненочка, очень беленькая и нежная, с кудрявой головкой. Девочки жались друг к другу, но истерик не закатывали. Их заперли в подвальчик, преобразованный под жилье для подопытного материала. Вместе с девочками, прибыл тюк с нарядной детской одеждой. Это была идея профессора Хофера: сделать подопытных как можно более привлекательными для вампиров. Магда проклинала все на свете, когда ее заставили рыться в этой одежде. Хотя все было чистым и даже пахло дезинфекцией, было видно, что вещички уже ношенные, разных размеров… Из концлагерей, разумеется. Обычно их там сортируют и отправляют в бедные немецкие семьи. Для синеглазки Магда подобрала голубенькое платьице с кружевным воротничком, для пасхального ягненочка – белое тюлевое на белом же чехле. Вампиры будут в восторге, если, конечно, их действительно удастся обнаружить…

Долго спорили: когда вскрывать капеллу, часовню и склеп – днем или ночью? Генерал Хофер считал, что лучше днем: вампиры не так опасны. Профессор Хофер настаивал, что вскрывать нужно ночью: солнце может повредить вампирам. В конце концов, победил профессор и вскрывали ночью, при ярком свете прожекторов.

Два гроба обнаружились в капелле: один – роскошный – на постаменте в середине помещения, другой – на полу у стены, возле вскрытой ниши.

Еще один гроб должен был лежать в склепе, замурованный под полом, если следовать книге, которую не выпускал из рук Отто Хофер.

В склепе пахло сыростью и тлением. Гробы с телами членов семейства Карди выстроились в три ряда на полу. У стены, на каменных постаментах, лежали тела, истлевшие до костей, в обрывках саванов и старинной, богатой одежды. Это были старейшие представители семьи, самые первые Карди, нашедшие упокоение в этом склепе. На многих из них сверкали драгоценные украшения, что привлекло жадное внимание солдат. В стенных нишах покоились юные Карди: скелетики, полуистлевшие и мумифицировавшиеся тела детей – их клали сюда на протяжении нескольких столетий. Перед похоронами их, видимо, обернули саваном, потому что детей не принято было класть в гроб вплоть до 18 столетья, но теперь ткань рассыпалась во прах, и безглазые личики жалобно скалились навстречу вошедшим.

Два гроба стояли чуть в стороне от прочих: огромный свинцовый, скорее похожий на гробницу, частично засыпанный камнями, – и рядом с ним маленький, явно детский гробик.

– Вот он, граф Раду Карди, которого невежественный автор этой книги называл графом Дракулой, – с благоговением произнес Отто Хофер.

– А почему два гроба стоят отдельно от других? – деловито спросил доктор Гисслер.

– Во втором, как я полагаю, лежит тело малолетней Анны-Люсии Карди, правнучки графа Карди, им же убитой.

– Стоит проверить. Ну-ка, снимите с него крышку! – скомандовал доктор Гисслер.

Один из солдат ударом приклада сбил замочек на гробе и сапогом спихнул крышку. Внутри, закрытое с головой кружевным покрывалом, лежало маленькое тело. Доктор Гисслер вынул из кармана пинцет, захватил им край покрывала и отвел в сторону. Под покрывалом лежала девочка лет трех, с пышными золотыми волосами, одетая в нарядное розовое платьице. Плоть на лице ее еще не истлела и можно было рассмотреть черты, но на месте глаз зияли черные провалы.

– О, господи! – простонал Август Хофер. – Я подожду вас наверху…

Доктор Гисслер опустил кружево на лицо девочки и спокойно сказал:

– Что же, по-видимому, вы правы, Отто. Во втором гробу должно быть тело графа Карди. Того, который прибыл из Америки. Это вполне объясняет и выбор гроба. Такие вот свинцовые гробы использовали для длительного хранения и перевозки тел. Давайте, последуем за нашим боязливым другом и посмотрим те два гроба, которые стоят наверху.

– И почему только считается, что солдаты – отважные люди? – вздохнула Магда, направляясь к лестнице, ведущей из склепа. – Мне кажется, только ученых можно назвать по-настоящему отважными.

Доктор Гисслер внимательно исследовал гробы в капелле. Все швы, места прилегания досок, замки – все было замазано какой-то сероватой, крошащейся массой… Доктор Гисслер поскреб сероватую массу ланцетом, потом – ногтем. Под ней блеснул металл.

– Что это может быть, как вы думаете, Отто?

– Святые дары, – дрогнувшим голосом ответил Отто Хофер. – Чтобы пленить их внутри… А под ним – швы закрыты серебряными полосами.

Доктор Гисслер недовольно скривился и принялся намазывать массу обратно. Но она крошилась и никак не получалось ее разровнять.

– Вы должны читать молитву, герр доктор. Это всегда делается с чтением молитв вслух, – улыбнулась Магда. – А кроме того, нужно иметь особое разрешение на использование святых даров и, кажется, индульгенцию.

– Ладно, идем отсюда. Вскрывать гробы будем при свете дня. В конце концов, в склеп свет не попадает.

– Но зато свет попадает в капеллу! – возмутился Отто Хофер.

– Значит, надо перенести гробы из капеллы – в склеп.

Когда солдаты переносили гробы, произошла небольшая неприятность: один из солдат вдруг завопил дурным голосом и выпустил из рук свой угол гроба. Остальные трое с трудом смогли удержать качнувшийся гроб от падения.

– Тебя чего, уже укусили? – недовольно спросил генерал Хофер.

– Никак нет… Но там… Там что-то живое! Оно шевелится! – всхлипнул солдат.

Остальные тоже постарались поскорее поставить гроб и отойти в сторону.

– Судя по всему, это – гроб Марии Карди-Драгенкопф, – пробормотал Отто Хофер. – Второй гроб явно сделан позже и, судя по роскоши отделки, именно его заказал Карло Карди для своей невесты.

– А почему он – Карди, если его отец – Драгенкопф? – поинтересовалась Магда, опасливо поглядывавшая на гроб.

– Таково было условие брачного договора. Дети унаследуют фамилию деда по материнской линии. В знатных аристократических семьях так иногда поступали, в случае, когда не оставалось наследников мужского пола.

Доктор Гисслер подошел к гробу и постучал по нему. Затем прижался ухом. Глаза его расширились счастливым недоумением.

– Действительно, там кто-то скребется! Очень слабо, правда… Будем надеяться, что это действительно наша Мария, а мышиное гнездо.

– Давайте, уйдем отсюда, господа. Выяснять истину все-таки лучше при свете дня, – попросил Август Хофер.

На этот раз никто не настаивал на обратном.

Доктор и профессор сами вскрывали гробы. Генерал наблюдал за происходящим из самого дальнего – ближайшего в лестнице – угла. Курт и несколько солдат держали наготове револьверы с серебряными пулями, Магда – шприц с нитратом серебра. Рядом были свалены осиновые колья и вязанки чеснока. Поглядывая на всю эту роскошь, доктор Гисслер время от времени заходился веселым смехом. А на укоризненные взгляды Отто Хофера отвечал:

– Ох, простите меня, простите… Но это так забавно! Я ведь должен бы чувствовать себя персонажем фильма ужасов. Но вместо этого мне кажется, будто меня переселили в комедию!

Начали с самого нарядного гроба. Аккуратно соскребли серую массу – святые дары, нанесенные, по-видимому, безумным монахом Карло: лишь он один имел на это право. Оторвали серебряные полосы. Долго пытались открыть замок с помощью слесарных инструментов, но в конце концов пришлось его просто сбить.

– Никогда не понимала: зачем на гробах – замки? Неужели кто-то планировал снова и снова заглядывать туда? – спросила Магда.

– Я тоже не знаю, откуда пошла эта мода. Но в викторианские времена очень модно было в знак вечной скорби носить на шее ключик от гроба любимого человека, – ответил доктор Гисслер. – В прошлом и позапрошлом веках люди вообще были самым удивительным образом склонны к некрофилии. Это извращение носило прямо-таки массовый характер! Все эта гадость – украшения из волос умерших, футляры для локонов в виде золотого гробика, который носили на шее… И ключи от гробов – из той же области. А некоторые пошли еще дальше, например, отец знаменитой французской писательницы Жермен дю Сталь, Жак Неккер, министр финансов короля Людовика XVI, замариновал тело своей преждевременно умершей красавицы-жены в ванне со спиртом. Он, видите ли, хотел вечно любоваться красотой своей Сюзанны. Три месяца он хранил ее тело в стеклянной ванне в своем кабинете. Потом его все-таки вынудили, угрожая церковным отлучением, перенести тело в семейную усыпальницу. Но Неккер так и не предал тело земле: он приказал выстроить в усыпальнице бассейн черного мрамора, наполнил его спиртом и туда опустили тело Сюзанны. Видевшие говорили, что она божественно смотрелась: такая белая, в белой прозрачной рубашке – на черном мраморе! Неккер завещал, чтобы и его положили рядом с Сюзанной в спирт, дабы их малютка-дочь, приходя в семейную усыпальницу, могла навещать папу с мамой в буквальном смысле… И только в 1804 году, когда хоронили саму госпожу де Сталь, тела Неккера и его жены были погребены по-настоящему. Когда усыпальницу вскрыли, выяснилось. что спирт в значительной степени выпарился и тела наполовину разложились…

– Тихо, тихо! О чем вы только разговариваете в такой момент? Вы что, не видите, что мы сейчас его откроем?! – восторженно прошептал Отто Хофер.

– Мы видим гроб и говорим о гробах! – сердито ответила Магда.

Отто зацепил края крышки пальцами и принялся поднимать ее. Медленно, медленно, скрипя заржавленными петлями, крышка поднялась… В гробу лежала юная женщина в голубом платье с роскошным кружевным воротником, расшитым драгоценными камнями. Пышные волосы женщины были скреплены черепаховым гребнем, оправленным в золото и украшенным крупным жемчугом. Гроб изнутри напоминал изящную бонбоньерку: атласная обивка, розовая подушечка, обшитая кружевом, два покрывала – кружевное и бархатное, расшитое золотыми цветами.

– Это Рита! Невеста безумного Карло! – выдохнул Отто Хофер. – Но что с ее волосами?!!

– Она вообще выглядит не слишком-то живой, – проворчал доктор Гисслер.

Волосы молодой женщины были абсолютно седыми. Ни одного темного волоска! Белыми были брови и ресницы, и даже ногти – все словно обесцветилось. Тление не коснулось ее: по крайней мере, тех частей тела, которые были видны – лица и рук. Но она была страшно худа, иссохшая плоть буквально облепляла кости, глаза и щеки ввалились, губы приоткрылись, обнажая сомкнутые зубы. И кожа была белая, очень белая, как бумага, и такая же сухая.

Доктор Гисслер быстро осмотрел тело.

– Ну, что я могу сказать? Ни сердцебиения, ни дыхания не наблюдается. Вообще никаких признаков жизни. Ни видно так же роста волос и ногтей и румянца на щеках, – то есть, тех признаков, которые, если верить легендам, отличают вампира от нормального мертвеца.

– Возможно, причина в том, что она давно не питалась? – с робкой надеждой спросил Отто Хофер. – Румянец отличал обычно сытых вампиров…

– Ох, Отто, боюсь, причина в том, что она вообще перестала питаться, как только умерла… А хорошая сохранность тела обеспечена какими-нибудь особенностями здешней почвы или воздуха. Дайте-ка, я посмотрю ее зубки…

Доктор Гисслер подцепил пальцем верхнюю губу девушки, обнажая крупные ровные зубы… Как вдруг произошло невероятное! Глаза покойницы распахнулись, губы раздвинулись еще шире и она злобно зашипела. Доктор Гисслер в ужасе отдернул руку. Покойница смотрела на него с ненавистью. Тонкие пальцы судорожно скребли ткань платья на груди.

– О, Боже! – простонал Август Хофер.

Остальные молчали, глядя на шипящую и слабо подергивающуюся в гробу женщину. Она словно хотела встать и прилагала все силы для этого… Но – не могла.

Наконец, она затихла. Прозрачные и тоже какие-то странно-бледные глаза ее закрылись. Пальцы перестали шевелиться.

И в тишине раздался голос доктора Гисслера:

– Что же, господа, цель нашей экспедиции можно считать достигнутой. Вампиры существуют. Или, по крайней мере, существуют носферату – неумершие. Теперь наш долг – как можно лучше провести эксперимент…

– Господи! – жалобно выдохнула Магда. – Ведь я чуть было не воткнула в нее шприц с серебром! Так испугалась!

– Вы должны лучше держать себя в руках, графиня! Вы ведь могли погубить ценнейший образец! – взъярился Отто Хофер.

– Вскрываем остальные гробы, – решил доктор.

На втором гробу замка не было, зато сделан он был на славу – из толстого, тяжелого мореного дуба. Похоже, крышку на нем удерживала только полосочка святых даров, полосы серебра, да серебряный крест, положенный сверху. В гробу лежала молодая женщина. Чуть старше той, первой, одетая в легкое белое платье с завышенной талией, сшитое по моде первой четверти прошлого столетия, с распущенными волосами – и в том же плачевном состоянии, что и первая покойница: белые волосы, ногти, ресницы и брови, сухая и белая кожа, ввалившиеся щеки и глазницы. Только эта женщина выглядела еще более мертвой! Но доктор Гисслер не решился к ней прикоснуться.

– Мария Карди-Драгенкопф, – прокомментировал Отто Хофер. – При жизни, судя по описанию, данному в книге, она была темной блондинкой. А Рита – брюнеткой. Возможно, длительное голодание именно так сказывается на вампирах. Утратой всех красок.

Крышка третьего гроба оказалась на редкость тяжелой. Когда ее удалось своротить, глазам исследователей предстал мертвец, лежащий в гробу, наполовину заполненном землей. Это был очень высокий и крупный мужчина с породистым профилем и пышными седыми волосами. Он выглядел не так плохо, как женщины, только несколько исхудавшим – но тоже очень, очень белым. Однако его скорее можно было принять за спящего, чем за мертвого. Тем более, что как только свет от ламп упал на его лицо, мужчина открыл глаза. Они были удивительно яркие и желтые. Он обвел взором всех столпившихся вокруг его гроба… Потом приоткрыл рот и потрясенные ученые и солдаты увидели, как из верхней челюсти его, прямо над рядом зубов, из десны, выдвинулись два длинных и острых клыка. Мужчина быстро провел по ним языком. А потом… Молниеносно – так, что никто даже проследить не успел его движения – он рванул на себя заверещавшего Отто и присосался к его шее.

Минуту царила паника.

Магда выронила шприц, он разбился о каменный пол, и теперь она судорожно наполняла нитратом серебра другой шприц.

Солдаты пытались прицелиться – но им казалось, что гроб словно бы тает в полуденном мареве, картина перед глазами оплывает и дрожит… И прицелиться никак не удавалось.

Август Хофер громко молился, вжавшись в угол и не сводя выпученных глаз с вампира.

А доктор Гисслер кричал:

– Не стрелять! Не стрелять! Он нам нужен!

Но вдруг вампир оторвался от шеи Отто, коротко – словно на прощание – лизнул ее языком, а потом столь же молниеносным и сильным движением отшвырнул от себя Отто. Несчастный ученый пролетел через весь склеп и рухнул у стены. Вампир с наслаждением облизнулся, насмешливо поглядел на перепуганных людей, потом поднялся в гробу, расправил на себе одежду и галантно поклонился.

– Извините меня, господа, но наслушавшись ваших разговоров, я не мог отказать себе в удовольствии слегка подшутить над вами, – произнес он мягким, низким голосом на хорошем, хотя и несколько устаревшем немецком. – Но, согласитесь, я предоставил вам самое убедительное доказательство существования носферату? Благодарю вас за кровь, господин ученый. Правда, я взял слишком мало, чтобы насытиться – но достаточно, чтобы унять самые жестокие муки голода. Как я понял из ваших речей, нынче ночью меня и моих подруг ожидает роскошное пиршество. Бедняжки очень оголодали… Они не так сильны, как я. Боюсь, мне придется приложить все усилия только для того, чтобы они поднялись из гробов. Кстати, ваши выводы верны. Наша бледность – следствие длительного недоедания. Впрочем, в этом носферату немного отличаются от людей, не так ли? Кстати, господин ученый может не бояться: он не станет вампиром после одного-единственного моего укуса.