Вампиры замка Карди

– Голландцы говорят: даже горбатого исправит могила… Но этого и могилой не исправишь! – сочувственно и лукаво улыбнулась Лизе-Лотта. – Все такой же… И по-прежнему обижает тебя!

Руки Лизе-Лотты гладили Гели по волосам, затем заскользили по шее и ниже – по обнаженной груди. Гели смутилась на миг – ведь она так и не успела застегнуть блузку… Но в движениях Лизе-Лотты не было ничего похотливого или грязного. Только ласка, чистая ласка, которую может дарить любящая мать своему захворавшему ребенку!

– Ты такая горячая! – прошептала Лизе-Лотта. – Горячая, юная кровь…

Гели вдруг почувствовала, как сильно она замерзла. Буквально промерзла до костей! Какая уж тут горячая кровь? Ее била дрожь, ей казалось, что вся кровь в ней застыла… А от прикосновений Лизе-Лотты становилось еще холоднее. Там, где скользили ее пальцы, – кололо морозцем.

Гели вспомнилась сказка Андерсена про Снежную Королеву… Но Снежная Королева была бесчувственная и злая! Нехорошо сравнивать ее с милой, доброй Лизе-Лоттой.

И вообще – Снежных Королев не бывает!

Как и вампиров…

– Иди ко мне, моя девочка, я тебя обниму, я тебя согрею, ты забудешь все свои беды, иди ко мне, иди ко мне, иди ко мне, иди…

Голос Лизе-Лотты неумолчно звучал в голове Гели, словно серебряные молоточки выстукивали по звонким струнам: «иди ко мне»!

Гели вдруг ощутила странную истому. Захотелось лечь в объятия Лизе-Лотте и ни о чем больше не думать… Все забыть. Отдаться ласкающему голосу и нежным рукам.

Гели закрыла глаза…

И ощутила, как губы Лизе-Лотты касаются ее шеи там, где ее только недавно кусал Курт! А потом – легкое покалывание зубов… Словно комар хоботком выискивает местечко, куда бы ему вонзиться… Присосаться… Чтобы пить кровь… Кровь!

Гели взвыла и отшатнулась от Лизе-Лотты.

– Нет! Нет! Нет! Не хочу! Ты тоже! Ты чудовище! – вопила она, пытаясь заглушить мелодичный зовущий голос.

Лизе-Лотта выглядела растерянной и огорченной. На нее просто жалко было смотреть. Было бы жалко смотреть, если бы не длинные изогнутые клыки, высовывающиеся из полуоткрытого рта!

– Что ты, девочка? Что ты? Я не хочу тебе зла… Я хочу тебя утешить… Тебе будет хорошо… Обещаю! Ты же веришь мне? Ты мне веришь? И разве я похожа на чудовище? Ты только взгляни на меня… Посмотри мне в глаза, девочка! Иди ко мне! Иди ко мне…

– Боже! Боже! Боже! – вскрикивала Гели, зажимая ладонями уши.

Но это не помогало избавиться от голоса, и уши были не при чем, потому что голос звучал внутри, в голове…

– Боже, помоги мне! Помоги мне, Господи! Мадонна! Ангелы Господни! – заходилась в истерике Гели.

И вдруг поняла, что Лизе-Лотта молчит. Уже некоторое время молчит. Гели перестала кричать и опасливо отвела ладони от ушей.

Лизе-Лотта молчала! И смотрела на Гели с такой искренней грустью и лаской. Потом улыбнулась. И исчезла… Словно бы погасила свое внутреннее сияние и слилась с темнотой. Или же вовсе растаяла во мраке.

Гели посидела, всхлипывая, а потом поднялась и побрела, цепляясь за стенку, ощупывая ногами пол перед собой прежде, чем сделать очередной шаг. Побрела в сторону, обратную той, откуда появилась Лизе-Лотта… Гели шла долго. Потом устала и присела, привалившись спиной к холодной и мокрой стене. Обхватила руками коленки, пытаясь хоть как-то согреться. И заснула, трясясь от холода.

Проснулась она от резей в пустом желудке. А еще – от слабого, но ритмичного звука, нарушавшего тишину подземелья. Словно тихие, легкие шаги… Гели успела услышать их еще во сне, потом открыла глаза – и ее буквально резануло светом, очень ярким в кромешной тьме подземелья.

Свет слабо прорезал темноту и скользил, скользил… По направлению к ней!

Гели не успела осознать, что свет был желтым, а не фосфорически белым. И того, что по форме он никак не напоминал лицо, но – попросту луч от карманного фонарика… И даже того, что находился он настолько низко, что предполагаемому вампиру пришлось бы передвигаться ползком, чтобы так вот светиться у самого пола!

Но для того, чтобы все это сформировалось и уложилось в мозгу, нужна была хотя бы минутка. А вот минутки-то у Гели и не было. Потому что паника захватила ее, захлестнула обжигающей волной, и вырвалась изнутри диким криком…

Заорав, Гели вскочила и кинулась бежать по коридору – обратно, в темноту, туда, откуда только что пришла.

За спиной ее катилось эхо ее крика, и еще чей-то вопль, пронзительный и зловещий, так же рождавший могучее эхо…

Гели бежала, пока всем телом не ударилась обо что-то упругое, теплое…

Пока не рухнула вместе с этим упругим, теплым, на прямо на него…

Раздался странный глухой стук и кто-то что-то рявкнул по-английски прямо на ухо Гели.

Английский Гели знала, но это слово было ей не знакомо, к тому же в данный момент она вообще не в силах была что-либо анализировать.

Гели ощупывала то, что оказалось под ней, царапала руки от швы на ткани и верещала, верещала, как раненный заяц!

Потом сильные и горячие руки схватили и сжали ее запястья.

Потом кто-то склонился сверху и зажал ей рот.

И мужской голос с английским акцентом произнес:

– Ну, тихо, тихо, малышка! Не надо нас бояться. Мы – не эсэсовцы и не вампиры. Успокойся. Мы постараемся тебя защитить.

Желтый свет от фонарика освещал все вокруг.

И Гели видела, что лежит прямо на молодом человеке, рухнувшем навзничь, что это он сжимает ее запястья, что он одновременно морщится от боли и пытается улыбнуться ей, что у него приятные черты лица, твердая линия подбородка, красивые полные губы и веселые глаза, и даже седина на висках не портит его, а придает его облику некую загадочность, и вообще – он самым чудесным образом похож на рыцаря-избавителя, на того самого благородного рыцаря который должен приходить на помощь прекрасной героине в самых трудных ситуациях, спасать ее от козней злодеев и от клыков чудовищ!

Все это осозналось в один момент.

Гели помотала головой, чтобы избавиться от чьих-то-там-еще рук, зажимавших ей рот.

– Кричать не будешь? Ну и умница… – произнес все тот же голос с английским акцентом.

Освободившись, Гели торжествующе улыбнулась в самое лицо распростертого на полу парня и сказала:

– Спасите меня! Меня преследуют враги и вампиры! Вверяю вам свою жизнь!

– Ох, и смешная же ты! – ласково проворчал парень. – На вид – совсем кроха, а сшибла меня с ног… Мне показалось – бык боднул! Ну и силища! А уж как я затылком приложился… До сих пор в башке гудит.

Акцент в его речи был еще сильнее, чем у того, кто зажимал ей рот, – так что Гели с трудом разбирала отдельные слова. Но общий смысл ей был ясен. Этот молодой человек берет ее под свою защиту – отныне и навеки. Он готов отдать жизнь за нее! Потому что он… Он… Он любит ее – ну, как же иначе?

Иначе зачем он стал бы с риском для жизни ее спасать?!

Глава ХХ. Пепел к пеплу…

Ночь была прекрасна. Банальные слова, но они вместили в себя и нежную прохладу воздуха, и бодрящий холодок росы, россыпью алмазов сверкающую на листьях и травах заросшего сада, и призрачное мерцание роз – пышных, в полном цвету, богато осыпавших кусты, – и бархат неба, на котором гордо покоился ослепительно-белый, идеально-ровный диск луны.

Луна сегодня была огромной и какой-то неестественно-яркой.

Курт стоял посреди сада, смотрел на замок, на серебряные решетки, горящие в ночи фосфорическим светом. Наверное, глаза смертного человека заметили бы лишь легкий блеск, да и то – только в такую вот, светлую, лунную ночь! Но для вампиров серебро пылало, как раскаленное железо. И Курт смотрел на решетки с насмешкой уверенного в своем всевластии существа. Жалкие попытки защититься!

Доктор Гисслер, который первый предложил поставить на окна серебряные решетки и носить по шесть серебряных цепочек для защиты от вампиров, – на собственном опыте понял, как ничтожны все эти ухищрения. Дорого бы отдал Курт за то, чтобы увидеть лицо доктора Гисслера в тот момент, когда мертвая Магда открыла глаза и начала подниматься на прозекторском столе! Впрочем, возможно, на его лице не отразилось ничего, кроме любопытства ученого…

Интересно, как поведет себя перед смертью дядя Отто, собственно, заваривший всю эту кашу?

Курт постоял еще немного, наслаждаясь моментом… Потом сосредоточился, наводя на замок сонные чары. И позвал Отто.

Ждать пришлось, как всегда, не долго. Раздался щелчок замка, скрип щеколды и из главной двери, ярко освященной фонарем, вышел профессор Отто Хофер. Он был в пижаме, босиком. В широко распахнутых глазах – пустота. Движения неловкие, неестественные. На шее, на запястьях, на тощих волосатых щиколотках сияют серебряные цепочки.

«Подойди ближе, Отто», – беззвучно произнес Курт.

Отто рванулся к нему, не разбирая дороги, спотыкаясь на влажных от росы камнях и раздирая пижаму о кусты.

«Сними цепочки и брось их в сторону».

Отто зашарил по телу, отыскивая и срывая цепочки.

«Открой для меня шею. Я хочу пить твою кровь!»

Отто покорно, как ягненок на заклание, склонил голову на бок, открывая худую шею с торчащим кадыком. Красноватая, грубая кожа на шее покрылась пупырышками от холода.

Курт минутку полюбовался этим приятным зрелищем: коленопреклоненный дядя и открытой для укуса шеей! Ах, как он сожалел о том, что этот безумец Вильфред убил дядю Августа! Вот кого Курт хотел бы видеть перед собой на коленях… Но, с другой стороны, дядя Август всегда был трусом, а за время пребывания в замке почти потерял рассудок от ужаса перед происходящим. Так что в некотором смысле дядя Отто даже интереснее.

И Курт приказал своей жертве то, что никогда не пришло бы в голову более старому и опытному вампиру:

«Отто, проснись!»

И Отто проснулся.

Он ощутил себя – босым, исцарапанным, со сбитыми о камни ногами, в изодранной и промокшей от росы пижаме… На коленях, с открытой для укуса шеей!

И он увидел Курта перед собой – над собой! – Курта, бледного, с сияющей кожей и горящими рубиновым огнем глазами. Курта, который – Отто это точно знал! – был мертв. Курта, который сейчас улыбался ему… А из-под приподнятой верхней губы его выползали длинные, узкие, загнутые на концах, очень острые клыки!

Отто заверещал и кинулся прочь.

Курт позволил дяде отбежать достаточно далеко – добежать до самых дверей замка, за которыми дяде чудилось спасение! – а затем, легко взметнувшись в воздух, в секунду пролетел это расстояние и обрушился на Отто сверху.

Дикий визг Отто прорезал тишину.

Курт расхохотался – беззвучно, услышать его могли бы только вампиры и те из смертных, кому он разрешил бы слышать, впрочем, Отто слышал его смех, Отто слышал! – и с тихим рычанием вонзил клыки в артерию дядюшки.

Отто визжал, судорожно загребая руками и ногами, извиваясь всем телом на земле, под тяжестью прижавшего его сверху вампира.

Курт жадно пил кровь.

Да, конечно, пить кровь у бессознательной, полубесчувственной, полностью послушной тебе жертве – гораздо проще.

Но насколько же слаще ощущать трепет ее тела, судорожные попытки освободиться!

Крик Отто оборвался коротким стоном, а после профессор только всхлипывал…

Курт продолжал ритмично сосать кровь, но даже наслаждение не оглушило его настолько, чтобы он утратил бдительность. С другими вампирами такое случалось, с Куртом – никогда. Все-таки при жизни он был солдатом. И потому Курт почувствовал, когда в саду появились и другие вампиры.

Он оторвался от жертвы, коротко лизнул ранки, чтобы кровь не пропадала зря – и поднялся.

Возле скамейки – там, где им обычно оставляли жертв – стояли Мария и Рита. Их глаза горели голодом. Чуть дальше, в темноте деревьев, светилось тонкое лицо графа Карди. Рядом с ним – слегка позади, словно прячась за его плечом – стояла Лизе-Лотта.

Курт подхватил стонущего Отто на руки и понес к ним – осторожно, торжественно – так, как жених несет невесту к брачному ложу!

Он прошел мимо Марии и Риты, и остановился перед графом.

Бросил Отто на землю у его ног.

– Вот, Хозяин. Возьми его кровь.

Граф Карди снисходительно улыбнулся и склонился над профессором Хофером.

Лизе-Лотта проснулась в своем гробу от привычного уже, сосущего чувства голода. Немного полежала, прислушиваясь к себе – и к тихим звукам, наполнявшим подземелье вокруг ее гроба: чьи-то далекие шаги, еще более далекие перешептывания, шелест осыпающегося между старых камней песка, плеск капель, журчание воды… Привычный звуковой фон! С каждым разом ей все меньше хотелось поднимать крышку и выходить. Гроб казался ей уютным убежищем. А за его пределами простирался суетный, враждебный ей мир. Мир, в котором ей приходилось охотиться и убивать.

Когда-то, когда она была еще жива, больше всего на свете Лизе-Лотта хотелось стать сильной. По-настоящему сильной. Чтобы ее уже никто не мог бы обидеть, а даже напротив: чтобы она могла отомстить всем, всем… Еще ей хотелось, чтобы о ней кто-то заботился, как о ребенке. Как о маленьком, беззащитном ребенке. И еще – преложить заботы о Михеле со своих плеч на чьи-нибудь еще. Да, ей хотелось стать сильной, ей хотелось найти покровителя, ей хотелось избавиться от забот – и все для того, чтобы наконец-то обрести свободу и покой! Она никогда не знала покоя и свободы… И всегда мечтала о них.

Теперь все сбылось. Она стала сильной и больше никто не представлял опасности для нее, зато она была опасна для всех! Милый Раду заботился о ней именно так, как ей когда-то хотелось. И заботы о Михеле как-то сами собой снялись с нее…

Но вот покоя она так и не обрела. Наоборот: теперь ее существование стало еще тревожнее, чем тогда, когда в груди у нее билось живое сердце! Теперь ей почему-то казалось, что быть жертвой – легче, чем быть палачом.

В самом начале своего призрачного существования, в эйфории от собственной чудесной силы, в упоении новизной, Лизе-Лотта радовалась каждому убийству, каждой капле крови, выпитой у этих солдат! Тогда ей казалось, что она – это уже больше не она, а какая-то другая женщина: сильная, отважная, безжалостная, беспечная, прекрасная…

Прошло немного времени и эйфория схлынула.

И теперь Лизе-Лотта понимала, что она – это по-прежнему она. Всего лишь она, Лизе-Лотта Гисслер, по мужу – Фишер. И никому она не отомстила… Убила нескольких солдат – ну, и что с того? Некоторые из них были плохими людьми, некоторые – очень плохими… Но никто из них не был виновен в несчастьях, постигших Лизе-Лотту и ее близких. Никто конкретно – и все вместе! Но отомстить всем – нельзя. Потому что, когда убиваешь одного, другого, третьего, – всем остальным это в лучшем случае безразлично. А в худшем – они позлорадствуют. Или просто порадуются, что несчастье постигло не их, что они – уцелели. Кажется, она хотела отомстить Курту… За что? За тех людей, которых он расстрелял в гетто? Но ведь он в гетто никогда не служил. Это был единичный случай… И в глубине души эти люди были безразличны Лизе-Лотте. Ей было жаль их всех… Но «все» – это слишком расплывчато. На самом деле в Курте она ненавидела не конкретного человека, а символ. Воплощение своей слабости и своих несчастий. Воплощение той силы, которая раздавила ее семью, убила Аарона и Эстер. Но Курт на самом-то деле не был этой силой… Он был всего лишь человеком. А силе отомстить нельзя. И даже Курту она не отомстила: она дала ему вечную жизнь и возможность воплощать все худшее, что только было в нем! Курт радуется, когда приходит время охоты. Курт торжествует, когда прокусывает артерию – и когда чувствует последнее содрогание. А она…

Она устала от этого! Она снова устала! И она не свободна, она совсем не свободна! Лизе-Лотта всхлипнула от жалости к себе. Но слез не было. И откуда им взяться: ведь она опять голодна! А плачут вампиры кровью… И то – только тогда, когда есть избыток этой самой крови.

Лизе-Лотта уперлась ладонями в крышку гроба и отбросила ее.

Медленно поднялась.

Курт уже вылез из своей ямы и сидел возле стены: неподвижный, как сфинкс, и такой же загадочный.

Сегодня он был еще сильнее измазан землей, чем обычно, а глаза его казались совершенно красными!

– Он здесь, – произнес он вслух, хотя обычно вампиры общаются между собой безмолвно, образами, а не словами. – Он в замке! Прячется, как крыса в подземелье… Хотя как раз крысы-то в наших подземельях не прячутся.

– Кто? – удивилась Лизе-Лотта, пытаясь, как обычно, проникнуть в сознание Курта и просто понять, о ком он говорит…

Но ей это не удалось. Последнее время Курт каким-то образом умудрялся закрывать свое сознание от нее – и, по-видимому, от других вампиров тоже. Раду был этим очень недоволен и снова заговорил о том, что в семействе должен быть только один мужчина – и подчиненные его власти женщины, потому что другой мужчина вряд ли согласится долго терпеть над собою власть, он попытается захватить ее, мужчины более склонны к борьбе и властвованию, чем послушные и кроткие женщины… Раду намекал, что убьет Курта, если хотя бы заподозрит в непослушании! Но Лизе-Лотте теперь это было совершенно все равно.

– Он в замке. Мария и Рита знали об этом давно. Но не рассказывали… Они попробовали его крови! И крови его друга. Но с его другом что-то не так… Мы не можем пить кровь таких, как его друг. А я думал – мы можем пить кровь всех живых! И даже кровь вампиров… Мария и Рита знали, что они прячутся в подземелье, но не убили их! Мне это кажется странным… Знаешь, кто он на самом деле? Сын одного из тех пятерых, которые пятьдесят лет назад загоняли, как зверя, величайшего из вампиров, князя Цепеша! Загнали и убили… Сын охотника за вампирами не мог случайно оказаться в замке, где живут вампиры. Я не верю в такие случайности. А тот, что прибыл вместе с ним… Молодой американец по фамилии Карди! Наследник этого замка! Они не могли оказаться здесь просто так… Что-то готовится.

– Кто – он? О ком ты говоришь, Курт?

– О том, кого ты любила, когда была юной… Я узнал это, когда попробовал твоей крови! – прошептал Курт, глядя ей в глаза завораживающим взглядом.

Если бы она все еще была человеком, этот взгляд просто парализовал бы ее, лишил способности мыслить и чувствовать… Правда, Лизе-Лотта человеком не была. Но сказанное Куртом потрясло ее.

– Тот, кого я любила…

– Англичанин.

– Джейми?

– Джеймс Хольмвуд, лорд Годальминг. Ты любила его. И Аарона ты любила. И даже Раду… Только меня ты не любила никогда, моя прекрасная, милосердная фрау Шарлотта! Но только я – из них из всех – буду помнить тебя вечно…

Взгляд Курта был странным и голос его звучал странно, но потрясенная Лизе-Лотта не заметила этого.

– Джейми! Он вернулся! Вернулся! – шептала она. – Он вернулся, а я… Кем я стала? Чем я стала?!

– Ты стала бессмертной. И ты можешь подарить ему бессмертие. Или попросить об этом Раду. Он не откажет тебе, – вкрадчиво промурлыкал Курт.

– Нет, нет! – встрепенулась Лизе-Лотта. – Только не Джейми… Я правда любила его. Мне было хорошо с ним.

– Он бросил тебя.

– Я простила его…

– Простила… Как ты добра! Ты просто ангел. Да… Ты – ангел света, Лизе-Лотта. Ты не должна была становиться демоном ночи. Вот я… Я всегда хотел этого. Стать сильнее всех. И теперь мне хорошо. А тебе – плохо. Я чувствую. Ведь я связан с тобой. Связан кровью!

– Да, мне плохо, Курт… Мне плохо! И особенно плохо сейчас. Джейми приехал… А я превратилась в чудовище. Я даже показаться перед ним не могу!

– Я думаю, он приехал не из-за тебя. Или – не только из-за тебя. Мне кажется, его появление в замке – это часть пророчества безумного Карло Карди… Вот, посмотри, эту книгу я забрал у дяди Отто. Он не расставался с ней ни на минуту, даже на ночь клал на тумбочке рядом, хотя – мне казалось, он выучил ее наизусть. Смотри, что здесь написано относительно смерти Хозяина… «Уничтожить же его теперь нет никакой возможности, час его еще не пробил. Но «истребитель» уже рожден и скоро его детская рука станется рукою мужа и тогда… берегись, старый дьявол! Мститель придет». А вот еще: «…по старым книгам ему известно существование «немертвого» в горах Карпат, очень сильного и хитрого, гибель которого зависит от мужественной женщины, но время гибели еще не настало».

– По-моему, эти два утверждения противоречат друг другу. Мужчиной или женщиной должен быть тот, кто мог бы убить графа? – недовольно спросила Лизе-Лотта.

– Мужчиной. Которому поможет отважная женщина. События, описанные здесь, произошли в одиннадцатом году. Сколько лет англичанину?

– Джейми? Ему… Сейчас ему тридцать четыре.

– В одиннадцатом году ему только-только исполнилось два.

– Ты считаешь, что мифический мститель – это Джейми?

– Многое сходится…

– Ох, Курт… Ты просто не знаешь Джейми! Он же… Он не может быть мстителем. Он очень безобидный. А уж убить Раду… Я сомневаюсь, что это вообще возможно! К тому же ему должна помогать женщина. А где он возьмет женщину? Какая-нибудь крестьянка из деревни?

– Нет, фрау Шарлотта. Не крестьянка, – ответил Курт, пристально глядя на нее. – Все сходится…

– Все это – только домыслы, Курт. Выпив кровь Отто, ты заразился от него тягой к научному обоснованию всего на свете. А многое происходит просто так! Безо всякого обоснования! И совпадения тоже бывают…

– Но не такие!

– В этом ты прав, – грустно улыбнулась Лизе-Лотта. – Это – всем совпадением совпадение! Джейми приехал, я могу его увидеть… Если решусь предстать перед ним такой, какой я стала!

– В глазах смертного ты – просто очень красивая женщина. Особенно если найдешь, кем покормиться перед встречей… И не станешь парить перед ним по воздуху. Хотя, боюсь, с кормом у нас становится напряженно. Придется сделать вылазку в деревню.

– А что такое?

– Солдаты разбежались. Как только обнаружили, что Отто исчез. Они просто взломали сейф, забрали все деньги и ушли. Впрочем, их и оставалось-то немного…

– Ну, не скажи! На несколько ночей нам хватило бы. А теперь что делать? – огорчилась Лизе-Лотта.

– Я же говорю: охотиться в деревне! Раду, как проснулся, сразу ушел туда.

В этот момент где-то вдалеке, в глубине коридора раздались тихие шаги. Это мог быть только человек – вампиры передвигаются беззвучно, разве что платье прошелестит… Курт поднял голову, принюхался и на лице его отразилось удовольствие:

– Женщина! Молодая. Здоровая. Да еще и с ребенком!

– С ребенком, – печальным эхом откликнулась Лизе-Лотта.

Потом они ждали в молчании, пока из коридора не вышла молодая румынка с распущенными волосами, в ночной рубашке. Широко раскрытые глаза ее были пусты и бессмысленны. На руках она несла спящего малыша полутора лет.

Следом за женщиной вошел Раду. Мрачно взглянул на Лизе-Лотту, совершенно проигнорировав вскочившего в нетерпении Курта.

– Теперь тебе, милая, придется изменить своим вкусовым пристрастиям. Солдаты были негодяями и их кровь пить было легко… Но солдат здесь больше нет. Придется пить кровь невинных. Такова наша участь. Ничто не дается легко… Особенно – бессмертие!

Раду взял ребенка из рук женщины:

– Его я отнесу моим троим красавицам. Детская кровь – чистый эликсир, сил от нее можно получить больше, чем от крови троих взрослых. А вам с Куртом оставляю эту… Курт, проследи, чтобы Лизе-Лотта не осталась голодной.

– Слушаюсь, Хозяин! – бодро отрапортовал Курт.

Раду ушел.

Лизе-Лотта в растерянности смотрела на женщину.

Курт подошел к крестьянке, провел ладонью по ее черным волосам, по смуглой, румяной щеке, коснулся пальцем губ, затем отбросил ее волосы с шеи и погладил кожу там, где бился пульс. Его рука скользнула ниже – к груди. Несколько мгновений он ласкал тяжелую грудь женщины, словно хотел обольстить ее прежде, чем забрать ее кровь… Потом поднес свои ладони к лицу и с наслаждением понюхал.

– Надо же! Она до сих пор кормит ребенка грудью… Как долго!

А в следующую секунду он схватил женщину, опустил ее на колени и вгрызся в ее шею – так быстро, что взгляд смертного с трудом уловил бы это мгновенное движение.

Запах свежей крови обжег Лизе-Лотту. Голод ледяным крюком впивался в ее тело. Но запах крови мешался с запахом грудного молока и со сладким запахом спящего младенца, которого всего несколько минут назад оторвали от этой груди.

Лизе-Лотта не могла пить кровь этой женщины!

Не могла… Но не могла и смотреть, как Курт пьет!

Потому что голод нарастал с каждой долей секунды, лишая ее разума.

Курт на секунду оторвался от горла своей жертвы. Посмотрел на Лизе-Лотту красными, горящими глазами. И прошептал хрипло:

– Иди сюда. Когда-то надо начинать… Теперь это – твоя судьба! Ты же знаешь, Раду предпочитает детскую кровь – для себя. Возможно, он будет делиться с тобой… А может быть, нам останется пить кровь матерей. Иди ко мне, Лизе-Лотта!

И снова припал к ране, жадно глотая.

Застонав, Лизе-Лотта бросилась прочь, во мрак коридора…

Курт поднял голову от шеи женщины. Посмотрел вслед Лизе-Лотте. Победно улыбнулся. По подбородку его стекала струйка крови. Затем он снова припал к шее жертвы и не отрывался от нее, пока не почувствовал судорожное, предсмертное биение ее сердца.

Тогда он положил женщину на пол.

А сам направился наверх, в пустой замок.

Безошибочным чутьем неумершего он нашел сундуки со старой одеждой, сложенные в одной из комнатушек. Долго перебирал спрессовавшиеся от времени, пахнущие лавандой тряпки. Здесь хранилось столько вещей, что не составило труда подобрать себе что-то подходящего размера. В конце концов выбрал тонкое батистовое белье девятнадцатого столетья, чуть более старые шелковые чулки и рубашку из драгоценного голландского полотна с пышными кружевными манжетами и кружевным жабо на груди, серые бархатные панталоны, черный бархатный камзол, атласный жилет, покрытый тонкой вышивкой… Правда, из туфель ему подошли только белые бальные на высоком каблуке. Но все-таки лучше, чем заскорузлые от воздействия влаги солдатские сапоги!

Курт прошел в ванную, наполнил ее холодной водой, сбросил свою мокрую, грязную одежду и принялся остервенело мыться. Потом долго и тщательно причесывал отросшие белокурые волосы. Потом долго и старательно одевался.

Он жалел, что не может взглянуть на себя в зеркало. То, что вампиры якобы не отражаются в зеркалах – не более чем миф. Они отражаются. Но магнетизм их взгляда так силен, что вампир, подобно василиску, способен самого себя своим же взглядом заворожить и убить!

Курт не мог посмотреть на себя в зеркало, но он знал, что выглядит прекрасно.

Именно так, как должен выглядеть новый Хозяин вампиров замка Карди!

Под утро, когда Рита, Мария и Магда уже ложились в свои гробы, в их каменном закутке появился Курт. Старинная одежда и чистые, хотя и влажные еще волосы, удивительно преобразили его, но главное – под мышкой он нес огромный дубовый гроб.

– Это гроб моего мужа, – меланхолически произнесла Мария. – Бедный Фредерик!

– Это же гроб Лизе-Лотты! Неужели она теперь тоже будет спать с нами? – обрадовалась Рита.

– Лизе-Лотта уже не будет спать в этом гробу, – холодно ответил Курт.

– Неужели Хозяин нашел для нее что-нибудь более роскошное? – ревниво спросила Рита, оглядываясь на свой гроб, похожий на хорошенькую шкатулку.

– Хозяин велит нам всем сменить место дневного отдыха. Мы должны унести свои гробы отсюда, – заявил, вместо ответа, Курт.

– А почему Хозяин сам не скажет об этом нам? С каких это пор он доверяет свои распоряжения – тебе? – возмутилась Мария.

– Ты готова ослушаться приказа Хозяина? Дело твое, – зло улыбнулся Курт и скомандовал:

– Идем, Магда.

Магда покорно пошла за ним, подняв свой дощатый, облезлый гроб.

Рита и Мария, переглянувшись с недовольными гримасками, тоже подняли гробы с пола и последовали за Куртом.

Курт завел женщин в один из старых ходов, теперь – обрушившийся и заканчивающийся тупиком. Сюда не проникало ни единого луча света, было уединенно и сухо, но – очень тесно, гробы пришлось выстраивать в ровную линию.

Курт опустил гроб Фредерика Драгенкопфа в самом конце тупика и спокойно сказал:

– Это для тебя, Магда. Ты все-таки – графиня! Хоть и родилась в крестьянской семье. Тебе не годится спать в этом дощатом безобразии, в котором зарыли какого-то нищего… Ложись!

– А как же Лизе-Лотта? А как же Хозяин? Они не рассердятся? – робко спросила Магда.

– Нет. Уже нет, – улыбнулся Курт.

И с этими словами он ушел, оставив недоумевающих женщин.

Всю ночь Лизе-Лотта бродила по подземелью замка Карди. Ее терзал голод. И страх. Страх перед тем, что будет, если она все-таки вернется к своему гробу, к Раду, к его кровавому бессмертию. Страх перед тем, что будет, если она не вернется… Если она пойдет сейчас к Джейми и исполнит предназначение, о котором говорил Курт.

К утру, когда ее начало клонить в сон, Лизе-Лотта решилась.

Джеймс Годальминг сидел у слабенького костерка в подземелье замка Карди.

Гарри, Гели и мальчики спали, прижавшись друг к другу.

Никто из них даже не проснулся, когда Лизе-Лотта бледным облачком впорхнула в подземный зал и беззвучно позвала Джеймса:

«Джейми, иди за мной!»

Джеймс молча поднялся. Что-то в глубинах его сознания кричало: «Нет! Не поддавайся ей!» – но он не мог не поддаться. Этот голос… Эти глаза… У Джеймса больше не было своей воли. Ничего не было. И он шагнул к Лизе-Лотте.

Она указала на горку свежеоструганных, тоненьких осиновых колышков, принесенных накануне Димкой.

«Возьми это!»

Потом указала на автомат.

«И это!»

Указала на фонарь.