III

Посетить оазисы Туниса придумал Уотертон, Он провел часть войны в Египте и Палестине и с тех пор сгорал желанием вернуться туда. Путешествие в Египет или Палестину было ему не по карману — слишком дороги были там излюбленные туристские лежбища, да и сама мысль об организованном турне была ему противна, — но он выкапывал всевозможные сведения о Тунисе и открыл, между прочим, весьма ценный и интересный факт, что во многих местах существуют очень дорогие отели для американцев и англичан (рекламированные) и дешевые (нерекламировамные) для французов. С помощью этих сведений и расписаний поездов Уотертон составил смету расходов трехнедельного путешествия, благоразумно накинув двадцать пять процентов на всевозможные случайности и неожиданности. Так как в то время английские фунты во Франции котировались высоко, поездка должна была обойтись им довольно дешево.

Единственное затруднение состояло в том, что для посещения двух-трех самых интересных мест нужно было нанимать машину, но Тони предложил взять этот расход на себя при условии, что во всем остальном будет соблюдаться самая строгая экономия.

. Они без затруднений наметили день отъезда. Этой зимой в Лондоне давался цикл концертов инструментальной музыки, и Тони хотелось непременно прослушать их все. Поэтому они решили выехать на другой день после заключительного концерта. Тони вернулся с концерта в приподнятом настроении. Ему особенно понравились трио Гайдна, тонко и сложно разработанный септет Моцарта для струнных и деревянных духовых инструментов и небольшая пьеса Генделя для струнного оркестра, отличавшаяся подлинным поэтическим чувством и совсем непохожая на его напыщенные оратории. Вечер показался Тони необыкновенно добрым прощальным напутствием перед его путешествием, начала которого он ждал с таким радостным нетерпением. Единственно, о чем он сожалел, было то, что Маргарит не пожелала поехать с ними.

Опасаться же следовало только освоенных и европеизированных оазисов. Но сомнения его смягчались уверенностью, что Маргарит это путешествие не доставило бы никакого удовольствия, а опасения — надеждой, что от жизни аборигенов хоть что-нибудь да сохранилось.

Тони тихонько вошел, открыв дверь своим ключом и стараясь не разбудить Маргарит, на цыпочках прошел к себе в комнату. Он рассчитывал увидеться с ней утром и сговориться, где и когда они встретятся после его возвращения. Небольшой чемодан и рюкзак, которые он мог свободно нести сам, не прибегая к услугам носильщиков, лежали, упакованные, около кровати. Он сунул в них еще две-три вещи, которые забыл уложить, и, так как в чемодане оставалось еще свободное место, положил в него легкий летний костюм — может быть, там, далеко на юге, уже жарко.

Тихонько напевая фразу из Генделя, оставшуюся у него в памяти, он подошел к книжным полкам и, стоя спиной к двери, раздумывал, какие книги ему взять с собой и брать ли их вообще. Над этим всегда приходится думать… Услыхав резкий голос Маргарит, он вздрогнул и быстро обернулся.

— Тони!

— Как ты меня напугала, — сказал он. — Я не слышал, как ты вошла. Надеюсь, я не шумел и не разбудил тебя?

Маргарит не ответила на его вопрос. Она, очевидно, только встала с постели, так как закуталась в халат и забыла надеть туфли. Она была очень бледна, в глазах застыло какое-то странное, напряженное выражение.

— Тони! — снова воскликнула она, и в голосе ее послышалась с трудом сдерживаемая ненависть, заставившая его содрогнуться: — Кто эта женщина?

Я должна знать.

— Какая женщина? — спросил, недоумевая, Тони и пошел в другой конец комнаты зажечь газ в камине, чтобы она не простудилась. — Разве есть хоть одна знакомая мне женщина, которую бы ты не знала?

— Не пытайся увиливать. Я говорю о женщине, к которой ты постоянно ездишь за границу. Кто она такая?

Тони вздохнул и несколько раз провел рукой по волосам — это всегда означало у него досаду.

— А если я торжественно поклянусь тебе, что такой женщины не существует и что когда я уезжаю, то уезжаю либо один, либо с кем-нибудь вроде Уотертона, ты мне поверишь?

— Нет! Потому что это неправда. Зачем тебе нужно постоянно куда-то уезжать, если не для того, чтобы встречаться с кем-то тайком. Не беспокойся, рано или поздно я все узнаю. Если ты не хочешь назвать мне эту, может быть, ты назовешь имя той женщины, с которой жил недели две назад в Резиденси-отеле?

Мне это может понадобиться, если я решу развестись с тобой.

Тони был настолько огорошен, что несколько минут молча смотрел на нее, вытаращив глаза, сознавая в то же время, что она принимает его растерянность за признание своей вины.

— Господи, боже мой! Кто тебе мог сказать такую чушь? — воскликнул он наконец.

— Не все лк равно, кто сказал, — возразила она жестко. — У меня есть свои источники информации.

Кто она?

— Ну, хорошо, — сказал Тони медленно и, достав трубку, принялся набивать ее. — Во-первых, я не жил там, а только обедал в половине восьмого и ушел в десять с неким капитаном Мартлетом. Женщина, о которой идет речь, моя двоюродная сестра, Эвелин Моршед, которую я не видел с… ну да… с 1909 года.

В настоящее время она где-то за Суэцем, держит путь в Бомбей, где должна встретиться со своим мужем.

— И ты думаешь, я этому поверю? — спросила презрительно Маргарит. — Ты можешь это доказать?

— А ты думаешь, я позволю тебе сомневаться в моем честном слове? — проговорил Тони, вспыхнув, — Впрочем…

Он подошел к своему письменному столу, порылся в каких-то бумагах, вернулся, держа в руках письмо Эвелин, и передал его Маргарит. Странно, подумал он, что ревность, обычно столь слепая, обладает иногда инстинктивной проницательностью: Эвелин одна из двух женщин, к которым Маргарит могла не без основания испытывать ретроспективную ревность. Она никогда этого не узнает, не узнает и того, что если бы Эвелин осталась прежней…

— Почему же ты ничего не сказал мне об этом? — перебила его размышления Маргарит, быстро пробежав письмо. — Почему ты не познакомил меня с ней, раз она об этом просила?

— Насколько я знал ее прежде, думал, что вы друг другу не понравитесь, хотя теперь, увидав, что она представляет собой в тысяча девятьсот двадцать седьмом году, думаю, что я, вероятно, ошибся. Но, Маргарит, ты же не станешь отрицать, что по условиям нашего союза мы не навязываем друг другу своих родственников. Мне кажется, я до сих пор соблюдал это условие более точно, чем ты. Надо признаться, что твой дядюшка не подарок.

— Незачем приплетать его сюда, — злобно сказала Маргарит. — Если бы ты послушался его совета, а не вел себя, как идиот, мы жили бы как богатые люди, а не как бедняки.

— Бедняки! — воскликнул возмущенно Тони. — Ты считаешь нас бедными? Да ведь по сравнению с девятью десятыми населения земного шара мы не только люди обеспеченные, мы богачи. Какой вздор! Но раз уж ты коснулась наших финансов, может быть, ты присядешь и позволишь рассказать тебе, как я все это устроил.

Он подвинул для нее маленькое кресло к камину, а сам уселся напротив на стуле.

— Я долго все обдумывал, — сказал Тони, не обращая внимания не неоднократные попытки Маргарит перебить его. — С самого начала наши деньги были в известной мере разделены. Но поскольку мы, по всей видимости, начинаем все больше отдаляться друг от друга, лучше нам их совсем разделить. У тебя около восьмисот фунтов личного дохода, и, вероятно, ты получишь в наследство еще около тысячи, — так что нельзя сказать, что ты такая уж бедная женщина. Мне досталось в наследство около шестисот фунтов в год, так что, если бы мы поделили деньги, у меня оказалось бы несколько меньше, чем у тебя. Но за то время, что я работал, мне удалось кое-что скопить…

— Ты копил! И ничего не говорил мне! Какой ты, Тони, хитрый и скрытный!

— И из процентов, которые я с этого получаю, — продолжал Тони, — я буду платить тебе двести фунтов в год, так что у тебя будет ровно тысяча. Кроме того, я буду платить пятьдесят пять фунтов в год, то есть половину, за найм нашей квартиры без обстановки, и, если останется какой-нибудь излишек, он пойдет в твою пользу. Конечно, мне бы и в голову не пришло снимать для себя такую квартиру, но все равно… Затем я буду платить половину жалованья прислуге, это, вероятно, тоже около пятидесяти фунтов, и, как всегда, пять фунтов в неделю на хозяйство, когда буду здесь.

— Значит, я должна буду фактически одна содержать квартиру! — сказала с возмущением Маргарит.

— Но ведь эту квартиру мы только потому и нанимаем, что ты непременно хочешь проводить большую часть года в Лондоне, — сказал Тони твердо. — Если бы ты согласилась на мое предложение, мы могли бы отказаться от этой квартиры и жить гораздо экономнее. Но не стоит об этом говорить. Я не нахожу, что поступаю несправедливо. Затем есть еще восемьсот фунтов, которые я получил за наш загородный дом.

По правде говоря, эта сумма должна бы принадлежать лично мне, так как я купил дом на свои деньги, но я положил четыреста фунтов на твой счет, и ты можешь распорядиться ими по своему усмотрению — вложить их в дело или купить себе автомобиль, о котором давно мечтаешь. Свои четыреста фунтов я оставляю себе, на всякий случай. Тебе все ясно?

— Ну да, я вижу, что ты все недурно для себя устроил, — сказала Маргарит, тщетно пытаясь к чему-либо придраться. — Но предположим, я откажусь принять твои условия?

— Разумеется, ты можешь наделать долгов от своего имени, — сказал Тони холодно, — но предупреждаю тебя заранее, что я очень скоро сумею положить этому конец. Заметь, пожалуйста, что я отдаю тебе больше трети своего дохода, то есть больше, чем ты получила бы по закону в случае развода. К тому же закон предусматривает охрану прав женщин, у которых отсутствуют личные средства, а не тех, которые имеют самостоятельный доход.

Последний аргумент, видимо, подействовал на Маргарит — несколько минут она молчала. Потом подняла на него глаза и сказала отрывисто:

— Значит, по-твоему, я дрянь, Тони? Ты ненавидишь меня?

— Нет, нет, — возмущенно запротестовал Тони. — Я тебя совсем не ненавижу, но не могу скрывать ни от себя, ни от тебя, что мы постепенно отходим друг от друга все дальше и дальше, в особенности в последний год. По-видимому, с твоей стороны было вполне естественно предположить, что я нашел себе другую женщину, но уверяю тебя — это не так. А если я кого-нибудь найду, — шутливо добавил он, — сейчас же сообщу тебе.

— Тогда что же ты имеешь против меня? Почему ты хочешь жить врозь?

— Я ничего не имею против тебя, кроме того, что ты это ты, а я это я. И потом у нас с тобой такие разные запросы, что мы не можем удовлетворить их, живя вместе. Если я все время буду жить по-твоему, то буду чувствовать себя угнетенным. Ты будешь чувствовать себя такой же несчастной, если постараешься жить по-моему.

— Если ты так относишься ко мне, зачем же ты на мне женился?

— Этот вопрос, Маргарит, всегда могут задать люди, попавшие в неприятное положение, подобно нашему. Они его обычно и задают. Разве я не мог бы с таким же успехом спросить тебя об этом? И не лучше ли каждому из нас спокойно и мирно идти своим путем, вместо того чтобы приносить себя кому-то в жертву, как это часто случается при замужестве.

В конце концов у нас нет детей и нам не приходится с этим считаться.

— Нет, — сказала с горечью Маргарит, — от этого ты постарался себя обезопасить.

— И ты тоже, — мягко ответил он. — Мы неизбежно пришли бы к тому же самому, и тогда нам в самом деле было бы очень тяжело продолжать жить в фиктивном браке ради детей, тем более что такие дети всегда бывают несчастливы. Кроме того, ты была согласна со мной, что мы не можем взять на себя ответственность иметь детей в условиях общества, которое явно обречено на гибель. Еще одна война, и все полетит к черту.

— А может быть, войны и не будет.

— В той или иной форме, даже, если это будет война людей против их собственных машин, она неизбежна.

Они немного помолчали, потом Тони сказал:

— Возможно, мы были оба неправы, а может быть, я был неправ. Наверное, бездетный брак всегда ошибка. Я не знаю. Но после войны я определенно не хотел иметь детей. Мне приходят на ум многие» может быть «. Может быть, наш брак никогда не был настоящим браком и такие люди, как я, искалеченные войной, уже неспособны жить с женщиной. Может быть, в нашем случае мы просто жертвы сексуальных предрассудков, и нам следовало сойтись и быть любовниками, когда мы были вместе в Париже, а затем разойтись. Может быть, что-то оставшееся тогда незавершенным в наших отношениях заставило нас искать новой встречи и привело к тому, что мы заключили контракт на всю жизнь, вместо того чтобы удовольствоваться трехмесячной идиллией.

— Ты очень откровенно доказываешь мне сейчас, что тебе вовсе не следовало на мне жениться.

— Нет, нет. У меня нет никого, по крайней мере среди живых, на ком бы я хотел жениться. Но все это ужасно грустно, так грустно!

И ему в самом деле было грустно, потому что он ясно сознавал, что действительно расстается с Маргарит. Хотя он и вернется к ней и они будут встречаться и жить вместе в Лондоне по нескольку месяцев в году, он знал, и оба они это знали, что брак их был полной неудачей, и он, во всяком случае, откровенно в этом признавался.

Тони был так поглощен своими мыслями, что до него едва дошло несколько язвительное замечание Маргарит:

— Может быть, тебе тяжело, потому что твоя совесть подсказывает, что ты поступаешь дурно.

— Нет, — сказал Тони, уловивший только слова» поступаешь дурно «. — Я знаю, что это не так. Насколько я могу заглянуть в самого себя, я вижу, что поступаю правильно. И в то же время — это может показаться смешным, даже суеверным, — я чувствую, как меня что-то толкает, какая-то громадная непреодолимая сила.

— Хорошо, — сказала Маргарит, не обращая внимания на его последние слова, — я готова поверить тебе, что ты едешь не для встречи с другой женщиной. Но, мне кажется, я имею право просить тебя объяснить, — почему ты так внезапно возненавидел меня, моих друзей и мой» образ жизни «, как ты выражаешься.

Это было вполне разумное требование, настолько разумное, что Тони чуть ли не с отчаянием сказал:

— Вот уже несколько месяцев все просят меня объяснить это. Но ведь это не так просто, как дважды два четыре, это нельзя уложить в какие-то социальные или финансовые нормы. Это касается того неуловимого, что в глубине моего» я» борется за свое существование.

— Боюсь, что я не понимаю тебя, — сказала с иронией Маргарит, — скорее всего это просто какая-то галиматья, которой ты пытаешься прикрыть свое намерение поступить как величайший эгоист.

— Эгоист! Мне кажется, только эгоист мог бы так истолковать мои слова. Я не стал бы просить тебя покончить ради меня самоубийством и не назвал бы тебя эгоисткой, если бы ты отказалась.

— Значит, ты хочешь сказать, что совместная жизнь со мной — это самоубийство? Спасибо.

— Да нет! Я вовсе не хочу этого сказать. Но продолжать жить той жизнью, которой я жил до прошлого года и которая кажется мне недостойной и нечестной, — это своего рода самоубийство. И ты сама, Маргарит, живя с таким человеком, будешь чувствовать себя более несчастной, чем без него.

— Хорошо, а что же это за жизнь, какой хочешь жить ты?

Тони подумал, потом медленно сказал?

— Здесь опять-таки ни на языке арифметических понятий, ни на так называемом общепринятом ничего не объяснишь. Разве ты поймешь меня, если я скажу, что та жизнь, какая мне нужна, это своего рода поиски жизненных реальностей, поиски бога, если хочешь, а для меня бог — это нечто предельно физическое, не духовное, не общественное, не национальное.

— Ты говоришь о боге? — воскликнула с усмешкой Маргарит.

— Признаю, что это слово опошлено, — ответил он сдержанно, — но ведь я сказал раньше «жизненные реальности». Почему бы, в сущности, мне не употребить слово «бог», подразумевая под ним все то, что в этом мире «не я». Нечто такое, что неизмеримо выше меня. То, что я хотел бы познать; с чем желал бы общаться всеми своими чувствами, везде, повсюду — о городах, в прекрасных уединенных местах, в искусстве?

Маргарит расхохоталась.

— Ты напоминаешь мне Хампти-Дампти [147], тем, что для тебя какое-то одно слово означает множество вещей, — сказала она. — Неужели ты действительно веришь во всю эту чепуху?

— Я верю, что мои слова значат что-то для меня, хотя для тебя они, по-видимому, ничего не значат, — ответил он просто.

— Ах так, но, если ты хочешь знать, что я думаю.

я скажу тебе: по-моему, ты стараешься придумать для своего ухода от меня какие-то высокопарные объяснения. В жизни своей не слыхивала подобного вздора — общение с «не я»! Скажите! — Она остановилась, потом злобно добавила: — И, пожалуйста, не воображай, что я буду терзаться из-за тебя. И не подумаю.

Найдется кое-кто и получше. Я честно предупреждаю тебя, Тони, что если я встречу кого-нибудь, кто мне понравится, то сделаюсь такой же возвышенной, как ты, и буду общаться со своим «не я».

— Ты можешь поступать так, как ты сочтешь для себя нужным, — холодно сказал он и встал. — Если ты захочешь развестись со мной, я возражать не буду.

А теперь, если тебе больше нечего сказать мне, ты, может быть, извинишь меня, мне завтра рано вставать.

— Ах, меня выставляют? — воскликнула она, совершенно разъярившись. — Я должна сидеть дома и изнывать от скуки, пока тебя носит бог знает где?

И быть под рукой, когда тебе заблагорассудится вернуться? Я не желаю больше этого терпеть!

— Да ты можешь уехать сама по себе, когда и куда тебе вздумается.

— Все равно, все равно! Я не допущу, чтобы ты разъезжал бог знает где, путаясь со всякими девками!

— Что же ты намереваешься делать? — спокойно спросил он.

Она молча смотрела на него по крайней мере с минуту ужасным взглядом слепой, нерассуждающей, ревнивой ненависти, видимо, стараясь придумать какую-нибудь страшную угрозу, которой могла бы сразить его, и не находила ни одной достаточно сильной.