– То есть ты утверждаешь, что человек по природе своей безгрешен потому, что он выходит из тела женщины? – спросил Луи.
      – Да, – с уверенностью ответила я. – Мы, женщины, умнее, потому что мы ближе к природе, чем мужчины. Мы нежны. Мы благородны. Послушай свое сердце. Или спроси у дружка в твоих штанах. Он подтвердит мою правоту.
      – А как же преступления, агрессия, насилие? – поинтересовался Ришелье. – У убийц и насильников тоже есть матери.
      – Преступления и насилие порождает социальное неравенство, – ответила я. – Это последствия дурного окружения и нездоровой обстановки в доме, и это вина мужчин. Если же душа стремится к своему естественному состоянию, она добра.
      Ришелье снисходительно улыбнулся, а Луи разволновался еще сильнее:
      – Не люблю я всю эту натуральную философию, которая освобождает человека от греха Евы и позволяет возлагать всю вину за его проступки на общество. Общество – не преступник, но сила, которая держит этих преступников в узде. Если думать иначе, мы придем к гражданскому неповиновению. Не знаю уж, кто наделил мужчину этой властью – природа или Бог, – продолжал он, – но он способен возвеличивать объект своих воздыханий. Когда джентльмен спит с горничной, его внимание облагораживает ее. Дама же деградирует до уровня слуги, которого тащит к себе в постель. Женщина должна гордиться мужчиной, смотреть на него снизу вверх, а не сверху вниз, только тогда она может отдать ему себя. Признайся мне, дорогая. Неужели в твоей мягкой женской груди не живет инстинкт, который отвращает тебя от подобных поступков?
      Напротив, я не имела ничего против таких развлечений. Я скучала по Лорану, моей милой игрушке. И по Ноэлю. Когда я думала о нем, к угрызениям совести примешивался сладостный трепет. Неужели я настолько неженственна? Но я была достаточно женственна, чтобы не упоминать о своем стремлении к власти.
      – Твои слова могут иметь смысл, Ля Франс, – ответила я. – Но это неправильно!
      В моем голосе прозвучало неприкрытое раздражение, и это еще больше распалило короля.
      – Это правильно, так как такова воля Божья, – сказал он. – Мужчины и женщины неодинаковы. Господь повелел мужчине вести, а женщине – следовать за ним.
      Такая самонадеянность вывела меня из себя. Я готова была шипеть и плеваться ядом.
      Герцог, который стал невольным свидетелем этой перебранки, смущенно сказал:
      – Надеюсь, это конец дискуссии.
      – Или ее начало! – отрезала я. – Теперь я вижу, что мало просто бороться с мужчинами за равноправие. Вы понимаете только два слова – господство и подчинение. Женщины, дай они волю своей силе, могли бы подчинить себе весь мир. Почему только мужчины могут диктовать свои правила? Мир, без сомнения, был бы намного лучше, если бы им управляли женщины, а мужчины были их рабами. Вам бы это понравилось.
      – Женщины управляли миром? – расхохотался король. – Да он бы лежал в руинах! Женщины – маленькие твари, алчные и неразумные твари.
      – То есть, по-твоему, я тварь?
      – Особенно ты! – ответил Луи.
      – Ах ты, высокомерная скотина, Ля Франс! – Я попыталась стукнуть его, но он перехватил мое запястье, притянул меня к себе и поцеловал.
      Мы с Луи обожали такие ссоры. Стоит разжечь одну страсть, и все остальные ждать не приходится. Ришелье понял, куда клонится наша игра, и откланялся.
      Когда мы остались одни, я сказала:
      – А сейчас я докажу тебе эволюционное превосходство моего пола.
      Я подняла платье и села своей гладкой белой безволосой попкой над его лицом.
      Он рассмеялся моей дерзости и начал ласкать доказательство, которое я ему представила.
      Тоже смеясь, я шлепнула его по руке.
      – Не уверена, что хочу мужчину, который считает меня маленькой тварью и который к тому же выше меня по положению, – сказала я тоном невоспитанной шлюхи. – Хочешь мое сокровище? Тогда сначала поцелуй меня сюда, – и я раздвинула ягодицы.
      – Да как ты смеешь! – засмеялся он. – Приказы здесь отдаю я! На колени перед монархом и клянись в верности!
      Я нагнулась еще ниже и начала играть с собою пальчиками.
      – А ну, Ля Франс, засунь туда свой толстый королевский язык, – сказала я.
      Король умолк и опустился на колени позади меня.
 
      В последний день августа я вернулась в Париж. Я не стала объяснять Луи причины своего отъезда, а он не стал спрашивать. Не сомневаюсь, что он и так все знал.
      Я встретилась с женихом. Граф Гийом был жирным, уродливым и глупым – один из тех немногих мужчин, которые вызывали во мне абсолютное отторжение. Как бы то ни было, он был нужен мне не меньше, чем я ему. Я не осмелилась жаловаться.
      Отвращение, которое я питала к Гийому, искупала любовь к моей новой золовке Клер-Франсуазе дю Барри. Шон, как ее называли, была невысокой и не слишком привлекательной, но во всех отношениях выдающейся. Она была искренна и удивительно умна. У нее было то же саркастическое чувство юмора, что и у Жана, но уравновешенное тактом. Мы поговорили всего час, но казалось, что знакомы вечность. Было такое ощущение, словно я обрела давно утерянную сестру. 1 сентября 1678 года на тайной церемонии я стала законной графиней дю Барри. Теперь меня нельзя было назвать самозванкой. Наутро после свадьбы я вернулась в Фонтенбло в компании Шон. Благодаря своему интеллекту и остроумию она быстро заслужила расположение Луи.
      В обществе Шон моя жизнь в Фонтенбло стала гораздо приятнее. Мы играли в карты и рассказывали друг другу случаи из своей жизни. Я с сожалением узнала, что ей никогда не везло с мужчинами. По правде говоря, Шон была некрасива, но недостаток внешней привлекательности с лихвой компенсировали острый ум и богатое воображение.
      – Проблема в том, – сказала она, – что в присутствии мужчин я теряюсь, моя обычная живость пропадает. Я пугаюсь, начинаю стесняться и кажусь скучной.
 
      Граф Эммануэль приехал из Версаля обсудить со мной нашу стратегию. Я пригласила Шон пообедать с нами. Герцог, возможно, был несколько разочарован, что мы не будем вдвоем, но виду не показал. Услышав, что Шон родилась в Тулузе, он начал расспрашивать ее о своих знакомых там. Я заметила, что Шон была сама не своя. Она путалась и с трудом подбирала слова. Когда после нескольких неуклюжих попыток поддержать беседу Шон откланялась, я поняла, что она влюбилась в герцога.
      Обед продолжался, и я спросила моего визави, действительно ли он был серьезен, когда клялся быть моим верным слугой. Он сказал, что готов выполнить любую мою просьбу.
      – Способны ли вы обслужить двух женщин за час?
      – Думая о вас, я могу справиться и с пятью.
      – Моя золовка сильно мне помогла. Я бы хотела отблагодарить ее. Я прошу вас задержаться в Фонтенбло на неделю и помочь ей компенсировать все те годы, что она жила без любви.
      Герцог был истинным рыцарем.
      – Если таково ваше желание, она может рассчитывать на меня во всем. Но знайте, что, ублажая ее, я буду думать о вас.
      Чтобы освежить в его памяти нашу первую встречу, я вытянула ногу и начала под столом ласкать его. Пока я выражала свою признательность таким оригинальным способом, он, оплот стойкости, с немым энтузиазмом опустошал свою тарелку.
      Позже я рассказала Шон о своих «подстольных» отношениях с герцогом Эммануэлем.
      – Это игра, – сказала я. – Я никогда не позволяла ему трогать себя выше лодыжек, а сама не прикасалась к нему выше талии. Ты для меня как сестра, а потому мне ничего не жаль для тебя. Ты можешь пользоваться услугами герцога Эммануэля в любой момент, когда захочешь.
      На мое предложение она ответила лишь смущенной улыбкой.
      На следующий день, перед обедом, я показала Эммануэлю, что дверь в спальню Шон чуть приоткрыта, а к ручке привязана зеленая лента.
      Предоставляя герцога Эммануэля моей золовке, я руководствовалась не только щедростью. Моя ножка пристрастилась возбуждать его, а романтическая связь герцога с Шон будет благовидным предлогом, если его заметят входящим или выходящим из моего дома.
      Более того, так как именно я свела Шон с Эммануэлем, она не будет подозревать, что между нами что-то есть. К концу недели она научилась расслабляться и играла свою роль с непристойным остроумием, без всякой ревности и обид. Она понимала, что, ублажая ее, герцог думает обо мне, но ей было вполне достаточно его малыша, которого, впрочем, трудно было назвать маленьким, по словам Шон.
      В октябре мы с Луи вернулись в Версаль. Я въехала в свой особнячок на Рю де л'Оранжери, а король отправился во дворец. Чтобы король мог официально появляться со своей фавориткой при дворе, протокол требовал, чтобы «крестная» представила ее королевской семье. До этого момента мое положение было весьма сомнительным. Я не имела права посещать королевские ужины, ходить с ним на концерты, вечеринки, обеды и балы. Без официального представления Луи мог бросить меня в любой момент, словно артисточку из второразрядного театра.
      В газетах снова начались нападки на меня. В одном из памфлетов меня сравнивали с Мессалиной, римской императрицей, известной своей ненасытностью. На карикатуре, сопровождающей этот пасквиль, я возлежала в неглиже, один мальчик-раб обмахивал меня опахалом, а еще два кормили. Король был у моих ног. Он клал в мою ладонь шкатулку с надписью: «Казна Франции». Мне бы разозлиться, но клеветническая картинка лишь распалила мое воображение. Я надеялась когда-нибудь купаться в такой роскоши и в реальной жизни.
      Рю де л'Оранжери с аллеей тенистых деревьев была излюбленным местом для прогулок версальских дам и господ. Теперь, когда там поселилась я, улица стала еще оживленнее. Большинство мужчин, завидев меня, из кожи вон лезли от любезности. Их почтительное отношение было для меня естественным следствием их похоти. Дамы презирали меня, но, тем не менее, старались разглядеть получше. Большинство из них, не зная, как все повернется, обращались со мной очень осторожно. Обычно к содержанкам относятся с пренебрежением, но при таком могущественном покровителе и моей способности оказывать на него влияние я имела все шансы подняться выше тех, кто меня отвергал. Как бы то ни было, высокомерие клики мадам де Грамон не позволяло ей относиться ко мне с подобающим уважением.
      Я с должной учтивостью приветствовала герцогиню де Монбазон, но она сделала вид, что не замечает меня. Принцесса д'Эгмон, прогуливаясь с подругой, прошла мимо, не сказав ни слова и даже не кивнув. Я услышала, как она говорит своей спутнице: «И что только король в ней нашел? Она некрасива, да еще и переваливается, как утка». В конце концов я столкнулась с самой Грамон.
      – Когда-то Версаль был респектабельным районом, – фыркнула она.
      Словно при дворе были одни святые! Герцог Эммануэль исправно снабжал меня сплетнями о моих врагах. Герцогиня де Монбазон пристрастилась к азартным играм и была помешана на роскоши. Когда ее муж, министр финансов, отказался давать ей деньги, она стала приторговывать собой. Пользуясь своим знатным происхождением, она пошла к богатому буржуа, торговавшему тканями, чтобы подзаработать «на булавки».
      Стремясь собрать как можно больше компрометирующей информации на моих врагов, граф Жан нанял частных сыщиков – Шамильи и Марена, – которые славились способностью выкапывать грязные тайны нестандартными способами.
      Принцесса д'Эгмон была избалована с детства. Она искренне верила, что вся вселенная вращается вокруг нее, и безнаказанно злоупотребляла своей властью. Шамильи шел следом, когда она бродила по парижским улицам, одетая по-простому. Ей приглянулся молодой человек – мускулистый посыльный по имени Муаро. Она обольстила его и привела в скромную квартирку, которую снимала под псевдонимом. Жертва поначалу не имела ничего против, но в итоге случайный роман закончился для него печально. Д'Эгмон нравилось издеваться над поклонниками. Пока Муаро выяснял, кто она, принцесса пошла к месье Сартену, начальнику полиции, и добилась ареста парня по ложному обвинению.
      Вопиющая несправедливость возмутила меня. По моей просьбе Луи освободил юношу и дал ему тысячу ливров, чтобы тот уехал из страны.
      Тем временем Марен под видом мойщика окон шпионил за мадам де Грамон. Он смог предоставить нам веские доказательства в подтверждение слухов о том, что огромное влияние мадам де Грамон на брата действительно было следствием мерзкого инцеста.
      Я собиралась начать угрожать своим гонителям: может быть, испугавшись, что информация об их грязных делишках просочится в прессу, они перестанут преследовать меня.
      Но граф Жан снова призвал меня к осторожности.
      – Это наш туз в рукаве, – сказал он. – Полезно знать о лицемерии врагов – так, на всякий случай. Давай не будем забывать о нашей первостепенной и самой важной цели – ты должна быть представлена при дворе. Если нам удастся заставить Луи сделать тебя своей официальной фавориткой, врагам тебя не достать, и ты сможешь уничтожить их в любой момент.
      Мне было двадцать пять, а Луи – пятьдесят восемь. Мы занимались любовью не менее трех раз в день, иногда даже десять. Доктор Луи, ла Мартиньер, придерживался архаичных воззрений и утверждал, что столь бурная сексуальная активность может подорвать здоровье короля, но его мрачные прогнозы не могли спорить с очевидным: король был в прекрасной форме и значительно счастливее, чем до встречи со мной. Мое общество будоражило его, и от скуки не осталось и следа. Меланхолия уступила место приподнятому настроению, в глазах заплясали искорки. Мое молодое упругое тело оказало целебное воздействие на него. Он похудел и приобрел пружинистую походку.
      С каждым днем король любил меня все сильнее. Он сходил по мне с ума, но представлять меня двору не торопился. Сегодня он планировал сделать это, а назавтра забывал о своем решении.
      Король наслаждался властью, но и был ее жертвой. С пятилетнего возраста он привык, что его приказы немедленно выполняются, что стоит ему только захотеть, и он получит все что угодно. Возражений он не терпел, но ему не хватало внутренней дисциплины, к тому же ему никогда не приходилось никому ничего доказывать, а потому он был лишен стойкости, необходимой для преодоления препятствий. Критика в мой адрес со стороны его семьи, моих врагов при дворе и простого народа страшила его. Он любил наслаждения, что я дарила ему, но не меньше этого он любил всеобщее высокое мнение о себе. Что же он любил больше?
      Когда я задала ему этот вопрос, он не ответил. Этот льстец, засыпав меня комплиментами, просто сменил тему. Я не отступалась, и он ушел, сославшись на важную встречу. На следующее утро приехал Лебель, нагруженный дорогими подарками.
      Король пытался отвлечь меня, а меня раздражала его трусость. В конце концов, король он или нет? Неужели он не может делать все так, как ему хочется? Я была готова бранить его, но Шон отговорила меня.
      – Сначала вознаграждение, – сказала она. – Удовольствие, которое ты даришь ему, – это твой единственный шанс на победу.
      Луи нравилось, когда его баловали. Тем вечером я вымыла его, уложила в постель и пела, умащивая благовонными кремами. Потом баюкала его, пока он не уснул в моих объятиях. В последующие дни король казался абсолютно счастливым. Он превозносил меня до небес и говорил, что хочет, чтобы весь мир узнал, как ему повезло со мной.
      Эти любовные ухищрения окупились сторицей, но за три месяца мне так и не удалось заставить его величество перейти от слов к делу и представить меня при дворе. Я попросила герцога Эммануэля отправиться в качестве посредника к королю и выяснить его планы.
      – Король сказал, что главным препятствием является негативное отношение к вам принцесс, – доложил герцог. – Вы не сможете встретиться с ними, если они не хотят вас видеть.
      Я наказала герцогу отправиться к ним, дабы убедить в том, что я, несмотря на свою молодость и импульсивность, глубоко религиозна и нуждаюсь в их духовном наставничестве. Это вкупе с аргументом, что король будет встречаться со мной, хотят они того или нет, позволило Эммануэлю убедить принцесс принять меня. Но когда герцог сообщил его величеству эту хорошую новость, тот указал еще на одну проблему: ему не удалось найти женщину, которая взяла бы на себя функции посредника – проводила бы меня в дворцовые залы и представила его дочерям.
      – Поручительница, – объяснил мне Эммануэль, – должна быть из знатного рода и готовая отвечать за твое прошлое и твой нрав. Здесь нам сильно мешают Грамон и ее клика. Они дали всем понять, что любая женщина, которая окажет тебе покровительство, станет изгоем и запятнает свою репутацию.
      У меня не было подруг кроме Шон, моей золовки, и Генриетты, служанки. Но это меня мало беспокоило. Я расценивала ненависть придворных дам как признание моей красоты, что скорее льстило мне, чем расстраивало.
      – Эту проблему, несомненно, можно решить, – сказала я Эммануэлю. – Версальские дамы – самые жадные потаскухи в мире. Неужели никого нельзя подкупить?
      – Я говорил об этом с его величеством, – ответил Эммануэль. – Он против подкупа, так как считает, что если наши махинации станут достоянием общественности, это будет унижением для вас, его главной принцессы.
      Я не была согласна с ним, но свою цену обсуждать не собиралась. В тот вечер его величество пришел ко мне. Из разговора с Эммануэлем он понял, что я прикладываю максимум усилий, чтобы быть представленной при дворе, и попытался отвлечь меня рубиновым ожерельем, повторяя, что я пленила его сердце.
      Но я не могла больше сдерживать бурю эмоций.
      – Меня ты купить можешь, – закричала я, – так почему бы тебе не купить мне поручительницу? Если ты так сильно любишь Беатрис де Грамон, спи с ней! Или она уже ждет тебя в постели?
      Для пущей убедительности я швырнула в стену дорогую вазу, а рубиновое ожерелье бросила в камин.
      Луи был перепуган до смерти. Ему еще никогда не приходилось видеть меня в ярости. Он пообещал, что займется необходимыми приготовлениями и на следующий же день я буду представлена при дворе.
      Но назавтра этим планам помешала осуществиться неожиданная важная встреча с испанским послом. На следующий день появилась новая отговорка, потом еще и еще.
      – Нужно, чтобы Луи освободил монархию от ограничений и концессий, которые был вынужден принять Луи XIII, его дед, – сказал мне Эммануэль. – Если мы в ближайшее время ничего не предпримем, к концу века король потеряет влияние на правительство. Все будет решать парламент. Канцлер Рене де Мопу, председатель парламента Франции, слишком хорошо осведомлен о недостатках системы. Он планировал провести радикальные судебные реформы и сформировать новый парламент, где слово короля будет законом.
      – Первым человеком в парламенте является премьер-министр де Шуасель, – продолжал Эммануэль, – а потому твои враги – это враги и канцлера Рене.
      Когда затрагивались мои личные интересы, преданность демократическим идеалам уходила на второй план. Политические махинации мало интересовали меня, но я была готова пойти на все, чтобы разбить клику своих противников или хотя бы переманить кого-то из врагов на свою сторону. В результате нашего противостояния Шуасель стал героем всех придворных дам. Я надеялась, что поражение в парламенте подорвет его авторитет в их глазах. Стремясь помочь, герцог Эммануэль предложил познакомить меня с канцлером Рене.
      Мопу оказался невысоким и тучным человечком с рябой кожей. Длинный, до плеч парик, прикрывающий его лысую голову, съехал набок. У него были приятная улыбка и хорошее чувство юмора, но сложившаяся ситуация выводила его из себя.
      – У страны должен быть один закон, а не сотня, – утверждал он. – Мелкие провинциальные суды полностью вышли из под контроля. Они вводят совершенно абсурдные законы и пытаются ограничить право короля на вмешательство в их деятельность. Простой люд надеется, что Шуасель ограничит власть аристократии и духовенства, обложит налогом состояния, нажитые правящим классом, и пустит эти средства на социальные реформы. Но я уверен, что отмена феодальных привилегий будет лишь помехой правосудию. Простолюдины – животные. Монархия должна вернуть себе власть, которую имела в прошлом веке. Король – представитель Бога на земле, и за ним всегда должно оставаться последнее слово, ибо на то воля Божья!
      Я не стала делать вид, будто знаю, чего хотел Господь. Я преследовала свои интересы. Чем могущественнее будет Луи, тем сильнее станут мои позиции.
      – Что я могу сделать для вас?
      – Луи – раб вашего очарования, – сказал канцлер Рене. – Если вы попытаетесь заручиться его поддержкой для осуществления моего плана, я найду достойную поручительницу, которая представит вас при дворе.
      – Но если даже королю не удалось никого найти, как вы собираетесь это сделать?
      – С вашего позволения, мадам, – ответил канцлер Рене, – я заплачу ей. За деньги при дворе можно купить все. Это известно всем.
      – Кроме, судя по всему, короля, – отозвалась я.
      Канцлер Рене с герцогом Эммануэлем отправились к Луи, и Эммануэль заверил его, что канцлер найдет мне крестную.
      – Его величество ничего определенного не сказал, – сообщил мне потом герцог Эммануэль. – Но канцлер повел себя в высшей степени мудро. Он не стал настаивать на том, что ваше представление при дворе необходимо королю. Он сообщил ему, что Шуасель поспорил с герцогом де ла Вогийоном на крупную сумму, что вы никогда не добьетесь этого. Луи сильно разозлился, и, когда мы уходили, он серьезно обдумывал возможность подкупить какую-нибудь даму, которая представит вас при дворе.
      Рене был умен, но его стратегия не сразу заставила короля уступить. В тот вечер, когда король пришел ко мне, я, сияя красотой, лежала в постели. Не сказав ни слова о визите канцлера Рене, Луи присел на краешек кровати и начал гладить мои ноги. Пока его руки блуждали по мне, поднимаясь все выше, я сказала:
      – Что же станет с Францией, когда союзники одержат верх?
      – Ага! – воскликнул Луи. – Я так и знал, что ты сговорилась с Мопу. Куда же делась твоя любовь к правительству людей и для людей?
      – Демократия наступит, когда придет срок, Ля Франс, – сказала я. – Пока же нам нужен существующий строй.
      – Возможно, Мопу прав, – сказал король. – Эта реформа убивает страну. Мы должны вернуться к схеме прошлого века, когда король не посмел бы представить семье свою любовницу. – Его рука легла на внутреннюю сторону моего бедра и медленно поползла вверх.
      Я знала, что король, говоря об этом, кривит душой, просто капризничает, чтобы помешать мне добиться своего. Что ж, если королю можно плохо себя вести, почему нельзя мне?
      – Неужели ты хочешь, чтобы твои внуки грузили уголь? Если парламент не осадить, так оно и будет!
      – А что говорят об этом твои священные философы?
      – Не вижу здесь никакого противоречия, – ответила я. – Идеальное и реальное – разные вещи. Если демократия неуправляема, чернь берет власть в свои руки. – И, зная, что упоминание знаменитого сатирика никогда не оставляло Луи равнодушным, добавила: – Может, тебе стоит вернуть Вольтера в страну и назначить его советником? Он будет вашей совестью и голосом народа.
      Король отдернул руку. Его лицо побагровело, и он стукнул кулаками по матрасу.
      – Ты знаешь, что я думаю об этих писаках, – громко сказал он. – Будь на то моя воля, я бы переловил их всех и бросил в каталажку. А Вольтер хуже их всех, вместе взятых. Своими писульками он пытается превратить общественный порядок в хаос. Более того, он ужасный лицемер. Воспевая добродетель, брак, семейную жизнь и равноправие полов, он крутит романы со всеми женщинами без разбору, а в любви – ревнивый деспот. Скорее рак на горе свистнет, чем я позволю этому демагогу-подстрекателю вернуться!
      – Ха! – ответила я, уверенная в своей победе. – Если ты не терпишь Вольтера, как же ты выносишь Шуаселя? Ты же знаешь, что они в одной лодке.
      Луи знал это, и ему оставалось лишь тяжело вздохнуть, будто наш разговор утомил его. В моем присутствии ему было трудно сосредоточиться на парламентских делах.
      – Мне не нравится, когда меня тянут в разные стороны, – сказал он. – Я хочу сделать монархию более могущественной, но боюсь, что, если буду прижимать парламент, навлеку на себя народный гнев, чернь открыто взбунтуется.
      – Бедный мой малыш, – проворковала я. – Ну, прости меня. Я забыла, какая ответственность лежит на твоих плечах.
      Я приласкала Луи, и он, решив, что я забыла о своих намерениях, откинулся назад, открывшись моим ласкам. С расчетливой нежностью я скользнула вниз и начала покрывать поцелуями его малыша. Это всегда возбуждало его величество. Я обхватила его восставшую плоть губами, подразнила язычком, и он стонал от удовольствия, пока я всасывала его.
      Когда он излился, я сжала зубы. Он пытался вырваться, но я покачала головой и, не разжимая зубов, заявила, что не выпущу изо рта этот немаловажный кусочек его тела, пока не буду представлена при дворе.
      – Смелая какая! – рассмеялся король. – А теперь хватит пичкать меня этой сумасбродной чепухой. Мне нужно управлять страной. Вечером у меня назначена встреча с польским послом. Отпусти меня.
      Я вцепилась в него со всей решимостью. Его величество явно занервничал. Он схватил мое плечо и сжал его так сильно, что мне показалось, он оторвет мне руку.
      – Тогда кусай, женщина, – сказал он царственно. – Я тебе разрешаю.
      Луи знал, что в душе я была доброй. Вскрикнув от боли в плече, я разжала зубы, и он освободил свое драгоценное достоинство.
      – Ладно, Ля Франс, – сказала я, – твоя взяла. Эту битву ты выиграл, но не думай, что ты выиграл войну. Хочешь, чтобы я отпустила тебя? Иди. Но не надейся, что я еще когда-нибудь соглашусь впустить тебя сюда.
      Я вытолкала его из спальни и заперла дверь. В полночь он вернулся. Разлученный с объектом своего вожделения, он не выдержал.
      – Жанна, – умолял он, царапаясь в дверь, – прошу тебя. Будь благоразумна!
      – Нет, пока ты не пообещаешь представить меня при дворе.
      Он ушел, но через час вернулся. Забравшись на стул, он просунул в щель над дверью бриллиантовую подвеску, но я была неподкупна. Я забаррикадировалась и не собиралась сдавать свои позиции до тех пор, пока не получу того, что хочу.
      Осада продолжалась тридцать часов. Я набрала драгоценностей на триста пятьдесят тысяч ливров. В конце концов та часть Луи, что находилась пониже талии, одержала верх.
      – Впусти меня. Я не могу без тебя. Клянусь Богом, ты будешь представлена. Если нам придется заплатить поручительнице, так тому и быть.
      Я отперла дверь и повисла на его шее, визжа от радости так громко, что было слышно и врагам.
      Пока я пыталась уговорить короля ускорить реализацию плана канцлера Рене, он и герцог Эммануэль обратились к графине де Беарн, которая задолжала своим кредиторам крупную сумму денег и отчаянно боролась с ними в суде. Взамен поручительства за меня она потребовала списания долга, гонорар за свои услуги и должность для своего сына при дворе.
      В ходе переговоров они наконец пришли к согласию, и герцог Эммануэль сообщил мне, что больше ничто не мешает мне быть представленной при дворе. Церемония была назначена на следующий же день.
      Следующим утром, 22 апреля 1769 года, король нанес мне ранний визит. Он привез исключительной красоты платье и изумительные украшения.
      Луи провел весь день на охоте, а мной занялись парикмахеры.
      Со мной были Шон и граф Жан. Они и сообщили, что слух о моем представлении разнесся по королевскому двору за считанные минуты. Жан рассказал, что поэт Буффлер ужинал с герцогиней де Грамон и принцессой де Гемене, когда примчалась мадам де Мирапуа и сообщила, что я буду встречаться с королевской семьей.
      – Мне сказали, что они визжали, словно взбесившиеся суки, – сказал Жан, вытащив листок бумаги. – Вот послушайте, что написал Буффлер:
       Напрасно герцогиня багровеет,
       Напрасно принцесса брюзжит.
       Венера, красотой своею
       Ты покорила весь мир.
       Все знают, что ты
       На гребне волны.
      – Так оно и есть, – отозвалась Шон. – Я уезжала из Парижа сегодня утром, и твое имя слышалось буквально отовсюду. В каждом кафе, на каждом углу все только и говорят что о графине дю Барри.
      – Но теперь-то они меня любят? – поинтересовалась я.
      Шон была слишком тактична, чтобы ответить, зато ее брата не пришлось тянуть за язык.
      – Они презирают тебя сильнее, чем когда-либо! – расхохотался он. – Они называют тебя чертовой шлюхой!
      – Жан, прошу тебя! – воскликнула его сестра. – Чернь лицемерна, и это лицемерие с презрением к самим себе. Только представь себе! Люди злятся на короля не за сладострастие и похоть, а за то, что он сделал официальной фавориткой одну из них!
      Часы пробили восемь вечера. Луи восседал на троне. Принцессы расположились по правую руку от него, места слева занимали выдающиеся придворные особы. Никогда еще церемония представления фаворитки не проходила при таком стечении любопытных, как будто они ожидали увидеть какую-нибудь проститутку в безвкусном наряде.
      Мы с графиней де Беарн вошли через парадный вход. Платье из зеленого атласа с длинным шлейфом, привезенное мне королем, было расшито золотыми и серебряными нитями. Лиф его был украшен гирляндами роз, а юбка отделана тончайшим фламандским кружевом. Мою голову венчал венок из красных роз и золотая корона с бриллиантовой звездой в центре, а лоб пересекала нить сияющего жемчуга. Бриллианты сверкали на моей шее, в ушах и на запястьях. Король подарил мне и прелестные крошечные камешки, которые ювелир при помощи специального состава закрепил на моих щеках, плечах и шее, словно мушки.
      Все взгляды были устремлены на меня. Мужчины таяли, а женщины хмурились, каменея. Принцессы оказали мне любезный прием. Не знаю, насколько искренней была их приветливость. Меня это не волновало. Главное, что чувствовал при этом Луи. А я, как и все вокруг, видела, как гордился мною его величество.
      Приблизившись к нему, я хотела было преклонить колени, но он остановил меня, взяв за руку, и произнес – громко, чтобы слышали все:
      – Разве можно думать о церемониях рядом с такой красотой?