– Завтра утром мы выезжаем в Ричмонд, мистрис, – сообщила девушка. – Я должна помочь вам в случае, если вам что-либо потребуется.
– Что? Объясни мне, Сесилия, что происходит? – Дини почувствовала, как в ее сердце снова закрался страх.
Наконец-то Сесилия отважилась посмотреть ей в глаза:
– О, мистрис Дини, какое, должно быть, счастье делить с королем ложе!
– Ни за что!
Тем временем Сесилия продолжала говорить, и на лице ее застыло выражение безмерного восхищения.
– Подумать только! Сам король Англии готов вас осчастливить, сударыня. Желания короля его подданные должны исполнять с готовностью и радостью в сердце.
Позвольте мне, миледи, помочь вам развязать шнурки на корсете и расстегнуть крючки.
Не откладывая дела в долгий ящик, она принялась раздевать Дини, стараясь не смотреть на ее обнаженное тело. Дини не возражала: избавившись от неудобного костюма, ей будет легче действовать. Может быть, удастся разыскать Кита. Ведь он наверняка во дворце. Уж он-то посоветует ей, что теперь делать. Возможно, она смогла бы вернуться в лабиринт и перенестись в двадцатый век. Возможно…
– Мистрис Дини, вам нужны еще мои услуги?
Девушка оценивающе взглянула на Сесилию, задаваясь вопросом, сможет ли рассчитывать на ее помощь в случае, если ей, Дини, придется бежать. Но нет, вовлекать Сесилию в свои планы просто бессмысленно. Ведь она и представления не имеет об истинных чувствах Дини. Она, впрочем, как и все во дворце, считает, что король оказывает Дини великую честь, предлагая ей покровительство. Только Кит знает, насколько ужасна для Дини сама мысль превратиться в королевскую наложницу. Ведь он старался предупредить ее, но ее невежество, помноженное на упрямство, завело в ловушку, из которой не видно выхода.
– Спасибо, Сесилия, больше ничего не нужно. Сесилия, вышла из комнаты, пятясь, словно перед ней находилась особа королевской крови, к которой невежливо поворачиваться спиной.
Оставшись в одиночестве, Дини скользнула под одеяло. Остановившимися глазами она смотрела на оплывающую свечу. Необходимо придумать хоть что-нибудь, дабы избежать встречи с Генрихом…
В дверь снова постучали. Дини, погруженная в свои мысли, крикнула:
– Это опять ты, Сесилия? Войди!
Дверь отворилась, и вошел человек в темно-зеленом бархатном костюме и черной шляпе. Дини натянула одеяло чуть ли не под подбородок и в страхе уставилась на посетителя.
Тот подошел к самому изголовью кровати и поклонился ей.
Теперь Дини узнала незнакомца. Она видела его при дворе, хотя и не была официально ему представлена. Перед ней собственной персоной стоял Томас Кромвель, свежеиспеченный граф Эссекс, и улыбался.
– Что это вы здесь потеряли, мистер Кромвель? – с негодованием спросила девушка. Было заметно, что обращение «мистер» не слишком понравилось Кромвелю. Дини решила окончательно его приструнить и продолжала: – Что, король уже идет? – Замысел Дини был хорош, но голос выдавал неуверенность и страх.
– Нет, миледи. Но если вы будете делать все, как надо, ваш дортуар станет местом его постоянного пребывания.
Он нагнулся прямо к ее лицу, и Дини ощутила зловоние, исходившее из его рта. Дини кожей почувствовала угрозу, исходившую от этого человека. Возможно, если бы они встретились при дворе и в светлое время суток, граф Эссекс вел бы себя обходительнее, но здесь и в темноте ночи он не счел нужным утруждать себя излишней вежливостью.
Дини прижалась спиной к резному изголовью кровати и потуже затянула покрывало на обнаженных плечах. Кромвель снова ухмыльнулся.
– Мистрис Дини, я хочу задать вам несколько вопросов, ответив на которые, вы облегчите себе переход в новый статус. Итак, принадлежите ли вы к католической церкви?
– Нет, – прошептала Дини, недоумевая, отчего этот пышно разодетый вельможа ворвался к ней среди ночи. Неужели для того, чтобы вести с ней беседы на религиозные темы?
– Нет? – В мерзких глазках Кромвеля отразился огонек свечи.
Хотя за стенами замка бушевала весна, в спальне Дини топился камин. От него несло жаром, но по спине Дини неожиданно побежали мурашки – до того ей не понравилось зловещее «нет?» этого темно-зеленого господина.
Тем временем Кромвель продолжал говорить совершенно бесцветным голосом:
– Вас никогда не бывает на дневной мессе. Следует ли из этого, что вы сторонница Лютера?
– Нет, конечно, если речь идет о Лексе Лютере. Он препаршивый человечишко. Вечно снимается в каких-нибудь комиксах о супермене. – Неожиданно для себя Дини заговорила чрезвычайно высоким, срывающимся голосом: – Но с какой стати вы задаете мне все эти вопросы?
– Являетесь ли вы сторонницей Лютера? – повторил Кромвель.
Дини стала лихорадочно рыться в памяти, пытаясь вспомнить, что рассказывал ей Кит о религиозных аспектах придворной жизни. И еще – ее поразили глаза Кромвеля, вернее, не глаза, а темные густые ресницы. Оставалось только удивляться, что у человека с такой грубой внешностью самые настоящие женские ресницы, длинные мохнатые, загнутые вверх. Она опустила глаза вниз и увидела его руки – сильные, с короткими пальцами, поросшие черными волосками. Так о чем же он ее спросил?
Кромвель молчал, терпеливо ожидая, когда она заговорит. У Дини появилось странное чувство, что он готов ждать хоть целую вечность. Министр сложил на животе руки, сплетя пальцы. Дини еще раз подивилась их силе и цепкости. На безымянном пальце графа Эссекса красовалось массивное золотое кольцо. Дини перевела взгляд на его лицо – ничего не выражающую маску. В верхнем ряду между двумя передними зубами – весьма заметный промежуток.
– Ну, – произнес тем временем Кромвель, – так ты протестантка?
Что ж, «протестант», по мнению Дини, звучало неплохо. Когда она росла, у ее матери не было времени водить дочь в церковь по воскресеньям, поскольку этот день считался наиболее загруженным в кафешке для шоферов-дальнобойщиков. Однако Дини знала, что они с матерью, как и все окружающие, считались баптистами, и если ей все-таки удавалось попасть в Божий храм, то это обязательно была баптистская церковь.
– А баптисты – протестанты? Правда?
В первый раз на лице Кромвеля появилось озадаченное выражение.
– Мистрис Дини, нас всех подвергали крещению или «баптизации», но не в этом дело. Главное в другом…
Речь Кромвеля прервали крики, доносившиеся из-за дверей, и звуки борьбы. Дини и не подозревала, что в коридоре еще кто-то есть. Затем дверь распахнулась и в комнату проник слабый свет от факелов, горевших в коридоре.
– Сэр! – обратился к Кромвелю молодой человек в распахнутом кожаном колете, не обративший на Дини ни малейшего внимания. – Сэр, герцог хочет…
Дини увидела, как в дверном проеме появилась сильная рука и утащила юнца назад, в коридор. Девушка мгновенно узнала и рукав серого бархата, и руку.
– Кит! – выдохнула она.
Выскочив из постели, Дини бросилась к дверям, не замечая пронзительного взгляда Кромвеля, который не отрываясь смотрел на едва прикрытое рубашкой тело девушки.
Мгновенным кошачьим движением Кромвель схватил Дини Бейли за ворот рубашки и стянул его так, что она была не в силах ни крикнуть, ни вздохнуть. Дини поднесла было руки к горлу, но затем беспорядочно замолотила кулачками по воздуху.
Уголки рта Кромвеля дрогнули, словно он хотел было улыбнуться, но передумал, хотя на его лице ясно читалось удовольствие, которое ему доставили испуг девушки и ее беспомощность.
– Пусть герцог войдет, – заявил Кромвель величественно. Сдавленные крики и шум борьбы в коридоре мгновенно стихли.
В спальне появился Кит. На лбу у него виднелась кровь, камзол был разорван. У Дини затряслись колени при виде этого зрелища.
– То, что вы увидите сейчас, не должно выйти за порог вашей спальни, – тихо сказал Кромвель, не сводя тяжелого взгляда с лица Дини.
Кит же, войдя, не сказал ни слова. Он сразу же бросился к девушке.
За спиной Кита, в дверном проеме, появилось тяжелое древко с прикрепленным к нему лезвием, напоминавшим топор. Дини, хотя ее и удерживал мертвой хваткой Кромвель, рванулась было предупредить Кита, отчаянно жестикулируя. К сожалению, ее хаотичные жесты почти невозможно было расшифровать.
Будто в страшном сне девушка увидела, как алебарда поднялась, готовясь к удару, а затем со страшной силой обрушилась на правое плечо Кита. В какой-то момент ей показалось, что лезвие было нацелено в голову, но тот, кто рубил, промахнулся.
Кромвель ослабил жестокую хватку, и Дини получила возможность дышать. В ту же минуту Кит, зашатавшись, рухнул на пол как подкошенный. Чудовищное оружие снова стало подниматься, готовое добить жертву. Кит тем временем тряхнул головой и попытался встать. Кромвель кивнул своему человеку с алебардой – это был не кто иной, как палач, – чтобы тот завершил начатое дело.
– Нет! – хрипло крикнула Дини.
Кромвель жестом остановил палача, уже занесшего секиру для смертельного удара.
– Вы не скажете королю ни единого слова, – повторил Кромвель.
Дини кивнула, поскольку выбора не было. Тогда Кромвель выпустил из рук ее одежду, и Дини получила возможность заняться Китом.
Поначалу ей не удалось разглядеть его лица – густые локоны спутались и почти полностью закрыли его. Дини опустилась рядом с ним на колени и осторожно положила руку ему на плечо. Дыхание Кита было тяжелым и прерывистым, казалось, он вот-вот лишится чувств. Оставалось удивляться, что он еще жив после чудовищной силы удара. Только сила воли не давала Кристоферу соскользнуть в мрак забытья.
Прежде чем поднять глаза на Дини, несчастный молодой человек ухитрился пожать запястье девушки, давая тем самым ей знать, что бояться нечего. Наконец она увидела его глаза. Ей очень давно – а скорее всего никогда в жизни – не доводилось видеть взгляд такой силы и глубины. Однако было ясно, что Киту стоило большого труда сосредоточиться – его глаза по-прежнему застилала пелена.
Наконец Гамильтон поднялся – одним рывком – и потянул Дини за собой. Теперь девушка заметила, что он еле стоит на ногах. Шрам на лбу, порез на шее и страшная рана на предплечье свидетельствовали о том, какой бой ему пришлось выдержать, чтобы добраться до ее дортуара. Кит с головы до ног был в крови. Дини показалось, что она вот-вот лишится чувств, но сильная – несмотря ни на что! – рука Кита поддержала ее, обняв за плечи.
Сомнений не было – он ее любил.
Сколько она себя помнила, ни один мужчина ради нее даже улицу не перешел. Ни один мужчина не предлагал ей опереться на свою руку – разве что его толкала на это прямая выгода. Но вот Кристофер Невилл, герцог Гамильтон, только что выдержал неравный бой – и все для того, чтобы проникнуть к ней.
– О Боже, – всхлипнула Дини и приникла к его груди, а Кит притянул ее к себе и, словно щитом, закрыл руками.
Волосы Дини упали ему на грудь, и он увидел ее шею – белую, очень хрупкую, и красный след в том месте, где оставил свою печать Кромвель. Девушка прижималась к своему любимому, словно хотела раствориться в нем, стать единым целым.
– Чрезвычайно мило, – проворчал Кромвель. Он поднял руку, отзывая своих людей, которые вошли в спальню из коридора. Впрочем, один из них все-таки остался.
– А теперь, – произнес министр, когда резная дверь беззвучно закрылась, – давайте решим, что делать дальше.
Занятая Китом, Дини почти не услышала этих слов. Ее шелковые каштановые волосы разметались по плечам, грудь высоко вздымалась, глаза горели живым золотистым огнем.
– Я хочу быть с тобой, – сказала она. – Я согласна отправиться с тобой хоть на край света. Мне никто не нужен – только ты, Кит.
Кит провел пальцем по ее нежной щеке и собрался было что-то сказать, когда Кромвель засмеялся:
– Мистрис Дини, вы привлекли к себе внимание нашего милостивого государя. Следуйте моим советам, и скоро Англия назовет вас своей королевой.
Дини прикрыла глаза.
– Но я не хочу…
– Только попробуйте меня ослушаться, – угрожающе произнес Кромвель, – и вы будете тотчас сожжены, как еретичка.
– Да вы с ума сошли, – возразил Кит. – Лучше посмотрите на себя. Разве вы не видите, что обречены?
– Ничего подобного, герцог. Ответьте, когда мистрис Дини в последний раз была у святой мессы? Когда она вслед за королем читала молитву вместе со всеми? – Кромвель говорил ровным голосом. – Что касается вас, герцог, как вам понравится, если вас обвинят в измене? Вы не хуже меня знаете, что значит покушение на собственность короля. Подумать только – наставить рога венценосцу! Да за меньшие преступления люди отправлялись на плаху. Вашу красивую голову наденут на железный штырь у Ворот Изменников, и все жители Лондона смогут на нее любоваться. Интересно знать, понравится ли дамам ваше лицо в таком виде? Отвечайте, герцог!
– Нет, – завопила изо всех Дини, хотя ее колени подгибались. В эту минуту ей было наплевать на себя – перед глазами у нее была отрубленная голова Кита, которую столь живо описал Кромвель. – Нет, прошу вас! Только не это. Я согласна на все ваши условия.
– Дини, он блефует. – Тут Кит со значением посмотрел на Кромвеля.
– Да что вы?
Не сказав больше ни слова, Кромвель поднял короткий мясистый палец. Палач, который оставался в спальне в течение всей их перепалки, поднял свое страшное оружие и опустил его на плечо Кита – в то самое место, куда попал в прошлый раз. Кит издал сдавленный стон, и Дини почувствовала, как его тело начало оседать у нее в руках. Он выскользнул из ее объятий и через секунду оказался на полу.
– Кит! – вскричала Дини и присела рядом. Ее руки тряслись от ужаса происшедшего. Кристофер лежал, неестественно закинув голову, и девушка поначалу решила, что у него сломана шея. Взяв в руки его ладонь, она ощутила слабое, но отчетливое биение пульса. – Кит… – повторила она шепотом.
– Теперь, мистрис Дини, – продолжил тем временем Кромвель, будто ничего не случилось, – нам пора подумать о будущем…
Они убьют его, поняла наконец Дини. Если она не станет плясать под дудку этого сумасшедшего, они обязательно убьют Кита. Глубоко вздохнув, она повернула лицо к министру, продолжая сжимать запястье Кита. Биение пульса, которое она ощущала, придавало ей силы.
Когда она заговорила, ее голос звучал ровно и бесстрастно:
– Я готова выполнить любое ваше желание, мистер Кромвель.
Глава 7
Солнце било прямо в глаза, и Дини пришлось прищуриться. Она покрутилась в дамском седле – абсурдном устройстве, больше напоминавшем пыточный станок. Дини не раз приходилось ездить верхом, но так, боком, что называется по-дамски, скакала впервые. Она изнемогала в борьбе с этим страшно неудобным седлом, тяжеленным платьем и корсетом.
Дини вытерла капельки пота, выступившие на верхней губе, и вполголоса обругала тугие завязки рукавов, сковавшие движения. Особой жары не было – по крайней мере той влажной жары, к которой она привыкла с детства. Но Дини казалось, будто ее посадили на печь. Вся одежда промокла от пота, в горле першило, и она чувствовала себя словно выжатый лимон.
Справа от нее скакала Сесилия Гаррисон, слева – Кэтрин Говард. Для стороннего наблюдателя пестрая стайка наездниц представляла чарующее зрелище: три придворные дамы, направлявшиеся в составе королевской кавалькады в Ричмонд, несколькими милями ближе к Лондону.
В отличие от прочих дам и кавалеров Дини было наплевать, как она выглядит. Всю прошедшую ночь она не сомкнула глаз и ничего не ела, боясь, что ее стошнит.
Лошадь Дини споткнулась об упавший древесный ствол, но всадница не обратила на это ни малейшего внимания. Ее движения были скорее инстинктивными, нежели осознанными. Все чувства пребывали в спячке, сходной с отупением. Обоняние, однако, работало исправно, и Дини ощущала тяжелый, влажный запах, исходящий от лошадей и одуряющий аромат притираний, которыми пользовалась Кэтрин Говард. Кстати, Кэтрин шутила с придворными, пересмеивалась со слугами и чувствовала себя вполне сносно. Дини же думала только об одном: с каждым конским махом она уносилась все дальше и дальше от Кита.
Ее Кита…
Жив ли он? Кромвель, правда, уверял, что герцог жив, но Дини не верила ни единому его слову. Она прикрыла глаза и попыталась представить Кита в тот момент, когда их разлучали. Палач тащил его из дортуара за ноги, и голова Кита безвольно билась о каменные плиты пола. Пока его выносили, Кит не издал ни одного звука. Лужа крови у кровати Дини осталась единственным свидетельством злодеяния.
Придворные в кавалькаде тем временем живо обсуждали события, связанные с королевой Анной. Ее оставили в Хемптон-Корте, и она на прощание махала платочком удалявшимся всадникам, высунувшись из бойницы башни. Поначалу она было храбро двинулась вслед за двором, но, не успев доехать и до подъемного моста, униженная, вынуждена была вернуться под конвоем Томаса Говарда, герцога Норфолка.
Бедный Кит!
Он сражался за нее, в буквальном смысле он прорубил себе дорогу к дверям ее спальни. А ведь сколько осталось незавершенных дел! Сколько невысказанных слов! Он даже не узнал, какой размер обуви она носит. Не узнал, что у нее аллергия на крабов. И о нем, о Ките, она ничего не знает. Когда, к примеру, его день рождения? Сколько ему лет? Какой цвет ему нравится – синий или зеленый? На кого похожа его мать?
Ее лошадь снова сбилась с ритма – на этот раз из-за того, что тяжелая, заляпанная грязью попона запуталась у животного между ног.
Ах, Дини, Дини! Ты продала душу Кромвелю. Ты согласилась на все его требования, чтобы спасти жизнь Кита. Ты согласилась стать любовницей короля, а может быть – в будущем, – и королевой Англии. И все ради того, чтобы Кромвель сохранил свое положение самого доверенного королевского советника. Ты должна ни словом, ни делом не напоминать ему о Ките, должна следовать всякому совету Кромвеля, так, чтобы у министра не возникло и тени сомнения в твоем послушании.
А может, просто соскользнуть с высокого седла прямо под ноги десяткам возбужденных лошадей? Уж лучше смерть, чем сомнительное покровительство Кромвеля. Но если она умрет, кто, скажите, поможет Киту? Ведь на этом свете им не придется больше увидеться. Нет уж, лучше призрачная надежда, чем небытие.
Глубоко вздохнув, Дини оглянулась – в душе почему-то теплилась странная, сумасшедшая надежда, что вдруг она увидит скачущего по полю Кита со спутанными ветром волосами в развевающемся плаще. Конечно же, она увидела не его, а лишь кучку расфранченных придворных, весело болтающих и швыряющих мелкие монеты оборванным крестьянам, выстроившимся по такому случаю вдоль дороги. Ах, Кит, Кит…
Заботятся ли о нем? Двор с легкостью поверил байке, сочиненной Кромвелем, – дескать, герцог Гамильтон был поражен внезапным приступом неизвестной болезни. Странная история, если подумать, но ни придворные, ни занятый своими прихотями король не дали себе труда в ней усомниться. Такая версия исчезновения герцога всех устраивала – тем более что его кузина Дини подтвердила слова графа Эссекса. Таким образом, Кит был оставлен в Хемптон-Корте вместе с нелюбимой королевой Анной под присмотром слуг и лекарей из ее штата. Генрих VIII с приближенными отбыли в Ричмонд на королевской барке, все прочие – верхом.
Дини нигде не видела Кромвеля, но в ее помыслах он был везде – скрывался за каждым кустом, зловеще ухмылялся из темноты. Да, в прошлую ночь он победил, расположившись в ее спальне, как в собственных покоях. Когда Кита утащили, Дини осталась одна, и столь отчаянного одиночества ей еще не приходилось испытывать.
– Вот так, мистрис Дини, – холодно произнес Кромвель. Он щелкнул пальцами и указал вбежавшему пажу на лужу крови у ее кровати, которую тот моментально вытер и присыпал опилками. Кромвель говорил еще что-то, но Дини была не в состоянии воспринимать его речь – она с ужасом наблюдала за пажом, вытиравшим с пола кровь Кита.
Паж вышел, и Дини невидящими глазами посмотрела на Кромвеля.
– Таким образом, – закончил свою мысль Кромвель, выдержав паузу, – у вас в душе останется чувство удовлетворения от того, что вы спасли жизнь герцогу Гамильтону. – При этом Кромвель перевел дух, словно добрый дядюшка, увещевающий нерадивую племянницу. – Чтобы между нами не возникло недопонимания, я готов повторить: делайте, что вам прикажут. Когда король соизволит вас пожелать, вы обязаны это ему позволить. Так или иначе, вы будете принадлежать Генриху. И выбор у вас, признаться, не велик: либо вы станете мне противодействовать – тогда смерть Гамильтона только вопрос времени, либо будете поступать в соответствии с моими советами, то есть делать то, что я вам прикажу. К примеру, не навязывайтесь Генриху со своими услугами. Не поддавайтесь ему слишком легко – пусть король знает, что вами не слишком просто завладеть. Дайте ему почувствовать себя завоевателем. Разумеется, вы станете его фавориткой, а со временем – кто знает? – и королевой. Помните об одном: все это время превозносите перед Генрихом мои достоинства. Если вы обеспечите мне королевские милости, мы оба выиграем. Но стоит вам проявить упрямство или сделать какую-нибудь глупость – герцог Гамильтон умрет в мучениях. Ваша кара тоже не заставит себя долго ждать: стоит вам попытаться затеять со мной игру, как вам предъявят обвинение в ереси. Карой за непослушание является смерть.
Дини попыталась вспомнить, что она отвечала Кромвелю, но так и не смогла. В сущности, какая разница? Ведь она согласилась действовать по его приказу? Да, у нее не было выбора.
Граф Эссекс добавил кое-что еще: в случае, если она проговорится о случившемся королю или последний узнает о происшедшем из какой-нибудь дворцовой сплетни, герцог Гамильтон будет убит. Тут Кромвель зябко поежился и спрятал ладони в меховые рукава своей суконной накидки.
– Согласитесь, – сказал он, – все уже поверили, что герцог болен, поэтому его внезапная смерть никого не удивит. Король, разумеется, будет огорчен, но скоро изберет себе нового фаворита из молодых дворян, чтобы было с кем потолковать об ушедших днях молодости.
В отдалении Дини заметила герольдов, которые возглавляли кавалькаду. Они прокладывали путь кортежу и предупреждали всех и вся – от Хемптона до Ричмонда – о скором прибытии его величества. Затем следовала другая группа придворных – пэры со своими родственниками, которые и в дороге постоянно подкреплялись жареным мясом и густым красным вином, громко смеялись и болтали. Замыкали кортеж всевозможные повозки и экипажи, нагруженные провизией и кухонной утварью, которые двигались в сопровождении пажей и слуг.
А где-то далеко позади в Хемптон-Корте, в обществе королевы Анны и ее двора, состоящего преимущественно из иностранцев, остался раненый Кит. Ну и конечно, там было с полдюжины клевретов Кромвеля, готовых в любой момент «убедить» герцога в правоте своего хозяина.
Дини снова стерла крошечные капельки пота с верхней губы. Когда Кэтрин предложила ей глотнуть из бурдюка, наполненного вином, отказалась – Дини знала, что не может ни есть, ни пить. Однако вместо того, чтобы пожаловаться Кэтрин на терзавшие ее страхи, она одарила девушку ослепительной улыбкой.
Ничего не поделаешь, приходилось выполнять инструкции Кромвеля.
Вонь стояла непереносимая: запахи немытых тел, жира, и специй перемешались самым причудливым образом.
У него на лбу лежала ладонь, добрая и мягкая. Где-то в глубине сознания зародилась мысль о Дини. Но что же случилось? Он с легкостью мог представить себе ее лицо, блестящие глаза и красную отметину на шее, на том самом месте, где ее сжала грубая рука Кромвеля.
Ну почему он не взял с собой никого из своих людей? Как можно было в одиночку противостоять Кромвелю?
С другой стороны, он, конечно же, не знал планов графа Эссекса – не мог знать, что Кромвель решится идти ва-банк. Прошло больше двадцати минут после ухода Дини, когда Кит наконец понял: если они хотят быть вместе, необходимо бежать из Англии. Теперь ясно, что он опоздал. Король положил на Дини глаз, а когда его величество проявлял подобное внимание к женщине, остановить его не мог никто. Как-никак Генрих порвал с римской церковью именно из-за женщины. Да, они могли бы бежать в Кале или Мадрид, но эта мысль пришла ему слишком поздно.
Куда подевалась Дини? Кит постарался умерить свою ярость, чтобы взглянуть на события непредвзято. Конечно же, он действовал глупо. А ведь с тех самых пор, как Гамильтон оказался при дворе, он старался не допустить даже малейшей ошибки. Каждое слово, которое он произносил, каждый его поступок тщательнейшим образом выверялись. В любое время дня и ночи он был настороже. Даже с женщинами – особенно с ними – вел себя чрезвычайно осторожно, стараясь предугадать последствия каждой романтической встречи, каждого выпитого им в присутствии дамы кубка вина.
Кит услышал стон и спросил себя, уж не он ли сам издал этот вопль, полный боли и отчаяния. Он попытался было поднять голову, но его остановила боль – пронизывающая, парализующая, очень сильная.
Нежная и мягкая ладонь по-прежнему лежала у него на лбу. Но это не могла быть рука Дини. Эта ладонь была больше. У Дини ладошки маленькие, узкие…
…Ему показалось, что он растворился в необозримом пространстве. Он летел и мог видеть, что происходит внизу. Внизу проносились фермы и каменные ограды, одинокие спутанные лошади и пасущиеся на лугах стада. Обыкновенный английский деревенский пейзаж, простой и мирный.
Затем он увидел стальные рельсы и пыхтящий локомотив. Там, вверху, где он находился, он слышал только шум двигателя собственного самолета да свист ветра. Крошечный паровозик с вагончиками, напоминавший детскую игрушку, увозил английских детей прочь от ужасов войны. Всех этих мальчиков и девочек, которых война заставила покинуть своих папочек и мамочек. Затем на горизонте появилось облако смога над Лондоном, а чуточку позже – купол собора Святого Петра. Вот Биг Бен с часами, и снова – поля, поля. Но если он мог видеть все это – точно так же это видел враг.
Постоянные тренировки. Их готовили к одной-единственной миссии – не позволить противнику зайти за покупками в магазин Хэррода; все его приятели из Королевских воздушных сил очень против этого возражали. Они также не хотели, чтобы герр Гиммлер посетил премьеру в Лондонском театре. Они смеялись, болтали и делили между собой немногочисленные сигареты, ценившиеся на вес золота. Им также сообщили, как вернуться домой и как снова подготовить свой самолет к вылету. Последнее, впрочем, было чистой формальностью, рассчитанной на новичков – на тех юнцов, у которых хватало наивности думать, что у них есть шанс вернуться живыми. Все они видели, как вечером пустели места в офицерском клубе и как увязывали в узелки пожитки тех, кто не вернулся. Все складывалось против них, но каждое утро они строем выходили из казармы, демонстрируя миру отвагу и бесшабашность, свойственные офицерам и джентльменам.
Задания, которые они получали, не слишком отличались от самоубийств. Убивай врага. Если сможешь, не давай убить себя. И если только это возможно – спаси Англию.
Это был его последний вылет, После лета и осени, когда приходилось проводить в кабине по двенадцать, а иногда и по пятнадцать часов в сутки. В августе он поднимался в воздух по семь раз в день. Что и говорить, семь – счастливое число. И вот теперь увольнение перед полетом сроком на двадцать четыре часа.
Он одолжил мотоцикл у одного из своих приятелей – как бишь его звали? Они вместе изучали историю в Оксфорде. Он взял его мотоцикл, очки-«консервы» и поехал, сгорая от стыда при мысли, что расходует драгоценное горючее.
Поехал – и сразу же заблудился. В воздухе он бы знал, куда лететь. На земле же, где все дорожные знаки и указатели были убраны, чтобы ввести в заблуждение готовившихся к высадке немцев, он чувствовал себя беспомощным.
Потом он увидел Хемптон, оставил машину и с очками в руках отправился к замку через густые заросли живой изгороди. Он бродил по лабиринту, сжав в кулаке очки из стекла и кожи, пытаясь представить себе, что ему готовит грядущий день.
Над головой слышался знакомый рев авиамоторов, доносились звуки артиллерийской стрельбы с той стороны, где находился Лондон. Когда-то ему приходилось летать над Берлином, и вот теперь немцы кружили над Лондоном.
Под ложечкой у него засосало – не то чтобы страх, просто появилось чувство, что те вдохи и выдохи, которые он сейчас делает, последние в его жизни. Разумеется, подобное чувство возникало и раньше. Перед каждым вылетом вообще все чувства обострялись, что делало каждое движение по земле предельно неуклюжим.
На этот раз чувство конечности собственного существования было слишком сильным. Раньше его не хватало на то, чтобы просчитывать подобные мелочи, он жил в воздухе одним инстинктом, который помимо воли пилота заставлял самолет вываливаться из облаков как раз вовремя, чтобы сбить врага. Все эти «дорнье» и «хейнкели» – не слишком изящные, зато весьма эффективные германские бомбардировщики. Еще раньше, летом, на их месте обычно появлялись «штукас», но фашисты скоро поняли, что этим самолетам не хватает скорости и что они – легкая добыча для молодых пилотов Королевских воздушных сил.
Все, что случалось с ним во время боя, выглядело как в замедленном кино, хотя время неслось со скоростью локомотива.
Нынче же он замечал и отмечал каждый свой жест. Остановившись, чтобы завязать шнурок, он спросил себя: не последний ли раз в жизни он завязывает шнурки?
Потом поднял руки над головой и встал, закинув подбородок, глядя на переплетение старых узловатых ветвей. Потянулся рукой к карману, чтобы взять свою последнюю сигарету, и ощутил, как бьется сердце. Как странно, подумал он тогда, что это сильное и ровное биение может вдруг остановиться.
Он посмотрел на часы. Судя по всему, пора было назад – готовиться к последнему вылету. Если все сложится удачно, его могут сделать инструктором и он станет готовить молодое пополнение. Честно говоря, до сих пор ему невероятно везло. Подумать только, семь вылетов в день!
Затем он увидел странный голубоватый луч, который отразился от стекол мотоциклетных очков. Раздался грохот, сильнее шума моторов сотни бомбардировщиков, а потом земля под его ногами стала колыхаться. Несмотря на крайнее удивление, его мозг работал, просчитывая возможные варианты происходящего. Неужели у немцев есть оружие, способное вызвать землетрясение?
