Король был разукрашен как петух. Норфолк наблюдал за тем, как его величество разглядывал себя в зеркале с удовольствием, которое более пристало кокетке. Интересно, что он видит? – задался вопросом Норфолк. Уж конечно, не восемнадцатилетнего юнца, не Генриха Великолепного. Годы дают о себе знать.
Норфолк понимал, как и все мало-мальски выдающиеся люди при английском дворе, что сделать карьеру можно было только одним способом – потакать всем прихотям Генриха и поддерживать его иллюзии о собственной привлекательности и неотразимости. Другими словами, если Генриху хотелось по-прежнему казаться красавцем атлетом, непобедимым на турнирах и в любви, разубеждать его не следовало.
Норфолк откашлялся, главным образом для того, чтобы привлечь к себе внимание монарха. Король, казалось, не замечал его присутствия, сосредоточившись на собственном отражении. Теперь король большей частью рассматривал себя в небольшом, ручном зеркальце, поскольку большое слишком откровенно свидетельствовало о неумолимой работе времени.
– Ваше величество, – обратился Норфолк к монарху, решив нарушить затянувшееся молчание. – Я…
– Что «вы», Норфолк? – с любопытством спросил король, выгнув тщательно подбритую и прорисованную бровь.
– Я хотел вас поставить в известность о настроениях в Хемптон-Корте, – закончил наконец герцог.
– О настроениях вообще – или после ареста Кромвеля? – с раздражением переспросил король.
Ему крайне не нравилась неспособность Норфолка улавливать суть вещей. Вот Кромвель умел следить за причудливыми изгибами королевской мысли и на лету ловить его пожелания. Томас Говард, напротив, слыл тугодумом.
– Кромвель был арестован вчера, Норфолк, – наставительно произнес Генрих. – Вы находились при дворе в тот момент, когда это случилось, поэтому расскажите мне об атмосфере во дворце.
– О, я вас понял, государь, – промямлил герцог. – Честно говоря, арест Кромвеля ни для кого не явился сюрпризом, ваше величество. Многие из тех, кто наблюдал за унижением безродного выскочки, предвидели – и я бы даже сказал, – приветствовали его падение.
– Имело ли место сожаление по поводу случившегося? – Королю было необходимо знать такого рода вещи, чтобы правильно выбрать день и час возвращения ко двору. Генриху не очень-то улыбалось видеть опечаленные лица придворных. И в Ричмонде он тоже оказался не случайно: это была ближайшая к Хемптон-Корту королевская резиденция, а Хемптон-Корт король очень любил.
– Нет, ваше величество, по Кромвелю никто не печалился, – осторожно подбирая слова, произнес герцог. – Тем не менее считаю своим долгом сообщить, что арест Гамильтона вызвал нежелательные толки.
Король нахмурился и отложил столь любезное его сердцу зеркало.
– Арест Гамильтона? Но я вовсе не приказывал его схватить. Здесь, должно быть, какая-то ошибка. Скорее всего вы по обыкновению что-то недопоняли.
Норфолк замер. Вот оно. Начинается. Конечно, он бы с радостью устранил со своего пути Гамильтона, но понимал, что время для этого еще не настало. Герцог Гамильтон был слишком популярен, и его внезапный арест мог обеспечить ему новых сторонников и заступников. К тому же в игру могла вступить кузина Гамильтона, а король уже давно положил на нее глаз. Проклятие! Кэтрин слишком пухленькая и глупенькая, чтобы долго приковывать к себе внимание венценосца в случае, если поблизости окажется пресловутая мистрис Дини. Проклятие!
– Мы любим Гамильтона, – продолжал король. – Он наш доверенный слуга. – Тут глаза Генриха остановились на фигуре герцога. – Стало быть, кто-то похитил Гамильтона, и мы сделаем все возможное, чтобы выяснить, кто. Хочу вас заверить, герцог, что виновный заплатит за свое деяние жизнью.
Норфолк старался сохранять на лице бесстрастное выражение, но под королевским напором несколько сник. Когда Генрих говорил спокойно и неторопливо, он словно аккумулировал в себе угрозу, как хищник, изготовившийся к прыжку.
– Я постараюсь разузнать, кто похититель, ваше величество.
Генрих постучал пальцем по поверхности уже забытого зеркальца.
– Как изволит поживать мистрис Дини?
– Ваше величество? – в недоумении переспросил Норфолк.
Король не стал повторять вопрос.
– Пришлите ее сейчас же, герцог. Мы желаем видеть ее завтра.
– Но ваше величество, – Норфолк молитвенно воздел руки, – внизу ждет одна юная особа, которая более всего на свете желала бы развлечь христианнейшего короля.
– Что ж, мы предоставим ей возможность это сделать, – негромко произнес король и поднялся, чуть скривившись от привычной боли в ноге. – Что же касается мистрис Дини, то я по-прежнему жду ее завтра.
Норфолк понял, что прием окончен. Ему очень хотелось продлить момент аудиенции, сообщить что-нибудь, что отвлекло бы мысли суверена от мистрис Дини Бейли.
– Если ваше величество позволит мне…
– Вы свободны, Норфолк.
Герцогу оставалось лишь поклониться и выйти из королевских покоев, что он и сделал, на чем свет стоит проклиная неизвестных злоумышленников, похитивших герцога Гамильтона.
Он начал привыкать просыпаться в незнакомых местах с головной болью, которая, казалось, могла поднять со смертного одра и покойника.
Гамильтон открыл глаза и на мгновение решил, что ослеп: он не мог рассмотреть даже собственной руки, не говоря уже о комнате, в которой находился. Затем разглядел узкую полоску света, пробивавшуюся, по-видимому, из-под двери.
В его темнице стоял запах влажной земли и плесени, и Кит понял, что заключен в подземелье.
Почему его не поместили в одну из камер Тауэра?
Очень медленно он попытался встать, приложив руку к макушке, раскалывавшейся от боли. Сначала приподнялся на локтях, потом присел на корточки, сжав виски руками. Шишка на голове побаливала, но он чувствовал, что рана не столь уж серьезна.
Потом он подумал о Дини.
Кит искренне надеялся, что в один из ясных, погожих дней она войдет в лабиринт и вернется в свое время. Вспомнит ли она о несчастном герцоге Гамильтоне? Кто знает, может, со временем их встречи изгладятся из ее памяти? В каком-то смысле он даже хотел этого, поскольку для нее же самой это было лучшим выходом.
– Не забывай меня, прошу, – простонал он и сам удивился звуку собственного голоса. Неужели это его слова?
Он глубоко вздохнул и удивился: что же с ним происходит? Кит не думал ни об аресте, ни о дворцовых интригах – ему приходилось быть свидетелем куда более грозных событий.
Важно было другое: прошлой ночью, когда на него напали, он позволил умыкнуть себя, как глупый ягненок. Два месяца назад ничего подобного и быть не могло – он стал бы защищаться!
Но два месяца назад он не был влюблен.
Кит выругался. Головная боль снова дала о себе знать. Черт, а не слишком ли он много думает? Почему всю свою нынешнюю жизнь он мерит одной-единственной меркой, имя которой – Дини? Ведь при этих обстоятельствах подобная любовь противопоказана – хуже того, самоубийственна!
Но где выход? И как ему не думать о Дини, когда одно только ее слово или неосторожный жест могут означать смерть для них обоих. Теперь та строгая система, которой он подчинил свою жизнь при дворе, потеряла всякий смысл. Неожиданно он понял, как устал, как ему надоело разыгрывать навязанную роль. И теперь у него была Дини, о которой надо было заботиться.
Кристофер еще раз решил опробовать голосовые связки и крикнул:
– Эй, есть здесь кто-нибудь?
Крик отразился эхом от каменных стен. Кит чуть ли не кожей чувствовал их гладкую, сырую и скользкую поверхность. Интересно, уместно ли в 1540 году орать «Эй, есть здесь кто-нибудь?!!» Казалось, он перезабыл все слова, подходящие для эпохи Тюдоров.
Ему не оставалось ничего другого, как завопить с новой силой:
– Эй, есть кто-нибудь? Это лондонский Тауэр, а? – надрывался Гамильтон. Его вопрос мог бы показаться странным, но получить ответ было просто необходимо.
С противоположной стороны массивной двери послышался жизнерадостный голос:
– Доброе утро, герцог. Тут кое-какая жратва, сэр. Закройте глаза, и я передам ее вам. Нам не хочется, чтобы слишком яркий свет отразился на ваших умственных способностях, – продолжал остряк.
– Где я?
– Осторожно, сейчас будет еда. – На короткое время дверь распахнулась, но, прежде чем Кит успел к ней подбежать, захлопнулась снова.
Перед глазами узника проступил силуэт подноса с блюдами. Одинокая свеча все еще мигала от ветерка, поднятого тяжелой дверью. Запахло жареным мясом, паштетами из дичи и хлебом – круглая буханка лежала на подносе, заботливо укутанная льняным полотенцем. Рядом с подносом оказался довольно объемистый кувшин с вином. Было ясно: похитители светлейшего герцога Гамильтона отнюдь не собирались морить его голодом. Более того, в случае, если заключение продлится долго, он имел все шансы заполучить классическую подагру.
Кит не чувствовал голода, но все-таки поел, скорее по привычке. Вдруг он понял, что его меч по-прежнему висит у него на поясе. Что же это за тюрьма такая, в которой узнику позволяют иметь при себе оружие и потчуют деликатесами?
Кстати говоря, пища оказалась выше всяких похвал. Даже жареный цыпленок был приготовлен именно так, как он любил, – с хрустящей корочкой и небольшим количеством соли. Вино тоже было отличным – его не стоило приправлять специями, чтобы отбить вкус бочки, как это обыкновенно делалось.
Поев, Гамильтон вытянулся на подстилке. Свеча продолжала освещать его камеру, хотя помещение, где он находился, и камерой назвать было трудно: обширный подвал скорее напоминал погреб какого-нибудь дома или даже замка.
– Эй! – снова заорал он в пространство.
– Вам понравилась еда, герцог? – любезно осведомился из-за двери голос все того же весельчака.
– Да, понравилась, – ответил Кит, которому показалось на минуту, что он говорит с официантом одного из лучших лондонских ресторанов. – Но где я все-таки?
– Не беспокойтесь, герцог. Вы в полнейшей безопасности.
– Это не Тауэр! – заявил Кит. Это было скорее утверждение, нежели вопрос.
В ответ за дверью разразились хохотом.
– Я могу послать записку одному человеку?
– Кто знает, – раздумчиво произнес голос за дверью. – Однако попытайтесь, попытка не пытка.
Через несколько минут дверь отворилась, но Кит продолжал спокойно сидеть на подстилке. Пока он не будет знать точно, где находится, не стоит думать о побеге. За себя он волновался мало, но боялся необдуманным поступком навредить Дини.
Его не слишком строгий сторож принес несколько листов бумаги, перо и крохотный пузырек с чернилами.
– Свеча еще горит, герцог?
– Да, спасибо, – ответил Кит и пододвинул подсвечник поближе.
Подумав с минуту, он принялся сочинять послание Саффолку, зная, что тем самым не сможет повредить Дини.
«Саффолк,
насколько я понял, меня захватила в плен и содержит под замком неизвестная мне особа. Прости, что приходится просить тебя об одолжении. Можешь ли ты помочь мистрис Дини в одном, пусть, на твой взгляд, и странном, предприятии? Необходимо, чтобы кто-нибудь зажег несколько пороховых зарядов поблизости от хемптон-кортского лабиринта. Только не думай, что я сошел с ума. Мистрис Дини знает, как воспользоваться твоей услугой.
В случае, если она останется при дворе, позаботься о ней. До тех пор, разумеется, пока я сам не вернусь. Если судьба распорядится иначе, возьми деньги, что сохраняются у меня в имении и используй их для ее блага.
И последнее: сообщи ей, что в настоящий момент я вне опасности и люблю ее больше всех на свете.
Благодарю тебя, мой добрый друг.
Гамильтон».
Закончив письмо, он просунул его под дверь.
– Кому предназначается послание, герцог? Письмо было надписано. Услышав вопрос, Кит понял, что его страж не умеет читать.
– Послание для Чарлза Брендона, герцога Саффолка.
Некоторое время за дверью молчали. Потом охранник сказал:
– Посмотрим, что можно сделать, герцог.
– Благодарю, – ответил Кит. У него снова разболелась голова, и он прикрыл глаза в надежде утихомирить боль. Кроме того, он надеялся, что его послание все-таки достигнет адресата, а Дини, в свою очередь, вернется в то время, из которого попала в шестнадцатый век.
Глава 16
Герцог Норфолк наблюдал из окна за тем, как мистрис Дини прибыла во двор замка Ричмонд. Он встал боком, так что если бы она даже подняла голову, то все равно не увидела бы никого в оконном проеме.
Мистрис Дини была оказана честь совершить путешествие из Хемптон-Корта в Ричмонд на королевской барке. Эта маленькая дрянь даже не поняла смысла оказанной ей милости, а ведь прокатиться на этом плавучем помпезно разукрашенном дворце, которому Генрих радовался как дитя, было привилегией самых близких к королю людей. Спина этой простолюдинки опиралась на пышные подушки сиденья, обитые бархатом и тафтой, а ее плебейские ноги попирали богатый ковер с высоким ворсом.
Подумать только, какая-то Дини Бейли! Это Норфолку следовало плыть на королевской барке!
Он ненавидел женщину по имени Бейли, осуждал ее манеры, терпеть не мог улыбку, с которой она поглядывала на Саффолка – этого старого идиота. Тот держал ее за руку с таким видом, будто она была по меньшей мере королевой Шебой!
Да, его глупышка племянница вряд ли сравнится красотой с этой изысканной штучкой, облаченной в темно-малиновое платье. И это приходилось признать.
Неожиданно герцог расплылся в ухмылке.
Мистрис Дини, которую должны были вот-вот поднести на блюдечке королю, словно какое-нибудь кушанье, была одета не в то платье. Ее наряд до последней нитки повторял платье Анны Клевской, в котором ее запечатлела кисть Гольбейна. Этот портрет сослужил королю плохую службу, поскольку ввел того в заблуждение и соответственно вызвал приступ высочайшего гнева.
Что же из этого следует? А вот что: король, увидев свою фаворитку в таком костюме, лишится всякого желания и впадет в ярость.
Герцог отошел от окна и поспешил в покои его величества. Он не мог пропустить подобное зрелище, даже если потом ему пришлось бы отправиться на плаху.
Саффолк, поддерживая мистрис Дини за локоток, величественно шествовал по замковому двору. И он, и Дини прекрасно видели Норфолка, который напрасно думал, что его скрывает толстое неровное стекло.
– С какой стати вы напялили на себя этот балахон? – с улыбкой спросил Саффолк. Он слишком долго пробыл при дворе, чтобы быть куртуазным в разговоре с друзьями.
– А что плохого в моем платье, герцог?
– Не прикидывайтесь, дорогуша. На вас очень примечательное платье, которое действует на короля хуже, чем красная тряпка на быка. Генрих вряд ли будет доволен. Кстати, обдумайте это на досуге.
Дини ничего не ответила. Ее тревожило другое: с того момента, как она ступила на берег, ее не покидало чувство, что за ней следят, хотя внутренний дворик в замке Ричмонд, к ее большому удивлению, пустовал.
– Кит в Тауэре, – прошептала девушка, – и я собираюсь вызволить его оттуда.
Саффолк на мгновение замер, потом осведомился:
– Как, скажи на милость?
– Я собираюсь сыграть с королем в поддавки и быть очень послушной девочкой – его величество это любит.
Тут Дини замолчала и улыбнулась пажу, который материализовался из какого-то коридора. Секундой позже из главных дверей вышел Норфолк и встал, сложив на груди руки. Его наряд, хотя и сшитый из очень дорогой ткани, казался еще более неопрятным, чем всегда.
– А, Саффолк. Приветствую вас. И вас, мистрис Дини, – произнес он величаво. Складывалось впечатление, будто он уже был во дворце полным хозяином. – Позвольте мне…
– Саффолк! – прогремел голос короля, от которого в иные времена вылетали плохо вставленные стекла. – Мистрис Дини! – В проеме дверей появилась гигантская фигура венценосца, лицо которого лучилось гостеприимством, хотя Генрих иногда морщился, наступая на больную ногу. Король был в белых шелковых панталонах, дабы скрыть стягивавшие ногу бинты. Кроме того, он обильно полил себя ароматической водой, чтобы отбить Дурной запах, исходивший от незаживавшей язвы.
Вдруг доброжелательное выражение на лице короля сменилось холодным и замкнутым.
– Что это вы на себя надели? – спросил он, и в его голосе прозвучала плохо скрытая угроза.
– Как мило со стороны его величества, что он обратил внимание на такой пустячок, – неожиданно вылез Саффолк и согнулся в поклоне. – Господи, можно сказать, прошли годы с тех пор, как моя внешность вызвала у вас, ваше величество, удовлетворение!
Глаза короля, сверкавшие словно два кусочка антрацита, внимательно оглядели Саффолка. Норфолк, стоявший рядом, в предвкушении высочайшего гнева позволил себе улыбнуться.
Затем же – к вящему удивлению всех присутствующих – Генрих разразился хохотом:
– Ах, Чарлз, осел ты эдакий! Теперь, когда женщины перестали обращать на тебя внимание, ты решил выяснить, насколько привлекателен, у старого друга? Ха! – Он затрясся от смеха, так что запрыгали драгоценные подвески на королевской шляпе.
Улыбка покинула лицо герцога Норфолка.
– Мистрис Дини, вот теперь я вижу, как нужно носить этот наряд – мне по крайней мере нравится ваша манера носить вещи. Ну давайте наконец войдем внутрь и будем пить вино, есть мясо и веселиться.
– Ваше величество, – суховато произнес Норфолк, – моя племянница присоединится к вам сию же минуту.
– Прекрасно, прекрасно, – сказал король, хотя его лицо свидетельствовало об обратном, и повернулся к Норфолку спиной.
Потом мистрис Дини, герцог Саффолк и разряженный Генрих направились во дворцовые покои. Норфолк следил за ними с плохо скрытой ненавистью.
В десятый раз за день он дал себе клятву, что станет самым могущественным человеком в Англии.
Это его долг, поскольку он единственный, кто этого достоин.
Король, казалось, не обращал внимания на гнетущую атмосферу в трапезной. Он был доволен приятным окружением, поскольку дворец в Ричмонде и в самом деле выглядел мрачновато по сравнению с Хемптон-Кортом. Ричмонд нес на себе отпечаток его строителя и хозяина, отца Генриха, который был суровым властителем, не склонным к простым человеческим радостям.
Потолки высотой в двадцать футов были украшены мозаикой, в узоре которой переплетались инициалы Генриха и роза – герб Тюдоров. Время от времени Дини задирала голову и считала панели с гербами, как когда-то, еще девочкой, пересчитывала вентиляционные отверстия в кабинете дантиста.
Кэтрин Говард хохотала как сумасшедшая и неоднократно шептала что-то на ухо королю, изо всех сил стараясь при этом продемонстрировать венценосцу свою грудь, обтянутую платьем работы Локе. Король довольно кивал и с интересом рассматривал пухлую ручку Кэтрин, которой она прикрывала ротик, чтобы никто в зале, кроме них с королем, не слышал ее слов. Таким образом, король, сам того не замечая, превращался в конфидента племянницы герцога Норфолка. Дядя явно не одобрял поведение девицы, поскольку одним из главнейших женских грехов считал непосредственность. Но король как будто ничего не замечал.
– Мистрис Дини, – неожиданно сказал Генрих, перебивая свою юную конфидентку, – как поживает герцог Гамильтон?
Дини вздрогнула от неожиданности – она как раз дошла до панели номер сорок восемь. И сразу же ее пронзила мысль – не затевает ли король одну из своих довольно жестоких для приближенных игр? Она украдкой взглянула на Саффолка, но у того на лице ясно читалось недоумение, – по-видимому, он был озадачен вопросом короля не менее Дини.
– Благодарю вас за вопрос, государь. Когда я в последний раз видела его – а тому минуло два дня, – он выглядел совершенно здоровым. – Она сопроводила свои слова любезной улыбкой и слегка покрутилась на резном деревянном стуле, устраиваясь поудобнее.
– Известно ли вам его нынешнее местопребывание? – Король разгладил ладонью бороду, не спуская с Дини внимательных глаз.
Услышав вопрос Генриха, Саффолк мгновенно подобрался, а Норфолк даже подался поближе к столу. Только Кэтрин Говард не обратила внимания на затянувшуюся паузу, продолжая с величайшим прилежанием поедать фиги в меду.
– Нет, ваше величество, – храбро выпалила Дини, выдержав взгляд короля, и закончила: – Я надеялась, вам известно, где герцог.
– Мне? – Король изобразил на лице удивление. – С какой это стати я должен знать, где пропадает этот нахал? – Он протянул руку к тарелке с (ригами и словно невзначай коснулся пальцев Кэтрин. – Впрочем, мы постараемся узнать это как можно скорее, а главное – проследить за тем, чтобы ему не нанесли вреда. Так, Норфолк?
Тот вскочил на ноги, услышав свое имя:
– Разумеется, ваше величество.
– Итак, Норфолк. Вы выяснили, где Гамильтон? – Король с трудом скрывал раздражение и потому спрятал лицо, склонившись к блюду с фигами.
Дини прикусила губу, чтобы ненароком не дать понять королю все, что она о нем думает. Ну с какой стати Генрих притворяется? Ведь всем известно, что Кита упрятали в Тауэр. Или у короля так мало удовольствий в жизни, что он решил поиграть судьбами людей?
Неожиданно появился слуга. Он поклонился королю:
– Ваше величество, только что принесли послание для герцога Саффолка.
– Ах, Чарлз! – Король, казалось, позабыл о предыдущем разговоре. – Можешь взять послание. Оно, очевидно, от управляющего, который больше не в силах вести твои запутанные дела.
– Да, ваше величество. Дела у меня идут не блестяще, что и говорить, – с огорчением кивнул Саффолк и взял письмо. На короткий миг его лицо помрачнело, потом же он снова заулыбался. – Все дело в коровах, государь. Они прямо-таки отказываются доиться! Но полагаю, скоро все станет на свои места.
С этими глубокомысленными словами он сложил письмо и спрятал его за отворот камзола.
– Ну и славно, – произнес Генрих и снова обернулся к Дини. – Отчего бы вам не усладить наш слух одной из ваших уэльских песенок, мистрис?
Дини смутилась, словно король попросил ее сделать стойку на руках. Музыка… Когда-то важнее нее для Дини не было ничего на свете, но теперь песни казались девушке лишь слабым отражением настоящих чувств, бушевавших в груди. До того как появился Кит, музыка была ее единственной страстью. Неужели ее жизнь была столь пуста?
– Мистрис Дини, – обратился к ней Саффолк, повысив голос, – король ждет от вас песни.
Она повернулась к Саффолку и вдруг почувствовала ошеломляющую пустоту в груди. Что она делает? Сидит за столом с человеком, который бросил Кита в темницу, изображает невинную овечку, копается пальцами в блюде со сладостями. Нет, только судьба Кита имеет теперь значение.
– Я не могу вспомнить ни одной, – бросила она.
– Ну не упрямьтесь, – сказал Саффолк, многозначительно посмотрев на нее. – Я, к примеру, очень хорошо запомнил вашу песенку о пустой голове.
– Да, – хлопнул в ладоши король в знак согласия. – И еще одну – об утраченных конечностях. Слова показались нам чрезвычайно странными, но пришлись по вкусу.
Слуга, доставивший послание Саффолку, вышел и через несколько минут вернулся с гитарой. Обратная сторона деки была выложена четырехугольниками из ценных пород дерева – светлых и темных, – которые образовывали на диво современный XX веку геометрический узор. К деке и грифу гитары был привязан шнур, что позволяло вешать ее на шею или через плечо.
Гитара принадлежала Киту.
– Как этот инструмент попал сюда? – спросила Дини, нежно поглаживая гриф, словно это был владелец гитары.
– Ее прислали из Хемптона, – сказал Норфолк, который был весьма недоволен, что король сосредоточил все свое внимание на кузине Гамильтона, в то время как его племянница, вместо того чтобы ластиться к его величеству, с интересом изучала зернышки полусъеденной фиги, будто этот плод содержал в себе ответы на все загадки вселенной.
Дини спела две песни, которые требовались, – «Сумасшедшая» и «Я разваливаюсь на кусочки». Впрочем, ее голос звучал несколько заученно, почти не было слышно эмоционального подъема – таким примерно тоном люди заказывают в столовой пиццу. К счастью, слушатели этого не заметили, и король даже принялся ей подпевать. Песня Дини взбудоражила его величество и на глазах короля, как в прошлый раз, даже блеснули слезы.
В конце концов Саффолк и Дини уединились в одном из укромных уголков замка.
– Послание, которое мне принесли, – от вашего кузена, – быстро проговорил он, отбросив всякого рода преамбулы. – Его схватили, но содержат хорошо.
– Где он? – Дини хотелось схватить Саффолка за лацканы камзола и немножечко потрясти, но лацканов в костюме герцога не оказалось. – Когда мы его вызволим?
Саффолку показалось, что мистрис Дини Бейли вот-вот вцепится ему в воротник, и он поспешно взял ее за запястья.
– С ним обращаются хорошо, – наставительно произнес герцог, – он посылает нам свою любовь.
– Что? Любовь? Он что там, с ума сошел? Пишет, как будто посылает открытку из спортивного лагеря! Дайте мне его письмо сейчас же.
– Нет, – сказал Саффолк. Он был рад, что руки девушки у него в плену. – По вполне понятным причинам я уничтожил письмо.
– Черт возьми, Саффолк! Зачем вы это сделали? – Глаза Дини наполнились слезами, ей захотелось кого-нибудь ударить, но герцог держал руки крепко.
– Чем меньше вы знаете, тем безопаснее для вас, – авторитетно заявил Саффолк.
– Только не надо делать из меня дурочку, – взвилась Дини, – что это за отеческий тон! Говорите, где Кит – сейчас же! Он в Тауэре – ведь так?
– Успокойтесь! – Саффолк понизил голос. – Он пишет, что любит вас, как никого на свете. Это все, что требуется знать девушке!
– Я не девушка!
Саффолк покраснел, а Дини продолжила свою страстную речь, стараясь, чтобы голос звучал убедительно.
– Прошу вас, герцог, постарайтесь меня понять.
Мы с Китом должны быть вместе и предпринять путешествие в Хемптон-Корт. Но для того чтобы мы объединились, его необходимо освободить. Я оставлю вас в покое, даю слово, только скажите мне, в какой части Тауэра его камера.
– Да, он написал мне о хемптон-кортском лабиринте.
Дини замерла, не зная, верить Саффолку или нет.
Герцог отпустил ее руки и двинулся прочь. Время от времени он хлопал кулаком своей правой руки по ладони левой в подтверждение собственных мыслей.
– Он просил меня помочь вам – зажечь несколько пороховых зарядов, когда вы будете в середине лабиринта. Он сказал, вы знаете, в какое время это сделать…
– И все это было в письме? Саффолк кивнул.
– Значит, он не слишком уверен в своем освобождении. Нет, скорее всего он в Тауэре. – Тут Дини охватила самая настоящая паника, и она остановилась чтобы перевести дух.
– Он также просил сообщить вам, – продолжал на ходу Саффолк, – что в случае, если он не вернется – это его собственные слова, – во всем довериться мне, а еще забрать его деньги, которые хранятся в замке манора Гамильтон.
– Мне не нужны его деньги! – воскликнула Дини в отчаянии. – Он – вот кто мне нужен.
Саффолк открыл было рот, чтобы сообщить своей нервной знакомой, что Кит и сам не знает, где находится, но потом решил: незнание пойдет ей только на пользу. Пусть уж лучше она считает, что Кит в Тауэре, а не то кинется расспрашивать каждого встречного-поперечного, откуда было доставлено письмо, и тем самым подведет его, Саффолка.
– Я давно знаю Кита, – сказал герцог задумчиво. – Я знал его еще совсем молодым человеком, вспыльчивым, словно порох. А теперь он один из храбрейших и умнейших рыцарей Англии.
Дини вытерла глаза рукавом. Между тем герцог продолжал:
– Одно могу вам сказать, мистрис. Он беззаветно вас любит. Он хочет, чтобы вы были вместе, но, если судьба воспротивится этому, он желает, чтобы вы процветали даже без него. На свете очень мало мужчин, которые желают преуспеяния своим возлюбленным в случае, если им доведется расстаться. – Он приподнял лицо Дини за подбородок и заглянул ей в глаза. – Я по крайней мере к таким мужчинам не отношусь. Поэтому поступайте так, как он говорит. Доверьтесь ему и – в какой-то степени – мне. Уверяю вас, все кончится хорошо.
Она хотела было протестовать, броситься в Тауэр, чтобы освободить Кита, но поняла, что придется изменить тактику. Дини знала, что Саффолк изо всех сил будет стараться освободить Гамильтона. Поэтому, позабыв обвинения и горькие слова в его адрес, наградила герцога самой очаровательной из своих улыбок:
– Спасибо. Я очень постараюсь ничего не испортить.
Впрочем, ни Саффолк, ни она сама не слишком в это верили. Послушание не было сильной чертой характера мистрис Дини Бейли.
Наконец боль в голове утихла.
Тюремщик был настроен весьма доброжелательно и снабдил Кита большим количеством свечей. Это также являлось доказательством того, что он не в Тауэре. Генрих никогда бы не проявил подобную щедрость к одному из своих узников, как бы хорошо ни относился к нему в прошлом.
Кроме того, король не сердился на Гамильтона: он не стал бы скрывать ярость от своей жертвы.
Итак, его держит неизвестный, у которого служит отличный повар.
Кит провел рукой по отросшей щетине. Неприятное чувство, конечно, но вполне терпимо. Он не мигая смотрел на пламя свечи. Он даже не знал, день за стенами тюрьмы или вечер: подземное обиталище было одинаково мрачным в любое время суток.
Его мысли вернулись к Дини, а также к письму: получил Саффолк его послание или нет? Если да, то Дини по крайней мере знает, что с ним обращаются хорошо. Ему очень хотелось побыстрее выбраться из этого погреба, чтобы не позволить ей наделать непоправимых ошибок.
Дини.
Интересно, как она выглядит в изящном вечернем туалете?
Не в том, конечно, что в моде при дворе Генриха Тюдора – уж слишком много в таком платье жестких планок, завязок и прочих неудобных деталей.
Он представил ее себе в шелковом платье с открытой спиной, которое обтягивает тело женщины, словно перчатка. Никаких корсетов, никаких кожаных шнурков…
