Легкий бриз холодил ее ножки, обутые в матерчатые туфельки. От ветра подол бархатного платья льнул к стройным лодыжкам. Набиравшее силу солнце разгоняло туман и сырость, предвещая восхитительно ясный день, который дал бы приятную передышку всем, кому надоела унылая дождливая погода Англии.
      Она расположилась на древней каменной скамье, пытаясь не обращать внимания на холод, мгновенно пронизавший ее до костей. Роскошное, богато украшенное вышивкой платье переливалось и золотилось под лучами солнца, а ворот из голубого бархата, затканный золотой нитью, едва ли не ослеплял. Рукава, узкие в плечах, спадали целым каскадом складок, бархат чередовался с вышивкой золотом, в причудливый узор которой был вплетен речной жемчуг. Хрупкие запястья девушки стягивали манжеты из тончайшего полотна.
      В руках юная особа держала инкрустированную перламутром лютню, струны которой она перебирала с очаровательно отсутствующим видом. Несмотря на столь роскошное обрамление, наиболее примечательным казалось лицо юной особы, хотя прелестное личико и выглядело совсем маленьким под высоченной заостренной прической.
      Густые черные стрелы ресниц, затеняли ее живые карие глаза и накладывали легкий тон на щечки, нежность и белизна которых могла поспорить со сливочным мороженым. Изящный носик – однако не настолько маленький, чтобы нельзя было заметить изящный вырез ноздрей, – придавал лицу девушки выражение достоинства и даже надменности, что, впрочем, скрадывалось рисунком чувственных, влажных губ, в уголках которых, казалось, затаилась тщательно оберегаемая от посторонних глаз улыбка. Таким образом, несмотря на строгую, почти классическую красоту, сторонний наблюдатель мог бы сказать, что обладательнице этого лица наверняка свойствен юмор. О живости характера свидетельствовала и непокорная каштановая прядка, которая самым легкомысленным образом выбилась из строгой прически и теперь игриво трепетала на шейке.
      Подозрительный шорох в густом кустарнике, окаймлявшем аллею, привлек внимание красавицы, и ее рука, бездумно перебиравшая струны, замерла.
      Из узкого прохода между кустами возник некий джентльмен в камзоле золотисто-коричневого цвета. Именно такой цвет имеет добрый старый кларет, когда его наливают в бокал и рассматривают на свет. Кружевной гофрированный воротник джентльмена подчеркивал линию тщательно выбритого подбородка. Его волосы поражали удивительным – чисто рыжим – цветом. Точно такого же цвета брови и ресницы обрамляли его светлые, если не сказать бесцветные, глаза. Он низко поклонился сидевшей на скамейке даме, согнув одно колено, при этом за его спиной можно было различить длинную шпагу на перевязи.
      – Миледи, – произнес он на удивление звучным голосом, контрастировавшим с его не слишком выразительным лицом, – милорд только что вернулся.
      Юная особа, сидевшая на скамейке, собралась было что-то ему ответить и уже раскрыла ротик, обнажив белоснежные зубки, когда ее прервал резкий окрик, неожиданно материализовавшийся в весеннем воздухе.
      – Стоп! – прокричал режиссер.
      Он повернулся к молоденькому оператору, чтобы убедиться, что тот прекратил съемку. Затем с яростью обрушился на актера в коричневом камзоле.
      – Бога ради, Стэн, отчего ты работаешь не в полную силу?
      Стэн выпрямился, и на его лице появилось упрямое выражение.
      – Меня зовут Стэнли, – заявил он безупречно поставленным голосом. – Я – актер Шекспировского театра, сэр, и не привык к такого рода… – Он прикрыл глаза, словно находясь в затруднении и не зная, как определить происходящее действо.
      – Можете не продолжать, дорогой мой, – произнесла дама с лютней, улыбнувшись и примирительно помахав в воздухе рукой. – Вы хотите сказать, что не привыкли сниматься в музыкальных роликах, верно?
      Мужчина кивнул. При этом плоеный воротник затрясся, как бы подчеркивая негодование своего обладателя.
      – Так вот, Стэн, – продолжала молодая женщина, поднявшись и положив лютню на каменное сиденье. – Я, к примеру, никак не могу привыкнуть к Англии. Поэтому давайте признаем, что мы в равном положении, ладно?
      В ее произношении слышался легкий певучий акцент – вне всякого сомнения, акцент жительницы южных штатов США. Удивительно, но он лишь подчеркивал теплоту и дружелюбие, звучавшие в ее голосе.
      Англичанин начал оттаивать. Он благодарно пожал руку, которую ему с готовностью предложила молодая женщина.
      – Мисс Бейли, – сказал он, и его голос зарокотал с прежней силой, – должен сообщить вам, что мне чрезвычайно нравится ваша музыка. Ваши сочинения по-настоящему уникальны. Это не зависит даже от того, кто их исполняет. Обычно я не в восторге от… Я хочу сказать, что привык к более серьезной музыке. Но вы, мисс Бейли…
      – Зовите меня, пожалуйста, Дини, – произнесла девушка в своей обычной несколько легкомысленной манере.
      – Да, так вот, мисс… я хотел сказать, Дини… Мне кажется, у вас большой талант. Как я уже говорил, я крайне редко слушаю…
      – Музыку в стиле кантри? – закончила мысль девушка, вопросительно приподняв брови, поскольку видела, что англичанин ищет и не может найти подходящее слово.
      – Вот именно. Я считал, что она…
      – Малость шумновата? – Дини снова пришла на помощь собеседнику, даже не пытаясь скрыть улыбку.
      Английский актер тоже заулыбался в ответ и поклонился. Акцент партнерши поначалу коробил его, но, перестав сердиться, он заметил, что манера произносить гласные более округло, а согласные более твердо, чем следует, лишь усиливает ее очарование.
      Прежде чем молодые люди успели продолжить обмен любезностями, к ним, постукивая себя по ладони стеком для верховой езды, приблизился режиссер, мужчина средних лет с уже наметившимся брюшком и редеющими на макушке волосами. Он смерил англичанина уничтожающим, по его мнению, взглядом:
      – Стэн, можешь отправляться за чеком. Заодно передай другим ребятам, которые, как и ты, без ума от Шекспира, чтобы они отправлялись по домам – или по замкам – уж не знаю, где вы, ребята околачиваетесь.
      Стэн и бровью не повел в ответ на грубость режиссера. Вместо этого он взял в свою руку ладонь Дини и поцеловал ее, сопроводив поцелуй поклоном самого безмятежного и грациозного свойства.
      – Вы на удивление изящны, леди, и мне остается только надеяться, что в будущем…
      Режиссер глянул на дощечку с числом отснятых кадров, которую ему продемонстрировал ассистент, а потом снова обратился к англичанину:
      – Проваливай отсюда, Стэн, и побыстрее. Короче, убирайся к чертовой матери!
      Актер выпрямился и, отвесив короткий общий поклон, отправился за чеком, стараясь продемонстрировать окружающим максимум достоинства и воспитанности, на которые был в тот момент способен.
      – Знаешь, Натан, – пробормотала Дини, осуждающе покачав головой, – все это было не слишком здорово с твоей стороны. То есть совсем не здорово. – Она оглянулась по сторонам. – Черт, куда это запропастились мои сигареты?..
      – Тебе не следует курить, – отозвался Натан. – Испортишь голос. А ведь сейчас у тебя есть шанс, детка. Реба отпала, и у тебя появилась возможность занять ее место. Такое случается раз в жизни. Так-то!
      – Я все понимаю, Натан, – тихо ответила девушка. – Честно говоря, я с детства мечтала о таком подарке судьбы, – продолжала она непроизвольно дрогнувшим голосом. – Знаешь, как в старом фильме. Что-нибудь вроде «Звезда родилась на 42-й улице»… Впрочем, я за это расплатилась. Слишком долго писала песни для других. Наконец-то счастливый билет достался и мне.
      Режиссер не слушал ее.
      – Что касается этого актера, Дини. Ты даже представить себе не можешь, каковы эти британцы на самом деле.
      Он решительным росчерком подписал бумагу, а затем снова перевел взгляд на Дини. Он смотрел на нее, похлопывая стеком по канту собственных галифе. Натан в жизни не приближался к лошади ближе, чем на сотню ярдов. Тем не менее на съемках он всегда появлялся одетый скорее как кавалерист старой прусской выучки, нежели режиссер музыкального клипа. Дело в том, что, облачаясь в доспехи конника, Натан сам себе напоминал знаменитого Эрика фон Штрогейма, снимавшего «Жадность», поскольку быть обыкновенным клипмейкером ему не слишком-то льстило.
      – Каждый из этих актеришек Шекспировского театра спит и видит, что он – будущий Оливье, – продолжал Натан Бернс, поглядывая на Дини, прищурившись якобы добродушно. – Ты просто никогда не была в Англии, вот в чем дело. – По правде говоря, режиссер и сам впервые был в Англии, но он бы скорее согласился взгромоздиться на лошадь, нежели признать этот факт.
      – Да, не была, – со вздохом согласилась Дини, закинув руки за голову. Ее роскошный костюм оказался на редкость неудобным. Для человека, привыкшего носить джинсы и теннисные туфли, платье представляло собой настоящую ловушку.
      Даже прическа сама по себе причиняла девушке боль. На взгляд Дини, она походила на ящик для инструментов или, точнее, на скворечник. Каркас прически был украшен кусочками стекла, которые должны были производить впечатление рубинов. Правда, при ближайшем рассмотрении можно было увидеть засохшие частички клея и карандашные пометки на каркасе, оставленные парикмахером, чтобы не перепутать, что и куда присоединять. По идее, Дини следовало выглядеть придворной дамой середины шестнадцатого столетия, но вместо этого она чувствовала себя чем-то вроде второразрядной певички из кафешантана с афишной тумбой на голове. Она даже прикрепила к прическе маленькие объявления «Посетите Рок-Сити», но никто не оценил ее юмора.
      – Как называется это местечко, напомни мне, сделай милость, – обратилась Дини к Натану и зевнула.
      – Англия, – коротко отозвался режиссер, бросив взгляд в сторону белого трейлера, припаркованного недалеко от них.
      – Это я знаю, Натан, – ответила девушка ухмыльнувшись. – Я спрашиваю, как называется этот дом, или как его там.
      – Кажется, замок Хемптон-Корт. В свое время он был резиденцией Генриха VIII. – Натан махнул в воздухе стеком, словно мечом. – Как ты думаешь, куда запропастился Баки Ли? Мы теряем удобное для съемок время. – Натан взглянул на солнце, сложив руки домиком, чтобы определить, как будет освещен следующий кадр, и при этом чуть не выколол глаз Дини своим стеком.
      Дини отбросила стек рукой и тоже посмотрела в сторону трейлера, а затем – на волшебный замок лилового цвета, располагавшийся в отдалении. Баки Ли Дентон. Она бы ни капельки не расстроилась, если бы никогда не слышала этого имени.
      Да, сигарета была бы сейчас как нельзя кстати. Нет, в самом деле, кто он такой, этот Баки Ли Дентон? Какое право имеет заставлять всю команду себя ждать? Они потратили полдня, чтобы подготовить все для съемок, в которых должны были участвовать английские актеры. Они даже отсняли кое-какой материал, который, правда, вряд ли войдет в ролик, поскольку получился скучным. И все это время Баки Ли Дентон, новейшее приобретение из Нэшвилла, просидел запершись в огромном трейлере, посылая своих ассистентов то за лаком для волос, то за диетической кока-колой.
      За пару месяцев до этого один весьма известный музыкальный критик обозвал Баки Ли «Дентон-язва». Тогда все исполнители музыки в стиле кантри подняли ужасный шум и чуть ли не примчались на своих фургонах, дабы защитить Баки Ли, закрыть его своими телами.
      Но вот прошло совсем немного времени, и они – один за другим – стали понимать, что это за фрукт. Вечные капризы певца и демонстрация дурного настроения за кулисами стали притчей во языцех и украсили – вместе с описанием одного особенно безобразного скандала в огромном супермаркете – первые страницы городских газет. Те же газеты с большим удовольствием печатали едкие отзывы Баки Ли о других исполнителях песен и музыки в стиле кантри.
      К сожалению, пластинки Баки Ли расхватывали, как горячие пирожки. Его невозможно было игнорировать, но еще труднее – полюбить.
      Именно Дентон настоял на том, чтобы съемки нового музыкального ролика проводились в Англии. Таково, дескать, его видение новой песни – что-то в духе старинных английских пасторалей. Но Дини отлично знала это «видение». Поле зрения Баки Ли застила некая длинноногая юная топмодель, за которой он таскался по всей Европе, словно ошалевший от страсти юнец. Тем не менее, поскольку в компании «Эра-рекордс» Баки Ли Дентон котировался очень высоко, служащие просто из кожи вон лезли, только б ему угодить. Даже если это ущемляло интересы Дини Бейли.
      – Ну что, готов он или еще нет? – спросила со скукой в голосе поразительно красивая женщина, одетая в эластичное трико и коническую шляпку в стиле «девушка в печали». Оранжевый шифоновый шарф, прикрепленный к верхушке шляпы, реял в воздухе, словно флажок на летном поле, указывающий направление ветра.
      Режиссер изобразил на лице улыбку. Это была его идея – сдобрить зрелище «девчонками Тюдор», или «ДТ», как теперь их называли все члены киногруппы.
      – Вы – Моника, правильно?
      «ДТ» покачалась на высоких каблуках и стрельнула глазами в сторону Дини.
      – Да, меня зовут Моника, – подтвердила она, – я вот только не пойму, почему вот она – в платье? – Наманикюренный ноготь нацелился на Дини.
      – Потому, дорогая, что она написала песню и будет исполнять ее вместе с Баки Ли. Она, так сказать, являет собой женскую половину этого трогательного дуэта. – Натан Бернс направился к «ДТ», при этом стек в его руке победно затрепетал.
      Дини разочарованно вздохнула. Если привычки режиссера не изменились, эта «ДТ» имела шанс получить роль служанки, а сцену со служанками предстояло снимать завтра – в том случае, разумеется, если Баки Ли ухитрится привести свои волосы, а точнее, патлы, в надлежащий порядок…
      А ведь это была ее песня. Она написала и стихи, и музыку, и получилась очень милая песенка о любви. Но противный Баки Ли и здесь ухитрился все испортить. Как только ее менеджер сообщил, что Баки Ли хочет записать эту песню, Дини потеряла покой и вся ее жизнь покатилась под горку. И вот теперь она докатилась, что называется, до Англии и той абсурдной ситуации, в которой все они оказались по милости Баки Ли. Бюджет нового клипа являлся тщательно охраняемым секретом, но существовало всеобщее мнение, что ассигнования будут столь значительными, что «Триллер» Майкла Джексона по сравнению с ним покажется дешевкой.
      Наконец-то и ее пригласили участвовать в значительном проекте. До этого роль Дини Бейли ограничивалась лишь упоминанием в титрах ее фамилии, в то время как какие-то чужаки пели написанные ею песни. От всего этого руки сами собой сжимались в кулаки.
      Неожиданно вокруг белого трейлера началась суета, и Дини прикусила губу: неужели в самом деле Баки Ли решил появиться перед народом? Режиссер мгновенно прекратил поглаживать стеком роскошную ножку Моники и перевел взгляд на трейлер. Шепот нетерпения прошел по толпе исполнителей и киношников. Потом все затихли – люди даже перестали помешивать в чашечках кофе. Разговоры были прерваны на полуслове. Казалось, даже птицы прекратили свое чириканье. Все глаза были устремлены на трейлер.
      Дверь распахнулась от сильного удара, и взорам публики предстал Баки Ли Дентон собственной персоной.
      Стоя на верхней ступеньке, он грозным взглядом окинул толпу так или иначе зависевших от него людей. Высокомерная поза была следствием его абсолютной уверенности в том, что все эти люди – кто из Нью-Йорка, кто из Лос-Анджелеса, а кто из Нэшвилла – собрались на английской земле с одной-единственной целью: служить ему, Баки Ли Дентону. И вот теперь – в своей фирменной красной тенниске и черной ковбойской шляпе – он собирался взять их под свою команду.
      Дини тоже посмотрела на знаменитость, но ничего особенного не заметила. Перед ней был парень небольшого роста, в шляпе с чрезмерно широкими полями. На первый взгляд он больше походил на заштатного помощника шерифа, нежели на ковбоя. Совершенно не к месту и не вовремя – что вообще было свойственно Дини – она принялась хихикать. В абсолютной тишине, установившейся на съемочной площадке, ее смех казался особенно громким и вызывающим. Прежде чем Дини удалось справиться с приступом веселья, она ощутила на себе злобный взгляд звезды и увидела, как Баки Ли вскинул голову.
      Это ее доконало. Дини вспомнила фирменную этикетку старого граммофона «Хиз мастерз войс» – голос его хозяина. На этикетке была изображена симпатичная собачка, которая внимательно вслушивалась в звук граммофона, причем голова собачки была вскинута на такой же точно манер, как и у Баки Ли, а широкополая шляпа последнего чрезвычайно напоминала длинные, настороженные уши. Поэтому Дини не просто хихикнула, а буквально зашлась от хохота. Раз начав, она уже не могла остановиться – смех рвался из нее наружу, словно вода, разрушившая плотину.
      Пытаясь хоть как-то сдержаться, она опустила глаза и несколько раз глубоко вдохнула и выдохнула. Это, однако, не помогло, поскольку, увидев собственные ноги, она представила себе ковбойские сапоги Баки Ли – даже не сами сапоги, а те знаменитые прокладки толщиной в пять дюймов, которые он вкладывал в обувь, чтобы казаться выше ростом. Она перевела взгляд на собственные руки, но ей тут же вспомнилось, как Баки Ли единственный раз в жизни взял в руки гитару и что из этого получилось. А получился у него примитивный аккомпанемент, по чистоте и интенсивности походивший на хриплый мяв собиравшейся окотиться кошки.
      Сквозь слезы, выступившие у нее на глазах от смеха, она заметила, какими испуганными взглядами обменивались между собой члены съемочной группы, и поняла, что расплата за несанкционированное веселье не за горами. Прошло несколько секунд, и Дини услышала громкий уже хорошо знакомый звук – дверь трейлера с грохотом захлопнулась. Удар был такой силы, что алюминиевая лестница загудела, а пустая жестянка из-под пива, стоявшая на верхней ступеньке, упала на землю.
      Все сразу поняли, что это может означать только одно: Баки Ли Дентон появится теперь только на следующий день – если появится вообще.
      Неожиданно оказалось, что для смеха вовсе нет причины. Дини вытерла глаза от слез, которые местами размыли грим, и постаралась придать лицу самое невинное выражение, на какое была способна.
      – Черт тебя возьми, Дини, – взревел режиссер. – Ты что себе позволяешь?
      Теперь всеобщее внимание было сосредоточено на Дини, которая стояла перед членами съемочной группы, одетая в свое «роскошное» платье эпохи Тюдоров, усыпанное пластмассовыми жемчужинами. У нее на голове по-прежнему красовалась прическа, больше смахивавшая на скворечник. Дини сглотнула.
      – Мне очень жаль, – прошептала она хрипловатым от недавнего смеха голосом. Она явно чувствовала себя виноватой.
      Ей никто не ответил. Люди стали разбредаться – кто-то отправился получать причитающуюся за день работы плату, члены киногруппы, отчаянно жестикулируя, принялись обсуждать план съемок на завтра. В этот момент Дини поняла, что она в очередной раз стала жертвой своей хромой судьбы. Проблема заключалась в том, что все в своей жизни она делала не вовремя.
 
      Само существование Вилмы Дин Бейли могло служить наглядным примером того, насколько дурно, когда все в жизни происходит не вовремя и не так, как следует. К примеру, своим именем – Вилма Дин – она была обязана одной из романтических причуд собственной матушки. Эта история началась, когда два юных существа, Лорна Дьюн и Дики Бейли, ощупью выбрались из темного кинотеатра, не досмотрев «Блеск в траве», ради того, чтобы немедленно пожениться. Впрочем, по мнению обитателей Винслоу, штат Кентукки, они продемонстрировали удивительную для тех краев сдержанность.
      Спустя десять месяцев у молодых супругов родилась дочь, названная по желанию мамы Вилма Дин в честь одной из героинь фильма «Блеск на траве», роль которой исполняла Натали Вуд.
      Прошло несколько лет, и лишь тогда, когда картину показали по местному телевидению, Лорне удалось досмотреть фильм до конца. К ее ужасу, героиня Натали Вуд, в честь которой назвали ребенка, в заключительной части мелодрамы перенесла нервное потрясение и попала в сумасшедший дом.
      Менять имя, однако, было поздно. Разносторонне развитый ребенок уже научился изображать его собственной рукой, что с радостью и делал, используя для этого поверхность стен, а также любой клочок бумаги, включая бланки еще не оплаченных счетов. Имя Вилма Дин появлялось везде, куда девочка могла добраться со своим цветным карандашом. Несомненно, Лорна ужасно переживала, что дала дочери имя, напоминавшее всем о Натали Вуд и о ее героине, склонной к самоубийству, поэтому она постаралась сделать все, что было в ее силах, дабы не допустить дочь до просмотра картин с участием злополучной актрисы, включая сюда даже совершенно безвредные «Чудо на 42-й улице», «Скудда Хо, Скудда Хей!». Кроме того, Лорна убедила себя, что Дини из «Блеска на траве» могла бы кончить жизнь и худшим образом. Пусть Уоррен Битти и женился на другой – что из того?
      Прошло еще немного времени, и Лорну ожидало очередное не слишком приятное событие. Ее муж Дики Бейли, большой любитель покутить с приятелями, что стяжало ему дурную славу и целую кучу обидных прозвищ, неожиданно решил, что он не создан для брака и радостей отцовства, и исчез. Лорна так никогда и не узнала, что приключилось в дальнейшем с ее бывшим супругом. Она потеряла с ним всякий контакт, когда необходимые для развода формальности были выполнены.
      Много лет спустя, оказавшись на постановке «Опра», высмеивавшей многоженцев, она обратила внимание на некоего торговца обувью, который отличался внушительными габаритами, слишком темным искусственным загаром и носил галстук в виде двух шнурочков. Этот тип подозрительно смахивал на Дики Бейли, но Лорна так и не пришла к окончательному выводу, он это был или нет.
      Лелея в душе мечту и работая как одержимая, Лорна ухитрилась наскрести небольшую сумму денег, которая позволила им с дочкой уехать из сельскохозяйственного Кентукки и поселиться в Нэшвилле. Ей хотелось одного – получить возможность начать все сначала, а также оградить дочь от сплетен, имевших хождение в Винслоу. Но хуже всяких слухов ей отравляла жизнь жалость лицемерных доброхотов, шептавших: «Бедная Лорна, не смогла удержать мужа!» Короче говоря, Лорна хлебнула грязи более чем достаточно.
      В Нэшвилле она нашла себе работу официантки в закусочной, куда заезжали шоферы-дальнобойщики. Работа была изнурительной, но чаевые платили щедрые. Заведение устраивало Лорну и потому, что, кроме водителей, туда редко кто наведывался. Она нашла счастье в отстраненности от всего мира, Даже постоянные клиенты попадали сюда не чаще двух раз в месяц. В конце концов, уединение стоило нескольких болезненных щипков, которые перепадали ей от любвеобильных дальнобойщиков.
      Маленькая Вилма Дин тем временем превратилась из гугукающего ребенка в молодую женщину поразительной красоты. Когда девочка перешла в школу высшей ступени, Лорна, озабоченная плотоядными взглядами, которыми водители пожирали ее дочь, запретила ей появляться в забегаловке.
      Самое удивительное заключалось в том, что Вилма Дин походила на Натали Вуд. Это поразительное сходство не укрылось и от матери.
      – Слушай, до чего же она похожа на ту девушку из «Бунта без повода», – заметил как-то дородный шоферюга, заткнув бумажную салфетку за ворот своей красной фланелевой рубахи.
      – На кого, на кого? – переспросила Дини, округлив от любопытства глаза, в тот момент, когда мать, спохватившись, выпроваживала ее из закусочной.
      – Не важно, – бросила Лорна, с неприязнью оглядывая клиента.
      Никто не удивился тому, что Дини выбрали королевой красоты, когда она перешла в последний класс школы высшей ступени, хотя, как заметил чиновник из департамента по образованию, она «не совсем еще достигла подходящего для этого возраста». Впрочем, достигла или нет, но Дини слыла одной из наиболее популярных девушек в классе. Она была не только самой очаровательной вдохновительницей худшей футбольной команды штата, но и президентом местного общества хорового пения, а также играла главную роль в мюзикле местного школьного производства.
      Поразило людей другое: в тот самый день, когда должно было состояться чествование школьной королевы, в Нэшвилле разразился ужасающий шторм с ураганным ветром и градом, который не только сорвал проржавевшую крышу с гимнастического зала, где должно было проходить празднество, но и уничтожил все надежды Дини на получение грошовой короны. Затем подошло время выпуска, который состоялся при большом стечении народа. Впрочем, тем же самым могла похвастать любая дешевая распродажа… Тут-то Вилма Дин Бейли окончательно поняла, что она не в ладах со временем и пространством.
      Получив диплом, Дини принялась за поиски работы, но скоро стало ясно, что предприниматели не больно-то рвутся взять на работу несостоявшуюся королеву, хотя бы и умеющую петь в хоре. К концу лета, однако, поле деятельности было найдено. Как и ее мать, Дини стала официанткой, но не в закусочной для водителей, а в заведении по продаже пирожков и пончиков под названием «Криспи-крим». Так началась самостоятельная трудовая жизнь Дини.
      Окончив школу, Дини сделала важнейшее для себя открытие. Она поняла, что из ее жизни ушло нечто чрезвычайно важное, а вместо этого в душе поселилась пустота. Она попыталась проанализировать свое состояние и решила, что более всего ей недостает музыки.
      Сколько Дини себя помнила, она всегда принимала участие в работе хоровой студии или иных музыкальных мероприятиях, организованных школой. По мере того как рос ее интерес к музыке, голос Дини, от природы приятный, постепенно набирал силу. Со временем ее мастерство достигло большого совершенства. Стоило ей запеть, и она уже не чувствовала себя просто Дини Бейли, она могла вообразить себя кем угодно, поскольку музыка для девушки была своего рода волшебством. Голос никогда не подводил Дини. Он был той единственной вещью на свете, на которую Дини могла положиться без оглядки.
      Лорна обратила внимание на интерес дочери к музыке, и, хотя не слишком понимала, откуда он взялся, выписала по каталогу и подарила ей на шестнадцатилетие приличную гитару. Дини довольно быстро выучилась аккомпанировать хору и начала выступать в школьном ансамбле.
      Девушка, которая долгое время жила, не задумываясь о будущем, неожиданно поняла, кем она хочет стать. С настойчивостью идущего на нерест лосося она принялась осуществлять задуманное – сделаться второй Пэтси Клайн.
      О своем решении серьезно заняться музыкой Дини рассказала только матери и школьной подружке, которая к тому времени устроилась работать секретаршей в новой компании «Эра-рекордс». Лорна встретила заявление дочери с той же долей серьезности, с какой она относилась ко всем предыдущим заявлениям Дини того же рода.
      Когда Дини исполнилось восемь, она сообщила, что хочет стать принцессой.
      – Ну и прекрасно, деточка, – ответила усталая Лорна.
      Когда Дини было одиннадцать, она решила сделаться олимпийской чемпионкой по фигурному катанию.
      – Что ж, очень хорошо, милая, – отозвалась Лорна.
      И вот теперь Дини собралась стать певицей в стиле кантри. Лорна в ответ потрепала ее по голове и попросила принести со службы два десятка отборных пончиков, чтобы официанткам из заведения для водителей было что положить на зубок в свободную минутку.
      К тому времени Дини поняла, что исполнять сочиненные кем-то другим песни не совсем то, что ей нравится. Хотя она здорово научилась петь зонги в стиле кантри, одно лишь исполнение удовлетворить ее уже не могло.
      Большинство песен такого рода не слишком подходило ее индивидуальности, поскольку она должна была передавать эмоции, которые ее не очень-то вдохновляли. Жалобы на жизнь? Разумеется, они с матерью переживали не лучшие времена, но когда, спрашивается, эти времена были для них легкими? По правде говоря, Дини не могла припомнить ни дня, когда она была бы по-настоящему подавлена, испугана или страдала от депрессии. Поскольку у нее никогда не было собаки, она слабо представляла себе, какое горе испытывает хозяин, когда его пес умирает или убегает. Ни одной собаке до сей поры даже в голову не пришло отгрызть задник у ее любимых тапочек… Надо ли говорить, что маленького грузового пикапа у Дини тоже не было никогда в жизни… Она даже еще ни разу в жизни не была влюблена! Таким образом, жизненный опыт Вилмы Дин Бейли не имел ни малейшего отношения к содержанию песен, которые она исполняла.
      Все это, однако, не остановило Дини. Ее первые опыты в сочинительстве оказались ужасными. Большей частью стишки повествовали о мужском непостоянстве и о женском даре всепрощения. Кое-что она позаимствовала из биографии своей матери, но в ее версии жизненные перипетии Лорны выглядели весьма романтично. После этого Дини приступила к воспеванию Парижа, который главным образом служил фоном для великолепных светских романов. Париж у нее рифмовался со словом «горишь»…
      Как-то вечером, погружая гудевшие от усталости ноги в ванну с расслабляющими солями, она услышала по радио интервью с известным певцом кантри.
      – Писать надо только о том, что ты знаешь, о том, что пережил сам, о том, что трогает твое сердце, – утверждала знаменитость. – Если вы сами не будете верить в то, что пишете, другие не поверят и подавно.
      Даже не потрудившись вытереть ноги, Дини кинулась к гитаре. В течение следующего часа она сочинила песенку о бывшей королеве красоты, волею судеб вынужденной торговать пончиками. Затем, записав несколько раз песенку на магнитофон и спев ее, так сказать, набело, Дини почувствовала, как ее тело пронизало незнакомое дотоле возбуждение.
      – Вот оно, – произнесла она во весь голос, – вот как это бывает.
      После того как была написана первая песенка, другие стали сочиняться быстро и легко. Обычно это происходило в рабочие часы, пока она чистила кофеварку или дожидалась, когда посетитель сделает наконец свой выбор между шоколадными профитролями и покрытыми сахарной глазурью «бисмарками».