На односельчан Видойе произвел чрезвычайно благоприятное впечатление и не потому, что каждое воскресенье, отправляясь в церковь, надевал смокинг, а скорее тем, что знал по-французски. Впечатление было тем более сильным, что некий Миладин уже успел надоесть в селе своим знанием французского языка. Этот Миладин был вестовым какого-то артиллерийского полковника, который принимал во Франции оружие и пробыл там целых два года. Уверенный, что никто в селе не знает ни одного иностранного слова, он пользовался каждым удобным случаем, чтобы показать свое знание французского языка; ссорясь с кем-нибудь, Миладин не ругался, как раньше и как ругаются все порядочные люди, а обычно произносил: "Сакрамент де дио!" и пояснял, что это значит крепко выругаться по-французски. Играя в карты, он также пользовался только французскими выражениями.
      Покупая взятку, он обычно восклицал "Армба!" Карты называл совсем не так, как простые крестьяне. Например, десятку называл "Сенкант сенк", короля "Вив ле роа", даму "Мадам", валета "Жан Дарк", а туза - "Аца" и пояснял, что так они называются на чистейшем французском языке.
      А когда в село прибыл Видойе и разнесся слух, что он тоже говорит по-французски, крестьяне сказали Миладину:
      - Вот видишь, Миладин, и на царя управа найдется!
      Случилось как-то так, что в воскресенье после церковной службы крестьяне собрались в трактире; тут же оказались Миладин и Видойе. Одни пригласили Видойе выпить кружку пива, другие - Миладина и не сказали, что сводят их на страшный поединок.
      А когда они оказались нос к носу, их окружили все, кто был в трактире.
      - Ну-ка, ну-ка, поговорите по-французски; посмотрим, кто из вас лучше!
      - Э, нет! Что же это я буду говорить по-французски при своем-то родном языке! - защищается Миладин, боясь, что противник осрамит его перед односельчанами.
      - Иностранный язык, братцы, - говорит Видойе, также опасаясь, что противник опозорит его перед соседями, - иностранный язык знают не для того, чтобы болтать в трактирах, а для пользы дела, на случай нужды, не дай бог.
      - Э, нет, - шумят односельчане, - мы хотим посмотреть, кто лучше знает!
      Случилось именно то, чего старательно избегали и Видойе и Миладин. Каждый боялся знаний своего противника и собственного незнания, которое будет разоблачено и испортит репутацию.
      Но крестьяне просят, требуют, кричат, угрожают, подзадоривают, и в конце концов дуэлянты увидели, что деваться им некуда, и Видойе начал первым:
      - Бонжур!- сказал он Миладину.
      - Бонжур! - ответил ему Миладин.
      - Мерси! - продолжал разговор Видойе.
      - Мерси! - ответил ему Миладин.
      - Уй! - подтвердил Видойе.
      - Уй! - подтвердил и Миладин.
      Выговорившись таким образом, они хотели уклониться от дальнейшего разговора, но односельчане снова столкнули их.
      - Что же это, только по одному слову! - завопили недовольные.
      - Столько-то и я знаю! - заметил Радойе Пантович. - Вот я знаю слово "канон"; стоит только произнести подряд: канон, канон, канон, да и будет как бы по-французски.
      Увидели противники, что деваться им некуда, а так как они уже померились силами и перестали друг друга бояться, то и решили болтать, что бог на душу положит. Нужно было во что бы то ни стало спасать приобретенный среди крестьян авторитет, повисший теперь на волоске.
      Видойе мобилизовал все свои познания в области клубных меню и напряг силы:
      - Потаж де шуфлер, аньо роти, филе де беф, салад вер, мармелад!
      Миладин на это возразил:
      - Уй сенкант сенк, жандарк, мерси, вив ле роа!
      Поговорив таким образом по-французски, они не хотели больше произнести ни слова, хотя крестьяне и продолжали на них наседать.
      Сражение осталось незаконченным, но и Миладин и Видойе сохранили добрую славу знатоков французского языка. И все же слава и авторитет Видойе были выше: кроме знания французского языка, он обладал еще и смокингом, умел отлично держаться, а это импонировало даже Миладину, который охотно бывал с ним.
      Так мало-помалу Видойе занял первое место в селе, все его уважали, особенно молодые люди, охотно ему подражавшие.
      Однажды вечером несколько молодых людей и с ними Видойе стояли на углу около суда и беседовали, вероятно, о сельских делах.
      - Эх, если бы с божьей помощью я стал председателем общины, я все повел бы по-иному. Где у вас, братцы, водопровод, где электричество, где трамвай? Правда, для всего этого нужен бюджет, но какой же ты председатель общины, если не способен изобрести бюджет! Ну, а без всего этого, братцы, какая в деревне жизнь? О, незабвенная Франция, как я ее вспоминаю!
      - Ну конечно, там все по-другому, - поддакнул кто-то.
      - Конечно, по-другому. Вот я и смотрю, у вас в селе нет даже жюри.
      - Какой жюри?
      - Жюри для выбора Мисс. Почему до сих пор наше село Мачковац не избрало свою Мисс?
      Все замолчали, не понимая вопроса.
      - Стыд и срам! Что о нас скажут в Европе, если мы не доросли до выборов своей Мисс?
      Хотя они и не знали, что такое Мисс, все же после этих слов забеспокоились: как откликнется Европа, узнав, что село Мачковац еще не избрало свою Мисс? И Видойе взял на себя заботу спасти честь села Мачковаца перед Европой.
      Для этого он уже в следующее воскресенье созвал после обеда закрытую конференцию, предварительно уговорившись с учителем, молодым и бритым горожанин ном, который учительствовал первый год. Правда, учитель сначала выразил сомнение в успехе, сказав:
      - Минувшей зимою я попытался открыть школу танцев. Правда, у нас нет музыки, но я думал воспользоваться граммофоном старосты Илии. Однако ничего у меня не получилось. Вообще всякое культурное начинание наталкивается в здешнем селе на полное непонимание.
      Видойе все же надеялся на успех, и в воскресенье после обеда закрытая конференция собралась. На конференции присутствовали Видойе, как организатор, Миладин, поскольку и он был за границей, учитель, староста Илия - обладатель граммофона, и некий Спас, который в молодости был интернирован австрийскими властями и любил рассказывать о своих обширных знакомствах с разными австрийскими графинями и баронессами.
      Видойе в короткой речи высказался за необходимость избрать Мисс Мачковац и тут же предложил составить будущее жюри из участников настоящей конференции. Илия с граммофоном не мог сразу уразуметь суть дела, и Видойе объяснил ему, что народ, давший в прошлой войне столько героев, должен выдвинуть и самую красивую девушку, а если не сделать этого, то может случиться, что наряду с могилой Неизвестного солдата у нас будет и Неизвестная красавица, на голову которой станут возлагать венки. Мы должны, сказал Видойе, победить на всех фронтах, если хотим, чтобы с нами считались европейские народы.
      Потом перешли к вопросу о красавицах, поговорили об одной, о другой, каждый сообразуясь со своим вкусом; внезапно учитель задал вопрос: будут ли участвовать в конкурсе замужние женщины.
      - Я охватил бы и женщин, - добавил он, аргументируя свое предложение, ведь жаль пропустить, например, попадью, у которой исключительно красивые линии тела.
      - Этак вы и мою жену охватите? - спросил Илия с граммофоном, недоверчиво покачивая головой.
      - Да, - подхватил учитель, - я как раз ее на прошлой неделе со всех сторон рассматривал...
      Учитель не успел закончить фразы, так как Илия заскрипел зубами и замахнулся на него кулаком:
      - Кого ты, несчастный, со всех сторон рассматривал?
      Ей-богу, дошло бы до драки, и все бы пропало в самом начале, если бы не удалось успокоить Илию; учитель перед ним извинился, объяснив, что он рассматривал старостиху с эстетической точки зрения.
      - Ну ладно, пусть участвует и моя жена, - сказал Илия, успокоившись, но скажите на милость, что будет, если ее изберут?
      - Ничего особенного, братец, - объяснил Видойе, - она поедет в Америку.
      - Кто? Неужели моя Сока?
      - Да!
      - А потом?
      - А потом она голая станет фотографироваться для открыток.
      - Кто же станет фотографировать голую? - Илию снова охватило бешенство.
      - Подожди, братец, подожди, не лезь на рожон, пока не дослушаешь до конца, - успокаивал его Видойе. - Эти открытки станут продаваться, а она получит десять процентов. Что поделаешь, братец, сейчас и Земельный банк не получает больше шести процентов на свой капитал, а твой капитал принесет десять процентов.
      Несмотря на яркость и убедительность объяснения, Илия с граммофоном снова вспылил, обругал последними словами всю подготовительную конференцию и жюри и ушел взбешенный, яростно хлопнув за собой дверью.
      Разочарованные члены конференции пожали плечами и переглянулись.
      - Ей-богу, я думал, - первым высказался учитель, - если Илия завел в доме граммофон, значит он культурный человек. А тут вот что получается!
      Видойе не смутило это происшествие, и он спокойно продолжал работу. Дело, несомненно, было бы доведено до конца, если бы через некоторое время в класс, где происходила конференция, не ворвался поп. Он даже не ворвался, а влетел, сначала ударив ногою дверь и широко распахнув ее перед собой. Илия с граммофоном встретил дорогой попа и рассказал ему все по порядку, упирая на то, что думает учитель о его жене. Поп даже не поздоровался, а, еще стоя в дверях, загремел:
      - Где это ты видел, учитель, линию моей жены?
      - Да я так, вообще, с эстетической точки зрения... - начал было изворачиваться учитель, полагая, что эстетическая точка зрения успокоит и попа, как успокоила незадолго перед тем Илию с граммофоном. Но оказалось, что попа не так-то легко убедить эстетической точкой зрения; он вплотную приблизился к учителю и, глядя на него в упор, снова загремел:
      - Где это ты видел у нее линию, я тебя спрашиваю? - Раздалась звонкая пощечина; пустой класс начальной школы отозвался эхом, учитель схватился за щеку.
      Миладин соскочил с места и, пытаясь защитить учителя, толкнул попа, а взбешенный поп ударил Миладина палкой по голове. Теперь все жюри вскочило на ноги, пощечины раздавались без всякого уважения к эстетической точке зрения, или, иначе говоря, к культурной миссии, которую жюри взяло на себя, - спасти в глазах Европы честь и авторитет села Мачковаца. Над перевернутыми школьными партами и опрокинутым столом учителя летали школьные тетради и чернильницы, звенели разбитые стекла; на полу валялась картина с изображением святого Саввы, перед тем висевшая над стулом учителя, и вообще творились такие чудеса, каких еще не бывало ни в одном просветительном учреждении.
      Каким-то образом в ходе драки распахнулась дверь, и поп, под воздействием дружных пинков членов жюри, вылетел вон. В том, что поп вылетел таким образом, в конце концов еще не было ничего дурного, но, вылетев из школы, он, как был, - растрепанный и исцарапанный - влетел в трактир.
      Можете себе представить, какой шум поднялся в трактире, где староста Илия с граммофоном уже подготовил общественное мнение. Он рассказал всем, что в школе собрались бездельники, которые разглядывают чужих жен, выбирают по линии, чью жену раздеть догола и отправить в Америку за десять процентов чистого дохода. В этот огонь и поп подлил лампадного масла; народ в трактире, и без того возбужденный, заволновался, и все как один ринулись в поход на подготовительную конференцию, которая заседала в школе. К счастью, кто-то прибежал раньше и предупредил конференцию, члены которой тотчас рассеялись, не приняв никакого окончательного решения. Однако возбужденная толпа не ограничилась походом на школу, а отправилась по селу искать членов конференции.
      В эту ночь произошло побоище, какого не помнит история сербского народа со времен Косовской битвы. И когда занялась заря, учитель с перевязанной головой лежал в постели, весь обернутый луком, и размышлял о том, как любое культурное мероприятие сталкивается с непониманием в селе Мачковац. Рассказывают, будто Миладин даже признался, что не знает французского языка, лишь бы умилостивить толпу; все же ему сломали ногу и на телеге отвезли в окружную больницу. Легче всех отделался Спас, у которого были обширные знакомства среди баронесс и графинь: ему лишь слегка поранили голову и посадили несколько синяков на спине, так как он догадался залезть на шелковицу и целую ночь просидел на суку, боясь спуститься вниз. Вообще говоря, никогда ни одно жюри на свете не было так избито, как это.
      Видойе на заре покинул село, где его не поняли, и увез с собою смокинг, а вместе с ним и инициативу избрать Мисс Мачковац, чтобы спасти в глазах Европы честь и авторитет села Мачковаца.
      Вот почему Мисс Мачковац отсутствовала на Всемирном конкурсе.
      АМПУТАЦИЯ
      В один из теплых весенних вечеров, когда солнце уже собиралось в свою опочивальню, по направлению к столице шел трамвай, наполненный белградцами, которые провели послеполуденное время в Топчидерском парке. Немного раньше с Теразии отправился закрытый наемный экипаж с дамой и господином. На повороте, где Топчидерская дорога отходит от берега Савы и сворачивает в Топчидерский парк, трамвай и экипаж неожиданно столкнулись под неизбежные в таких случаях крики и визг пассажиров трамвая. Одна лошадь лежала со сломанной ногой, другая порвала хомут и тем избежала смерти, кучер успел вовремя соскочить, а экипаж перевернулся на обочину, придавив своей тяжестью ехавших в нем даму и господина. Пассажиры быстро выскочили из трамвая, подняли экипаж, извлекли из-под него стонавшую от боли пару, а затем, как это обычно бывает, трамвай продолжил свой путь; санитарная карета отвезла пострадавших в больницу; экипаж остался на шоссе, и на место происшествия прибыла полиция, чтобы произвести следствие и дать заодно материал для газеты.
      Все обошлось бы благополучно, если не считать незначительных ушибов у господина и дамы да ущерба, причиненного кучеру, но среди пассажиров трамвая, помогавших поднять экипаж, оказались люди, которые с удивлением узнали в придавленном господине Савву Мильковича, начальника железнодорожной дирекции, а в придавленной даме - Лилику Рокничеву, машинистку из той же самой дирекции. Всем стало совершенно ясно, что господин Савва, человек женатый, предусмотрительно нанимая закрытую карету, не предвидел столкновения с трамваем и раскрытия того, что должно было остаться тайной закрытого экипажа.
      Господин Савва был человеком интеллигентным и занимал притом высокое положение в государственной иерархии. Он сумел превозмочь физическую боль, которой поддался бы любой другой, менее интеллигентный человек, и, пока его везли в санитарной карете, отчетливо оценил всю незавидность своего положения как в глазах государства, так и в глазах жены.
      Приехав в больницу и нечеловеческими усилиями превозмогая боль, он неотрывно глядел в глаза врачу, пока шел осмотр. Он ждал врачебного заключения, и ему казалось, что в этот момент только слово "ампутация" было бы для него спасительным.
      "Пусть ампутация! - думал он про себя, лежа на больничной кушетке. Только бы дали мне сразу наркоз, а затем, когда его действие пройдет, я стану делать вид, будто все еще под наркозом. Приходит государство к моему ложу и спрашивает: "Как же это вы, господин начальник, прокатились в Топчидер с машинисткой?" Я делаю вид, что еще не очнулся от наркоза и молчу. Приходит к моей постели жена и говорит мне: "Значит, Лилика тебе нужна, старый негодяй!" А я делаю вид, что нахожусь под наркозом, и ничего не отвечаю. Посмотрит государство в таз около моей кровати, увидит отрезанную ногу и пожалеет меня. Посмотрит жена в таз возле моей кровати, увидит отрезанную ногу и пожалеет меня!"
      Врач, между тем, закончил осмотр, но слова "ампутация" не произнес, а только улыбнулся и сказал:
      - Ушиб, небольшой ушиб. Нужно прикладывать к ноге буровскую жидкость, вот и все. Вызовите коляску, пусть отвезут господина домой.
      Последние слова подкосили господина Савву; он почувствовал, как экипаж всей массой своей снова навалился на него; только сейчас испытал он всю тяжесть боли, которую до сих пор преодолевал неимоверным усилием. Он принялся реветь, как осел, что, собственно, и не приличествовало положению, занимаемому им в государственной иерархии.
      Попытка врача успокоить его не имела успеха, врач даже смутился, когда разобрал, что кричит больной.
      - Ах, боже мой, боже мой, я ожидал ампутации!
      Чтобы успокоить больного, врачу ничего не оставалось, как присесть к нему на постель и сердечно, ласково спросить, что с ним и почему он ревет, как осел.
      Господин начальник, тронутый этим вниманием, приостановил демонстрацию невыносимых страданий и стал исповедоваться перед врачом. Он сказал, что для него ампутация была бы единственным спасением, а если этого нельзя сделать, то пусть по крайней мере его не посылают домой. Пусть его задержат хотя бы на сегодняшнюю ночь, пока пройдет первая вспышка.
      Грешный господин начальник полагал, что, оставшись в больнице, он спасется от того, от чего спастись было невозможно. Не прошло и двадцати минут после осмотра, едва ему приложили компресс из буровской жидкости, как в комнату, где он лежал, вошел молодой человек. Господин Савва подумал, что это кто-нибудь из врачебного персонала, и очень охотно стал отвечать на его вопросы.
      - Не будете ли вы так любезны рассказать мне, как все произошло? спросил молодой человек.
      - Разумеется, расскажу! - с готовностью ответил господин Савва и подробно описал всю сцену столкновения трамвая с экипажем.
      - А не будете ли вы добры объяснить мне, кто такая мадемуазель Лилика?
      - Лили?.. - смутился господин начальник. - Вы имеете в виду эту, в экипаже? Она, как вам сказать... она - моя сестра.
      - Но у нее другая фамилия.
      - В самом деле, другая, но это потому, что в действительности она сестра моей жены или, если хотите, могу вам сказать - она машинистка. Впрочем, эти подробности не так существенны.
      - И все же их можно использовать, - добавил юноша и, вынув из кармана блокнот, принялся записывать.
      У господина Саввы сразу заколотилось сердце в груди и кровь отлила от щек.
      - А... это... зачем вы это записываете? - пробормотал он.
      - Для газеты, я - журналист.
      - Да? - сказал господин Савва и почувствовал, как экипаж снова падает на него и плотно прижимает к земле.
      Когда он пришел в себя и открыл глаза, чтобы продолжить разговор, журналиста уже не было, а возле кровати стояла санитарка. Она сообщила, что его дожидаются две дамы. Комната завертелась перед глазами господина Саввы; висевшая под потолком электрическая лампочка вдруг оказалась на полу, а санитарка - как ни уверен он был, что она стояла возле кровати, благополучно переместилась на потолок. Он ничуть не сомневался, кто эти две дамы - там, за дверью. При мысли о жене и теще им овладело такое же чувство ужаса, как в тот момент, когда он увидел трамвай и отчетливо понял, что произойдет столкновение. Теперь жена представилась ему похожей на моторный трамвайный вагон, а теща - на прицепной, и он ясно увидел, как оба вагона быстро приближаются, и ощутил неизбежность катастрофического столкновения, которое уничтожит его. На этот раз он не смог придумать ничего лучшего, как снова завопить, будто все еще лежал под экипажем.
      Жена и теща вошли в палату, но в ответ на все их попытки заговорить с ним, он вопил так отчаянно, словно ему в этот момент отнимали ногу.
      Убедившись, что впервые в жизни он не дает ей слова вымолвить, жена плюнула на него; теща проделала то же самое; и они ушли, хлопнув дверью.
      Так закончился этот невероятно бурный день. Наступила ночь, полная кошмаров. За ночь господин Савва пять раз потел и видел странный сон: будто директор государственных железных дорог щекочет ему подошву одной ноги, а его жена - подошву другой; Лилика предлагает пить за ее здоровье буровскую жидкость, а теща, вооруженная кузнечными клещами, собирается извлечь у него пупок, уверяя, что тот провалился.
      Господин Савва проспал тяжелым сном до половины десятого утра, а едва пробудился, ему уже принесли теплый чай и утренние газеты, в которых, как полагали, его будут интересовать известия о вчерашних событиях. С некоторым страхом он развернул одну, другую, третью газету и увидел, что повсюду подробно описан вчерашний случай. Одна газета поместила статью под громким названием со множеством подзаголовков, которые сами по себе были столь многозначительны, что у господина Саввы мороз подрал по спине и перехватило дыхание. Подзаголовки гласили: "Экипаж со спущенными шторами", "Фатальное столкновение", "Таинственная история с экипажем", "Два факта, придавленные экипажем", "Невозможно установить, является Лили сестрой мужа или жены".
      Господин Савва, прочитав все это, снова ощутил боль в ногах, хотя с утра чувствовал, что она как будто немного утихла. Но он взял себя в руки, считая, что пришло время посмотреть правде в глаза. Он устремил взгляд в потолок, где тотчас появился большой вопросительный знак, от которого он уже не в силах был оторваться.
      Около десяти часов утра в палату больного вошел некий господин, секретарь министерства путей сообщения. Осведомившись о самочувствии господина Саввы, он перешел к делу:
      - Господин министр шлет вам привет и приказал мне выяснить, желаете ли вы сами подать в отставку, или... - Тут он извлек из кармана уже написанное прошение об уходе с государственной службы "по состоянию здоровья".
      Господин Савва взял бумагу, просмотрел ее и обнаружил, что она отпечатана на той же самой портативной машинке "Корона", на которой до вчерашнего дня печатала мадемуазель Лилика. Господин Савва поглядел еще раз в потолок на вопросительный знак, затем, безропотно покорившись неизбежному, протянул руку, взял перо из рук секретаря и подписал прошение об отставке. Но в тот же миг он опустил перо и страшно вскрикнул.
      - Ради бога, что с вами? - испуганно спросил секретарь.
      - Ничего, ничего. Мне показалось, будто мне сию минуту ампутировали ногу. Я почувствовал страшную боль!
      Через полчаса после ухода секретаря в палату вошел еще один господин, совершенно неизвестный господину Савве.
      - Я пришел сообщить вам, что домой вы можете не возвращаться. Только что, как адвокат вашей бывшей жены, я подал прошение о расторжении брака.
      Господин Савва отчаянно вскрикнул, так, что даже адвокату стало жаль несчастного.
      - Ради бога, что с вами?
      - Ничего, ничего. Мне показалось, что мне ампутировали вторую ногу.
      И господин Савва принялся ощупывать под одеялом свои ноги, так как ему действительно казалось, будто их только что отрезали и в самом деле сбылось желание, высказанное им накануне.
      Спустя несколько дней господин Савва вышел из больницы, но ощущение, будто у него отрезаны ноги, не проходило. С тех пор его передергивает всякий раз, когда он встречает трамвай или экипаж. И он терпеть не может пишущих машинок "Корона".
      ПОШЛИНА
      В купе нас было четверо: один по виду провинциальный купец, другой священник, потом я и молодая дама, красивая и изящная блондинка. Когда поезд отошел от белградского вокзала и кондуктор явился проверить билеты, я понял, что дама - иностранка: она не могла договориться с кондуктором, и я был вынужден помочь ей. Как выяснилось, она направлялась в Салоники и, узнав, что я буду ее спутником до самых Салоник, очень обрадовалась. Она призналась, что впервые едет на Восток, не знает языков и боится дороги.
      Наш спутник священник озабоченно осведомился у проверявшего билеты кондуктора, нет ли в поезде свободного купе. Кондуктор ответил ему не слишком любезно, и священник сам пошел искать по вагонам; немного спустя он возвратился, забрал свои мешки и сказал нам извиняющимся тоном:
      - Мне придется ехать всю ночь, а я не могу заснуть, если не вытянусь.
      И он ушел куда-то, оставив нас втроем. Наступила полночь, и каждый из нас устроился в своем углу, пытаясь немного подремать, насколько это вообще возможно при невероятной тряске вагона.
      На станции в Нише, куда мы прибыли на рассвете, мне удалось оказать прекрасной иностранке кое-какие услуги. Я раздобыл ей свежей воды для умывания, принес теплый кофе из ресторана и достал несколько иностранных газет. Тут, на станции Ниш, покинул нас и купец; мы остались в купе вдвоем с иностранкой.
      Беседуя со мной, спутница рассказала, что едет в Салоники навестить замужнюю сестру, с которой уже два года не виделась. Она с трудом упросила мужа отпустить ее: муж очень занят и не мог сопровождать ее в такую даль, а с тем, чтобы отпустить ее одну, он никак не хотел примириться. Он опасался также, что на Востоке люди недостаточно внимательны к дамам, и это больше всего мешало ему дать согласие на поездку жены.
      - Когда вы, сударыня, возвратитесь, скажите вашему супругу, что на Востоке люди так же внимательны, как и на Западе.
      Молодая женщина обрадовалась, услышав, что я знаком с ее зятем, управляющим одной иностранной торговой фирмой в Салониках, и попросила у меня визитную карточку, чтобы иметь возможность похвастать, кто за ней ухаживал в пути. Очевидно, ей было приятно прочитать на визитной карточке, что я высокий консульский чиновник; с этого момента дама стала еще любезнее. Это не значит, что до того она была нелюбезна, но, возможно, в глубине души стеснялась случайного знакомства и опасалась быть скомпрометированной в Салониках. После того как выяснилось, кто я, в ее обращении, кроме любезности, прозвучала нотка доверия.
      Спутница рассказала о своем браке и о муже, который так внимателен к ней, о себе и о том, как она любит мужа, любит так же, как в первый день брака.
      - Вы давно замужем?
      - Два года и пять месяцев.
      - Ого! - сказал я.
      - Что, собственно, вас поражает? - спросила она удивленно.
      - Я полагаю, времени достаточно, чтобы первая любовь немного остыла.
      - Вы думаете? - сказала она, слегка обиженная, и надула розовые губки.
      - Да! Но не судите меня слишком строго, у меня особый взгляд на брак.
      - Особый? Неужели существуют различные взгляды на брак?
      - Ну конечно. Я, например, полагаю, что мужу и жене достаточно год быть любовниками, во второй, третий, четвертый год и дальше - они друзья, в седьмой, восьмой и дальше - они приятели. А когда брак перевалит за двадцать лет, они станут родственниками.
      - Вы так думаете? - поразилась молодая женщина. - А я считаю - всегда будет так, как сейчас. По крайней мере я никогда не собираюсь изменять своих чувств. Мое отношение к мужу мне нравится, зачем же менять его?
      - Ах, сударыня, вы молоды. Вы еще не знаете жизни и потому говорите так уверенно. Вы не знаете, как мелочь, незначительная, непредвиденная мелочь способна изменить жизнь. Представьте себе экипаж, едущий по дороге. Экипаж крепкий, сильные кони, ровное шоссе, и пассажиры в экипаже беспечны и совершенно уверены - подобно вам сейчас, - что без всяких происшествий прибудут на место назначения. Один маленький камешек - шина лопается, колесо рассыпается, экипаж перевертывается... О, таких непредвиденных случаев много, очень много бывает в жизни.
      Произнося свою речь, я жестикулировал, и она, заметив у меня на пальце обручальное кольцо, тотчас же меня прервала:
      - Вы женаты?
      - Да! Следовательно, я говорю на основании собственного опыта.
      - Ваша супруга тоже в Салониках?
      - Да. Я по служебным делам провел несколько дней в Белграде.
      Затем мы беседовали о Салониках, о Востоке вообще. Поезд шел мимо станций, мимо скошенных лугов, по живописным ущельям, спеша к границе, которая в то время проходила около города Вране.
      - Еще одна станция, и мы на границе, - сказал я своей спутнице.
      - На границе? - спросила она с легкой тревогой в голосе.
      - Да!
      - Там производится таможенный досмотр?
      - Да, на турецкой стороне.
      - И строго осматривают?
      - Видите ли, я не имел возможности этого испытать, так как у меня дипломатический паспорт. Но, по моим наблюдениям, строго, очень строго.
      Молодая женщина умолкла и глубоко задумалась, ее лицо омрачилось тенью заботы. Мне не удалось продолжить беседу. Она отвечала лишь "да" и "нет", и чем ближе поезд подходил к границе, тем озабоченнее становилась она, не в силах скрыть тревогу.
      - Вы как будто чем-то обеспокоены? - попытался я вовлечь ее в разговор.
      - Действительно... я беспокоюсь... Не знаю, могу ли я вам открыться?
      - Почему же нет, сударыня?
      Она собралась что-то рассказать мне, но ее голос задрожал, дыхание стало прерывистым, и на глаза навернулись слезы.
      - Это нехорошо, я знаю, что это нехорошо, но... - она пыталась продолжать и снова запнулась.
      - Неужели это так страшно?
      - Нет, только мне действительно неловко перед вами. Я не соглашалась, я говорила мужу, что несогласна, но что поделаешь, если он страстный коммерсант и готов использовать любую возможность. Вы видите эти чемоданы?.. - она указала взглядом на свой многочисленный багаж.
      - В них ваши туалеты?
      - Нет, сударь, в них товары, они полны товаров. Мой муж посылает все это зятю для продажи, чтобы таким образом покрыть расходы по моей поездке.
      - Значит, это контрабанда?
      Она потупилась и покраснела.
      - Как же вы пересекли нашу границу?
      - Не знаю. Приятель моего мужа из Земуна переправил меня; он обо всем заботился, а не я.
      - А теперь?
      - Мне очень страшно. Строго ли здесь осматривают?
      - Вероятно! В Турции сейчас очень оживились четники, со всех сторон и разными способами для них перебрасывается оружие. Не удивительно, что таможенники с особенной строгостью проверяют чемоданы пассажиров.
      - Что же делать? - воскликнула она в отчаянии.
      Я пожал плечами, хотя очень сочувствовал этой хорошенькой женщине, попавшей в такое неприятное положение.
      - Я заявлю обо всем в таможне, пусть взыщут пошлину сполна. Это будет наукой моему мужу, чтобы в другой раз так не поступал.
      - Возможно, только... это все не так просто. Вы должны будете задержаться на границе в течение целого дня, пока багаж будет перегружаться, а вы - заполнять таможенные декларации. Лишь после этого товар отправят в салоникскую таможню, куда он прибудет неведомо когда и неизвестно в каком виде. Вопрос - прибудет ли вообще все это.