Ослиная скамья (Фельетоны, рассказы)

      - Что, господин Лаза?
      - Вы нынче собираетесь в Белград?
      - Да... - протянул господин начальник, - собираюсь, собираюсь, господин Лаза. Я ведь давно уже не был в Белграде. Вообще-то дел никаких нет, но хочется повидаться с господином министром; есть у меня в Белграде и родственники, да и для дома кое-что надо купить.
      - Ну конечно, надо съездить, господин начальник.
      Помощник ушел к себе в кабинет и проделал то же самое, что и его начальник, - то есть подрезал ногти, прочистил мундштук, свернул сигарету, заказал кофе, и только было решился приступить к работе и уже обмакнул перо в чернила, как в кабинет потихоньку вошел секретарь.
      - Добрый день, господин помощник.
      - О, господин Сима, добрый день!
      - Правда ли, господин помощник, что господин начальник собирается нынче в Белград? - с любопытством спросил секретарь.
      - Да, да, - важно ответил господин помощник, - он поедет. Мы только что говорили с ним, он поедет.
      - Да, поехать надо, конечно, надо! - поддакнул секретарь и возвратился в свой кабинет. Там он занялся тем же самым делом, которое уже закончили начальник и помощник, но только отпил первый глоток кофе, как вошел писарь с кипой бумаг под мышкой.
      - А, господин Пера, что это за бумаги?
      - Не очень срочные, - ответил господин Пера. - Можно подождать, я и позднее зайду.
      - Ну хорошо, хорошо... зайдите позднее.
      - А вот... позвольте узнать... правда ли, что нынче господин начальник собирается в Белград?
      - Да, господин Пера, мне только что говорил господин помощник. Начальник действительно собирается.
      Писарь вместе с бумагами ушел в свой кабинет, сел за стол и задумался. Он так задумался, что не заметил, как сигарета догорела до пальцев. Почувствовав ожог, он очнулся и увидел у дверей практиканта Срету. Господин Пера не слыхал, когда Срета открыл дверь и вошел.
      - Что вам, господин Срета?
      - Да так, ничего. Я пришел спросить, нет ли какой-нибудь работы?
      - Да, да, работа будет... я вас позову.
      - Хорошо, - ответил Срета и направился к выходу, открыл двери, переступил порог, но вдруг остановился.
      - Чего еще? - спросил писарь. - Вы хотите что-то сказать?
      - Да, если позволите.
      - Пожалуйста, говорите.
      Срета закрыл дверь и подошел к столу писаря.
      - Говорят, что господин начальник собирается нынче в Белград.
      - Ну?
      - Так я хотел спросить, правда ли это?
      - Правда, господин Срета.
      - Спасибо, большое вам спасибо, извините, что побеспокоил вас.
      Получив нужные сведения, Срета ушел в свой кабинет и, разумеется, сразу же обо всем рассказал стражникам.
      Готовя в тот вечер кофе в своей комнате, практикант Срета размышлял:
      "Боже мой, вот господин начальник отправится в Белград и будет говорить с самим господином министром. Конечно, будет говорить... Какой он счастливый! У него есть деньги, ему дают отпуск, а кроме того, он знаком и с господином министром... Хорошо ему. Господи, если бы он и за меня замолвил словечко. Если бы он только захотел..."
      В это время кофе закипел, и он принялся дуть в джезву 1, быстро помешивая, а потом снял ее с огня, долил холодной воды и закрыл крышкой, чтобы гуща осела. Проделав это, Срета сел за стол и подпер голову руками.
      1 Джезва - медный сосуд, подобие ковша, для приготовления кофе.
      "Я уже тринадцать лет работаю практикантом. У меня не было ни одного замечания. Пора бы получить и повышение. Разве я не лучше многих других?! Разве не меня столько раз благодарили за службу, разве не сказал как-то господин начальник при всех, что я самый добросовестный чиновник?!"
      Так размышлял господин Срета, пока не вспомнил о своем кофе, который уже настолько остыл, что пришлось снова ставить его на огонь.
      А на другой день господин Срета взял документы, переписанные им накануне, и понес писарю для сверки. Сверяли, читали, исправляли, работали и наконец закончили. А когда закончили, Срета начал разговор, задуманный еще вчера вечером во время приготовления кофе.
      - Хотелось бы мне спросить вас, господин Пера, если позволите.
      Писарь откинулся в кресле и исподлобья уставился на господина Срету.
      - О чем?
      - Очень вас прошу, скажите мне откровенно, довольны ли вы мной? Честно и добросовестно я служу или нет?
      - Я доволен вами, господин Срета.
      - Хорошо. Но справедливо ли, что я вот так, всю свою жизнь, буду практикантом?!
      - Нет, не справедливо. Но... знаете как... судьба...
      - Нет, не судьба, а случай. Нужно ждать, чтобы подвернулся подходящий случай. И я думаю, что лучшего случая никогда не будет.
      - Какой же это случай?
      - Да вот, господин начальник едет в Белград. Он будет разговаривать с господином министром, не так ли?
      - Да, будет.
      - Видите, если бы вы захотели сделать для меня...
      - Я? Что бы я мог для вас сделать?! - удивленно спросил писарь.
      - Могли бы, многое могли бы, если бы захотели. Замолвите за меня словечко перед господином секретарем.
      Писарь на мгновение задумался, затем весело кивнул головой.
      - Замолвлю, господин Срета, замолвлю. Пора вам получить повышение, давно пора. Я сейчас же поговорю с ним, и вы убедитесь, что я забочусь о вас, как о самом себе.
      Срета с благодарностью пожал писарю руку, и тот сразу же направился прямо к секретарю. Довольный и счастливый Срета возвратился в свой кабинет, а писарь уже говорил с секретарем.
      - Я бы хотел вас попросить, господин секретарь!
      - Пожалуйста. Что вы хотите?
      - Да так, одно дело, в котором вы могли бы мне помочь, если бы захотели.
      - С удовольствием, если это в моих силах.
      - Господин начальник едет в Белград, - продолжил писарь. - Там он встретится с господином министром и, конечно, будет говорить о своих чиновниках.
      - Конечно, конечно, - согласился секретарь.
      - Да... а нельзя ли... не сможете ли вы поговорить обо мне? Я уже шесть лет не получал повышения по службе, а... думаю, что заслуживаю. Ведь я ничем себя не опорочил.
      - Конечно, ничем, - поспешно согласился секретарь. - Что касается вашей просьбы, то это вы хорошо придумали, действительно, поездка господина начальника очень удобный случай. Я бы сам не догадался. Только... я не могу говорить с господином начальником!
      - Так и не нужно с ним. Поговорите с господином помощником.
      - С ним - да. С ним я поговорю.
      - Прошу вас, сделайте это.
      - Хорошо, сделаю.
      Секретарь крепко пожал руку писарю.
      - Вот у меня как раз есть несколько документов на подпись. Сейчас пойду к нему и, будьте спокойны, сразу же поговорю. - И секретарь поднялся с документами в руках.
      - О, благодарю вас от всего сердца.
      Писарь, с довольной улыбкой, удалился в свой кабинет, а секретарь с документами вошел к помощнику.
      - Что-нибудь на подпись? - спросил помощник, и по всему было видно, что ему не хотелось брать пера в руки.
      - Да есть две-три бумаги. Могут и подождать, не срочные.
      - Ну и пусть подождут, пока не перепишут все остальные.
      - Я их вместе и принесу. Но... я хотел бы вас попросить, есть тут дельце, которое вы можете, если захотите...
      - Что же это такое? - с любопытством спросил господин помощник.
      - Если бы вы захотели поговорить обо мне с господином начальником: он ведь едет в Белград и мог бы поговорить с господином министром. Вы сами знаете, что мне бы уже давно следовало получить должность помощника.
      - Но... - начал помощник.
      - Прошу вас, поймите меня правильно, - поспешно добавил секретарь. - Я не думаю быть помощником здесь, на вашем месте, боже сохрани! Я могу перейти в любой другой округ. А почему бы нет? Округ есть округ.
      - Да, верно вы говорите, - согласился помощник, и лицо его просветлело. - Действительно, вам следовало бы получить повышение. Человек вы способный, добросовестный и исполнительный. Хорошо, господин секретарь, я обязательно поговорю с господином начальником. И почему бы ему этого не сделать? Едет в Белград, будет говорить с господином министром, может поговорить и о вас. Вы заслужили, вполне заслужили, чтобы за вас похлопотать.
      - О, спасибо, большое вам спасибо. Вы так хорошо обо мне думаете. Я так благодарен вам и буду считать вас своим благодетелем.
      - Пожалуйста, пожалуйста, господин Сима. Вы заслужили.
      Помощник сразу же поднялся и - к начальнику.
      - Входите, входите. Садитесь, господин Лаза, садитесь. Поговорим немножко, - приветливо встретил его начальник.
      - Я как раз и шел к вам, чтобы поговорить по-дружески, попросить вас.
      - Э?.. О чем, господин Лаза?
      - Да... как бы вам сказать? Знаете, что мне сейчас пришло в голову. Ведь вы едете в Белград и встретитесь с господином министром. И, я думаю... не могли, бы вы поговорить с ним обо мне. Я думаю, что будет справедливо и благородно, если мне доверят округ. Не могу же я всю жизнь быть помощником. Вы и сами знаете, что я одиннадцать лет состою в этой должности. Вы, кажется, не так долго ожидали...
      - Да, - равнодушно ответил господии начальник. - Я был помощником только семь лет.
      - Семь! Вот видите, а я - одиннадцать.
      - Да, да. Давно ждете. Пора бы и вам получить округ.
      - Так почему бы вам не поговорить, если представится благоприятный случай.
      - Да!
      - Благоприятный случай! - повторил помощник.
      - Хорошо, хорошо, господин Лаза, обязательно поговорю! А почему бы мне и не поговорить с господином министром?
      Пришло время отъезда. За два дня до этого господин начальник обошел подряд все дома, зашел во все магазины попрощаться. Многие обещали проводить его.
      А когда наступило это утро, перед канцелярией стояла запряженная коляска, стражники подкладывали в нее сена, расстилали ковры, взбивали подушки. К коновязи у канцелярии были привязаны две оседланные лошади (стражники должны проводить господина начальника немножко подальше); перед входом в канцелярию собрались друзья, кое-кто уже ушел пешком до первого кабачка на окраине города. Многие отправились провожать в колясках. Они тоже держат путь к кабачку, чтобы там дождаться начальника и проститься с ним. Сначала проехала коляска протопопа (на ней потом возвратится вместе с протопопом госпожа начальница), затем в одной коляске - помощник, секретарь и писарь (Срета ушел пешком), за ними казначей и госпожа казначейша, лавочник господин Михаил со свояком и многие другие.
      Наконец к кабачку подъехала коляска начальника. Он вышел. Все выпили по чашке кофе, и наступила минута прощания.
      Перед отъездом господин начальник еще раз пожал руку господину помощнику и шепнул на ухо:
      - Я не забуду.
      Помощник отвел в сторону секретаря и шепнул на ухо:
      - Он сказал, что не забудет!
      Секретарь отвел в сторону писаря и шепнул на ухо:
      - Господин начальник сказал, что вас не забудет. Писарь отвел в сторону практиканта Срету и шепнул на ухо:
      - Господин начальник сказал, что вас не забудет.
      Повозка господина начальника двинулась в клубах пыли по дороге, а практикант Срета, счастливый и довольный, полный надежд на будущее повышение, пешком возвратился в город.
      Прошел день, другой, третий после отъезда господина начальника. Прошла неделя, другая. И вот в один прекрасный день госпоже Персе принесли от начальника из Белграда телеграмму следующего содержания:
      "Получил повышение в чине. Сообщи друзьям и моим чиновникам".
      Госпожа Перса в тот же день разнесла эту новость по городу и по всем канцеляриям.
      Не прошло и недели после этого известия, как господин начальник, получивший повышение, уведомил о своем приезде. Встреча была такой же, как и проводы. И господин протопоп в коляске, и казначей с казначейшей в коляске, и помощник с секретарем и писарем в коляске, и стражники на лошадях, и практикант Срета пешком.
      Подъехала повозка господина начальника. Он расцеловался с госпожой Персой и остальными, принял от друзей и чиновников поздравления с новым чином, а потом отозвал в сторону помощника, дружески пожал его руку и шепнул на ухо:
      - Говорил о вас. Господин министр записал.
      Помощник поблагодарил начальника, отозвал в сторону секретаря, пожал ему руку и шепнул на ухо:
      - Господин начальник говорил о вас, и господин министр записал.
      Секретарь поблагодарил, отозвал в сторону писаря и шепнул ему на ухо:
      - Господин начальник говорил о вас, и господин министр записал.
      Писарь поблагодарил, отозвал в сторону практикант та Срету и прошептал ему на ухо:
      - Господин начальник говорил о вас, и господин министр записал.
      Срета смиренно поблагодарил благодетеля, на глаза у него навернулись слезы, и он пешком направился в город, размышляя по пути:
      "Как хорошо, что я вовремя догадался и не упустил такой благоприятный случай".
      ЗУБ
      Господин Стева ужинал вчера с большим аппетитом и весело разговаривал с женою. На ужин была солонина с макаронами, поэтому он не смог утолить жажду тремя бокалами вина, выпитыми до последней капли. Ему принесли в запотевшем стакане холодной воды, и он выпил ее залпом. Вдруг лицо его перекосилось, он стукнул по столу пустым стаканом и мучительно застонал.
      - Что с тобой? - забеспокоилась супруга.
      - Зуб! - в отчаянии произнес он, вскочил со стула в, как раненый зверь, стал метаться по комнате.
      Супруга пробовала его утешить, но боль усиливалась, он мычал, стонал, на лбу выступила испарина.
      - Прими аспирин, - посоветовала супруга и высыпала на стол белые таблетки.
      Стева Яковлевич с жадностью проглотил таблетку. Продолжая стонать, походил по комнате, схватил вторую. И хотя это была большая доза, они ему не помогли.
      - Может быть, положить в дупло немного хинина? Говорят, помогает, предложила жена.
      Проделали и это, но господин Яковлевич убедился, что боль не только не уменьшилась, а, наоборот, усилилась.
      Вспомнили, разумеется, о согревающем компрессе. Господин Яковлевич лег на диван, приложив к щеке осколок горячей черепицы, но облегчения не было: он метался и рычал от боли.
      На помощь хозяйке явилась кухарка. По ее совету госпожа посолила хлебный мякиш, засунула в дупло, потом вытащила и положила туда немного чеснока. Затем заложила дупло комочком ладана. Господин Яковлевич терпеливо переносил все пытки, однако боль нарастала. Ему дали выпить рому, потом чистого спирта. Но никакие средства не помогали.
      Госпожа устала от переживаний за мужа, и заботы о господине Стеве Яковлевиче взяла на себя кухарка, которая принялась выискивать новые лекарства. Сначала она принесла ключ от ворот и приложила к голым плечам больного, потом налила ему в ухо камфары и растерла спиртом шею, наконец насыпала в свой чулок горячей золы и приложила к его щеке. Однако и это не помогало: страдания становились невыносимыми.
      Кухарка положила ему на щеку горчичник, и боль как будто уменьшилась. Но стоило только снять горчичник, оставивший на щеке большое сине-красное пятно, как господин Яковлевич зарычал громче прежнего и, потеряв от боли всякое самообладание, принялся швырять на пол и бить все, что попадалось под руку. С большим трудом удалось его утихомирить, раздеть и уложить в постель.
      - Лучше всего спокойно лежать и не думать о зубе, - посоветовала кухарка.
      - А еще лучше постараться заснуть! - поддержала ее супруга.
      Но все их советы и пожелания были напрасны: не думать о зубе он не мог, а о сне и говорить не приходилось. Господин Стева Яковлевич провел ужасную ночь: он никак не мог найти в кровати такое положение, при котором боль хотя бы немного утихла. Так и промучился до самой зари.
      Еще не рассвело, а он уже разбудил весь дом и сразу же стал одеваться, хотя совершенно ясно было, что ни один зубной врач так рано не принимает. Господин Яковлевич был похож на средневекового мученика, только что подвергнутого пыткам: сожженные ромом и спиртом губы оттопырились, язык распух, и он едва им ворочал, щека обожжена, лицо после бессонницы бледное и испитое. Трудно было удержаться от слез при взгляде на него.
      В семь часов он был уже одет, шляпа на голове - можно отправляться. Но куда пойдешь, если зубные врачи начинают принимать только в девять. Господин Яковлевич метался по комнате и злобно поглядывал на стенные часы, большая стрелка которых двигалась как никогда мучительно медленно. "Ровно в восемь буду в приемной у врача, чтобы оказаться первым, а то вдруг соберется человек десять, и прождешь до полудня", - думал господин Яковлевич, втайне надеясь, как это часто бывает с людьми, страдающими зубной болью, что зуб перестанет болеть сразу же, как только он переступит порог приемной.
      Между тем большая стрелка часов двигалась все медленнее. Не владея собой, господин Яковлевич в раздражении схватил стул, вскочил на него и перевел стрелку на целых пятнадцать минут вперед. Когда часы таким образом показали три четверти восьмого, он схватил шляпу и, ни с кем не попрощавшись, пулей вылетел из дома.
      Он бежал по улицам, словно спасался от жандарма: ничего не видел, ни на кого не смотрел, ни с кем не здоровался. Воображение его уже рисовало клещи, а в них червем извивался и каялся во всех грехах этой ночи ненавистный зуб.
      В конце одной тихой улочки, через которую проходил его путь, Яковлевич встретил своего старого учителя господина Милошевича. Хотя в этот момент ему ни до чего не было дела и он ненавидел весь мир, чувство почтения к учителю, известному философу, которого все уважали, оказалось сильнее боли. Он снял шляпу и поздоровался.
      - Ах это вы, господин Яковлевич! - воскликнул учитель, отвечая на приветствие. - Как приятно, что я вас встретил!
      - Да, да! - пробормотал господин Яковлевич заплетающимся языком и хотел было бежать дальше, но учитель загородил дорогу и ухватил его за пуговицу пальто.
      - Как я рад, что встретился с вами, - продолжал учитель, крепко держа его за пуговицу. - Скажите, пожалуйста, вы не читали критику Станиславлевича на мою книгу "Взаимосвязь явлений и причин"?
      - Нет, не читал... Я прошу вас, господин учитель, извинить меня, но я спешу к зубному врачу, у меня ужасные боли, всю ночь меня мучил зуб...
      - Не думайте об этом, - ответил учитель и еще крепче ухватился за пуговицу его пальто. - Лучшее средство вылечить больной зуб - не думать о нем.
      - Да, но... - попытался вырваться господин Яковлевич.
      - Он оспаривает, - перебил его учитель, - самую основную и неопровержимую истину, известную даже дилетантам. Он просто-напросто утверждает, что в природе могут быть явления без причин, в то время как причинность, отношение между причиной и явлениями является основным всеобщим законом, что...
      Господин Яковлевич попытался освободиться ценою своей пуговицы, но учитель, увлекшийся спором, выпустил пуговицу, крепко ухватил его за лацкан пальто и продолжал:
      - Таким образом, если бы явления имели какое-то начало, будь то во времени или в пространстве, тогда бы, предположим, первое из них, из которого произошли все остальные, могло бы быть и без причины. Но такое положение можно признать только в том случае, если была бы установлена обособленность данного явления. Известно, между тем, что так не бывает. Явления представляют единую непрерывную цепь, в которой каждое связано с предыдущим. Следовательно, они происходят одно из другого, и установить начало и конец этого процесса невозможно. А что все это значит? Это значит, что причина возникновения явлений заключается в их взаимосвязи, или, другими словами...
      У господина Яковлевича закружилась голова и потемнело в глазах. Он смотрел на учителя, но уже плохо различал его: казалось, что перед ним какая-то безликая вращающаяся масса. Он видел то цилиндр, то руку, то ногу, потом все это исчезало, кружась в каком-то диком вихре. Он слышал его голос, но этот голос походил скорее на визг и скрежет какого-то огромного сверла, которое вгрызается в глубину его зуба. И он действительно вдруг почувствовал невероятную боль.
      - Во времени и пространстве явления не имеют и не могут иметь ни внутренних, ни внешних границ, а если бы таковые были, это значило бы... доносился голос учителя. Но в этот момент как будто пронесся вихрь: цилиндр учителя полетел в канаву, полную воды после вчерашнего дождя, а учитель вскрикнул, словно у него вырвали коренной зуб. Отвесив почтенному учителю затрещину, господин Яковлевич понесся по улице, как заяц, преследуемый собаками. Он не понимал, что произошло, не помнил ни одного своего движения, не знал даже, куда бежит. Господин Яковлевич не помнил, как оказался в приемной врача, в которую ворвался сломя голову. Пришел он в себя лишь в тот миг, когда почувствовал огромное облегчение, словно с груди его сбросили тяжеленную бочку, и он чуть не обнял доктора, того самого доктора, мать, отца и других родственников которого поминал ночью недобрыми словами.
      Возвращаясь от врача в хорошем настроении и с легким сердцем, он припомнил дорогой все, что пережил вчера. Вспомнил он и про камфару в ушах, и чулок кухарки, вспомнил горчичник, оставивший на лице внушительный синяк, и подушки, которыми жонглировал всю ночь. Среди этих воспоминаний вдруг представился ему и почтенный учитель. Только сейчас сообразив, что дал ему пощечину, господин Яковлевич вздрогнул. Ему стало очень неприятно и стыдно за себя.
      Домой господин Яковлевич возвратился без зуба, но с угрызениями совести, которые мучили его так же, как раньше мучил зуб. Дождавшись вечера, он лег в постель с намерением хорошенько выспаться после такой мучительной ночи.
      Но уснуть долго не мог. Он ворочался в постели, обеспокоенный думами об учителе, пощечине и цилиндре, который, как он хорошо теперь помнил, упал в канаву и вымок в грязной дождевой воде.
      Утром, когда он проснулся и вышел из дома, метрах в двухстах показался жандарм. При виде блюстителя порядка у Яковлевича дрогнуло сердце, хотя раньше он много раз встречал жандармов и равнодушно проходил мимо них. Предчувствие не обмануло его: жандарм остановился перед ним, козырнул и вручил повестку с приглашением явиться в полицию завтра в девять часов утра.
      Господину Яковлевичу предстояла еще одна тяжелая ночь. Такая же, какую он провел перед тем, как расстаться с зубом. Ничего не сказав жене об "авантюре", как он мысленно назвал свой поступок, он лег в тот вечер раньше обычного, но опять долго не мог заснуть.
      "Ну вот, - думал он про себя, - и зубной врач принимает в девять часов, и следователь принимает в девять. Конечно... учитель прав: каждое явление имеет свою причину, и все явления причинно связаны одно с другим и вытекают одно из другого. Если бы я не поел позавчера солонины, я бы не захотел пить; если бы меня не мучила жажда, я не стал бы пить холодную воду; если бы я не пил холодной воды, у меня бы не заболел зуб; если бы у меня не заболел зуб, я не дал бы пощечину учителю, не было бы повестки и не пришлось бы утром идти в полицию..." - целая цепь всевозможных причин и следствий представилась господину Яковлевичу. Бессонница совершенно измучила его, и он едва дождался восхода солнца.
      Встав, как и позавчера, очень рано, он испытывал такое же волнение и нетерпение, так же взобрался на стул и передвинул часовую стрелку на пятнадцать минут вперед, затем нахлобучил на голову шляпу и, ни с кем не попрощавшись, пулей вылетел из дома.
      В приемной полиции ждать пришлось недолго. Следователь тотчас же принял его. В кабинете следователя господин Яковлевич чувствовал себя значительно хуже, чем в кресле зубного врача. На небольшом диванчике в простенке между окнами сидел учитель, тот самый почтенный и достойный учитель, которому позавчера он дал пощечину. Яковлевичу стало так стыдно, что он опустил голову, не смея взглянуть в глаза своей жертве.
      Наступившую неприятную паузу прервал учитель, обращаясь к следователю, который тоже был его учеником и так же уважал учителя, как и господин Яковлевич.
      - Я знаю, что мне здесь не место, - начал учитель. - Здесь не суд, а только следствие, но я хотел бы услышать, что скажет в моем присутствии этот господин в свое оправдание.
      Господин Яковлевич почувствовал, что обливается потом, и еще ниже опустил голову.
      - Итак, сударь, - обратился следователь к Яковлевичу, - признаете ли вы, что двадцать первого числа сего месяца в восемь часов утра вы публично нанесли оскорбление действием почтенному господину учителю?
      - Признаю! - краснея ответил Яковлевич.
      - Чем вы можете объяснить свой поступок?
      - Я... это... так сказать... - начал извиваться бедный Яковлевич. - В то утро и ночью у меня ужасно болел зуб... Это довело меня до сумасшествия... я в то время не мог отвечать за свои поступки. Я каюсь, я стыжусь своего поступка, я умоляю о прощении, я вижу и сам...
      - И все же из всего этого я не вижу, что вам дало повод для таких действий, - сказал следователь. - Ведь вы не можете на том основании, что у вас болит зуб, бить на улице по щекам первого встречного?
      - Да... конечно, - согласился несчастный Яковлевич. - Дело было так: уважаемый господин учитель встретил меня на улице в то время, когда я, измученный ужасной болью, торопился попасть в кресло зубного врача и освободиться от этой напасти. Господин учитель остановил меня и стал говорить о критике некоего Станиславлевича на его книгу "Взаимосвязь явлений и причин". Я понимаю негодование господина учителя и его желание с кем-то поделиться мыслями, так как этот идиот критик оспаривает непоколебимую истину, которая каждому известна, в том числе и нам - дилетантам.
      - Да, господа, - вступил в разговор учитель. - Он попросту утверждает, что в природе могут быть явления без причин, в то время как причинность, в то время как взаимосвязь между причиной и явлением - основной всеобщий закон...
      - И все-таки мне непонятна причина вашего поступка, - прервал учителя следователь, обращаясь к господину Яковлевичу.
      - Я согласен, что причины не было, если вы не примете за смягчающее обстоятельство зубную боль. Я придерживаюсь совершенно того же мнения, которое защищает господин учитель... Нет в природе явлений без причин, и...
      - Как? - воскликнул учитель, обращаясь к Яковлевичу, и лицо его озарилось восторгом. - Вы, значит, разделяете мои взгляды?..
      Господин Яковлевич, услышав слова учителя, быстро оценил обстановку и тотчас сообразил, как ему действовать дальше.
      - Разумеется, господин учитель, я согласен с вашими утверждениями. Если позволите, они логичны и подтверждены самой жизнью. А этот осел критик...
      - Так вы... - воскликнул учитель с еще большим восхищением и протянул Яковлевичу руку. - Тогда совсем другое дело. А я думал, что вы ударили меня из-за несогласия с моим мнением...
      - Ну как вы могли это подумать?
      - Тогда совсем другое дело. Тогда моя жалоба совершенно беспредметна, и я беру ее обратно. Видите ли, господа, - и тут учитель ухватился левой рукой за пуговицу пиджака следователя, а правой за пуговицу господина Яковлевича. - Видите ли, господа, если бы явления имели известное начало, будь то во времени или пространстве...
      И учитель говорил, говорил бесконечно. Часы пробили десять, одиннадцать, а учитель все говорил. Следователь и Яковлевич поглядывали на него исподлобья и ободряли друг друга взглядами. Когда наступил полдень, у следователя потемнело в глазах и появилось страстное желание дать учителю затрещину. Он даже поднял руку, но вовремя остановился.
      Наконец миновал и полдень. Чиновники ушли из канцелярии, жандармы выпроводили всех из приемной, в полиции наступила мертвая тишина. Только в кабинете следователя продолжал раздаваться голос учителя:
      - Явления не имеют и не могут иметь во времени и пространстве ни внутренних, ни внешних границ, так как если бы они были, то это значило бы...
      ТАРАКАН
      С давних пор ходят слухи, будто господин Петар Илич при столкновении поездов, в суматохе и панике, подсунул кому-то свою жену и втихомолку избавился от брачных уз. Однако это не совсем верно, хотя подобные разговоры и сплетни небезосновательны. Вот как все происходило в действительности.
      Господин Петар Илич родился с хорошим вкусом. Собственно говоря, автор этого рассказа затрудняется утверждать с достоверностью, что он родился с хорошим вкусом, можно, однако, сказать, что господин Петар Илич родился с чувством хорошего вкуса. Это проявилось уже в первые дни его жизни, когда мать заболела и ему привели здоровую и крепкую, но очень некрасивую кормилицу: маленький Петар Илич с отвращением и ужасным криком отвергал все ее попытки приблизиться к нему. Зато, когда нашли молодую, крепкую и красивую кормилицу, маленький Петар Илич жадно, присосался к ней, не обращая внимания на то, что присутствие красивой кормилицы постоянно вызывало неприятные сцены между отцом и матерью. Он не выпускал изо рта источник питания, даже когда был совершенно сыт и молоко текло по его подбородку.
      Много мучений было и с игрушками, которые ему покупали. Его нельзя было обмануть куклой, сделанной из тряпок, с нарисованными чернилами глазами и бровями; его удовлетворяли только искусно сделанные и хорошо одетые куклы из магазина и никелированные погремушки.
      Позднее, когда маленький Петар Илич вырос, он полюбил хорошие книги, хорошие галстуки, хорошие ботинки, хорошие носовые платки, а когда еще больше подрос, полюбил и красивых женщин.
      С этого времени красота в его глазах стала единственным достоинством женщин. Вы могли сколько угодно говорить ему об интеллигентности, благородстве, нежности или другом каком-нибудь качестве той или иной девушки, - для него красота оставалась единственным мерилом. В этом он зашел так далеко, что даже богатство, хотя бы оно и составляло баснословную сумму, не мешало ему отдавать предпочтение красоте.
      Когда прошел слух, будто бы господин Петар Илич намерен жениться, все сказали: "Любопытно, это должно быть нечто замечательное!" Действительно, когда наконец стало известно, что он обручился и с кем обручился, все убедились в его тонком вкусе. Он сделал предложение сироте, необычайно красивой девушке, чью красоту можно было бы воспеть только в песне.
      - Это не девушка, это мадонна! - воскликнул учитель рисования, услышав про обручение господина Илича.