Ослиная скамья (Фельетоны, рассказы)

      - Прошу слова! - взвизгнула маленькая кудрявая болонка.
      - Слово имеет болонка! - пролаял председатель.
      - Очень прошу президиум, - нежно заскулила болонка, - призвать к порядку эту палилулскую дворнягу; пусть этот пес не действует мне на нервы. Весь в репьях, на хвосте у него сплошной репейник, а еще вьется вокруг меня.
      - А что, - рявкнул палилулец, - я ведь тоже гражданин этой страны, даже если у меня хвост в репьях.
      - Успокойтесь! - взывает председатель.
      - Посмотрите только! - лает палилулец. - Выкупалась, надушилась одеколоном, а теперь никто не смеет даже сесть с ней рядом. Ишь, модная картинка!
      - Тише вы, ради бога! - успокаивает председатель. - Я просил бы с мест вопросов не задавать, иначе мы никак не сможем перейти к повестке дня, а мы ведь не депутаты скупщины, получающие деньги за каждый день заседаний и готовые заседать сколько угодно. Будьте добры говорить только о деле, ради которого мы здесь собрались.
      - Прошу слова! - рычит пес с Нового Селишта.
      - Я не понимаю намерения властей, - продолжает рычать оратор. - Я не знаю, мешаем ли мы властям как сословие, и они нас, как таковое, хотят уничтожить, или им мешает наш лай. Если только лай, то у властей есть средства это пресечь. Пусть издадут более строгие законы об ограничении печати, и мы будем лаять совсем иным тоном. Если же они и в самом деле думают уничтожить наше сословие, то следует прежде поставить вопрос: действительно ли мы самое ненужное сословие в столице? Я могу назвать целый ряд других совершенно ненужных в нашем обществе сословий, так почему бы тогда не разрешить живодерам вылавливать также и их, а не только нас? Но полиция наша на это не обращает внимания.
      - Позвольте, позвольте! - поднимается со своего места дворняга-секретарь. - Я запрещаю облаивать государственную власть. Решение принимало городское самоуправление, на него вы и лайте, а на правительство нельзя.
      - Эх, будем лаять, если понадобится, даже на господа бога, - хрипло тявкает палилулец с репьями на хвосте.
      - Успокойтесь! - рычит председатель.
      - Гав! - лает одноглазый пес с городской окраины.
      - Гав, гав! - присоединяются к нему еще несколько голосов.
      - Позвольте, вы это в адрес полиции? - спрашивает секретарь.
      - Тише, ради бога! - призывает председатель и встает на задние лапы, чтобы окинуть взглядом собрание.
      В этот момент возникает какая-то сутолока. Слышится лай, визг, собаки сплетаются в клубок, кусаются, царапаются, душат друг друга.
      - Что такое, в чем дело? - рычит председатель. - Что там происходит?
      - Безобразие! - зло отвечает хромая собака. - Ужасное безобразие: эта болонка принесла с собой кусок ветчины, и теперь из-за него все передрались.
      - Что же вы, это вам не обструкция в парламенте, чтобы приносить с собой еду. А где эта проклятая ветчина?
      - Ее проглотил пес с репьями на хвосте.
      - Ну и пусть, на здоровье! - лает оратор с Нового Селишта, хотя у самого слюна так и струится из пасти.
      - Прошу вас, господа, приступим к повестке дня! - призывает председатель.
      - К повестке дня, к повестке дня! - рычит собрание.
      Слово попросила хромая собака, но едва она начала свою речь, как вдруг на улице послышался треск, грохот и визг. В ряды собравшихся неожиданно ворвалась какая-то дворняжка, к хвосту которой была привязана жестянка из-под керосина. Болонки заголосили, словно вдовы, другие собаки завыли, началась всеобщая паника.
      Дворняжка с жестянкой на хвосте носилась среди участников собрания, жестянка отскакивала от земли и била присутствующих по головам.
      Сборище стало разбегаться. Первым удрал председатель, за ним секретарь, а потом и все остальные.
      На месте происшествия храбро остался только один палилулец с репьями на хвосте. Как военачальник разбитой армии, он осмотрелся по сторонам, оскалил зубы и произнес:
      - Отвратительно! К каким только средствам не прибегает наша полиция, чтобы разогнать собрание!
      Затем он поджал хвост и потрусил вдоль Крагуевацкой дороги.
      ЖАНДАРМЫ-КУРСАНТЫ 1
      Итак, наши жандармы сдали экзамены, что вполне равноценно окончанию высших курсов, ибо самый низший курс наук каждый из них прошел прежде, чем стать жандармом.
      1 По поводу учреждения жандармских курсов. (Прим. автора.)
      Подумайте, как это великолепно - иметь образованных жандармов! В конце концов вы и сами увидите существенное различие между тем жандармом, который совсем по-простецки помянет вашу мать, и тем, который обругает ваших мать и отца со знанием дела и грамматически правильно.
      Но это еще не все. В школе жандармов, как известно, были тренировки по боксу, и в первый же раз, когда они начнут расталкивать граждан кулаками, граждане почувствуют немалую разницу между жандармами образованными и необразованными. Так, например, неученый жандарм толкнет тебя кулаком куда попало, а образованный - прямо в селезенку, так что у тебя в глазах потемнеет и ты вынужден будешь признать, что он хорошо сдал экзамен.
      Позавчера я присутствовал у них на экзаменах и, право же, какое удовольствие было их слушать!
      Председательствующий учитель берет карандаш, сосредоточенно изучает список учеников - и вдруг:
      - Пусть выйдет номер семьсот тридцать четыре.
      А ученик № 734 как щелкнет перед ним каблуками, так все окна в школе задрожали.
      - Ответь мне... - раздумывает учитель, - ответь мне, что ты скажешь гражданину, если увидишь, что он выливает на улицу помои?
      Ученик № 734 отдает честь и начинает:
      - Я ему скажу... скажу ему... этому самому... я скажу гражданину: "Скотина ты этакая, что, другого места не нашел, что ли?"
      - Да, ты мог бы сказать и так, но ты должен также обратить внимание гражданина на исполнение предписаний и объяснить, что ему следует делать с помоями.
      - А, это... - чешет в затылке № 734, - я ему скажу: "Убери эту дрянь с улицы, не то я так сверну тебе шею, что ты вылижешь эти помои".
      - Ну хорошо! - продолжает учитель. - Ты, скажем, сделаешь гражданину замечание, а он не учтет его; какое ты сделаешь ему замечание во второй раз?
      - Я скажу ему: "Слушай, ты, не жди, чтобы я тебе дважды говорил одно и то же", и покажу ему кулак.
      После этого ответа учителя начали между собою о чем-то перешептываться и, решив, что № 734 задали очень трудный вопрос, предложили ему полегче:
      - Скажи нам, пожалуйста, как ты должен поступить, если увидишь, что на улице двое дерутся?
      - Дам затрещину и тому и другому.
      - Хорошо, это, так сказать, мимоходом. Но что ты скажешь им как представитель власти?
      - Ну... скажу им: "Мать вашу, нашли место, где драться".
      - Прекрасно, но скажи мне, каким образом ты узнаешь, кто из них виноват?
      - Не стану и узнавать! - отвечает № 734 решительно.
      - Как это не станешь узнавать?
      - А так. Отведу обоих в участок, и пусть там разбираются, кто виноват.
      Так приблизительно выглядел экзамен. Поэтому мы, жители столицы, можем быть спокойны: у нас теперь образованные жандармы.
      Сейчас, между прочим, ходят слухи, что и воры решили открыть свою школу, так как им не хочется отставать от жандармов. Не могут же они, необразованные, состязаться с образованными жандармами.
      ПОП-ОФИЦЕР
      Несколько дней тому назад вы, вероятно, читали, что последним приказом по армии некий поп был произведен в офицеры. Это поп Влада Джуркович из Лапова.
      Не подумайте, что я пишу вам об этом, поскольку мне тут что-то не по душе. Упаси боже! Напротив, я считаю, что многих, многих попов следовало бы произвести в офицеры, а очень многих офицеров разжаловать в попы.
      Итак, я ничуть не огорчен. Напротив, я думаю, что присвоением этому попу офицерского чина найден единственно верный способ насаждения в нашей церкви дисциплины.
      Только уж надо действовать последовательно. Митрополита, например, можно было бы произвести в генералы, епископы могли бы стать полковниками, а именно: епископ Мелентий - полковником пехоты, епископ Никанор - полковником кавалерии, епископ Савва - артиллерии, а епископ Сергий из Шабаца - главным интендантом.
      Протоиереи, разумеется, стали бы майорами различных родов войск. А некоего протопопа Божу с кладбища я назначил бы майором жандармерии.
      Попы превратились бы в капитанов и поручиков, дьяконы - в подпоручиков, пономарям были бы пожалованы нижние чины, а звонари стали бы горнистами.
      Боже мой, вот было бы славно, если бы в церковь удалось внести воинский дух. Представьте себе, например, капитан поп Пера отворяет алтарь, становится перед ним и громогласно командует собравшимся в церкви набожным прихожанам:
      - Смирно!
      Затем берет кадило, кадит христианам - а сам все поглядывает на них искоса - и начинает службу.
      - Благословен господь... Эй ты, грешник в заднем ряду, не вертись. Не вертись, я тебе говорю, а то как шарахну этим кадилом по башке!
      Грешник перекрестится, замолчит, не смея шелохнуться, и внимательно слушает дальнейшую службу. А поп-капитан продолжает:
      - Слава тебе господи, слава тебе... Во славу твою... ты, ты, четвертый с краю, что рот разинул, как ворона? Вот брякну Евангелием по голове, тогда успокоишься.
      Так продолжалась бы служба божья и дальше, любо-дорого послушать.
      И мы добились бы не только дисциплины, но и многого другого. Так, например, было бы полностью упорядочено положение духовенства. А вы знаете, что положение духовенства и учителей - это вопросы, десятилетиями причиняющие нам немалые заботы.
      Кроме того, если бы попы стали офицерами, им можно было бы вдвойне засчитывать и годы службы. А они очень любят все двойное. Любят, например, двойные карманы, двойную оплату; полюбили бы, разумеется, и удвоенную выслугу лет.
      Все это могло бы осуществиться, если бы присвоение попу Владе офицерского звания не осталось единичным фактом. А так, нет ничего удивительного, что поп Влада из Лапова испугался и примчался в Белград расспросить о своем новом положении.
      Не знаю, кто его надоумил обратиться ко мне за советом. В конце концов я ему искренне, как близкому человеку, высказал свое мнение и хочу передать вам наш разговор.
      Поп. Вы господин Бен-Акиба?
      Я. Да, батюшка, вы не ошиблись.
      Поп. Мне сказали, что вы и мужчинам и женщинам с готовностью даете искренние советы.
      Я. Да, и притом бесплатно, батюшка. Я давно уже ввел в свою практику давать людям бесплатные советы.
      Поп. Благослови вас бог!
      Я. Спасибо. А что бы вы, батюшка, хотели?
      Поп. Ах, знаете, со мной случилось такое, чего, наверное, не случалось ни с одним попом во всей Сербии.
      Я. Да? А что же с вами случилось?
      Поп. Согласно последнему приказу по армии, я назначен подпоручиком запаса.
      Я. Смотрите-ка!.. Ну, что ж, поздравляю вас.
      Поп. Спасибо. Но вы не представляете себе, как меня это встревожило.
      Я. Вы, наверное, боитесь, что вас пошлют в военную академию?
      Поп. Нет, не в том дело. Прежде всего, я боюсь, чтобы это не появилось в газетах. Знаете, какие бывают журналисты? Им только бы все разузнать да высмеять.
      Я. Нет, зачем же. Я вам даю слово, что в газетах ничего не появится.
      Поп. Вот спасибо!
      Я. Не за что.
      Поп. И еще, знаете, беспокоит меня, как мое новое звание воспримет наша матушка церковь?
      Я. Точнее, вас беспокоит, как это дело воспримет отец митрополит?
      Поп. Да, конечно.
      Я. Не волнуйтесь. У отца митрополита есть прямой расчет быть на дружеской ноге не только с матерью церковью, но и с матушкой властью.
      Поп. Так-то оно так, но люди... что скажут об этом люди?
      Я. Не беспокойтесь! Все будет очень хорошо принято. У нас люди привыкли, что таможенники становятся министрами, офицеры ведают экономикой, профессора превращаются в лесничих, а журналисты изготовляют сыр. У нас в Сербии вовсе не чудо, если какой-нибудь поп станет офицером.
      Поп. Ну хорошо, только я не знаю, как мне теперь следует одеваться?
      Я. Не знаете? Это совсем просто. Сначала наденьте на себя офицерский мундир, а поверх него рясу.
      Поп. Ой!
      Я. Уверяю вас, вы обнаружите тут и практические преимущества. Прежде всего попадья вас крепче полюбит. Днем вы будете ходить по улицам в рясе, а когда вернетесь вечером домой, снимете рясу и станете подпоручиком. А для попадьи гораздо важнее, чтобы днем вы были священником, а ночью офицером, чем наоборот. У нее фактически будет два мужа...
      Поп. Ой?
      Я. Да, конечно. Когда какой ей больше по душе. Она сможет их менять. Захочет иметь мужа-попа - поп тут как тут, захочет офицера - пожалуйста.
      Поп. Разрази вас господь на этом месте, вы сущий проказник!
      Я. Большое спасибо. А кроме того, двойная форма очень поможет вам и при исполнении обязанностей по службе. Представьте себе, что к вам на исповедь приходит некая молодая девица. Вы ее спрашиваете, не вкусила ли она запретного плода? А она смущается и не хочет сознаться. Тогда вы приподнимете рясу, и юная особа сразу же станет откровеннее.
      Поп. А ну вас, разрази вас гром, как это я стану перед молодой женщиной задирать рясу!
      Я. Ах, боже мой, только для того, чтобы показать, что под рясою вы подпоручик. Поверьте мне, молодые дамы охотней и откровенней исповедываются подпоручикам, чем священникам!
      Поп. Да, это так.
      Я. Ну, видите, значит, я вам все от души советую.
      Поп. Что ж, большое вам спасибо. Но только в газетах обо всем этом вы ничего не напишете, правда?
      Я. Ах, пустяки, не беспокойтесь. Что, собственно, тут можно написать? Это совсем неподходящий материал для газеты.
      И поп, довольный, ушел, а я теперь хочу сдержать свое обещание. Больше не напишу об этом ни слова.
      БОРЬБА
      С тех пор как началось увлечение борьбой, всех охватила какая-то лихорадка. Зайдешь в ресторан выпить пива - разговор только о борьбе; идешь по улице - о борьбе все вокруг говорят.
      - У Мурзика, сударь мой, и сила и опыт, - доказывает один.
      - Да, но позволь, у Аберга превосходная школа.
      И все в таком духе. Об этой борьбе говорят больше, чем о той, которую чуть ли не под бурные аплодисменты всего сербского народа вели в народной скупщине радикалы и независимые 1.
      Право же, это настоящая эпидемия. Зайдите в любое государственное учреждение, и вы увидите одно и то же: дел накопилась куча, а чиновники воткнули перья в чернильницы и стараются перекричать друг друга. Весь народ разделился на партии: одни образовали "негритянскую" партию, другие "русскую", а есть и желающие создать "турецкую" партию. Господин Сима, например, говорит:
      - Мне, братец мой, импонирует Кара-Абдула 2.
      1 Радикалы и независимые - буржуазные партии в Сербии, боровшиеся за власть в скупщине.
      2 Мурзик, Аберг, Кара-Абдула - борцы, выступавшие в Белграде в 1907 году.
      Позавчера я зашел в одну канцелярию. Мне нужно было закончить там кое-какие дела, но господин шеф пригласил меня выпить с ним чашку кофе. А пока мы пили кофе, между господином шефом и господином секретарем разгорелся ожесточеннейший спор.
      - Вы правы, господин секретарь, вы правы. Борец не должен хватать противника за ноги, и Мурзик его не хватал.
      - Да, но он перебросил его через голову.
      - В том-то и дело. Он его, видите ли, схватил вот так... скажем, вот так... Выйдите, пожалуйста, сюда!
      - Кто, я? - спрашивает секретарь.
      - Да, прошу вас, выйдите, я покажу вам, - продолжает шеф, все более входя в азарт.
      Лицо господина секретаря стало похоже на пустой кошелек, но он попытался улыбнуться.
      - Ах, извините, господин шеф, я ведь и пошевельнуться не могу, ужасно в боку колет. Жена даже привязала мне сюда заячью шкурку с перцем.
      Я оцепенел от страха, как бы господин шеф не обратился с той же просьбой ко мне. Ведь я был бы вынужден согласиться бороться с ним хотя бы ради того, чтобы он закончил мое дело. А господин шеф уже совсем воспламенился: он снимает манжеты, нажимает кнопку звонка и одновременно продолжает свои доказательства.
      - Между прочим, он его со спины захватил, согласно всем правилам, безукоризненно.
      В эту минуту появляется рассыльный.
      - Пусть придет сюда господин Лаза, практикант! - распоряжается шеф.
      - Слушаюсь!
      Рассыльный уходит, а господин шеф продолжает доказывать:
      - Противник никак не мог удержаться на ногах. Ему оставалось только сделать один сильный рывок...
      Тут входит господин Лаза, практикант.
      - Ах, очень хорошо. Вы ведь борец, господин Лаза, не так ли?
      - Нет, господин шеф, я тенор в певческом обществе.
      - Какой еще тенор?
      - Просто я хочу сказать, что занимаюсь пением, - робко отвечает Лаза.
      - Одно другому не мешает. Подойдите, пожалуйста, сюда; станьте вот здесь.
      Что мог поделать господин Лаза? Только что, утром, он попросил выдать ему к пасхе аванс, и господин шеф пообещал удовлетворить его просьбу.
      - Итак, смотрите, - объясняет шеф секретарю, - он его схватил вот так.
      Шеф хватает практиканта за спину и поднимает вверх. Несчастный господин Лаза, не ожидавший такого маневра, заголосил, как убитая горем вдова.
      - А дальше что? - спрашивает секретарь с любопытством.
      - А теперь, прошу вас, господии Лаза, перекувырнитесь через голову.
      - Ой, господин шеф! - отвечает из-под потолка практикант, - я не умею.
      - Кувыркайтесь, я вам говорю. Ничего не бойтесь.
      Бедный господин Лаза ради тридцати динаров аванса со стенаниями делает над головой шефа сальто. В этот миг шеф роняет его, и он, распластавшись во весь рост, с грохотом валится на пол.
      - Пардон! - говорит шеф.
      А горемычный практикант пытается подняться, проклиная себя и тот самый час, когда ему пришла в голову мысль попросить аванс. Если бы еще речь шла о повышении, тогда можно было бы и через голову перекувырнуться, а тут только зря разбился. Я хотел помочь ему подняться, но господин шеф остановил меня.
      - Нет, вы еще не должны вставать! - обратился он к господину Лазе. Ведь вы не упали на обе лопатки. Вы не побеждены до тех пор, пока не положены на обе лопатки.
      - Я положен на все четыре лопатки, - защищается практикант.
      - Нет, нет, - спорит шеф, все более распаляясь, и налетает на господина Лазу. Начинается невероятная возня на полу. То сверху оказывается шеф, а практикант внизу, то практикант наверху, а господин шеф под ним. Из карманов у них повылетали записные книжки, пенсне, заявление господина Лазы об авансе, мундштуки, портсигары, запонки, и кто знает, чем бы все это кончилось, если бы мы с секретарем не воскликнули:
      - Все! Он коснулся земли обеими лопатками!
      Только тогда господин шеф поднялся с пола, а за ним совсем истерзанный практикант. Затем они принялись подбирать свои вещи.
      - Вот видите, - с торжеством обратился шеф к секретарю, - это и есть тот самый прием.
      Потом он обернулся к практиканту, который уже подкрался к дверям, опасаясь, как бы шефу не пришло в голову продемонстрировать на нем еще какой-нибудь прием.
      - Спасибо, господин практикант, - сказал ему шеф.
      - Не за что! - ответил господин Лаза.
      - А о том деле, знаете, после.
      Все это произошло позавчера.
      А господин Пайя еще больше перестарался. Его тоже захлестнула страсть к борьбе и потребность объяснять всем ее приемы, но, не имея собеседника, он отправился домой и стал давать урок своей жене.
      - Иди ты к дьяволу! - закричала госпожа Ружа, но это не помогло.
      - Видишь, он схватил противника вот так, а согласно правилам, он не смеет захватывать противника за ноги, иначе... видишь, этот прием...
      - Отстань от меня, ты что, рехнулся! - взвизгнула госпожа Ружа.
      - А ты можешь защищаться. Вот попробуй. Что, не пошевельнуться? Как бы ты теперь стала защищаться? Но ты не побеждена до тех пор, пока я не положу тебя на обе лопатки.
      И тут началась борьба. Крик, визг. Госпожа Ружа так вцепилась супругу в волосы, что он застонал от боли:
      - Ай... ты запутала мне руки платьем... не щиплись... что ты царапаешься? Ой, ой...
      - Разрази тебя бог, зачем ты перевертываешь меня через голову, - визжит госпожа Ружа, - почему ты сразу не положишь меня на обе лопатки?..
      От этой борьбы обезумел весь Белград. Право же, все заболели. Невозможно пройти спокойно по улице. Встречаю друга:
      - Добрый день!
      - Добрый день, - отвечает друг, одной рукой пожимая мне руку, а другой ощупывая мои мускулы.
      И не только друг, но и знакомые - все, все в эти последние дни ощупывают мои мускулы.
      Вот и меня захватила эта эпидемия, и я теперь в ужасном состоянии. Домой идти не смею: боюсь застать тещу и перебросить ее разок через голову, да и по улицам ходить опасно - как бы не пощупать мускулы у какой-нибудь дамы.
      Храни вас бог от этой болезни!
      СЛЕДСТВЕННАЯ КОМИССИЯ
      Возвращаются, возвращаются!
      Месяц тому назад я теплыми напутственными словами проводил первую партию отъезжавших на курорт женщин, а теперь, когда пришло время возвращения, говорю им "добро пожаловать!" И они уже едут, приезжают.
      Подойдите к отелю "Лондон" около четырех часов пополудни, когда прибывает местный поезд, и вы в любой день сможете увидеть несколько отъезжающих от вокзала фиакров. Рядом с кучером - большой чемодан и корзинка, на верхнем сиденье экипажа - теща и она, вернувшаяся с курорта. На нижнем сиденье - свояченица и он, муж. Он держит на коленях какой-то сверток и пальто жены, а сам уныло смотрит на проходящих по улице счастливцев.
      Так вот. На вокзале ее встретили муж с тещей и свояченицей. Она поцеловалась с мужем и коротко спросила:
      - Дома все в порядке?
      - Конечно! - ответил он.
      Затем она сунула ему в руку багажную квитанцию, носильщик поставил перед ней корзину, положил сверток, пальто, зонтик и другие мелочи, а она тем временем уже пустилась в длинный и пространный разговор с матерью и сестрой. Когда вещи были погружены и все уселись в карету, мужу на колени водрузили сверток и женино пальто. И вот они мимо "Лондона" едут домой.
      Когда подъезжают к дому, муж спешит вперед, отворяет двери и, едва вставив ключ в замочную скважину, уже чувствует в сердце какой-то холод.
      Не успевают они войти, как теща бросается к окну и распахивает его настежь:
      - Ох, господи, дайте немножко воздуху! Здесь душно, как в подвале!
      - Ах, боже мой, здесь совсем не проветрено! - вторит свояченица.
      Но вот внесены вещи, открыты все окна, и жена пробегает по комнатам, восклицая:
      - Господи боже, господи боже! Вот говорят: поезжай, лечись. Да лучше сидеть здесь и околевать, чем оставлять дом на такого балбеса.
      Она снимает блузку, надевает домашнюю кофту, сбрасывает башмаки и принимается искать домашние туфли.
      - Милош, где мои домашние туфли?
      - Наверное, здесь, - отвечает Милош, - где они еще могут быть?
      - Вот смотри, их же нет на месте, а я оставила их под кроватью.
      - Не знаю, - отвечает Милош, нагибаясь и начиная поиски, - не знаю; я твои туфли не украл, на что мне они.
      Наконец туфли найдены - одна за печкой, другая под ночным столиком. Тем временем свояченица уже поставила варить кофе, так как теща почувствовала себя дурно от скверного запаха в доме. Затем все они уселись поговорить.
      На самом деле это не разговор, а следствие, начатое против обвиняемого следственной комиссией в составе жены, тещи и свояченицы.
      Обвиняемый садится в угол, поджимает ноги под стул и устремляет пристальный взгляд в потолок.
      - Ну вот, Милош, разве я тебе не говорила, чтобы ты каждый день открывал окна?
      - Я открывал их.
      - Открывал, конечно, - добавляет теща, прижимая к носу платок, - а здесь дышать нечем!
      - Теперь посмотри сюда, - опять начинает жена, - это что такое?
      - Что? - спрашивает он.
      - Это не моя простыня на кровати.
      - Конечно, не твоя, - поддакивает теща.
      - Но чья же тогда? - спрашивает он голосом обвиняемого.
      - На всех наших простынях - монограммы, - добавляет свояченица.
      - Я не знаю, я ее не менял.
      - Она похожа на арестантскую простыню, - продолжает теща.
      - Ой, - удивляется свояченица, - я не смогла разглядеть монограмму из-за блох и этого желтого порошка.
      Затем наступает небольшой перерыв, так как свояченица подает кофе. Теща делает глоток, ставит чашку на стол и начинает:
      - Боже, бедный котенок, как он отощал, на него смотреть страшно!
      - Ой, бедняжечка! - всхлипывает свояченица и берет котенка на руки.
      - Ты, конечно, его не кормил?
      - Я кормил его каждый день.
      - Разве ты думал о доме и о котенке?! Кто знает, о чем ты думал и когда приходил домой... может быть, раз в три дня.
      - Я приходил каждый день.
      - Конечно, это видно по котенку.
      - Бедный котеночек! - вздыхает свояченица и нежно его гладит.
      Жена допивает кофе и снова идет осматривать квартиру. За ней, разумеется, отправляется и вся следственная комиссия.
      - Посмотри, посмотри, пожалуйста: под письменным столом лежит один носок. Как мог попасть носок под письменный стол?
      - Это, наверное, я сбросил его с кровати, когда раздевался, вот он и попал туда.
      - Ну хорошо, а где же второй?
      - Второй? - спрашивает несчастный Милош и засовывает голову под письменный стол. - Второй должен быть тоже тут.
      - А может быть, ты второй вообще не переменил, может быть, ты забыл?
      - Нет, нет, вот второй носок! - кричит свояченица из дальней, третьей комнаты.
      Теща, конечно, сразу же крестится.
      - Боже мой, боже мой, - причитает жена, - очевидно, ты плясал в доме канкан?
      - Вздор! - сердится Милош.
      - Но как же мог попасть второй носок в ту комнату? Где это видано, чтобы снимали один носок в спальне, а второй - через две комнаты. О, господи боже, как я все это переживу и что еще ждет меня в собственном доме!
      - Не надо, доченька, сердиться, - утешает ее мать, - какой же тогда прок от курорта?
      - Я и сама себя спрашиваю, какой мне прок от курорта? Такие деньги заплатила, старалась там изо всех сил, как настоящая мученица, а сюда приехала, чтобы помереть от огорчений.
      - А где же твоя фотография с этого стола? - вставляет свое слово теща.
      - И верно, где же моя фотография? - приходит в ярость жена.
      - Должна быть тут.
      - Зачем тебе понадобилось убирать мою фотографию? Ну и дела, изумительно! Муж остается в доме один и убирает фотографию жены. Что, она помешала кому-нибудь?
      - Вот она, здесь, она просто упала! - радостно кричит Милош, найдя фотографию.
      - Смотрите, смотрите, - говорит теща, продолжавшая разведку в комнатах, - смотрите, смотрите, а наш зять был очень бережливым. За целый месяц свеча у него и на вершок не сгорела.
      Услышав об этом открытии тещи, вся следственная комиссия склоняется над ночным столиком.
      - Да, конечно, он и пяти раз не зажигал свечу. Ты, наверное, возвращался домой на заре, и свеча тебе была не нужна?
      - Нет, я возвращался вовремя, - отвечает обвиняемый.
      - Почему же ты не зажигал свечу?
      - Не знаю... я ее зажигал, но не читал при ней, она горела, только пока я раздевался.
      - Погоди, погоди, вот здесь на столике все спички, я сейчас сосчитаю, сколько ты их истратил. Одна, две, три, четыре... всего одиннадцать спичек. Вот сколько раз ты зажигал свечу, а двенадцать ночей ты либо не ночевал дома, либо приходил на рассвете.
      - Нет, я зажигал свечу каждый вечер.
      - А где же спички?
      - Не знаю.
      - Как это не знаешь?
      - Не знаю, может быть, я их использовал.
      - Как это использовал? Как можно использовать горелые спички?
      - Ну... вместо зубочистки, например.
      - Эх, зятюшка, - перебивает его теща, - я не хочу вмешиваться в ваши семейные дела, они меня не касаются, но насчет зубочистки ты все придумал это совершенно очевидно.
      - Вообще, он какой-то смущенный, и ответы его вызывают подозрение. Вот, например, ты мне так и не сказал ни слова, почему мои домашние туфли оказались не на месте. Надевать их ты не мог, ведь это женские туфли, а, кроме того, у тебя есть свои. Так почему же одна моя туфля оказалась за печкой, а другая под ночным столиком?
      - Не знаю.
      - Слышишь, если их кто-нибудь надевал на ноги, они прогуляются по твоей голове.
      - Кто же их мог надевать? - скромно отвечает несчастный Милош.
      - Так почему же они не на месте?
      - Не знаю, вероятно, с ними играл котенок.
      - Ой! - ужасается жена, - разве котенок может до этого додуматься, и вообще разве такому тощему, голодному котенку пойдет на ум игра?
      В таком духе следствие продолжается и дальше, пока несчастный Милош еще в силах терпеть; потом он хватает шляпу, нахлобучивает ее на голову и убегает из дома.
      Но это для него не спасение. Вечером он все равно вернется домой, а следственная комиссия и без него будет продолжать работу; к тому времени она пересчитает белье и установит, что лучшие носовые платки потеряны, к тому времени она найдет, что разбита чашка, а кофта жены измята, будто кто-то ее надевал, к тому времени... ах, но и так уже хватит обвинений!..
      РОМАН ОДНОГО ОСЛА
      Если несколько дней тому назад вы проходили рано утром мимо городского полицейского участка, то, наверное, заметили осла, привязанного во дворе. Впрочем, это не такого рода событие, на которое вы обратили бы особое внимание. Каждый подумал бы: осел как осел, натворил чего-нибудь, и теперь в полицейском участке его как следует проучат палкой.
      Но дело обстоит совсем иначе, у него есть целая история, которую полезно послушать. Я подождал в участке полицейского писаря, желая узнать, какое против осла будет предпринято следствие.
      И писарь, едва появившись, сразу во всем разобрался.
      - Это тот самый осел?
      - Так точно, господин писарь! - ответил жандарм.
      - Опять убежал?
      - Так точно, господин писарь!
      - И поймали его опять там?
      - Опять там!
      - Сообщите хозяину, пусть придет за ослом.