- Она и херувим и серафим вместе! - сказал молодой, пышущий здоровьем дьякон, о котором вообще поговаривали, что он любит мирских херувимов и серафимов.
      - Она, милостивые государи, - добавил молодой галантерейщик, - она товар экстра или, лучше сказать, образец.
      И господин Петар Илич, до ушей которого доходили подобного рода комплименты его вкусу, гордо похаживал и смотрел каждому в глаза, как бы говоря: "Вот на что я способен".
      Состоялась свадьба, а после свадьбы медовый месяц, когда Иличу все время казалось, что окружающие смотрят на него с завистью. И было чему завидовать. Мадонна, херувим и образец, госпожа Илич действительно услаждала своей красотой медовый месяц господина Илича. Весь этот месяц ее уста расточали только сладкие слова и бессчетные поцелуи. Знай об этом пышущий здоровьем дьякон, он, несомненно, назвал бы дни брака господина Илича земным раем. Но этот земной рай продолжался только в течение медового месяца. Как будто по какому-то вексельному обязательству супруга должна была ровно месяц услаждать господина Илича, а в первый же день после окончания медового месяца жизнь его наполнилась горечью.
      Он возвратился из канцелярии полумертвый от усталости, так как с утра вел протокол какого-то судебного процесса, где были допрошены семьдесят два свидетеля. Дома он застал супругу одетой, в шляпе; она изъявила желание пойти погулять, а затем выпить пива. Он очень деликатно отказался сопутствовать ей и, усталый, повалился в кресло. И вдруг из дивных уст экстра товара хлынул поток отвратительной брани, сопровождаемой грубыми жестами. Господин Петар Илич был изумлен такой неожиданностью. Ему показалось, что в яркий солнечный день вдруг потемнело небо и завыл жестокий ураган.
      Он пожалел, что не выполнил ее просьбу, и поднялся с кресла, готовый идти гулять, но было поздно; очевидно, ей хватило уже того, что она сдерживала себя целый месяц, весь медовый месяц. Она продолжала визжать, пищать, сыпать бранными словами, затем принялась срывать с себя новое платье и топтать ногами новехонькую шляпку.
      Господин Илич пробовал утешить себя тем, что это лишь порыв налетевшей бури и небо снова прояснится. Как горько он ошибся! Начав в первый после окончания медового месяца день, его супруга продолжала все в таком же роде. Из-за любой мелочи, из-за каждого слова в доме летели тарелки, бились окна, рвались туфли и платья, потоками лились слезы и скверные слова.
      Раньше, во время медового месяца, жена будила его утром и усыпляла вечером поцелуем, перед обедом поцелуем желала ему приятною аппетита, а после обеда поцелуем говорила ему "на здоровье". Теперь все изменилось: бранью и насмешками она будила его по утрам и не давала заснуть вечером; перед обедом ссорами портила аппетит, а во время обеда из-за ее брани кусок застревал у него в горле.
      Дом превратился в ад. Он едва мог дождаться часа, когда можно было идти в канцелярию, - лишь бы убежать из дома. А в полдень или под вечер он возвращался домой, как на казнь. И пока люди, ничего не подозревавшие обо всем этом, по-прежнему дивились красоте госпожи Илич и завидовали счастью господина Илича, сам он уже пришел к выводу, что на самом деле она некрасива. У нее прекрасные глаза и губы, дивная голова, густые и роскошные волосы, русалочий стан, пикантные руки и ноги, но все же господин Илич с отчаянием признавался самому себе, что она некрасива и он может без нее обойтись. Но как это сделать? Уйди она от него, он был бы только счастлив, но выгнать ее он считал невозможным, потому что за пределами дома никто не знал, как он страдает, каждый думал, что он счастлив, и, конечно, все стали бы винить его. Несчастный господин Петар Илич в отчаянии рвал волосы, не зная, что предпринять. Он подумывал даже о самоубийстве, но не мог решиться, так как ожидал повышения, а самоубийство помешало бы этому.
      Продолжать такую жизнь становилось невыносимо: красавица день ото дня бесилась все больше. Она обрушила на бедного господина Илича, человека с тонким вкусом, целый зоологический словарь: начав с клопа, она постепенно дошла до слона. Он терпеливо переносил все, не понимая, за что на него свалилась такая напасть, и не в силах найти выхода.
      Однажды, разъяренная до предела, не зная, как его еще изругать - весь словарь был уже исчерпан, - она сказала ему:
      - Ты таракан! Тьфу, у меня волосы встают дыбом, когда я тебя вижу. Таракан! Таракан!
      Это прозвище, к великому ее удивлению, разозлило его. Он, терпеливо сносивший клопа и ящерицу, змею и борова, осла, вола и слона, теперь вдруг почувствовал глубокую обиду из-за таракана.
      Она же, перебрав весь словарь в поисках язвительной клички, пришла в восторг, когда почувствовала, как глубоко он задет, и отныне стала звать его Тараканом. Она тут же забросила все клички и во всех случаях пользовалась только этой.
      Дальше терпеть было невозможно, и господин Петар Илич перестал являться домой. Попробовал он как-то не прийти к обеду, в другой раз провел вечер в кафе с приятелями. И уж можете себе представить, что выпало на долю этого Таракана после подобных попыток! Поздней ночью, возвратившись домой, он обнаружил свою постель во дворе. Госпожа Илич попросту выбросила ее из дома, точно хлам; когда же он вошел в комнату, то был встречен не просто руганью, а целыми ушатами словесных помоев. Чего только не перечувствовал несчастный Таракан!
      Тогда ему пришло в голову изменить тактику. Он стал приглашать к себе приятелей - поболтать после ужина. И это подействовало. В их присутствии госпожа Илич становилась необычайно любезной и милой, и приятели уходили, завидуя счастью господина Илича. Часто при гостях она даже обращалась к своему Таракану со словами "любимый мой" и "голубчик". О том, что происходило после ухода приятелей, лучше умолчать. И все-таки господин Петар Илич был счастлив получить в доме два-три часа перемирия, и проводил их с удовольствием. Не было вечера, чтобы за их столом не присутствовал кто-нибудь посторонний. Особенно часто бывал молодой служащий налогового ведомства, господин Чеда Краинич. Он приходил каждый вечер, если не к ужину, то после ужина, и был чрезвычайно внимателен к госпоже Илич. Да и как молодому человеку не быть внимательным к такой красивой женщине!
      Вначале все это не выходило за пределы обычного. Подобную дань любой гость из учтивости отдал бы хозяйке. Но со временем его внимание стало особенно подчеркнутым. Приходя к ужину, господин Краинич непременно приносил прекрасной хозяйке букет цветов; он выполнял все ее желания, не отходил от нее и в беседе неизменно одобрял все, что говорила прекрасная хозяйка.
      Разумеется, такого внимания не мог не заметить и Петар Илич. У него тотчас возникла коварная мысль: ночью, притворяясь спящим, он воспользовался единственным временем, когда жена не бранила его, и наметил целый план, который решил осуществить в будущем.
      Следуя этому плану, он близко подружился с господином Краиничем, и они стали неразлучны. Выйдя из канцелярии, он шел к Краиничу, с ним обычно гулял, с ним возвращался к себе домой. Первое время Краинич приходил ужинать, потом зачастил и к обеду. Во время прогулок, о чем бы ни заговорил господин Краинич, Петар Илич всегда переводил разговор на свою жену.
      - Что ж, прогуляемся немного, - обычно говорил господин Краинич, сегодня у меня было много работы, даже голова заболела.
      - Со мной тоже так иногда случается, - поддерживал господин Илич, - мою жену это очень беспокоит.
      - Да, разумеется... - быстро начинал господин Краинич какую-то новую фразу, но господин Илич прерывал его, опасаясь, что он переведет разговор на другое, и поспешно добавлял:
      - Вы не знаете, как моя жена в таких случаях беспокоится обо мне. Вообще я могу сказать, что мою жену многие не ценят.
      - Ну, что вы!.. - смущается господин Краинич.
      - Да, именно так. Многие ценят ее только за красоту. Вот и вы, скажем, цените ее за красоту.
      - Ну, что вы! - снова смущается Краинич.
      - Что же из того! - продолжает Петар Илич. - Что же из того! Что правда, то правда, ее нельзя скрыть. Она действительно красива, необычайно красива. Если бы она жила где-нибудь в Европе, из-за нее бы дрались, убивали друг друга, кончали жизнь самоубийством. У нас, к сожалению, нет культурных людей, которые сумели бы оценить ее красоту.
      - Ну, что вы! - пытается в третий раз протестовать господин Краинич.
      - Видите ли, главным ее достоинством, - продолжает Петар Илич, является не красота, а кротость. Вы не поверите, какая это нежная, кроткая и ласковая душа. Каждое слово, которое сходит с ее уст, - это сахар, милостивый государь, и сахар пиленый, а не грязный сахарный песок. Знаете ли вы, какое это богатство, какой это капитал иметь ее под своим кровом? Она приносит счастье, я уверяю вас, она приносит счастье!
      Такие разговоры Петар Илич повторял очень часто, гуляя с господином Краиничем. Он старался во что бы то ни стало убедить его, что не красота является главной чертой его жены, а нежность, кротость и душевная доброта. Поведение супруги в присутствии гостей как нельзя лучше подтверждало его слова, тем более что в это время она называла мужа "любимым" и "голубчиком".
      Однажды на прогулке, когда господин Краинич подробно излагал господину Иличу отрицательные стороны новой налоговой системы, господин Петар Илич вдруг и без всякой связи прервал его:
      - И тем не менее многие думают, что я счастлив в браке, но, поверьте мне, это не так.
      - Простите, как... не может быть? - удивленно спросил Краинич, совершенно позабыв про налоговую систему.
      - Да, сударь, я несчастлив. Действительно, моя жена красива и очень добра; действительно добра, нежна, идеально красива, и при всем том я не чувствую себя таким счастливым, каким мог бы быть при настоящих условиях.
      - Я вас просто не понимаю! - еще больше изумился господин Краинич.
      - Скажу вам по секрету. До сих пор я никогда не сознавался в этом и думаю, что вы не злоупотребите моим доверием. Видите ли, мне не нравится, что я так просто, так буднично просто, банально женился. Мне это кажется ужасно глупым - так может жениться любой лавочник. Увидел девушку, она тебе понравилась, понравился и ты ей, ты объяснился, она согласилась, и свадьба сыграна. Ужасно глупо, не правда ли?
      - А как бы вы хотели?
      - Такое сокровище, такую драгоценность, как моя жена, нужно заслужить, нужно добыть ее с опасностью для жизни, и только тогда получить право наслаждаться жизнью. Люди, простите, задыхаются и гибнут под землей, пока найдут и выкопают брильянт. А что такое брильянт? - несколько тысяч динаров! Представьте теперь, какую ценность, и по красоте и по доброте, представляет собой, например, моя жена? Что же, так просто увидеть ее и посватать? Чепуха!
      - Простите, а как может быть иначе? - с любопытством спросил господин Краинич, теперь уже заинтересованный заявлением господина Илича.
      - Как? - сказал Петар Илич, делая вид, что говорит с полной убежденностью. - Мой идеал состоит в том, чтобы моя жена была бы сначала чужой женой, которую я должен похитить с опасностью для жизни.
      - Но, извините... - открыл было рот совершенно потрясенный господин Краинич.
      - Да, сударь, - решительно продолжал Петар Илич, - похитить ее, выкрасть, добыть ее вопреки всем преградам - только это может принести полное счастье. Считать ее пленной принцессой и вызволить ее из плена - вот что даст человеку удовлетворение.
      - Но... - опять открыл рот господин Краинич.
      - Ну, скажите мне, пожалуйста, что дороже: дареная тысяча динаров или заработанная своим трудом; или еще пример - какое яблоко слаще; то, которое вам дали, или украденное, отнятое вами?
      - Ну да, конечно! - подтверждает господин Краинич.
      В другой раз, когда они опять беседовали на эту тему, - а Петар Илич все время сводил к ней, - господин Краинич отважился заметить:
      - Ну да, конечно, теоретически это верно, но, знаете, на практике...
      - Как на практике?
      - Ну так, например, - продолжал, немного стесняясь, господин Краинич, если бы, скажем, это случилось с вами...
      - Как со мной? - спросил, словно удивившись, господин Илич, в действительности довольный, что господин Краинич поддержал этот разговор.
      - Конечно, я понимаю, этого не может произойти, - извиняющимся тоном начал господин Краинич, - но как пример...
      - Ну, ну, говорите!
      - Ну, это... если бы, например, у вас кто-нибудь похитил жену...
      - Такого никогда не может произойти, но я согласен это взять как пример. Что же? Вызвать его на дуэль, не правда ли? Он стреляет в меня, я стреляю в него. Паф - он попадает в меня, и мы протягиваем друг другу руки. Не так ли?
      - Да!
      - Вот то-то и оно! Я люблю свою жену, он любит мою жену. Он стреляет лучше: паф - отнимает у меня жену, что же я могу поделать? Ничего. Я должен примириться с судьбой и ничего больше!
      Однажды, прогуливаясь как обычно, господин Петар Илич держал в руке какую-то книгу и нарочно размахивал рукой, чтобы господин Краинич обратил внимание на книгу.
      - Что это у вас? - спросил Краинич.
      - Только что купил жене и, по совести сказать, раздумываю, стоит ли нести ей эту книгу. Я, видите ли, люблю давать книги жене после того, как сам их прочитаю. А сейчас у меня нет времени на чтение.
      - Не разрешите ли мне?
      - Ну, конечно, очень вас прошу. Вы окажете мне услугу. Прочтите, и, если найдете, что это хорошая вещь, я дам ее жене.
      В тот же вечер господин Краинич, возвратившись домой после ужина у господина Илича, не отрываясь прочитал книгу. Это был роман о том, как некий молодой человек полюбил необыкновенно красивую замужнюю женщину. Подробно описывались душевные страдания молодого человека и наконец его счастливое решение похитить красавицу. Это ему удалось, и началась радостная, восхитительная жизнь.
      Господин Краинич, после долгих и странных разговоров с господином Иличем, прочитал эту книгу с необычайным волнением. Следует сказать, что взаимное внимание господина Краинича и госпожи Илич переросло к тому времени в настоящую любовь, конечно замеченную господином Иличем, но не принесшую пока ощутимых результатов. Петар Илич тщательно заботился о том, чтобы они никогда не оставались долго наедине. Он покидал их только на время, достаточное для обмена несколькими любезными словами. Он все обдумал и хорошо рассчитал. Господину Краиничу не создавалась возможность чего-либо достичь: он должен был всегда оставаться страстно желающим. Ему подносили чашу к губам, но не позволяли отхлебнуть. Именно потому эта книга так взволновала господина Краинича: в ней давался точный рецепт похищения чужой жены... Когда он встретился с господином Иличем и тот осведомился о содержании книги, господин Краинич ответил:
      - Вещь очень невинна, романтична, можете свободно дать прочесть супруге.
      И супруга прочитала эту книгу с наслаждением.
      В конце концов произошло то, что должно было произойти. Как же удалось господину Иличу осуществить намеченный план? Опасно рассказывать все подробно, так как пример может стать заразительным, В общем, случилось то, что должно было случиться, прямо по рецепту, изложенному в невинном романе.
      Однажды в полдень Петар Илич решил, как обычно, навестить господина Краинича в его канцелярии и пригласить его к обеду, но ему сказали, что Краинич получил месячный отпуск и утром уехал. У Илича от волнения забилось сердце, в его душе блеснул робкий луч надежды. Он поспешил домой и - о радость - не обнаружил жены. На клочке бумаге было написано карандашом: "Прощай навек".
      Господин Петар Илич заплакал от радости, облегченно вздохнул и зажег лампадку перед иконой святого покровителя своего дома.
      Разумеется, к вечеру о позоре знали все и с сочувствием пожимали руку господину Иличу, уверенные, что он глубоко потрясен этой тяжелой трагедией, разрушившей его счастливую жизнь. Потрясенный господин Илич принимал соболезнования, но в душе посмеивался, стараясь только не выдать своего хорошего настроения.
      Быстро миновал месяц отпуска господина Краинича. В один прекрасный день он вернулся на службу и, разумеется, привез с собой бывшую жену господина Илича, Все ожидали какого-нибудь столкновения между Иличем и его соперником, но ничего не произошло. Господин Краинич избегал встречаться с господином Иличем, чувствуя угрызения совести перед своим приятелем, у которого он отнял жену, а господин Илич избегал встреч с господином Краиничем, чувствуя угрызения совести перед этим молодым человеком, которого он сделал несчастным.
      Так они избегали друг друга месяц, и два, и три, но вечно так продолжаться не могло. Они должны были когда-нибудь встретиться, и эта встреча произошла и, конечно, была очень неприятной, тем более неприятной, что они встретились на узкой улице, где, невозможно было разойтись. Господин Краинич опустил голову, не зная, здороваться или нет, а господин Петар Илич, напротив, пошел ему прямо навстречу.
      - Добрый день! - обратился он к нему.
      - Здравствуйте! - пробормотал явно взволнованный господин Краинич. Он поднял голову, и его взгляд встретился со взглядом господина Илича.
      Господин Петар Илич долго смотрел на него, а затем с отвращением произнес:
      - Тьфу, таракан!
      - Послушайте... Откуда вы знаете? - удивился господин Краинич.
      - Что?
      - Что она меня так называет! - наивно ответил господин Краинич.
      Господин Петар Илич разразился громким, торжествующим смехом.
      Они разошлись, не сказав больше ни слова. Господин Петар Илич, продолжая путь, не переставал смеяться так радостно, что люди на него оборачивались. В этот день от непрерывного смеха он ничем не мог заниматься в канцелярии. Даже вечером, когда он был уже в постели, его одеяло сотрясалось от непрестанного смеха.
      С той поры и поговаривают, будто бы господин Петар Илич при столкновении поездов, в суматохе и панике, подсунул свою жену другому, а сам втихомолку освободился от брачных уз.
      ВОЛОС
      В этот день госпожа Ленка, провожая господина Симу в канцелярию, ласково сказала ему:
      - В обеденный перерыв никуда не заходи, прямо из канцелярии спеши домой - я испеку пирог со шпинатом, он не так хорош, когда остынет.
      У господина Симы тут же потекли слюнки; стоило только упомянуть при нем о пироге со шпинатом, как все его существо охватывало томление и блаженство; когда же он оказывался у пирога, в нем тотчас пробуждался волчий аппетит и он начинал глотать кусок за куском, как рыба приманку.
      - О, спасибо тебе, Ленка, - просиял он. - Я и сам хотел попросить тебя испечь пирог со шпинатом, но заметил, что несколько дней у тебя болит голова, и подумал...
      - Прошла у меня голова!
      Довольный господин Сима ушел в канцелярию и уже с десяти утра начал то и дело поглядывать на часы, нетерпеливо дожидаясь полудня.
      Как хорошо господин Сима представляет себе этот долгожданный полдень! Голова у жены не болит, и она весело болтает за столом, а он тем временем поглощает пирог со шпинатом, отпуская одну за другой дырочки на ремне; после обеда он с набитым желудком ляжет на оттоманку и будет насвистывать, как хомяк, до тех пор, пока не переварится тяжелый груз. Подлинная идиллия, повторяющаяся каждый раз, когда за обедом бывает пирог со шпинатом и когда у госпожи Ленки не болит голова.
      В обеденный перерыв он пулей вылетел из канцелярии, не дождавшись, пока большая часовая стрелка закроет малую. Равнодушно проскочил он мимо "Золотого бокала", куда обычно заворачивал выпить рюмочку горькой для аппетита.
      Запах пирога со шпинатом приятно защекотал ему ноздри, едва он вошел в дом. Он сел за стол и только ради проформы стал есть обед, не сводя глаз с двери, откуда должен был появиться пирог со шпинатом.
      Дверь наконец отворилась, и перед его расширенными зрачками появилась госпожа Ленка с блюдом хорошо испеченного слоеного пирога, от которого еще поднимался пар. Он нетерпеливо ткнул вилкой в первый кусок, сбросил его на свою тарелку и разрезал на четыре части, чтобы немного остудить. Еще минута-другая, и он сможет приняться за пирог, но тут госпожа Ленка, сидевшая напротив, внимательно присмотрелась к чему-то, затем привстала, протянула два сложенных пальца, словно собиралась опустить их в табакерку, и сняла длинный волос с его плеча.
      - Сима, что это? - взвизгнула она.
      - Что?
      - Это женский волос.
      - Возможно, - ответил господин Сима, дуя на пирог, чтобы он поскорее остыл.
      - Откуда на твоем плече женский волос? - тоном следователя продолжала госпожа Ленка.
      - Почем я знаю, - отмахнулся господин Сима.
      - Кто к тебе приходил сегодня утром в канцелярию?
      - Оставь, ради бога, чепуху... - попытался добродушно возразить господин Сима.
      - А я хочу знать, кто был у тебя в канцелярии. Сегодня утром я своими руками вычистила пиджак, и ни одной пылинки на нем не оставалось. Кто приходил к тебе?
      - Кто?.. Никого не было... зашел господин Милисав.
      - У писаря Милисава нет женских волос.
      - Конечно, нет. Приходил еще господин Савва, адвокат.
      - Что ты мне твердишь о писаре Милисаве и Савве адвокате. Это женский волос.
      - А! - обрадованно воскликнул господин Сима. - Еще приходил поп Фома.
      - Поп Фома коротко стрижется, тут ты меня не обманешь! - повысила голос госпожа Ленка, которой уже начинает казаться, что господин Сима изворачивается; она раздражена и решительно требует: - Отвечай, если я тебя спрашиваю!
      - Ради бога! Оставь меня! - возражает он уже несколько сердито, так как чувствует, что пирог достаточно остыл и пора приступать к делу.
      - Нет уж, извини, я не оставлю тебя в покое до тех пор, пока не скажешь, чей это волос.
      - Да откуда я знаю, чей он?
      - Я, несчастная, готовлю пирог со шпинатом, хочу доставить ему удовольствие, а он приносит женские волосы на пиджаке! - начинает плакать госпожа Ленка.
      - Бога ради, жена, оставь эти глупости!
      - Нет, не оставлю, не оставлю, пока не скажешь, чей это волос.
      - Ну, хорошо, если не хочешь, - не оставляй в покое. Говори, болтай, а я буду есть. Вот тебе!
      Господин Сима сказал "вот тебе" и потянулся за первым куском, но госпожа Ленка, взвизгнув, схватила его тарелку и блюдо, на котором лежал пирог.
      - Ни куска ты не съешь, пока не скажешь, чей это волос!
      Лучше было бы вылить на голову господину Симе полный таз горячей воды, влепить ему пощечину или вытащить из-под него стул, чтобы он шлепнулся на пол, - все, все можно было бы сделать, и все выглядело бы в его глазах не так ужасно, как исчезновение пирога со шпинатом.
      - Хватит! - раздраженно вскричал он и свирепо уставился на госпожу Ленку. - Перестань, или...
      - Что "или"? - взвизгнула она. - Ладно, пусть будет "или"! Вот тебе!
      И госпожа Ленка вышвырнула одну за другой обе тарелки в открытое окно; пирог со шпинатом рассыпался по грязному двору.
      У господина Симы мелькнула мысль убить ее; он был уверен, что сможет оправдаться перед судом, сославшись на то, что совершил преступление в состоянии аффекта или вынужденной обороны. Но он подавил эту внезапную мысль, схватил шляпу и пулей ринулся из дома, как совсем недавно мчался из канцелярии домой. Он обошел все рестораны, тщетно расспрашивая, нет ли где-нибудь в меню пирога со шпинатом и наконец вынужден был утолить голод шестью кусками пирога с мясом, но это его никак не удовлетворило.
      Разумеется, после этой истории положение сделалось напряженным. У госпожи Ленки голова болела сильнее, чем когда-либо до сих пор. Она не хотела разговаривать с мужем, и не только разговаривать, даже смотреть не желала на "скота". Мало того, и на обед и на ужин она стряпала только те кушанья, которые он не любил. Варила ему кольраби, айву с говядиной, соус из хрена к говядине, суп с вермишелью - решительно все, чего он в другое время никогда бы и в рот не взял.
      Когда же он обнаружил, что за шесть дней потерял четыре с половиной кило, ибо от каждого обеда у него темнело на душе, он решил наконец, что ему не остается ничего другого, как покончить с собой или уступить. Он предпочел второе и однажды ласково сказал жене:
      - Ленка, прошу тебя, выслушай меня. Дело очень серьезное. Я потерял уже четыре с половиной кило из-за всяких кольраби. Если ты хочешь постепенно убить меня, убивай чем-нибудь другим, но не кольраби. Умоляю тебя, свари что-нибудь по моему вкусу. Пусть это будет один только суп, я удовольствуюсь и этим, лишь бы это был суп, который я люблю.
      - Хорошо, - спокойно ответила она, - завтра я сварю тебе суп, который ты любишь.
      И в самом деле, назавтра был подан на стол любимый суп господина Симы с фрикадельками из печенки. Госпожа Ленка не только подала суп, но - чего она до сих пор никогда не делала - своей рукой налила ему в тарелку.
      Господин Сима, усмотрев в этом счастливую разрядку напряженного положения в его семейной жизни, нагнулся над тарелкой и с огромным удовольствием и жадностью приготовился хлебать суп. Но едва он взял в рот первую ложку, едва почувствовал на языке первую фрикадельку, как поперхнулся и принялся ужасно кашлять. Он выплюнул суп на пол, сунул палец в рот и извлек оттуда длинный женский волос.
      - Это уже слишком! - закричал он и стукнул кулаком по столу с такой силой, что в миске запрыгали фрикадельки.
      - Не ори! - взвизгнула жена. - Я поклялась, что ты съешь этот волос если не сегодня, то уж, наверное, завтра. Так и знай! Ты его съешь, дружок, раз она тебе так мила!
      - Слушай, это уже чересчур! - крикнул он. - Сегодня я больше ничего не возьму в рот!
      - Не возьмешь? Ну, если не возьмешь, так вот тебе! - И госпожа Ленка схватила миску и вылила суп в то же самое окно, куда несколько дней назад был выброшен пирог со шпинатом.
      С того дня обстановка в доме стала еще напряженнее. Господин Сима уже не приходил ни к обеду, ни к ужину, хотя предусмотрительно накрутил волос на палец и сунул под крышку карманных часов, чтобы устранить всякую возможность съесть его.
      Он возвращался только ночевать, молча ложился в постель и вставал, не говоря ни слова.
      Однажды вечером, придя домой, он не застал жены; на столике около постели лежала записка: "Так больше жить нельзя. Я уехала к маме и не вернусь до тех пор, пока ты не съешь волос".
      Господина Симу обуял праведный гнев. Сперва он выбросил в то же самое окно, куда вылетел пирог со шпинатом, фотографию жены, висевшую над его кроватью, затем выпил две рюмки откуда-то взявшегося рома и, расхрабрившись, сел за стол и написал в консисторию такую жалобу:
      "Высокочтимая консистория. Я убедился, что моя семейная жизнь висела на одном волоске. Прилагая этот волосок к данной жалобе, имею честь заявить, что только благодаря счастливой случайности я до сих пор не съел этого доказательства. Этот волос следующим образом разбил мою семейную жизнь: я любил пирог со шпинатом..."
      Далее господин Сима привел и другие биографические данные, а завершил жалобу поэтически: "До тех пор, пока волос находится между нами, нет мира между мною и моей женой!"
      Эта жалоба, с приложенным к ней волосом, в настоящее время находится на рассмотрении консистории. Посмотрим, захочет ли консистория оборвать волос, на котором висит супружеское счастье господина Симы.
      ПАЛАЧ
      Говорят, что бог никогда не дает человеку полного счастья. Подобно мясникам на рынке, норовящим к любому куску мяса подложить довесок, бог добавляет к счастью какое-нибудь несчастье. Вот, например, Пайя Шотрич, дамский портной, как будто и не мог бы пожаловаться на свою судьбу: его мастерская работала хорошо, всё остальное тоже было в порядке. Он не шил роскошных туалетов важным дамам, которые много требуют и плохо платят; он переделывал старые дамские пальто, подшивал новые подкладки, лицевал, укорачивал рукава, кроил блузки, удлинял или укорачивал юбки; впрочем, иногда случалось ему сшить и новый костюм какой-нибудь бедной чиновнице или горничной. Так что работы у него всегда было столько, сколько нужно для себя и для семьи. В общем, у Пайи все обстояло благополучно, однако и у этого благополучия, оказывается, был довесок - его брак.
      Он познакомился со своей женой Спасэнией, когда кроил ей платье. То ли он тогда плохо снял мерку, и брак стал ему теперь тесен, или позднее что-то изменилось, - неизвестно; ясно лишь то, что их семейная жизнь скрипит, словно немазаная телега. Да и как может быть иначе, если поглядеть на них и сравнить. Он сухой, прозрачный, кроткий, как и подобает людям его профессии, а Спасэния мужеподобна, очень похожа на жандармского фельдфебеля, переодетого в женское платье. Прости ее бог, но она и в доме вела себя, как настоящий фельдфебель, считая мужа в семейной жизни обычным рядовым, одним из тех, кого ставят на левый фланг.
      Не сходились они и во вкусах. Пайя, например, всегда ценил "линию", между тем как Спасэния ценила соседа, мясника Марко; дело часто доходило до объяснений между супругами, причем Спасэния пускала в ход не только кухонную посуду, но также весь инструмент Пайиной мастерской.
      Терпеливый - ведь женские портные терпеливы уже по своему призванию, Пайя все перенес бы, но единственно, чего он не мог вынести, это постоянного пренебрежительного отношения к его личности. Спасэния унижала Пайю так, словно перед ней был его подмастерье. Едва только он пытался открыть рот и возразить, как она кричала ему: "Молчи, твое дело слушать, а не говорить!" Сколько ни пытался он завоевать положение в доме, его жестоко высмеивали. Однажды он даже воскликнул:
      - Ей-богу, Спасэния, ты заставишь меня отказаться от мастерской, выбросить утюг на улицу и уйти в гайдуки!
      - Ох, пентюх! - расхохоталась она. - Тебе идти в гайдуки? Разве что и я пойду в горы стирать твое белье!
      При таких обстоятельствах стоит ли удивляться, что Пайя Шотрич, дамский портной, напал однажды на поразительную мысль и, не долго думая, ухватился за нее. Он прочитал в газете, что государственный палач, приводящий в исполнение смертные приговоры, умер и на вакантное место объявлен конкурс. Никакой особой квалификации не требуется. Не требуется, скажем, аттестата зрелости или знания иностранного языка; кандидат не обязан также уметь играть на каком-нибудь музыкальном инструменте.
      Прочитав сообщение в газете, Пайя тотчас решил принять участие в этом конкурсе.