В лаборатории по обработке металла резанием я проработал почти до конца 1936 года. Стал за это время ее начальником (Н. А. Сафонов уехал в Москву, где он, как рассказывали, занимался более фундаментальной научно-исследовательской работой). Многое было сделано в этот период. Однако особо следует отметить, что нам удалось решить очень важную проблему в изготовлении стрелкового оружия - получить нарезы в канале ствола иным, не традиционным способом, в связи с чем я и был вызван в Москву.
      Как получали нарезы в стволе винтовки со времени появления нарезного оружия? Длинным металлическим стержнем, на конце которого устанавливали режущий инструмент для каждого из нарезов, медленно скоблили канал ствола на специальном станке, углубляясь в металл буквально микрон за микроном. Это требовало, конечно, много времени. Нарезной станок занимали на этой операции (при обработке только одного ствола) около пятидесяти минут. А ведь надо было еще сначала установить ствол, а после обработки снять его, меняя время от времени и инструмент. В одну смену на одном станке обрабатывали не более шести-семи стволов. Представьте, что завод в сутки выпускает две или три тысячи винтовок. Сколько же нужно иметь станков и какую производственную площадь, чтобы выполнить только одну операцию - получить нарезы! А ведь при изготовлении винтовки производили даже не сотни, а тысячи различных операций. Что бы мы делали в войну, когда Ижевскому заводу поставили задачу выпускать двенадцать тысяч винтовок в сутки? Поэтому получение нарезов в канале ствола иным способом в какой-то мере решало проблему, над которой заводская лаборатория резания металла работала долгие годы.
      Мысль об ускорении этой операции начала витать в стенах лаборатории давно. Бывая, например, в инструментальном цехе, мы видели, что увеличение отдельных отверстий в металлических изделиях и получение более точного размера производили подчас очень оригинально. Гладкую внутреннюю поверхность рабочие получали не шлифовкой, а "протаскивая" через отверстие металлический шарик. Шарик не только расширял отверстие, доводя его до необходимого размера, но и оставлял после себя идеально-гладкую поверхность, не требовавшую дальнейшей обработки. Эта операция занимала буквально секунды. А нельзя ли подобным способом получить нарезы в канале ствола?
      Сафонов горячо поддержал эту идею. И вот с товарищем по лаборатории Абрамом Фишером и самородком-изобретателем Григорием Панковым мы приступили к экспериментам. Конечно, получить нарезы путем вдавливания металла - это не то что сделать отверстие в штампе толщиной всего 30-40 миллиметров. Здесь и длина заготовки другая, и отверстие в ней иное. Ствол имел длину около метра, а изначальный проход (диаметр отверстия) был менее 7,5 миллиметра. Его-то и следовало расширить до нужного калибра - 7,62 миллиметра. Причем не просто расширить, а выдавить нарезы, и не прямые, а винтообразные, идущие вдоль всего ствола. Дело, конечно, неимоверно сложное.
      Вопросов возникало множество: какова должна быть форма нашего шарика, который мы назвали пуансоном? из какого металла его делать? как крепить, чтобы он не оторвался от тянущего его стержня? какие применять смазки? и т. д. Воистину, чем дальше в лес, тем больше дров. Росло количество экспериментов возникали все новые и новые проблемы. Особенно тонким делом оказалось взаимодействие пуансона и ствола. Каждый ствол по механическим свойствам, по толщине хотя и немного (в пределах допустимого), но все же отличался один от другого. Проходя через ствол, пуансон создавал очень большое давление, металл расширялся, а когда шарик выходил из ствола, то ствол снова несколько сужался. Добиться того, чтобы калибр не "прыгал", а сохранялся, и составляло главную трудность.
      Другой проблемой оказалась смазка. Канал ствола должен оставаться совершенно чистым, не иметь "задиров", вмятин, полосок или иных дефектов. Особую роль тут играла смазка, в соприкосновении с которой работал пуансон. Испробовали сотни типов масел и их смесей. Искомое получили лишь после тысяч экспериментов.
      Немало было сомневающихся в благополучном исходе испытаний. Но нас поддерживали дирекция и перспектива решения этой проблемы, которой очень интересовались приезжавшие из Москвы руководители различных главков, представители Наркомата оборонной промышленности, руководящие работники Наркомата обороны. Они всегда посещали нашу лабораторию и выказывали искренний интерес к делу. Подобной работой занимались и на Ковровском заводе, но возможностей там для проведения экспериментов было гораздо меньше. Ведь прежде чем добиться результата, мы "стерли" несколько тысяч пуансонов и отправили в переплавку около 50 тысяч стволов. Такое мог позволить себе только Ижевский гигант.
      Желаемый результат пришел к началу 1936 года. Нашли не только необходимую форму пуансона, позволявшую получать нарезы абсолютно точной глубины, но и подобрали ту смазку, во взаимодействии с которой обеспечили нужную чистоту канала ствола. Определили и толщину самого ствола для получения нарезов таким способом, создали станки, на которых это выполняли, и т. д. Вместо 50 минут нарезку ствола сократили до одной минуты. Стали снимать со станка не 6 - 7 стволов, а 240-250 за то же время. Разница разительна!
      Однако внедрить в производство этот метод оказалось непросто. Военная приемка, отвечавшая за качество винтовок, проявила к новшеству настороженность. Военпреды настаивали на дополнительных испытаниях, на более крупных партиях изделий, высказывая предположение, что при длительном хранении винтовок размеры канала ствола станут иными, ствол даст "осадку" и т. д. Даже после моей поездки в Москву на заводе все оставалось по-старому.
      Наступил 1937 год, и мне неожиданно предложили возглавить технический отдел завода. Я попытался отказаться, мотивируя это тем, что хотел бы продолжать совершенствоваться в области холодной обработки металлов и оставаться начальником лаборатории. Мне возразили:
      - Есть соображения более высокого порядка. Нужны свежие люди в техническом отделе. Предстоит реконструкция предприятия. Вы - подходящая кандидатура на эту должность.
      Пришлось передать лабораторию моему товарищу и однокашнику по учебе в институте инженеру Абраму Яковлевичу Фишеру, с которым мы вместе работали все эти годы, в том числе и над получением нарезов в канале ствола новым методом.
      Сложность работы начальника технического отдела на Ижевском заводе заключалась прежде всего в том, что наше предприятие было как бы объединением многих отраслей, хотя делилось лишь на машиностроительный и металлургический заводы. Почти отдельным производством являлось станкостроение. Изготовленные в Ижевске станки шли не только для ~ нужд оборонной промышленности, но и других отраслей, связанных с металлообработкой. В металлургии имелись не только мартены, но и все виды термических и нагревательных печей. Все это работало на газе, получаемом от переработки древесины. Завод потреблял в то время примерно 150 вагонов дров в сутки. Заготовку их обеспечивали тысячи лесорубов, работавших только пилами и топорами. Вывозили дрова из лесу около пяти-шести тысяч возчиков и тысячи лошадей. Заводская железная дорога для этой цели тянулась на 200 километров. Имелось свое паровозо-вагонное и ремонтное хозяйство. Отдельным производством можно считать деревообрабатывающие цехи, где наиболее трудоемким являлось изготовление ложей для винтовок и охотничьих ружей. На ложу шло только выдержанное дерево, главным образом береза, причем без единого сучка. Специальной формы березовые болванки, сложенные в штабеля, занимали очень большую площадь. Внушительными были мобилизационные запасы древесины.
      Хотя начальник технического отдела имел заместителей и опирался в работе на других специалистов, он и сам должен был знать каждое производство. Пришлось вникать во многое, особенно связанное с металлургией, как основу всего, что выпускал Ижевский завод. Признаюсь, тяжелыми оказались мои новые обязанности, но это стало для меня и большой школой. Доверие со стороны руководства завода позволяло проявлять инициативу, чувствовать самостоятельность и свою личную ответственность за порученный участок. А как важно, чтобы руководителю любого масштаба предоставлялась возможность раскрыть все свои способности! Это было важно тогда. Это важно и сейчас.
      Осенью 1937 года правительство созвало совещание, на которое пригласили главных инженеров оборонных заводов и начальников технических отделов. Совещание проходило в Москве, в одном из особняков на улице Кирова. С докладом выступил Председатель Совета Народных Комиссаров СССР В. М. Молотов. Смысл его выступления сводился к тому, что работникам оборонной промышленности нужно глубоко понять, что наша страна находится в капиталистическом окружении, а это означает, что в деле технического прогресса нам нужно опираться прежде всего на собственные силы. Современный уровень производства требует проведения ряда крупных мероприятий, которые в ближайшее время начнут воплощаться в жизнь. И тут очень важны усилия главных инженеров, главных технологов и главных конструкторов заводов как основных проводников технического прогресса. Им надо создать все условия для работы и значительно поднять их роль на заводах.
      Больше на совещании никто не выступил. Видимо, правительство хотело дать нам почувствовать то беспокойство, которое оно проявляло о дальнейшем развитии социалистической индустрии, прежде всего тех ее отраслей, что связаны с обороной страны.
      А спустя несколько дней распоряжением из Москвы меня назначили главным технологом завода. Был назначен на завод и новый главный конструктор. Им стал тоже молодой специалист Василий Иванович Лавренов, вдумчивый и трудолюбивый инженер. Технический отдел реорганизовали в отдел главного технолога. Соответствующее подразделение создали и при главном конструкторе. При этом главный технолог завода в правах и в материальном отношении практически приравнивался к главному инженеру завода. Это сказалось даже в обслуживании транспортом. Директор завода, главный инженер, коммерческий директор, главный бухгалтер и главный технолог могли круглосуточно пользоваться лошадками, запряженными в довольно изящные экипажи.
      Мне и теперь кажется правильным еще выше поднять роль главного технолога и главного конструктора. Посещая многие страны уже после войны, я постоянно обращал внимание на то, что эти должности (не по названию, а по характеру работы) на большинстве капиталистических фирм практически уравнены с руководителями их во всех отношениях. Как правило, эти люди входят даже в состав правления акционеров фирмы.
      Но вернемся в 1937 год. Наркомат оборонной промышленности вскоре после московского совещания провел на известном Тульском оружейном заводе совещание главных технологов оборонных заводов. Инициатором его был заместитель наркома оборонной промышленности СССР Борис Львович Ванников. На этом совещании главным стал вопрос о сокращении циклов производства изделий. Вопрос исключительно важный. Сокращение циклов производства высвобождало материальные и финансовые ресурсы и позволяло с тех же производственных площадей получать больше продукции. Ванников, будучи человеком очень общительным, любившим серьезный разговор перемежать шуткой, бросил в зал:
      - Вот видите, добрались мы и до вопроса "цикл-мотоцикл".
      Совещание повернуло всех лицом к проблеме, которая и сейчас, думается, не лишена злободневности.
      Следует подчеркнуть, что 1936-1937 годы и ряд последующих лет были очень насыщены вниманием к техническим вопросам как со стороны правительства, так и наркоматов. Остро стоял вопрос об отказе, когда это было возможно, от закупок техники в капиталистических странах. Часть инженеров, следивших за зарубежными изданиями, нередко предлагала закупать готовые образцы или лицензии за границей, мотивируя это тем, что таким образом можно сократить сроки внедрения новой техники и передовой технологии. Однако они не всегда учитывали, что возможности для закупок у нашего государства не безграничны, да и не всегда это можно сделать по политическим и другим соображениям. Более верным направлением был поиск внутренних резервов; среди них важным было сокращение циклов производства.
      В стране развернулась целенаправленная реконструкция многих заводов оборонной промышленности, в том числе и Ижевского, и нам, еще молодым инженерам, пришлось участвовать сначала в рассмотрении вопросов, связанных с этим большим и важным делом, а затем и в практическом решении их. Реконструкции подвергался, по сути, весь завод, включая металлургическое, машиностроительное, энергетическое, деревообделочное производства, транспорт и все остальное. Рассматривались отдельно каждое производство, тот или иной цех. Для обсуждения преобразования того или иного объекта обычно из Москвы приезжала группа проектировщиков во главе с ведущим инженером. К этому делу подключили ряд проектных институтов. В работе по реконструкции завода участвовали представители наркома оборонной промышленности, как правило, один из заместителей начальника главка или кто-то из крупных инженеров, а также другие специалисты из технического управления, планового отдела и т. д. Привлекались работники и других наркоматов.
      На обсуждение вопросов собиралось до 40 человек приезжих и заводских, включая главного инженера, главного технолога, главного конструктора и главного металлурга завода, начальника соответствующего производства или цеха, главного механика, главного энергетика и других товарищей. Обычно совещания проходили в кабинете директора завода. Обсуждали все терпеливо, не наспех, хотя проблем было много. Сравнивали, что имелось у нас в стране на заводах и что за рубежом. Обычно записывали замечания и советы, в каком направлении "улучшить" объект, и больше к этому вопросу, как правило, не возвращались.
      Объем реконструкции, даже по современным масштабам, был значительным и оценивался на нашем заводе в один миллиард двести миллионов рублей. Мощности металлургии, например, по проекту возрастали почти вдвое. Ликвидировали мелкие мартены. Электропечи рассчитывали на получение 20 тонн литья за одну плавку, что по тому времени в производстве высококачественных сталей означало большое достижение. За счет строительства дополнительных нагревательных печей удваивали производительность блюминга. Намного укрупняли газовую станцию, хотя она в то время была крупнейшей в стране. Строили новый машиностроительный цех и расширяли инструментальное производство. Усиливали энерговооруженность завода. В случае перевода предприятия на военный режим дрова должен был частично заменить уголь, которого требовалось до 1200 тонн в сутки. Доставлять на завод ежедневно более 300 вагонов дров для газовой и тепловой электрической станции было практически невозможно, а ведь именно такое количество древесины, по нашим расчетам, требовалось для обеспечения производства. Предусматривали и многие другие преобразования, касавшиеся, например, дальнейшего развития коммуникаций и т. п.
      Проект реконструкции завода рассматривали больше года. И в этих условиях, когда мы еще и обеспечивали производство, руководящие работники пребывали на заводе с утра до поздней ночи и приходили домой, как "выжатые лимоны". А тут еще особая обстановка, в которой возникало много непредвиденного. Арестовали по неизвестной для нас причине начальника винтовочного производства, а вместе с ним семнадцать других инженерно-технических работников. Производство начало лихорадить, руководители многих участков стали работать неуверенно. И вышло так, что в течение двух месяцев мы не могли сдать ни одной винтовки: сплошная браковка стволов. То работники ОТК цеха забракуют, то работники ОТК завода, то, наконец, представители военной приемки. Качество внутренней части ствола определяли не только измерительным инструментом, но и на глаз - нет ли каких-либо "задирок" или царапин в стволе, или "пересечек" в нарезах, или еще каких-нибудь изъянов. Во время таких осмотров и браковали стволы - по сути, все, что выпускал завод. Осматривая ствол, заводские работники не находили дефектов, а контролеры считали их браком. Когда эти же стволы подвозили контролерам с другой стороны - часть брака признавалась годной, но все же в целом процент его был настолько велик, что военпреды приостановили в конце концов прием изделий вообще.
      Именно в этот период на заводе проходили партийные собрания, на которых "разоблачались" те, кто когда-то служил в армии Колчака. В таких условиях даже президиум собрания выбирали по два-три дня. А руководителей завода, секретаря парткома нередко вызывали в здание управления внутренних дел. Спрашивали, почему много брака, почему идет брак в литейных цехах, особенно в чугунном. Объясняли как могли. О литье говорили, что цеха столетней давности, устарело оборудование. Все будем менять при реконструкции. О винтовках - что придирки контролеров не обоснованны, принимаем необходимые меры. Во всяком случае, эти вызовы нервировали специалистов, вносили еще большую "перестраховку" в работе.
      Обстановка разрядилась неожиданно. Директора завода А. И. Быховского, начальника отдела технического контроля Н. И. Бухтеева и нескольких других работников вызвали в Москву к И. В. Сталину. Как рассказывал потом директор завода, Сталин обвинил и руководство завода, и военную приемку в перестраховке и дал солидный нагоняй за это. Спустя пять или шесть дней после возвращения товарищей из Москвы винтовки "пошли". Стало окончательно ясно, что работники контроля допустили явную перестраховку, делали все с оглядкой: как бы чего не вышло. По указанию Сталина всех арестованных инженерно-технических работников возвратили на завод.
      В связи с такими событиями главному технологу, главному конструктору и особенно главному инженеру приходилось решать множество дополнительных дел, которые в других условиях могли быть решены начальниками цехов и начальниками производств. А в самом начале 1938 года вместо прежнего главного инженера завода назначили меня (шел мне в ту пору только тридцать первый год). Вот такое неожиданное событие произошло в моей жизни. И стал бы я главным инженером просто какого-либо, а тут - Ижевского завода-гиганта, где 50 тысяч работающих. Среди оборонных заводов он был одним из первых.
      Не случайно в этот период к нам стал часто приезжать начальник нашего главка Иван Антонович Барсуков. Беззаветный труженик, очень любивший технику, он раньше двух часов ночи с завода не уезжал. Постоянно бывал в цехах. Если я говорил о наших трудностях, узких местах, Иван Антонович сразу решал, как выйти из положения. У Барсукова была особенность, над которой мы между собой подшучивали. В острой ситуации он, взъерошив волосы, почти серьезно говорил:
      - Ты знаешь, Владимир Николаевич, если мы этот вопрос не решим - тюрьма.
      По молодости лет, возможно, я не разделял его точку зрения, но и не возражал. Барсуков очень любил рассказывать о своей прошлой работе, особенно у Лихачева, на автомобильном заводе в Москве, когда это предприятие еще строилось. Там он был главным механиком. Вспоминал, как вел совещания Иван Алексеевич Лихачев. Задержалась установка пресса, вопрос: "Кто виноват?" Ответ: "Не успел главный механик". Лихачев, глядя на Ивана Антоновича, говорит: "Объявляю за это выговор". Барсуков уточняет: "У меня, Иван Алексеевич, уже девять выговоров записано". Лихачев тут же решает: "Девять выговоров снять, а десятый объявить".
      И. А. Барсуков мне нравился заботой о деле, ответственным отношением даже к самому маленькому вопросу, требовательностью. Но иногда, на мой взгляд, он проявлял излишний нажим, такой, что приходилось работать и день и ночь, когда дело можно было сделать и более спокойно, и более экономно. Когда в 1939 году Наркомат оборонной промышленности (НКОП) реорганизовали, создав несколько самостоятельных комиссариатов - вооружения, авиационной промышленности, боеприпасов и судостроительной промышленности, - Ивана Антоновича Барсукова назначили заместителем наркома вооружения, а наркомом стал Борис Львович Ванников.
      Так получилось, что еще до разделения НКОП на меня легли заботы по окончательному утверждению плана реконструкции завода. Оставалось рассмотреть реконструкцию одного из последних цехов и план реконструкции завода направить в Москву, когда мне позвонил А. И. Быховский и объявил, что его срочно вызывают в наркомат и он просит меня закончить эту работу.
      Я сразу понял, что Абраму Исаевичу в той сложной обстановке не хотелось самому утверждать план огромной реконструкции завода. С моей точки зрения, для этого были основания: у него сложились очень плохие отношения с управлением внутренних дел Удмуртской республики, которое требовало от него объяснений по многим, даже надуманным вопросам.
      Собрав всех, кто был нужен, я утвердил проект последнего объекта, а затем и весь план реконструкции завода. В тот же день документация ушла в Москву.
      На реконструкцию и строительство новых оборонных заводов в целом по стране выделялись многие миллиарды рублей. Едва ли не самая крупная сумма отпускалась на реконструкцию Ижевского машиностроительного и металлургического заводов - 1 миллиард 200 миллионов рублей. Последующее показало, что огромные расходы, которые пошли на реконструкцию Ижевского завода, оправдали себя. Ижевск стал в годы войны самым крупным центром винтовочного (и не только винтовочного) производства, дав действующей армии и резервным соединениям такое количество винтовок и карабинов, которое не смогли дать все оружейные заводы гитлеровской Германии и ее сателлитов, и почти столько же, сколько произвели этого вида вооружения заводы Соединенных Штатов Америки.
      В начале 1939 года произошло еще одно событие, которое открыло перед заводом новые перспективы. Решением правительства и соответствующим приказом по Наркомату вооружения Ижевский гигант был поделен на два завода. Для всех нас это явилось полной неожиданностью. Многие рабочие и инженерно-технические работники говорили: "Сталелитейный и машиностроительный заводы сто тридцать два года работали под одним управлением и считались, как родные братья. Зачем же делить их?" Однако мотив для раздела завода был важным: таким большим производством руководить трудно, а в перспективе будет еще труднее. Поначалу, признаться, я тоже разделял мнение тех, кто не видел смысла в преобразовании. И только дальнейшее - рост производства на каждом из заводов и постоянно повышавшиеся требования к машиностроению и металлургии - показало, что решение это было дальновидным и в конечном счете себя оправдало. Тем более что оба завода оставались рядом и работали под "крышей" одного наркомата.
      Завод разделили, но производство осталось прежним. Машиностроители продолжали выпускать винтовки, охотничьи ружья, станки, мотоциклы и некоторые другие изделия, а металлурги выплавляли специальные марки стали, производили прокат металла, изготовляли металлическую ленту различных назначений, многие виды проволоки, делали поковки и т. д.
      Металлургическому заводу подчинили теперь и всю энергетику. А заготовку леса, включая погрузку древесины в вагоны, передали в Наркомат лесной промышленности. Строительной организацией завода стал руководить непосредственно наркомат.
      Меня назначили директором машиностроительного завода. Металлургический завод возглавил Н. П. Дворецкий, до этого начальник сталелитейного производства. Сразу же были избраны и секретари партийных комитетов. Бывший директор единого завода А. И. Быховский убыл на Урал и стал руководителем крупного артиллерийского завода.
      Мы проработали с А. И. Быховским десять лет. Он пришел на завод, когда ему еще не было тридцати. Но за плечами его уже была хорошая школа, как у большинства молодых специалистов того времени. С шестнадцати лет Абрам Исаевич работал слесарем на одном из заводов в городе Шостка. Без отрыва от производства закончил Харьковский химико-технологический институт. Работал на различных должностях, в том числе и главным механиком на заводе в Саратове. В Ижевск его назначили уже главным инженером.
      Быховский был человеком требовательным, умел заставить работать руководящий состав, учил решать вопросы самостоятельно. Много уделял внимания строительству. Уже в начале его деятельности на заводе построили и пустили один из первых в стране блюмингов - мощный прокатный механизированный стан. Специалисты говорили о директоре: нажимистый, но осторожный, особенно в серьезных делах. Доверял главному инженеру и техническому составу. Любил чистоту на территории завода и в цехах. В неделю раз Абрам Исаевич принимал рабочих и служащих по личным вопросам. Прием обычно проводил в присутствии своих заместителей по быту, кадрам, финансам, чтобы сразу дать необходимые указания. Избегал близких отношений. Сам в гости не ходил, и я не помню случая, чтобы он пригласил кого-либо к себе домой. Возможно, тут сказывалась обстановка того непростого времени.
      Разделение завода проходило довольно болезненно, особенно это касалось вспомогательных служб. Из Москвы даже потребовали, чтобы заводы отделили друг от друга забором. Забор пришлось сделать. Но так как некоторые машиностроительные цехи остались у металлургов, а часть металлургических, например кузница, цехи, изготовлявшие проволоку и ленты, на территории машиностроителей, то забор получился на редкость уродливой формы. Рабочие назвали забор завьяловским - по фамилии человека, отдавшего распоряжение о его сооружении. Просуществовал злополучный забор всего около полугода, а затем был понемногу разломан и использован на всякие подсобные дела. Мы с Дворецким, понимая всю ненужность этой затеи, просто не обращали внимания на то, как постепенно исчезала эта искусственно созданная между заводами изгородь.
      Вскоре после разделения завода к нам приехал Борис Львович Ванников. Вначале он побывал на машиностроительном заводе, затем - на металлургическом. По тому, как ходил он по заводу, по вопросам, которые задавал инженерам и рабочим, как беседовал с мастерами, чувствовалось, что нарком имеет крепкую заводскую закваску. Помимо тульского завода, выпускавшего стрелковое вооружение, Ванников до прихода в наркомат руководил еще и артиллерийским заводом, где, благодаря своим сильным инженерным и организаторским качествам, ему удалось наладить массовое производство оружия.
      Чувствовал Ванников себя на нашем заводе, как дома, но кое-что мы показали ему и нового. В это время начала действовать автоматическая линия, где обрабатывали наружную часть винтовочного ствола. Раньше на этой хотя и несложной, но достаточно трудоемкой операции было занято много рабочих. Теперь линию обслуживали лишь наладчики станков. Ванников сразу оценил новшество, похвалил нас за это.
      - Кто придумал? - спросил он, когда осмотр линии был закончен.
      Пришлось признаться, что идея автоматической линии - плод нашего сотрудничества с А. Я. Фишером и что мы начали ее создавать, когда я еще работал главным технологом. Естественно, много усилий в создание линии вложили рабочие и конструкторы станкостроительного цеха.
      - Автоматику надо всячески развивать, - заметил Ванников. - Будущее машиностроения за автоматикой.
      Борису Львовичу на заводе многое понравилось. Он, например, впервые видел выплавку оружейной стали в электропечах, а не в тиглях. И сразу, конечно, вопрос:
      - А то ли качество стали?
      Качество стали, объяснили мы, не пострадало. Бракуем, да и то с большой перестраховкой, две-три плавки из ста. Но ведь в тигле, в этом специальном огнеупорном горшке, варилось всего пятьдесят килограммов металла; в пятидесяти - шестидесяти тиглях, которые одновременно ставили в печь, варится за раз две с половиной - три тонны, а в электропечи - сразу двадцать тонн. Так что отдельная неудачная плавка на выпуск оружия не влияет.
      Ванников долго осматривал электропечь, наблюдал, как варится в ней металл, и в конце концов сказал одобрительно:
      - Это то, что нам нужно сейчас, а в будущем - еще больше.
      Как нарком вооружения, Ванников, конечно, прикидывал, что потребуется в военное время, и, посещая завод за заводом, смотрел не только на то, как уже налажено дело, а думал о резервах, о том, как еще поднять производство, увеличить выпуск продукции, не снижая ее качества.
      Тщательно Борис Львович знакомился с винтовочными цехами. Тут его трудно было чем-то удивить. Но получение нарезов в канале ствола с помощью пуансона надолго приковало его внимание. Тот, кто знал, как скоблят нарезы, не мог не подивиться новому способу, когда такие же нарезы, даже еще лучше отшлифованные, получали буквально за несколько десятков секунд. Опытный инженер, Ванников, словно завороженный, смотрел на быструю смену стволов, которые со специальных станков снимали рабочие, манипулировавшие с пуансоном. Борис Львович слышал о пуансоне, но в деле, по-моему, видел его впервые.
      - Блестящая операция, - так оценил он увиденное и добавил: - Дело это многообещающее. Внедряйте его в производство смелее.
      Я заметил, что в настоящее время все зависит только от нас. В канале ствола иногда обнаруживают мелкие дефекты, которые не ухудшают качество боя, но военная приемка строга и требовательна. Будем прилагать усилия, чтобы и этот редкий дефект исключить совсем.
      - Да, - подтвердил нарком, - работайте над этим энергичнее.
      Были со стороны Ванникова, конечно, и замечания, советы, которые сводились в основном к тому, чтобы мы и дальше совершенствовали винтовочное производство, уменьшали трудоемкость изготовления отдельных деталей, стремились и впредь заменять ручной труд механизмами, автоматикой.
      Потом нарком смотрел металлургический завод. Наша металлургия ему тоже очень понравилась. У ижевцев было много в этом деле такого, чего не встречалось на других заводах. Борис Львович впервые увидел выплавку специальной стали в таком количестве, когда она занимала доминирующее положение в металлургическом производстве. Проходя по литейному цеху, Ванников обратил внимание на то, как часто берется проба из печей и как напряженно работают металлурги, добиваясь при варке стали необходимой ее кондиции. Когда варят простую, не оружейную сталь, процесс протекает более спокойно. Суеты не было и у нас. Но постоянное взятие проб, передача еще не готового металла в лаборатории, строгий контроль за всем процессом плавки, частые добавки в еще жидкий металл невольно запечатлялись в памяти, вызывая чувство особого уважения к труду тех, кто это делал.