Пока Шмундт готовил свои соображения, штаб Карлса, находящийся в Киле, получил новые сведения от японского адмиралтейства. "16 июля 20 грузовых судов проследовали на Камчатку. 26 июля караван вышел из Петропавловска. 1 августа он был запеленгован в Беринговом проливе". В середине августа германская авиаразведка засекла большую группу судов, вышедших из Архангельска на восток.
      И Карле представил в генеральный штаб свой план. Предусматривалось, что "карманный" линкор "Адмирал Шеер" отправится на большую дорогу караванов в самый разгар перевозок.
      Выбор "Шеера" был не случайным. Его командир Меенсен Больхен за время войны провел немало успешных операций в других водах. На счету линкора было двадцать шесть потопленных транспортов. Корабль отличался хорошей маневренностью, быстроходностью и высокой огневой мощью.
      Генеральный штаб одобрил план адмирала Карлса. Ставка считала эту операцию вершиной, которая будет венчать общее крупное наступление против советской системы снабжения через Север. Этого наступления требовал сам Гитлер. Оно включало в себя серию операций: "Зар" - к северу от Новой Земли, "Распутин" к западу от пролива Маточкин Шар, "Романов" - к северу от острова Колгуев; операции "Петр и Павел", "Иван и Рюрик" и другие. Гитлеровское командование бросило сюда десятки подводных лодок, специальные авиационные части пятого воздушного флота.
      Последние сообщения о советских караванах ускорили выход "Шеера" в море. Задача, которую он должен был выполнять, хранилась в строжайшей тайне. Эта секретная операция получила условное название "Вундерланд". Радиостанции корабля было приказано соблюдать полное молчание, чтобы до поры не выдавать своего присутствия в русских водах. Основная ставка - внезапность. .
      Шестнадцатого августа в 15.00 "Шеер" покинул Нарвик. Перед выходом в море на борт была принята группа специалистов по радиоперехвату во главе с капитаном второго ранга Дистервегом.
      Для лучшего ознакомления с районом действия командир получил подробную инструкцию капитана первого ранга фон Баумбаха, бывшего германского военно-морского атташе в СССР. Являясь в свое время официальным сотрудником посольства, тот в основном занимался шпионажем.
      Около суток "Шеера" молчаливо сопровождали три эсминца: "Эккольт", "Штейнбриг" и "Бейцин". Потом они повернули назад. Рейдер встретили две подводные лодки - "У-601" и "У-251", которыми командовали фашистские асы морских глубин капитан-лейтенанты Грау и Тимм. Казалось, все: и туман над Баренцевым морем и удачно сложившаяся вначале ледовая обстановка сопутствовало успеху. О том, что операция "Вундерланд" началась, в тот же день Гитлеру доложил вице-адмирал Кранке.
      Все шло гладко. И вдруг туман, в котором пират видел своего союзника, чуть было не подвел его. Восемнадцатого августа одна из подводных лодок сообщила, что встречным курсом идет русский транспорт. Крейсер немедленно отвернул в сторону, еще немного, и корабли обнаружили бы друг друга. Путь "Шеера" перестал бы быть тайной.
      Обогнув с севера Новую Землю, рейдер вошел в Карское море. Его спутники "У-601" и "У-251" направились к югу, где у проливов Маточкин Шар, Югорского и Карского уже шныряло несколько подводных лодок, выискивая жертвы для своего бронированного флагмана. Караваны - вот что прежде всего интересовало их.
      Караван! Но попробуй выйди на его путь. Сутки "Шеер" петлял около острова Уединения, пытаясь пробиться сквозь ледяные поля. Но они точно чувствовали в нем чужака и тесно смыкались. Пришлось поднимать в воздух самолет и искать выход.
      Меенсен Больхен нервничал, он торопился к архипелагу Норденшельда, к островам, мимо которых проходила столбовая дорога русских кораблей. Пират потерял надежду встретить транспорты; шедшие с Дальнего Востока. Радиоперехват давал возможность полагать, что они уже разгружаются. Теперь жертвой мог быть только другой караван, вышедший из Архангельска. Судя по всему, он был где-то на подходе к проливу Вилькицкого.
      Наконец рейдеру удалось добраться до архипелага. И снова началось топтание на месте, снова крейсер окружали неприступные ледяные поля, за которыми где-то близко шли суда.
      В 5.30 двадцать пятого августа в районе острова . Русский командир рейдера вновь приказал поднять в воздух самолет. Выход из мышеловки сумели найти, но это было куплено дорогой ценой: при посадке в тумане самолет разбился.
      Фашистский корсар стремился во что бы то ни стало проникнуть в пролив, догнать транспорты, а вместе с ними и ускользающие надежды на лавры победителя. Для этого нужно было узнать "тропы", которыми можно пройти туда сквозь мощные льды. Меенсен Больхен решил добыть "языка".
      И, казалось, сама судьба улыбнулась ему, В полдень впередсмотрящий доложил: "На горизонте вижу две мачты". Командир немедленно поднялся на боевой мостик и жадно схватил бинокль. Вот он, "язык", который так ему нужен сейчас, - маленький беззащитный корабль. Меенсен Больхен улыбался, Меенсен Больхен потирал руки - он был доволен. Воображение рисовало ему, как после первого же выстрела испуганно и торопливо противник спустит флаг. Пират к этому привык. Разве осмелится карлик ослушаться великана?
      Но карлик имел сердце богатыря! Это был советский ледокольный пароход "Александр Сибиряков".
      Двадцать седьмого августа узники гитлеровского рейдера услышали, как содрогнулся стальной корпус их плавучей тюрьмы. Злобно рычали его тяжелые орудия. Запертые в холодном карцере, сибиряковцы, прижавшись друг к другу, напряженно вслушивались в звуки сражения. Вот на палубе линкора разорвался снаряд, второй... И они поняли: на этот раз пирату приходится туго. Сердца советских моряков наполнились радостью.
      Сибиряковцы не знали, с кем ведет бой фашистский корабль, они не знали, что все попытки "Шеера" прорваться в пролив Вилькицкого оказались тщетными. Они также не знали, что об их беспримерную отвагу разбились вдребезги замыслы гитлеровской ставки - операция, которой адмирал Карле дал романтическое название "Страна чудес". Он не ошибся. Рейдер действительно столкнулся с чудесами - чудесами мужества и несгибаемой воли советского человека.
      В ночь на двадцать седьмое
      МЕДЛЕННО катится над горизонтом холодное солнце. В обычное время оно мешает заснуть, а вот на дежурстве убаюкивает. Веки устало смежаются. Как медленно идет время!
      Секретарь штаба морских операций Лиля Носовская героически боролась с дремотой, переписывая в журнал последние радиограммы. Вот сообщение о том, что - караван под проводкой ледоколов "Красин" и "Ленин" благополучно идет морем Лаптевых к Тикси. В конце фраза: "Что слышно о сибиряковцах?" Вот короткий отчет одной из полярных станций с Новой Земли и опять вопрос: "Как люди с "Сибирякова"?" Судьба экипажа ледокола волновала в эти дни всех, кто знал о его гибели. В том, что корабль потоплен, никто не сомневался, иначе моряки дали бы о себе знать.
      Прошло уже более двух суток, поиски оказались тщетными. Как на грех, небо заволокли низкие тучи. Они ползли над самой водой, мешая самолетам вести разведку района, откуда, по предположению штаба, "Сибиряков" послал в эфир последние радиограммы. Не было сведений и о фашистском рейдере: летчики не смогли его обнаружить.
      Штаб принимал все меры, чтобы тщательно обследовать район боя. Несмотря на опасность встреч с врагом, нескольким судам, пути которых лежали вблизи места, где мог быть потоплен "Сибиряков", приказали внимательно осматривать острова. И хоть десятки биноклей обшаривали скалы, ни одного человека на них никто не заметил.
      Ушел ли фашистский пират от советских берегов, или еще рыщет где-нибудь рядом? Трудно было ответить на этот вопрос.
      Особенно тяготило сознание, что нечем сейчас дать должный отпор гитлеровскому линкору. Советские военные корабли были далеко и не могли прийти сюда из Баренцева и Белого морей. Им и без того хватало дел: каждая боевая единица на учете. Все это отлично понимали.
      В 1.05 резко, затрещал телефон. Лиля услышала в трубке взволнованный голос дежурного радиостанции "Новый Диксон":
      - На северо-востоке видим во мгле неизвестное военное судно. Подходит к острову с запада. На позывные не отвечает.
      - Продолжайте наблюдать! - ответила Носовская. - Я сейчас сообщу руководству.
      Через несколько секунд Лиля уже разговаривала с начальником штаба Еремеевым.
      - Странно, очень странно, - сказал он. - Наших кораблей поблизости быть не может. Подайте команду "тревога". Сообщите в порт, в поселок, судам.
      Быстро одевшись, Еремеев вбежал в соседнюю комнату:
      - Ареф Иванович, проснитесь!
      Измученный двумя бессонными сутками, начальник морских операций Минеев спал так крепко, что его пришлось сильно трясти за плечи. Наконец он открыл глаза и устало спросил:
      - Что у вас, Николай Александрович?
      - Неизвестное судно идет к Диксону!
      - Бегите выясняйте, что это за гость. Не фашистский ли рейдер? А я следом. И дайте сигнал тревоги...
      - Уже сделано, - с порога ответил Еремеев.
      Спустя несколько минут никто не сомневался: у острова вражеский линкор. Все пришло в движение. Поступило донесение с острова Медвежий: "Неизвестный корабль прошел мимо, держа курс на внешний рейд". Ждать противника теперь можно было только со стороны Скуратовского створа. Если фашисты захотят войти в гавань, им придется огибать мыс Наковальня и резко поворачивать влево, в пролив. Это предполагали и Минеев, и начальник политотдела Шатов, и начальник полярной станции Сидоренко.
      В сторону пролива повернулись жерла шестидюймовой береговой батареи лейтенанта Николая Корнякова. К встрече врага приготовились и корабли.
      "Дежнев" поднял флаг, отвалил от причала, где бункеровался, и двинулся к проливу, не успев даже опустить стрелы. Ему, еще недавно мирному труженику, долг велел первому принять удар врага и заслонить собой порт. "Дежнева" теперь называли "СКР-19"{17}. На нем было четыре семидесятипятимиллиметровых и столько же сорокапятимиллиметровых орудий. Отошла от причала и "Кара", груженная взрывчаткой. Штаб, приказал увести ее под прикрытие берега. Снялся с якоря стоящий на рейде "Революционер" - пароход, также имевший на борту несколько легких пушек. Он двинулся вслед за "Дежневым", чтобы помочь ему в трудную минуту. Маленький северный поселок превратился в крепость, пусть слабо вооруженную, но с мужественным гарнизоном, полным решимости дать отпор любому, самому грозному врагу.
      Когда "Дежнев" получил приказ отойти от причала, командир его Гидулянов находился в штабе и не успел вернуться на судно. Командование принял на себя старший помощник капитана Кротов, опытный моряк, плававший на этом ледокольном пароходе еще до той поры, как он стал называться "СКР". Кротов стоял на мостике с неразлучной трубкой в зубах. Он вынимал ее только тогда, когда нужно было подать команду.
      Уже недалеко и пролив - ворота в открытое море. Туда устремлены взоры всего экипажа. Где же противник?
      Гурген Тонунц, восемнадцатилетний матрос, застыл у зенитного пулемета. Юноша волновался: первое морское сражение в его жизни. Два года назад он поступил в Мурманское мореходное училище, решив стать капитаном дальнего плавания. То была мечта его жизни, вернее - одна из двух дорог, которые его звали. Вторым увлечением Гургёна был театр.
      Когда началась война, он вместе с товарищами проходил практику на "Дежневе". Курсанты попросили зачислить их в команду. Просьбу ребят удовлетворили, так они стали матросами. И вот первый бой.
      Когда же появится противник? Тонунц смотрел то на мостик, где стоял Кротов, то в сторону пролива.
      Наконец из серой мглы проступили очертания большого корабля. В нескольких кабельтовых от мыса Наковальни он стал медленно разворачиваться бортом к бухте. Фашисты рассчитывали застать Диксон врасплох.
      Яркие вспышки вдали, шипящий свист тяжелых снарядов возвестили о том, что пират начал свое черное дело. Спящая вода бухты в миг проснулась, с ревом из нее вырастали высоченные белые султаны. В ответ заговорили орудия "Дежнева" и "Революционера". Бухнули шестидюймовки лейтенанта Корнякова. Гром взрывов и выстрелов разносило по берегам разноголосое эхо, все вокруг гудело и стонало. Еремеев видел с пристани, как один из вражеских снарядов разорвался на берег.у, неподалеку от порта, другой - на палубе "Революционера". Бой разгорался
      Николай Александрович начал готовить для эвакуации документы на случай, если враг попытается высадить на остров десант. Ему помогали молодые сотрудники штаба синоптик Фролов и гидролог Сомов{18}.
      В это время "Дежнев", набирая скорость и ведя огонь, двинулся в бухту Самолетную. За ним оставалась стена дымовой завесы, закрывающая порт. Вслед за "Дежневым" двинулся "Революционер", на котором уже вспыхнул пожар. Линкору пришлось оставить в покое порт и весь огневой удар обрушить на суда. Однако даже прямые попадания не останавливали их. Сколько мужества и самообладания нужно было иметь, чтобы выдерживать смертоносный шквал! Артиллерия рейдера почти в десять раз превышала по количеству и калибру все пушки советских судов и порта. Огромные снаряды, рассчитанные на встречу с броней, насквозь прошивали тонкие корпуса, пароходов и взрывались в воде уже с другой стороны. Но ни начавшиеся пожары, ни пробоины не заставили "Дежнева" и "Революционера" прекратить неравную дуэль.
      Еремеев не сразу понял, что задумал командир "Дежнева". Только когда корабль начал разворачиваться бортом к рейдеру, все стало ясно. Орудия малого калибра не могли издали причинить вреда врагу. Поэтому Кротов, не задумываясь, пошел на сближение. На фашистском крейсере все чаще и чаще взлетали брызги разрывов.
      * * *
      Теперь Гурген хорошо видел фашистский линкор. Матрос, стиснув зубы, нажимал гашетки. Он досадовал, понимая, что его пулемет - слишком слабое оружие в таком бою, и радовался, когда на палубе рейдера всплескивались разрывы советских снарядов.
      Дым повис над водой клубящейся черно-серой стеной. Тонунц увидел разложенные на борту судна дымовые шашки. Кротов стоял на мостике, его поддерживали под руку два сигнальщика. "Дежнев" дал задний ход, отошел от завесы, потом снова помчался к ней и вынырнул перед линкором уже в другом месте. На корме разорвался снаряд: из шести человек орудийной прислуги остались только двое - Никандров и Хайрулин. Их товарищи были убиты. Гурген бросил пулемет и начал подавать артиллеристам снаряды. Он уже не смотрел в сторону противника, все его внимание было сосредоточено на орудии и кранцах{19}, от которых он подносил боеприпасы. Шесть шагов туда, шесть шагов обратно.
      И опять все утонуло в густой мгле. "СКР" спрятался за дымовым занавесом, чтобы внезапно появиться из-за него снова. Такой маневр хотя бы на время уберегал корабль от прицельных выстрелов. Гурген бросил взгляд на мостик, там никого не было. Это продолжалось какое-то мгновение, но вот из-за поручней поднялось несколько бескозырок, потом фуражка старшего лейтенанта Кротова. Сигнальщики держали его на руках, над собой, и он руководил боем.
      - Что с командиром? - бросил Гурген пробегавшему мимо старшине Васенину.
      - Руки и ноги перебило.
      Старшина вдруг страшно вытаращил глаза и громко крикнул:
      - Кранцы горят! Вынимай снаряды!
      Он первым бросился к борту и начал вытаскивать из ящиков боеприпасы. Ему помогал Леня Кацман, матрос, друг Гургена еще по училищу.
      - Тонунц, давай снаряды! - услышал Гурген голос Никандрова. Наводчик остался один у орудия - Хайрулин был ранен осколком в живот.
      - Снаряды давай!
      Гурген схватил ящик, подбежал к пушке, но поскользнулся в кровавой луже и упал. В это время палубу потряс страшный взрыв: один из кранцев разметало. Гурген почувствовал, как по ногам что-то ударило, словно бичом ожгло руку. Но сознания он не потерял.
      - Снаряды давай! - снова закричал Никандров. - Ходить можешь?
      - Могу, - ответил Гурген и, с трудом переставляя сразу потяжелевшие ноги, пошел за новым ящиком. Пронесли на носилках Васенина, заметил: одной руки у старшины не было. С трудом узнал окровавленное лицо Лени Кацмана...
      - Уходит, уходит, гад! - кричали сразу несколько голосов.
      Гурген не удержался на ногах и повалился на палубу.
      - Уходит, слышишь, Тонунц! - услышал матрос над собой голос Никандрова. Наводчик поднял юношу на руки...
      * * *
      На палубе рейдера разорвались два снаряда береговой батареи. Шестидюймовки нащупали врага, он не выдержал и стал ретироваться, поставив дымовую завесу. Бой продолжался всего семь минут. Ненадолго хватило наглости у пирата.
      - Николай Александрович, спешите к судам! Им нужна помощь. Организуйте вывозку раненых, - подбежав к пристани, сказал Минеев. - Фашисты не уйдут так просто. Вот увидите, захотят взять реванш. Надо смотреть в оба. И побыстрей уводите "Кару"!
      - Старшина Анютин! - крикнул Еремеев. - Дмитрий Васильевич, включайте мотор!
      Маленький катер помчался к пылающим пароходам. Они медленно отходили в гавань, ближе к острову. Пробоин было много. Рассчитывали, если не удастся их залатать, выброситься на мелководье.
      На борту "Революционера" Еремеев застал картину последней схватки с пожаром. Люди победили огонь. Моряками руководил капитан Федор Дмитриевич Панфилов. Несколько дней он был тяжело болен. В начале сражения еще находился в своей каюте, отдавая распоряжения оттуда. После первых же попаданий каюта загорелась, выход через дверь оказался отрезанным. Тогда он вылез через иллюминатор на палубу и продолжал командовать.
      Убедившись, что на этом судне пожар ликвидируется, Еремеев направился к "Дежневу", где разрушения были еще сильнее: сверху огонь, в трюмах вода. Команда предпринимала неимоверные усилия, чтобы отстоять судно, спускала раненых в шлюпки.
      На острове разорвалось несколько больших снарядов. Еремеев по радио связался со штабом.
      - Где линкор?
      - Огибает остров. Идет на северо-восток. Кстати, мы уже точно установили, что это за корабль. "Шеер" - тот самый "карманный" линкор, который десять дней назад вышел из Нарвика. Немедленно выводите "Кару"!
      Катер помчался в гавань. Через несколько минут Еремеев был на борту судна, и оно осторожно двинулось в ту сторону, откуда еще недавно изрыгал огонь вражеский рейдер. Скоро "Кара" легла на выходные створы и повернула на юг, в Енисейский залив.
      Получив неожиданный отпор, линкор в бешеной злобе начал бомбардировать остров, двигаясь на север. Не умолкая, била вся его артиллерия. Но тяжелые снаряды рвались впустую. Пострадали лишь дом, где жили артиллеристы, да бревенчатая баня. Смерчи разрывов окружили и радиостанцию "Новый Диксон". С писком рвались антенны, перебитые осколками, но ключ ни на минуту не умолкал, посылая в эфир точки и тире.
      Возвращаясь в гавань, Еремеев увидел, как загорелись угольные склады и соляр на островке Конус. C берега вновь ударили шестидюймовки, и по тому, где поднялись водяные столбы, он понял: "Шеер" вышел к островку Сахалин. Выстрелы батареи лейтенанта Корнякова оказались точными. На корме линкора возник пожар. Он взял курс на северо-запад и исчез во мгле.
      Штаб морских операций запрашивал порт, поселок. Отовсюду доносили: "Жертвы незначительные, пожары потушены..." Обратимся снова к записям в бортовом журнале гитлеровского рейдера. Перед началом налета в нем были зафиксированы несбывшиеся планы фашистского корсара. Чуя провал операции "Вундерланд", он хотел отыграться на Диксоне, разрушить порт, станции. Он надеялся "высадить десант для захвата врасплох находящихся на острове людей, так как советская воздушная разведка занята поисками ледокола...".
      Ниже командованию "Шеера" пришлось записать в журнале о том, что "в 1.38 (по нарвикскому времени.- Авт.) огонь был окончательно прекращен, и крейсер, развив скорость до 26 узлов, ушел в северо-западном направлении".
      Бежал!!!
      Узники "Шеера"
      БОМ, бом, бом... - били по металлу чем-то тупым. Кто бьет? Зачем бьет? Трудно открыть глаза, невозможно понять, что происходит. Волны качали корабль. Голова, словно язык колокола, ударяла в стальную переборку. Потом звон пропал. Глаза открылись. Сараев лежал на полу в луже липкой крови. Слегка повернул шею и увидел стены тесной каморки. В дверях стоял серый призрак: солдат в незнакомой форме.
      - Где я? - прошептал Михаил и опять потерял сознание.
      Как только пленных подняли на линкор, начался допрос. В помещение, куда бросили сибиряковцез, спустились несколько автоматчиков и офицер. Он заговорил по-русски:
      - Кто командир?
      - Погиб, - мрачно сказал Павловский.
      - Комиссар?
      - Тоже.
      - Есть ли офицеры? - Офицеров нет.
      Вопрос следовал за вопросом. Фашист интересовался обстановкой в проливе Вилькицкого, расположением огневых средств на Диксоне, Амдерме, судами, находившимися в Карском море. Но люди молчали. Только стон тяжелораненых был ответом. Наконец Павловский за всех сказал:
      - Откуда нам знать такие вещи? Про то нам начальство не докладывало.
      Офицер недовольно поморщился.
      - Советую подумать и вспомнить! - резко бросил он. - От этого зависит ваша судьба. Германское командование умеет отблагодарить тех, кто ему помогает.
      Гитлеровец повернулся и вышел.
      - Ну, братцы, будет у нас райская жизнь! - неожиданно прозвучал в тишине голос Шаршавина.- Найдись только одна сволочь...
      - Ты бы, Анатолий, помолчал пока. - Павловский оглядел товарищей. Вместе стоят Николай Скворцов, Иван Алексеев, Иван Тарбаев - артиллеристы и здесь неразлучны. К, стене прислонился ослабевший Иван Калянов, его поддерживают Серафим Герега и Федор Седунов. Золотов что-то тихо говорит Замятину, а рядом нервно курят, передавая друг другу самокрутку, Котлов и Копытов.
      - Их бы перевязать надо да положить на что-нибудь помягче, - кивнул головой в сторону тяжело раненных товарищей Воробьев.
      - Эй, вы там, слышите? - закричал Шаршавин и начал барабанить кулаками в железную дверь. - Доктора сюда давайте!
      Долго никто не отвечал. Но вот заскрежетал засов, вошли матросы в халатах с носилками и тучный рыжеволосый офицер. Он жестом приказал всем отойти к стене и, приблизившись к лежащим без сознания сибиряковцам, прокаркал санитарам:
      - Немен зи форт{20}.
      Поставив носилки, матросы .грубо бросили на них обгоревшего Малыгина. Тот застонал.
      - Осторожней! - не выдержал Шаршавин.
      - А ну, ребята, поможем! - обратился к друзьям Павловский. - У нас руки понежней.
      Не обращая внимания на предостерегающий жест офицера, боцман, а за ним остальные подошли к товарищам и аккуратно уложили их на носилки. Вслед за Малыгиным гитлеровцы вынесли Сараева, Зайцевского, Кузнецова, Будылина. Потом подняли Качараву. В этот момент он очнулся, и его глаза встретились с пристальным взглядом Павловского.
      - Что с нами, Андрей? - тихо вымолвил он.
      - Мы в плену, профессор, - боцман интонацией подчеркнул последнее слово и твердо добавил: - Капитан погиб.
      Когда тяжелораненых унесли, Павловский вновь оглядел своих. Он как бы хотел заглянуть каждому в душу: не подведет ли? Никто не опустил глаз. "Нет, не подведут", - понял соломбалец. И ему стало легче. Боцман знал: "Сибирякова" нет, но верить этому не хотелось. Пусть от экипажа осталась лишь горстка людей - гордый дух родного корабля жил в их сердцах.
      Его размышления прервало лязганье запора. Снова появился переводчик. Он говорил более сдержанно, чем раньше.
      - Ну как, подумали? Все молчали.
      - Кто у вас старший?
      - Должно быть, я, - сказал Павловский.
      - Ваш чин?
      - Боцман.
      - Тогда отвечайте. Кто может дать нам сведения, которые я уже требовал? Повторяю, это принесет облегчение всем.
      - Тех, кто вам нужен, нет в живых, а тут только простые матросы и рабочие. А теперь разрешите спросить, как там наши, которых унесли?
      - Этим морякам сделаны перевязки, и, как только они придут в себя, мы постараемся создать им хорошие госпитальные условия. Мы, арийцы, люди гуманные, и в этом вы убедитесь.
      - Мягко стелет... - пробурчал Шаршавин.
      Офицер нахмурился, изменил тон и, посмотрев на радиста, медленно произнес:
      - Будет хуже, если на берегу вас допросит гестапо. Кстати, в кармане одного из ваших найдено вот это.
      Офицер достал большой ключ.
      - Это, конечно, ключ от сейфа, в котором хранились документы. Он офицер, этот человек?
      Шаршавин вдруг громко захохотал и, обращаясь к удивленным товарищам, как бы ища у них поддержки, сказал:
      - Господин офицер про кладовщика нашего говорит, Кузнецова, - и, повернувшись к немцу, пожаловался: - Уж больно он у нас жаден, спирт под замком держал. А мы до этого спирта горазды.
      Все оценили находчивость радиста, тоже начали смеяться, понимая, что так нужно.
      Переводчик оторопело заморгал глазами, что-то пробурчал по-немецки и вышел.
      В помещении появился и встал у дверей охранник - высокий матрос с автоматом наперевес. Измученные люди смотрели сурово, и в глазах каждого немец прочел ненависть. Он опустил голову, стараясь не видеть пленных. Переступал с ноги на ногу, не зная, как себя вести. Так продолжалось несколько минут. И вдруг в душе его что-то произошло: он застенчиво улыбнулся, достал портсигар и подошел к Воробьеву.
      - Битте{21}.
      Иван отвернулся. Тогда немец стал предлагать сигареты другим. Все отказывались.
      - Битте, битте, - растерянно повторял матрос.
      - Да бери же, - сказал Павловский и первый протянул руку. - Спасибо, парень.
      Голубые глаза немца засветились радостью.
      * * *
      Качараву и Сараева поместили в тесном отсеке. Оба с ног до головы были забинтованы. Сараев лежал на живете, уткнувшись лицом в жесткую подушку, и не подавал признаков жизни. У Качаравы была загипсована левая рука, перевязано туловище. Правой рукой он дотянулся до головы товарища и нежно провел по влажным волосам. Голова парторга горела.
      - Миша! Миша! - прошептал капитан. - Сараев!
      Тот долго не отвечал. "Может быть, уже и не отзовется", - мелькнула страшная мысль. Наконец радист застонал и чуть пошевелился.
      - Миша! - обрадовался капитан. - Слышишь меня?
      - Анатолий Алексеевич? Ты? - пробормотал Сараев, не в силах повернуть головы. - А где же чужой солдат? Я хорошо помню, что был солдат...
      - Нас недавно перенесли сюда, после перевязки. Мы на фашистском линкоре.
      - В плену, значит? А как же "Сибиряков", ребята?
      - "Сибирякова", брат, уже нет, нас осталось мало. Я Павловского видел мельком. Он меня профессором назвал.
      - Хороший признак, значит, ребята держатся крепко. Нам бы вместе с ними быть, - ответил Сараев.
      - Да, Миша, друг за друга держаться надо. Вместе мы сильнее.
      * * *
      Сутки, другие. Корабль шел и шел по бурному, сердитому морю. Косматые черные волны с силой ударяли в скулы линкора; он то кланялся волнам, то лениво переваливался с борта на борт.
      Качарава и Сараев страдали от качки. Их истерзанные тела не знали покоя. Иногда приходилось стискивать зубы, чтобы не кричать от боли. Когда качало меньше, разговаривали. Иногда молчали, и каждый думал о своем. Сараев вспоминал мать и отца, родное село на Ярославщине. Они, видно, знают... Горе пришло в дом.
      Потом его мысли переносились в Архангельск, где его ждала Марина синоптик метеостанции. А теперь не ждет. Он представил ее такой, какой видел в минуту расставания: ветерок развевал русые кудряшки, голубые, как небо, глаза намокли, припухшие губы вздрагивали: "Скоро ли вернешься, милый?"
      Далеко были и мысли капитана. Он вспоминал мать, которая одиноко живет в Сухуми у Черного моря. Волны плещут о камни, рассказывая про сына-моряка. Теплые волны, а он погиб в неведомых холодных краях. Горючие слезы катятся из материнских глаз.
      Думал Качарава и о другом. Однажды заговорил с парторгом:
      - Хочу я тебя спросить, Михаил, об одном деле. В нашем положении всякое может случиться. Сегодня
      живы, а завтра...
      - Ты о чем это, Алексеич?
      - Помнишь мое заявление о вступлении в партию? Не успели ведь тогда до конца довести. Так вот, пойми меня правильно. Если уж суждено умереть,
      то - большевиком.
      - Но ведь ты и есть большевик, беспартийный большевик. Есть такое понятие в нашей ленинской партии. Ты выполнил свой долг патриота, долг коммуниста, и выполнил с честью!: Может быть, мы и погибнем, но пока в груди стучит сердце, будем бороться.
      После бесславного боя у Диксона "Шеер" торопился поскорее убраться из северных вод. Меенсена Больхена не привлекали "лавры" флагманского судна германского военного флота, линкора "Тирпица", торпедированного советской подводной лодкой.
      Двадцать восьмого августа в 19.37 три эсминца пятой флотилии приблизились к "Шееру" и стали его эскортировать. Самолет "ВТ-138" обеспечивал воздушное сопровождение. Тридцатого августа в 3.45 "Шеер" передал подробную радиограмму о рейде. Вскоре из Нарвика подошел небольшой буксир и забрал пленных русских моряков.
      В 13.00 крейсер вошел в Тьелзунд, а в 17.00 командующий арктической зоной адмирал Шмундт ступил на борт "Шеера". Он был явно недоволен. В каких бы радужных красках Меенсен Больхен ни описывал поход, адмиралу было ясно: операция "Вундерланд" провалилась. В сказку о разгроме Диксона командующий не верил: ведь радиостанции острова работали. Правда, Меенсен Больхен хитроумно парировал упреки начальства, ссылаясь на таких грозных противников, как адмирал "Лед" и генерал "Туман". Но все отлично понимали, что и лед и туман это не главное. Гораздо опаснее иметь дело с советскими людьми. Подвиг "Сибирякова" был ярким тому доказательством.
      Спасение пришло
      УЖЕ тридцать дней находился человек вдвоем с собакой на пустынном островке. Его лицо совсем огрубело, стало мрачным, как скалы и камни вокруг, глаза выцвели. Он по-прежнему смотрел в море. Волны вал за валом накатывались на берег. В них ему чудился голос родной земли. Собака всегда была рядом: красно-рыжая шерсть клоками свисала с опаленных боков, слепые глаза слезились.
      Сколько раз Вавилов обретал надежду, когда вдали появлялись силуэты кораблей или слышался рокот пролетавших в стороне самолетов! Столько же раз он и терял эту надежду.