Сказание о 'Сибирякове'

      Заскрипела дверь, в камеру хлынуло солнце. На пороге появились молодой охранник и писарь из канцелярии.
      - Вставай, парень, иди в комендатуру, - беззлобно сказал солдат. Алексеев уловил польский акцент.
      Идти в комендатуру. Это не доставило радости. "Сегодня воскресенье, вспомнил Иван, - чего-то опять затеял комендант".
      Шагнул за дверь, в нос ударил ядреный, пахнущий медом ветерок. Он ласкал щеки и врывался в легкие так весело и поспешно, будто торопился вытеснить из них затхлый воздух камеры. Голова на мгновение закружилась, и сразу стало легче, опьянение сменилось бодростью.
      Вот и комендатура. Но охранник его ведет не к начальству. Дверь совсем другая. Матрос перешагнул порог и очутился в светлой комнате со свежевыбеленньгми стенами. Рядом с растворенным окном - женщина. Она делает порывистое движение к нему. Иван вскрикнул от неожиданности. На него смотрели два огромных глаза-василька, плавающих в тумане слез. Он узнал бы эти глаза из тысячи других.
      - Катя! Василек!
      Девушка прижалась к нему разгоряченным лицом, он почувствовал, как ее тепло, передавшись ему, заструилось по жилам. Катя дрожала от рыданий. Иван не утешал ее, а только крепче прижимал к себе. Оба не находили слов: уста молчали, говорили сердца. Наконец он спросил:
      - Как тебя допустили-то сюда, Катюша?
      - Я, Ванечка, сестрой твоей сказалась, - шепнула девушка. - Ну и упросила их. На-ка вот тебе.
      Она торопливо развязала беленький узелок, В нем был хлеб и пакетик табака.
      - Покушай.
      Иван растерянно глядел на гостинцы, словно не понимая, зачем они. Он все еще не мог поверить, что рядом Катя, его Катя, гладил ее волосы, повторяя, как в забытьи:
      - Василек, Василечек мой, нашла ведь...
      После короткой встречи с "сестрой" Ивана отвели в барак. Что повлияло на лагерное начальство, сказать трудно, может быть, просьба девушки тронула их черствые сердца? А кто разрешил свидание? Ведь тем, кто находится в карцере, они не положены. Что, если здесь есть тайный друг?!
      Теперь Катя приезжала почти каждое воскресенье, привозила еду, махорку, рассказывала новости, а они становились все интересней.
      - Наши недалеко уж, - однажды шепнула Катя. - Скоро здесь будут. Один поляк приехал от самого фронта. Немцы чемоданы собирают.
      Через несколько дней Иван услышал гул самолетов, а потом приглушенные раскаты взрывов. Налеты советской авиации участились. У немцев изменилось настроение: они нервничали, суетились.
      - Вот что, Катя, - сказал Иван, - нельзя больше ждать, попробую еще разок...
      - Куда же, Ваня? Поймают если, убьют сразу, а тут наши скоро...
      - Все равно не могу ждать, душа задыхается, я тоже драться должен, понимаешь? Чем раньше воевать начну, тем быстрее встретимся.
      Договорились с товарищами устроить побег на следующей неделе. Катя должна была принести Ивану напильник. Бежать решили ночью, распилив решетку в окне, обращенном к лесу; прутья у решетки тонкие. Разведали, что гитлеровцы выставляли теперь втрое меньше часовых, чем раньше, всех, кого можно, гнали на фронт, и бдительность охраны стала далеко не той. Девушка обещала принести напильник в воскресенье.
      В пятницу немцы неожиданно отобрали сорок человек и вывезли из лагеря в город Нейштадт. Иван от отчаяния кусал губы.
      Пленных поместили в двух деревянных бараках без окон, без отопления; холод стоял в них тот же, что и на улице. Был январь 1945 года. Бараки усиленно охраняла команда - семнадцать солдат - и свора свирепых овчарок. Кормили брюквой, морковью; работать гоняли за пять километров - лес рубить: немцы строили укрепления. Гул орудийной канонады говорил о том, что фронт приближался. И вот наступила пора, когда работы прекратились. Пленных заперли и не выпускали даже по надобности. "Бежать, бежать во что бы то ни стало..."
      Как-то ранним мартовским утром вызвал Ивана начальник охраны и велел привести в порядок его вещи, постирать и погладить белье. "В дорогу собираешься, - подумал Алексеев, - значит совсем ваше дело швах".
      В комнату, где он работал, заглянул солдат, лицо которого показалось знакомым. Заговорил с Иваном по-русски, напомнил о свидании с девушкой. Рассказал, что он поляк, насильно взят немцами в армию нести караульную службу, назвался Алексом. С недоверием поначалу отнесся к нему Иван (кто знает, что за человек?), а потом решился, заговорил напрямик:
      - Помог бы ты нам, парень, спасибо сказали бы, добрым словом вспомнили.
      Алекс понял.
      Неожиданно для Алексеева поляк начал излагать свой план. Ночью он уберет часового, откроет дверь и выпустит пленных. Только надо выбрать момент получше.
      - Через четыре дня я в ночь дежурить буду, - сказал Алекс, - с вами тогда и уйду.
      Иван попросил поляка передать письмо Кате. Написал короткую записку.
      С волнением ждал ответа, но прошел второй, третий день, а ответа все не было. Может быть, Алекс обманул? Улучил случай, спросил.
      - Передал одному русскому, - сказал солдат, - он обещал, что все сделает.
      "Не нашел, видно, посыльный девушки, - понял Иван. - Угнали куда-нибудь. Только бы не в Германию! А уж коли так случилось, и там ее разыщу".
      Одиннадцатого марта на рассвете в барак не вошел, а буквально влетел Алекс.
      - Получен приказ: завтра лагерь будут эвакуировать, а пленных... Говорить даже страшно. Сегодня поставят усиленную охрану.
      - Ну, друг, теперь все от тебя зависит, а то конец нам, - тихо сказал Алексеев.
      - Нет, нет... я с вами, ждите... Как только вас выведут, поставят в строй, я дам сигнал. Офицера застрелю. А вы уж помогайте...
      В голову узникам лезли невеселые мысли. Удастся ли? Таким близким кажется спасение. Вон где-то близко уже гремят взрывы, земля дрожит под ногами. Что может произойти завтра? Впереди одна ночь, всего одна ночь...
      Но и ее не было. Не выдержали нервы у гитлеровцев, не стали ждать утра. Лишь начало смеркаться, дверь барака распахнулась, и послышалась команда:
      "Выходи!"
      На пленных наведены автоматы, злыми глазами уставились овчарки: того и гляди бросятся. По спине пробегали мурашки. Алекс стоял последним в цепи. С надеждой вглядывались в лицо поляка обреченные, пытаясь хоть что-нибудь прочесть на нем, но оно было точно каменное. Конечно, он ничем не должен себя выдать. Действовать надо только наверняка.
      Темнота сгущалась. С болот тянуло сыростью, запахами гниющей травы. "Где-нибудь тут..." - подумал Алексеев. Неожиданно небо разверзлось. Ввысь поднялись стрелы прожекторов и беспокойно заметались из стороны в сторону. Где-то недалеко бомбы терзали землю. Все повернули головы: за лесом вставало багровое зарево. В перекрестиях лучей прожекторов иногда появлялись, но тут же вырывались из них светлокрылые птицы - советские бомбардировщики.
      Гитлеровский офицер что-то кричал, но его голос тонул в грохоте взрывов. Солдаты замешкались, пленные остановились и как зачарованные смотрели вверх. Алексеев толкнул соседа: "Пора!"
      Из тьмы вынырнул всадник на разгоряченном коне.
      - Эршиссен{28}, эршиссен! - кричал он начальнику конвоя.
      Как была знакома эта страшная команда!
      - Конец... - громко сказал кто-то.
      Резко застучал автомат. Конь вздыбился. Офицер, взмахнув руками, опрокинулся навзничь. Стрелял Алекс. Обезумевшая от страха лошадь с застрявшим в стременах всадником бросилась прямо на оторопевших конвоиров.
      Все произошло в какие-то доли секунды. Пленные разом, словно по команде, бросились на гитлеровцев, сбивая их с ног.
      "Экипаж "Сибирякова" следует на Родину!"
      К ЗИМЕ сорок пятого года многое изменилось в лагере. Пленных осталось совсем мало. Кормили еще хуже, а на работу водили чаще. Отправленных на фронт дюжих гестаповцев сменили новые охранники, люди пожилые, взятые в армию по гитлеровскому фольксштурму. Они не кричали, не дрались, и комендант был ими недоволен.
      В феврале сибиряковцам выдали лопаты и на катере повезли на полуостров Оксив. Здесь старший охраны, хромой ефрейтор, вбил колышек, отмерил сто пятьдесят шагов и приказал копать траншею.
      - Могилу, что ли, себе роем? - громко сказал товарищам Седунов.
      - Да не похоже, Федя, - ответил Павловский, - уж больно велика для двенадцати человек.
      Когда траншея была готова, моряки убедились, что они действительно готовили могилу, но не для себя, а для убитых немецких солдат. Их привозили на грузовиках, сбрасывали в котлован и заставляли сибиряковцев закапывать. Делали моряки это без, понукания, первый раз работа пришлась им по душе.
      На следующей неделе заставили рыть новую траншею.
      - Что, худы, папаша, ваши дела? - спросил Золотов пожилого охранника. Тот понял, закачал головой.
      - Шлехт{29}, шлехт. Русский зольдатен Висла, - и он показал рукой на запад. - Майн зон ист мордет{30}.
      - Ребята, наши войска у Вислы! - громко крикнул Золотов. Военнопленные бросились обниматься. Немцы переполошились, стали кричать, взяли автоматы на изготовку, с трудом заставили возобновить работу.
      Приближение фронта ощущалось во всем: и в том, что чаще стали появляться над Гдыней краснозвездные самолеты, и в том, как вели себя гитлеровцы. Ночами можно было видеть над горизонтом зарницы артиллерийской канонады, а иногда услышать ее приглушенные громовые раскаты. По-прежнему лютовал лишь комендант. Заметив, что с появлением советских штурмовиков пленные не скрывают своей радости, он изобрел новую пытку. Она получила название "смотреть в небо". Тех, кто особенно сильно выражал свой восторг, "Зверь" ставил во дворе, подпирал подбородок доской с заостренным вверху концом. В таком положении люди находились до тех пор, пока, обессилев, не падали с ног, иногда распарывая себе горло. Но ничто не могло заставить заключенных отказаться встречать и провожать взглядом крылатых вестников победы. Одной из жертв этого жестокого наказания стал Воробьев. До этого он все время хворал: кашлял, жаловался на грудь и таял на глазах. Не вынес моряк пытки, упал. Унесли его без сознания куда-то. Думали, в лазарет; отлежится, придет. Но не пришел он больше...
      * * *
      На рассвете десятого марта по шоссе Штутгов - Гдыня двигалась полуторатысячная колонна пленных, за ней три грузовика с автоматчиками. Люди шли медленно, поддерживая .под локоть слабых товарищей. Они тихо говорили между собой, говорили на разных языках, но хорошо понимали друг друга. Это были плененные фашистами морские офицеры. Среди разномастной толпы можно было увидеть худого чернобородого человека с ввалившимися карими глазами. Это был капитан Качарава.
      Из камер их выгоняли поспешно, гестаповцы никогда так не торопились. В чем дело? Недобрые мысли лезли в голову. Куда их ведут? Не в Германию же собираются отправлять?
      Вот голова колонны сошла с дороги и двинулась в поле. Ноги вязли в еще не просохшей земле. От нее поднимался пряный запах весны. Люди тяжело шагали, впереди поднялся ропот возмущенных голосов.
      - На расстрел! - услышал Качарава. - Вон уж и могила готова. - Обернулся, сердце застучало часто-часто.
      Но в эту минуту со стороны шоссе донесся нарастающий гул моторов. Скрежеща гусеницами, мчались танки. Они свернули с дороги в сторону колонны и, словно боясь опоздать, прибавили скорость. Люди стали кричать, падали на колени. "Неужто хотят танками затоптать? - подумал Качарава. - Вот душегубы!" Но случилось другое: бронированные машины разом остановились, их пушки ударили по грузовикам с фашистскими автоматчиками. Машины загорелись. Уцелевшие гитлеровцы, бросая оружие, в страхе разбегались в разные стороны. Их настигали пули, посланные из автоматов. Это уже стреляли пленные.
      - Наши, наши! - словно обезумевший, закричал кто-то. Люди обнимались, плакали...
      Качарава бежал навстречу грозным машинам, бежал и не мог сдержать слез. "Товарищи, родные", - шептали губы. Вот открылась башня одного из танков. Высунулась голова в кожаном шлеме. Танкист скинул шлем. Качарава разглядел закопченное молодое лицо, спутанный русый вихор. Танкист улыбался, сверкая ослепительно белыми зубами, махал рукой и кричал:
      - Хлопчики, валяйте по шоссе к Штутгову. Там наши идут, войска маршала Рокоссовского! Ну, пока!
      * * *
      Шестеро бежали в лес. За спиной раздавался стрекот автоматных очередей. Немцы палили наугад. Иван Алексеев остановился, чтобы перевести дух: он задохся от быстрого бега. Остановились и его товарищи. Только сейчас Иван разглядел их лица - истощенные, серые, с запавшими глазами. Ни с одним он не был знаком, хотя видел их в лагере. В колонне пленных, которую гитлеровцы собирались расстрелять, они стояли близко, почти рядом. Иван подумал об остальных. "Наверное, тоже разбежались. Жаль, Алекса нет рядом. Где-то он теперь?"
      Но размышлять было некогда. Небо вдали по-прежнему полыхало. В низкие тучи уперлись гигантские столбы света. Они то перекрещивались, то снова выпрямлялись, шарили, пытаясь нащупать советские самолеты. Шли бои за город Нейштадт.
      Всю ночь грохотала артиллерия, под утро все стихло. По дороге от города на запад тянулись отступающие гитлеровские войска. Отступали торопливо, в беспорядке.
      Когда дорога опустела, шестерка беглецов вышла из леса и направилась к Нейштадту. На окраине их остановил советский патруль, проводил в комендатуру, там накормили, уложили спать. На следующее утро всех, кроме Алексеева, направили в часть. Иван заболел, его положили в больницу.
      Но недолго болел моряк. Через две недели он уже находился в распределительном полку, примерял новенькую форму. Ему вручили автомат.
      Так бывший сигнальщик ледокольного парохода "А. Сибиряков" и узник гитлеровских концлагерей стал бойцом 205-й стрелковой дивизии.
      Теперь Иван Алексеев с оружием в руках наступал вместе с советскими войсками. Шел солдат на запад. И всюду-всюду он искал девушку с голубыми, как васильки, глазами.
      * * *
      В конце марта темной ночью сибиряковцев выгнали из казармы и вместе с другими заключенными погнали в тыл. Из разговоров поняли - отправляют строить укрепления. "Не бывать этому", - передавалось из конца в конец колонны. Моряки решили действовать. На одном из поворотов шоссе, близ небольшой рощицы, Замятин выскочил из колонны к сшиб с ног охранника. Падая, тот пальнул из автомата.
      Конвоиры испуганно шарахнулись в сторону. Пленные восприняли это как сигнал к побегу. Где-то впереди началась свалка. Завладев оружием, Замятин открыл по гитлеровцам огонь.
      - Ребята, пошли! - скомандовал Сараев, и моряки устремились к роще. Бежали долго, оглядываясь и перекликаясь, чтобы не потерять друг друга. Наконец остановились, сошлись вместе. Боцман, тяжело дыша, окликнул друзей по именам: все. Рядом разговаривала еще одна группа заключенных. Скворцов позвал их. Ему ответили на незнакомом языке.
      - Айда с нами! - крикнул Золотов, но там уже никого не было, послышались удаляющиеся шаги. - Чудаки, не в ту сторону пошли, - удрученно сказал гидролог.
      - Значит, не по пути, - заметил Скворцов. - Каждый идет в свою сторону.
      К утру сибиряковцы добрались до каких-то пустых строений, огороженных колючей проволокой. Видимо, это был заброшенный концентрационный лагерь. Произвели разведку - вокруг ни души.
      - Ребята, глядите, здесь какая-то землянка! - крикнул Седунов. Провалился, чуть ногу не сломал.
      Осторожно спустились по покатой траншейке. Павловский взял в руки булыжник и, подняв его над головой, толкнул дверь. Заглянул внутрь - тихо. Боцман сделал товарищам знак обождать и скрылся внутри. Через минуту раздался его зычный бас:
      - Заходи!
      Под .неприметным сверху холмиком, поросшим свежей травкой, оказался просторный чистый блиндаж. Гитлеровцы оставили его совсем недавно. На нарах валялись три автомата, топор, кучка лопнувших пакетов с патронами. В шкафу моряки нашли несколько черствых буханок хлеба в целлофане, котелок с медом, флягу подсолнечного масла, кульки с крупой. Несмотря на то, что все были очень голодны, горячую пищу варить не решались: дым мог привлечь внимание. Павловский сразу принял на себя роль войскового старшины и стал делить хлеб. Он топором разделил на куски одну буханку, остальные оставил про запас.
      После короткого совещания решили день-два, если ничего не произойдет, скрываться здесь, выставив наблюдателя. К вечеру все прекрасно выспались и почувствовали себя бодрее. А ночью вышли на воздух, затаив дыхание слушали, как гремит фронт. С рассветом Сараев и Скворцов, вооруженные автоматами, отправились на разведку. Сибиряковцев интересовала дорога, что пролегла метрах в пятистах от землянки и вела к невысокой горе. По ней они собирались двинуться навстречу своим.
      Шли молча по кювету, вдоль которого росли низкие деревца и кустики. Приблизились к горе. Тут их внимание привлек звук мотора. Справа по тропинке ехал вражеский мотоциклист в каске. Моряки залегли, стали ждать. Гитлеровец свернул на дорогу и, прибавив газу, умчался в сторону, куда шли разведчики. Медленно они двинулись дальше. Еще полкилометра дорога огибала возвышенность. До слуха донеслась немецкая речь. По дороге навстречу шла, громко разговаривая, группа солдат. Оставаться в кювете было нельзя; пригибаясь, разведчики побежали к горе.
      Сараев увидел дверь. Толкнул ее, оказался в коридоре, который, разветвляясь, уходил вглубь. Моряки вошли, решили переждать, когда гитлеровцы минуют гору. Но неожиданно дверь открылась, и фашисты - их было человек пятнадцать - появились в коридоре. Разведчикам не оставалось ничего другого, как притаиться в одном из темных поворотов. Немцы прошли так близко, что до них можно было дотянуться рукой.
      Сибиряковцы бросились к выходу, но услышали, что еще кто-то идет навстречу. Раздумывать было некогда. Сараев нажал курок. Фашистский солдат без звука рухнул на землю. Моряки перешагнули через него, сзади послышался топот. Скворцов повернулся и послал вдоль коридора длинную очередь. Пули попали в цель: об этом можно было судить по истошным крикам и возне. Не оглядываясь, разведчики выскочили на дорогу и побежали назад.
      В землянку они возвратились не сразу, а сначала, спрятавшись в кустах, выжидали: не будет ли погони? Только убедившись, что их не преследуют, поползли к товарищам.
      Отсиживались в блиндаже еще двое суток. В ночь на четвертое марта сибиряковцы оставили свое убежище и пошли, теперь уже все, к грохочущему фронту. Они двигались гуськом по знакомому кювету, а у горы свернули вправо. Где-то по дорогам мчались машины, двигались люди, а они шли и шли в темноте на звук канонады. Когда стало светать, моряки укрылись в окопчике, весь день просидели в нем, прислушиваясь к шуму колес и взрывам тяжелых снарядов.
      Стемнело, и моряки снова двинулись в путь, пересекали дороги, обходили черные силуэты построек. Однажды где-то сбоку раздался окрик:
      - Вер комт?{31}
      Они ответили очередью из автомата и продолжали идти, перепрыгивая через траншеи.
      С первыми лучами солнца по дороге прошли два танка со звездочками на башнях, сердца людей застучали часто-часто. Не хватало воздуха от избытка радости. Вот из кустов выскочили люди в защитных плащах, крикнули:
      - Руки вверх! Сибиряковцы, бросив автоматы, опустились на землю.
      - Пришли, братцы! - сказал Павловский. - Баста!
      По щекам его небритого мужественного лица катились слезы.
      Советские бойцы окружили моряков и, не расспрашивая, кто они, стали угощать махоркой, сигаретами. Подошел молодой капитан. Все встали.
      - Что за люди? Откуда? - спросил офицер. Сараев выпрямился, расправил плечи и по-военному доложил:
      - Экипаж ледокола "Сибиряков" следует на Родину!
      - "Сибиряков"? - раздался сзади чей-то голос. Все обернулись и увидели коренастого плотного человека в погонах полковника. Рядом с ним стояло несколько офицеров. Полковник внимательно осматривал задержанных. Взгляд его остановился на боцмане.
      - Ваша фамилия случаем не Павловский? - спросил он.
      - Павловский.
      - Встречались мы с вами. Забыли? Вспомните Белое море, Кемь. Чаёк еще с вами пили. Потом котелочек потерянный. Да неужто не узнали?
      Боцман заморгал глазами.
      - Комбат! Вот так штука!
      - Не комбат, а комдив, - поправил кто-то из офицеров.
      Полковник рассмеялся.
      - Вот и встретились. А куда теперь думаете?
      - С вами на запад, - за всех ответил Сараев.
      Часть четвёртая. По следам героев
      Встречаем корабли
      ВO время Великой Отечественной войны "Сибиряков" 25 августа 1942 года, находясь центральной части Карского моря, встретил немецко-фашистский рейдер-линкор "Адмирал Шеер". В результате неравного боя "Сибиряков" был потоплен. Героический бой "Сибирякова" - одна из славных страниц самоотверженной борьбы советских моряков в период Великой Отечественной войны".
      Вот все, что в Большой Советской Энциклопедии сказано о гибели знаменитого ледокольного парохода. Трудно объяснить, почему никто не попытался расшифровать короткие, но многозначительные строки. Может быть, это случилось потому, что было неизвестно, остался ли в живых кто-либо из героев, где они. Да и времени очень много прошло с той поры, как над старым ледоколом Сомкнулись студеные воды Карского моря.
      В марте 1960 года в редакцию газеты "Советская Россия" пришло письмо. Военный моряк капитан-лейтенант Владимир Георгиевич Реданский писал:
      "Есть имена людей, названия городов, кораблей, которые увековечены историей. Кому не известны мужественный "Варяг", революционный "Потемкин", легендарная "Аврора", ставшие символом воинской и революционной доблести, беспримерного подвига, отваги и стойкости?
      В одном строю с этими кораблями достойное место занимает ледокольный пароход "Сибиряков". Его поистине можно назвать "Полярным Варягом". Но, к сожалению, еще очень мало рассказано в печати о подвиге его экипажа, совершенном в годы Великой Отечественной войны".
      Реданский сообщил вкратце все, что знал об этом событии, о людях, оставшихся в живых, и посоветовал: "Хорошо бы разыскать мужественных сибиряковцев и воздать им должное".
      Письмо моряка заинтересовало редакцию. А почему бы действительно не попытаться найти этих людей? Ведь по их воспоминаниям можно воссоздать еще одну героическую страницу истории. Так, с командировок, бесед с людьми, которые имели отношение к памятным событиям, с поисков архивных документов началась работа над повестью. Откровенно говоря, о повести вначале никто не думал. Цель, которую ставили авторы, была скромной: узнать как можно больше о "Сибирякове" и сибиряковцах и подготовить для газеты подробный материал.
      Были известны фамилии оставшихся в живых членов экипажа. Но где они сейчас? Естественно, что прежде всего нужно было постараться найти капитана Анатолия Алексеевича Качараву. К счастью, это не составило особого труда. Качарава среди моряков человек известный. Из Мурманского арктического пароходства, куда был послан запрос, быстро сообщили: после войны Качарава плавал на ледокольном пароходе "Леваневский", потом на дизель-электроходе "Байкал", а в настоящее время командует пароходом "Тбилиси". Не так-то просто оказалось встретиться с моряком: он находился в плавании.
      - Увидеться с Качаравой сможете лишь недели через две, - известили работники Министерства морского флота.
      В начале апреля в латвийском порту Лиепая мы с нетерпением ждали корабль, возвращавшийся из Франции.
      - Вам нужен "Тбилиси"? - полюбопытствовали портовики. - Вот видите, черная громада у дальнего причала. Это он и есть, только что подошел.
      Рабочие объяснили, как пройти на корабль, и рассказали:
      - Во время войны вражеская торпеда ударила в середину корпуса, и пароход раскололся на две части. Однако стальной гигант не погиб: искусные судостроители сумели "спаять" половинки, и теперь он снова бороздит моря и океаны.
      Услышав это, мы с удвоенным интересом поспешили к кораблю.
      И вот причал. Просим разрешения подняться на борт.
      - Повремените немного, всего несколько минут, - отвечают.
      Несколько минут вылились в добрый час. Впрочем, это не трудно понять: у моряков, вернувшихся из плавания, много забот. Судно доставило из Франции партию электровозов. К "Тбилиси" медленно приближается огромный плавучий кран. Сейчас начнется выгрузка.
      Наконец нас окликнули, провели в просторную каюту. Навстречу поднялся высокий стройный человек лет пятидесяти, с большими карими глазами. Черные волосы чуть подернула седина, левая рука неподвижна - следы войны. Вот он какой, капитан Качарава!
      Заложив левую руку за спину, Анатолий Алексеевич медленно прохаживается по каюте и рассказывает сначала сдержанно и спокойно, а потом все более загораясь. Нет, не может капитан без волнения вспоминать о тех днях.
      Мы слышим подробности беспримерного боя маленького ледокола с грозным фашистским линкором, узнаем, как погибли комиссар Элимелах и Дедушка Бочурко, как достойно вела себя в плену захваченная врагом горсточка оставшихся в живых сибиряковцев. В блокнотах появляются фамилии людей: и тех, кто, пройдя все испытания, вернулся на Родину, и тех, кто погиб в сражении, в плену.
      Конечно, капитан не может припомнить всего, многие детали забыты - ведь прошло столько лет. Не беда, пробелы восполнят встречи с другими сибиряковцами. Условившись с Качаравой о скором свидании, спешим в Ригу.
      Времени в обрез. В порту сообщают, что ледокол "Капитан Воронин" скоро уходит, а он нас и интересует. Поднимаемся на борт. Все здесь сверкает удивительной чистотой. Высокий, богатырского сложения человек водит нас по "этажам", с гордостью показывая замечательный корабль. Великолепные каюты, салоны, лаборатории. И все это создано для того, чтобы скрасить полярникам долгие месяцы странствований в суровых арктических морях.
      Наш хозяин беззаветно любит свой плавучий дворец. Он здесь дома и ходит в мягких шлепанцах, словно опасаясь поцарапать паркет в салонах и коридорах. Но мы знаем: этот человек в нужную минуту наденет высокие сапоги с отворотами и покажет пример другим в самой тяжелой работе.
      Читатель, наверно, догадался - мы в гостях у боцмана Андрея Тихоновича Павловского, того самого, что вынес с горящего "Сибирякова" капитана и парторга.
      Могучий соломбалец говорит густым басом, медленно, спокойно. Он, как и Качарава, начал свой рассказ словами; "Случилось это в августе сорок второго". А потом картины подвига одна ярче другой встали перед нами. Записываем новые сообщения о схватке с "Шеером", о походах в Белом море, о смелости и удивительной выдержке капитана Качаравы, о попытке захвата норвежского судна, о зуйке Юре Прошине, о прекрасной душе и мужественном сердце веселого русского парня комсомольца Анатолия Шаршавина.
      Как мало времени! Гудок возвещает, что пора на берег. Прощаемся, желаем Андрею Тихоновичу счастливого плавания. В тот день "Капитан Воронин" покидал порт, чтобы встретить в море атомоход "Ленин" и сопровождать его в первом большом рейсе до Мурманска. Оттуда флагманский ледокол советского арктического флота отправится в океан на ледовое крещение.
      И вот уже на самолете мчимся в Ленинград. По телефону договорились о встрече с бывшим парторгом "Сибирякова" Михаилом Федоровичем Сараевым. Он работает сейчас заместителем директора Малого драматического театра.
      Выглядит Сараев хорошо. Это настоящий атлет. Какой же нужно иметь железный организм, чтобы перенести столько мучений и остаться таким крепышом!
      - Здоровье досталось мне в наследство от предков, - говорил Михаил Федорович. - На Волге слыли силачами. Отец запросто подковы гнул. Ну, и спорт, конечно. До войны я очень им увлекался и сейчас не сажусь завтракать, не сделав гимнастики. Как видите, помогает.
      Большие светлые глаза Сараева смотрят ясно, открыто. Как они меняются во время рассказа! То видишь в них огонь отваги, то гнев, то тихую грусть, Верно говорят: глаза - зеркало души. Михаил Федорович называет фамилии людей, которые еще не значатся в нашем списке. Он говорит, что жив и здоров Иван Алексеев. Но вот адреса нет.
      Новые записи, новые впечатления. Их много. События, о которых нам рассказали, настолько захватывающие, яркие и значительные, что приходит убеждение: в очерке всего не передать. Надо работать дальше и упорно искать новых очевидцев, новые документы, а уж потом браться за работу и, конечно, рассказывать подробно, все от начала до конца.
      Так мы оказались в Архангельске. Там снова ждем возвращения корабля. На этот раз встречаем ледокол "Капитан Мелихов". По сходням спускается среднего роста сухопарый человек с тонким орлиным носом.
      Вместе с Павлом Ивановичем Вавиловым едем к нему домой, где его с нетерпением ждут супруга, дочки Евгения и Ольга и еще маленькая внучка.
      Не без волнения вспоминал бывший кочегар "Сибирякова" дни, проведенные на необитаемом острове, затерянном среди холодных волн Карского
      моря.
      Как раз в ту пору, когда мы с ним увиделись, газеты писали о четырех отважных советских воинах, сорок девять дней боровшихся с океаном. Вавилов восхищен их стойкостью.
      - Вот это люди! - говорит он. - Ведь сорок девять дней. Шутка ли!
      Мы напоминаем Павлу Ивановичу:
      - А Белуха? Он смеется:
      - Это не сравнишь. Ведь они были без руля и без ветрил в чужом море, а я на своей, советской земле. Что бы там ни было, а никогда не отказывался от мысли: спасут, обязательно спасут.
      Когда Вавилова сняли с острова, он, как и другие полярники, считал, что сибиряковцы погибли все до единого и в живых остался лишь он. И вот...
      Это было после войны. Павел Иванович, вернувшись из дальнего рейса, спешил с парохода. Вдруг в порту его остановил какой-то высокий худой человек. Глянул Вавилов - и обмер, слова застыли в горле. Так, молча, он и бросился в объятия... Качаравы.
      Кстати, и товарищи не знали, что Вавилов жив, и, вернувшись на Родину, с радостью зачислили в свой "экипаж" еще одного, человека. Их стало четырнадцать. Но так было сразу после окончания войны. А сейчас... Сейчас их меньше. В 1946 году умер Иван Замятин - сказались былые раны. А еще через два года погиб в авиационной катастрофе на Севере гидролог Анатолий Золотов, Вернувшись на Родину, он снова избрал местом работы дорогую сердцу Арктику. Трагический случай оборвал жизнь этого чудесного человека, беспредельно преданного своему делу. В 1950 году экипаж потерял еще одного своего товарища - Ивана Котлова. Он умер в Архангельске. Здоровье моряка было подорвано суровыми испытаниями, перенесенными в фашистском плену.