Сказание о 'Сибирякове'

Зашевелились издали похожие на карандаши стволы пушек, борт окутался дымом. С визгом и стоном плюхались в море вокруг "Сибирякова" смертоносные снаряды, поднимая высоченные столбы взбесившейся воды. Но он шел и шел вперед. По какой-то счастливой случайности первый залп противника почти не причинил вреда. Надо полагать, фашистский командир не был готов к такому неожиданному повороту событий. Он, видимо, рассчитывал, что одного выстрела будет достаточно для устрашения жертвы. Сколько судов разных стран спускали флаг по первому же его приказу, стопорились машины! Команды поспешно спускались в шлюпки, а потом - несколько неторопливых выстрелов по застывшей мишени, и все кончено. Так случалось не раз на разбойничьей дороге рейдера.
      Но теперь перед фашистами было советское судно. Его экипаж не испугали десятки тяжелых орудий закованного в броню бандитского корабля. "Сибиряков" смело ринулся в бой со своими четырьмя крохотными пушчонками. Разве могли понять гитлеровцы, что в эту минуту советские моряки думали не о спасении своей жизни, а о тех, кто шел сейчас ледовыми дорогами Арктики!
      Срезало верхушку фок-мачты, она падала, задевая за ванты и увлекая вниз красный трепещущий лоскут.
      - Флаг! Сбило флаг! - раздались голоса.
      "Как же без флага-то? - подумал Иван Алексеев и помчался по трапу к тому месту, куда рухнул обломок мачты. - Гады, еще решат, что мы сдаемся".
      Иван бросился к мачте, но в эту минуту резкая боль пронзила левый бок. Руки судорожно прижались к груди, сквозь пальцы сочилась кровь. Жгло спину, на нем горела фланелевка. Старшина пытался стащить ее, но онемевшие руки не слушались.
      Подбежали Новиков и Синьковский, помогли снять рубаху.
      - Флаг! - только и смог сказать Алексеев. Новиков понял.
      - Ваня! - крикнул он почти в самое ухо Синьковскому. - Помоги старшине, я мигом.
      И он убежал.
      Через минуту все увидели взбиравшегося на мачту матроса. Не многие разобрали сквозь дым, кто это, но увидели, что за человеком поднимается алая, как пламя, полоса.
      Над судном рвались снаряды, и жизнь смельчака висела на волоске. Взоры всех были прикованы к маленькой фигурке на мачте. И вот уже ветер развернул кумачовое полотнище, и оно гордо заколыхалось над "Сибиряковым". Бой разгорелся с новой силой.
      А матрос? Матроса уже не было в живых.
      * * *
      - Скворцов! Скворцов! Дунаев! - кричал в трубку Никифоренко.
      Артиллеристы не отвечали: связь нарушилась. Офицер бросился к трапу. Вскоре его звонкий голос разносился где-то на корме. Выстрелы орудий, надсадный вой собак, жалобное мычание коров, резкие выкрики команд. Дикая какофония раскалывала мозг, терзала нервы.
      - Скажите, что мне делать, Зелик Абрамович! - кричал в ухо комиссару Золотов. - Я должен что-то делать, иначе можно сойти с ума!
      - Помогайте подносить снаряды! Снаряды, понимаете? Идите к Дунаеву!
      Золотов кивнул головой и помчался к носовым орудиям. В это время страшный удар потряс судно: одиннадцатидюймовый снаряд угодил в корму. Качарава видел крутящиеся в воздухе бревна, ящики, какие-то лохматые, шевелящиеся комочки, переломленный надвое кунгас. Смолкли кормовые орудия. На палубе заплясали кривляющиеся языки пламени. "Сибиряков" потерял управление и беспомощно закружился на месте, как бумажный кораблик. Матрос Котлов все еще растерянно крутил штурвал.
      - Юра! Прошин! - позвал Качарава связного. - Беги скорей на корму, к Сулакову. Пусть возьмут ручное управление. Передашь: курс - остров!
      До этой минуты Юра находился словно в забытьи. Он стоял на мостике за спиной командира и удивленно смотрел по сторонам: на воду, вспененную взрывами, на палубу, где-то появлялись, то исчезали желто-красные всплески огня. Там, по палубе, бегали люди, перекрещивались белые струи брандспойтов; иногда люди падали, он узнавал и не узнавал их, все были какие-то странные, не похожие на себя. Прошин смотрел вокруг и удивлялся своему спокойствию: казалось, он в кино, зритель, не способный чем-либо помочь героям фильма.
      Голос командира вывел его из оцепенелости. Юра сбежал по трапу. Откуда такая легкость в ногах, в теле? Как не похожа на себя палуба: обломки, грязь, какие-то пятна, липкие лужи - это кровь.
      Оглушительно рявкает на носу орудие. Звенят падающие гильзы. Палуба вдруг подпрыгнула, Юра уцепился за фальшборт, его едва не скинуло в воду. "Жив". Поднялся на ноги. "Скорее на корму! - вспомнил он приказ командира. - Курс остров".
      * * *
      Яркая вспышка ослепила Сараева: зажмурился. Его больно толкнуло в спину, упал навзничь.
      Очнувшись, Сараев огляделся и понял, что произошло: снаряд разорвался на кормовой орудийной площадке, пушки там больше не стреляют.
      Цепляясь за стенку рубки, контуженный парторг стал выбираться на палубу. Словно из подземелья, донесся прерывающийся голос связного. Юра махал руками, силился что-то объяснить. Потом подбежал к штурвалу и, повиснув на нем, стал поворачивать его влево. Сараев догадался: командир приказал взять управление на себя. Тогда и он подошел к штурвалу, похлопал юношу по плечу и сказал: "Иди". "Остров, остров!" - крикнул ему в ухо Юра. Сараев кивнул головой, схватился за ручки, но колесо не поддавалось его ослабевшим рукам. В эту минуту рядом появился Сулаков. Он без слов понял, что произошло. И, отстранив радиста, громко сказал:
      - Дай-ка я, а ты отдышись. Орудия-то снесло. Погляди. Никифоренку никак убило. Вон фуражка лежит, не его?
      Сараев подошел и поднял ее, обтер рукавом козырек. Изнутри выпала карточка. Это был портрет улыбающейся девушки, той самой, которая провожала артиллериста в Архангельске.
      Качарава почувствовал, как чья-то твердая рука взяла руль, и пароход снова двинулся к острову. Капитан увидел, как вдоль правого борта, перекинув через плечо длинный сосок брандспойта, к корме спешил Павловский. Он с трудом тащил за собой серую кишку пожарного шланга. Ему помогали Седунов, Сафронов и Малыгин. Но упругие струи воды не могли одолеть разбушевавшегося огня: словно живой, расползался он в разные стороны.
      Рядом с Качаравой появился Прошин. - Беги к комиссару. Пусть ставит дымовую завесу. Понял?
      Юра кивнул головой и сбежал с мостика.
      Через минуту с правого борта поднялись клубы белого густого дыма, скоро он встал высокой стеной, заслоняя море и вражеский крейсер с зловещей свастикой на флаге. Ветер погнал дым к острову, словно стараясь помочь "Сибирякову" укрыться от гибельного огня гитлеровского линкора. Элимелах зажег шашки.
      Потом Качарава увидел сквозь дым карабкавшегося на грот-мачту Сараева. Уцепившись за ванты, тот что-то делал. Командир перевел взгляд на фок-мачту. Там по-прежнему гордо реял флаг Родины, всего несколько минут назад поднятый матросом. Кем? Он так и не увидел. А теперь Сараев зачем-то лез вверх. Разрыв фугасного снаряда - и связист упал вниз. "Надо спасать людей", - четко работала мысль.
      * * *
      Снова судно вздрогнуло, его качнуло, словно грушу под ударом боксера. Корабль накренился на правый борт и тут же выпрямился - выстоял. Сараев увидел: перебило передающую антенну у грот-мачты. Провод лопнул. Конец его упал на металлическую крышку люка. "Замкнуло, - подумал радист, - надо исправить". Парторг уже оправился после недавнего удара, силы возвратились к нему.
      Сараев подбежал к люку, схватил оборванный провод, стал взбираться по вантам. Выше, выше. Вот уже видно почти весь корабль. Какие страшные разрушения! Горят надстройки. "Может быть, укрепить антенну прямо тут, за ванты? Нет, чем выше, тем лучше будет связь".
      Осколок фугасного снаряда обжег правую руку выше локтя. Она отяжелела, отказывалась слушаться. Сараев, словно чужую, оглядел ее. Ветерок разносил кровь, и брызги окропляли куртку, повисая на ней крупными алыми бусинками. "Ничего, еще немного". Он перехватил провод зубами и снова начал карабкаться, слабея с каждым движением. "До реи не добраться", - понял радист и, зацепившись за ванты ногами, принялся одной рукой прикручивать антенну к скобе мачты. Он хорошо сознавал, что первый же близкий разрыв снаряда сразит его и тогда снова оборвется связь, может быть, в самую нужную минуту. Он торопился.
      В огне
      КОМАНДИР схватил мегафон и громко крикнул:
      - Спускайте шлюпки! С правого борта! Быстрей!
      Несколько человек бросились выполнять команду. Среди них был и Элимелах. В кают-компанию несли раненого. Кто это там в белом халате? Валя? Нет, Валя внутри. На мостике делать нечего. Вниз, на палубу, где идет жестокая битва с огнем. Он увидел, как четко работают у носовых орудий артиллеристы. Узнал фигуру старшины Скворцова. Тот что-то кричал припавшему к прицелу Тарбаеву. Снова и снова из орудий вырывались красноватые вспышки. Гибнущий, но не побежденный ледокол продолжал сражаться.
      * * *
      Анатолий Шаршавин, не переставая, стучал ключом. Страшное творилось на палубе. В эфир непрерывно летели донесения капитана, которые то и дело приносил Юра Прошин. Он клал на стол перед радистом коротенькие записки от Качаравы, наспех написанные карандашом, и снова убегал, По этим сводкам Анатолий мог судить о том, что происходит на судне, как идет бой. Дела обстояли плохо, но экипаж дрался отчаянно до последнего. Анатолий крепче прижимал наушники, чтобы не так был слышен грохот сражения, но в наушниках трещало, как во время раскатов грома. Анатолий не был уверен, что каждую посланную им радиограмму точно приняли в Диксоне: связь ухудшилась. Одно из сообщений командира было: "Идем на сближение!"
      "Значит, все кончено. Сибиряковцы погибнут, но как герои". Эта мысль заставляла Анатолия работать с утроенной энергией. "Надо, чтобы о мужестве экипажа стало известно как можно больше". Запросы на корабль шли отовсюду, с разных кораблей: сибиряковцев подбадривали, восхищались их отвагой, но было ясно - с ними прощались, хотя и не говорили об этом. Вдруг он уловил "голос", который больше всего хотел услышать. Анатолий узнал - это Нина. Она откликнулась на зов, но, видно, не получила ответа: сигналы Анатолия перестали доходить до Тикси. Радист слышал стук ключа, который передавал тревогу девушки: "Почему молчите? Прием, прием..."
      Анатолий понял: "Сибиряков" стал немым. Неужели он так и не сумеет передать Нине то, что не успел сказать во время последней короткой встречи? И тут наперекор логике, не отдавая отчета, что его не слышат, он заработал ключом: "Прощай, Нина, люблю..."
      А голос из эфира по-прежнему взывал: "Почему молчите? Прием, прием..."
      Огромной силы взрыв оглушил Шаршавина. Вражеский снаряд ударил в соседнее помещение, и несколько осколков прошили тонкую переборку радиорубки. К счастью, ни один из них не причинил вреда радисту. Анатолий очнулся и вновь приник к наушникам: в них что-то трещало. Потом он отчетливо различил вызов: снова запрашивал Диксон. Анатолий схватился за ключ. Он сделал это машинально, так как перед этим связь была только односторонняя. И вдруг неожиданно "Сибиряков" заговорил, Диксон услышал его. Анатолий поспешил передать последнюю радиограмму капитана. Тут же стал принимать ответ, последние слова с родной земли. Связь снова оборвалась, и на этот раз окончательно. Анатолий выбежал из радиорубки и поднялся на командный мостик.
      - Товарищ командир, радиостанция не работает, - подбежал он к Качараве, связь прервана.
      - Передал последнюю радиограмму?
      - Да, успел, что-то произошло, и нас услышали. Потом Диксон ответил, радист протянул Качараве измятый бланк.
      "Родина не забудет ваш подвиг..." - большими пляшущими буквами вывел Шаршавин. И тут Качарава понял все, понял, почему так настойчиво лез на грот-мачту секретарь партийной организации.
      - Товарищ командир, - подбежал Кузнецов, - как быть с документами?
      - Немедленно уничтожить, и в первую очередь секретные.
      На полу маленькой каюты, где помещалась секретная часть, горел костер. Михаил Кузнецов, плача от едкого дыма, по листику вырывал из папок документы и бросал их в огонь. Бумагу жадно схватывало пламя, листки краснели, потом чернели и рассыпались серым пеплом. Так папку за папкой Кузнецов уничтожил все, что считал необходимым, на полу валялся с десяток отощавших обложек. Убедившись, что костер прогорел, он подошел к опустевшему сейфу, привычным движением запер его и сунул ключ в карман. Все. Теперь, предав огню свое хозяйство, он уже не шифровальщик, он рядовой боец, место которого там, на палубе, вместе с остальными товарищами.
      Михаил поднялся наверх и сразу ощутил на себе горячее дыхание пожара. Мимо с носилками, на которых лежал стонущий Будылин, прошли Герега и Седунов.
      - Скорей беги на корму! - на ходу крикнул Кузнецову Серафим. - Мальчугана ранило.
      Перескакивая через обломки каких-то ящиков, комсорг кинулся к корме. Юру Прошина он нашел скорчившимся на мотке каната. Он прикрывал локтем лицо, кругом бушевал огонь. Михаил осторожно поднял юношу на руки и понес его к кают-компании. Ноги разъезжались по мокрой окровавленной палубе, идти было трудно. Кузнецов поскользнулся, но сумел плечом удержаться о переборку и только поэтому не упал, а медленно опустился у надстройки, удерживая Прошина на руках.
      Юра открыл глаза, приподнял голову,
      - Ничего, потерпи, дорогой, сейчас тебя отнесу к доктору, и все будет в порядке, - старался подбодрить товарища Кузнецов.
      - Не надо, Миша, нести. Положи тут...
      - Вот сейчас встанем и пойдем, - продолжал комсорг.
      - Умру я все равно, убили ведь они меня, я знаю...
      На минуту Юра умолк. Кузнецову удалось подняться, и он осторожно двинулся дальше, к носовой палубе, где по-прежнему било орудие Дунаева.
      - Маме только ничего не говорите, - вдруг снова заговорил Прошин. Голова его покоилась у плеча комсорга, и тот слышал каждое слово юноши. - Я за маму боюсь...
      - Да что ты выдумал, зуек, перестань! - строго сказал Кузнецов. - Поживем еще, в комсомол тебя примем.
      Но в этот миг он почувствовал, как обмякло в его руках тело Прошина, голова безжизненно повисла. Комсорг, опустившись на колени, положил юношу на пустые ящики из-под снарядов,
      - Юра! Малыш!
      Юра не ответил.
      Кузнецов поцеловал его в лоб, поднял с палубы обрывок брезента и аккуратно, точно спящего, накрыл им друга.
      Так погиб самый юный моряк с "Сибирякова", ученик машиниста Юра Прошин по прозвищу "Младен - большие глаза".
      * * *
      На полубаке с воем начали рваться бочки с бензином. С бортов в океан устремился огненный поток. Он стелился по воде, и судно оказалось в кольце пламени.
      - Спасайте людей! - крикнул Качарава боцману. - В первую очередь раненых и женщин!
      Он спустился вниз и увидел Элимелаха. Комиссар был без фуражки, с опаленной головой. На рваном, прожженном до дыр кителе виднелись следы крови. Взяв из рук капитана листок, Элимелах быстро пробежал его глазами, поднял над головой и громко крикнул:
      - Товарищи, телеграмма из Диксона! Друзья! Родина шлет нам привет. Не вешайте головы! Спокойней. Мы выполнили свой долг. А сейчас в шлюпки! Первыми грузить раненых!
      Из огня, что бушевал на полубаке, выскочил горящий, как факел, человек. На него набросили брезент, сбили пламя. Это был Кузнецов. Последние минуты перед взрывом бочек он помогал Дунаеву у орудия. Огненная лава захлестнула комсорга. Он сильно обгорел, целым осталось лишь лицо, которое Михаил успел прикрыть руками. Бесчувственного, его понесли к борту, где готовили шлюпки.
      * * *
      Сараев поднял тяжелые веки, повернул голову. С неба на него смотрела свинцовая туча с окровавленными краями. По очертаниям она была похожа на корабль, на "Сибирякова". По крайней мере так рисовало воображение. Попробовал подняться, но тело, словно чужое, не повиновалось. Он чувствовал сверлящую боль в спине. Спины не было - была только боль.
      Рядом кто-то застонал. Сараев повернулся и увидел в двух шагах от себя Сулакова. Тот протягивал ему руку. И радист инстинктивно протянул свою. Слабеющие пальцы встретились. Но вот рука товарища безжизненно скользнула вниз, и он понял вдруг, что остался один. Ему стало жутко. "Один, совсем один. Надо добираться к своим", - подумал Сараев.
      И он пополз. Сторонясь огня, прижался почти к самому фальшборту, в котором зияла огромная дыра с острыми краями внутрь. Сквозь отверстие виднелась седая морская гладь. Над ней тут и там плавали редкие льдинки, те самые, которые еще час назад летели навстречу кораблю, как вестовые ледяных полей. До них не дотянули: путь преградил пират. Сейчас Сараев видел его, это морское бронированное чудовище, изрыгающее огонь. "Сволочи, вот сволочи!"
      Сараев собрал остатки сил и снова пополз. Он пробирался сквозь хаос разрушений, нагромождение досок, бревен, канатов, обугленных трупов. Наконец добрался до кают-компании. В нос ударили запахи йода и крови. На полу, на сдвинутых стульях лежали и сидели раненые. Сараева в суматохе никто не заметил, он лежал у порога. "Вот и добрался к своим, теперь все будет хорошо". Эта мысль успокаивала.
      Тогда он ухватился рукой за ножку привинченного к полу стула и попробовал подтянуться; удалось лишь переползти порог. Увидал Наташу, потом Варю. На столе кто-то стонал. Валя делала перевязку, ей помогала тетя Даша.
      До слуха Сараева доносились звуки команд, треск бушующего огня, выстрелы орудий, медный звон падающих гильз. "Носовые бьют. Еще сражаются".
      И вдруг все исчезло, потонуло в грохоте. Парторга швырнуло к стене. В густом облаке дыма он различил лишь блуждающие тени. Казалось, люди переламывались пополам. Вот дым рассеялся, и Сараев увидел фигуру женщины. С распростертыми руками она шла прямо на него, ее большие глаза были широко открыты. "Валя!" Девушка сделала еще шаг, затем, сломившись в коленях, рухнула, как подрубленная березка.
      "Опять один", - Сараев собрал в себе остатки сил и снова пополз искать людей. Он сам не понимал, как ему удалось взобраться на мостик. Среди разбитых приборов и осколков стекла лежал штурман Павел Иванов. Он был мертв.
      Вот уже и правое крыло рубки. Снизу доносятся голоса. Узнал бас Павловского, услышал команды Качаравы, Элимелаха. Подтянувшись на руках до края площадки, Сараев посмотрел вниз. Командир стоял, прислонившись к фальшборту, и давал распоряжения. Он был в полосатой тельняшке, с наганом на поясе и почему-то вдруг напомнил Сараеву революционного матроса из кинофильма "Мы из Кронштадта". Окровавленная рука Качаравы повисла как плеть, но он продолжал руководить спасением людей.
      Сознание уходило.
      * * *
      Когда "Сибиряков" беспомощно закружился на месте, Бочурко понял: "Что-то стряслось с машиной". Не раздумывая, он бросился в котельную. Пробраться туда оказалось нелегко - палуба корабля, развороченная снарядами, напоминала поле сражения, где вперемежку было свалено все: дымящиеся доски, искореженные куски металла. Ему преграждали дорогу взбесившиеся от страха животные. Коровы не мычали, а надсадно выли хриплыми голосами, с визгом носились собаки и путались под ногами. У самого входа валялся бычок с оторванной головой, придавив дверь, из-за которой вырывался густой белый пар. "Там же люди!" Бочурко стало не по себе. Старший механик с трудом оттащил от двери тяжелую тушу. Его обдало горячим паром. Рана в плече давала о себе знать. Он ринулся вниз, но задохнулся и остановился. Из глубины, подобно призраку, появился странный силуэт. Бочурко не сразу различил, что это были два человека: один нес другого. Теперь он узнал их. Николай Матвеев тащил вверх по трапу второго механика Валерия Паромова. Сам он тоже был обожжен. Николай Григорьевич стал помогать. Вдвоем они вынесли Паромова и положили на палубу. В это время на них случайно натолкнулись матросы из спасательной команды боцмана - Дмитриев и Седунов. Павловский послал их осмотреть еще раз палубу: нет ли где-нибудь раненых? Санитары положили на носилки механика и понесли к шлюпке.
      Матвеев, который отдышался на воздухе, вдруг схватил Бочурко за плечо и простонал:
      - Внизу Воробьев и Чечулин!
      Вместе с Матвеевым Бочурко снова бросился к трапу. Навстречу, пошатываясь, выполз Воробьев. Бочурко крикнул:
      - Где Чечулин?
      Кочегар, словно не понимая вопроса, молча расстегивал ватник. Он тяжело дышал.
      - Где Чечулин? Понимаешь? - срывающимся голосом повторял Бочурко, теребя матроса за плечи. Тот устало стер ладонью пот со лба, тихо произнес:
      - Искал его, не нашел. Снаряд туда попал. Конец машине.
      Бочурко стащил с головы кожаный картуз и произнес вслух, обращаясь к кораблю:
      - Это все, "Саша". - И тут же, другим, властным голосом скомандовал: - А ну, ребята, быстрее на помощь к Павловскому, там раненых много.
      Старший механик стал пробираться к командиру.
      * * *
      Сараева увидел Павловский. Он взбежал по трапу и, бережно подняв товарища, спустился и положил парторга на палубу.
      - Петя, Петенька! - услышал боцман голос Наташи.- Еще немножечко. Девушка тащила бледного Шарапова. Он обнял ее рукой за шею и с трудом волочил ногу.
      - А ну, давай помогу, - сказал Павловский и легко перевалил Шарапова через борт. - Держи, Морозов! Наташа, давай за ним. Теперь примите Сараева.
      На воде качались две полузатопленные шлюпки, в них уже находилось несколько раненых.
      Боцман, плотники Герега, Карпов, Седунов и Копытов еще и еще раз обшаривали горящие помещения.
      Рядом с Качаравой вдруг появился Бочурко. Он стоял молча, и по щекам его катились крупные слезы.
      Вся жизнь старшего механика была связана с этим стареньким пароходом. Начал он на нем работать еще безусым пареньком и дослужил до седых волос. Старел Бочурко, старела и машина - сердце ледокола, и никто так, как он, не понимал биение этого сердца. Старый механик помнил все дороги, которыми хаживал "Сибиряков".
      - Конец нашему "Сибирякову", Алексеич. Уж лучше утопить, чем вот так, сказал Бочурко.
      Качарава кивнул головой:
      - Верно, Дедушка, видно, пора!
      Глаза старшего механика озарились каким-то внутренним светом, в них горела решимость. В эту минуту он был прекрасен, как бывает прекрасен человек, идущий на подвиг.
      - Не увидимся больше, капитан! Иду...
      И Бочурко отправился открывать кингстоны. Качарава смотрел ему вслед. Было ясно: старший механик не расстанется с кораблем, как и он сам.
      Но случилось иначе.
      Над палубой вновь разверзлось небо, совсем близко разорвался фугасный снаряд. Качарава схватился за живот и, скорчившись, рухнул на палубу.
      Боцман поднял его, нежно, словно ребенка, уложил на брезент. Несколько рук помогли ему спустить командира в шлюпку. В ней было уже человек двадцать. Шаршавин и Герега приняли бесчувственного Качараву и положили на корму. С борта начали спускаться остальные.
      - Спасайте, люди в воде, - раздался сверху голос Элимелаха.
      Все повернули головы. Метрах в двадцати от них плавала перевернутая шлюпка, опрокинутая взрывом. Она накрыла тех, кто был в ней: женщин, раненых. Вот над водой показался Алексеев, затем Сараев, больше никого.
      - Держись, ребята! - крикнул им Герега.
      Плотник оттолкнулся веслом от борта. Грести мешали плавающие в воде обломки. Едва успели: еще минута, и оба товарища пошли бы ко дну. Сараева вытащили уже без сознания.
      - Комиссар! Комиссар! - звали матросы. -Прыгайте вниз, к нам, - и начали грести к судну. Нос "Сибирякова" скрылся под водой.
      - Немедленно отгребайте! - закричал с палубы Элимелах.
      - А вы?!
      - Я вам приказываю! - повторил комиссар и исчез за клубами дыма.
      - Держись поближе к судну, - сказал боцман сидевшему на руле Котлову, может, кого подберем. А потом к острову.
      Непоколебимое спокойствие Павловского вселяло в сердца измученных людей веру в скорое спасение. Тонущий "Сибиряков", дым и горящее море скрывали их от глаз фашистов. Родной корабль бился на волнах, как подстреленная птица. Потом резко накренился вперед и стал быстро погружаться. Обнажая безжизненный винт, задралась корма, над которой развевался боевой флаг. За древко держался комиссар, его застилал дым, поднимавшийся с палубы. Рядом появился Бочурко. Он обнял Элимелаха и тоже ухватился за древко. Их фигуры возвышались над водой, как монумент. Такими и запомнили их навсегда сибиряковцы. Вода поглотила корабль. Тщетно моряки ждали, что кто-нибудь появится над волнами.
      * * *
      Послышался нарастающий рокот. К шлюпке, вспенивая воду, мчался вражеский катер. Несколько минут моряки в отчаянии налегали на весла, но скоро поняли: уйти не удастся.
      - Эх, пулемет бы сейчас! - подняв над головой обожженную руку, глухо проговорил Скворцов.
      - Нет, Коля, у нас пулемета, - вздохнул Павловский и уже громко, чтобы все слышали, крикнул: - Документы уничтожены. И капитана с нами нет! Нет! Все поняли?
      Фашистский катер убавил ход и, развернувшись, встал рядом со шлюпкой. Острые крючья багров вцепились в борт.
      - Сдавайтесь! Вы в плену, - по-русски приказал офицер.
      - На, выкуси, гадина! - воскликнул Матвеев и, поднявшись во весь рост, швырнул в гитлеровца топор. Острое лезвие рассекло воздух у самого уха побелевшего офицера.
      Короткая автоматная очередь, Матвеев схватился за грудь и повалился на руки боцмана.
      - Не сдадимся, сволочи! - в исступлении кричали раненые и прыгали в воду. Несколько гитлеровцев соскочили в шлюпку и начали бить моряков прикладами. Шаршавину заломили руки назад, он отталкивал врагов ногами. Обессиленные люди не могли долго сопротивляться: по одному их, связанных или оглушенных, втаскивали на катер. Павловский видел, как швырнули туда безжизненные тела Качаравы и Сараева. "Нет, я не должен оставлять их". Соломбалец бережно положил Матвеева на корму и, оттолкнув гитлеровца, сам прыгнул на борт катера. За спиной все еще трещали автоматные выстрелы.
      Эта расправа над сибиряковцами в сохранившемся вахтенном журнале фашистского рейдера была отмечена следующими словами: "Катер обнаружил в шлюпке двадцать восемь человек. Но несколько русских отказались погрузиться и пошли ко дну". Несколько - это девять советских матросов.
      * * *
      ...Трое метались в огненной ловушке. Они искали спасения. От остальной части судна их отрезала не преодолимая стена огня: за бортом пылал бензин, казалось, горело море. Жадное пламя гуляло по носовой палубе. Было нестерпимо жарко: волосы на голове потрескивали, воздух накалился и обжигал лицо, горло, легкие; хотелось только одного - глотнуть воды...
      Трое искали, но не находили выхода.
      Раненый комендор Дунаев еле держался на ногах. Артиллерист сражался до тех пор, пока орудие не вышло из строя. Дунаева вытащили из огня Павел Вавилов и Алексей Сафронов.
      Вдруг появилась надежда, маленькая надежда: забраться по вантам как можно выше, и оттуда, может быть, удастся спрыгнуть в воду, за кольцо огня.
      Трое карабкались вверх. Жар настигал их и здесь. Ванты тоже горели. По трос карабкались вверх. Вот судно резко накренилось на левый борт, бурлящим потоком вода хлынула на палубу, отбирая добычу у огня. И она победила.
      Гигантская воронка засосала троих. Вынырнули только двое. Дунаев судорожно обхватил толстое бревно, но оно выскользнуло из рук. Дунаева не стало. Среди обломков плавал один Вавилов. В том месте, где скрылся "Сибиряков", все еще пылал огонь.
      От ледяных объятий сводило ноги, словно тисками сжимало грудь. И вдруг шлюпка! Она была совсем близко. Откуда только взялись силы! Вавилов поплыл. Скоро он уже взбирался в спасительное суденышко. Оно было полузатоплено. Вавилов различил в нем лежащего человека. Это был Матвеев. Глаза глубоко ввалились и застыли, нижняя губа прикушена. Кочегар накрыл товарища брезентом.
      Остров?! К нему теперь был обращен полубезумный взгляд человека: "Скорей туда! Может быть, там есть люди". Он схватил доску и начал торопливо грести. Совсем рядом на волнах увидел собаку. Животное каким-то чудом держалось на поверхности и жалобно скулило. Вавилов вгляделся и понял: собака лежит, прижавшись к какому-то крохотному плоту. Это была дверь одного из домиков, так любовно срубленных плотниками для полярной станции Золотова.
      Павел подгреб ближе, схватил собаку и перетащил в шлюпку...
      Крах операции "Вундерланд"
      - ПЛЕННЫЕ русские подняты на борт! - доложил командиру линкора молодой щеголеватый офицер.
      Капитан Меенсен Больхен скривил тонкие губы:
      - Что ж, с победой, лейтенант! Не поняв иронии начальника, тот самодовольно осклабился:
      - Благодарю вас, мой командир, они надолго запомнят этот урок.
      - А вы? - сердито оборвал его Меенсен Больхен и, видя, как вытянулось лицо лейтенанта, добавил: - Не смейтесь над теми, кто умеет так драться. Есть ли среди пленных офицеры?
      - Они утверждают, что все командование погибло, - ответил лейтенант.
      - Черт бы их побрал, - проворчал Меенсен.-Допросите как следует и, главное, выясните, наконец, ледовую обстановку в проливе Вилькицкого.
      Он закурил сигарету, резко встал и, ни на кого не глядя, вышел из рубки в свою каюту. Через несколько минут в дверь постучали.
      - Да!
      Порог перешагнул моряк с погонами капитана второго ранга.
      - Что у вас, Дистервег? Есть новости?
      - Новости тревожные. Вот, - и он положил на стол несколько бланков с радиоперехватом. - Мы раскрыли себя, капитан. Станции Советов все еще вызывают "Сибирякова", а кстати сообщают и о нас, правда не указывая названия судна. Но это уже детали. Между прочим, им хорошо известно, что "Адмирал Шеер" покинул Нарвик в восточном направлении.
      - Надо спешить, Дистервег, иначе "Вундерланд"{15} потерпит крах.
      "Вундерланд"! Эта операция готовилась долго и тщательно. Еще в марте 1942 года германское командование приняло решение изучить возможности перехвата советских караванов, которые следуют Северным морским путем. Фашистские военные корабли начали концентрироваться у берегов Норвегии. Сначала они охотились за транспортами, идущими из Северного моря. Потом было получено сообщение от тайных восточных сообщников. Японское адмиралтейство информировало гитлеровскую ставку, что от Петропавловска и Владивостока на север уходит много судов. Фашистский агент из Канады докладывал, что в порту Ванкувер должны грузиться на русские транспорты восемнадцать тысяч бушелей зерна, которые пойдут в СССР через Сибирь.
      Пятого мая адмирал Карле, руководивший северным театром морских операций, приказал командующему арктической зоной адмиралу Шмундту разработать план атак караванов советских судов. Для этого он предлагал использовать линкоры "Шеер", "Лютцов" и "Хиппер" {16}, которые базировались в Норвегии.